ВВЕРХ ПО КОЛЫМЕ

После завтрака мы, пользуясь тихой погодой, продолжили наше плавание.

Большая часть маршрута была преодолена. Оставалось войти за ближайшим мысом в устье Колымы, добраться на нашей испытанной посудине до реки Пантелеихи и по ней — к стоянке экспедиции.

Легкий ветер приносил с суши терпкий аромат Колымской землицы. У подножия высоких берегов еще лежали потемневшие надувы снега, не успевшие растаять за короткое лето даже при незакатном солнце.

Мы отчалили от берега и вскоре стали огибать мыс Столбовой — отвесный, высотой более двух десятков метров обрыв. Напротив и невдалеке от него, словно часовой на посту, — стояла одинокая скала (отпрядыш), почти вдвое ниже обрыва, образуя с ним подобие ворот. На скале сидели чайки, взлетевшие при нашем приближении.

Повернувшись спиной к северу и проплыв через ворота, мы вскоре оказались в Каменной Колыме. Это — самый широкий (по сравнению с Походским и Малым Чукочьим) из устьевых рукавов. По линии моря расстояние между правым (каменным} и левым низменным, как говорят здесь, земляным берегом обширной дельты достигает сотни километров. Вверх по течению река сохраняет в общем строго южное направление, вплоть до впадения в нее Малого Анюя.

Казалось бы, и нам также следовало двигаться строго на юг. Однако очертания берега, изъеденного во многих местах напором колымской воды, отличались прихотливой изрезанностью. Сокращать расстояние, двигаясь в отдалении от берега, нам не позволяло сильное течение. Хотя мы энергично работали веслами, преодолеть встречный напор воды не удавалось. Пришлось следовать извилистым путем, огибая мыски, входя в заводи и заливчики. Этим мы во многом-увеличивали расстояние до цели, но иного пути не было.

Пройдя не более двух километров, мы добрались до обрывистого полуострова (по-местному — прилук). Течение ударяло в береговой выступ и загромоздило его наносным лесом. На полном ходу наша лодка наткнулась на кляпину — так колымчане называют замытую на речном дне корягу или жердину, торчащую под водой, подобно пике, острым концом вперед. Этим и объясняется, что она оказалась для нас незаметной. Несмотря на то что плыли мы «против воды», толчок был достаточным, чтобы лодка получила пробоину. Я кинулся вычерпывать воду, а Коравги налег на весла. Нам удалось обогнуть прилук и кое-как доплыть до глухого колена реки. В небольшом заливе вытащили лодку на берег и, опрокинув ее, наложили на пробоину заплату. До кутка залива добирались часа полтора. Проплыв еще около часа на запад, мы достигли мыса.

Над блестевшим плесом реки носились чайки, как бы качаясь в воздухе и высматривая добычу. Казалось, они любуются на свое отражение в воде. Другие птицы летали очень низко над рекой, иногда касаясь ее поверхности, и вдруг, стремительно взвиваясь кверху, роняли поддетую каплю воды, которая, сверкая на солнце, падала вниз.

Вдоль каменистого и обрывистого мыса мы двигались часа два на юго-запад и около часа на запад, пока не остановились у мыса Лаптева.

Однообразие плоского берега изредка оживляется тут его крутыми поднятиями. На одном из них стоит высокая деревянная башня — четырехгранная усеченная пирамида с квадратным основанием, увенчанная большим крестом. Эта башня (по-местному маяка), была построена в 1739 году из плавника Дмитрием Лаптевым для обозначения входа с моря в колымское устье. Тут мы и решили остановиться на ночевку.

Берег, на котором стоит башня, окружен теперь отмелями, и наша лодка то и дело шуршала по дну реки. А ведь Сарычев во время плавания с Биллингсом (в 1787 году) заметил, что Лаптев и его команда жили у этой маяки и вытаскивали на берег свой бот, — значит, раньше здесь был фарватер.

Спустя тридцать с лишним лет Ф. Врангель в отчете о работах в устье Колымы писал, что многочисленные пески в устье реки ежегодно меняют свои места. В 1909 году здесь был уже речной бар, исследованный Г. Я. Седовым.

Мне удалось засветло ознакомиться с окрестностями мыса Лаптева.

На тундровом озере плавали две крупные птицы, выделяясь вытянутой кверху длинной шеей и вальковатой формой тела с черной спиной. Это были серощекие поганки. Они словно нарядились в черные шапочки, и нижний край головного убора резко отличался от серых щек. Стараясь выбрать удобное место для наблюдения, я нечаянно наступил на сухой сучок тальника. Птицы быстро нырнули и довольно долго оставались под водой. Вынырнув на расстоянии около семидесяти-восьмидесяти метров от прежнего места, они взлетели, крича нечто вроде «кек-кек».

Приземистые дерновинки овсяницы на тундровой луговине напомнили мне прошлогодний омолонский поход и наших оленей, извлекавших зимой из разрытых снежных; траншей кустики этого злака. Олени едят овсяницу охотно: она и под снегом продолжает оставаться живой и наполовину зеленой. Привлекают оленя не безжизненно соломистые цветоносные стебли с сидящими на них листьями, а прикорневая питательная листва самого разнообразного возраста, начиная с зачаточных и кончая взрослыми.

Стойкость этой травы против морозов можно, пожалуй, сравнить только с подобным-же свойством влагалищной пушицы. Тонкие, почти волосовидные листья овсяницы, даже выкинутые из снежной ямы на поверхность снега, сохраняли свою свежесть и эластичность. Не удивительно, что олени весьма ценят такую сохранность растения и его вкусную зелень и усиленно охотятся за ней, утоляя свой голод более острой, по сравнению с лишайниками, пищей.

Когда я вернулся к палатке, Коравги, сидя у огня, ожидал меня ужинать.

С рассветом мы быстро вскочили и раздули угли в почти, угасшем костре. Пламя взвилось кверху и осветило место нашей ночевки.

