Под прусским орлом над Берлинским пеплом

Запись 40

Долгожданная встреча с Альбертом Салуорри произошла лишь спустя два томительных месяца после того, как были получены его письма. Встреча могла бы состояться и раньше, гораздо раньше, но шульцы, почувствовав, что в их руках сосредоточена вся власть, погрязли в нерешительности и долгих, изматывающих раздумьях. Мне кажется, они возомнили себя вершителями судеб, упиваясь свалившимся на них влиянием, и не спешили принимать решения. Они тянули время, собирали бесконечные совещания и не торопились отвечать.

Я вошел в резиденцию, и меня сразу же охватило странное чувство. Словно я попал в другой мир, где действовали иные законы. Здесь все было огромным, подавляющим. Стены, словно горы, высились вокруг, а потолки терялись где-то вверху. Я почувствовал себя маленьким и незначительным в этих залах, где каждый предмет, казалось, стоил целое состояние.

Взгляд невольно цеплялся за детали: искусная резьба по камню обрамляла камин, в котором мог бы, наверное, целиком зажариться бык; на стенах висели гобелены, на которых были изображены, должно быть, сцены из славного прошлого семьи Салуорри; под стеклянным колпаком, поблескивал золотом какой-то кубок.

Я ходил по залу, стараясь не привлекать к себе внимания. Мраморный пол был холодным даже сквозь подошвы сапог. Я невольно поежился. Здесь все было такое… чужое. Чувствовал, как на меня падали мимолетные взгляды, оценивающие, изучающие. Неужели я так выделялся ?

Взгляд уперся в герб, выкованный на воротах – оскаленный волк. Он словно предостерегал: будь осторожен, ты на чужой территории. И я понял, что это не просто дом, это символ власти.

Я поднялся по широкой лестнице, устланной ковром, заглушавшим шаги. Перила были отполированы до блеска, и казались совсем новыми. Интересно, о чем думали все люди, что поднимались по ней? На что надеялись? Чего боялись?

А мне хотелось поскорее покончить с этим собранием. Вернуться в свой привычный мир, где все было проще и понятнее. Туда, где не было этих холодных мраморных полов, давящих стен и пристальных взглядов. Туда, где я не чувствовал себя песчинкой, затерянной в огромном, чужом доме. Но я был здесь, и я должен был играть по правилам этого места. По правилам Салуорри. Ведь от него тогда зависело наше будущее. И я надеялся, что он это понимал.

Альберт Салуорри принимал нас в своем кабинете, удобно расположившись в глубоком кресле. С первого взгляда он произвел впечатление довольно приятного, ухоженного молодого человека. Его большие, выразительные глаза, которые, пожалуй, можно было бы назвать телячьими, обрамляли густые, длинные ресницы, делая взгляд особенно мягким и открытым. В его внешности не было ни единой черты, напоминавшей бы его мать, известную своим суровым и волевым нравом. Однако, несмотря на это, в нем безошибочно угадывался представитель знатного рода Салуорри - то ли в благородной осанке, то ли в едва уловимой аристократичности манер, то ли во взгляде, в котором читались уверенность и достоинство.

Чуть поодаль, на просторном диване, расположенном позади кресла Альберта, сидел еще один молодой мужчина. Судя по описанию, полученному ранее от Мичи, это был Роберт Макуорри, чье присутствие на встрече добавляло веса и значимости происходящему. Он был молод, но держался сдержанно и с достоинством. В этот раз Александра, к моему удивлению, с ними не было, что могло означать как смену тактики, так и наличие других, неизвестных мне обстоятельств. Его отсутствие создавало дополнительную интригу, заставляя гадать о причинах и возможных последствиях.

— Здравствуйте, господа, — голос Альберта Салуорри, мягкий и вкрадчивый, прервал мои размышления, заставив сосредоточиться на происходящем. — Рад, наконец, познакомиться с вами лично, — он окинул нас взглядом. — Однако, должен заметить, — продолжил он уже более официальным тоном, — если вы рассчитываете на плодотворное и взаимовыгодное сотрудничество, прошу вас в дальнейшем не затягивать с проведением собраний. Подобные промедления крайне негативно сказываются на скорости и эффективности нашей общей работы.

С этими словами Альберт плавно развернул на столе лежавшие перед ним план и карту, после чего, сложив руки в замок, выжидающе посмотрел на нас.

— Итак, — продолжил он, — детально проработанный план действий у нас уже имеется. Однако господин Макуорри хотел бы внести некоторые уточнения, касающиеся железнодорожного сообщения.

Роберт, до этого момента молча сидевший на диване, поднялся и, с присущей ему сдержанностью, подошел к столу. Взяв со стола карандаш, он склонился над картой.

— Обратите внимание, — начал Роберт, обводя карандашом территорию, на которой располагались наши деревни, — это ваша местность. С лесозаготовками, как мы видим, проблем не предвидится, здесь все достаточно ясно. Однако возникает вопрос с транспортировкой древесины. Судоходных рек в данной области нет, поэтому возможность сплава леса можно сразу исключить. Далее, вы предлагаете строительство узкоколейной железной дороги. Но, как вы сами видите, местность здесь весьма холмистая, что существенно осложняет задачу и влечет за собой значительные расходы. Устроить серпантин не представляется возможным, так как высоты холмов недостаточно для этого, — он сделал паузу, очерчивая карандашом изгибы рельефа. — Вероятно, потребуется прокладка тоннеля, а это, как вы понимаете, дополнительные, и немалые, финансовые затраты, не говоря уже о времени, которое потребуется на его строительство.

