Под солнцем Севера

В АРКТИЧЕСКОЕ ПЛАВАНИЕ

Утром двадцатого июля мы отчалили от берега моря и дружными взмахами весел направили лодку на запад. Теперь мы не зависели от оленей — любителей ночной прохлады — и могли работать днем, хотя солнце по-прежнему светило без передышки.

Наша главная задача заключалась в обследовании десяти-двадцатикилометровой полосы арктической тундры, протянувшейся вдоль побережья моря вплоть до устья Колымы. Полоса эта занята лучшими в районе летними оленьими пастбищами, и нам, как и раньше, предстояло изучить и закартировать ее растительность.

Продвижению вдоль берега мешал встречный ветер, а во второй половине дня надвинулся туман. Проплыв не более десятка километров, мы вынуждены были пристать к берегу.

Пока ставили палатку, туман рассеялся. У ближайшего озера удалось подстрелить двух уток. Тундровые озера дают возможность не только охотнику, но и просто любителю природы находить немало водоплавающей дичи.

Утки обычно объединяются в большую стаю. Благодаря этому они могут своевременно избежать опасности: из стаи хоть одна птица, заметив или услышав что-нибудь тревожное, подаст знак взлететь остальным.

В тундровых просторах утки и иная разнообразная дичь подвергаются гораздо меньшей опасности, чем, например, в Подмосковье, где нередко можно увидеть встревоженных птиц, стремительно несущихся с одного конца озера на другой. Только после неоднократных круговых полетов над подходящим укромным местом они опускаются, да и то не на середину чистого плеса, а на травянистые прибрежья.

Не удивительно, что почти безлюдное тундровое раздолье привлекает всякую пернатую живность.

Уток изжарили на костре — получился превосходный ужин. Поздно вечером засыпали мы под шум морских волн, набегавших на песчаный берег. Утром ветер настолько усилился, что пришлось оттащить лодку подальше от воды.

Приподнятые части берега, слегка наклоненные к морю, покрыты здесь разреженными луговинами. На них преобладала, помимо обертковидной осоки, морская бескильница — сизоватое растение с длинными побегами и сжатым соцветием-метелкой. — Такой же поклонницей океана оказалась и маленькая, чуть поменьше спички, холодолюбивая фиппсия с цветками, собранными в короткое соцветие-метелку. Еще два года назад я собирал это растение на побережье Карского моря: его также привлекают арктические окраины нашей страны.

Тут же прижился и крошечный лютик-пигмей. Его одиночный стебель был слегка согнут навстречу морским волнам. Несмотря на свою незаметность, пигмей-лютик и фиппсия — потомки древнеарктических видов, обитавших на местах, часто заносимых снегом. Яркими белыми ромашками красовался арктический нивяник.

Коравги рассказал, что свежевыжатый сок листьев растущей здесь ложечницы местные люди употребляют как проверенное целебное средство от скорбута (цинги). Рядом с ложечной травой скромно приютился холодный дряквенник с поникшими темно-розовыми цветками (после сушки они изменили свою окраску и стали фиолетовыми).

На песчаных дюнообразных гривах морского побережья поселился мохнатый колосняк. Этот невысокий (по колено) злак с толстоватыми соломинами, покрытыми под колосьями густыми мягкими волосками, растет отдельными куртинами.

Группировки мохнатого колосняка остановились у подошвы дюнного вала, уступая место мокрым низинным осочникам, где преобладала зеленехонькая осока (станс). Своим изумительным обилием она очень убедительно подтверждала известную полярникам истину, что каждый вид в Арктике представлен множеством единичных растений (особей). Заболоченные осоковые луга, удаляясь от моря, подступали непосредственно к тундровым приозерным зарослям арктофилы.

На еле заметном повышении среди болотистой равнины встретились тощие дерновинки малоцветковой зубровки с ее узким продолговатым соцветием и арктический мятлик. Для этих злаков — коренных обитателей тундры — исходной была позднетретичная флора арктических болот. — Оба они входят в состав основной группы древнеарктических видов, отчетливо различаемых в современной тундровой флоре. Мы бережно взяли их в гербарий, где уже находились другие, ранее собранные виды арктической группы растений: арктофила и дюпонция, беринговская ясколка и снеговой лютик, арктический щавель и полярная ива, широколистная арктагростис и иные. Все они сформировались в раннечетвертичное время в тех местностях Арктики, где не было ледников.

Ледниковое кольцо вокруг полюса наиболее широким и мощным было в Приатлантической Европе и Америке. Здесь же, на этом крайнем северо-востоке Азии, оно суживалось и не было сплошным, прерываясь почти свободными от льдов пространствами Чукотки.

Отсутствие сплошных ледниковых покровов способствовало сохранению обитавших здесь древних «старожилов» флоры (отчасти пережили на месте ледниковое время и преобладающие теперь кочкарные тундры).

Позднее арктические виды как коренные обитатели широко расселились и заняли обширные, освобожденные от ледников просторы Крайнего Севера, включая и острова Северного Ледовитого океана.

На прибрежном мелководье озера скользила по поверхности воды неразлучная чета плосконосых плавунчиков (куликов). Вот они остановились в затишке, у зеленой стены злаков, и, кружась на одном месте* замутили воду; затем, быстро наклонившись, чем-то поживились. Возможно, это были мелкие водные животные, втянутые в водоворот и поднятые на поверхность воды. Плавая, кулички нередко касались друг друга, и даже при неожиданных поворотах они следовали один за другим.

С холма сбежала по своей тропке евражка и остановилась на задних лапах, подергивая хвостиком. Так она обычно сидит над входом в нору и подолгу глядит вдаль. Когда ее безмятежность нарушена, она вытягивается, словно на цыпочках, и подает голос, а если угрожает опасность, то быстро скрывается. Вот она кинулась к входному отверстию, выражая свое недовольство своеобразным скрипучим стрекотанием «тирруп-тирруп».

Бывает, что она попадает не в свою норку, а к соседке — не беда! Живут зверьки колониями, и все подземные гнездовища соединены лабиринтом внутренних переходов. Свое многокамерное жилище евражка часто устраивает по прогретым солнцем склонам, способствуя проветриванию почвы.

На выброшенной из норы земле превосходно росли вейники и лапчатка выемчатая, камчатские одуванчики и арктический щавель с приземистыми темно-коричневыми, стеблями, арктическая полынь и иные виды.

К концу мая зверьки вылезают из нор, но к зиме опять залегают в спячку, впадая в состояние, когда жизнь почти замирает. Они чуть дышат, биение сердца слабеет и еле заметно, температура тела снижается. По словам Коравги, вынутый во время спячки из норы зверек еле двигается, и если ему надрезать ступню, то рана не кровоточит. Однако, несмотря на стужу, евражка быстро размножается и расселяется.

На обширном озере, в отдалении от моря, нашла приют большая стая линяющих гусей. Линька у них начинается примерно со второй половины июля и продолжается недели две. В эту пору у них почти у всех одновременно выпадают крупные, так называемые маховые перья, составляющие наиболее существенную часть крыла, и птицы теряют способность летать. Гуси, готовясь к линьке, выбирают самые глухие, недоступные места.

Такими местами нередко оказывается низинная арктическая тундра, где на берегах озер стаи гусей находят, необходимый корм и превосходную защиту от врагов. Но в случае опасности птицы покидают места кормежки и выплывают на плесо. Озеро без чистого обширного зеркала воды для линьки не годится, и линные гуси строго этого придерживаются.

На другой день спозаранку мы поставили парус и, пользуясь попутным ветром, двинулись на запад. Лодка со всем снаряжением тяжеловата, и мы, работая на веслах, устали.

К вечеру подул резкий ветер и пригнал с севера ледяные островки. Большая льдина имела вид гигантского гриба: широкая шляпка едва держалась на тонком пеньке… Вот сильная волна ударила в льдину. Пенек не выдержал удара и обломился, шляпка упала в воду. Раздался грохот, словно выстрел из пушки. За ним катилось долгое эхо. Иногда грохот, будто отдаленный гром, не умолкал в течение нескольких минут. Очертания льдин, изъеденных ветром, солнцем и морской водой, нередко напоминали огромного лебедя. Часто на льдинах чернела земля.

Холодный ветер постепенно усиливался, и мы причалили к берегу, мокрые от брызг разыгравшихся волн. Устанавливая палатку, пришлось потратить немало времени на дополнительное крепление.

Утром ветер дул сильными рывками. Подветренная сторона палатки оглушительно хлопала, а наветренная надулась, словно парус. Вдруг крепления лопнули и палатку опрокинуло. Приготовленные с вечера листы гербарной бумаги подхватило воздушным потоком и развеяло по тундре. С большим трудом нам удалось поставить наше жилище тыльной стороной к ветру.

Теперь северный ветер нам не опасен. Когда-то Пушкин назвал его «грозным аквилоном» и посвятил ему стихотворение, в котором ветер «клонил долу» болотный тростник.

