По ту сторону Смерти

Глава 6 Очищающее пламя

Святые братья пришли за час до рассвета, когда безликая все еще стояла высоко над землей и устало смотрела вниз, окутывая людской лагерь холодным, призрачным светом. Пока колдунья спала, они сковали ее неведомой волшбой, отрезав все магические каналы и сделав Энин совершенно беззащитной, и лишь после этого разбудили ее.

Девушка не понимала, что происходит. Спросонья ее потащили в неведомом направлении, а коренастый, широкоплечий священник, обладающий недюжинной силой, несколько раз приложился к ее лицу крепким кулаком, всего двумя ударами изуродовав привлекательную внешность.

— Во, теперича точно ведьма, — противно скалясь, ухмыльнулся он.

Колдунья хотела превратить негодяя в пепел, но магия не отзывалась.

«Все кончено» — осознав простую истину, Энин вдруг почувствовала близкое избавление от мучительной жизни и даже улыбнулась, отчего с новой силой заболели разбитые губы, а кровь обильнее потекла на подбородок.

Когда ее дотащили до четырех столбов, окруженных вязанками мокрых дров и сухим хворостом, колдунья уже не сопротивлялась. Она полностью смирилась со своей участью и даже не глядела на людей, которые собрались вокруг, чтобы полюбоваться казнью. Энин привязали к одному из столбов, а уже секунду спустя она увидела своих подруг по несчастью — трех девушек, которых ждало аутодафе. Колдунья, обладающая некромантским зрением, хорошо сумела разглядеть их в предрассветных сумерках. Первая из ведьм шла к эшафоту сама, гордо выпрямив спину и надменно вздернув подбородок. Святые братья брели по обе стороны от нее, не прикасаясь к девушке, но и не давая сбежать. Вторая, беловолосая, с простоватым деревенским лицом, усыпанным веснушками, в нелепом чепчике, дрожала в руках церковников, как мышь в кошачьих лапах. Она опасливо озиралась по сторонам, ловила на себе презрительные взгляды и захлебывалась в рыданиях, моля о прощении и тщетно пытаясь убедить святых братьев, что она невиновна и никогда за свою пятнадцатилетнюю жизнь не якшалась с силами тьмы и нечистью. Но ее просьбы и заявления лишь разгорячали толпу, и люди бешено кричали, суля ей пламя. Последняя — коротко стриженая брюнетка со страшно, до неузнаваемости, изуродованным побоями лицом безумно смеялась, билась в руках эстерцев и кричала:

— Глупцы! Пламя не страшит рожденную в огне! Дайте мне пламя, и я покараю вас за насилие! Глупцы! Вы все! — обводя толпу ненавидящим взглядом, вопила она. — Все вы на своих шкурах ощутите мой гнев и гнев огненной королевы!

Энин одарила ее сочувственным взглядом: кто-то так сильно поработал над сознанием несчастной, что она, не обладающая и маленькой толикой магического Дара, вовсю завывала о своём всемогуществе. Только безбожные изверги могли измучить беззащитное создание до умопомрачения, только изверги, называющие себя святыми.

Энин давно считала, что не страшится смерти, ведь жизнь уже не значит ровным счетом ничего, но, оказавшись на эшафоте, в кругу таких же ни в чем неповинных девушек, обреченных на мучительную гибель, она изменила решение. Теперь она жаждала жизни, с которой уже не раз прощалась, боялась огня, не желала умирать именно так, никому не сказав прощальных слов и ничего, кроме горстки пепла, после себя не оставив.

— Суда! — громко потребовала она у эстерца, который с факелом в руках уже подошел к мокрым поленьям.

— На суд вы не имеете права, милейшая, — криво улыбнулся священник, и в его глазах на миг мелькнули бесовские искорки.

Перед порогом неминуемой гибели, Энин вспомнила о всепрощающей Симионе и, вылавливая из памяти давно забытые слова, принялась читать молитву. И непонятно: то ли Богиня, услышав призыв, вмешалась в судьбу Энин, то ли само Провидение защищало ее, но маленький мальчик, которого она спасла во время нападения блуждающих мертвецов, всхлипывая и указывая на рыжеволосую колдунью, взмолился:

— Не убивайте ее! Она защитила меня. Защитите и вы спасительницу!

— Она не ведьма, — заступилась старуха, которую двумя днями ранее приютила в своей повозке Энин.

— Пусть будет суд! — раздался голос из толпы.

— Суда!

— Суда!

Подхватили другие миряне, пришедшие посмотреть на казнь. Но Приторий, не любивший долгих разбирательств, остался верен своему решению.

