Платит последний

ДРАКОН В СЕМЕЙНОЙ ОБСТАНОВКЕ

Она проснулась оттого, что у кавказца затилиликал мобильный телефон.

— Арутюнян слушает!

Слава Богу, христианин, повеселела Лидия. Мусульман она побаивалась. Шариат, девочки, страшная штука для русской женщины. Хотя их женщины вроде не жалуются.

Так, но почему вдруг мобильник? По боли в ушах Лидия поняла, что самолет снижается. В иллюминаторе белели под луной снега в черных кляксах лесов, рассеченных сеткой рек. Нефтяные вышки с огоньками казались наряженными елками, газовые факелы полыхали на горизонте, как свечки на именинном пироге. «Вот она, Россия!» — умилилась Лидия. Она впервые видела Сибирь, родину своей бабушки. Последний хмель вылился одинокой слезинкой.

— Температура воздуха за бортом — минус двадцать пять, — объявила стюардесса.

Лидия ворвалась в люкс без стука. Сидя на застеленной кровати спиной к двери, отец тыкал пальцем в ладонь — ага, мобильник.

— Папа, это я!

Отец обернулся.

— Лидусенька!! Что случилось, доченька?

Она сбрасывала шубу в маленькой прихожей.

— Писать хочу, где туалет? Скорей, скорей!

Отец подбежал, схватил шубу.

— Туда, иди-иди, моя малюська.

И все стало как дома: пароль произнесен, в мгновение астральная связь отца и дочери восстановилась, и не надо было ничего объяснять — дочка прибежала к отцу, и там, где они вдвоем, там и дом.

Лидия ворвалась в туалетную комнату, стащила сапоги, выставила в прихожую. Отец вешал шубу на плечики.

— Есть хочешь? Мне тут наниматели полный холодильник набили.

— Буду. Только искупаюсь, натерлась вся. Дай телефон. — И, выцарапав у отца трубку, она захлопнула дверь.

Сидя на краешке ванны, Лидия набирала, набирала номер их с Ивашниковым квартиры — а вдруг, пока она летела, Колька нашелся?! Безрезультатно. Другим звонить не стала, даже Трехдюймовочке.

В номере уже кипел «командировочный» чайник, отец выгребал продукты из холодильника.

Лидия огляделась. Люкс был похож планировкой на хрущевскую полуторку. Спальня с огромной кроватью (спинка зеркальная — для каких, спрашивается, целей?!), покрывало на ней стеганое, вышитое красными розами. Комод-туалет, трельяж, тумбочка — больше ничего в спальню и не помещалось. Длинная маленькая комната-пенал отводилась под гостиную. Большой диван, диван маленький и кресло стояли в один ряд; вдоль противоположной стены — два письменных стола с компьютерами, принтер, сканер, два отцовских личных ноутбука. Столы завалены осыпающимися на пол бумагами; в углу — видеодвойка.

Отец накрывал ужин на журнальном столике в проходе между «диванной» и «компьютерной» сторонами. Марокканские мандарины, яблоки гольден, киви, бананы, йогурты. Одно слово: Сибирь-с, медвежий угол-с.

— Йогурт с чем? — У Лидии уже потекли слюнки.

— И с ежевикой, и с персиками. Вот, нектарины есть живые. Но ты попробуй, что я тебе дам…

Отец стягивал полиэтилен с тарелок. Остро запахло копченым, и Лидин желудок стал заворачиваться в узелок.

— Белорыбица-муксун! — объявил отец. — На, я порезал, ешь с хлебушком.

Белорыбица-муксун таяла во рту, как масло.

— Откуда?

— Доверенные лица носят, но и в магазинах есть. Местная экзотика. Это третья в ряду благородных рыб иртышских: чир, омуль, муксун…

И отец, психотехник, начал тихим спокойным голосом рассказывать, что муксун занесен в Красную книгу; где он водится, как его ловят и коптят, и так далее. На профессиональном языке это называется запустить канал вербального общения: расслабить объект, включив этакое тихое радио ни о чем. Тогда объект созреет и начнет сам выкладывать важное.

Пора и мне начинать, решила дочка психотехника.

— Надо будет взять для Коли, — продолжая уписывать муксун, произнесла она домашним тоном, как все годы своего замужества говорила: «Это надо взять домой и Парамонову на кафедру». На психотехническом сленге это называется вброс информации, которая ломает ситуацию.

Папа-психотехник принял мячик спокойно.

— Есть в «Океане» непотрошеный по сто, а в гостиничном — теша по сто двадцать, — встал и с вазой пошел в ванную мыть для Лидии фрукты.

По-психотехнически это означало: закодированная информация понята, но не принята; уход с площадки общения говорит о негативной реакции. Обычные родители, скажем, Трехдюймовочкина старая мама, в таких случаях кричат и даже грохают об пол тарелки. Словом, психотехнический мячик был отослан обратно Лидии с подкруткой.

Она прошлепала босыми ногами вслед за отцом, встала у него за спиной. Отец сосредоточенно мыл в раковине мандарины. Действие означало: ну что ты мне на это ответишь, дочка?