Роберт выпрямился и посмотрел на нас, обводя взглядом собравшихся.

— Исходя из вышесказанного, мы предлагаем следующее решение: вы концентрируетесь на развитии промышленного потенциала ваших деревень, налаживаете производство в тех сферах, которые наиболее перспективны в данных условиях. В то же время, мы берем на себя обязательства по строительству тоннеля и прокладке железнодорожных путей, которые обеспечат надежное транспортное сообщение. Помимо этого, мы готовы предоставить вам необходимое количество лошадей и дополнительную рабочую силу, чтобы ускорить процесс и компенсировать временные трудности, связанные с отсутствием железной дороги.

— Но есть и другой путь, — возразила госпожа Бляйх, нарушив повисшую в кабинете тишину. Ее голос звучал уверенно, что говорило о наличии у нее иного решения.

— Просветите нас, — произнес Роберт Макуорри с легким, едва заметным удивлением, приподняв бровь. Он галантно протянул карандаш Лотте, приглашая ее изложить свою идею на карте. Лотте, не заставляя себя ждать, решительно подошла к столу, принимая карандаш.

— Смотрите, — начала она, указывая карандашом на карту, — вот здесь, в этом районе, участок леса, находящийся в окрестностях Вебербаха, расположен на равнинной местности. И, что немаловажно, — она провела линию карандашом, — через пятьдесят километров он вплотную прилегает к Потсдаму. Если мы пойдем этим путем, то сможем проложить дорогу значительно быстрее, буквально в разы. Создадим, так сказать, транспортный коридор.

— На болотах? — усомнился Роберт, подняв взгляд от карты и посмотрев прямо на Лотте. В его голосе не было и намека на иронию, лишь спокойное, взвешенное уточнение. — Госпожа Бляйх, — продолжил он с невозмутимым спокойствием, — уверяю вас, еще до нашей сегодняшней встречи я самым тщательным образом изучил все возможные и невозможные варианты прокладки дороги. Поверьте, если бы предложенный вами путь был хоть сколько-нибудь подходящим, я бы непременно сам предложил его на рассмотрение. Я бы не стал предлагать заведомо проигрышный план.

Реакция Лотте на ответ Роберта была крайне эмоциональной. Очевидно, его слова задели ее за живое, вызвав бурю негодования. Всю дорогу она не умолкала, возмущенно высказываясь о высокомерии и заносчивости прислуги, работающей у Салуорри. Ее речь напоминала непрерывное кудахтанье, полное недовольства и осуждения. Несмотря на это бурное излияние чувств, вопрос, который послужил причиной конфликта, был решен.

А я задолго до встречи с Салуорри, думал, чем бы Тифенбах мог промышлять, чтобы развиваться, и решил открыть собственную свиноферму. Это предприятие обещает быть долгим и сложным, требующим значительных усилий и внимания к деталям. Разведение свиней – дело непростое, ведь эти животные подвержены множеству болезней, которые могут привести к их гибели еще до забоя. Причин тому множество: от паралича, поражающего нервную систему, до банальной простуды, которая может иметь серьезные последствия.

Свиньи очень чувствительны к холоду, поэтому ферму необходимо тщательно утеплить, создав комфортные условия для содержания животных. Не менее важно обеспечить свиней сбалансированным питанием, богатым всеми необходимыми элементами для их полноценного роста и развития. Регулярные ветеринарные осмотры и своевременное лечение также являются неотъемлемой частью ухода за поголовьем. Отдельное внимание следует уделить борьбе с паразитами, которые могут нанести серьезный вред здоровью животных и поставить под угрозу все предприятие.

Хороший бекон всегда пользуется спросом, а в нашем регионе, богатом дубовыми лесами, он обещает быть особенно качественным и вкусным. Благодаря обилию желудей, свиньи будут получать натуральный и питательный корм, что, несомненно, положительно скажется на вкусовых качествах мяса.

Я был готов предоставить в долг определенную сумму марок, необходимую для первоначальных расходов. Эти средства пойдут на приобретение ста поросят, закупку кормов, а также на строительство самой фермы, отвечающей всем необходимым требованиям.

Погружение в работу с головой преобразило течение моих будней. Время ускорило свой бег, сливаясь в череду незаметных событий. Подъем с первыми лучами солнца, завтрак на скорую руку, дорога до места контроля над работягами — все это стало происходить будто само собой, пока мое сознание было занято решением рабочих задач. Вечер, присутствие Роя и Фике за ужином - все это порой кажется лишь мимолетным видением, на которое я отвлекаюсь всего на мгновение, прежде чем снова погрузиться в водоворот дел.

Я превратился в невероятно занятого человека, настолько, что даже уединение с собственными мыслями и ведение записей стало для меня роскошью. Мои дни наполнены беспрестанным движением, постоянной ходьбой. Я так увлечен делами, что порой забываю о еде и невольно завидую безмятежности Фонхофа, который, когда-то, совершенно не был обременен заботами о собственной деревне и мог позволить себе пренебрегать ими.

