Под кровом Всевышнего

«Помолись, отец Серафим!»

Промелькнуло лето, кончилось гуляние. Тогда мы почувствовали, что стало в доме очень тесно. Из своей пятиметровой комнатушки мы вынесли в холодный коридор все, кроме кровати и столика у окна, на котором часами стоял на электроплитке чайник. В селе многие соседи наши заводили себе «жулика», то есть мудрили с электричеством, чтобы оно не набивало цифр на счётчике. Люди в дополнение к печкам обогревались электричеством, поэтому напряжение Днём и вечером было таким слабым, что даже читать было трудно. А чайник стоял на плитке часа два и больше, прежде чем закипеть. Вода же горячая мне была нужна постоянно! чтобы подогревать в ней бесконечные бутылочки, которые крощка Серафим опустошал одну за другой. Хотя он и сосал грудь, но после этого кормления выпивал через соску ещё двести граммов овсяного отвару с молоком. Мамочка моя милая принесла нам со своей дачи сделанный дедушкой ящичек. В фанерной крышке ящичка было пропилено восемь дырочек. В них вставлялись бутылочки с молочно-овсяным отваром, который с утра варился на весь день. В течение дня я подогревала бутылочки, опуская в кружку с горячей водой, кормила младенца.

Однажды, когда Симе было два месяца, чайник долго не кипел и мы легли спать. Для Коли у нас стояла деревянная кроватка, а Симу я клала рядом с собой, так как и с вечера, и под утро кормила его грудью. У стенки спал Володя, а я с ребёнком — с краю, потому что мне часто приходилось вставать к детям. Около двух часов ночи я услышала, что чайник кипит. Я осторожно поднялась, не трогая Симочку, боясь его разбудить. Стоя спиной к постели, я стала переливать кипяток из чайника в термос, чтобы к утру уже иметь горячую воду. Тут я услышала звук, будто тяжёлый арбуз стукнулся об пол. Поставила чайник, оглянулась и вижу: Симочка бьётся на полу, будучи не в силах закричать от боли при падении. Я схватила ребёнка, прижала к сердцу, а личико его побледнело, как снег. Он громко закричал, отец проснулся. «Володя, молись скорее, Сима упал на пол», — сказала я. Я обратилась с молитвой к преподобному Серафиму: «Батюшка! Ты упал с колокольни и не разбился, а наш сынок с кровати сполз. О, сохрани его жизнь, сделай, чтобы бесследно было это падение, верни ему, батюшка, здоровье, сделай, чтоб он не умер...» — шептала я. Ребёнок затих. Мне было жутко смотреть на мертвенно-бледную щёчку Симочки, я повернула его, головкой переложив на другую руку. Правая щёчка была ещё розовая. «Неужели и она побелеет? Ну сохрани же жизнь его, помоги, отец Серафим!»

Так мы с мужем стояли и молились, а сами всматривались то в детское личико, то в образа. Наконец Симочка перестал всхлипывать, стал дышать ровнее и взял грудь. Но он был сыт и скоро уснул. Тогда я положила его в кроватку рядом с братцем, а мы с Володей опустились на колени благодарить Господа Бога.

Утром Симочка проснулся как ни в чем не бывало. Он оставался по-прежнему очень спокойным и терпеливым ребёнком. Если он был сыт, то весело агукал, произнося на разные тоны одно и то же слово: «Агу!» А если он хотел кушать, то не кричал, как это обычно делал Коля; наш старший сын внезапно вскрикивал, как будто его кто-то укусил, и орал как резаный до тех пор, пока его не возьмут на руки и не всунут в рот бутылочку с едой. Симочкиного же крика мы не слышали. Если он спал, то не пробуждался от шума и ора малышей, которых около его кроватки бегало уже трое: Митя, Коля и Витя. А когда Сима хотел кушать, то сначала начинал глубоко вздыхать. Эти вздохи повторялись все чаще, переходя понемногу в жалобные стоны. «Расходится, как медный самовар», — говорила бабушка. Дальше вздыхать малышу мы не давали, подсовывали ему на подушечке очередную бутылочку. Он высасывал её до дна и снова улыбался и агукал. Его не пеленали, не укачивали, редко брали на руки, так как он был «неподъёмный». В шесть месяцев он весил десять килограммов, а в девять месяцев — двенадцать килограммов (мы клали Симу в узел из пелёнок и узел безменом поднимали над постелью). В девять месяцев, то есть к началу Великого поста, Серафим-чик самостоятельно пошёл по дому. Падая, он тихо лежал на полу, так как сам ещё вставать не мог. Но пол был у нас тогда деревянный, покрытый половиками, от которых несло детским запахом. Ничего, к этому мы привыкли, главное — дети были здоровые.