От мыса Лаптева мы поднимались вверх по течению почти в южном направлении, вдоль темневшего шиферными обнажениями коренного берега. Берег этот составляет продолжение Северо-Анюйского хребта. Конец хребта — ряд изолированных округлых сопок (по-местному — камней). Отсюда и название правого берега Колымы — каменный. Теперь он полого поднимался и переходил в водораздельные просторы, где в отдалении высились Сухарновские горы.

У берегового выступа нам пришлось огибать огромный завал плавниковой древесины, принесенной сюда во время половодья из колымской тайги. Выделялся вырванный с корнем и полуприподнятый огромный тополь, почти обнаженный от коры.

Подмытый сильным течением, затрепетав предсмертной дрожью, медленно низвергается такой великан с крутояра. С обрыва падают комья вывороченной земли, и рвутся последние жилы корней. Вот великан грузно обрушился в мутные волны и, подхваченный могучим напором воды, безвольно несется вниз по реке… Куда девалась его сила? Прежде чем нагромоздить на этот завал, его не раз крутило в водоворотах, хлестало волной на перекатах и обтесывало на камнях порогов, ломая ветви.

Уносятся вниз по течению не только подмытые живые деревья, но и мертвая древесина, снимаемая ледоходом с речных кос и из боковых проток. Плавник накапливается на отмелях, но большая часть его отлагается у устья реки и на ближайшем к нему морском побережье. Мы сами видели такие навалы между Большим Барановым Камнем и рекой Раучуван.

Иногда насыщенные водой деревья, не доплыв до моря, тонут, погружаясь на дно реки вниз корнем, и как бы растут в донном песке. Такой стоячий на дне реки лесосплав иногда образует естественный частокол и может быть серьезной помехой для судоходства.

Здесь еще вспоминают случай; когда один охотник, спускаясь на барже по реке, не заметил такого стоявшего на дне большого дерева с вершиной, направленной под острым углом навстречу течению. На полном ходу баржа наткнулась, на дерево, как на огромную пику, и остановилась, быстро наполняясь водой. Охотнику еле удалось спасти семью и лишь очень малую долю промыслового добра.

Иные тонкие стволы деревьев вгоняются льдинами в грунт дна, и они, будто торчащие свай, показываются на поверхности реки, когда спадет вода.

Великое Множество плавающей древесины, ежегодно выносимое рекой в море, подхватывается течениями и южными ветрами и относится еще далее к северу — из Восточно-Сибирского моря в высокие широты Северного Ледовитого океана, где попадает в мощный поток выноса полярных льдов в сторону Гренландского моря.

В свое время наблюдения над плавником привели Ф. Нансена к мысли о возможности достичь Северного полюса на дрейфующем судне. Его «Фрам», оставшись во льдах около Новосибирских островов, спустя три года (в 1896 году) оказался у острова Шпицберген. Ствол плавника, стоймя вмерзший в лед, найден был во время дрейфа «Фрама» в апреле 1895 года почти под 86° с. ш., к северо-востоку от Земли Франца-Иосифа.

Арктическая природа во многом способствует сохранению на долгое время отложения плавника не только на поверхности земли. Древесина, попавшая в мерзлые грунты, подобно останкам ископаемых животных, сохраняется там многие сотни лет. На Ляховских островах были обнаружены на значительной глубине от поверхности большие древесные залежи. Огромные груды естественного древесного лесосплава отлагались когда-то на отмелях и впоследствии были занесены наслоениями ила и песка.


После встречи с плавником мы были вынуждены обратить серьезное внимание на нашу лодку, которая постепенно наполнялась холодной колымской водой: это напоминала о себе пробоина.

Поравнявшись с устьем ручья Глубокого, мы причалили к берегу. Ручей протекает у подошвы невысоких холмов. Его берега сложены четвертичными отложениями, и в их недрах местные люди иногда находят кости мамонта.

На берегу стояла маленькая хижина с проемом для единственного окна, кое-как заделанного кустарниковой березкой.

В хижине нас встретил местный рыбак Прохор — добрый старик со смуглым, слегка скуластым лицом.

— Искуль же это вы пришли? — спросил он.

Мы ответили. Путь, пройденный нами, заинтересовал рыбака.

— Йо, робаты! (О, ребята!) — удивился он. — Какой долгой!

У- нас завязалась беседа.

Он уроженец низовья Походской Колымы и когда-то вместе с отцом рыбачил в Малой Чукочьей виске[10]. Рыбный промысел — основное средство существования колымчан.

— Наша жизница — рыбка святая, — говорит Прохор.

Жители колымских низовий после половодья отправляются на «вешной промусол»: рыбные запасы (гоноши) у каждого за долгую зиму успели иссякнуть. Не случайно первую «уловну» рыбу называют «оживой».

У отмелого ровного берега, удобного для вытаскивания улова (у «тони»), непременно стоит летовье — хижина из плавника, зачастую без крыши, но с потолком, покрытым дерном.

Ценные местные рыбы, такие, как осетровые, долго не остаются в море. Увлекаемые могучим инстинктом продолжения рода, они подходят к устью и поднимаются против течения в верховья реки на нерест. На мелководьях с галечным дном плещутся и сверкают рыбьи свадьбы. Если на пути к своей колыбели рыбы встретят- непреодолимые преграды, то они погибнут, но назад не повернут.

В июне начинается веселое время промысла. Колымские просторы просят песни, громкого голоса. Над рекой слышится возбужденный говор, смех, выделяется звонкий, хохот колымских молодиц. По берегам разносятся ветром дымы рыбацких костров. Под шутки с лодок выгружается и заготовляется впрок добытая рыба.

Тогда здесь можно услышать и местную «проголосную андыщину» — песню, сохранившую в себе мотивы протяжных русских песен, но с неожиданными приятными чередованиями высоких и низких тонов с горловыми переливами. Поется эта песня-полуимпровизация только на понизовьях. Колымы. Среди уменьшительных и ласкательных песенных слов нередки такие, как Колымушка, Суханочка и т. п.