Весь имеющийся транспорт был передан в распоряжение рабочих нужд. Мне же, как шульцу и акционеру "ТиВеАн", приходится посещать множество организаций, порой расположенных весьма удаленно. Случается, что я сломя голову мчусь в Берлин, и все это - пешком, потому что так нужно. Хорошо, если по пути удастся поймать телегу - это хоть немного облегчает мой путь.

К счастью, ноги мои привычны к длительным переходам, спасибо прежней агитационной работе. Она закалила меня, подарила выносливость. Я ощущаю в себе легкость и живость, молодую прыть и неутомимость. Порой, после десяти часов пути туда и обратно, я, ничуть не устав, сажусь за бумажную работу, требующую не меньшей концентрации и внимания.

И я понимаю, что это и есть жизнь. Настоящая, полнокровная. Я снова начал жить, дышать полной грудью, чувствовать пульс времени. Моя деятельность наполнена смыслом, и это наполняет меня энергией и желанием двигаться вперед, несмотря ни на какие трудности.

Однако, при всей моей увлеченности работой, есть и оборотная сторона медали. Я не могу уделять Рою столько внимания, сколько ему необходимо, сколько мне хотелось бы ему дарить. Каждая минута, проведенная с ним наедине, каждая возможность спокойно посидеть у камина, делясь друг с другом событиями дня, становится настоящим праздником, редким и оттого еще более ценным.

Меня терзает мысль, что Рой может неверно истолковать мою постоянную занятость. Я боюсь, что он подумает, будто мне нет до него дела, что он мне безразличен. Это терзание усугубляет невозможность объяснить, что это не так. Поэтому я с нетерпением жду начала учебного года. Когда Рой погрузится в учебу, когда его дни будут наполнены занятиями, новыми знаниями и общением со сверстниками, он, надеюсь, будет меньше замечать мое отсутствие и реже чувствовать себя одиноким.

Тем временем, стремясь хоть как-то компенсировать недостаток личного внимания, я направил свои усилия на улучшение жизни в нашей общине. Я выделил еще несколько тысяч марок на строительство школы и больницы. Рабочих рук катастрофически не хватало, поэтому пришлось нанимать строителей из города, что повлекло за собой дополнительные расходы.

Вопрос о возведении этих важных заведений я предварительно обсудил с Бляйх и Хертнером. Мы пришли к соглашению, что школа и больница будут общими на три деревни. Это решение продиктовано не только экономией средств, но и стремлением укрепить связи между нашими общинами. К моим вложениям Анненталь и Вебербах добавили и свои средства. Эти деньги пойдут на оплату труда персонала, который будет работать в новых учреждениях. Я взял на себя эти расходы, чтобы обеспечить достойную оплату труда учителям и врачам, ведь от их профессионализма зависит будущее наших детей и здоровье всех жителей.

Конец июня подкрался незаметно. В круговороте дел переписка с Хеллой отошла на второй план. Я писал ей все реже, да и сам стал получать от нее письма не так часто, как раньше. Она упоминала, что роды ожидаются двадцать восьмого мая. К этой дате я отправил ей письмо и открытку, желая поддержать ее в этот важный момент, но ответа так и не последовало.

С каждым днем молчание Хеллы все сильнее разжигало во мне тревогу. В глубине души шевелилось нехорошее предчувствие, лишая меня покоя. Нужно было срочно отправить кого-нибудь в поместье Кесслеров, чтобы разузнать, как обстоят дела. Множество мыслей бегало тараканами в моей голове. Возможно, молодая мама просто не в состоянии оторваться от новорожденного, как это часто бывает в первые недели после родов. Может быть, она с головой погрузилась в материнские заботы, полюбив ребенка с первого взгляда. А может... Но нет, я не мог допустить, чтобы худшие опасения оправдались. Я должен был удостовериться, что с Хеллой и ребенком все в порядке, иначе сомнения и тревога окончательно изведут меня.

Для этого мне нужен был надежный человек в доме Кесслеров, свой человек, который мог бы незаметно собрать информацию и держать меня в курсе событий. Посылать туда Фике мне совсем не хотелось. Она нашла общий язык с Роем, они стали настоящими друзьями. К тому же, Фике оказалась превосходной домоправительницей. Она сумела перенять модель поведения фрау Ланге, создав в доме атмосферу уюта и обеспечив Рою комфортное проживание. Расставаться с ней было бы неразумно.

И все же, несмотря на все эти соображения, я решил поговорить с Фике, узнать ее мнение. Поздним вечером, когда она уже готовилась отойти ко сну, я тихонько постучал в ее дверь.

— Не помешаю? — шепотом спросил я, присаживаясь на край ее кровати. Фике уже закончила читать вечернюю молитву.

— Как Вы можете мне помешать, господин Кесслер? — скромно улыбнулась она, поправляя одеяло. Ее голос звучал спокойно и умиротворенно.

— Ты же знаешь, что можешь говорить мне все, что угодно, Фике, — мягко сказал я. — Если тебя что-то тревожит, что-то беспокоит, я всегда готов выслушать.

— Вы прекрасно знаете, господин, что я не держу за зубами все, что думаю, — ответила она, лукаво улыбнувшись. — Помните, как я ругаю Вас, когда Вы топчите пол грязными сапогами, не потрудившись переобуться?

