Платит последний

ОДНА

У Лидии перехватило дыхание. Рука в грубой перчатке полезла за воротник, рванула — пуговицы в стороны, — и задрала к горлу лифчик.

— Надо же, какое счастье кому-то! — восхитился бас.

— Давай ее завалим, а? Пока чистенькая!

У второго пассажира иномарки был высокий, почти мальчишеский голос. Привалив Лидию к себе, он пыхтел у нее над ухом синтетическим запахом жвачки. Тонкие потные пальцы зажали ей рот; она замычала, и пальцы вцепились в ноздри.

— Не вякай, кислород перекрою.

Вторая тонкопалая рука зашарила по груди, стала теребить сосок.

— Не велено, — коротко предупредил бас.

— Да кто узнает…

— Я! Говорю: «не велено» — значит, не велено.

Лидия боялась поднять глаза. Если эти двое увидят, что она смотрит, запоминает лица, — забьют до смерти. На обоих были кисло вонявшие кожей турецкие куртки. Затылком Лидия ощущала костлявую ключицу молодого, а у баса выпирало надутое пивное брюхо.

Иномарка свернула в какой-то глухой двор-колодец с забитыми фанерой окнами. Бас вылез и за волосы выдернул за собой Лидию. Она чувствовала, как трещат, лопаются в коже волосяные луковицы. Следом вылез молодой, хлопнул дверцей. Оставшийся в машине водитель включил фары.

— Приступим, помолясь. — Зайдя Лидии за спину, бас толкнул ее на кучу строительного мусора. Лицом и открытой грудью она попала в перемешанную со снегом цементную грязь, и тут же рубчатая подошва ботинка придавила ей шею. Лидия хлебнула пахнущей талой водой дряни, закашлялась. Бас дал ей отдышаться и снова окунул лицом в грязь.

Кто-то сорвал с нее жакет — Лидия подумала, что молодой, неймется ему. Быстрые пальцы расстегнули крючок юбки. Точно, молодой. Ботинок больше не давил на шею. Она стала приподниматься и получила пинка.

— Лежи.

Затрещала рвущаяся материя. Быстро взглянув через плечо, Лидия увидела в режущем свете фар: ее жакет валяется разорванный пополам, а толстый обладатель баса рассматривает, как на барахолке, вывернутую наизнанку юбку. Лидия не была уверена, что останется жива, но когда бас начал рвать юбку, протестующе закричала.

— Баба, — хохотнул бас и отшвырнул юбку. — Ты поняла, за что тебя? Или добавить?

Лидия обреченно кивнула.

— Не слышу!

— Поняла!

— Говорит, что поняла, — с сомнением произнес бас.

— Не может быть! Мы же только начали! — расстроился молодой. Пинком загнав юбку в лужу, он вытирал о нее ноги. — Не оборачиваться!

Подфутболенная юбка мокро шмякнулась Лидии на лицо. Молодой подошел и, обстоятельно предупредив: «Сейчас будет больно», носком ботинка ударил ее по ребрам.

— Лицо не трогай, — предупредил бас.

— При чем тут лицо?!

Ботинок скользнул по спине и поддел резинку трусиков. Лидия подумала, что трусики мокрые насквозь, прозрачные. Резинка срывалась с ботиночного ранта, молодой продолжал ковыряться.

— Хорошенького понемножку. — Бас открыл дверцу машины.

Молодой повозил подошвой в цементной грязи у Лидиного лица и оставил отпечаток на ее ягодице.

— Живи пока, соска.

Он влез в машину, и прежде чем захлопнулась дверца, Лидия услышала:

— Нет, ей-богу, зря мы так. Поставили бы рачком…

Иномарка уехала, и стало видно, что за подворотней, где она стояла, — освещенная улица с вырытой посередине канавой; по тротуару за канавой, брезгливо ставя ноги, плывут в снежной каше прохожие, в окнах горит свет, и вообще происходит жизнь.

Повернув к свету часы, Лидия рассмотрела стрелки. Меньше чем полчаса назад в лимузин с миллионером садилась респектабельная небедная женщина в тысячедолларовом костюме. А сейчас, клацая зубами от холода и ужаса, на куче мусора сидела полуголая бомжичка. Не было времени гадать, по чьему приказу с ней вытворили эту мерзость. Выживать надо.

Сказать, что она привела себя в порядок, нельзя даже с большой натяжкой. Туфли с отломанными каблуками — один отлетел, когда ее вышвырнули из лимузина телохранители Станюковича, второй сама отбила кирпичом. Свеженькое решеньице. Колготки с чудовищными дырами на коленях просто выбросила. Из юбки молодой паскудник вырвал крючок, молния разошлась, и Лидия проткнула края пояска шпилькой, загнув концы. Жилет, единственная не пострадавшая вещь, кое-как стягивал блузку с оборванными пуговицами. Жакет был разорван по шву на спине. Лидия вытерла лицо белой шелковой подкладкой и пока что, для тепла, надела его задом наперед.