Здесь, в арктической тундре, такие высокие злаки не живут, за исключением единственной арктофилы, которая ближе к берегу достигает высоты груди человека. Ее часто поникавшие от ветра стебли шуршали под плеск волн в озере. Вместе с другими злаками и осоками она входит в состав прибрежных лугов с густым травостоем. Чуть подальше от берега мокрые луга сменялись болотистой тундрой из пушиц и влаголюбов — осок и мхов.

За ночь с севера нагнало много льдин. Местами вдоль берегов образовались ледяные нагромождения, похожие на крепостные валы. На море иные причудливые льдины напоминали седых исполинов. Неистовый ветер гнал волны, и те с силой — ударялись о края ледяных отщепенцев, рассыпались белыми столбами брызг. Солнце иногда пряталось за низко нахлобученными облаками, и тогда лазурная окраина изломов льда тускнела, а на море ложилась тень.

Сильнее напирал на берег лед. По характеру ледяного режима восточная часть моря, начиная от устья Колымы, резко отличается от Западной (от Новосибирских островов до устья Колымы). Если на западе летом близ побережья льдов почти не видно, то на востоке они, не встречая с севера никаких преград, прижимаются непосредственно к материку. Теперь береговые нагромождения льда сильно холодили воздух.

На вершине тундрового увала, в отдалении от моря, располагалась пятнистая тундра. Эта унылая, рябая тундра до недавнего времени казалась загадкой Крайнего Севера. В растительный покров вкраплены пятна обнаженного минерального грунта (суглинок). Они слегка приподняты над поверхностью земли и выделяются среди окружающей их растительности.

На глубине около полуметра под пятнами залегает водонепроницаемая мерзлота. Ее поверхность оттаяла, но застоявшаяся вода не могла проникнуть вглубь и пропитывала надмерзлотные грунты. Наступит осень, а за ней зима с ее свирепой стужей. Вечная мерзлота, так и не растаявшая за теплую пору, сомкнется со слоем поверхностного промерзания почвы.

Грунтовая вода, превращаясь в твердый лед, увеличится в объеме, возникнет мощное давление, направленное во все стороны. Наибольшую преграду оно встретит снизу и с боков, а наименьшую — сверху. Стиснутым грунтам остается вспучиться только кверху, в направлении наименьшего сопротивления, — они и выпирают наружу, разрывая поверхностную дерновину.

Растительный покров, выступающий при этом местами над снегом, во время снежных метелей соскабливается и как бы срезается ледяными кристалликами. Образованию голого пятна помогают сильные ветры: они сдувают снег-с вершин холмов и иных возвышений рельефа. Пятнистая тундра присуща именно выпуклым местам, хорошо обдуваемым ветрами.

Вспучивание грунтов постепенно сглаживается. Весной пятна размываются и расплываются. Суглинок, пропитанный водой, нередко сползает, еще более разрывая дерновину. Вместо сплошного растительного покрова образуется пятнистая тундра.

Теперь эта тундра расстилалась по широкому склону увала, захватывая и верх склона. Растительность, уцелевшая между пятнами, занимала меньше половины прежней целины. На пятнах мелкозема со щебнем не росло ни былинки. Но вокруг них, в ложбинках, разделяющих суглинистые лысины, различались зеленые прерывчатые перемычки из кустарничков.

Прозябала нефрома арктическая

Тут ютились подушки диапенсии — мелкого кустарничка с желтовато-белыми цветками. Рост побегов кверху у диапенсии ограничен, зато обильно ветвление при основании. Получилось скопление побегов, густо усаженных мелкими жесткими листьями. Тесно прижавшись друг к другу, побеги сблизили вечнозеленые листья, им стало теплее, да и защита от ветров обеспечена. Образовала плотные дерновины точечная дриада с разветвленным корневищем и морщинистыми листьями, покрытыми снизу будто белым войлоком. Выделялись ее крупные цветки на длинных цветоножках.

Украшали перемычки багульник стелющийся и арктоус альпийский, камнеломка снежная с белыми цветками, арктическая минуарция и бжика спутанная. Расстилались мох (седой ракомитрий) и лишайники: темноватые корочки гирофоры и арктическая нефрома с ее широколистовидным слоевищем, сверху желтовато-зеленым, а снизу черным.

Мы собрали для гербария интересные растения, принадлежавшие к своеобразной группе аркто-альпийских видов (дриада, незабудочник и иные), и присоединили к коллекции, куда вошли их родственники: кассиопея, альпийская зубровка и другие.

Наш гербарий был теперь собранием почти всех представителей основных групп, составляющих флору Арктики. Помимо таежных (бореальных) видов, в нем нашли свое место ведущие географические группы: арктическая и аркто-альпийская. Нашлись в нем и виды, свойственные в настоящее время не только тундровым, но и таежным сообществам: такие, как арктическая малина (княженика), живородящий горец, тощая березка и многие другие, «как бы арктические» растения; В пределах тундры эти растения хотя и избегают Крайнего Севера, но распространены широко. Нередко они расселены и кругополярно, как и основное ядро тундровой флоры — настоящие арктические растения.

Зная происхождение каждого вида, его принадлежность к той или иной географической группе, мы встречали растения не как обычную траву, случайно оказавшуюся у нас под ногами. Перед нами как бы раскрывались увлекательные страницы книги бытия, повествующие об истории становления тундровой флоры, возникшей на переходе третичного периода к четвертичному.

Пятнистая тундра местами встречалась и по краям морских террас, наклоненных к северу и постоянно выдерживающих напор сильных ветров с полюса. По своему строению и по флоре она сходна с кустарничково-моховыми арктическими пустынями (с ними нам позднее довелось познакомиться на осколке древней Берингии — острове Врангеля).

Море волновалось и шумело до позднего вечера. Но утром мы проснулись от необыкновенной тишины: прибой не рокотал. Вдоль берега появилась свободная ото льдов полоса, хотя и неширокая.

На прежнем месте оставалась огромная подтаявшая глыба игольчатого льда, засевшая на мелководье. Как-то странно видеть ее под лучами июльского солнца. Прозрачная нижняя сторона этой стамухи унизана ледяными сосульками, и теперь с них сочилась вода. В тишине различался, словно замедленный бой курантов, гулкий стук падающих в воду капель. Такая глыба обычно разрушается медленно: морской пластичный лед трудно поддается раздроблению.

Отчалив от берега, мы плыли вдоль кромки льдов. Зыбкая ледяная поверхность равномерно поднималась и опускалась, словно дышала. Мы опасались, как бы резкие, порывы северного ветра (они нередко возникают внезапно) не погнали лед на нас. При таких незавидных условиях мы не могли далеко уплыть и во второй половине дня пристали к берегу.

Плоское унылое побережье заставлено тут песцовыми пастями — узкими и длинными оградками со свободным входом и выходом и бревенчатым «падом». Способ ловли песца пастями существует давно, и он не так уж плох, как покажется с первого взгляда. Выдолбленное корытом бревно пасти (гнеток) падает на голову песца, затронувшего насторожку, и нередко накрывает зверька целиком. До прихода охотника, проверяющего пасти, добыча никуда не ускользнет, ничего с ней не сделают и хищники.

Добыть песца иначе нелегко. На фоне белоснежной тундры он в своей защитной зимней шубе неразличим даже. в десяти шагах. Поставленный капкан заносит снегом, а если иногда и попадет добыча, то не обрадуешься: прожорливые звери не пощадят попавшего в беду песца и оставят только его кости да пушистый хвост.

Поставили палатку на галечнике. Обследованием тундры занялись спозаранку. В полдень пригрело солнце — постоянный свидетель нашей ночной и дневной жизни. Наступила редкая в высоких широтах жара — около тридцати градусов. Нижние слои воздуха, — неравномерно нагретые, как бы струились. Отдаленные холмы казались оторванными от земли — они словно висели в воздухе. Не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, голубизну неба не омрачало ни единое облачко. В спокойной, словно зеркальной поверхности озера Отражалось солнце, и казалось, оно светило не только сверху, но и снизу.

На пушицевой кочке сидел тундровый ястреб, он раскрыл клюв и, видимо, страдал от жары. Евражки, полевки, пищухи и иные мелкие зверюшки попрятались в свои норы и притаились. А солнце грело и грело: теперь разгар арктического лета.

Больше всех радовались жаркому дню комары. Неутомимо мелькая в воздухе, они дружно пищали, набрасываясь на людей и животных. Особенно страдали от них выпасаемые тут олени. Они сбились в тесный круг, плотно — прижались друг к Другу и стояли, понурив головы к самой поверхности земли, жадно вдыхая почвенную свежесть. Им теперь не до еды: их продолжали угнетать и жара, и неистовое нападение комариных полчищ. Впрочем, нападали не все комары, а только самки, вонзая в кожу свой колющий хоботок. Он очень тонок и не ощущался бы так болезненно, если бы в ранку жертвы не попадала едкая слюна комарихи, раздражающая кожу. Гораздо безвреднее сам комар, который питается нектаром — сладким соком цветков. Такой едой он бывает обеспечен и вблизи той лужи или болота, где он родился.

