По месту жительства

Верите ли вы в чудеса?

Пять лет назад произошел со мной в Ленинграде удивительный случай. Случай этот представляется мне столь загадочным и странным, что я до сих пор не могу найти ему ни разумного, ни мистического объяснения.

На площади Мира, неподалеку от Сенного рынка тянется цепь темно-серых в прошлом доходных домов. В одном из этих унылых зданий, зажатый между булочной и химчисткой, притаился мясной магазин. Об этом свидетельствует надпись МЯСО и МЯСОПРОДУКТЫ. В сумерках вывеска загорается дрожащим рубиновым светом и всякий раз выглядит по-новому ЯС и МЯС ПРОУКЫ, М СО МЯ О ОДУКТ, а то еще лаконичнее М С MC ОД К.

Сотни раз я пробегала мимо, рассеянно бросая взгляд на тусклую витрину, но внутрь заглянуть и в голову не приходило, уж очень невзрачная была лавочка. Но однажды, питая смутную надежду на фарш или курицу, я толкнулась в стеклянную дверь.

Магазин оказался крошечный. На мраморном полу чернели лужи, кое-где присыпанные опилками. В правой части прилавка красовалась затейливая пирамида из плоских консервных банок, на которых распатланный старик угрожал кому-то трезубцем. Банки назывались «Дары Нептуна». Слева синели лабрадорным блеском несколько обтянутых пленкой ошметков мяса. На стенах, словно приспущенные флаги, болтались на одной кнопке учебные пособия с изображением расчлененной на куски коровы и наименованием каждого куска.

За прилавком, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, замер тучный продавец. Его отрешенное лицо было обращено к окну, за которым вырисовывались туманные очертания Сенного рынка. За кассой углубилась в книгу дама изысканной наружности с седым пучком на макушке. Покупателей в магазине не было.

Я потопталась в опилках, вляпалась в лужу, медленно прошлась вдоль прилавка, нарочито разглядывая воображаемый продукт, и, театрально вздохнув, направилась к выходу. Когда я взялась за ручку двери, за моей спиной раздался явственный шепот: «Девушка, а девушка…» Я обернулась: кассирша по-прежнему самозабвенно читала, продавец по-прежнему гипнотизировал взглядом мокрые крыши. Я пожала плечами и снова двинулась к двери. Шепот повторился: «Девушка, подойдите сюда». Я осторожно повернула голову: ни продавец, ни кассирша не обращали на меня никакого внимания. Не галлюцинации же у меня в самом деле от мясного недоедания! Я решительно направилась к кассе.

— Не разменяете ли рубль? — с расстановкой спросила я, многозначительно глядя на даму.

— Она, вздохнув, перевернула страницу — сквозь стекло промелькнуло название книги: Шадерло де Лакло «Опасные связи». Затем выхватила тонкими пальцами протянутую бумажку и ловким профессиональным жестом отсчитала десять гривенников.

— Премного вам благодарна.

Дама рассеянно кивнула, не подымая глаз. Нет, это не она меня зазывала. Хлопнула дверь, и в магазин ввалились две тетки:

— Лук есть? — осведомилась одна.

— Лук весь, — в тон ей ответил продавец.

— А фрикадельки?

— Сегодня не ожидаем.

Тетки, ворча, направились к двери, я спешно двинулась за ними.

— Девушка, девушка, не уходите, — прошелестело за спиной, и я как пантера прыгнула к прилавку.

— Это вы меня звали?

— Продавец перевел глаза из глубин Вселенной на мой подбородок и утвердительно прикрыл веки.

— В чем дело?

Его надутое, как недоенное вымя, лицо сморщилось в улыбке:

— О чем вы сегодня мечтаете? — тоненько пропел он. — Какое мясо вам больше по душе?

— Да хоть какое-нибудь…

— Кролики, телячья печенка, язык, дичь?

Я судорожно мотнула головой и проглотила слюну.

— Почему же вы скромно молчите? — в его голосе послышался легкий упрек, — ведь ничего нет проще. Погуляйте с полчасика, воздухом подышите и возвращайтесь назад… Не пожалеете.

И, утомившись от длинного монолога, он медленно привалился к стене и оцепенел.

Очутившись на улице, я начала лихорадочно соображать: что это? Розыгрыш, шутка, ловушка? Или плод больного воображения? Убраться ли подобру-поздорову или вернуться через полчасика? А если вернуться, то где занять деньги на все эти яства?

В двух кварталах от рынка, на улице Плеханова, жил мой старый приятель и бессменный кредитор. Почти не надеясь застать его дома, я взлетела на пятый этаж и позвонила. В ответ грянул разноголосый собачий хор.