Вот и теперь ожидался массовый «сельдяжий промусол». Обычно эта холодолюбивая рыба появляется в устье большими косяками. Ход сельдятки (сибирской ряпушки) — осеннее богатство дельты Колымы.

Прохор, ожидая богатого улова, прибыл на тоню первым. Теперь он угощал нас ухой из свежей щуки. Щука попалась крупная: в реке она прожила восемнадцать лет. Ее «паспортом» была чешуя; взглянув на нее через сильную лупу, можно было заметить, что пластинка чешуи состоит из-темных и светлых слоев. Зимой рыба, спрятавшись на дне глубокого омута, впадает в оцепенение, ничем не питается, и у ней на чешуе образуется темный ободок из мелких клеток. Проходит зима, и на смену темному начинает появляться новый светлый поясок. Он соответствует летней поре, когда нарастают крупные клетки, опоясывающие чешую светлым ободком. Чешуя растет всю жизнь, и каждая пара слоев, темная и светлая, как бы отмечает, что прошел еще один год жизни рыбы.

По словам Прохора, сентябрьский ход сельдятки привлечет, как обычно, уйму народа. Помимо сельдятки, для рыбаков большая приманка — глубокие затишные тони, где осенью уровень воды падает, и там «пристанвается» чир. В гаком затишке Прохор в прошлом году «зачерпнул» хороший улов.

— Приехали Мы само на потух зари, торопко заметали тоню и добули три сотни чира, — рассказывал он.

Промысел сельдятки продолжается вплоть до замерзания реки.

В конце сентября в устье (а через месяц и в верховьях) начинают затягиваться льдом заливчики, затиши, тихие протоки. При дальнейшем похолодании появляются ледяные забереги. Расширяясь, они постепенно суживают русло. Но течение реки, несмотря на наступившие морозы, препятствует появлению поверхностной ледяной корки. Тогда замерзание идет не сверху, а снизу. Переохлажденная вода находит более слабое течение у самого дна реки, где и образуется внутриводный лед. Всплывает он на поверхность реки в виде так называемой шуги — рыхлой, ноздреватой массы из пластинчатых ледяных кристаллов. Нередко всплывшие льдинки приносят захваченные с собой песок и гальку.

Скопления густой шуги загружают живое течение реки и ускоряют нарастание льда. Отдельные островки льда на плесах соединяются, остаются только свободными окна воды на перекатах. Эти окна (полыньи) не замерзают в течение октября и ноября, увеличивая накопление донного льда. На местах реки с медленным течением пониже такой полыньи шуга прирастает к подводной стороне льда, покрывая ее поверхность буграми. Нередко крупные скопления густой шуги настолько забивают реку в суженных местах ее русла, что появляются ледяные плотины — зажоры.

Наконец, в октябре замерзают и полыньи, и только тонкий слой льда над ними напоминает о недавних «окнах».

Когда плесо реки затягивается молодым, но уже выдерживающим человека льдом, начинается «подледной промусоль (зимний лов рыбы из прорубей).

Чем ближе к морю, тем подледный промысел лучше. Под толщу льда сеть опускают по вырубленному топорами «корыту» — длинному откосу, проталкивая ее тонкими шестами (норилами). Сеть должна стоять поперек реки. Полярная ночь, сильные морозы и ветры вынуждают рыбаков в декабре прекратить подледный лов. Выловленная рыба превосходно сохраняется всю зиму.

— В прошлом году, — продолжал рассказывать Прохор, — в середине декабря подул полуношник (ветер с севера). Он нагнал в устье много воды. На льду появились трещины, и «низова» вода выступила из берегов, а течение повернуло в обратную сторону. Против сильного напора воды не удержались и поставленные подо льдом сети.

Рыбаку пришлось изрядно поморозиться.

— Лицо-то обольдуло, борода к ошейнику прильнулася, насилу ободрал, — пояснил он.

С воодушевлением Прохор рассказывал о весеннем пробуждении реки, когда солнце и ветры разъедают речной лед и поверх его застаиваются талые воды, как они накапливаются у устьев водотоков и потом сливаются поверх льда с озерками в ледяных низинах (на местах бывших перекатов). Вскоре подступает половодье с южных верховьев, где лед вскрывается гораздо раньше, чем в низовьях: в колымской дельте весна только началась, а в истоках опа в полном разгаре.

С резким подъемом уровня подледной воды лед выпучивается и обламывается у берегов. Ближе к середине реки он остается почти нетронутым, но, разделенный кое-где водяными полосами, медленно приходит в движение. Река еще не в состоянии сломать огромные поля толстого (нередко до полутора метров) льда, и они плывут вниз по течению.

Пройдя широкий плес и встретив на своем пути суженную часть долины (особенно на повороте реки), льды останавливаются и, нагромождаясь, выпирают на берега, срезая прибрежный лес. Тогда в русле образуется затор, а вдоль разрушенных берегов поднимаются высокие ледяные валы.

При большой мощности льда и резких перегибах дна реки между плесами и перекатами образование заторов неизбежно. Река, остановленная преградой, выступает из еще не обсохших берегов. Вода, играючи, обтекает прибрежную заимку, а крайние хижины, словно собираясь плыть, уже стоят «по пояс» в воде.

Дед Прохор однажды был очевидцем давнего, поразившего его воображение наводнения. Вода устремилась на расположенный на острове Нижне-Колымск и соединилась с лежащим к северу озером. Вместо суши образовались широкие водные просторы. Над ними торчали кровли домиков. Наводнение произошло настолько внезапно, что жители едва успели взобраться на плоские крыши и отсиживались там несколько дней, оттуда же они закидывали сети и ловили рыбу.

О стихийной силе колымских наводнений свидетельствует и такой исторический факт.

