Все, кто был в дежурке, услышали последнюю фразу и неодобрительно посмотрели на Сииртя. Тот положил трубку, пожал плечами и уже собирался выйти вон, как к нему обратился незнакомый субъект.
— Простите, господин начальник смены. Не посчитайте за труд проинформировать при встрече с господином начальником тюрьмы, что адвокат заключенного 007 как раз прибыл для беседы с подследственным.
— Кто это? — бесцеремонно спросил Сииртя у помощника прокурора.
— Адвокат, — вздохнул тот. — На законных основаниях.
Начальник смены вышел, недоумевая: как так случается, что есть какие-то 007, да еще в дурацкой форменной одежде, да еще и с адвокатом, а он — ни ухом, ни рылом?
Тойво находился там же, где его оставили. Только возле его камеры уже стоял, держась за решетку, начальник тюрьмы и переводил дыхание.
— Эдак, никакого здоровья не хватит, — пожаловался он подошедшему начальнику смены. — Борешься за показатели, ночи не спишь — а тут такой стресс! Как это понять?
Сииртя развел руки и поднял плечи. Пес его знает, как это понять. Да и что тут понимать-то?
— Ты где был все это время? — спросил начальник тюрьмы у Антикайнена.
— Сидел, — тоже пожал плечами тот.
— Вот, где ты у меня сидел! — почему-то обиделся главный тюремщик и для наглядности хлопнул себя по шее сзади. — Где этот чертов следователь?
Это уже к начальнику смены.
— Сей же момент доставим, — заверил тот и отрядил двух своих молодцов в караулку с соответствующим распоряжением.
Там находилось целых два следователя, и оба решительно пошли в отказ.
— Не знаем мы никаких 007, у нас своих дел невпроворот.
Но решительность вертухаев не оставляла сомнений: сейчас пинками погонят. Поэтому оба служителя, так сказать, местечковой Фемиды, понуро пошли к камере предварительного заключения.
— Ну, и кто это? — спросил их начальник тюрьмы. — Как его дело двигается?
Следователи переглянулись и недоуменно хмыкнули. Сначала один, а потом и другой люто возненавидели свою работу, весь тюремный персонал, всех зэков и всю эту чертову систему, именуемую государством. А один еще бывшую тещу возненавидел.
— У меня чуть инфаркт не случился, а вы тут хмыкаете. Где его дело, я вас спрашиваю?
— Мы по другим делам, — ответили следователи. — А его дело у того, кто его сюда определил. Мы не знаем, кто это был.
— А кто знает? — решил выразить озабоченность Сииртя. И сам же ответил. — Прокурор!
— Точно, — согласились следователи. — Пошлите за ним, пока он не удрал.
Начальник смены повел бровью, и сей же момент два его молодца умчались, а потом примчались обратно, ведя под уздцы брыкающегося помощника прокурора.
— В дверях задержали! — доложили они. — Покинуть место действия хотели.
— И ничего я не хотел! — возмутился помощник прокурора. — Не имеете права!
— Ах, ты, гаденыш! — взвился начальник тюрьмы. — Да я сейчас у тебя все погоны посрываю и запихну их, знаешь, куда?
— Куда? — охотно поинтересовались следователи, ловко перекинувшие стрелки.
— В черную дыру под хвостом Большой Медведицы — вот куда!
— А кто у нас Большая Медведица? — неосторожно поинтересовался начальник смены.
— Созвездие такое, — чуть ли не со стоном заявил помощник прокурора. — Давайте к моему начальству обратимся, а?
— И кто у нас за начальника? — совсем потерял всякую осторожность Сииртя.
— Помощник городского прокурора Олави Хонка, — бодро отрапортовал тот.
— Выходит, ты помощник помощника, — обрадовался начальник смены. — А у тебя тоже есть помощники?
Однако имя Хонка было очень весомым. Начальник тюрьмы пошевелил сизым носом и принял решение:
— Сейчас я сделаю звонок из своего кабинета, а вас я попрошу не расходиться — мало ли что!
Он ушел и час с четвертью делал свой звонок. Сначала, конечно, маханул сто пятьдесят грамм коньяку, закусив половинкой лимона, потом порепетировал перед зеркалом, потом надолго задумался, а только потом снял трубку.