Ее слова заставили меня улыбнуться. Фике действительно была прямолинейной и честной, никогда не скрывала своего мнения, даже если оно было не совсем лицеприятным. И я ценил это в ней.

— А почему ты не выходишь замуж? — спросил я, нарушая тишину. — Ты же совсем молодая. Ненамного старше меня, верно?

Вопрос казался мне вполне уместным, но в то же время я старался сохранить деликатность. Хотелось узнать ее лучше, понять, что у нее на душе.

— Я благодарна, что Вы не позволяете себе лишнего, господин Кесслер, — ответила Фике, и в ее голосе прозвучала искренняя признательность. — Вы не трогаете меня как мужчина женщину, кормите и платите зарплату, о большем я и не могу мечтать. И если Вы позволите, я так и продолжу помогать Вам всем, чем смогу, до самой смерти. Но замуж я не пойду, — ее голос дрогнул, — потому что сердце моё навсегда будет принадлежать Северину.

Между нами повисла тишина, полная молчаливой скорби. Я вспомнил, как порой по ночам, когда меня мучила бессонница, из комнаты Фике доносились тихие, сдавленные всхлипы. Она все еще оплакивала своего покойного мужа, Северина, хотя со дня его смерти прошло уже немало лет.

— Хорошо, — я поднял руки в примирительном жесте, признавая ее право на верность ушедшей любви. На лице Фике появилась легкая, благодарная улыбка. — Но мне от тебя кое-что нужно.

Фике не ответила, но ее внимательный взгляд говорил о готовности выслушать. Она терпеливо ждала, когда я продолжу.

— Есть ли у тебя человек, которому ты доверяешь как самой себе? — спросил я, переходя к сути дела.

— Есть, — кивнула экономка, не задумываясь. — Вы.

Ее ответ был внезапным, но приятным. Я не ожидал, что заслужил такое доверие с ее стороны.

— А кроме меня? — уточнил я.

— Хм-м-м... — Фике задумалась, перебирая в памяти знакомых. — У меня есть старшая сестра. Её зовут Герда, она уже давно живёт в Потсдаме.

— Замужем? — поинтересовался я.

— Нет. Она... — Фике вдруг понизила голос, словно собираясь поведать мне страшную тайну, а я инстинктивно наклонился ближе, будто она шептала мне на ухо, — ...старая дева. Так и не нашла никого в жизни.

— Вот как, — протянул я, отстраняясь. — Работает кем?

Эта информация была для меня весьма кстати. Одинокая женщина могла стать идеальным кандидатом для моей цели. Мне нужен был кто-то незаметный, не вызывающий подозрений, но при этом надежный и преданный.

— Знаете ли, она очень интеллигентная особа, — продолжала Фике, рассказывая о своей сестре. — Вы помните такую графиню Вильгельмину фон Арним? Она была весьма известной и очень богатой дамой.

Имя графини фон Арним мгновенно пробудило в моей памяти весьма неприятные воспоминания. Эта дама была воплощением надменности и высокомерия. Вечно недовольная, она смотрела на окружающих с нескрываемым презрением, словно все вокруг были ее заклятыми врагами. Графиня считала, что все ей обязаны по факту ее родства с королевской семьей, кажется, она приходилась теткой матери правящего монарха. Она держалась с таким апломбом, словно сама была особой королевской крови, и это невероятно раздражало.

— Помню, — кивнул я, подтверждая свои слова. — Она, кажется, недавно скончалась. Дожила до преклонных лет.

— Верно, — улыбнулась Фике, подтверждая мою информацию. — Так вот, Герда служила у нее горничной и, подумайте только, к своим тридцати пяти годам дослужилась до должности гофмейстерины! И это при такой-то хозяйке! Но потом, как это часто бывает, сменился владелец поместья, и Герду уволили.

— А почему выгнали? — с неподдельным интересом спросил я. Мне было любопытно узнать причину увольнения столь, казалось бы, ценного сотрудника.

— Потому что каждый новый хозяин хочет перестроить дом под себя, завести свои порядки, — вздохнула Фике, словно говоря о чем-то само собой разумеющемся. — Видимо, она не соответствовала желаниям новых господ и конечно же не вписалась в их представления об идеальной гофмейстерине.

— И где она сейчас работает? — задал я следующий вопрос, продолжая собирать информацию.

— Нигде, — просто ответила Фике. — За годы службы у графини фон Арним она сумела скопить достаточно денег, чтобы позволить себе пару лет не работать. Но, насколько я знаю, сейчас эти сбережения у нее уже заканчиваются.

— Как интересно, — слабо улыбнулся я, чувствуя, как удача поворачивается ко мне лицом. — Насколько она профессионал? — задал я ключевой вопрос.

— Господин Кесслер, — Фике посмотрела на меня с легким укором, — она настолько профессиональна, что дослужилась до гофмейстерины у самой графини фон Арним! А Вы, наверное, представляете, насколько взыскательной и требовательной была эта дама. Ей угодить было практически невозможно, но Герда сумела! Это ли не лучшее доказательство ее профессионализма?