— Делайте свое дело, брат мой, — сказал он долговязому кату, лицо которого было покрыто уродливыми буграми оспы. — Жгите.

Тихий ропот и просьбы, волнами пробегавшие по толпе, быстро переросли в громкое требовательное гудение. Люди опасно подались вперед и, когда палач, не обращая внимания на вопли мирян, поджег хворост у столба Энин, где-то на краю сборища разыгралась драка — били святых братьев.

— Изверги, хватить карать невинных! — взревел кто-то и замолчал.

Приторий был удивлен, но, не желая раздувать горн недовольства, тихо приказал святым братьям:

— Отвяжите.

Эстерцы граблями и крюками растащили подожженные поленья и хворост, перерезали веревки. Один церковник подвел колдунью к Приторию.

— Не празднуй победу раньше времени, ведьма, — негромко сказал глава Ордена. — Миряне глупы и не видят твоей истинной сущности. Но завтра тебя будут судить, и мы расправимся с тобой тихо, без лишнего шума.

Энин посмотрела в глаза Приторию надменным, ненавидящим взглядом, от которого даже у церковника похолодело в груди, и, не сказав ни слова, вырвалась из рук конвоира. Ушла в толпу, где ее приветствовали радостными криками.

— Жгите остальных, — приказал Приторий, и святые братья, похватав факелы, принялись за дело.

На этот раз благодарные зрители ликовали, наблюдая за тем, как ленивое пламя, медленно разгораясь, лижет голени трем мученицам, взбирается выше, к бедрам, поднимается к бюстам и под дикие крики, стоны, мольбы о помощи и проклятья с головой охватывает ведьм бушующим огнем.

Когда догорели костры и на светлеющем небе показался край солнечного диска, люди, опьяненные убийствами и муками несчастных, начали неторопливо разбредаться по лагерю — готовиться к скорому отправлению. А уже через час повозки вновь заколесили по тракту и пешие бесконечной вереницей растянулись по дороге.

Сегодня святые братья, довольные утренней казнью, насытившиеся ею, как демоны из Сида, не терроризировали людей, не носились на взмыленных конях вдоль обоза с проповедями и карающей сталью мечей; были ленивы, как старые мерины. И словно под действием церковных чар, чума, наколдованная не иначе как ведьмами, вдруг перестала вспыхивать то в одной, то в другой части колонны. Больных, умерщвленных эстерцами, на обочине стало вдвое меньше, а запах тления, распространяющий опасные миазмы, так и вовсе исчез.

— Беда в людях, не в церкви, — выслушав пламенную речь Энин о том, что эстерцы сами разжигают черную смерть, заметил Бенедикт. — Мирянам нужен враг: будь то чумные, разносящие опасную болезнь, некроманты, снимающие жатву человеческих тел, или ведьмы, отравляющие посевы. Осязаемый враг избавляет от суеверных страхов. Только в спокойном, процветающем обществе народ перестает быть стадом.

— Так займитесь просвещением! — отрубила Энин. — Откройте школы, научите людей грамоте и военному ремеслу, дайте отпор некромантам и живите, процветая.

— Не все так просто, дитя мое. Некроманты не дадут возводить военные школы…

— А церковь не допустит, чтобы люди знали грамоту.

— Да, — легко согласился Бенедикт. — Умный человек не даст собой управлять, а глупый — даже не заметит, что им управляют. Ордену Эстера нужно стадо, и он всячески старается сделать всех людей бездумными, чтобы не потерять свой авторитет. Ты же понимаешь, дитя мое, никто и никогда без веских на то причин не станет делиться властью.

— Прогнившая церковь…

— Прогнившее общество, — уточнил святой отец, и Энин смолчала, не имея ни доводов, ни возражений.

Долгое время ведьма и вампир ехали в молчании, наблюдая за тем, как серпантином бегущая дорога медленно уползает вперед, выбирается из леса на открытые, занесенные снегом поля.

— Меня ждут закрытый суд и казнь, — стальным голосом сказала колдунья, различив вдали, у самого горизонта, высокие башни приграничного форта. — Приторий, жирный боров, уже предупредил меня об этом. Перед смертью я попрошу вас, святой отец, об одной услуге: если повстречаете полуживого некроманта, скажите ему, что одна рыжеволосая колдунья любила его… любила всегда, всей своей темной душой.

Энин отвернулась, пряча выступившие слезы, а Бенедикт, не желая признавать поражения в любовной игре, несколько помялся, но все же согласился:

— Предсмертное желание — закон. Я выполню твою просьбу.

— Спасибо, святой отец. На божьем суде вам это зачтется.