Она брела по темной стороне улицы. Здесь целый квартал стоял со слепыми выбитыми стеклами. Все перекопано; прогибающиеся под ногой мостки над ямами, мертвая строительная техника, хлюпающий насос, заливающий мостовую парящим на холоде потоком воды. Впереди шумела большая магистраль. Обходя канаву, Лидия свернула во двор, прошла какими-то темными подворотнями и оказалась на Сретенке, у обувного. Прямо перед ней стояла милицейская иномарка с гербом Москвы. Трехдюймовочка, презиравшая муниципальную ментовню за эти самые иномарочки и разработанную Славой Зайцевым пижонскую форму, признавала за ней одно качество: платят там побольше и, соответственно, говнюков поменьше.

— Молодой человек! — крикнула Лидия в щель над приопущенным стеклом. Стекло поползло вниз, и пока оно опускалось, у молодого человека вытягивалась физиономия. Лидия увидела себя его глазами: эти всклокоченные грязные волосы, этот порванный жакет задом наперед, который она забыла снять, а главное, всюду цементные пятна, которые были не видны в темноте, а сейчас так и бросались в глаза.

— Молодой человек, меня избили, и я потеряла сумку с деньгами и документами.

— Когда, где?

Лидии не понравился тон муниципала, но, в конце концов, черт с ним, с тоном, лишь бы помог.

— С полчаса назад, отсюда недалеко, во дворе.

— Вы его знаете?

— Их, а не его. Двое, на иномарке, и водитель.

— Номер? — в телеграфном стиле продолжал муниципал.

— Было темно, фары слепили. И я боялась посмотреть!

— Так чего ж вы от меня хотите? — пожал плечами муниципал. — Поди туда, не знаю куда? Обратитесь в отдел по месту совершения. Хотя не советую: они тоже вряд ли помогут. Езжайте-ка лучше домой. Если у вас есть дом. — И он с сомнением посмотрел на проклятый жакет.

— Молодой человек, миленький, отвезите меня домой! Посмотрите на меня — ну куда я в таком виде?! И у меня денег нет. Я вам заплачу, дома. — Лидия прикидывала, куда ехать: к Трехдюймовочке или сдаться Парамонову? Лучше к Трехдюймовочке.

Муниципал кивком подтвердил, что в таком виде и на самом деле никуда, и ответил:

— Патрульная машина не такси.

Стекло поползло вверх. Включив елочные мигалки на крыше, иномарка торжественно отчалила.

В обувной Лидию не пустили (она хотела попроситься в туалет и привести себя в порядок), и следующие полчаса «не пустили» повторялось на все лады. На остановке какая-то старуха подняла гвалт, и ее не пустили в троллейбус, потом не пустили в метро; не пускали в машины, а чаще, притормозив и разглядев ее, шоферы вовсе не останавливались. Один крикнул: «Тебе на мусоровозке кататься, чучело!» Окоченевшей до бесчувствия Лидии было все равно. Она это приняла как совет и начала проситься в грузовики, потому что мусоровозки не попадались.

Отвез ее водитель машины, которая посыпала улицу песком. Он хотел, чтобы Лидия расплатилась натурой, но в конце концов удовлетворился часами, купленными в свое время в Париже за двести франков.

Запах Трехдюймовочкиных блинов она почуяла еще на лестничной площадке. Подруга открыла дверь и, не взглянув на Лидию, роняя тапочки, рванула обратно на кухню:

— Горят!

Лидия по стенке добрела до кухни. От тепла и запаха блинов кружилась голова, хотелось лечь на казавшиеся упоительно чистыми половики и уснуть.

Румяная и пухлая, как булка, в одной ночной сорочке (из чего следовало, что Кудинкина дома нет), Трехдюймовочка пекла блины сразу на четырех сковородках, по кругу: на одну наливаешь, другая поджаривает блин на одном боку, на третьей блин переворачиваешь, с четвертой снимаешь и заливаешь тесто, и тут пора снимать блин с третьей. Только успевай вертеться.

— Ну ты как, Лидусь? Кудинкин на дежурстве, завтра пойдет долги твои выбивать, Василь Лукич звонил еще вчера, не мог тебя поймать, он уже в Тюмени… — Не отрываясь от своих сковородок, Трехдюймовочка наконец, взглянула на Лидию и замерла с половником в руках. Вязкая струйка блинного теста полилась на пол.

— КТО?!! — Майорша рубанула половником по кухонному столу.

— Понятия не имею. То есть были какие-то люди, дешевка, в турецкой коже. А по чьему заказу — не знаю. — По спине побежал озноб, как это бывает в бане от сильного жара. Лидия сползла по дверному косяку и, сев на пол, стала раздеваться. Пора было заплакать, участливая Трехдюймовочка очень к этому располагала. Но, кажется, из Лидии сегодня выбили что-то женское. Или вбили что-то бизнесменское. Хотелось не плакать, а отвечать ударом на удар. — Знаешь, Оль, мне кажется, если они стали наезжать, значит, я на правильном пути.

На плите чадили забытые блины. Трехдюймовочка спохватилась, выключила газ и участливо сказала:

— Горе ты мое, миллионерша драная. Пойду ванну тебе наберу.