На дальнем тундровом озере приютились два лебедя. Из-за зеленой ограды цветущей арктофилы эти птицы казались величественными, словно высеченными из мрамора, изваяниями. Гордая осанка и красота лебедя в сочетании с величиной и силой выделяют его из всей водоплавающей птицы. Недаром он живет в старинных народных песнях.

Сначала лебеди, словно кораблики, медленно плавали у внутренней окраины заросли, потом начали купаться, нырять и плескаться крыльями. Брызги воды, сверкая на солнце, далеко разлетались в стороны. Вот птицы начали охорашиваться. Легко и свободно изогнув дугой свои белейшие шеи, они чистили перья. Один из них распустил крыло и тщательно перебирал клювом каждое перо; другой набирал клювом воду и поливал ею свою спину. После чистки и омовения лебеди подняли вверх еще мокрые клювы — и подали сигнал — нечто вроде «кли-кли-кли».

Из небольшого заливчика выплыли лебедята. Пока малыши не подросли, взрослые птицы прячут их в укромных уголках под защитой зарослей высоких растений. Позднее, когда лебедята повзрослеют, им будет позволено появляться и на плесах.

Выбравшись из зеленой чащи злаков, лебедята робко озирались. Непрерывный солнечный свет, отражаемый гладкой поверхностью воды, простор озера и голубизна небосвода — все это для юных птиц было новым и привлекательным.

Важно плыли родители, поворачивая головы, словно любуясь своими чадушками. Вот старики, видимо, о чем-то переговорили на. своем языке и, подплыв вплотную, стали выстраивать юнцов в один ряд. Впереди плыл взрослый лебедь, за ним гуськом — дети. Цепочку замыкала мать. Лебедята, по-видимому, не понимали, что от них требовалось: они гонялись за насекомыми, нарушая порядок плавания.

Родители волновались, покрикивали, озабоченно подталкивали лебедят, выравнивая их в одну линию.

Флотилия птиц выплыла на широкий плес озера. Вдруг родители с громким криком побежали по воде, взмахивая крыльями и разбрасывая брызги. Пробежав несколько метров, они взлетели и, сделав над молодыми два круга вновь опустились на воду. Но дело с обучением подвигалось не очень успешно. Одни лебедята растерянно бегали по воде, не в силах взлететь, другие сразу же перевертывались и шлепались в воду, третьи только шумели, но оставались на месте. Взрослые птицы снова и снова показывали приемы взлета. Когда молодые устали, родители заставили их отплыть к опушке зарослей, под прикрытием которых семья занялась кормежкой.

Обычно, выбрав уединенное озеро, лебедь облюбовывает себе пастбище на мелководье. При кормежке он часто опрокидывается вверх хвостом, обрывая подводные части растений. Здесь же он обосновывается и для выведения потомства. И гнездо и выводок птенцов лебеди отчаянно защищают: с яростью действуют клювом и крыльями, непрерывно набрасываются на пришельцев.

На другом отдаленном озере в чащобе высокотравья гоготали невидимые стаи гусей. Теперь они линяли и держались в недоступных, местах.

А солнце не покидало неба ни днем, ни ночью, словно стремясь загладить свое невнимание к нам за время зимнего полярного мрака. О «вечерних сумерках» или «утренних рассветах» мы узнавали только по нашим часам.

Несмотря на сплошное сияние незакатного солнца, меня продолжает занимать очарование арктической «ночи». Полуночное, словно дремлющее солнце не отличается ослепительной яркостью, и на него можно смотреть незащищенными глазами. Смягченному свету соответствует и наступающая в природе тишина: кажется, что даже плеск волны на озере и журчание ручья становятся чуть слышными.

Нижние слои воздуха не струятся, как днем, и холмы не кажутся оторванными от земли и висящими в воздухе. Голубой небосвод по линии горизонта будто окаймляется светлой оторочкой. Все обитатели тундры словцо затаивают дыхание. Затихает птичий гам, и умолкают даже самые крикливые и беспокойные летуны. Они уже не носятся над-морем, а тихонько сидят в укромных уголках и отдыхают. Но страдавшие от жары, понурые днем, олени оживились и разбрелись по тундре в поисках вкусных трав и кустарничков. На этих летних пастбищах недостатка в кормах не ощущалось, и олешки вели себя как лакомки. Они сощипывали корм помаленьку, с выбором, отыскивая наиболее сочные побеги растений.

Вот животные обратили внимание на темно-желтые соцветия очанковидных мытников. С такой же охотой они устремились на приземистые лапландские мытники — их темно-фиолетовые соцветия были немедленно съедены.

На болоте ивнячок словно расстилался по земле. Его видовое название — ползучий — вполне ему соответствует: он в самом деле будто ползет по почве, тесно к ней прижимаясь. Олени охотно ели его листья, но не оставили без внимания и растущую невдалеке остролистную кляйтонию. Она распростерлась по склону холма, и ее листья также были съедены животными. Выпасаясь в тундре, олени не бегали от одного растения к другому: они неторопливо и тихо передвигались по равнине.

На дюнообразном валу морского побережья разросся цветущий мохнатый колосняк. Ветер колыхал его пыльники, а светло-зеленые стебли под лучами солнца серебрились от седого опушения. Обычно олени подходят к нему — редко, предпочитая оставаться на зеленых тундровых пастбищах. Возможно, оленей отпугивало и соседство колосняка с нагромождениями плавника, где такому хрупкому животному, как олень, легко сломать ногу.

Днем море штормило. Шум волн сливался в сплошной гул. Поднимались валы с длинными гребнями, заплескивая всю береговую террасу вплоть до закраины тундры. С берега казалось, что небосвод вдали сливается с водой, а волны причудливо извиваются.

Солнце припекало и сегодня, но ветер с полюса охлаждал воздух. Работать при таком ветре можно без накомарника: воздушные потоки, проносясь над землей, мешали комарам подняться в воздух.

Арктическая тундра приморской равнины чередовалась с болотами и плоскими озерами, да и сама зачастую «хлюпала» под ногами. Поверхностная торфянистая дерновина легко отделялась лопатой от подстилающих зеленовато-серых глеевых супесей. Оглеение пошло тут еще дальше, чем под пушицево-осоковыми кочкарниками южнее Северо-Анюйского хребта. Вырытая почвенная яма сразу наполнилась водой — образовался маленький колодец. Железо лопаты, едва скрывшись в нем, ударилось со звоном в мерзлотное дно.

Привольно живется тут светло-зеленой прямостоящей осоке с ее утолщенными стеблями и дернистым корневищем. Щетка осок кое-где прерывалась менее мокрыми плоскими бугорками. На одном из них приютилась камнеломка поникающая с крупным белым цветком. Впрочем, растение уже отцветало, но на одиночном стебле, в пазухах листьев, образовались мелкие красноватые луковички. Каждая такая луковичка — не что иное, как почка с красноватыми листочками-дольками. Отваливаясь и попадая в землю, почка прорастает, и возникает новое растение. Благодаря успешному размножению камнеломка расселилась на огромных пространствах, имея кругополярное распространение.

По соседству приютились лиловый луговой сердечник и серо-желтый лютик с одиночными крупными ярко-желтыми цветками. Ростом лютик не выше карандаша, но родословная его уходит своими истоками к древнеарктическим растениям.

Затрудненность просыхания этих мест и перенасыщенность почвы водой способствуют развитию в почве мерзлотных явлений, вызывающих вспучивания минерального грунта, пятна, бугры, трещины.

С одним из таких проявлений мне довелось нынче познакомиться. Передо мной оказалось трещиноватое (полигональное) болото. Почва на нем была разбита морозными трещинами на крупные многоугольники, до шести-семи метров в поперечнике. Вдоль трещины по обе стороны возникли невысокие валики, поросшие зелеными мхами, мелкими кустарничками и травами.

Стелющаяся по земле ива ползучая, казалось, озябла и прятала во мху свои стволики и плетевидные желтовато-бурые веточки. Главный ствол ивки настолько погрузился в мох, что находился в отмирающей снизу массе мохового. покрова, а кое-где и скрывал в ней пурпурные основания ветвей. Тяготели к поверхности мха и плотные, как бы волнистые сверху листья морошки.

Теперь низинки между валиками заполнялись многочисленными толстоватыми стеблями пушицы Шейхцера: она словно расползлась по моховому ковру своими корневищами и длинными побегами, мирно уживалась с прямостоящей осокой и со своей «сестрой» — узколистной пушицей, обладающей как бы ползучими побегами и поникающими цветоносами. Зеленовато-серое слоевище щитоноски, единственного лишайника, выделялось широколопастной пластинкой, плотно прижатой к земле.