— Дай Бог, дочь моя. Дай Бог…

С каждым мигом крепость становилась все ближе, приобретала все более четкие очертания, превращаясь из темно-серого марева в крепкого каменного исполина. Шум воды, сперва едва слышимый, приглушенный, с каждой минутой звучал все громче, нарастал. А вдали, у моста, соединившего два мира: живой и мертвый, маячили люди, стояли телеги, разбитые палатки, и в рокоте реки временами можно было различить далекие голоса.

— Лиор, — выдохнул Бенедикт. — Вот мы у цели.

— Обидно погибнуть за шаг от мечты, — невесело сказала Энин.

— Я постараюсь тебе помочь, — пообещал вампир, сам не зная, что вызвало в нем подобный альтруизм.

К вечеру цепочка повозок и пеших достигла разбитого перед мостом лагеря, и люди обосновались в кругу собратьев по вере и несчастью. Только сейчас выяснилось, что в приграничный форт не пускают никого, кто пришел из Хельхейма, и беспощадно убивают с равным ожесточением как мужчин, так и женщин, детей, старцев. Церковники, выступая из Вестфалена, не ожидали встретиться с такой преградой и по их недосмотру люди оказались в плачевном положении: никто из мирян не умел сражаться, не обладал военным опытом, чтобы пойти на штурм, а продовольствия, взятого в дорогу, было недостаточно для длительного ожидания.

Ближе к полуночи эстерцы собрали совет, на который пригласили всех святых братьев и представителя от тех людей, которые жили близи моста небольшим лагерем и уже несколько недель ждали чуда. Привели сюда и ведьму, над которой по окончании совета должен был состояться суд.

— Мда, положение из рук вон плохое, — выслушав доклад одного из церковников, заметил Аспин, представитель от людей из лагеря.

Это был высокий, поджарый мужчина. Его смоляные волосы в бликах факелов серебрились сединой. Смуглая кожа, большие черные глаза и горбатый нос выдавали в нем кровь воинственных горцев. Мозолистые руки, привыкшие к мечу и луку, покоились на рукояти короткого охотничьего ножа и на инкрустированном агатами эфесе длинного кинжала, который передавался из поколения в поколение и служил гордостью рода.

— Я не позволил своим людям идти в бой, но был свидетелем двух штурмов, — помолчав, продолжил Аспин. — Из увиденного скажу: форт непреступен — слишком много лучников, слишком высоки башни. Никому из людей Хельхейма не удалось даже приблизиться к воротам, не говоря уже о том, чтобы дотащить до них таран или стенобитное орудие. Все погибли под градом стрел.

— У меня есть предложение, братья, — заявил Бенедикт. — Как бы там ни было, нам надо идти на штурм, а сегодня до рассвета вы своими глазами видели, как сильно полюбилась наша ведьма толпе. Так пусть она возглавит людей, которые с таким пристрастием ее защищали… — Вампир горестно вздохнул, взглянув на колдунью. Конечно, плохо вооруженные миряне, никогда не участвовавшие в сражениях — никчемная армия, но только так у Энин появлялся хоть какой-то шанс на спасение. — К тому же, девушка обладает темным Даром. Быть может, он позволит ей совладать с защитниками крепости…

— Решено, — привлекая к себе внимание хлопком в ладоши, сказал Приторий. — Пусть ведет чернь в бой. Неудачный штурм погубит ведьму. И не страшно, что она умрет на клинках, а не в огне. К тому же потери среди мирян уменьшат расход провизии. Что же касается победы… Победа докажет, что Всемогущий Эстер благосклонен к чернокнижнице — и не нам противиться его воле. Тогда ей будет дарована жизнь.

Святые братья поддержали главу Ордена одобрительными возгласами. Энин невесело усмехнулась, понимая, что ее дни сочтены. Стараниями Бенедикта она получила не спасение от смерти, а лишь очередную отсрочку.

Бенедикт ненавидел утреннюю пору и восход обжигающего солнца. Ненависть эта пробудилась в нем с того дня, когда он стал вампиром. Но треклятый рассвет, не обращая внимания на желания священника, уже разорвал небо, наполнив мир красным, будто сочившимся из раны, светом. С каждым мигом этого света становилось все больше, солнце все выше выползало из-за горизонта. Бенедикт перевернулся на бок и с недовольством подумал, что выбрал самое неудачное место для стоянки: из повозки открывался ужасный, удручающий вид на восток, откуда каждое утро прибывало ненавистное солнце. Никакого желания вставать и опускать тряпичный завес не было, но неожиданно повозка окунулась в приятный полумрак, и, обернувшись, Бенедикт увидел Энин.

— Дочь моя, чем обязан? — скрывая удивление, поинтересовался вампир.