— Моя мать хуже, Фредерика, — устало заметил я. — В несколько раз. Она может мило улыбаться в лицо, осыпать комплиментами, а уже вечером, по совершенно непонятной причине, без каких-либо объяснений, Герде придется собирать чемодан и отправляться восвояси. У матери очень переменчивый нрав.

— В таком случае, я даже не знаю, как измерять её компетентность, — Фике пожала плечами, выражая сомнение. — Если Ваша матушка настолько непредсказуема, то никакие умения и опыт не помогут удержаться у нее на службе.

— Это не главное, — возразил я. — Важно другое. Она умеет замечать мелочи, подмечать детали, ускользающие от других? Умеет запоминать всё, что увидела и услышала? Способна ли она выведывать нужную информацию, аккуратно и незаметно, а затем анализировать ее, отсеивая лишнее и оставляя только суть?

— Это она умеет, — уверенно ответила Фике, подтверждая мои надежды. — У Герды цепкая память и острый ум. Она наблюдательна и умеет делать выводы из увиденного.

— В таком случае... — начал я, переходя к сути дела, — мне нужно, чтобы ты написала ей письмо. В этом письме попроси Герду устроиться на работу к госпоже Клэр Кесслер. Запомни, что это просьба от тебя, а не от меня. Далее, как только она устроится, пусть напишет письмо на этот адрес, — я протянул Фике листок с адресом дома Йонаса — но так, чтобы никто об этом не узнал, ни одна живая душа. Пусть в письме подробно опишет нынешнее положение дел в доме Кесслеров, как там все устроено, и, самое главное, что происходит с Хеллой Кесслер, как она себя чувствует, как проходят ее дни. Напиши, что как только ты получишь от нее это письмо, то сразу же отпишешься ей по поводу денежных отчислений за ее труды. Моего имени ни в коем случае не упоминай. Пусть думает, что помогает тебе.

— Хорошо, я Вас поняла, господин Кесслер, — кивнула Фике. — Будет сделано в лучшем виде.

Я принял решение не ждать от Хеллы писем с подробностями её жизни. Я не хотел обременять её, тем более, что она ничего мне не обещала. Её предложение писать мне было проявлением доброты, жестом вежливости, и я не собирался злоупотреблять этим, подвергая ее опасности или неудобствам.

Выйдя из спальни Фредерики, я тихонько, стараясь не производить лишнего шума, направился к Рою. Он уже спал, лежа в одиночестве на огромной, почти необъятной для него кровати. Пуховое одеяло, словно мягкое облако, окутывало его хрупкую фигуру, защищая от ночной прохлады. В одной руке Рой крепко сжимал раскрытую книгу, а на столе рядом с кроватью, мерцая маленьким, но уютным огоньком, горела тонкая свеча.

Я осторожно подошел к нему, стараясь не потревожить его сон. Аккуратно вынул книгу из его руки и положил ее на стол. Затем бережно поправил одеяло, укрывая Роя потеплее. Погасив свечу, чтобы ее свет не мешал ему спать, я уже собирался уйти, как вдруг Рой, словно почувствовав мое присутствие, протянул руку и обнял мою ладонь.

Этот неожиданный жест нежности тронул меня до глубины души. Я аккуратно опустился на пол рядом с кроватью, позволяя его маленькой руке покоиться на моем плече. Прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной и близостью этого момента. В комнате царил полумрак, нарушаемый лишь слабым светом луны, проникающим сквозь щель в занавесках. Я чувствовал тепло детской руки, ее легкое, доверчивое прикосновение. В этот миг все мои заботы и тревоги отступили на второй план. Остались только я и Рой, связанные невидимой нитью любви и доверия. Мне хотелось остаться здесь, рядом с ним, охраняя его сон, пока не наступит рассвет.

Воспоминания нахлынули внезапно, унося меня в далекое прошлое, в детство. Мне снова восемь лет. Я лежу в своей кровати, вглядываясь в темноту комнаты, едва освещенную бледным светом луны, проникающим в окна. Комната, такая знакомая и родная днем, ночью превращалась в царство теней, полное таинственных шорохов и неясных очертаний.

Страх проникал под кожу и сковывал меня. Я не мог уснуть, воображение рисовало причудливые и ужасающие картины. Тени на стене превращались в когтистых чудовищ, готовых вот-вот спрыгнуть с обоев и наброситься на меня. Мне казалось, что из-под кровати вот-вот вылезет что-то огромное и страшное, схватит меня за ноги и утащит в темноту.

Я сжимался под одеялом, пытаясь спрятаться от этих воображаемых ужасов, но это не помогало. Страх проникал сквозь тонкую ткань, ледяными пальцами сжимал сердце. Слезы бежали по щекам, горячими струйками скатываясь на подушку. Я плакал беззвучно, боясь привлечь внимание невидимых монстров, затаивших дыхание в темных углах комнаты.

Детское воображение, столь яркое и безграничное днем, ночью оборачивалось против меня, превращая привычную обстановку в источник нескончаемых кошмаров. Каждый шорох, каждый скрип половиц казался мне предвестником надвигающейся беды. Я лежал, зажмурив глаза, и отчаянно желал, чтобы наступило утро, чтобы солнечный свет прогнал прочь темноту и вместе с ней – все эти страшных призраков, населяющих мой ночной мир.