Во второй половине дня ветер начал утихать, и в тундре появились крупные мохнатые мухи, отчасти напоминающие по внешнему виду шмеля. Это — кожный овод. Самки овода преследовали оленей, пытаясь отложить им на шерсть свои яйца. Уже одно прикосновение насекомых к шерсти вызывало у животных сильное беспокойство. Олени резко отряхивались, а иные старались проникнуть в середину стада, где им в тесноте не так угрожала опасность.

Что так пугало оленей?

Они боялись неизбежных страданий, связанных с ранением оводом кожи и нестерпимым зудом. Не пройдет и недели, как из приклеенных к шерсти яиц появятся крошечные личинки. Они спустятся по шерстинке к ее основанию, проникнут под кожу и начнут передвигаться в подкожной межмускульной соединительной ткани, пока месяца через три не остановятся у внутренней поверхности кожи. Постепенно в этом месте в коже оленя образуется сквозное отверстие (свищ), а личинка, окутанная плотным покровом капсулы, будет жить у «отдушины» около семи месяцев до полного своего развития.

Кожный овод

С. наступлением весны (в мае — июне) созревшая личинка выпадет из свища и, зарывшись в поверхностный слой почвы, окуклится. Если почва попалась не очень холодная и сырая, то куколка превратится во взрослое насекомое.

Сегодня многие из этих оплодотворенных мух начинали жизненный круговорот, готовясь к откладке яиц. Другие, только появились на свет и, взобравшись на соседнюю веточку кустарника, обсыхали.

Какое в тундре обилие озер различной формы и величины! У каждого из них своя жизнь, свой мелодичный плеск волн, свой напев, покорный дуновению арктического ветра. В геологическом отношении они еще молоды, но уже утратили следы морского происхождения. О когда-то за-холенной воде напоминала краснуха (осока обертковидная), раскинувшая свои рыхлые дерновинки на торфянисто-клеевых, отчасти засоленных почвах.

На дальнем озерке плавала стайка маленьких куликов (не крупнее жаворонка), носящих своеобразное название — фифи. Голос кулика похож на мелодичное, не очень громкое и звонкое повторение слога «фи-фи». Впрочем, его песня «фи — фи — фи — фи — фи — фи» иногда сменяется более лирической мелодией «тюли-тюли… тюли-ли-ли-ли…» Садясь на землю, куличок, подобно трясогузке, повиливает хвостом. Но от трясогузки он легко отличается темноокрашен-ной спиной, крыльями и белым надхвостьем. Другая стайка куличков-фифи уселась на ветках тальника.

Подошел я к палатке поздно вечером и, как ни странно, почти не устал. Чистейший арктический воздух и обилие света, видимо, благоприятствуют большей работоспособности.

Море волновалось не так сильно, как утром.

Перед сном я привел в порядок записи. Путевые сокращенные наброски обычно делаешь на месте наблюдения, а вечером, в палатке, подробно заносишь их в дневник. Если не делать предварительных заметок то сразу восстановить в памяти все виденное не всегда удается, кое-что забывается. За день набирается много новых впечатлений, иногда заслоняющих друг друга.

Наконец и с дневником закончено. В сон погружаешься с отрадным чувством удовлетворения: за день сделано все, что было возможно увидеть и узнать. Не в этом ли прелесть путешествия по таким отдаленным, малоизвестным местам?

К утру шторм утихомирился, но прибой и льдинки, словно пляшущие у берега, не сразу позволили нам отчалить. Вчерашние гребни волн вытянулись в длинные и ровные валы, которые чередовались с такими же длинными и ровными впадинами. Волны мертвой зыби заканчивали долгий путь своего распространения и, разбившись у черты. прибоя нашего берега, замирали, как отголосок далекого сильного шторма в центре Арктики. О нем напоминали выброшенные на берег водоросли — алярии.

Мы попытались продвинуться вперед, но часа через три на. нас надвинулся туман, закрывший непроницаемой белой пеленой море и тундру.

Спозаранку туман рассеялся. У подножия берегового уступа двигались к воде две. морские гаги (величиной побольше крупной утки). Они, как качки, неловко переваливались из стороны в сторону и спотыкались. — Одна из них упала, но затем поднялась и заковыляла вслед за первой.

Очутившись в своей родной стихии, они спокойно и ловко поплыли. Превосходно действует у этих птиц гребное приспособление. Арктическая природа наделила их далеко отставленными назад лапками. Благодаря множеству бороздок на широких И мягких перепонках между пальцами гага может так же превосходно лазить по скользким камням.

Вот птицы, добывая корм, нырнули. При помощи своих широких коротких крыльев они не только хорошо летают, но и продвигаются под водой лучше других нырковых уток. Птицы появились на поверхности моря, будто вылетели из-под водяной толщи.

Они не боятся ни сильных прибоев, ни штормов. От холода их защищает пуховой покров и воздушные мешочки, окружающие тело.

Видимо чем-то обеспокоенные, гаги поднялись и полетели низко над морем, очень часто взмахивая крыльями. После торопливого полета они снова опустились на воду, но на таком отдаленном расстоянии рассмотреть их было трудно. Живут они обычно у каменистых берегов. Здесь нередко при одной взрослой, птице можно встретить до двадцати и более молодых; мать легко подпускает к себе птенцов других выводков.

Коравги встречал гагачьи кладки из пяти-семи гладких зеленоватых яиц. Занятая устройством гнезда, гага собирает не только водоросли и траву, но не пренебрегает и хворостом. Внутри гнездо надежно утепляется пухом. Самые лучшие крупные пушинки гага выщипывает из своего густого слоя пуха, составляющего нижний покров оперения. Такой отборный легкий пух проветривается в гнезде, Просыхает и становится еще более легким и теплым. Как на пуховой перине, высиживает яйца гага. Едва появились и успели обсохнуть птенцы, как мать зовет их к морю, где они найдут корм — мелких рачков и моллюсков.

Гнездо гаги в арктической тундре

Однажды Коравги видел, как молодые утята гаг, покидая гнездо (они в него уже не возвращаются), совершали свой первый в жизни прыжок с десятиметровой скалы. Охотник обратил внимание на то, что взрослые гаги, неоднократно пролетая над гнездом, каждый раз планирующим полетом опускались на прибрежную полосу. Тогда, следуя примеру родителей, от уступа скалы, где находилось гнездо, один за другим начали отделяться пуховые комочки малышей. Во время прыжка они размахивали зачатками крыльев и растопыренными перепончатыми лапками, как бы поддерживая себя в воздухе. Смягчив таким способом удар при падении, они вскакивали и устремлялись к воде. К ним сейчас же подлетали взрослые гаги. Через несколько недель молодые птицы становятся самостоятельными.

Коравги видел гнезда гаги на низменных островках близ Айона. Островки ко времени кладки яиц окружены свободной ото льда водой и, защищенные ею, мало доступны для материковых тундровых бродяг-песцов.

Имеющий промысловое значение легкий, мягкий и эластичный гагачий пух отличается большой теплосохранностью и потому всегда имеет неограниченный спрос и ценится очень дорого.

Гага на гнезде

Сбор пуха начинается до выхода из яиц птенцов. Запоздалое появление охотников у места гнездования гаги может полностью сорвать весь промысел, так как через несколько дней, после того как пуховые птенцы вместе с матерью спустились на воду, пуха в гнезде-уже не бывает он уносится ветром в море.

Гнездовий пух, предварительно очищенный от водорослей, помета гаг, песка и других примесей и затем просушенный, по размеру и качеству намного лучше пуха, снятого с убитой птицы. Последний по сравнению с первым всегда зажирен, не так легок и мягок, менее пушист и плохо сохраняет тепло.

Мы собрались отчаливать, но, взглянув случайно на северо-восток, увидели, что на поверхности моря будто лежит темная туча. Это сидела огромнейшая стая уток-морянок, покрывавших полосу моря не менее чем на две сотни метров в ширину и втрое больше в длину. Утки находились в непрерывном движении: собирались группами, словно о чем-то переговариваясь, и опять расходились, скрывались под водой и снова появлялись. Трудно представить себе такую перенаселенность птиц одного вида. Ранее мы встречали морянок на тундровых озерах, где и теперь они находятся вместе с выводками., У самцов же — пора линьки, и они собираются такими стаями, выпасаясь на богатейших морских пастбищах.

Отчаливая от берега,» мы, глядя в воду, залюбовались светлой золотой сеткой солнечных зайчиков на дне моря. Мы счастливы среди этой близкой нам природы и чувствуем себя ее частицами. Нас радовали и эта галька на дне, и бурые водоросли, и светло-зеленый мешочек медузы. Морские волны казались временами то зелеными, словно изумрудными, то приобретали буроватый и красноватый оттенок. В поверхностных слоях воды в великом множестве развиваются крошечные организмы — преимущественно одноклеточные водоросли (так называемый фитопланктон). Они-то и придавали воде тот или иной оттенок.