— Вы же священник, а не монах, и не давали обета безбрачия? — позабыв о приветствиях, спросила колдунья.

— Да, конечно, конечно. Эстер не запрещает мне наслаждаться женским обществом.

— Я попрошу вас об услуге, святой отец. Видите ли, — Энин несколько замялась, собралась с мыслями и скороговоркой выпалила: — Пополудни будет бой, в котором я приму участие как ведьма. Но мои колдовские силы неполны из-за того, что я… все еще… девственница.

— Кажется, я понимаю, о чем ты хотела меня попросить, — мысленно радуясь неожиданной победе, проговорил Бенедикт, вставая и обнимая девушку за плечи. — Для тебя, душа моя, я сделаю все, что угодно.

— Сделайте это, — безучастно попросила Энин, снимая платье и ложась на твердый настил повозки.

— Я буду осторожен и ласков, — пообещал вампир, оголяя свое могучее тело, и пристроился рядом.

Для Бенедикта эта была, пожалуй, самая ужасная плотская утеха из всех, что случались в его жизни. Энин вела себя отстраненно, не отвечала на ласки, не двигалась и лежала, как кукла, тупо уставившись в грязный, пыльный тент. До безумия утомительный процесс по лишению ведьмы девственности превратился для Бенедикта в сущий кошмар, и священник уже стал задумываться над тем, чтобы прервать это добровольное изнасилование, но неожиданно Энин ответила на ласки, и ее робкое, неуверенное тело стало гибким и податливым. Вампир наконец-то начал получать удовольствие, но в приступе страсти, когда до заветного мига оставалось лишь несколько секунд, девушка назвала его чужим именем, и в этот момент Бенедикт резко остановился, будто ударившись об стену.

— Дело сделано, — бросил он, вставая, а Энин вдруг зарыдала, и как бы вампир не старался ее успокоить, все его попытки оказались тщетны: он и являлся причиной этого плача, он и полумертвый мальчишка, любовь к которому слишком поздно пробудилась в девичьем сердце.

Весь день Энин рыдала, моля пресвятую Симиону о милости, проклиная свою глупость и злобу, проявленную к Сандро, а наутро следующего дня, как и было предписано, армия стигийцев во главе с мрачной и безмолвной, как хельхеймская ночь, ведьмой пошла на приступ форта. Капитан Аспин и высшие чины Ордена Эстера наблюдали за всем со стороны, даже не надеясь на удачный исход сражения.

С недавних пор Ибрагим начал спать днем и бодрствовать с заходом солнца. За полчаса до рассвета, когда он уже готовился ко сну, за окном послышались грубые голоса и засияли огни факелов. Сперва Ибрагим не придал этому значения, помня о том, что люди уже несколько ночей подряд напрасно ищут вампира. Но, когда голоса приблизились, и возбужденные, разгоряченные селяне застыли у самой калитки его дома, страх закрался в сердце обращенного. Он мимолетно взглянул на дочь, испуганно глазевшую на улицу, и выбежал из дома.

— Жги его хату! — воинственно кричал кто-то.

— Да на кол посадить этих кровососов!

— Люди! Опомнитесь! — перекрикивая остальных, призывал Ибрагим. — Что ж вы творите, окаянные, право слово, к чему хату жечь? Вот он я, перед вами. Говорите же, чего хотели. Решим дело миром.

— Вяжи его, — коротко приказал Вышегота.

Селяне, крича, размахивая вилами и топорами, поспешили исполнить волю солтыса. Ибрагим сопротивлялся довольно долго. С недавних пор, он стал чувствовать себя более сильным, былая немощность, нарастающая с годами, оставила его, боль в суставах уже не мучила долгими ночами, но нападавших было слишком много, чтобы отбиться от всех, а от противного, стойкого запаха свежесрубленной осины дышалось с трудом. И в конце концов Ибрагим отдался на волю сильнейшего.

— Дочку не троньте! — молил он, когда его волокли к недостроенной ратуше. — Шестнадцать годков всего. Молода. Умоляю, дочку не троньте, изверги, изуверы!

Никто не обращал на слова Ибрагима внимания, даже тогда, когда он разразился крепким матом, увидев свою дочь, которую за волосы со связанными за спиной руками тащили к деревянной жерди.

— Ублюдки! На всех на вас найдется управа, помяните моё слово!

На востоке забрезжил рассвет. Когда солнце показалось над горизонтом, вся семья обращенных была крепко-накрепко привязана к тонким столбам. Вскоре первые лучи восходящего светила коснулись бледного лица Ибрагима, и он закричал от нестерпимой боли, проклиная обидчиков и призывая в защиту высшие силы. Солнце поднялось выше, и вампир загорелся жарким огнем, быстро обуглился и превратился в тлеющие уголья. Вслед за ним, лишь жалкими секундами позже, погибло и всё его семейство.