Хонку найти было нелегко. Помимо своих профессиональных обязанностей он по уши был в политике: выступал представителем чаяний сразу нескольких партий, консультировал по вопросам правовой защиты несколько влиятельных людей в эдускунте, да еще отлучался, черт знает, куда.
Уже несколько утомившись общением с телефоном, начальник тюрьмы всерьез вознамерился плеснуть себе в бокал еще грамм сто коньяку, как телефон зазвонил сам. Приблизив еще теплую трубку к уху, он расслышал какое-то далекое повизгивание. Вроде бы где-то радовалась жизни некая дама, или даже две дамы. Он не успел удивиться, как холодный и неприятный голос произнес:
— Это Хонка. Что у тебя там, любезный?
— Да это, понимаешь ли, у нас у всех, — запальчиво ответил начальник. — Потерялся нынче этот красный людоед.
— Как потерялся? — зловеще прошипел прокурор. — Он же сидел у тебя в самой богом забытой одиночке. Он что — бежал?
— Ага, сбежал, — обрадовался тюремщик.
На том конце провода наступило молчание, даже повизгивание прекратилось. Только помехи мерно пощелкивали километрами, разделяющими собеседников.
— Конечно, мы приложили все усилия, и побег удалось ликвидировать, — не стал раздувать интригу начальник. — Успел только в душ тюремный сходить, тут мы его и сцапали.
— И где он теперь? — мертвым голосом поинтересовался Хонка.
— В предвариловке стоит. То есть, сидит, конечно.
— Никто его не видел?
— Так, ограниченный круг лиц, ну, и пара-тройка зэков.
Трубка опять немного помолчала.
— Это плохо, — наконец, произнесла она. — Я сейчас же выезжаю.
Начальник тюрьмы решил воздержаться от коньяку, не хотелось давать прокурору лишний повод нос свой воротить.
Он потребовал от Сииртя выставить возле предвариловки часового, наказав тому не приближаться к прутьям решетки ни в коем случае.
— Помощник городского прокурора уже в пути. Он разберется в дальнейших действиях.
Помощник помощника прокурора предусмотрительно удрал за пределы заведения, следователи разбрелись по допросным камерам, а начальник смены принялся заполнять форму строгой отчетности по передаче тюрьмы в руки сменщика. Главный тюремщик пошел пить кофе, а Тойво остался стоять один — прикрепить к нему вертухая отчего-то позабыли.
Не прошло и часу, как внутрь крепости пришла тьма. Это не была темнота, это была именно тьма, почти физически ощущаемая возле сухощавого, даже — костлявого, человека средних лет среднего роста с жидкими волосами, уложенными в старательный пробор. Встречные люди, создавалось впечатление, жались по сторонам от него, что не могло не вызывать у того некое удовлетворение. Ему нравилось наводить страх. Это был Олави Хонка собственной персоной.
В прокуратуру редко когда идут по душевному зову. Это относится и к тем, кто там, так сказать, работает, и к тем, кто, так сказать, туда идет за помощью или по принуждению. Ладно, прокуроры и легион их помощников деньги за это получают, но вынужденные иметь с ними дело по служебной или гражданской необходимости с первых же минут контакта начинают остро осознавать, до чего же перевернуты понятия доброты, сострадания и логики жизни, если руководствоваться поучениями безразличных, в общем-то, людей в государственной форме небесного цвета.
Прокуратура должна поддерживать обвинения против несчастных людей, угодивших в беду, и делать это бесстрастно. Они делают это безжалостно. Высшая форма проявления государственного гуманизма.
О визите в крепость второго по величине светила на прокурорском небосводе города Турку тут же стало известно всем — от мала до велика. Великий — начальник тюрьмы — решил немного повременить и предстать перед ликом великого и ужасного уже после того, как тот пообщается с арестантом. Малым оказался все тот же Сииртя, так и не успевший пока замениться. Ну, а несчастные арестанты, если и были малыми, то бесконечно — то есть, бесконечно малыми, и ими можно было вполне пренебречь.
Хонка, сопровождаемый начальником смены, двигавшимся чуть поодаль, дошел до предварительной камеры и встал в позе вершителя. Справедливости ради следует заметить, что он таковым и был — он вершил чужие судьбы, прекрасно отдавал себе в этом отчет и даже получал от этого свой кайф.