Валерина семья состояла из хромой Феньки (Фемиды), тугоухой Паньки (Пандоры) и одноглазого Лашки (Лаокоона). Всех трех дворняг мой друг подобрал на улице в драматические периоды их жизни.

На звонок долго не открывали. Наконец, зашаркали шлепанцы, и Валера появился на пороге в бархатном халате, подпоясанном полосатым галстуком.

— Чего трезвонишь, как чумовая, — проворчал он, отпихивая ногой псов, налетевших на меня с безумными поцелуями.

— Как хорошо, что ты дома, я уж и не надеялась…

— Просто замечательно… ангина у меня, фоникулярная.

— Ангина бывает фолликулярная, не путай со словом фуникулер.

— Ты что, учить меня с утра явилась? — Он задумался, оглядел себя в зеркале и развязал халат. — Пощупай-ка, похудел я хотя бы от этой хвори?

— Ни капельки, — любезно ответила я, зная его страстное желание походить на лозу, — как был сарделька, так и есть…

Валерий брезгливо поморщился:

— От кого я это слышу? Взгляни лучше на себя, Лукерья, осознай и найми плакальщиц.

Мы вошли в комнату, и я плюхнулась в продавленное кресло, которое мой друг почему-то называл «вольтеровским».

— Прочесть тебе что-ли, как я Данте перевел? — он вытащил из пишущей машинки листок и откашлялся.

— Ты поинтересовался бы, зачем я ввалилась без звонка.

— За деньгами, вестимо, за чем же еще.

Однако, рассказ произвел на Валерия большое впечатление:

— Забавно, забавно, — пробормотал он конандойлевским голосом, протирая очки подолом халата, — я лично вижу тут два объяснения: или он тебя элементарно клеет, или принял за кого-то… эдаково. — Он поднял палец и торжественно им покрутил.

— Похожа я разве на человека, в которого влюбляется с первого взгляда мясник?

Валерий пожал плечами:

— Я бы и со второго не влюбился, но… у нас с мясником могут быть разные вкусы.

Я кротко проглотила оскорбление:

— Ну, а похожа я на человека, которого можно принять за кого-то… этаково?

— Запросто. Ты в дубле, сапоги итальянские, вид непуганый. Господи, да чего тут голову ломать, беги и притарань мяса на нашу долю!

— Ну что же, давай пятерку.

— Не мелочись. — Валерий извлек из недр халата десять рублей. Внезапно его осенило: — Подожди-ка, сгоняем туда вместе.

— А как же ангина?

— Черт с ней. Мясо куда важнее, и потом я, как литератор, интересуюсь сутью вещей… Греки! — заорал он диким голосом, — гулять!

Собаки, сбивая друг друга с ног ринулись в переднюю.

— Валерка, не валяй дурака! Если мы ввалимся в магазин с тремя собаками, нам не то, что мясо…

— Без паники. Соблюдем интервал. Ты войдешь пораньше, как участник, а я попозже, как соглядатай.

Через десять минут я с некоторой опаской приоткрыла магазинную дверь.

Продавец радостно всплеснул руками, затем скрестил их над головой и энергично потряс: так ликуют кубинцы при виде братьев Фиделя и Рауля.

— Счастлив снова видеть вас, генерал, — гаркнул он.

Я искоса взглянула на кассиршу. Обхватив виски тонкими пальцами, она упоенно следовала за виконтом де Вальмоном по Парижским будуарам.

— Называйте меня Николаем, — продавец протянул через прилавок задубевшую пятерню.

Я было открыла рот, чтобы представиться, но он остановил меня движением ладони.

— Не трудитесь… все известно и, прошу вас, проходите.

Он поднял деревянный прилавок, толкнул ногой внутреннюю дверь, и мы очутились в узком, слабо освещенном коридоре. В нос ударил сырой зловещий запах гнили. По темно-зеленым стенам сочилась вода, под ногами что-то хлюпнуло и метнулось вбок. Я взвизгнула. Николай услужливо подхватил меня под руку:

— Еще шажок, и мы на месте.

«Место» оказалось тесной и немыслимо грязной подсобкой. В одном углу стояла плита, на ней закутанная старуха, бормоча и присвистывая, помешивала варево. Вдоль стены тянулся прилавок, покрытый листовым железом. Наверно он предназначался для разделывания мяса. На прилавке валялись топор и ножи, а между ними два молодых человека, сидя по-турецки, резались в очко. Увидев нас, они соскочили на пол и церемонно поклонились.

— Мои помощники: Марк, Лев и Дарья Кузьминишна.