Появление фитопланктона вызывается обилием в холодной воде минеральных солей и иных веществ. Питательные вещества благодаря постоянному перемешиванию холодных и теплых водных слоев свободно переходят из глубоких морских толщ в поверхностные, где и усваиваются микроскопическими водорослями и другими видами растительного планктона. В круговороте органической жизни фитопланктон — основная первопища для быстрейшего развития зоопланктона, то есть мельчайших животных организмов, населяющих толщу воды. Развитию организмов во многом благоприятствует непрерывный свет полярного дня.

Огромные массы планктонных существ не могут противостоять морским течениям и пассивно переносятся водой, даже если они обладают слабым собственным движением. И теперь, несмотря на крохотную величину организмов (обычно не превышающих десять-двенадцать микронов, то есть Тысячных долей миллиметра), можно было издали по цвету догадаться о щедрой насыщенности воды планктонной пищей для рыб, морских зверей и птиц.

Впереди нас на поверхности моря плавали чайки. Сегодня они предпочитали больше воду: Это считается, признаком хорошей погоды. При высоком атмосферном давлении морская вода холоднее воздуха, и над поверхностью моря не образуются восходящие воздушные потоки, на которых обычно без особых усилий держатся и как бы отдыхают птицы. В полете над морем птицы нынче быстрее устают и потому часто садятся на воду.

Море — «древний душегубец» — сегодня прекрасно. Оно величаво уходит в далекие арктические пространства.

Каждый раз, глядя вдаль, я представляю себе самый северный в этих морских просторах вулканический остров Генриетты, на три четверти покрытый мощным ледяным куполом: там как бы продолжается ледниковый период. Под ледяной шапкой дремлет угрюмая скала, едва достигающая десятка квадратных километров. Черные базальты напоминают про далекие времена, когда из пучин океана поднялась изверженная лава. В геологической истории острова сыграли видную роль никогда не уживающиеся рядом огонь и лед. Теперь там, как и под нашей-лодкой, плещутся волны Восточно-Сибирского моря.

Вода весело журчит за кормой, лодка легко режет носом невозмутимую гладь. Настроение у нас превосходное. Далеко впереди виднелся мыс — очередной предел наших морских скитаний.

В этот тихий день наш парус бездействовал, но мы, попеременно сменяя друг друга и не щадя рук, оставили за плечами не менее двадцати пяти километров и к вечеру подгребли к устью ручья. Вода в ручье, берущем начало в источнике, оказалась холодной, но приятной на вкус.

У подножия полуденного склона долины нас встретили-высокие стебли остролистной синюхи, отличающейся длительным цветением, и цветущий борец (аконит) живокостнолистный. Он привлекал своими рыхлыми соцветиями с крупными темно-синими цветками (но оленей он ничем не прельщает!). Листья трав, в особенности злаков и пушицы, были ощипаны, и на влажном песке отчетливо виднелись гусиные следы.

В разгаре цветения находился тут и пышно разросшийся крестовник псевдоарниковый с ярко-желтыми цветками на густо облиственных стеблях. Он превосходно растет на таких песках с примесью гальки вдоль морском» побережья.

На тундровом озерке меня привлекла стайка очень миловидных, похожих на куликов птиц. Они не заметили меня и продолжали беспечно бегать по берегу, извлекая из ила корм. Две птицы отдыхали, стоя на месте и поджав одну лапку. Вглядевшись, я узнал в них самых маленьких куличков-воробьев. Вот они деловито поплыли, изредка напевая: «пит… пит… пит…»

На поросших травой кочках резвились подорожники — маленькие пичуги, похожие на наших овсянок. Тундровые птицы чаще держатся близ озер и рек, где больше разнообразного корма.

Возвращался я с гербарной папкой, наполненной флористическими сборами. От нее пахло терпкой увядающей зеленью, землей и тундровым летом. Над тундрой перелетали стайки пуночек. Одна из них уселась на гребень палатки и весело распевала.

Пуночка

Слушая пуночку, нередко думаешь: «Может ли птица петь с настроением, или, как говорят в народе, с «душой»? Песня пуночки всегда оставляет у слушателя прекрасное впечатление. В арктической тундре — это, возможно, единственное настоящее птичье пение.

Певчих птиц (по сравнению с представителями других? групп) в тундре очень мало: помимо пуночки, лапландский подорожник, пеночка-весничка да рогатый жаворонок. Вот почти и все. Но среди них особенно мила пуночка. Да и по характеру она очаровательна: никого не обижает и не задирает, уживается с разными временными пернатыми соседями.

Утром мы воспользовались затишьем и отчалили. Но арктическое лето капризно. Через полчаса на воде появилась крупная рябь. Ветер посвежел. Волны становились, длиннее и как бы шелестели. Вскоре на поверхности моря кое-где появились барашки. Держа направление на окраину мыса и пересекая залив, мы теперь заметно отдалились от берега.

Впереди лодки вынырнула нерпа. Она то скрывалась под водой, то снова показывалась на поверхности. Коравги взял на изготовку карабин, и мы увлеклись охотой…

Между тем ветер крепчал, и море заволновалось. Видимо, над сушей уменьшилось атмосферное давление, и с севера двинулся поток холодного воздуха. Стена настуженного льдом воздуха, непрерывно двигаясь, оттеснила вершину морской волны вперед и образовала гребень. Еще выше и круче нарастали последующие волны. На поверхности моря появился водяной холм — один, другой.

Море разыгралось. Наша лодчонка иногда целиком пряталась между водяными валами. Ветер рассеивал гребни волн и обдавал нас водяной пылью, хотя мы и без того были мокры. Несмотря на это, мы не переставали выравнивать нос лодки, направляя ее навстречу несущимся на нас водяным волнам и избегая опасного крена. Позади послышался шум прибоя. Волны стремительно накатывало на берег, и мы стали тревожиться, но, к счастью, лодку уже поднесло к берегу. Вдруг ее подхватила высокая волна и, колыхнув как на качелях, кинула на заливаемый водой берег.

Мы выскочили в воду и, словно по команде схватившись за борты, изо всех сил поволокли лодку по береговому скату. В корму били новые волны, но море уже помогала нам. Последний водяной вал успел окатить нас еще раз холодной водой с головы до ног.

Мы быстро разгрузили лодку и оттащили ее подальше от разбушевавшегося моря.

Убедившись, что наш груз в целости, развели костер. Спички у Коравги сохранились сухими: он носит их на груди, под одеждой, в кожаном кисете с табаком. Плавника на берегу было вдоволь.

Для просушки одежды мы соорудили костер, уложив дрова в виде шалаша. Получилось большое полыхающее пламя. Мы сняли мокрую одежду и белье и попытались согреться. Однако нас и тут подстерегала неудача.

Не прошло и часа, как вдруг хлынул дождь. После холодного купания и последовавшего затем «душа» мы сильно продрогли, так что даже в поставленной палатке долго не могли согреться. К вечеру дождь сменился густым туманом.

К утру туман рассеялся. Не мешкая, мы натянули на себя непросохшую одежду и пустились в плавание к более гостеприимным берегам. Свежий ветер пронизывал, казалось, до костей, а сырая одежда вовсе не грела.

Продвигались мы часа три и снова оказались окутанными пеленой непроницаемого тумана. Так продолжалось весь день: то непродолжительный туман, то короткое прояснение. Вот так разгар арктического лета!

Только на другой день, мы порадовались выглянувшему из. — за туч солнцу. Правда, с севера настойчиво дул ветер и море волновалось, но погода была похожа на летнюю, и тундра сразу похорошела.

Луговина у озера обильно поросла диким луком. Иначе его называют лук-резанец, или скорода. Словно кем-то посеянный, он привлек наше внимание своей зеленью, дудчатыми гладкими листьями (перьями, как говорит Коравги). И листья, и беловато-желтые луковицы содержат много витаминов и нередко заготовляются впрок на зиму как приправа к мясу или рыбе.

После полудня резко усилился северный ветер, море покрылось валами с пенистыми гребешками. Волны вгрызались в обрывы морского берега с ископаемым льдом и сильно разрушали их, образуя узкие ущелья, разнообразные коридоры, замысловатые окна.

Весь рабочий день был посвящен изучению растительного покрова, пополнению гербария, пробным укосам, дающим представление о кормовой производительности оленьих пастбищ и составлению геоботанической карты.

Помимо этой обычной работы, которая проводилась нами ежедневно со дня выхода из Пантелеихи, мы продолжали изучение почв и в течение дня обработали около десятка почвенных разрезов. Описываемая растительность изучалась в сочетании с почвами, на которых она существовала.

Над побережьем резвились молодые птицы — летные птенцы розовой чайки. Видимо, они окрепли и стали самостоятельными. Скоро и взрослые и молодые розовые чайки покинут тундру и улетят на зимовку, но не на юг, как большинство других птиц, а на север, в просторы Северного Ледовитого океана. Даже зимой они там будут держаться на полыньях и по разводьям, добывая живность (ракообразные организмы и пр.). Тогда у них и розова-гость окраски станет не такой яркой, как весной, а черный «ошейник» и вовсе пропадет.

