Под кровом Всевышнего

Кончина Николая Евграфовича

Перелом в состоянии больного произошёл 19 декабря в день святителя Николая. Дедушка почему-то давно ждал этого дня, таинственно улыбался, спрашивал о числах. «Я ведь пирогов не заказываю», — шутил он. Мне очень хотелось в тот праздничный вечер посетить Любочкину семью, потому что у неё на именины мужа (отца Николая Важнова) съезжались наши многочисленные друзья. Приезжал туда справлять именины и сын наш Николай с семьёю. А мой отец Владимир был в тот день, как обычно, на именинах своего сослуживца — отца Николая Дятлова. Но дедушку-именинника тоже не годилось оставлять одного.

Меня выручила соседка-старушка. Она была очень благочестива, я её часто захватывала с собою в храм, так как Антонина боялась ходить одна по Москве. Она с радостью отпустила меня на несколько часов, чтобы мне повидаться со знакомыми, немного отдохнуть от напряжённой обстановки у постели тяжелобольного. Как я раскаиваюсь теперь, что в

день святителя Николая я не сидела с папочкой! Ведь это были его последние именины. Я думала, что он проспит весь вечер, но Антонина рассказала мне, что Николай Евграфович не спал. Старушка сидела с ним, а он рассказывал ей о днях своей молодости. Видно, вдохновение сошло на него ради праздника. Подошло время ужина, больной попросил есть. Я заранее приготовила ему манную кашу, просила Антонину не давать папе больше стакана, иначе могут начаться боли. Но тут вернулся мой батюшка, отпустил соседку и сам стал кормить тестя. Я вскоре приехала и ахнула: вся каша была съедена.

— Володенька, что ты наделал? Зачем скормил папе всю кашу? — вскричала я.

— Да он просил добавку, аппетит у дедушки сегодня разыгрался, — сказал муж.

— Но что будет ночью? — вздыхала я.

Да, эта ночь была тяжёлая. Дедушка изнывал от боли в животе, лекарство не помогало. Мы не спали. Телефона у нас ещё не было, но я оделась и пошла на улицу в будку, чтобы вызвать неотложную помощь. Ночь была ясная, морозная, звёздная. Кругом не было ни души. В будке телефон не работал. Куда идти? Ищу другую будку, наконец возвращаюсь домой. Папе все хуже, на белье появилась чёрная кровь. Приехавшие врачи сказали, что ничем помочь тут не могут, надо увезти больного в госпиталь. Вместе с сыном и батюшкой мы решили, что в больницу класть дедушку не будем. Ему девяностый год, он весь высох, сознание у него порой затуманено — кому нужен такой пациент? Мы видели, что дело идёт к концу. Так лучше уж дедушке отойти в иной мир среди икон и лампад, чем среди чужих людей. Мы оставили папу дома. Видно, от сильной боли наркотические средства уже не помогали.

— Что же делать? Умирать? — спрашивал отец.

— Все в руках Божиих, — только могла я сказать. Тогда папочка мой крестился большим, широким крестом и говорил:

— Благодарю Тебя, Господи, что Ты даёшь мне пострадать за грехи молодости...

С этого дня Николай Евграфович не мог не только кушать, но и пить ему было больно. Он говорил:

— Вот уж не думал никогда, что даже ложка простой холодной воды может вызывать такую боль: ведь как огонь внутри!

Но прошёл день, другой, отец начал пить. В чай мы добавляли ему чуть-чуть сахару, чтобы было питание сердцу. Он стал просить послаще, а я боялась — вдруг опять начнутся боли? И так двенадцать дней папочка жил на сладкой воде.

То ли он спал, то ли был без сознания — мы не знали. Тёплый, чуть дышит — значит, ещё жив. И так по пять-шесть часов подряд. Очнувшись, папа говорил:

— Как я устал, я долго работал, дом приводил в порядок. Не успел ещё все сделать...

А в другой раз он сказал:

— Я был далеко, дом свой устраивал. Он не тут — мой дом, а там, далеко, где Зоечка...

Тогда я поняла, что душа моего папочки временно переносится туда, где ждёт его вечное жилище, в Царство Небесное. Тихо-тихо, слабеньким голоском отец мой под утро начинал иногда читать молитвенное правило. Читал верно, не сбиваясь, как по молитвеннику. Так он молился во сне, не просыпаясь. В те дни болей не было, он не ел.

После десяти дней такой голодовки папа начал просить кушать. С ужасом и стыдом вспоминаю я, как не давала ему ничего, кроме сладкой воды. Вот тогда-то и сбылись слова отца Митрофана: «Ждать с нетерпением будешь его смерти, кушать ему не будешь давать, голодом морить отца будешь...»

В те же дни я будто забыла эти пророческие слова, сама как будто помешалась. Все ждала, что отец мой скончается тихо, без муки... А он вдруг опять хлеба просит, кашки... Но что тяжелее ему терпеть — голод или боли в желудке? Такие мысли бродили у меня в голове, я не сознавала, что грешу, ускоряя смерть отца. Но по молитве отца Митрофана Господь спас меня от греха: приехал мой сын — монах Сергий. Я посоветовалась с ним, и он велел мне начать снова кормить дедушку. То же самое советовала мне и Катюша. Со страхом я дала дедушке сначала кефир, потом ещё что-то. И он начал снова принимать пищу после двенадцати дней голодовки. Опять начались боли, опять начались лекарства и галлюцинации.

Так прошли дни Святого Рождества Христова, папа кушал даже понемногу протёртый суп. Но дни его были сочтены. Ноги стали остывать, язык стал неметь. Накануне памяти святителя Василия Великого папа показал на голову:

— Тут не в порядке, — с трудом выговорил он. Глотать ему стало трудно, речь прерывалась.