— Зови меня Дусей, детонька, — прокаркала старуха.

Внезапно за дверью послышалась возня, рычанье и пронзительный женский крик. Николай пулей вылетел наружу.

— Не желаете ли осмотреть владения, то есть холодильник? — невозмутимо спросил высокий с перебитым боксерским носом Марк.

Я рассеянно кивнула, пытаясь сообразить, что же вытворяет в магазине Валерий со своей свитой. Марк щелкнул засовом и приоткрыл окованную железом дверь. Повеяло арктическим холодом, но я отважно шагнула вперед.

На вбитых в потолок чугунных крюках висели телячьи, бараньи и свиные туши, посеребренные, словно пушком, легким инеем. Розовели прислоненные к стене коровьи ноги. С верхних полок скалились свиные рыла с опущенными белыми ресницами, ниже громоздились кроличьи тушки, у самого пола пестрели неощипанные куропатки и рябчики.

Домашняя птица была небрежно свалена в угол.

У самого входа высились корзины с человеческий рост, набитые целлофановыми пакетами. На корзинах болтались леденящие душу таблички: МОЗГ, СЕРДЦЕ, ПЕЧЕНЬ.

Я почувствовала легкую дурноту и обернулась. Марк исчез, дверь холодильника была закрыта. Обезумев от страха, я забарабанила в нее, навалилась всем телом и… оказалась в объятиях Дуси. Похоже, она наблюдала за мной в скважину.

— На чем вы остановили свой выбор? — галантно осведомился Лев, длинноволосый молодой человек с наружностью битла.

Я ринулась поближе к плите. В этот миг хлопнула дверь, и в подсобку ворвался взъерошенный Николай.

— Чистый цирк, — радостно объявил он. — Какой-то псих вперся в магазин с тремя собаками. Мяса, видишь ли, ему подавай. Эти чертовы псы разодрались, все опилки размели. Ксения Леонардовна с перепугу чуть копыта не откинула. Я его выставляю, вежливо, между прочим, так этот, извините, шпендрик очкастый, еще и гоношится.

— Где, говорит, ваши мясопродукты? — Николай задрал голову и трубно захохотал. — Сам едва на ногах держится, соплей перешибить можно, а туда же, права качает…

— Ну, а ты чего? — перебил Марк.

— Я чего, я — Петровича свистнул… Это — постовой наш — учтиво повернулся он ко мне. Дак Петрович эту свору в участок повел, будут ему там мясопродукты… а собаки-то, собаки — страшней войны, на живодерню так и просятся…

Марк и Лев одобрительно загоготали, Дуся захихикала у плиты.

Николай озабоченно взглянул на часы и хлопнул в ладоши:

— Припозднились мы чтой-то, закрываемся на перерыв. Вы, конечно, пообедаете с нами?

— С нами, с нами, — горным эхом отозвались помощники.

— Спасибо… в следующий раз… с удовольствием… очень тороплюсь, — пролепетала я, сделав несколько шагов к двери «Пожарный выход».

— Эта дверь заперта… пока… значит, спешите… — пробормотал продавец, — ну, что же, не задерживаем, хотя и обидно… Марик, чего стоишь, обеспечь генерала продукцией.

Марк исчез за окованной дверью и через мгновенье появился с туго набитой сеткой.

— Сколько я вам должна?

— Вы — нам? — остолбенел Николай, — о деньгах и не заикайтесь. Кушайте на здоровье и заходите в любое время.

Дверь «Пожарный выход» скрипнула и сама по себе отворилась. Я оказалась в захламленном дворе среди мокрых ящиков, бочек и досок.

Тяжелая сетка оттягивала руку, с крыши за воротник упали две крупных ледяных капли.

…Когда Валерий открыл мне дверь, лицо его выражало крайнюю степень отвращения:

— Ну, что, познал суть, как литератор? — Не удержалась я.

— Да ну тебя к черту… а какого хоть мяса дали?

— Понятия не имею, разворачивай сам.

Представшая перед глазами мясная панорама была поистине ошеломляющей.

— Боже мой… — прошептал Валерий, опускаясь на пол, — и все это принадлежит тебе? Сколько же это стоит?

— Нисколько. Я протянула ему сложенную десятку.

— По-моему, это эпизод из нашего коммунистического завтра, — потрясенно сказал он.

— С некоторыми деталями из нашего средневекового вчера, — и я поведала ему об очевидных и бесспорных элементах чертовщины.

Валерий небрежно махнул рукой:

— Не выдумывай, у тебя просто паранойя. Наверно они приняли тебя за санэпидстанцию или ОБХСС.

