Под кровом Всевышнего

Снова дома

В эти двадцать четыре дня, которые пролежала в роддоме, насмотрелась я на советских женщин, наслушалась их речей. У кого была грудница, у кого болел новорождённый ребёнок. Я не вступала в разговоры, сил не было. Мои взгляды на жизнь, как небо от земли, отличались от их мировоззрений. Если б я стала говорить, то они сочли бы меня за ненормальную. Уже одно то, что я стала женой «попа», приводило их в удивление. Женщины не ленились даже спускаться с верхних этажей, чтобы заглянуть ко мне в палату со словами: «Где она?» Как будто я должна была внешностью отличаться от других.

Я лежала двадцать дней, не поднимая головы с подушки. Хотелось домой. Было жарко, детей пеленали слегка. Я заметила, что волосики на голове моего Коленьки оставались слипшимися, как и было после родов. Значит, всего ребенка не купали. Его тельце покрылось нарывами. Я решила уйти с ним домой, не дожидаясь, когда врачи меня выпишут. Стала сбивать градусник, показывать нормальную температуру, а маме написала, что слаба, но отлёживаться могу и дома. Больные меня предупреждали, что я разучилась ходить. Мне не верилось, а как стала пробовать вставать, то на самом деле закачалась. Однако домой собиралась. Няня Анна, спасшая мне жизнь, два раза спускалась меня навещать. Я поблагодарила её и отдала все деньги, которые мне прислали из дома. Спаси её, Господи.

Еду в такси домой, но Колю на руки не беру, боюсь уронить. Дома прошу всех дать мне выспаться. Однако это не получается: малыша надо кормить, а молока в груди нет. Я этого не знала, удивлялась, что Коля плачет, что готов сосать день и ночь. Соски давно уже в трещинах, в корочках. Каждое кормление ребёнок корочки эти кровавые срывает, что мне причиняет страшную боль. Трещины не заживают, болят все сильнее. Пришла домой медсестра, посоветовала сходить в консультацию и взвесить ребёнка, чтобы проверить, сколько граммов он за раз у меня высасывает. Оказалось, что из двух грудей он за кормление высосал всего тридцать граммов, а ему по его весу требовалось шестьдесят. Значит, бедняжка дома регулярно голодал. В роддоме его докармливали чужим молоком, но мне ничего не говорили. О, это было ужасно! Чем его кормить, я не знала, в те годы женского молока в консультации не было. Мы решили срочно ехать в Гребнево на натуральное молоко. Так и сделали.

В Гребневе мне посоветовали давать Коле молоко от коз, которые у нас были в сарае. Но я тогда ещё не знала, что парное молоко усваивается легко, а холодное трудно, и часто давала подогретое на плитке молоко, считая, что раз оно тёплое, то все равно что парное. Однако это было не так. Ребёнок с большим трудом переваривал такое молоко, кряхтел, плакал... Папа и мама мои сняли себе дачу, так как у нас и без них было тесно. Они ежедневно бывали у меня, Помогали чем могли. Советчиков было столько, что я не знала, кого слушать. Одни говорят — гуляй с ребёнком, ведь лето, а другие — не выноси, ветерок! Кто-то твердит — не балуй, не приучай к рукам, а другие утверждают, что животику на руках теплее, поэтому крошку надо носить.

Володя, видя, что я с ног сбилась, иногда говорил: «Ты ложись и поспи, а я буду Коленьку на руках хоть три часа держать, он у меня плакать не будет». Так оно и бывало. Однако это всего два-три раза получилось — отец был занят службами. Все же к концу августа, то есть месяца через два, Коленька окреп, налился, начал улыбаться и агукать. Общей радости не было конца. Тут пошли дожди. Бабушка и дедушка (так я теперь буду называть моих родителей) уехали в Москву. Володя ходил за грибами уже один, а меня так тянуло в лес, на природу. Однажды я поехала в лес с колясочкой, то есть с сыночком, а кругом лужи, кочки! Да и грибы на дороге не растут. Взяла ребёнка на руки, он ещё был лёгонький, но найденный гриб не радовал — ни наклониться, ни присесть с ребёнком на руках возможности не было. Так я поняла: прощай, природа, лес, пейзажи и этюдник! Родными сердцу стали слова поэта А. К. Толстого из его поэмы «Иоанн Дамаскин»:

Так вот где ты таилось, отреченье, Что я не раз в молитвах обещал. Моей отрадой было песнопенье, И в жертву Ты его, Господь, избрал.

Только «песнопенье» надо заменить словом «искусство».

Погибни, жизнь! Погасни, огнь алтарный! Уймись во мне, взволнованная кровь! Свети лишь ты, небесная Любовь, В моей душе звездою лучезарной!