Я боялся пошевелиться, боялся даже дышать. Сердце колотилось в груди, словно отбойный молоток. Спуститься вниз, выйти из комнаты и попросить Гидеона посидеть со мной, пока я не усну, казалось невозможным. Эмоции, держали меня в плену. Оставалось только молиться, шептать бессвязные слова, умоляя Бога защитить меня от невидимой угрозы.

Внезапно дверь в комнату со скрипом отворилась. Я вздрогнул и зажмурился, еще сильнее закутавшись в одеяло. В проеме показался темный силуэт Джона.

— Не спишь? — бросил он равнодушно.

Я отрицательно покачал головой, не в силах произнести ни слова. Горло сжалось, язык прилип к нёбу.

— Ты хнычешь? — Джон сделал шаг внутрь комнаты. Его голос звучал ближе.

— Я не хнычу, я плачу, потому что мне страшно, — пролепетал я, с трудом преодолевая крупную дрожь, сотрясавшую все мое тело.

Он подошел к кровати и сел рядом. Долго и пристально смотрел на мое лицо, словно пытаясь проникнуть в мои самые сокровенные мысли. Наконец, его губы растянулись в хищной, зловещей улыбке.

— А ты знаешь, что здесь, вот именно в этой комнате, умер человек? — начал он своим низким, пробирающим до костей голосом. — И умер страшной, мучительной смертью. Несправедливо убиенный. И теперь его дух озлобился на весь мир. Он так и не смог отправиться к Богу, и даже Дьявол не принял его. И теперь он вынужден прятаться… в этом шкафу, — Джон кивнул в сторону старинного шкафа с приоткрытой дверцей.

В тот же миг из шкафа раздался несильный, но отчетливый стук. Мир поплыл у меня перед глазами. Я почувствовал, как леденящий ужас пронзает меня насквозь. Сознание помутилось, и я почти потерял чувства.

— Но он не заберет тебя, — с издевательской медлительностью произнес Джон, растягивая слова. — Он тебя будет есть медленно, смакуя каждый кусочек. И каждый раз, когда он будет отрывать от тебя по куску, ты будешь видеть его страшное лицо и большие, пустые, безжизненные глаза, смотрящие прямо сквозь тебя.

Меня словно парализовало. Холодный пот выступил на лбу, дыхание перехватило. Сдерживая рвущийся наружу крик, я попятился, пока не уперся спиной в холодную деревянную спинку кровати. Джон, наслаждаясь моим ужасом, поднялся с места.

— Пойду я, спать пора, — сказал он нарочито спокойным голосом, который сейчас казался мне еще более зловещим.

— Не уходи, Ганс, — прошептал я дрожащим голосом, обхватив его руку тоненькими пальцами. — Поспи со мной! Мне страшно! Пожалуйста!

Но он с отвращением отшвырнул меня, как надоедливую маленькую собачку. В его глазах, которые еще секунду назад светились жестоким весельем, внезапно появился такой ледяной холод, что зима, бушевавшая за окном, показалась бы ласковым весенним теплом.

— Я? Да спать с каким-то маленьким отродьем? — презрительно скривил губы Джон. — Небось всё ещё мочишься в штанишки, — раздался его грубый смех, эхом разнесшийся по комнате. Он развернулся и вышел, оставив меня одного с моим страхом.

Я, словно сидя на горячих углях, подскочил и бросился следом, пока тонкий лучик света, пробивавшийся из-под его двери в мою комнату, не исчез. Под аккомпанемент его издевательского смеха, я сломя голову побежал в родительскую спальню, надежда на спасение теплилась в моей груди. Я надеялся, что мама, защитит меня, успокоит ласковыми словами и не допустит, чтобы меня съел страшный призрак. Но, распахнув дверь, я увидел лишь пустую комнату, погруженную в темноту. Мамы не было.

Я стоял в дверях родительской спальни, не зная, что делать. Возвращаться в свою комнату было страшно – там, в темноте, меня ждали Джоновы монстры с пустыми глазами. И я вышел в коридор, слабо освещенный свечами. Горничных, которые обычно суетились здесь до позднего вечера, уже не было. Все вокруг казалось пустым, заброшенным и одиноким. Тишина стояла такая глубокая, что я отчетливо слышал стук собственного сердца и приглушенный шелест своих босых ног по мягкому ковру.

Я медленно брел по коридору, рассматривая висевшие на стенах портреты. В полумраке знакомые лица предков искажались, принимая гротескные, пугающие формы. Их лица казались неестественно бледными, почти белыми, как мел. Глаза, обычно доброжелательные или задумчивые, теперь смотрели злобно и пусто, словно из потустороннего мира. Меня охватил такой ужас, что ноги подкосились. Я медленно сполз по стене на пол, обхватив голову руками, пытаясь спрятаться, защититься от этих призрачных взглядов.

— Это что ты здесь делаешь, Адам? — внезапно раздался надо мной голос дедушки.

Меня словно молнией ударило. А вдруг это не дедушка? А вдруг это один из тех монстров, о которых рассказывал Джон, принявший облик дедушки, чтобы заманить меня в ловушку? Если я сейчас выберусь из своего маленького укрытия, он сразу схватит меня своими костлявыми руками и утащит в темноту… Но… а если это действительно дедушка? Тогда он будет огорчен, если я не откликнусь. Он будет думать, что случилось что-то плохое… Страх и неуверенность разрывали меня на части.