— За ЦРУ они меня приняли! Говорю тебе, дело тут нечисто, а вот что, — не понимаю.

— И не напрягайся. А нам с греками что-нибудь причитается?

Мы по-братски разделили добычу, и я поволокла свою сетку домой.

В тот же день, благодаря Валеркиным усилиям, весть о мясном приключении облетела друзей и знакомых. В дом началось паломничество желающих лично взглянуть на студень, печеночный паштет и заливной язык. Через два дня холодильник был устрашающе пуст.

Я позвонила Валерию:

— Как ты думаешь, идти мне туда снова?

— Не идти, а бежать — убежденно сказал он.

— Жутковато что-то. Обман откроется и погонят меня в шею, как… одного литератора.

— Какой обман? Это же не ЦК Партии и не Совет Министров. Несмотря на некоторые нарушения нашей конституции, советский человек все еще достаточно свободен, чтобы войти в мясную лавку.

— В случае с тобой это было особенно заметно…

Готовясь к новому визиту, я сделала укладку, маникюр и намазалась по программе № 1 «для особо торжественных случаев»… В «Мясопродуктах» была полная смена декораций. Вместо утонченной Ксении Леонардовны за кассой восседала широкоскулая и, вероятно, широкозадая девица. Слюнявя пальцы, она шуршала ассигнациями. Вместо пышного Николая суетился рыжий сильно косящий юноша, обтирая тряпкой консервные банки под названием «Жир свиной внутренний».

Увидев меня, он замер и залился румянцем.

— Извините, ради Бога, не сразу вас заметил, — пролепетал он, — проходите, пожалуйста.

В подсобке я с облегчением увидела старых знакомых. Полулежа на стальном прилавке, как римляне во время трапезы, Марк и Лев играли в нарды. В центре полированной доски блестела бутылка армянского коньяка, и после каждого хода игроки делали из горлышка ощутимый глоток. Дуся, примостившись у плиты, вязала огненно-алый шарф.

— А где же Николай? — как можно непринужденнее спросила я.

Они с недоумением переглянулись:

— Николай? Какой еще Николай?

— Продавец Коля…

— Вы что-то путаете, — ласково сказал рыжий, — никакой Коля тут отродясь не работал.

— А Ксения Леонардовна, кассирша?

— Бог с тобой, голубчик, — изумилась Дуся, — имя-то какое диковинное.

Я с тоской посмотрела на пожарный выход. Рвануть бы туда…

Рыжий продавец будто угадал мои мысли:

— Боюсь, мы отнимаем у вас время… мясо предпочитаете сами выбрать или доверяете нашему вкусу?

— Доверяю… — я чувствовала себя полной идиоткой.

Когда Лев появился с набитой сеткой, я решительнополезла за кошельком:

— Сколько с меня?

— О чем вы говорите? — завопил продавец, — о деньгах не заикайтесь.

Я дотащила мясо до Валеркиной квартиры и расплакалась. Собаки суетливо тыкались мне в подол, Валерий накапывал валерьянку.

— Ну, что ты? Что ты дергаешься? Это же простое мясо, а не баллистическая ракета и не марихуана…

— Почему его мне дают… И где Николай с кассиршей?

— Где, где… под следствием. Проворовались, а коллеги вычеркнули их из списков живых. Не мемориальную же доску с их именами на стену вешать!

— Валера, а может в милицию заявить?

— О чем? Что тебе в мясной лавке мяса дают? Так тебя же в психодром укатают! Нет уж, дорогая, не делай глупостей. Пока такое счастье прет, — принимай это мясо как реальность, данную нам в ощущениях, и дели эти ощущения со мной и греками.

— Сам ешь это мясо! Я в рот его не возьму.

— И напрасно, батенька! Откуда такая щепетильность, неоткуда ей взяться. Не мясо, так что-то другое, не берешь, так даешь… Так что твои нравственные муки не оправданы… и они пройдут.

Валерий как в воду глядел.

Два месяца я обходила площадь Мира стороной. Но страх постепенно прошел, появилось любопытство.

И вот светлым мартовским утром меня принесло к заколдованной лавке. МЯСО и МЯСОПРОДУКТЫ исчезли. Была химчистка и была булочная. Напротив голубел пивной ларек. На тротуаре в подернутой льдистой корочкой луже застряла обертка от эскимо.

Но два знакомых окна пронзительно блестели, и в них громоздились барабаны, трубы и виолончель. Рядом на стремянке работяга вколачивал последнюю букву Ы в надпись МУЗЫКАЛЬНЫЕ ТОВАР.

