План Диссертанта

17. Back in the USSR

Лодка с возвращавшимся на Родину Тайми легко и быстро прошел все необходимые пограничные формальности. Пограничный инспектор на выходе из гавани, дежуривший с вооруженным персоналом на скоростном катере, бегло осмотрел все бумаги — про дело об обмене Адольфа Тайми он был проинформирован начальством — также быстро осмотрел маленький трюм, не придав никакого значения лежащему на узкой банке Антикайнену. Он пересчитал экипаж согласно судовой роли и поставил штамп «оплачено» на подорожной грамоте. Точнее, штамп обозначал что-то другое на иностранном языке, но это уже никого не волновало. Даже того члена экипажа, который прятался от бдительных глаз под банкой с телом Тойво, чтобы соблюсти численный состав.

— Это кто? — спросил старший из двух бойцов сопровождения, кивнув на незадекларированного пассажира.

— Это герой Антикайнен, — криво усмехнулся Адольф. — Прихватили по пути.

— А чего он без чувств? — поинтересовался младший боец.

— А чтобы от радости чего не натворил, — ответил Тайми. — Ну, водка-то у вас имеется? Закуска-то больно хороша, чтобы ее просто так съесть.

Он кивнул на корзину с провизией, почти нетронутую Антикайненом.

— А как же, товарищ Тайми! — обрадовались бойцы и достали из воздуха по бутылке водки. — С освобождением вас!

Переход до ничем не примечательного Лисьего Носа занял всего ничего, даже выпить как следует не успели. После швартовки набежали советские пограничники, а потом убежали обратно. Пускать розовые сопли по случаю возвращению «пламенного революционера» из плена буржуазии они не стали — другие задачи.

Однако подкатившая машина выпустила из себя взволнованных официальных лиц, которые роняли скупые мужские слезы и долго трясли Адольфа за руку. Никого из них Тайми не знал, но торжественность момента оценил.

— Там у меня еще один возвращенец из вражеских застенков имеется, — кивнув назад на катер, сказал он.

Официальные лица переглянулись. Такой поворот не был учтен протоколом.

— Это герой Антикайнен, — пояснил Адольф.

— Какой такой Антикайнен? — официальные лица вытянулись и убежали совещаться.

— И что же они, гады, ни одной женщины-комиссара в кожаном френче и красной косынке не привезли? — спросил Тайми у своих провожатых с катера. Те пьяно похихикали. — Понимать же надо молодого красивого мужчину только что из тюрьмы.

— Будет вам комиссар «в пыльном шлеме», — сказал самый главный человек из машины, без сомнения энкавэдэшник. — В поезде до Москвы. В спецвагоне.

Адольф хотел, было, пошутить насчет столыпинского вагона, но промолчал, убоявшись внезапно именно такого развития событий. До него, конечно, доходили слухи о непонятных вещах, творящихся в государстве, но он убежденно считал все это провокацией.

— Где Антикайнен? — тем временем спросил главный.

— В беспамятстве на катере, — сообщил Тайми и, предваряя вопросы, пояснил. — Пришлось его по конспиративным целям малость нейтрализовать. А то сами понимаете — еще вчера человек в камере смертников сидел — мало ли психика не выдержит.

Энкавэдэшник внимательно посмотрел прямо в глаза Адольфа, но смутить того не удалось.

— Ладно, тащите его тоже, отвезем в Москву, — вздохнул он. — Там разберутся, что с вами делать.

Тайми отметил про себя этот момент, но решил пока ничего не предпринимать: надо дождаться поезда. Опрометчивые выводы очень вредны. Во всяком случае, сразу же вновь попадать на нары ему казалось маловероятным. Должна быть некая разработка. А он по этому делу спец, у него на это дело особый нюх.

Именно из-за этого Адольф и «нейтрализовал» Тойво, потому что почувствовал в нем некий подвох. Вроде бы тоже революционер, но вроде бы уже не очень.

Так Антикайнен и оказался в спецвагоне поезда, следовавшего по маршруту Ленинград — Москва. Тайми не обманули: это был вагон повышенного, так сказать, комфорта. Здесь был и душ, где можно было смыть с себя тюремную грязь, и полное изобилие продуктов ресторанного качества, и свежая свободная пресса — газета «Правда» — и даже женский обслуживающий персонал, одетый по такому случаю в красные косынки.