Вечером мы наблюдали арктический закат. В половине двенадцатого ночи солнце коснулось морского горизонта нижним побагровевшим краем и словно начало окунаться в море. Вот на поверхности моря осталась лишь одна красная горбушка, но в полночь и она скрылась.

Глядя на рдеющую зарю, словно не хотевшую расстаться с ушедшим солнцем, я вспомнил пушкинские строки: «Погасло дневное светило, на море синее вечерний пал туман. Шуми, шуми, послушное ветрило, волнуйся подо мной, угрюмый океан…» К этому воспоминанию располагала и окутанная дымкой морская даль.

Настала первая быстротечная полярная ночь, вернее — светлые сумерки. Через короткое время солнце. вынырнуло и теперь поднималось обновленное, красное, словно оно склонялось для того, чтобы напиться.

Полярный день сопровождал нас в походе с пятнадцатого мая по первое августа. Эта пора, когда солнце вовсе не опускалось за горизонт и в течение суток не бывало чередования света и темноты, — самое изумительное свойство природы Крайнего Севера.

Благодаря полярному «дню» (равному 75 суткам), солнечные лучи, пусть и косые, успевают нагреть землю.

Полярный день вносит большое своеобразие в жизнь флоры и фауны. Несмотря на сжатые сроки развития, многие тундровые растения успевают принести плоды. Животные приноравливаются к условиям Крайнего Севера, уплотняют сроки размножения, стремясь использовать каждый миг короткого полярного лета.

Птицы, выводя птенцов, бодрствуют на морском побережье почти круглые сутки и дают более многочисленное потомство, чем на юге. Скорее здесь проходит и развитие птенцов. За короткое лето пернатые успевают закончить и. выведение молодых, и линьку, и подготовку котлету. Ночные хищные птицы в условиях полярного дня привыкают к дневной охоте. В отличие от других сов типичный обитатель тундры, полярная сова, — почти дневной хищник.

На другой день море начало успокаиваться. Дул слабый норд, и нам удалось продвинуться на несколько километров вперед.

Морской берег на большом протяжении оказался покрытым грудами деревьев, выброшенных морем во время сильных бурь. Среди этого нагромождения деревьев стояла поварня.

Поварни, построенные охотниками на морском берегу, не похожи на те избушки, какие мы встречали в лесу. Здесь — эго небольшие деревянные сооружения, состоящие из поставленных в виде конуса бревен и жердей. Называют эти сооружения кострами. Сверху они обложены землей, окон нет. В такую поварню не входишь, а вползаешь через небольшое отверстие. Только таким путем мы проникли друг за другом внутрь помещения и очутились под сводом потемневших от копоти бревен. Посредине земляного пола сохранились остатки кострища. Мы развели огонь, дым поднимался кверху и свободно проходил между бревнами наружу.

Коравги занялся приготовлением ужина, а я вылез наружу и познакомился с окрестностями.

На галечнике, среди мертвой древесины, каким-то чудом уцелел полярный мак, привлекший меня своим запоздалым цветком. Впрочем, при ближайшем ознакомлении с ним оказалось, что среди полупоблекших желтых венчиков уже сформировалась коробочка с густыми темно-коричневыми щетинками. В корнях выкопанного для коллекции растения копошился, поблескивая крылышками, какой-то жучок. Он нашел под рыхлой моховой дерновиной теплое убежище.

В прибрежной тундре собирались к отлету полярные крачки. Они легко взлетели с криком «ки-а-а-а». Нельзя не залюбоваться их ловкостью. Без устали они проносились над поверхностью воды, выискивая добычу. Вдруг одна птица, сложив свои длинные и узкие крылья, стремительно бросилась в воду, на мгновение скрылась под водой и вот уже вынырнула — в ее клюве поблескивала пойманная рыбешка.

Едва ли можно найти на земном шаре другую птицу, так сильно любящую солнце, как морская ласточка, которая постоянно стремится жить только при дневном свете и избегает ночи. Она отгнездилась на равнинном побережье моря или около тундровых озер, вывела и воспитала птенцов (обычно двух).

Скоро крачки покинут тундру. Но они улетят не в жаркие южные страны, не в густые тропические леса с их постоянным полумраком, а пересекут экватор и Южный полярный круг и закончат свой полет в приполярных странах Антарктиды. На север скоро придет зима, а с нею полярная ночь, но в Южном Заполярье настанет лето и долгий светлый день, к которому стремится морская ласточка. Разве не замечательна такая ее преданность солнцу?

Удивляет и путь перелета полярной крачки: он никогда не проходит прямо на юг. Птицы вначале летят на запад, вдоль побережья Северного Ледовитого океана. Добравшись до берегов Атлантики, они круто поворачивают на юг.

Что заставляет их лететь «в обход», совершая самый длинный из птичьих перелетов? Неужели они, летая из поколения в поколение одним и тем же путем, привыкли к нему?

…Солнце медленно погружалось и наконец скрылось в морских пучинах. Но над морем осталась предзакатная заря. Не давая сгуститься полутьме арктической ночи, она бледнела, но не потухала всю короткую ночь.

Мы глядели на зарю, видели, как она вскоре заиграла яркими красками, как брызнуло румяное, будто помолодевшее солнце. Словно приветствуя восход, арктическая тундра оживилась: все в ней осветилось, засияло.

Проводив и снова встретив солнце, Коравги стал укладываться на покой после рабочего дня.

Мне не спится, захотелось побродить. В отдалении от берега меня заинтересовал продолговатый холм. Почва на его вершине местами провалилась: темные отверстия про? валов чередовались с буграми. Изрытая ямами выпуклая поверхность холма — работа тающего ископаемого льда. Напитанные влагой пласты почвы под силой собственной тяжести медленно сползали, соскальзывая со скрытой гладкой поверхности льда к подошве холма. Длинные языки оползней были покрыты клочьями разорванных дерновин растительного покрова. Над ними щетинились стебли съехавших по склону вместе с почвой арктических злаков и иных трав. Кое-где растаявшие с поверхности массивы подземных льдов дали начало оврагам. Видимо, и ближайшие замоховелые холмы имели такую же ледяную начинку.

Под равнинной поверхностью залегало обширное поле вечной мерзлоты, защищенное от солнца тонким слоем земли. В этом тощем слое теплилась жизнь подземных органов холодоустойчивых растений, но тут не встретишь ни одного дождевого червя, не говоря уже о ящерицах и змеях.

В траве, у подножия одного из бугров, поросших карликовыми ивняками, метнулся заяц (ушкан). На мгновение он остановился, прислушался и стремительно кинулся к ближайшему озеру.

Ушкан в полном летнем наряде: весенняя линька бывает у них в мае. По сравнению с подмосковным рыжевато-бурым зайцем-беляком он оказался не таким крупным и был гораздо темнее по окраске. Вскоре после линьки начинаются спаривания, а в конце июня появляется первый и единственный ушканий приплод. В августе в тундре уже встречаются молодые зайчата, ведущие самостоятельный образ жизни. На зиму ушкан тут, конечно, не останется: мало ивняков, да и те низкорослы и закроются снегом, уплотненным сильными ветрами. На редких тундровых возвышениях, обнаженных ветром от снега, зайцу почти нечем будет поживиться.

В отдалении паслось оленье стадо. От него немного отбилась важенка с олененком. Низко наклонив голову и лениво перебирая ногами, она сощипывала зеленый корм.

Белый олешек резвился вокруг матери, шаловливо вскидывая свои длинные ноги. Вот его привлекли горечавки, росшие на луговом берегу ручья. Олененку, видимо, понравились крошечные цветки растения: покончив с одним растением, он начал выедать цветки у другого. Затем он увлекся оранжевым маленьким соцветием холодного крестовника: оторвал губами цветок и медленно, словно запоминая его вкус, сжевал.

Некоторые животные вышли к берегу лагуны и пили воду. Мне вспомнилось, что и в устье Большой Баранихи олени тоже охотно пили полусоленую воду. Местные оленеводы утверждают, что после питья такой боды у животных появляется хороший аппетит и на обильных зеленых кормах тундры они быстро поправляются.

Один из оленей деловито занялся арктическим нивяником. Эту кормовую траву олени охотно едят, пока она не уйдет под снег. Потом внимание животного остановилось на лилово-пурпурных цветках иван-чая. В отличие от пурпурно-розовых кистей узколистного иван-чая, обычно заселяющего гари и лесосеки после их огневой очистки, это арктическое растение имеет небольшие, но более широкие листья. Оно первым появляется Тут и справедливо именуется пионером заселения галечников.

Утром, пользуясь попутным юго-восточным ветром, мы проплыли под парусом несколько километров.

Началось мелководье. Волны с белыми гребешками катились вал за валом и с шумом разбивались о дно, не достигая берега. Нам пришлось опуститься с лодки в море и, стоя по пояс в воде, протащить ее на глубокое место. Оказалось, что преодоленное нами мелководье — бар, образованный наносами тундровой реки Малой Баранихи.