— Вот и искоренили зло, — сплюнул Вышегота. — Дело за малым — отпеть Плашку да похоронить ее по-людски.

Толпа, сперва озверевшая от увиденного, уже успела остыть, и люди, понурив головы, поминая в молитвах рабу божью Палланию, отправились на кладбище, где Плавий отпевал грехи, стоя над обескровленным трупом красивой даже после смерти девушки.

— Хватит, не успела нагрешить, — уронил солтыс, крепче сжимая в руке топор. — Пора дело делать.

Перед похоронами Вышегота сам отрубил дочери голову и проткнул сердце осиновым колом. Дальше церемония не изменилась: за спиной отца завывали плакальщицы, священник читал заупокойную, а люди, подходя по очереди к могиле, бросали по горсти земли, искренне желая, чтобы эта грязь стала пухом.

— Я отомщу за тебя. Отомщу. Отомщу… — твердил Дюк, засыпая могилу возлюбленной. — Отомщу…

— Не стоит, — когда люди начали расходиться, к разгоряченному парню подошел солтыс. — Не стоит, лишь себя погубишь.

— Завтра с рассветом я уйду из Кодуб, — заверил Дюк. — И не будет конца моим поискам, пока жив ее убийца.

— Надо думать о живых, а не о мертвых. Твоя помощь нужна здесь.

— Сердце зовет меня в дорогу.

— Тогда иди. И пусть Эстер освещает твой путь, — Вышегота похлопал парня по плечу и, смахнув с лица одинокую слезу, отправился к храму.

По-зимнему холодное солнце едва скрылось за горами, а солтыс уже стоял у обители Эстера. Без стука войдя внутрь, он поднялся на второй этаж, где разыскал Плавия, который бил челом об пол, вымаливая у Всемогущего покровительство.

— Он не защитил раз, — прервав молитву на половине, заявил Вышегота, — не поможет и впредь. Надо рассчитывать только на свои силы.

— Слова заплутавшего… — вставая, сказал Плавий. — Ты ошибаешься, сын мой, лишь вера способна уберечь нас от напастей.

— Утром я доказал обратное. Но мне важно знать: вернется ли Зверь? И ежели вернется, как с ним совладать. Ты святой человек, ты должен знать ответ.

— Вера, — пожал плечами Плавий.

— Значит, люди будут верить. Вот мое последнее слово! — обрубил Вышегота и, не прощаясь, ушел.

Четыре дня без отдыха, дав обет не есть и пить лишь воду, Плавий истово молился, призывая Эстера в помощь. Святого отца одолевали дурные предчувствия: «Не мог Зверь уйти подобру-поздорову. Он воротится. Или нашлет своих слуг, дабы они порезвились вдоволь, напились людской кровушки».

— Убереги, Эстер, милостивый, милосердный. Упаси детей своих от напастей… — стоя на коленях у иконы и ударяя об пол челом, бубнил Плавий, тщетно желая разбудить в себе веру, а в Эстере — сострадание. — Избавь нас от лиха, что пожаловало в наше селение…

«Солтыс наш крепок, — не прекращая молитв, думал Плавий. — Недели не прошло, как дочку схоронил, а уже носится по селу и вместо меня, глаголющего устами Эстера, обучает, как с кровопийцами бороться. С рассветом созывает всех селян на утреннюю молитву, говорит, мол, вера спасет от напастей. А сам пересчитывает народ, опасаясь, что еще кто-то упырем стал. Вышегота, видать, тоже беду чует. Да все потуги его напрасны — ничто не убережет от погибели. Вера творит чудеса. Да только откуда ж ей взяться-то, ежели никто — даже я, священник — не надеется на силу Его. Все молятся обманно, без искры истинного чувства»…

— Убереги, Эстер, милостивый, милосердный! — обрывая крамольные мысли, громче восхвалял Плавий светлоликого бога, но чуда так и не случилось.

— Молишься? — спросил кто-то, учтиво дождавшись, когда священник скажет «Амэн». — Молись усерднее, вскоре ты встретишься со своим богом.

Плавий обернулся и увидел на пороге церковной обители бледнокожего, нечеловечески красивого молодого человека. «Слуга Зверя», — подумал святой отец. Взяв в руки четки, он стал нервно перебирать кругляшки из можжевельника и в страхе жевать губы, будто продолжая читать молитву, но на деле все его мысли сосредоточились на неминуемой гибели и ужасном посмертии.