Зимой 1820 года участник полярной экспедиции Ф. Врангеля мичман Ф. Ф. Матюшкин, готовясь в Ниже-Колымске к предстоящему маршруту на север, выехал на собачьей упряжке в Западно-Колымскую лесотундру. Собаки доставили ездока на опушку редколесья. Вдруг впереди, среди темновато-серых стволов деревьев, возникли какие-то огромные темные силуэты. Когда мичман направил собачью упряжку в ту сторону, он, не веря своим глазам, стал различать… корабли. Да, это действительно были корабли: один большой, другой поменьше. Привязав упряжку к дереву, Матюшкин направился осматривать находку. Оба корабля почти не носили следов разрушения. На корме их он прочел слова «Пал…» и — «… шна».

Мичман вспомнил историю полярной экспедиции Биллингса — Сарычева (1785–1792 годы) и восстановил в памяти оба названия. Перед ним были корабли этой экспедиции: «Паллас» и «Ясашна». Оказывается, эти суда, стоявшие у Средне Колымска, были подхвачены сильным весенним наводнением и сорваны с якорей. Их так вместе и понесло по реке и уже у Нижне-Колымска оттащило быстрым течением далеко в лесотундру. На спаде наводнения они зацепились за стволы лиственниц и остались на месте в том положении, в котором обнаружил их мичман.

Такова грозная стихия колымских наводнений, осложненных ледяными заторами.

В этом году Колыма, как заметил Прохор, вскрылась в своем устье девятнадцатого июня, и пришла «ледова вода».

Привлекательна на реке пора бурного весеннего половодья, когда лед прошел, и местность до неузнаваемости меняется (в понизовье это обычно бывает в конце июня). Русло, несмотря на незакатное солнце, почти не различается: перед вами — огромная бурлящая стихия. Течение то быстрое, то, ближе к берегам, медленное. Над затопленными тальниками изжелта-бурая вода непрерывно рябит.

Вслед за окончанием ледохода уровень воды все еще повышается (продолжается таяние снегов), и проносится «большая сила» вольной воды. Позднее она начинает быстро спадать. Реку питают лишь изредка выпадающие дожди да таяние наледей и древних ископаемых льдов (в низовьях).

К копну июля река доходит до летней межени — вода убывает почти наполовину. Иногда, казалось бы без видимых причин, возникает внезапный подъем воды. Эго напоминает о себе соседнее с рекой озеро. Оно прорывает перемычку, отделяющую его от реки, и вся озерная вода устремляется в реку. Изредка, как говорит Прохор, «задурит земляная река» — разольется какой-нибудь большой приток Колымы — опять виновата «прорва» и озерная вода.

В августе продолжается таяние льдов и снега, а после дождей образуется паводок (па две-три недели).

К концу августа уровень речной воды снова медленно опускается, вплоть до замерзания реки.

— Река наша глубока, — сказал рыбак, — но образует много осередышей (низких заливных островков), мелей, ежегодно меняющих свое направление, стрелок и песчаных кос. Капитанам пароходов надо быть начеку. Водяная дорога отличается большим непостоянством. Когда ветер нагоняет с моря воду, для речных судов становится небезопасным плавание от Омолона до устья Колымы.

Прохор, как и все понизовики, рассказывал своеобразным говором. Так, услышав, что я назвал его русским, он сказал:

— Какие мы юсские, мы койымской найод!

В колымском наречии сохранилось много старинных слов и оборотов еще с тех пор, когда более чем три века назад сюда пришли казаки-землепроходцы «подводить чукотскую землицу под высокую руку русского царя» и построили Нижне-Колымский острог (1644 год). Потомки их обжили эти берега и породнились с местными народностями. У русоволосого колымчанина со светлыми глазами тут можно встретить скуластость, узкие глаза и редкую растительность на подбородке, как у якута или иного предка, выходца из тундры или северной тайги.

И все же, несмотря на некоторые заимствования из якутского и юкагирского языков, колымчане не утратили своей русской речи с ее «сладкоязычием». Звуки Р и Л тут вовсе пеупотребнмы, а Ч, Ш, Щ, Ж часто заменяются Ц, С, З. Вместо слова «пришла» тут непременно скажут «пьисья».

Рассказывал Прохор с большим увлечением. Чувствовалось, что в нем еще живет юная душа рыбака, влюбленного в природу Колымской землицы.

На следующее утро дул северо-восточный ветер. Морской «рассол» (так называют здесь океанскую воду) пригнал к нашему берегу несколько «пузырей» — медуз розоватого оттенка с красноватыми прожилками. В долине медленно и невысоко над землей летала большая птица. Иногда опа замедляла полет и, приостанавливаясь в воздухе, «тряслась» на месте, высматривая добычу. Вот она уселась на одинокий береговой утес. Мне удалось «поймать» ее в бинокль. На бледно-буроватом оперении у нее слегка выделялись темные полоски на голове и белесой груди. Рассмотреть ее лучше не удалось: она взлетела с протяжным свистом. Это был молодой мохноногий канюк.

При расставании Прохор спросил:

— Правда ли, что наш колымский чукучан водится на всем свете только в одной Колыме?

Сибирский чукучан (катостомус), нерестующий в июне на быстринах с галечниковым дном, и в самом деле оригинальный обитатель реки. Это единственный вид, населяющий в пашей стране Яну, Индигирку и другие реки далее на восток. Но, помимо Восточной Сибири, он живет и в Китае и в Северной Америке. Мне показалось, что Прохор, узнав об этом, немножко огорчился: он гордился родной рекой, и ему хотелось остаться уверенным в том, что в пей живут особенные, нигде не виданные рыбы.

Мы отчалили и, следуя извилинам берега, продолжали подниматься вверх по реке.

Для тяги лодок против течения тут иногда используют собак. Животные отлично справляются с таким бурлацким делом. Если на пути встречают устье притока, то по одному слову хозяина собаки переплывают на другой берег и продолжают свою работу.