— Последняя моя просьба к тебе, — сказал отец. — Помоги мне одеться и ехать в церковь.

Теперь я уже понимала, о какой поездке он толкует.

— Да, да, конечно, помогу, когда надо будет собраться в церковь, — сказала я.

Больше говорить папочка не мог. А я была не в силах его приподнять и перестелить ему постель. Я вызвала зятя. Он приехал быстро, и мы с ним вдвоём навели у умирающего порядок. Все ушли в храм, я оставалась одна. Около отца мне дышать было невозможно... Я забралась в другой комнате на кровать мужа и полусидя стала читать молитвы на исход души. Я чувствовала, что силы меня оставляют. Папочка бедный мой лежал в забытьи. Батюшка мой вернулся поздно, лёг спать. Я осталась в его комнате. Ночью, около двух часов, я зашла к отцу. Он тихо стонал, горела лампада, форточка была приоткрыта, но рефлектор грел воздух. Когда я вышла, мне показалось, что он застонал громче. Но что было делать? Лекарство он уже не глотал, говорить не мог... С горьким чувством упала я на свою раскладушку и тут же уснула.

Меня разбудил Володенька:

— Пойдём вдвоём к дедушке. Он тихо лежит, но... пойдём.

Мы вошли, включили свет. Папочка мой был мёртв. Мы не заплакали, а сказали: «Царство ему Небесное». Пошли через балкон будить сына. Коля побежал на улицу звонить родным по телефону. Я стала готовить белье для покойного. Вскоре приехали четверо мужчин. Они просили меня уйти и не мешать им — сами вымыли и одели дедушку. Отец Сергий быстро привёз гроб, так что к вечерней службе тело почившего находилось уже в храме.

Был канун праздника преподобного Серафима, которого так любил мой папочка. Я вспомнила его рассказ о том, как он в молодости паломничал в Дивеевскую обитель. Там была одна прозорливая юродивая, с которой приезжие беседовали. Она сказала моему отцу: «Вот ты к нам придёшь на праздник преподобного Серафима...» Тогда этих слов никто не понял, а теперь мы их вспомнили.

Отпевали мы дорогого Николая Евграфовича в Лосиноостровской, в храме Адриана и Наталии, где мой батюшка был настоятелем, Храм был полон, приехали проститься с покойным многие из его друзей... Хочется сказать — духовных детей, потому что Николай Евграфович был для многих как духовник. Ведь последние сорок лет к отцу моему ежедневно приходили люди, когда трое, когда пятеро, а то и больше. Сидели, ждали своей очереди, как у врача. А он всех выслушивал, давал советы, молился с ними вместе. Посетители выходили заплаканные, но утешенные, с облегчённой душой.

Многих мой папа обратил к вере, других поддержал, всех обильно снабжал духовной литературой. Он сам переплетал «самиздат», вдевая рыболовные лески в толстые иглы, постукивая молоточком, пробивая дырки в бумажных слоях и картонных обложках. Да воздаст Господь рабу Своему за его труды по распространению слова Божьего! Ведь в те семьдесят лет нельзя было нигде купить ни книг о жизни святых, ни их проповедей или поучений. А из убогой квартиры Пестовых уносили чемоданы литературы, которую везли в город Грозный (на Кавказ), в Иркутск и другие уголки огромного Советского Союза. Почти вся пенсия отца шла на оплату труда машинисток. Папа раздавал книги бесплатно, но просил возвращать их по прочтении. Если книги «зачитывали» и вернуть не могли, то отец говорил их цену и предлагал за книги уплатить, что многие охотно и делали. Если же у читающих денег не было, то отец им охотно прощал, так как литературу он печатал и имел не в одном, а в нескольких одинаковых экземплярах.

Мамочка моя часто этому ужасалась: «Найдут при обыске — посадят!» Ведь это доказательство распространения религиозной литературы, которая считалась антисоветской. Папочка мой усердно молился, потом открывал Священное Писание и укреплялся в своей деятельности словами Господа «Не бойся, малое стадо...» и словами 90-го псалма «За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его...»

Так с надеждой на Господа переплыл мой отец пучину волнующегося житейского моря и достиг тихой пристани. Лицо его в гробу было спокойно и радостно. И всех провожавших Николая Евграфовича в жизнь вечную охватило торжественное настроение, как бывает в большие праздники. Не было ни слез, ни жалоб. Мне некоторые выражали своё соболезнование, но мне хотелось ответить им: «Тогда надо было соболезновать, когда Николай Евграфович лежал и страдал. А теперь он перешёл в Царство Господа своего, встретился с супругой, с сыном, со святыми отцами, отдавшими жизнь свою за Христа. Папа мой уже блаженствует, и я за него рада...»

Конечно, я молчала, благодарила за участие, так как муж мой сказал мне: «Ты не показывай своё настроение...» А у меня на душе птицы пели. И не осталось у меня в памяти ничего земного, связанного с похоронами отца. Могила его — в Гребневе, там же, где могила мамы. Кругом лес, деревья шумят, виден пруд, и красота природы там необычайная.

Меня, осиротевшую, дети отправили пожить после похорон в Гребневе, а сами занялись ремонтом моей квартиры. Батюшка мой жил при своём храме, где у него была прекрасно обставленная комната, там он и питался. А недели через две, когда мы с ним вернулись в своё Отрадное, в квартиру, где умирал Николай Евграфович, то мы дома своего не узнали: все было вымыто, убрано, произведён полный ремонт. Дай Бог здоровья и сил моей дочке Любочке, которая вместе с мужем сменила обои и обновила наше жилище. Верна пословица: «Зятя хорошего найдёшь — сына себе приобретёшь».

Снова затопали у нас ноженьки милых внучат, а на двери кухни повисли качели для весёлого трехлетнего внука Димочки.