Мы остановились на ночевку у подошвы коренного берега.

Здесь оказалась луговинка, на которой росло много злаков: широколиственный арктагростис, северный батлачек, приземистый трищетинник со своей сжатой колосовидной метелкой и холодолюбивая овсяница, образующая рыхлые дерновинки и коленчато приподнятые над землей стебли. На мелких буграх разросся северный, луговик, заметный своими раскидистыми метелками.

Очень редко встречались на склоне злаколистный щавель с изогнутыми стеблями и метельчатыми соцветиями, темно-красная родиола, мелколепестник уналашкинский, узколистная смолевка со своей вздутой чашечкой-хлопушкой и другие растения.

Вдоль побережья здесь тянутся низкие террасы. К югу раскинулась равнина тундры. Ее поверхность была пересечена морозными трещинами, буграми выпучивания (по-якутски — булгунняхи), продолговатыми холмами (едомы), К востоку равнина снижалась и лишь далеко на юго-востоке выделялись гряды возвышенностей.

Утром, выйдя из палатки, мы увидели спокойное, озаренное солнцем море. На северо-западе выдвигался далеко к северу гористый мыс. Пока мы развели костер и согрели. чай, подул попутный северо-восточный ветер. Не\мешкая, поставили парус и отчалили. Лодка неслась к Северному выступу мыса, заметно отдаляясь от берега. Вдруг ветер усилился и резким порывом ударил в парус. Ремень, поддерживающий мачту в вертикальном положении, оборвался, и мачта наклонилась над бортом лодки. Парус упал за борт. Лодка стала клевать носом, и нас сильно обдавало брызгами волн. Мачту удалось закрепить, но намокший и отяжелевший парус водрузить на место мы не смогли.

Наконец подгребли к берегу.

Над тундрой летали два ястреба, гоняясь друг за другом. Один из них наскакивал на другого, стремясь обрушиться на него сверху, но тот ловко уклонялся. Вдруг, пользуясь тем, что драчун по инерции пронесся мимо него и оказался снизу, преследуемый изловчился и так стукнул обидчика, что тот стал падать вниз. Оба исчезли за тундровым увалом и уже не появлялись.

Прилетела трясогузка и, опустившись на кочку, завиляла хвостом. Когда мы поставили палатку, она легко и быстро взлетела. Полет ее отличается изящной ловкостью: птица словно преодолевает невидимые воздушные волны, описывая над ними дугообразные линии, то равномерно поднимаясь, то опускаясь, На фоне прибрежных галечников она была еле заметна. Основная особенность тундровых птиц — тусклое серое оперение, оно позволяет им, прижавшись к земле и как бы слившись с ней, оставаться незаметными.

Захотелось задержаться у стройной березки. Какой у нее жизнерадостный вид! Близ студеного моря она не только выросла прямо, хотя и росточком всего до колена, но сохранила такую же миловидность и кудреватость, как везде на сотни километров южнее. Проявляя большую общительность, она даже в арктической тундре растет иногда маленькими рощами.

На опушке такой рощицы вырос великолепный гриб подберезовик, По сравнению с приземистыми березками он производил впечатление великана. Гриб этот напомнил наши обычные березовые леса, где собирают такие дары природы. Но лесов здесь нет в помине.

Вырос в тундре великолепный гриб подберезовик

Я чуть раздвинул моховую подстилку. Ее нижний темный слой, прилегающий к влажной почве, оказался пронизанным белесыми тонкими и чуть утолщенными нитями грибницы, этой основной части гриба, на которой и вырос подберезовик. Поблизости на грибнице я увидел другой маленький грибок. Под верхней моховой дерновинкой ему было тесно и некуда разрастаться, но, когда шляпка выглянет на свет, он освободится от своих естественных пут и быстро наверстает время: ножка его вытянется кверху, шляпка еще выше поднимется и развернется.

Подберезовики и другие грибы — любимый корм оленей, способных в поисках этого лакомства (особенно в малоурожайные годы) исходить немало километров, вытаптывая лишайниковые пастбища. Там, где грибы встречаются часто, олени выпасаются спокойно и быстро поправляются.

На другой день вечером мы приплыли к устью реки Крестовой. Мелкобугристые склоны ее долины, обильно увлажняемые весной и в начале лета снеговой водой, покрыты оползнями талого грунта. Долина привлекала оленей своей свежей, еще не огрубевшей и более яркой, чем на междуречьях, зеленью. Здесь преобладали злаки: арктический мятлик, сизовато-зеленый северный лисохвост с толстоватыми стеблями и плотными колосовидными соцветиями и иные.

Среди разнотравья выделялся высокий (до колена), густо облиственный эндемик — короткошпорцевая живокость со своими синими (в рыхлой кисти) крупными цветами. Свободно раскрыли белые цветки дрема родственная и ясколка Бялыницкого.

Невдалеке стояла яранга, к которой Мы подошли. Нас встретил рыбак Котбргин, коренастый крепыш с шапкой черных волос, неровно выстриженных на макушке.

Перед нашим приходом он добыл много гольца и ряпушки. Рыбы лежали на траве, шевеля жабрами. Большая часть улова была уложена в нерпичьи пузыри (шкуру, снятую с ластами через голову, выворачивают шерстью вовнутрь и, зашив отверстия, надувают и высушивают на воздухе — получается пузырь). Помимо рыбы, в таких пузырях хранят мясо, жир и заквашенные съедобные травы.

Гостеприимный рыбак пригласил нас в жилище и усадил к костру на оленью шкуру — постель. Вокруг сушились развешенные нерпичьи шкуры. Тут же сидела жена рыбака Чопля и занималась выделыванием из оленьих хребтовых сухожилий ниток. В отличие от обычных, эти нитки незаменимы при изготовлении одежды и обуви: они не пропускают влагу через швы, не преют и не рвутся. Такими крепкими нитками рыбаки сшивают доски при построении легких челнов (кодол).

Молоденькая дочка рыбака Альнана держала в руках свежую оленью кость, предварительно разбитую обушком. Сложив губы колечком, она с легким свистом тянула в себя вкусный мозг.

Вместо салата к вареному мясу хозяйка подала макаршу — клубневидные корневища горца (живородящей гречихи). Гречневой каши из горца не сваришь, но его сладковатые мучнистые коренья, обладающие приятным миндальным вкусом, иногда едят свежими и добавляют их в пироги и лепешки. Выкапывают коренья макарши после таяния снега, до появления листьев, когда запас питательных веществ еще сохранился.

Мне понравился салат из кореньев, но темные кусочки вяленой нерпы слегка припахивали. Такое мясо с душком, видимо, восполняет потребность местных жителей к острым блюдам: соль чукчи не употребляют.

За чаем рыбак рассказал стародавнюю легенду.

— Жил в Чукотии всеми уважаемый охотник. Он крепко любил, свою родную землю и преклонялся перед северной природой. Всю жизнь обитал на восточном берегу Чукотского моря, никуда не выезжая. По утрам он нередко любовался солнцем, встававшим как бы из пучины моря.

Однажды сын охотника уговорил отца поехать на запад. Они отъехали так далеко от моря, что солнце всходило там «из-под земли». Отец на новом месте не ужился и попросил сына увезти его обратно к родному берегу. Они возвратились домой.

Старик сразу же отправился на берег. На небосклоне занималась яркая заря, предвещавшая появление солнца. Вот брызнули первые его лучи. Родные услышали радостные возгласы охотника и поспешили к нему порадоваться вместе восходу светила. Но тот внезапно умолк и упал на землю. Он умер. Радость была настолько сильной, что оказалась для старика смертельной.

— Вот так и я умру, если расстанусь с солнцем на этом берегу, — закончил рыбак и задумчиво посмотрел на нас своими черными умными глазами.

Промышляет он на побережье давно, с морем сроднился и приноровился к нему, оно дает ему пищу и многое другое, в чем он нуждается.

Восьмилетний сын рыбака подошел к костру, выгреб прутиком уголек и начал раскуривать трубку. Курят здесь не только взрослые мужчины и женщины, но и ребята. Закурила после ужина и Альнана. С видимым наслаждением затягивалась она дымом и выпускала его изо рта колечками, которые затем пронизывала новой струей дыма.

Покурив, она шутливо толкнула брата и запела, быстро вдыхая и как бы с усилием выдыхая воздух. Ритмические гортанные звуки, похожие на хорканье оленя, развеселили мальчика, у него радостно заблестели глаза. Мы с удовольствием глядели на веселые светло-коричневые лица детей.

После ужина Коравги сказал: «Тыпаак» («я сыт»). Благодарить после еды тут не принято. Мы вышли из яранги и пошли к палатке.

На береговой дюне серебрились на солнце заросли мохнатого колосняка. На окраине луговины росла крошечная (не длиннее спички) ивка. Выкопанная с корнем, она свободно уместилась на моей ладони. Насколько же сильными были длительные воздействия суровой арктической природы, чтобы в ходе эволюции дерево превратилось в такую былинку! Но оно и здесь цвело, давало плоды, а осенью роняло свои листья.