Я медленно, нехотя, поднял голову и посмотрел на дедушку. В его глазах, обрамленных морщинами, отражалось теплое, мерцающее пламя свечи, которую он держал в руке. Это немного успокоило меня.

— Я… я не могу уснуть, — прошептал я, чувствуя, как предательски дрожит мой голос.

— Не успел вырасти, а уже постарел? — нахмурил густые седые брови дедушка. — Я в свои преклонные годы уснуть не могу, а ты почему? Что за детские капризы?

— Мне… мне страшно, — признался я, с трудом сглотнув комок в горле.

— Страшно? — удивился дедушка. — Ты же солдат! Мой внук — солдат, а солдаты не боятся!

— Никакой я не солдат, — вздохнул я, горько покачав головой. — Я… я маленькое отродье… — слова Джона больно кольнули меня. — Даже уснуть боюсь…

— А ну отставить! — резко прервал меня дедушка, его голос приобрел командирский тон, который он всегда использовал, когда воспитывал нас с братом. От этого голоса все холодело внутри, и я невольно вздрогнул. — Встать по стойке смирно!

Я подскочил, как сжатая пружина, мгновенно выпрямился, натянувшись, словно струна, и плотно прижал руки по швам.

— Равняйсь! — продолжал дедушка своим командирским голосом, и я резко повернул голову, как положено по уставу. — Смирно!

Вдруг, как по волшебству, все кошмары и страхи рассеялись, словно их и не было. Я перестал быть испуганным мальчиком, спрятавшимся в темном коридоре. Я стал маленьким солдатом, стоящим по стойке «смирно» в большом, пустом коридоре собственного дома, готовым выполнить любой приказ. Я смотрел на дедушку широко распахнутыми глазами, стараясь не шелохнуться. Он был в длинной белой ночной рубашке и смешном колпаке с кисточкой. В любом другом случае это выглядело бы комично, но сейчас я просто не замечал этих деталей. Для меня он был не дедушкой, а Командиром.

Я смотрел на командира Кесслера, сосредоточившись на его лице, и лишь краем глаза заметил присутствие матери, которая, видимо, выскочила в коридор, услышав голоса.

— Ну-ка повтори, что ты сказал? — дедушка с высоты своего роста смотрел на меня пронзительным взглядом, и я в его глазах казался себе совсем маленьким, словно желтый цыпленок. Слова, которые я говорил ему несколько минут назад, вдруг ушли куда-то глубоко внутрь, и потребовалось немало усилий, чтобы вытащить их обратно.

— Я… я сказал, что я… маленькое отродье, потому что… потому что даже уснуть боюсь, командир Кесслер, — выпалил я, запинаясь и с трудом выговаривая слова.

— Где ты услышал это слово? — строго спросил дедушка, его густые брови сдвинулись еще ближе к переносице.

Я молчал, нервно теребя край ночной рубашки. Это было что-то очень плохое, запретное, и, наверное, не стоило вообще произносить это слово вслух. Но я так разозлился на себя, на свой страх, что не смог сдержаться.

— Отвечай, солдат Кесслер, когда требует командир! — громовым голосом приказал дедушка, и я вздрогнул.

— Мне… мне его сказал Ганс… — пискнул я, едва слышно. — Мне… мне было страшно… я… я попросил его лечь со мной, но… но он не согласился… и… и сказал…

— Что сказал? — нетерпеливо переспросил дедушка.

— Что… что я маленькое отродье… и… и что… — я замялся, не решаясь повторить оскорбление.

Вдруг послышался быстрый и легкий топот ног по паркету. Это была мама. Она куда-то ушла.

— Почему ты боишься спать? — голос дедушки чуть смягчился, но в нем все еще звучали командирские нотки.

— В… в моей комнате… мёртвый человек… которого бог не забрал к себе… — пролепетал я, прижимаясь к стене. — И… и он живёт в шкафу… и… и будет медленно есть меня… кусочек за кусочком…

— За мной шагом марш! — скомандовал дедушка, и, резко развернувшись, направился в свою комнату.

Я помаршировал следом, стараясь тянуть носок и чётким движением вскидывать руки, как он учил меня.

В комнате командир Кесслер подошел к стене, на которой висели его охотничьи трофеи, и снял со стойки старинное ружье. Держа его в руках, он выглядел настоящим героем, готовым сразиться с любым чудовищем. Вместе с ним, казалось, всё страшное испугалось и спряталось.

Моя комната, которая еще недавно казалась мне полной ужаса, снова стала маленьким, уютным царством.

— Как видишь, никого, — спокойно произнес дедушка, оглядывая комнату.

— Но… но из шкафа… доносился грохот… — робко сказал я, все еще немного опасаясь.

Дедушка решительно подошел к шкафу и резко распахнул его дверцы. Я осторожно выглядывал из-за его спины, пытаясь рассмотреть, что там внутри. В шкафу было темно и пахло старыми вещами. Затем дедушка повернул ружье прикладом к себе и ударил им внутрь шкафа. Неужели все-таки Джон был прав, и там действительно кто-то был?

Он наклонился и, нахмурившись, вытащил за хвост… мертвую крысу. Я брезгливо поморщился.