Но прежде всего — здесь был врач. Как и положено, он носил пенсне, козлиную бороду и замаскированную шапочкой лысину. Слово, все как и положено светиле медицины.

— Профессор, а второй пациент не того — не откинулся? — поинтересовался Адольф, когда эскулап прослушал и простукал молоточком его потрепанный заключением организм. Чем дальше они были от Финляндии, тем больше он начинал беспокоиться: а не перестарался ли он?

— Я не профессор, — ответил врач. — Ну, а герой Антикайнен — знаете ли, кино про него смотрел, где Жаков — Антикайнен — находится в стабильно тяжелом состоянии. Это такая реакция на чрезмерное напряжение прошедших лет, месяцев и дней. Вы его, так сказать, выключили. А теперь у него не хватает своих сил, чтобы включиться обратно. Ферштейн?

— Ферштейн, — согласился Тайми. — И что же теперь?

— Ну, мы вливаем ему глюкозу, витамины, питательный раствор, — «профессор» пожал плечами. — Остальное, как говорится, в руках Господа.

Рука у Господа оказалась длинной. Тойво блуждал в багровых волнах, куда его эта рука зашвырнула, то ли заката, то ли болота: не видно было ни черта, ноги вязли, и мир, сам по себе, покачивался. Он чувствовал, что каким-то образом все же существует, но осознавал только две вещи: красный свет и мысли.

Свет разливался неизвестно откуда, а мысли были его самого. Они не отличались оригинальностью и откровениями.

«Ужасно, когда вокруг лицемерие», — думал Тойво. — «Лицемерие — против всех библейских заповедей, против учения Христа. Не все люди лицемерны — например, друзья, товарищи, соратники. Лицемеры — это враги, это правительства, вечно врущие друг другу и своим народам. Это депутаты, у которых в обязанности входит лицемерие. Это всякие полицаи и прочие».

Мысли были такие же вязкие, как и качающие его багровые волны заката над болотом.

«Лицемерны китайцы, для которых это норма поведения. Да, что там — китайцы, все азиаты лицемерны. Негры — тоже, потому что живут, как прочие примитивные сущности по законам джунглей. И муслимы тоже лицемерны, в Коране про такой грех ничего не написано — они и рады стараться».

Тойво не испытывал ни боли, ни беспокойства.

«Получается, что людей, тех которых создал Господь, не так уж и много. Вокруг одни лицемеры, и они, сука, плодятся, как кролики. Почкованием».

То, что кролики плодятся несколько другим способом Антикайнена не смущало. Почкованием — значит, именно так.

«Куда же люди деваются? Нормальные люди? Вымирают, что ли? Но если мы не лицемеры, и нас мало, то, вдруг, лицемерие — это и есть нормальность? И все они: полицаи и прочие, депутаты, правительство, китайцы со всеми азиатами вместе, негры и муслимы — это нормальные люди, а мы тогда — не нормальны. Но у нас есть Господь, сотворивший это мир. А у них — кто? Кто-то, подчиняющий этот мир себе?»

Тойво вгляделся в багровый прилив, и ему показалось, что где-то в самом его центре громадный, похожий на человеческий, череп с мириадами отростков в основании. Череп скалится, будто довольный. А чего же ему не скалиться — этому Самозванцу? Самозванец доволен, потому что создал и внедрил новую религию. И имя этой религии — лицемерие.

— Я не согласен, — сказал Тойво. — Лицемерие — это порок. Я против.

Багровый свет схлынул в одно мгновение. Вот он был — и его нет. А что же тогда есть?

Голова в пенсне и белой шапочке блеснула стеклами очков и проговорила, выказывая желтые прокуренные зубы:

— Я тоже — против. Но иногда, знаете ли — за!

Тойво задумался и вынужден был признать, что эта голова в пенсне говорит вполне логично и даже правдиво. Когда он сам выступал перед курсантами в рейде, то упоминал про мировую гидру капитализма, всемирную революцию, борьбу до последней капли крови и тому подобное. Тойво в это верил, конечно, однако еще больше верил в финскую казну, которая ждала его в Кимасозере.