Посредине реки виднелись острова (в дельте реки их много). Ближайший из них вытянулся вдоль русла не менее чем на километр.

Проплыв около часа вдоль берега на юг от Глубокого ручья и потом свыше десятка километров на юго-запад, мы, обогнув мыс, причалили к заимке Сухарной.

Сухарная — самая северная заимка, хотя моря оттуда уже не видно. Расположена она у подошвы холма. Десятка полтора приземистых промысловых избушек вытянуты в один ряд вдоль реки. Построенные из плавника, они напоминают амбарчики. Вместо крыши — потолок, заваленный сверху толстым слоем земли. Но, несмотря на тесноту, избушки привлекают к себе много предприимчивых людей. Здесь самый знаменитый для всего понизовья Колымы подледный промысел рыбы.

Обычно колымские заимки расположены на высокой террасе реки. Перед ними находится пологий пляж, где летом во время рыбного промысла стоят лодки и сушатся сети.

Осенью население заимок возвращается (или, как тут говорят, кочует) домой. Тогда с высоких жердей (быгальниц) снимают последнюю юколу. Лишь несколько человек остается для позднего подледного промысла.



Мох исландский


За избушками Сухарной на северо-востоке — ряд обнаженных холмов да унылая тундра с редко встречающимися лишайниками (исландский мох и др.). Взберешься на холм, и вдали видны суровые горбы горных массивов с подъемами в виде ступенеобразных террас и крутые, резко очерченные вершины (так называемые «воронцы») Сухарнов-ских сопок, на которых даже зимой не держится снег.

Тундра становилась еще более молчаливой. Жизнь не затихала только у озер и речек. У говорливых струй воды чаще, чем на междуречьях, слышались птичьи голоса.

Лето уходило.

Выпавший ночью иней утром растаял. На растениях появились водяные капли. Под солнцем они светились и казались сверкающими самоцветами.

Высоко в небе послышались голоса пролетавших гусей. На лету они перестроились: сначала летели клином, а теперь их строй напоминал длинную провисавшую нитку с нанизанными на ней бусами.

Для птиц Колыма — основная, превосходно заметная с воздуха дорога. Тут пролегает большой пролетный путь. Птицы летели на юг и днем и ночью.

Вот в отдалении поднялся гусь-вожак и, мало-помалу набирая высоту, увлек за собой других птиц. В воздухе стая выравнивалась. Ее догоняли гуси, летевшие с боковых направлений. Вскоре все они оказались далеко на юге и скрылись из поля зрения.

Помогает ли им лететь сегодня попутный ветер? Несомненно, помогает. Как только птица взлетела, к скорости ее полета прибавляется скорость попутного воздушного потока. Встречный же ветер задерживает полет птицы. Только при взлете, когда она еще не имеет собственной скорости, ей нужен встречный поток воздуха так же, как оп необходим и при посадке.

Коравги, глядя на пролетавшие стаи, сказал, что, как ни много истребляет каждый охотник гусей и иных пернатых, они живут, воспроизводят потомство и вот теперь улетают со своими повзрослевшими выводками, чтобы снова вернуться сюда весной. Коравги радовался: жизнь торжествует!

После полудня ветер переменился, и мы продолжали подниматься вверх по реке, держа направление на юго-запад. Так мы плыли примерно свыше трех километров, пока не начали огибать небольшой выступ берега. Вдали выделялся мыс, где расположена заимка Шалаурова. Однако прошло не менее двух часов, пока мы добрались до заимки при встречном ветре и набегавшей на лодку быстрине.

Заимка находится на месте зимовья одного из — первых русских мореходов — Шалаурова, чьим именем назван мыс на Чукотском побережье.

На небольших судах Никита Шалауров совершил два плавания, пытаясь найти северо-восточный проход в Тихий океан. Второе плавание (в 1764 году) закончилось катастрофой: судно затерло во льдах и выбросило на берег. Сам же он со своими спутниками погиб во время вынужденной зимовки. Составленная Шалауровым карта северо-востока Сибири для того времени отличалась точностью, на ней показана неизвестная тогда земля, совпадающая с современным положением острова Врангеля.

Из-за туч выскользнуло солнце и не торопясь скрылось за черту горизонта. На востоке в зеленоватом сумраке показалось зарево, словно там горел корабль, — это поднималась огромная желтовато-розовая луна.

Ночью подморозило. Вокруг стояла удивительная тишина, словно заполярная природа притаилась в ожидании важных перемен.

Тихое утро встретило нас свежей порошей. И кустарники, и травы, и мхи — все поседело. Венчики раскрывшихся цветков ночью промерзли. По хрусту тонкого ледка под ногой, по легкой бодрости во всем теле угадывалась поступь осени, вступившей нынче в своей северный терем. Словно поеживаясь от холода, над водой слегка вздрагивала озябшая веточка тальника.

Двухмесячное лето с немеркнувшим солнечным светом, но с постоянной угрозой заморозка промелькнуло, как сон. Солнце едва успело согреть поверхность земли, а на глубине над вечно мерзлыми грунтами опять стыла талая почва, готовая в ближайшем времени снова оказаться в ледяных оковах.

Наши глаза еще не успели привыкнуть к однообразной белизне. Окрестности настолько изменились, что казались незнакомыми. Коравги говорит, что звери даже спустя несколько дней после первого снега не решаются оставить тех убежищ, где их застал снегопад, пока не оглядятся и не освоятся с новым видом окружающей местности.

В затишке залива обозначились первые забереги — очень тонкие, еще сохранившие следы кристаллических игл. Едва мы притронулись к лодке, послышался звон, словно от разбиваемого стекла.

День обещал быть теплым. Высоко над землей появился хоровод легких как дым облаков. Ярко светило солнце, и под его лучами снова оживилась оцепеневшая утром жизнь.

Ледышки запоздалых цветов ясколки, камнеломки и других трав оттаяли. Некоторые арктические растения нередко уходят под снег в цвету или с недозревшими семенами. Семена дозревают под снегом и с наступлением весны не теряют всхожести. Но почти все цветки к весне прекращают жизнедеятельность и погибают.

