По месту жительства

Очередь за корюшкой

О начале весны в Ленинграде возвещает Нева. Шуршат и потрескивают дымчато-зеленоватые льдины. Изнуренное долгой зимой, очищается небо. И над памятниками и дворцами воцаряется легкомысленный запах свежей корюшки.

В апреле и мае входит эта маленькая рыбка из семейства лососевых в Неву и Нарову метать икру. Тут и происходит главный улов, и продают ее с лотков на улицах и площадях.

Вот работяга устанавливает на тротуаре ящики. Рядом суетится тетка, явно хмельная, с малиновым распухшим лицом. На ней пятнистый от грязи, словно маскировочный халат поверх ватника и шерстяной платок. Вокруг уже гудит толпа.

— Куда напираешь, — вишь, весы еще не привезли! — отбивается тетка, — да подай ты назад, совсем озверели!

Появляются весы. Продавщица не спеша ворожит над ними, каким-то мистическим способом проверяя их точность. Наслаждаясь накалом страстей, высыпает из тюбиков мелочь и долго изучает накладную. Затем отдирает планки с верхнего ящика, матерится, напарываясь на гвоздь, и, наконец, запускает руку в плотную серебристую массу.

— Кто без бумаги, пусть не стоит! — кричит она осипшим голосом.

Толпа нехотя разматывается в очередь. Торговля началась.

Голова и хвост очереди имеют разную температуру, разные электрические поля, разное философское и политическое мировоззрение. В спектре ее чувств — надежда, страх, отчаяние и торжество.

Главная задача в очереди — контакт с ближайшим окружением. Дружеские связи дают неограниченную свободу: можно сбегать в булочную, на почту или за молоком.

Впереди меня за корюшкой — угрюмая дылда с авоськой пустых бутылок. Это — добрый знак, я уже поймала ее подобострастный взгляд. Сзади ситуация сложнее: бабуся из семейства каракуртов, фея коммунальной справедливости. Оборачиваюсь и пробую ногой воду:

— Ну, не свинство ли за паршивой корюшкой два часа стоять!

— А не нравится, милая, и не стой, никто не неволит, — сопрано и контральто — дуэт Лизы и Полины.

Итак, мы прикованы друг к другу на два часа… если только не случится чудо. И оно немедленно случается. За углом на Плеханова разгружают бананы. Смятение в строю, из глаз старушки льется теплый свет.

— Барышня, вы будете стоять?.. Мне бы отлучиться ненадолго…

— Конечно, идите… я вас запомню.

И вот уже у бабки в кошелке тропические грозди, и дылда впереди разрешилась от бутылочного бремени, и я вернулась с почтамта, где в окошке «до востребования» мне вручили первое письмо от Стива.

…«Моя дорогая девочка, доброе утро! Сегодня — пять дней, как я уехал. Я каждый день старался звонить тебе, но Ленинград дают только ночью, — я не хотел беспокоить. Видишь, я пишу, как обещал по-русски. Не смейся над ошибками. И я тоже обещал не горевать (или не огорчать?), но я был бы сказать неправду… (Oh, my God! I want you to know how terribly I miss you). В Париже все время дождь, очень скучно и я нигде не был, кроме Университета. Но лекция прошла хорошо, и меня пригласили осенью читать еще одну. Я выбрал тему „Завоевание Сицилии норманнами“. Я люблю Роджера Отвиля, потому что он был терпеливый к другим религиям».

…Я не заметила, когда появился этот старик. Он стоял в нескольких шагах от прилавка в стороне от очереди и обеими руками опирался на палку. Видимо, мучила его одышка — так медленно, с присвистом он дышал. На старике было поношенное пальто, из-под подола свисал кусок ватина. Заросшее седой щетиной лицо выглядело болезненно, но косматые брови над крупным носом придавали этому лицу выражение некой величавости. Он поставил палку между ног, вытащил из кармана аккуратно сложенную газету и свернул кулек. Очередь насторожилась.

— Не могу найти, где я занимал, — пробормотал он и подошел поближе. Никто не ответил. — Мне только полкило… — и заискивающе посмотрел на продавщицу.

— Не было тебя тут, — огрызнулась какая-то тетка, — и не примазывайся.

— Нет, я стоял, я за бумагой ходил.

— Вот и ищи, где стоял.

Старик пододвинулся.

— Не пускайте без очереди!.. — заверещали вокруг.

Продавщица мельком взглянула на старика и протянула руку за его кульком, но кто-то вышиб кулек, и он полетел в лужу.

— Воли-то рукам не давай! — рявкнула продавщица. — А то воще торговать не буду.

Очередь всполошилась и заклокотала.

— Не отпускайте со стороны!

— Наведите порядок!

— Выкиньте его оттудова!..

— Да вы нелюди, что ли? — взорвалась продавщица.

— Может, человек-то инвалид и право имеет, — засомневалась угрюмая дылда.

— Это нация их настырная, всюду на шармачка лезет… — встряла бабка-каракурт, — гоните его!

Из очереди вышел кудлатый парень.

— Проваливай, папаша, понял?

— Да вы нелюди, что-ли? — взорвалась продавщица, — не видите — ноги у человека больные. Давай, дед, сорок восемь копеек!

Старик поднял трясущуюся руку, но парень с силой толкнул его.

— Вы что… — задыхаясь пробормотал старик и пошатнулся.

— Милицию, милицию зовите! — завизжала бабка и с наскока ударила старика в грудь. Тот выронил палку, хотел было поднять, но парень шваркнул палку ногой, и она отлетела в сторону.

Старик растерянно оглянулся. Очередь ощетинилась, выжидая… Старик снова шагнул к продавщице, протягивая мелочь. На него налетели, сбили с головы шапку. Старик упал.

— Звери проклятые, чтоб вы передохли все! — продавщица выскочила из-за прилавка и протиснулась к старику.

Он лежал на боку и хрипел. Вокруг рта пузырилась пена, пальцы судорожно шевелились, царапая ногтями пальто.

— Уби-или! Человека убили! — послышался истеричный вопль.

Очередь смешалась, раздались свистки, сквозь толпу пробивался милиционер. Кто-то бросился в автомат вызывать «Скорую».

Врач и санитары долго хлопотали над стариком, но в сознание он не вернулся и незаметно затих. Когда его укладывали на носилки, на его лице уже застыло выражение величавости и гордыни. Так не вяжущееся с ободранным пальто и испачканной шапкой, которую второпях, не отряхнув, положили ему в ноги. Про палку забыли, и она осталась на тротуаре.

…«Я еду в Палермо всего на две недели. Потом домой. Сразу же буду высылать тебе приглашение. Please, don’t give up. Ты должна верить, что все будет О. К. Я повезу тебя на La Cubola, тебе понравится. Об этой романтической вилле писал Боккачио в новелле о Джованни ди Прочида.

Обнимаю тебя и помню каждый день. Твой Stephen».

… — Нечего и стоять, — один ящик остался, — обреченно сказала дылда.

— А пускай полкило в одни руки отпускают, — заныла задняя старушка, — а то дежуришь с утра без пользы…

— Корюшка — вся! — заорала продавщица, — да что я вам, рожу ее, что ли?

…Весной в Ленинграде стоит легкомысленный, свойственный только нашему городу, запах свежей корюшки. И если апрельским вечером, гуляя по улицам и площадям, вы увидите пустые лотки, обрывки газет, груду сваленных ящиков, поблескивающих от приставшей чешуи, и две-три раздавленных рыбешки на тротуаре, — значит была здесь сегодня очередь за корюшкой.