— Вот твой призрак с пустыми глазами, — шутливо покряхтел дедушка, бросая крысу в ведро для мусора. — И запомни, внучек, нет никаких призраков. Когда человек умирает, он исчезает с этого света. За свою жизнь я ни разу не видел ни одного.

Эдвард Кесслер развернулся и направился к двери, бормоча что-то себе под нос. Я не сразу услышал его слова, а уже когда он почти вышел из комнаты, смог разобрать:

— Рожала-рожала… а наследника родила только единственного… и то трусишку…

Через шесть дней на моём столе лежало нераспечатанное письмо с особняка Кесслер. Несколько часов я украдкой бросал на него взгляды, ощущая, как в груди нарастает смутное беспокойство. Незнакомый, острый почерк адреса интриговал и пугал одновременно. За это время я успел перебрать в голове десятки вариантов содержания письма, от самых радужных до самых мрачных, и от этого ожидание становилось еще более невыносимым.

Моё терпение наконец лопнуло. Дрожащими пальцами я взял конверт. Плотная, дорогая бумага ощущалась прохладной на ощупь. Внутри что-то хрустнуло – вероятно, сургучная печать. Машинально, почти не осознавая своих действий, я достал из ящика стола небольшой перочинный нож, поддел им запечатанный край конверта и аккуратно вскрыл его. Изнутри я извлек несколько сложенных листов, тяжелых от обилия чернил. Они источали едва уловимый аромат, смесь запаха старой бумаги и каких-то незнакомых, слегка терпких духов. С замиранием сердца я развернул первый лист…

«Малышка Фике,

Очень странно читать от тебя письмо с подобными просьбами, но, должна признать, ты попала в точку. Мне действительно нужна была работа, и твоя помощь оказалась как нельзя кстати. Следуя твоим советам, а также вооружившись рекомендацией от новых владельцев дома Арним, я отправилась прямиком к Кесслерам.

Сказать по правде, я изначально рассчитывала на своё прежнее место. Но, увы, гофмейстерина у них уже имеется. К счастью, госпожа Арним не пожалела средств на мое образование, и это сыграло решающую роль. Госпожа Кесслер, оценив мои знания и навыки, предложила мне должность няни для своего новорожденного внука, Франца. По сути, мои обязанности гораздо шире, чем у обычной няни. Я должна заботиться о малыше, как родная мать. Круглосуточно. Представь себе, сама Хелла Кесслер, мать ребенка, совершенно не интересуется сыном. Она отказалась от любых материнских обязанностей.

Бедняжка Хелла... Она целыми днями лежит в постели, отвернувшись к стене, погруженная в какую-то глубокую меланхолию. От нее уже исходит запах немытого тела. Волосы спутались, она не прикасается к расческе. Никого к себе не подпускает, даже служанку. И на дитя смотреть не желает, словно этот маленький Франц – не ее плоть и кровь, а чужой, нежеланный ребенок.

Меж тем, малыш Франц — вполне славный крепыш. Удивительно, но он очень похож на свою бабушку Клэр. И, что еще более поразительно, улыбается он только ей.

Что касается твоей просьбы… я, конечно, постараюсь ее выполнить. Но не могу обещать, что у меня получится раздобыть какую-либо информацию. Все дело в том, что моя работа сосредоточена исключительно в детской. Я практически не покидаю пределов этой комнаты.

Дом у Кесслеров огромный, словно лабиринт. В нем легко заблудиться. Слуг почти не видно и не слышно. Они появляются бесшумно, словно мыши, быстро наводят порядок и так же незаметно исчезают.

Глава семейства, Альберт Кесслер, — очень замкнутый, суровый человек. Но, несмотря на внешнюю холодность, видно, что он глубоко любит свою жену. Каждый вечер они сидят вместе у камина, о чем-то тихо беседуют. Он нежно обнимает ее за плечи. Но на их лицах нет ни тени улыбки. Скорее, там застыло выражение глубокой печали, пережитого горя.

Среди слуг ходят упорные сплетни. Говорят, что причина их горя – младший сын, который пропал без вести и предположительно погиб. Но тело его так и не нашли, поэтому они не могут похоронить его в семейном склепе. Альберт Кесслер нанял частного детектива, чтобы тот восстановил путь его сына и выяснил обстоятельства его смерти и что немаловажно нашёл останки.

Детектив уже приходил в особняк, но, насколько я смогла услышать, он не принес никаких утешительных вестей.

Отец Франца, Джон, появляется в особняке поздно вечером. Мы редко перекидываемся словами, но он всегда спрашивает о сыне, интересуется его самочувствием. К Хелле он даже не заходит. Кажется, ему совершенно безразлична ее меланхолия. В доме царит гнетущая тишина. Порой становится жутко от неё. У Арним, по крайней мере, была причина – возраст. Здесь же… все окутано какой-то тайной. В общем, пока новостей нет. Но я буду держать тебя в курсе.

Теперь расскажи о себе. Как твои дела? Как проходит жизнь в Тифенбахе? Всё еще скучаешь по мужу? Может, пора переехать? Как там Фонхоф? Соседи не досаждают? Всё еще обсуждают маленькую злобную монашку Герду?

С наилучшими пожеланиями,

Герда»