— Что же ты не молишься? — с укором спросил неизвестный. — Или… давай помолимся вместе.

Вампир подошел вплотную к Плавию и сел рядом с ним на колени. Священник явственно почувствовал стойкий запах имбиря, от которого мысли перемешались, а слова молитвы вылетели из головы.

— Эстер, милостивый, милосердный! — воскликнул богомерзкий вампир, и Плавий против воли потянулся к осиновому колу, который с недавних пор носил под рясой, но отдернул руку, осознав, что ничего не сможет противопоставить более могущественному врагу. Каэль продолжал: — Убереги этих несчастных от слабостей, которые они получили с рождением. Дай им силу, которая течет в жилах Перворожденного, дай им надежду на вечность…

— Прекрати, — собрав волю в кулак, потребовал Плавий. — Твоя молитва — крамола, неугодная Эстеру. Негоже пачкать слух светлоликого грязной ересью.

— Здесь был мой сын, — вставая, грозно сказал Каэль. — Куда он ушел? Оставил ли здесь своих слуг?

— От меня ты не узнаешь ни слова…

— Я узнаю все, что захочу! — выкрикнул первовампир и без малейших усилий поймал Плавия в гипнотические сети. — Говори.

— Был здесь Зверь. Одну выпил до капли. Троих сделал своими детьми. Эти трое убиты рассветными лучами.

— Когда он ушел и куда направился?

— Неделей назад все случилось. А куда Зверь ушел, никому неведомо. Но зимою есть лишь один путь из Кодуб — через горы.

— Мне нужен проводник, — даря Плавию свободу, уронил Каэль. — Ты готов им стать или предпочтешь смерть?

— Я… провожу… — после недолгих колебаний ответил священник.

— Тогда сожги свою рясу и символы веры, — приказал Каэль, — и приготовься принести мне клятву верности.

Когда Плавий сжигал свою рясу, он молча молился, отдавая богу, которого предавал, последнюю дань. С этого дня в Кодубах уже не будет священника, а быть может, не будет и самих Кодуб. Вряд ли Зверь пожалеет хоть кого-то. Все селяне сегодня погибнут. И лишь один, тот, кто должен был защищать людей силой веры, останется в живых.

Отрешившись от мыслей о других людях, Плавий бросил в огонь священную книгу, четки из можжевельника, спасительный круг — он бросил в огонь своё прошлое, чтобы иметь будущее. А когда от былого остался лишь прах, Плавий дал клятву верности. Для этого ему пришлось разрезать запястье и приложить его к разрезанному запястью Зверя. Затем он говорил слова, которые еще вчера назвал бы крамолой и ересью, а уже сегодня они звучали в его устах и были слаще мёда.

— Твоя паства станет нашей пищей, — приняв клятву, сказал Каэль. — Кому из них ты бы оставил жизнь?

— Вышеготе, нашему старосте, — без колебаний ответил Плавий.

За окном светило холодное зимнее солнце, но никто из людей не вышел искупаться в его лучах, ведь все видели упырей, собравшихся в центре селения. Это были могущественные твари, ведь светоч не убивал их, а значит и спасительный круг, и святая вода против этих вампиров бессильны. Селяне скрывались в домах, пережидали, молясь и надеясь лишь на чудо.

Каэль за шиворот вытащил ренегата из храма, бросил его лицом в снег и приказал:

— Веди к дому старосты.

Плавий повиновался и пущенной стрелой, трусливо оборачиваясь и беззвучно читая молитвы, помчался к Вышеготе. Солтыс был дома и встретил неизвестного человека в дорогих одеждах из шелка и серебра как подобает радушному хозяину: открыл перед гостем дверь, провел к столу, налил ему браги и выставил снедь.

— Что вам нужно? — спросил он, когда бледнокожий незнакомец отхлебнул хмельного напитка и довольно откинулся на спинку стула.

— Кровь, — ответил Каэль. — Сперва мне нужны были знания, но их я уже получил. Ваш добрый друг и мой раб поделился всем, что знал.

— Ты хуже Зверя, святой отец, — презрительно прошипел Вышегота, бросив на Плавия ненавидящий взгляд. — И вечно тебе гореть в кругу Эстера, и вечно замерзать во владениях Хель…

— Мы отошли от главного, — вмешался Каэль. — Не так давно я потерял много рабов и мне надо восполнить утрату. Ты готов принять мою силу и стать таким как я?

— Этого не будет. Я умру человеком, — без раздумий заявил Вышегота.

— Прими его волю, сын мой, — взмолился Плавий, осеняя старого друга спасительным кругом, но солтыс не изменил своего решения:

— Ежели сделаете меня таким как вы, руки на себя наложу, но жить вашей жизнью не стану.