В его кожаной папке с вензелями по фронтону ждали своей участи много бумаг, важных и даже государственных, но не было в ней одной единственной, которая могла иметь отношение к нынешней ситуации. За три месяца она так и не была подготовлена, потому что величайшим указом было велено: ждать. А чего ждать, когда все законные сроки прошли к чертовой матери?
— За попытку побега вам будет усугубление приговора, — вместо приветствия сказал прокурор.
— Можешь также включить мне в вину и твои штаны, испачканные человеческой мочей, — ответил Тойво, напоминая о первой их встрече.
Сииртя задохнулся от ужаса — так на его памяти с обвинителями никто не разговаривал.
Хонка никак не отреагировал на эти слова, только недобро сощурился, отчего стал похожим на гневного вершителя.
— Знаешь, что, Олави? — внезапно сказал Антикайнен. — Раз уж ты здесь, помоги мне разобраться в одном вопросе. Какого черта я тут делаю?
Сииртя с состраданием посмотрел на арестанта. Наверно, немного рассудок помутился у человека. Что можно делать в его положении в тюрьме? Сидеть, как медный котелок на полке.
— У вас есть право подавать жалобу в установленном порядке. Она будет обязательно рассмотрена, примутся соответствующие меры, и вам дадут ответ.
Тойво подошел к самим решеткам и внимательно посмотрел в глаза прокурору. На самом деле это, конечно, было бессмысленно, потому что глаза того никогда ничего не выражали. И в печали, и в радости они были рыбьими. Такое свойство у всех прокуроров всех стран — у них рыбьи глаза. Издержки, вероятно, производства.
А тут и начальник тюрьмы подоспел. Нос его, несколько увядший на фоне дневных событий, был теперь чуть более подсвечен красками жизни. Коньяк — просто живая вода какая-то!
— Вот! — радостно сказал он. — Заключенный Антикайнен. Отбывает срок за…
Он несколько замялся, посмотрел на прокурора, но тот не пришел ему на помощь.
— Отбывает срок за преступления! — нашелся начальник тюрьмы.
— За какие преступления я уже отбываю срок? — спросил Тойво.
Глаза у прокурора округлились, отчего он стал похожим на удивленного вершителя.
— Ну-ну, не стоит цепляться за слова, — сказал он. — Вероятно, даже вы понимаете, что просто так вас здесь держать никто бы не стал.
— Какой сейчас месяц? — неожиданно спросил Антикайнен.
— Февраль, — пожал плечами Сииртя.
— Итак, господин прокурор, что я здесь делаю вот уже три месяца?
Хонка прекрасно понимал, к чему клонит арестант. Однако ни вины за собой и своим департаментом, ни ответственности за ущемление каких-то прав заключенного он не ощущал. Все это — не боле, чем казуистика, а на деле: попал в тюрьму — сиди, сука.
— Вам будет предъявлено обвинение в государственной измене, а также ряд уголовных обвинений в убийствах и незаконной экспроприации.
Прокурор опять сделался просто величественным вершителем.
«Вот же песий сын!» — восхитился начальник тюрьмы.
Тойво вздохнул, ничего нового из общения с представителем системы обвинения он не получил. В свое время доводилось общаться с прокурорами и в Финляндии, да и в Советской России, особенно по делу о «револьверной оппозиции». Нехорошее было общение.
— Обвинение мне должно было быть предъявлено несколько месяцев назад. Плохо работаешь, Олави, — сказал он, впрочем, не надеясь, что его слова как-то затронут одиозного прокурора.
— Как я уже говорил, можете писать жалобу, — равнодушно проговорил Хонка.
— На чье имя жалобу?
— На имя помощника городского прокурора Олави Хонка.
Начальник тюрьмы, поддавшись эмоциям, не сдержался и прыснул коротким смешком. Сразу же оправился и деликатно откашлялся.
Ну, а что? Да ничего! Не может быть иначе, государственная машина не приспособлена переезжать саму себя, ее движение поступательно, ее скорость неизменна. Можно, конечно, взывать к мифическим высшим инстанциям, можно уповать на нарушение каких-то прав, на искажение закона, но, наверно, пустая это трата времени. Не верь, не бойся, не проси.