Разыгрывать долгую и тонкую партию с жестко работающим на выборах отцом-манипулятором Лидии не хотелось, и она сразу полезла в запретный арсенал.

— Па-ап, ну па-апапа-а! — заныла, с ходу загоняя себя в истерику.

— Скушай курочки, — не сдавался отец.

— Ну папка-а! — Слезы брызнули сами, горькие, настоящие. Она убежала в комнату, упала на кровать и всласть зарыдала в подушку.

Отец сопротивлялся недолго. Появился с вазой, придерживая рукой горку мокрых фруктов, и поставил ее на кровать перед Лидиным носом.

— Ляг со мной! — сморкаясь в край вышитого покрывала, скомандовала Лидия. Отец прилег рядом, взял со спинки полотенце и помог ей как следует высморкаться. Стал гладить по голове, Лидия вяло взбрыкивала плечом.

— Ну что ты, моя дусечка, не плачь, не разрывай мне душу.

Лидия уткнулась отцу под мышку, задышала ртом и выдавила сквозь подступившую икоту:

— Ну почему ты меня за него не отдал?

— Он был тебе не пара, дочка. В нормальных семьях родители не отправляют детей с узелком искать счастья. Иначе социальный прогресс остановится.

— Да кончай свою чертову социологию! — как могла с заложенным носом, рявкнула Лидия. — А Парамонов был мне пара?!

— В те времена — да. Но разве ты не помнишь, как я тебя отговаривал, заставлял подумать, а ты решила выйти замуж, и все?!

— Я решила, что после Кольки все равно, пойду за первого попавшегося! А сейчас…

— Вот именно, сейчас! А тогда у тебя вряд ли получилось бы с Ивашниковым. Про первую любовь понимают лет через двадцать, детка, когда к тебе приходит человек повзрослевший и добившийся чего-то в жизни, и тебе кажется, что именно его ты и упустила.

— Да, именно его я упустила.

— Нет, ты сомневалась тогда.

— Это ты заставил меня сомневаться!

— Ты же не сомневалась с Доцентом. — Отец назвал Парамонова домашним прозвищем. — И я объясню почему. Потому что он тогда был член парткома, через год после вашей свадьбы стал доцентом с перспективой. Если бы не августовский переворот, спланировал бы из парткома на должность завкафедрой и докарабкался минимум до проректора. И ничего в твоей жизни не изменилось бы: отец профессор, муж профессор. Это сейчас разные профессора стоят по-разному. Но грамотному профессионалу крутиться можно, вот и Сергей крутится, хотя человек он, конечно, препоганый. Но ты посмотри, как ты за ним прожила: тебе можно дать на десять лет меньше, ни одной морщиночки. А Ивашников еще неизвестно, сколько любящих женщин загнал и через скольких переступил, чтобы добиться того, что имеет. Такой рывок, доченька, делается по головам: десять рук к пирожку тянется, а ухватит один. Да среди тех десяти окажутся женские добрые души: подсадят любимого, а сами-то — ко дну!

Свет в комнате не зажигали, и отцовские очки сверкали молниями, когда по улице проезжали машины.

— Он и сейчас тебе не пара, Лидуська. Потому что выбился из низов. Был бы он сыном благополучного внешторговца, ему и бизнес, и богатство как сами дались, так сами бы и удержались. А так ему придется всю жизнь отбиваться. Рядом с такими, дочка, ходит беда.

Лидия обмерла: отец говорил то, о чем она сама думала. В психотехнике это называлось «проблематизация по основаниям», прямой удар. А в жизни — правда-матка, которую боишься услышать. Отец встал, подошел к окну, давая понять, что партия продолжается.

— Но ведь он всегда любил меня и фирму назвал моим именем, — пыталась защищаться Лидия.

— Больше всех тебя люблю и понимаю я, родная. Будь у тебя ребенок, мы прекрасно жили бы втроем, и никто нам не был бы нужен. Вырастили бы прекрасно. Ты посмотри, как Наташа живет с ребеночком, как Любка.

— Ты что, хочешь, чтобы я была мать-одиночка?! Спасибо, насмотрелась, как они живут-колотятся, как на своих детях срывают зло! И личной жизни никакой, и полная безнадега.

— Безнадега у тех, кто в жизни только баба и больше никто, — назидательно сказал отец. — А у тебя возможностей сколько угодно. Для кого я сделал наш аналитический центр? Мы же с тобой соучредители — это дело, твоя фирма, она тебе достанется.

— Что это ты думаешь, я по выборам ездить буду? Я не социолог.

— Ты эксперт, можешь работать на частные сыскные службы. Да и от выборов не отмахивайся. Социологии тут с гулькин нос, а просто для умных людей задачки. Я хочу, чтобы ты была хозяйкой, мне помогала. Ведь видишь, я разрываюсь — за деньгами надо следить. Пошла бы на курсы бухгалтеров, мы с Доцентом давно тебе говорили. С людьми, наконец, надо управляться, клиентов привлекать.

Спать с ними, как Парамонов требовал, хотелось сказать Лидии, но она вовремя прикусила язык. Такие откровения убили бы отца… А ловко он перевел разговор. Прием ясен: давит на науку — значит, поставил заслонку, придется ее проломить.