Садясь в лодку, мы обратили внимание на приречный ивняк. На его обнаженном корне нависла над рекой сосулька. Солнце уже «тронуло» сосульку: на самом конце ее висела сверкавшая, словно бриллиант, капля воды. Над рекой появились чайки: они взлетали, кружились и трепетали на одном месте, словно радовались уходу заморозка.


Из Шалаурова продолжали двигаться на веслах в юго-западном направлении. Теперь мы плыли вдоль песчаного берега, быстро уходящего в глубину. Невдалеке от этой «приглубой тони», на южной стороне косы Шалаурова, стояла одинокая избушка. Она такая же нежилая, как и другие промысловые «балаганы» и заимки колымского понизовья, оживающие только во время рыбного промысла и потом снова забрасываемые в ожидании очередного заезда рыбаков.

Часа два мы гребли на юго-запад от косы Шалаурова, пока не достигли обрывающихся в реку отрогов Северо-Анюйского хребта. Отроги сменились земляным берегом, а к югу от устья ручья расположилась заимка Мартышкино.

Мы остановились здесь, чтобы приладить парус: подул попутный ветер. Под парусом дело пошло веселей, осталось позади еще с десяток километров и два мыса, но извилины берега заставляли нас часто менять направление.

В единственной избушке заимки Аспидной нашли рыбака Архипа Бережного. Его прельстила удобная для промысла ближайшая тоня — ровная, без единого донного бугра отмель, переходящая в такой же низкий (лайдовый) берег. К нашему прибытию он «добул» десяток сельдей, трех получирков и одну «костерку» — небольшого осетра. «Добулые» рыбы еще шевелили жабрами, лежа в круглой корзине (пестери) из ивовых прутьев.

Архип рассказал нам, что весной по большой воде он поймал около мыса восемнадцать нельм (вострух). Крупная воструха «взыгралась», пришлось ударить ее колотушкой по голове, и опа затихла. Смирным оказался карась с косыми глазами. Рыбаку попалось тогда удобное место: наполовину отбитая утесом речная струя поворачивала назад и текла в обратную сторону. Но летом «вода упала, улова обсохла и потеряла свою силу».

Архип подтвердил слова Прохора о том, что скоро надо ожидать «дивно» (много) сельдятки.

Рыбак оказался не таким говоруном («баюном»), — как Прохор. Молчажливой — так называют колымчане неразговорчивых людей. Он часто попыхивал трубкой, набитой табаком, перемешанным для ослабления крепости со скобленым «дерьвом».

Вечером Архип поглядел на небо и сказал, что ветер тянет «па мороку».

Пасмурное (морочпое) утро было невесело. Хмурых дней тут гораздо больше, чем ясных, хотя в июне — июле стоит неплохая погода. Теперь с севера надвинулась «мороса» — мельчайший дождь, похожий на туман.

Мороса застала нас в пути: часа три мы плыли, пока не добрались до заимки Крутая Дресьва.

Каменная Колыма омывает на западе большой, по очень низменный остров Мархаяповский — до него от нашего берега было не менее четырех километров. Этот самый северный, свыше десятка километров ширины, остров дельты простирается до моря. Отделяет он Каменную Колыму от Походской, или Средней Колымы.

Между тем погода ухудшилась: мороса перешла в крупный дождь, и мы вынуждены были причалить. Заимка оказалась безлюдной. Избушка — без кровли, через земляной потолок протекала вода.

Ставили палатку под дождем.

Пасмурная погода продолжалась и на следующее утро. Начал моросить дождь, оп шел все сильнее, пока не превратился в ливень. Около девяти часов дождь прекратился и потом уже не возобновлялся. Но солнце напрасно силилось прорваться сквозь низко нависшие тучи.

Мы приладили парус и, пользуясь попутным ветром, пустились в плавание.

Мархаяновский остров все еще маячил на западе. Под парусом нам удалось проплыть не менее шестнадцати километров, прежде чем достигнуть мыса Каменного. Нельзя было упускать попутного ветра, подгонявшего наше суденышко, хотя и нужна была остановка: впервые после тундры мы увидели на берегу два небольших деревца, далеко отстоявших друг от друга.

Появилась даурская лиственница. У колымчан она пользуется неизменной симпатией, особенно ранней весной, когда ее пахучие почки начинают «припухать».

К берегу снова подступили каменистые отроги Северо-Анюйского хребта. Вдоль них мы плыли не менее двух часов на юго-восток, потом еще километров восемь, пока пе преодолели береговую каемку залива и не добрались до мыса Красного и устья речки Краснушки. Примерно на этой широте против мыса в дельте Колымы все еще виднелся обширный остров Мархаяновский. Восточная его окраина вдавалась в реку, где была заимка Край Лесов.

Лиственничное редколесье на левом берегу Колымы пропадает между заимками Черпоусово и Походской. Здесь же, невдалеке от нас, мы видели одинокие лиственницы, разобщенные большими травянисто-кустаринчковыми полянами тундры.

После безлесных тундровых просторов эти деревья невольно привлекали наше внимание. Отсюда в долине Колымы начинались лиственничные редколесья — мы находились на их северном рубеже. На северной границе распространения лиственницы нам удалось побывать, в июне, когда мы искали лес в долине реки Медвежьей.

Если предел лесов к востоку от Колымы находится под прикрытием Севере-Анюйского хребта, то в самой долине, расположенной в направлении с севера на юг, арктические ветры, не встречая никаких преград, несутся с необыкновенной силой и стремительностью, яростно нападая на передовых лесных разведчиков. Пригнув свои вершины, разведчики эти прорывались сквозь снежную пургу и лютую стужу, стремясь проникнуть к Восточно-Сибирскому морю. Деревья потеряли ветви, простертые на север, и теперь вместе со своими поникшими в южную сторону вершинами напоминали приспущенные флаги.