— Одежду мне выдайте, мыльными принадлежностями обеспечьте, — сказал Тойво и отвернулся.
— Это уже не ко мне, это к администрации исправительного учреждения.
Ох, не зря хотели удавить Хонку фашисты, не зря мыслили лишить жизни Олави коммунисты, не зря желали ему «всего хорошего» беспартийные люди. Или — зря? Вон, стоит помощник прокурора, и все ему нипочем.
Тойво утомило это представление лицемеров. Однако это не повод отчаиваться, это не повод терять свою веру в жизнь, свою надежду.
Мы тревогу встречаем с улыбкой, провожаем удачу без слез,
Мы готовы признать все ошибки и ответить на каждый вопрос.
Мы устали, мы загнанны в угол, наши горести всем напоказ.
И, не веря себе, мы чужие друг другу.
Мы чем-то похожи на вас.
Вроде бы разговор между власть имущими и власть неимущим пришел к закономерному концу. Как говорил один опытный политический зэк на Соловках: «Был бы у меня пулемет — расстрелял бы их всех к едрене фене. Было бы у них желание — расстреляли бы меня, не поморщившись. Так не стоит побуждать их к таким желаниям».
Тойво и бежал-то из своей унылой одиночки, чтобы запустить сам процесс, а не для того, чтобы удрать. Конечно, была бы возможность скрыться — он бы ей воспользовался, не раздумывая. Но, черт побери, не было такой возможности. Мало удалось собрать информации, отсюда мало шансов. Без надлежащего плана можно сбежать только с Зимнего дворца. Да и то — требовалось женское платье, оставленное без присмотра.
Судя по тому, что сам Хонка лично прибыл на «беседу», процесс запущен. Теперь следовало ждать, что же будет дальше. И что это за «процесс» такой? Вероятно, теперь следует признать его необратимость.
Маннергейму станет понятно, что отжать по-тихому деньги уже не получится. В тюрьме слухи разлетаются быстрее пули, которая, как известно, в цель. Некоторый переполох на самом высоком уровне, который сопровождался обнаружением странного человека в душевой хозблока — не зэка, но и не вольного — заставит заключенных призадуматься. Номер 007 — странный номер. А не политический ли это? А не тот ли он парень, что был задержан в начале ноября, а потом куда-то делся? Как же его фамилия — о нем еще в газетах писали?
Антикайнен. Точно. Это он.
Заставить зэка замолчать можно, вот заставить не обмениваться информацией — это нереально.
Через три четверти часа выяснилось, отчего Хонка остался торчать перед камерой с Антикайненом. Он ждал, когда доставят в крепость маленького невзрачного человечка в мешковатом костюме работы неизвестного портного. Портной, вероятно, был пьян, когда шил пиджак и брюки. Теперь, чтобы одевать на себя это гардероб, тоже приходилось быть пьяным — иначе, ну никак не получалось оправить плечи и колени.
Маленького человечка звали Юсси, он приходился следователем по делу об аресте Антикайнена. Костюм он пошил на День Независимости Финляндии, в конце ноября, с тех пор с ним не расставался.
Зато он расстался со всякими иллюзиями, касательно своего будущего, карьерного роста и прочих светлых перспектив. Жена требовала денег, а он требовал внимания. Жена его за это била. И никто его не жалел, даже дети. Даже собака породы такса норовила укусить исподтишка.
Что-то разладилось в нем именно после этого проклятого ареста 6 ноября. Казалось, он проделал большую работу, и начальство его за это оценит. Но не тут-то было: дело, в котором он собирался выказать вышестоящей инстанции свой профессионализм, сначала заморозили на пару недель, а потом, через пару месяцев, отказались размораживать.
Да кто же такой этот проклятый «красный людоед»?
А вот он — собственной персоной сидит за решеткой. А рядом прохаживается спесивый, как индюк, представитель государственного обвинения Хонка.
Не успели они ни о чем переговорить, как к ним в сопровождении нового начальника смены пришел еще один человек: высокого роста, жилистый, словно бы беговая лошадь, с неуместной здесь улыбкой на устах.
Предваряя вопрос прокурора, он коротко кивнул головой и, достав из портфеля бумагу с гербовой печатью, представился:
— Арвид Рудлинг, к вашим услугам. Адвокат моего подзащитного Тойво Антикайнена.