Йогги получал пенсию 4-го разряда; однажды он по пьяни выпрыгнул из окна; да, выпрыгнул, с улыбкой на лице; может быть, он думал, что окно в метре от земли, как у него дома; но он был у своего коллеги Вегге, поэта, и пролетел много метров; все у него было сломано, уцелела только голова. С тех пор он ужасно хромал, с каждым годом все ужаснее, но он работал, мыл стаканы в пивной. До этого он мыл окна, был настоящим профессионалом; того несчастного случая просто не должно было произойти, он же должен был заметить изнутри, что оно далеко от земли, наконец, об этом можно было судить по виду из окна: слева видны были пологие, синие холмы за парком. Справа, на другой стороне улицы, какой-то старик несколько раз в день подводил свою больную жену к узкому окну, посмотреть на улицу. К моменту несчастного случая они стояли у окна, как прикованные; старый господин поддерживал жену под руку, а она была еще бледнее, чем обычно, когда Йогги просвистел на улицу.
Йогги много ездит на трамвае; у него льготный билет. Особенно любит он ездить по третьему маршруту; на нем водитель звонит каждый раз, когда трамвай громыхает через перекресток, где стоит на посту милая регулировщица; она улыбается и на секунду опускает руки, которые указывают путь.
Вегге, коллега Йогги, теперь живет в доме за тремя аэродромами: земля там красная, а у крестьянина, которому принадлежит домик, на стене нарисованы солнечные часы, пишет Вегге. Время от времени он посылает Йогги самые настоящие письма, на которые Йогги никогда не отвечает, потому что он не писатель; он вешает их на стены у себя в комнате. Вегге пишет прекрасным языком, например: «Здесь одиночество не причиняет боли». Или: «Дикая герань красная, как солнечный ожог». Да, так красиво Йогги говорить не умеет, не то что писать. Он по-прежнему много пьет: красное вино помогает от болей. Он думает, что Вегге пишет ему, потому что его все-таки немного мучает совесть, из-за того случая: в конце концов, Йогги пил его пиво, его вино, его шнапс.
Свою комнату Йогги называет ящик, и если бы прохожие повернули головы, они бы увидели матрас на полу; занавесок у него не было; по вечерам он просто закрывал ставни.
Однажды, это было спустя примерно полгода после того, как съехал Вегге, Йогги случайно узнал, что Вегге писал письма не только ему, но и Кларе, одной длинноносой девушке; в пивной, где Йогги мыл стаканы, она показывала письма подруге и прочитала: «Ты знаешь, что я Тебя люблю. Поэтому не заставляй меня ждать. Телеграммы будет достаточно».
Йогги почувствовал горячий укол в сердце; это была ревность — да, он знал, это была ревность. Вегге мог писать только ему и никому больше.
В тот вечер Йогги не сразу закрыл ставни, а подвинул к раскрытому окну стул, чего он еще никогда не делал, и посмотрел на людей, на машины, дома. На карнизе дома напротив перед закрытым окном третьего этажа сидела кошка и жалобно мяукала: наверное, люди ушли и забыли впустить животное. Она сидела на головокружительной высоте на узком камне и как будто плакала. Йогги испугался, что кошка прыгнет вниз. Он с удивлением заметил, что его глаза были полны слез.