— А ты знаешь, что Колька купил нашу квартиру?

Лидии показалось, что отца качнуло. Вот это ответный приемчик под названием «удар ниже пояса»!

— Что-о?!

— Квартиру нашу, на Кутузовском.

— Ой, нехорошо. — Отец схватился за грудь, тяжело, со свистом задышал. Лидия вскочила:

— Где у тебя астмопент?

— Там, в кармане, в кармане.

Она кинулась в прихожую, схватила из кармана отцовского пиджака противоспазматический аэрозоль.

— Дыши! Дай, пшикну. — Отец посиневшими губами поймал трубочку, и она два раза нажала на клапан.

— Сейчас, сейчас, сейчас полегчает, — задыхался отец.

— Ну нельзя же так сразу-то: бац — и приступ. — Держа его за руку, Лидия прилаживала отцовы седые волосы. Кажется, отдышался. Если даже сдерживается, не хочет ее пугать, уже хорошо: сдерживается — значит, может.

Лидия положила отцову голову себе на грудь и по детской привычке начала ковырять ему прыщики. Обычно это делалось, пока отец был в беспомощном состоянии и не мог сопротивляться.

Он страшно корил себя из-за этой проданной в тяжелый год квартиры и поставил себе цель откупить ее обратно. Когда отец завел об этом разговор с новым хозяином, крутым новороссом, тот прибавил к цене квартиры стоимость евроремонта, накинул себе за беспокойство, поскольку переезжать не собирался, округлил и назвал сумму: двести тысяч долларов, не хотите — не берите. Отец стал хвататься за безнадежные заказы, в самые холодные времена мчался на выборы в дальние районы, куда не хотели ехать другие московские имиджмейкеры. Подаренного ему здешним губернатором за победу на прошлогодних выборах «Форда» у них как бы и не было. Папа два раза дал любимой дочке прокатиться в сухую погоду, а так «Форд» стоял в гараже нецелованный и предназначался в уплату за квартиру. С отцовских выборных гонораров, Лидия знала, нельзя просить не то что на дубленку, но даже на туфли.

И вдруг квартиру купил Ивашников, недостойный его дочери! (Лидия подозревала — и, между нами, справедливо, — что в свое время у отца с Колькой состоялось из-за нее объяснение. Так разве он мог признать свою тогдашнюю неправоту сейчас, когда дочь прожила лучшую часть жизни с другим?!)

— Ну вот, пап, теперь придется выходить за него по расчету, из-за квартиры.

— Ты была там? Ты ее видела? Там ничего не осталось, как при маме?

— Там евроремонт, папка, и даже не хочется, чтобы было как раньше.

Затилиликал в ванной забытый мобильник.

Лидия сходила, принесла.

— Тебя. Сказать, что болеешь?

— Ты с ума сошла! Дай сюда… Я слушаю.

И произошло чудесное превращение. Задыхающийся астматик, любящий папочка, из которого вьет веревки великовозрастная дочь, вдруг обернулся малознакомым Лидии профессором Рождественским, академиком Академии информатизации, беспроигрышным имиджмейкером, стригущим купоны в основном за Уральским хребтом. Лидия слышала, как в разговоре с телеведущим, соседом по двору, он называл свою работу драконологией. А отцова команда за глаза наградила его прозвищем Дракон. Ядро команды — человек десять, на выборы с Драконом ездят по трое-четверо, и никто, кроме него, не выдерживает две кампании подряд, без отдыха. Дракон их загоняет.

— А я вам давно говорил, что рейтинг падает. Не надо было жаться, вашу мать! Осталось два дня. Пойдем на запасной вариант. Что? Высылайте машину.

— Ты куда это собрался?! Лежи!

— Нет, Лидусь, меня вызывают в штаб, заказчики засуетились. Собери меня. Вернусь — поговорим.

— Что ты наденешь?

— Пиджак пестрый, брюки черные.

— Рубашку надо гладить?

— Нет, достань из чемодана новую. Булавки вытащи.

Отец быстро побрился, прижег щеки одеколоном «Босс».

— Ну, смотри, опять мне весь лоб расковыряла. Как я теперь пойду? Повози мне туфли щеткой. Дай галстук… Не тот, в горизонтальную полоску.

Лидия взглянула на часы — без четверти шесть. А приехала она в четвертом часу утра, и отец уже не спал. Или еще не спал. Доконает он себя.

— Ну, ты даешь, прямо Бельмондо! — восхитилась она, чтобы приободрить отца.

— Был бы Бельмондо, если бы ты меня так не доканывала, дочечка моя.

— Когда тебя ждать?

— К обеду, не раньше.

— Ну, тогда я посплю.

Лидия проводила отца до двери, закрыла за ним и с женской непоследовательностью стала крутить незнакомый замок, пытаясь отпереть. Когда она справилась с замком и высунулась из номера, отец уже далеко ушел по темному пустому коридору.

— А с Парамоновым-то как, будем разводиться? — крикнула вслед ему Лидия.

— Разводись, — донесся до нее голос отца, молодой и бодрый.