Одна из таких флагообразных лиственниц лежала наполовину вывернутая из земли. Глядя на обнаженные корни, нетрудно было уяснить, что они располагаются в почве горизонтально, на небольшой глубине, над броней вечной мерзлоты.

Корни деревьев в таких лесотундровых рединах распространяются в стороны от ствола на расстояния, в два-три раза превосходящие высоту дерева. При таком строении корневой системы увеличивается площадь питательного почвенного слоя, что в условиях бедности лесотундровых почв имеет важное значение. В то же время распространение лиственничных корней далеко во все стороны от корневой шейки — одна из основных причин разреженности древостоя в предтундровых рединах.

На первых порах жизни у молодой лиственницы образуется стержневой корень. В дальнейшем он отмирает, по усиленно развиваются боковые корни. Видимо, лиственница, приспосабливаясь в течение длительного времени к суровым условиям предтундровой жизни, развивает боковые корпи в поверхностном слое почвы с большей энергией, чем стержневой.

На коре лиственницы, упавшей под напором ветра-низовика, выделялись оранжево-желтые слоевища цетрарии. Извилистые лопасти лишайника были приподняты своими верхушками над корой дерева и потому казались кустиками.

Наше внимание привлек сгиб ствола дерева-флага. Подвергаясь продолжительному одностороннему воздействию северного ветра, ствол наклонился в подветренную сторону. Распилив ножовкой место сгиба, мы смогли увидеть интересную особенность древесины. На выпуклой стороне ствола кольца годичного прироста развились слабо и были очень узкими: клетки при наклоне дерева испытывали растяжение. На противоположной, вогнутой стороне, наоборот, кольца прироста оказались более широкими, хотя клетки испытывали давление, которое стремилось их смять; здесь образовалась так называемая креневая древесина (по-местному — крень). Поперечное сечение ствола в месте сгиба получилось не округлым, а продолговатым, что содействовало большей стойкости дерева.

Мы оглянулись вокруг. Несмотря на флагообразность деревьев, здесь не было криволесья, присущего европейской (в частности, Большеземельской) тундре. Правда, деревья не отличались высоким ростом (пять-семь метров), по имели вполне здоровый вид. Они широко раскинулись на предоставленных им природой просторах — одно дерево отстояло от другого на десятки метров.

Сочетание лесных и тундровых сообществ, а также развитие особой разновидности леса — редколесья — были наиболее заметными признаками колымской лесотундры. И мне невольно вспоминались первые островки лиственницы на Таймырском севере, а также Большеземельская лесотундра, где очень своеобразны (особенно зимой) одиночные ели и небольшие ельники, даже на водоразделах тяготеющие к долинам рек.

Внезапный порыв ветра заставил затрепетать отживающие соломины овсяницевидной арктагростис и высокие стебли костра Ричардсона.

С каждым утренником тощая березка все более рудела, а тальники напоминали окраской листьев кожуру лимона.

Синеватые, с восковым налетом ягоды голубики приготовились отдать человеку обильный урожай, нередко уходящий под снег, — на радость первым казаркам и гуменникам, прилетающим сюда ранней весной, когда еще не появилась первая зелень.

На луговинном покате к озерку стояли травянистые былья северной рябинки (пижмы). Рядом виднелись плотные дерновины северного луговика и эндемика — вейника колымского с его узкими, негустыми метелками. Раскинутые на моховом покрове лишайники — клядония оленья, клядония клювовидная, клядония измененная и иные, лишенные корового слоя, видимо, надежно защищены тут снегом от зимних морозов, ветровой шлифовки и излишней испаряемости.

Вечером Коравги поднес мне былинку бореального подмаренника и заявил, что эта трава помогает людям от ломоты в суставах и костях.

Ночью я вышел из палатки. В ясном небе различалась даже маленькая звездочка около предпоследней звезды в ручке Большой Медведицы. Над южной стороной горизонта виднелись сияющие звезды, среди которых ярко выделялось созвездие Ориона.

Проснулись мы с Коравги спозаранку. До отправления в путь мне не терпелось ознакомиться с окрестностями крайнего северного предела жизни даурской лиственницы.

На расстоянии получасового пути от лодки встретилось озерко, поросшее по берегам хвощом-гусятником. Из-за кустов тальника удалось разглядеть на поверхности годы небольшого кулика-гаршнепа. Вид его черной с ржавыми пестринами спины напомнил воспетое Пушкиным озеро Маленек в окрестностях села Михайловского, где я впервые увидел кулика. Встретить эту миниатюрную птицу (размером с жаворонка) в средних широтах не так-то просто: держится она обычно в одиночку и скрытно, иногда вылетая на кормежку лишь вечером.

Гаршнеп подпустил меня на близкое расстояние. В бинокль превосходно различались его длинноватый клюв и черно окрашенный верх головы с рыжеватыми крапинками. Но задняя темно-красная часть спины казалась поблекшей. Не обращая на меня никакого внимания, птица еще два раза клюнула (опа кормилась у илистого берега) и, не торопясь, взлетела. Крик у нее мягкий, чуть глуховатый, напоминающий созвучие «пшак-пшак».

Когда солнце пригрело сильней, мы начали работать веслами, и от устья реки плыли часа два на юг, а потом столько же на запад и, наконец, достигли мыса Егорьича. Оставив мыс за спиной, взяли направление на Камень Егорьича. Но прежде чем туда добраться, километра три продвигались южнее мыса до устья речки Каменки, а оттуда, не меняя курса, преодолели такое же расстояние, пока не подплыли к Камню. Его подножие заселяли редкие лиственницы, две из них забрались на склон горы. На гольцовой вершине различалась группа полуразвалившихся кекуров, один из них напоминал своим видом огромный восклицательный знак.