— Так тому и быть! — Каэль неразличимым движением выхватил из-за пояса кинжал и перерезал Вышеготе горло. Покончив со старостой, Первовампир вышел к своим рабам на деревенскую площадь и сказал: — Настало время пира! Так кормитесь же, дети мои! Ищите и, если найдете достойных, обращайте их!

— А как же я? — испуганно спросил Плавий, как пес, преданно следовавший за своим хозяином.

— Ты пригодишься живым.

— Благодарю, мой повелитель, — низко поклонился священник, отринувший свою веру. Теперь у него появился другой, более могущественный покровитель.

«Всяко смерть — сильнее жизни, и за нею последнее слово», — размышлял Плавий, наблюдая за тем, как вампиры превращают его родное селение в ужасное, изукрашенное кровью кладбище.

Клавдий спешил к границе Хельхейма, желая поскорее избавиться от Анэт — ненужного ему балласта, из-за которого приходилось путешествовать лишь ночью. Батури прекрасно знал, что купол уничтожит обращенную, но клятва, которую он давал полумертвому, ничего не говорила о судьбе девушек после побега из Хельхейма. И тот факт, что вампирша тут же погибнет, Клавдия нисколько не смущал. Да и сама она, судя по всему, ничего не имела против.

Покинув Кодубы, Батури ехал, не скрываясь, ошибочно полагая, что от погони удалось избавиться. Тем временем селений и деревушек стало гораздо больше. В некоторых из них появились трактиры. Все они были устроены примитивно и однотипно: без всяких украшений, с грубой утварью, небольшими, как кельи, комнатушками и широкими, предназначенными для шумных компаний общими залами. В этих забегаловках без труда можно было найти какого-нибудь пьяницу, чтобы напиться его крови, не прибегая ни к магнетизму, ни к осторожности.

Сперва на молодого, белокожего незнакомца, путешествующего с грудным ребенком и демонически красивой девушкой, давно отвыкшие от постояльцев трактирщики смотрели настороженно, помня о том, что на юге Хельхейма бушует чума. Но позже, по мере того, как дорога все дальше и дальше уползала к границе, и пуганных черной смертью людей становилось все больше, необычные путники привлекали все меньше внимания.

Трактир «Пятиногий пони», хозяин которого нелепым названием хотел подчеркнуть, что в его древнем, полуразвалившемся заведении всего в избытке, ничем не отличался от всех других питейных, в которых довелось побывать Батури на пути к границе. Разве что дешевого, недоваренного пива и разбавленного вина здесь хватало с лихвой и напоить этой отравой можно было всех желающих.

Как и обычно, разговор о ночлеге Клавдий решил вести после того, как он и его спутница утолят жажду, чтобы в случае чего не пришлось требовать у трактирщика возврата денег. С наличными сейчас наблюдались проблемы, связанные с тем, что вампир находился вдали от фамильного замка, в котором хранились все сбережения. Приходилось экономить.

Расположившись в дальнем конце общей залы, Батури заказал себе выпивку, уточнив перед этим, не имеется и у хозяина бенедиктина. Ликера в кладовой, разумеется, не оказалось, и пришлось довольствоваться безвкусным, наполовину разбавленным пивом. Не успел Клавдий сделать второй глоток, как к нему за стол подсел здоровенный детина, от которого неприятно пахло чесноком, потом и застарелым перегаром. Незваный гость косо взглянул на Батури, ухмыльнулся и тут же перевел взгляд на Анэт, держащую в руках молчаливого, сонного младенца.

— Моя дрянь как разрешилась от первенца, так распухла, будто бочонок. А ты ничего так, стройна и красива. Только бледна малость. Видать паренек твой слаб и не дает разрумяниться.

— А вот и ужин, — улыбнувшись, заметил Батури. — Даже искать не пришлось, сам заявился.

— А ты не зубоскаль, урод, — уронил детина и демонстративно положил два здоровенных кулака на стол, — а то мы с моими ребятками зубки-то тебе быстро проредим. У нас, знаешь ли, не потчуют незнакомцев. А наглецов — тем паче. Так что бери дитятку и дуй отседова, пока я не рассерчал…

— Говорит много, но ничего. После первого укуса умолкнет. Так как, женушка, ты начнешь, или отдашь этого юношу мне?

— Бери себе, у меня ребенок… — ответила Анэт.

— А ну-ка, хлопцы, идите-ка сюда! — приподнимаясь, прокричал детина и поманил товарищей рукой. — Друг наш почтенный слов не разумеет. Я ему, воздухом подыши, значится, а он упрямится, — пояснил незнакомец, когда Батури со всех сторон окружили осоловелые, жаждущие почесать кулаки верзилы.