Выступал он и перед рабочими, которым обещал свободу, равенство и братство, унижение всех эксплуататоров, а также опять всемирную революцию. И в эти свои слова Антикайнен верил, потому что только с их помощью можно было сплотить народ для достижения поставленных задач.

Но черт побери, эта какое-то другое лицемерие получается, неопасное. Но разве так бывает? Не бывает. Значит, это что-то другое.

Вот ведь как не к месту вопрос возник! Кстати!

— Это что за место? — спросил он.

— Поезд, — ответила голова, отдалилась на некоторое расстояние и превратилась в доктора. — Вагон специального назначения.

— Страна какая?

— Наша страна, — усмехнулся тот. — Вы что-нибудь помните?

— Помню, — охотно согласился Тойво. — Багровый прилив и тягостные мысли.

— Похвально, — кивнул головой врач, блеснув стеклами пенсне. — Редко кто свое беспамятство может вспомнить. А по жизни есть какие соображения?

Тойво вздохнул. Вроде бы чувствовал себе не совсем паршиво. Вроде бы даже неплохо. Только есть охота. И пить тоже охота. Все охота.

— Доктор лечит, врач — калечит, — сказал он первое, что пришло в голову. — Раз мы говорим на «великом и могучем, правдивом и свободном», то я снова в СССР.

Голос у доктора был приятный, говорил он правильно, нисколько не страдая косноязычием. Вероятно, старой закалки — царской еще.

— Вы знаете, товарищ врач, мне бы помыться, — сказал Тойво. — А то я только недавно откинулся, весь тюрьмой пропах, как последний урка. Нет, если вы меня опять в тюрьму везете — тогда ладно, перетерплю как-нибудь.

— Ну, — доктор задумчиво почесал свой нос. — Насчет тюрьмы не знаю, но душ принять вы здесь можете. Герои должны выглядеть геройски.

Да уж — герой! Антикайнен помнил, что была кампания в его поддержку, опять же — Орден Красной Звезды, но теперь в Советской России героев определяют не по заслугам, а по доносам. На Куусинена ссылаться не приходится — он по другому ведомству.

— А что у нас с Бокием? — поинтересовался Тойво.

— А что у нас с Бокием? — удивился врач. — С ним как раз ничего. Расстреляли, если не изменяет память, три года назад. Враг народа и все такое.

Вот так дела! Стало быть и на всемогущего товарища Глеба сослаться нельзя — типа его задание, его сотрудник. Или, наоборот, можно — теперь уже никто не проверит. Однако могут тогда объявить врагом за компанию. Антикайнен призадумался.

— Вижу, все у вас с организмом нормально: голова работает, остальное заработает. Не так уж долго осталось до приезда в Москву, так что давайте-ка готовиться потихоньку к возвращению в строй, так сказать, — сказал врач и принялся ловко отсоединять капельницу. — Жаков вас таким молодцом изобразил!

Тойво выбрался из своего купе, чтобы дойти до душевого отделения, в которое его направил врач. «Эх, даже имя у него не спросил!» — подумалось ему. Он медленно шел в хвостовую часть вагона, приноравливаясь к легким наклонам и покачиванию железнодорожного состава. К его удивлению никакого приподнятого настроения по поводу успешного побега из крепости не было. Была большая, можно сказать — смертельная — усталость.

И душ бодрости никакой не доставил. Облегчение — это, безусловно, но и только. Казалось, впереди столько проблем, которых ему предстоит решить, что голова кругом идет.

Неожиданно в коридор высунулось полуголое тело Тайми. Вот он как раза был в отличном расположении духа. Какая-то женщина в глубине купе ненатурально смеялась, отчего смех был визгливым и неприятным.

— Эй, шюцкор, — сказало полуголое тело. — Без обид — ладно?

Тойво в ответ пожал плечами, проходя мимо, потом повернулся и проговорил:

— Тебе с этим жить.

— Проживу как-нибудь, — радостно ответил Адольф. — Уж будь спокоен!

Антикайнен вернулся к себе в купе. Оно уже было пусто: ни врача, ни капельниц, ни медицинских прибамбасов. Едва только присел на не по-вагонному широкое спальное место, как в дверь раздался легкий стук, и следом приятный женский голос произнес:

— Обед.