Располагаясь на ночевку, мы поставили лодку в небольшой залив. Коравги поведал, что Камень имеет на вершине глубокую впадину, окруженную столбовидными утесами. Там находится гнездо «огненной птицы»: она спит в горе с давних пор. Такова чукотская легенда. Возможно, что Камень и был когда-то вулканом, и легенда — отголосок давно минувшей жизни горы.

Другое загадочное место находится в этом крае на Южно-Анюйском хребте, в долине Каменной реки (по-ламутски — Монин), близ устья которой мы прошли полярной ночью, возвращаясь с омолонского похода. Эта долина давно удивляла местных жителей весьма странным видом. Летом на зеленом фоне водораздельных светлых лиственничных лесов она выделяется своим черным цветом. Дно долины частично загромождено темными глыбами горных пород. В верховьях реки возвышается огромный конус горы, на вершине ее есть также глубокая впадина.

Однажды Коравги разыскивал там ламутское стойбище и еле выбрался оттуда: кормовища для оленей оказались скудными. На темно окрашенных горных породах, слагающих дно и склоны долины Каменной реки, почти ничего не росло. Среди охотников-ламутов живет легенда, будто в истоках реки находится вход в подземный мир, откуда вырывается дым и пламя.


В окрестностях Камня Егорьича осенние растения доживали свои последние дни. Большинство трав поблекло, и только мхи привлекали внимание то зелеными, то ржавыми пятнами. Брусника принесла обильный урожай, ее сладкие с приятным привкусом ягоды природа щедро предоставляла на потребу каждому: была бы лишь охота собирать. Но заготовлять ее почти некому, и опа остается достоянием птиц или остается на месте, вызревая более сладкой, чем на юге.

Подойдя к брусничному взгорку, издали манившему своим темно-красным обличьем, я увидел бекаса.

В дельте реки этой дичи, как говорят колымчане, — уйма. Правда, бекас невелик (с трехнедельного цыпленка). Очень длинный прямой клюв делает его похожим на вальдшнепа. При моем приближении бекас затаился и как бы прижался к земле: различалась лишь его буровато-желтая спина и более темная голова. Потом он вдруг полетел, переваливаясь с боку на бок и покрякивая.

От Камня Егорьнча, минуя устье Филипповки, мы спустились на юг и, проплыв около часа, поравнялись с заимкой Петушок. Ярко светило солнце, по-прежнему было безветренно, слышалось курлыканье отлетающих журавлей.

Свыше четырех часов потребовалось нам, чтобы продвинуться от Каменного мыса на юго-восток и, следуя извилинам берега, повернуть на юго-запад, пока не добрались до выступа каменного берега — мыса Первого. За день нам пришлось немало поработать веслами, и теперь напоминала о себе усталость. Решили вытащить лодку на берег и поставить палатку, выбрав укромное место.

Ночью было сыро, а утро встретило нас таким густым туманом, что его, как говорят моряки, можно было резать ножом. Вехи и иные береговые приметы, помогающие речному судоходству, — все окуталось в этот день плотной туманной пеленой.

Июль и август на Колыме — пора частых туманов. Река, текущая с юга на север, песет большие запасы тепла. В ее дельте летом преобладают ветры северных направлений, приносящие холодный арктический воздух. При соприкосновении с ним теплых вод образование туманов неизбежно. В такие дни плавание по реке сопряжено с опасностью, и нередко суда теряют драгоценное время на вынужденные стоянки. А ведь навигация длится не более двух-трех месяцев, — значит дорог каждый час.

Некоторые суда плавают и в тумане, пользуясь наметкой — длинным шестом с делениями для определения глубины. Наметка помогает рулевому. Встречаются на реке узкие перекаты с крутыми поворотами. Малейшая оплошность, сойдешь немного в сторону — и судно на мели. А ведь за ним обычно тянется на буксире караван нагруженных барж. Судно пробирается в тумане медленно (не более трех-четырех километров в час), готовое при встрече с мелью дать в любую минуту полный ход назад.

С реки донесся протяжный гудок парохода. Эхо гудка прокатилось по колымскому простору и замерло в нагорной стороне.

В полдень подул ветерок. Мелкие капельки воды, словно пылинки, в изобилии носились в воздухе и как бы клубились, превращаясь в слегка редеющую пелену. Крошечные пузырьки воды оседали на листьях тальников и других 206 растений. Вдруг сквозь туман прорвался луч солнца. Пузырьки воды, сливаясь, превратились в капли.

Нашим взорам открылся, наконец, весь берег, а вскоре показалась и река.

Мы заторопились и отчалили, нам сопутствовал ветер. При встречном течении этот ветер всегда поднимает крупные волны. Под парусом наша лодка заметно подвигалась вперед. За девять часов плавания мы много раз меняли направление. В лодку то и дело брызгало холодной водой, ветер срывал гребешки волн. Руки у нас были свободны, и вода усиленно вычерпывалась. Вечером нас подтащило к мысу Толстому с лиственницами на скалах.

Осень в этом году холодная, ранняя. Никак не сравнишь ее с прошлогодним затяжным бабьим летом. И воздух, и обширные дали колымского горного правобережья серебристо-прозрачны, словно покрыты тонким ледком.

За целый день мы изрядно продрогли. Коравги догадался использовать остатки пшеничной муки и сливочного масла и сварил старинную похлебку — подобие жидкой мучной каши. После ужина сразу же залезли в спальные мешки, договорившись, что завтра встанем пораньше. Ночью появилось первое полярное сияние: северная часть небосвода светилась рассеянным светом и напоминала утреннюю зарю. Вскоре «заря» казалась уже зеленовато-желтой, а потом появились фиолетовые и красноватые оттенки.

Спозаранку двинулись на юго-запад и часа через три подплывали к высокому берегу со слоистыми обнажениями темно-красной и зеленой глины.

Перед нами — Кресты Колымские (Нижние Кресты).

Прошло еще не более часа, и мы вошли в устье Пантелеи-хи. Низовья Колымы остались позади.

Загрузка...