На дверях трепетал тетрадный листок: «Осторожно, окрашено!»

Я заглянула внутрь. Перламутровыми кнопками поблескивали аккордеоны, на стенах в прихотливом беспорядке повисли скрипки и альты, сияли саксофоны, в углу солидно расположился контрабас. В магазине не было ни души. Осмелев, я переступила порог, на цыпочках подошла к арфе и тронула струны.

— Что вам угодно? — раздался за спиной тихий голос.

Я как ужаленная отскочила в сторону. Передо мной стоял пожилой человек в твидовом пиджаке и дымчатых очках.

— Мы еще не торгуем, откроемся послезавтра, — мягко сказал он и вдруг пристально взглянув на меня, добавил:

— Подождите, не уходите, пожалуйста.

Он исчез за знакомой дверью и через мгновение появился с длинным предметом в чехле.

— Что это? — попятилась я, — от кого?

— Это — гитара, прекрасный экземпляр, редкий в наших краях, — ответил он с легким поклоном — и, пожалуйста, заходите в любое время.

— Это — гитара, — обреченно сказала я, грохнув предмет на стол перед Валеркиным носом.

Он восхищенно поцокал языком и провел пальцем по деке.

— Ты по-прежнему настаиваешь на версии «санэпидстанция»?

— А может он принял тебя за Эдиту Пьеху? — мечтательно сказал Валерий, настраивая гитару.

— За Эдит Пиаф он меня принял или за Азнавура! Не могу я больше жить в атмосфере булгаковщины.

— А гоголевщины? — деловито поинтересовался Валерий, — он взял несколько аккордов — гитара звучала божественно.

— Послушай, — а вдруг сейчас создается Всесоюзная мясо-музыкальная организация, вроде ВЦСПС? И они метят тебя в председатели?

— Валера, неужели я не дождусь от тебя сочувствия?

— Это от тебя не дождешься сочувствия ко всем, кто лишен магического дара: получать. А если у тебя воображение дятла и никакой фантазии, — сиди дома, не шляйся по магазинам. И гитару, ввиду твоей немузыкальности, я оставляю себе.

…Пролетело дождливое лето, наступил солнечный теплый сентябрь. Никаких мистических событий за это время не случилось, если не считать, что меня без всяких видимых оснований выгнали из общества по распространению политических и научных знаний. Но вот однажды позвонил Валерий и затараторил высоким фальцетом:

— Потрясающая новость! Угадай, что теперь на месте музыкальных товаров?

— И слышать не желаю! — в испуге я бросила трубку.

Через два дня от Валеры пришло письмо:

А вечером он явился ко мне со своей свитой:

— Ну, эксперементни, ну что тебе стоит! И, если Бог милостив, твоя жизнь, да и моя, надеюсь, приобретут цвет, вкус и запах.

— А если Бог не милостив?

— So what? Будем нищенствовать как прежде.

Напрасно обвинял меня Валерий в отсутствии воображения: набитая деньгами сетка прочно утвердилась в моем распаленном мозгу.

Через неделю я провела рекогносцировку: отоварилась на базаре редиской и постояла на безопасном расстоянии от заколдованного места. Между булочной и химчисткой зеленела унылая вывеска: СБЕРЕГАТЕЛЬНАЯ КАССА № 126 Октябрьского района

Ночью меня мучили цветные кошмары, будто лечу я в собачьей упряжке над Эрмитажем, а навстречу в детском мальпосте катит Ксения Леонардовна, закутанная в простыню, и играет на флейте, а под нами ползет по сухому асфальту стадо дельфинов, морды их задраны кверху и в открытых пастях, как вода в засоренной раковине, стоит зеленая масляная краска и торчит малярная кисть.

На следующий день я позвонила Валерию. Было решено, что он подстрахует меня у входа.

Собаки не грызлись, не рвались с поводка, и мы чинной семейной группой приблизились к площади Мира.

— Сидеть, — тихо сказал Валерий, и греки дружно уперлись задами в асфальт.

— Ну, давай… — он легонько толкнул меня в спину.

Я завернула за угол, едва ступая на то ли деревянных, то ли ватных ногах, и подняла глаза.

Сберкассы не было. Не было ни химчистки, ни булочной, ни даже пивного ларька.

Три дома пошли на капитальный. Одетые в леса, они смотрели на меня пустыми глазницами окон. Я подошла поближе. Вдоль тротуара тянулся деревянный тоннель, сооруженный для безопасности граждан. Над моей головой качалась люлька, в ней стояло корыто с зеленой краской, и хмурый работяга лениво помешивал ее малярной кистью.