Дверь отъехала в сторону и в нее протиснулся толстый мужик в белом и с белым колпаком на круглой, как арбуз, голове. Перед собой он катил тележку с кастрюлями, бутылками, кувшином и ведерком со льдом.

Тойво удивился: с такой внешностью говорить нужно несколько другим голосом — хриплым басом или фальцетом, на худой конец.

— Мы предлагаем вам уху из стерлядки, запеченных с яблоками рябчиков и клюквенный морс. Для аппетита коньяк, водку или пиво. Можно и вино, но вы его, насколько удалось узнать, не жалуете.

Мужик в колпаке широко улыбался, выказывая щербатость во рту. Но голос был очень приятным. Блин, да женский это был голос!

— Что с вами?

Тойво сглотнул, мужик так же лыбился. Антикайнен решил подняться со своего места и, наконец, заметил миниатюрную девушку, которую почти скрывала внушительная фигура с тележкой.

— Все в порядке, — сказал он. — Просто начал истекать слюной.

И он плотоядно улыбнулся девушке. Получилось несколько двусмысленно. Но она не смутилась, поправила красную косынку на голове и строго сказала мужику:

— Василий, сервируй всего понемногу. Водку в ведро. Потом можешь идти.

Тот ловко и сногсшибательно быстро устроил на столе еду, закуску и выпивку, словно бы по мановению белоснежного полотенца превратив купе в часть ресторана «Яр».

— Приятного аппетита! — проговорил он гулким, словно из ведра, голосом. — Товарищ Антикайнен! Можно вас попросить сделать одолжение?

Тойво вопросительно посмотрел на него: что за одолжение? Не сморкаться в занавески, не плеваться на пол, не бросаться огрызками?

— Подпишитесь мне здесь в книге, — с ноткой стеснения проговорил Василий. — У нас тут некоторые великие советские люди оставляют автографы в графе посетителей. А также, иностранные революционеры и соратники Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

Тойво хотел, было возразить, де не великий он человек, но девушка в косынке его опередила.

— Вот вам перо! — сказала она. — Все советские люди помнят вашу героическую борьбу с буржуазией, ваши подвиги на «лыжне Антикайнена», вашу стойкость и мужество в застенках.

А дальше был вкуснейший обед, а потом был замечательный отдых, а потом девушка — уже без косынки — ушла, а потом они приехали на Ленинградский вокзал в столице нашей Родины городе Москве.

Их встречал небольшой оркестр из духовых инструментов с барабаном и бубном, отряд пионэров в красных галстуках и пилотках, а также несколько пионэрок в развевающихся на легком ветру синих юбках.

Несколько официальных лиц, приехавших тем же самым поездом, радостно и воодушевленно пролаяли приветственные слова, посвященные возвращению на Родину «несгибаемого борца Адольфа Тайми», а потом, после небольшой паузы — «второго несгибаемого борца Антикайнена». Слова речей в живом эфире корректировались с единственного на множественное число. Иногда этого не получалось.

Тойво не удивлялся и не обижался: мероприятие рассчитывалось изначально на одного «героя», а приехало целых два. Пионэры под руководством вожатых располовинили букеты цветов и раздали их Антикайнену и Тайми.

Хорошо, что мероприятие не затянулось надолго, и все разошлись по своим делам.

Тойво, оборачиваясь, заметил врача, с саквояжем в руке медленно идущего по перрону. Он настиг его и проговорил:

— Извините, спасибо большое за вашу помощь. Даже не знаю, как вас зовут.

— Доктор Борменталь, — поднял он над головой старомодную шляпу-котелок.

— Мы с вами недоговорили, к сожалению, но мне понятны ваши мысли, — сказал Антикайнен. — Я их разделяю.

— Что же, это неплохо, когда есть единомышленники, — ответил Борменталь. — Желаю вам удачи. Сейчас трудное время. Люди изначально делились на «созидателей» и «разрушителей». Похоже, настало время «разрушителей». Надеюсь, вам удастся все это пережить.

Он ушел, а Тойво остался, а потом вступил в новый для него мир. Этот мир еще только начал движение в сторону разрушения, грозя достигнуть свою «крейсерскую скорость» через семьдесят девять, черт побери, лет. Топливо для движения — целая кладезь, вероятно, неисчерпаемая: лицемерие.