— Добавка… — вздохнул Клавдий. — Думаю, женушка, нам придется ночевать под звездами. После того, что мы здесь устроим, комнаты нам не видать.

— Да он издевается!

— Остынь, — приказал Батури, выплескивая в лицо детины пинту пива.

Дружок обиженного завсегдатая, стоявший позади Клавдия, решил восстановить справедливость и проучить несдержанного нахала, ударив в спину, но неизвестный путник оказался проворнее и сумел вывернуться из-под увесистого кулака. Он быстро оказался за спиной вожака и неразличимым движением перерезал ему глотку, после чего подставил под кровавую струю опустевшую кружку. Когда сосуд наполнился, пилигрим двумя большими глотками отпил солоноватого напитка и под оторопевшими взглядами посетителей предложил остатки своей спутнице. После секунды замешательства она все-таки взяла кружку и с жадностью принялась пить.

Пелена дружного оцепенения, царившая в общем зале, спала, и люди, крича и молясь Эстеру, ринулись к выходу, в один миг создав такую толчею, что выбежать хоть кому-то стало невозможно.

— Что скажете теперь? — в ехидной улыбке демонстрируя клыки, спросил Батури у замерших на месте товарищей убитого. — Все еще хотите провести ночь с моей женушкой? Уверяю, она будет не против…

Крики разбудили Долорис, но в противовес ожиданиям девочка не стала плакать, а с интересом разглядывала нелицеприятную картину, царившую в таверне. Казалось, ее занимала людская паника, будто малышка выпивала чужие страхи, становясь сильнее. Когда дружки убитого попятились, Долорис так и вовсе рассмеялась, чем еще больше смутила перепуганных верзил.

— Не торопитесь, — покачал головой Батури. — Когда жертва трепыхается, ей больнее.

После этих слов зачинщики драки рванулись к выходу, но не добежали до заветной цели и были убиты. Клавдий быстро, пока кровь не успела свернуться, несколько раз наполнил и осушил кружку, после чего подошел к Анэт и, взяв ее за руку, приблизился к хозяину трактира, который, несмотря на все ужасы, творимые в его заведении, не сбежал и стоял за стойкой.

— Сколько с меня за пиво? — спросил Клавдий.

— За мой счет, — не моргнув, ответил трактирщик.

— Боишься?

— Боюсь, — честно признался хозяин таверны. — Да вижу я, что ни ты, ни твоя мазель не глупы, и зазря чужие жизни забирать не станете.

— Откуда такая уверенность? — искренне удивился Батури.

— Да столько народу сбежало. Будь их жизни вам надобны, всех бы порешили, да нет — отпустили. Да и дело у меня есть. Такое, что в убытке не останусь.

— Дело? — пуще прежнего удивился Клавдий. — Какое дело у тебя может быть к вампиру.

— Буду говорить споро, пока стража не нагрянула. Беда у нашего наместника: поселились у него на семейном кладбище три фурии. Никому проходу не дают. Всем, кто суется в их владения, души выпивают.

— Если отомстят своему убийце, фурии исчезнут. Бросьте им на растерзание обидчика и дело с концом.

— Так-то оно так, да никому не ведомо, кто их прогневал. Беда в том, что прадед Ллира так свой родовой замок отстроил, что из него не выйти, на кладбище не заглянув. А значится, не могет наместник домой вернуться. Сейчас-то он в селе живет, в хорошем срубе, что артель наша отделала. Да хоромы хорошие — все одно не замок. И казна вся взаперти…

— Ах, вот в чем дело. Казна… — понимающе кивнул Батури. — Проблема, конечно, важная, но, чтобы разобраться с нею, нужен некромант, а не вампир.

— Так где ж некроманту взяться-то, ежели они все друг с дружкой воюют? А наместник и приют даст, и за девкой твоей приглядит, и пищу, ежели попросишь, выделит. Злого люда у нас вдосталь, и тюрьмы не бывают пусты. Новая смертная казнь лишь народ порадует, и не более. Ежели надумаете к наместнику идтить, вы уж за меня словечко замолвите, мол, я вам про беду рассказал.

— Я подумаю над твоим предложением, — сказал Клавдий, бросая на стойку последний серебряник. — Это тебе за смелость. Счастливо!

— В добрый путь! — схватив монету и тут же проверив ее на зуб, отсалютовал трактирщик и с улыбкой взглянул на трупы четырех верзил, которые постоянно требовали платы за охрану от нежелательных посетителей, коими сами являлись, да еще и пили за счет трактира. Одним махом избавиться от двух проблем — большая радость…