На бугорке травянистого берега озерка созрела янтарно-желтая морошка, налитая пахучим соком. В приколымской тундре морошку едят и свежей и в моченом виде. Теперь зрелые ягоды соблазняли казарок и гуменников (это было заметно по гусиным следам). Коравги известно, что местные жители пьют настой травы морошки от кашля и «боли в груди».

Мы проснулись около пяти часов утра: в туго натянутые полотнища палатки барабанил дождь. Сильно дул северный ветер, который нагнал тучи, разразившиеся холодным душем. Часа через два дождь перестал, ветер ослабел и переменил направление.

Словно умытая, тундра искрилась под лучами солнца, Воздух после дождя стал мягок и нежен. Сегодня особенно ощущалось арктическое лето.

В похорошевшей тундре жизнь шла своим чередом.

Гуси, лебеди и иные птицы продолжали учиться летать. Наиболее заметны были старания старых гусей — вожаков, подготовлявших молодняк к предстоящему отлету на юг. Казалось, они вначале даже не могли справиться с этим делом.

Незадолго перед этим поднимались на крыло целые стаи молодых птиц, еще не усвоивших навыки группового полета. С шумом взлетая невысоко над тундрой и мешая друг другу, они устремлялись к соседнему озеру, где сразу же шлепались в воду. Вожаки упорно продолжали тренировку и удлиняли учебные полеты. Не умея управлять своими крыльями, молодняк быстро уставал, а иные птицы отставали, стремясь отбиться от стаи. Перелинявшие старые гуси зорко следили за такими бездельниками и, догнав их, возвращали на место, нередко прибегая к ударам крыльями и клювом.

Теперь взрослые птицы руководили круговыми полетами. Нередко вся вереница гусей скрывалась из поля зрения, а потом вновь появлялась. Летали гуси уже-не вразброд, а правильным углом — клином или растянувшись наискось широкой «лавой». Вожаки терпеливо трудились над сохранением строя: они появлялись то спереди, то сзади и с боков, подравнивали неуспевающих, набирали нужную высоту, приноравливаясь к воздушным потокам.

Научились летать и молодые лебедята, но летают они низко над водой, да и то лишь по прямой линии.

При едва уловимом юго-восточном ветре мы отчалили от берега. Лодку слегка покачивала морская зыбь.

Но прошло не более двух часов, как внезапно надвинулся туман. Нам пришлось причалить к берегу в маленькой бухте, невдалеке от восточной окраины Каменного мыса. Туман стал настолько непроницаемым, что ничего не видно было и в пяти шагах.

Промозглый воздух напоминал о себе даже в палатке, поставленной нами наощупь. Нам попалось немного дров, и мы согрели чай. Прояснилось только часа через три. Бухта оказалась уютной и укрытой от ветра.

Гнездо моевки с пуховыми птенцами

Высокая вершина Камня все еще окутывалась плотным туманом, словно на ней приютилось белое облако. Ниже отвесная скала обрывалась в море. На скалистых уступах и каменных карнизах сидели чайки-моевки и иные птицы. Иногда та или иная обитательница срывалась и падала в воздух, но снова поднималась, крикливо выражая свое недовольство и расталкивая соседок. По шуму, который доносился с верха скалы, закрытой туманом, можно было догадаться, что и там продолжался птичий базар.

Седое туманное утро встретило нас и после ночевки.

Однако часа через полтора обстановка изменилась: на одной стороне небосклона угадывалось присутствие солнца, и у нас появилась надежда, что день, разгуляется. Сразу же началась подготовка к отплытию.

Вскоре проглянуло солнце, и тундра просияла.

Мы продвигались вдоль гранитов Большого Баранова Камня. Свое название Камень получил по имени диких баранов-чубуков, когда-то в изобилии водившихся на этих скалах. У крайней восточной скалы мыса берег постепенно закруглялся, и с каждым взмахом весел видимость на запад улучшалась.

Седых барашков на гребнях волн не замечалось, но море после недавнего шторма еще не утихомирилось, и водяные валы один за другим обрушивались на гранитный мыс. Высоко взлетали кверху клочья пены. Хмурые отвесные скалы поднимались из морской глубины — на высоту около тридцати метров. На уровне воды они не имели намывной полосы, и пристать ж ним было невозможно.

Мы налегли на весла. Лодка то проваливалась между волнами, то, взбираясь на гребень набегавшей волны, медленно ползла на запад, преодолевая напор воды встречного течения.

Наконец выступ утеса остался позади. Перед нами возникли белесые береговые обнажения горных пород. Горизонтальные слои местами приподнимались под углом 30–40 градусов. Далеко на западе выдвигался в море другой мыс. Между мысами глубоко вдавался в сушу широкий залив. Отвесные обрывы Большого Баранова Камня резко завернули на юго-запад, и мы последовали в этом Же направлении.

В отдалении гранитную скалу прорезало узкое ущелье. Здесь начиналась полоса галечников, вполне пригодная для причала лодки.

Внезапно мы оказались на гребне набежавшего водяного вала и, подхваченные им, врезались в гальку. Не мешкая, мы оттащили лодку на берег повыше.

Каменные глыбы, лежавшие в хаотическом беспорядке невдалеке у подножия обрыва, видимо, часто принимали на себя мощные удары воды. Скалы подтачивались, и в них «выгрызались» нищи.

После шторма на берегу остались бурые водоросли. Собрав несколько образцов их для коллекции, я начал подъем на вершину Камня, чтобы с высоты оглядеть приморскую тундру с ее оленьими пастбищами.

Большой Баранов Камень — скалистый отрог (по-местному — отпрядыш) Северо-Анюйского хребта — находится почти у 70-й параллели северной широты. Издали он выглядит единым горным сооружением, которое обрывается в море массивным полукружием.

При ближайшем ознакомлении Камень оказался расчлененным на две платообразные, соединенные грядой выпуклины. Восточная сторона этого мыса, сложенная темными изверженными горными породами, была более мрачной по сравнению с западной, светлой.

Глыбы камней покрывал затейливый узор накипных лишайников — то в виде коричневатых веснушек, то наподобие зернисто-крапчатых пятен или прилипших к камню темно-серебристых звездочек.

Эти неприхотливые растения отличаются изумительной живучестью. Поселившись на таких голых камнях, они переносят жестокую стужу, ураганные порывы арктических ветров, скудность питания, довольствуются влагой туманов, редких в этих широтах-дождей и лучами солнца.

Ежегодно они подрастают на величину спичечной головки. Только обильно разрастаясь, эти разнообразные по окраске «лишаи» становятся различимыми простым глазом: они как бы окрашивают скалы то в серый, бурый, то в желтый, оранжевый, в мрачноватый черный или иной цвет — не встретишь среди них лишь зеленой окраски.

Плотно прирастая к камню, лишайники начинают разрушать его гладкую поверхность. На ней появляются пластинки или чешуйки листоватых лишайников, которые уже не так прилипают к камню и легко от него отделяются. Под лишайниками всегда оказывается, особенно после их отмирания, тонкий, темного цвета порошкообразный слой, дающий начало почве.

Эту начальную «почву» вскоре заселяют неприхотливые зеленые мхи. Отмирая, они в свою очередь увеличивают слой перегноя (гумуса) и тем самым дают возможность поселиться другим, более требовательным мхам и, наконец, семенным растениям.

Таким образом, лишайники оказываются своеобразными первопроходцами необитаемых мест. Своей незаметной работой эти скромные труженики арктической природы прокладывают дорогу многим другим растениям, более полезным человеку.

Вот и вершина Камня. Невдалеке от края обрыва над морем беспокойно носилась моевка с какой-то снедью, зажатой в клюве. Ее преследовал поморник. Сначала он парил над ней на распластанных крыльях, выделывая в воздухе замысловатые петли. Потом быстро кружился над жертвой и с пронзительным криком, словно хохотом, то и дело набрасывался на нее и долбил клювом, пока она не уронила добычу. Тогда поморник на лету подхватил отнятое и полетел в тундру.

Так поморник и живет разбоем. Повсюду в Арктике его называют не иначе, как грабителем. Стоит какой-нибудь птице добыть что-либо съестное, как он срывается со своего наблюдательного поста и кидается на жертву. Он и сам мог бы превосходно добывать корм честным путем, но всегда предпочитает отнимать его у других пернатых. Крайне редко поморник получает смелый отпор.

Мне вспомнился Случай на острове Врангеля, когда нападение длиннохвостого поморника отразила морская ласточка-крачка. Она уже находилась у гнезда и вдруг увидела подлетавшего разбойника. Ласточка стремительно взлетела и с явным озлоблением стала кружиться над нарушителем ее покоя. Она с такой отчаянной быстротой проносилась над его головой, что тому, видимо, стало не по себе. К моему удивлению, пернатый грабитель удалился. Отважная ласточка с ожесточением преследовала его, а потом вернулась к гнезду.

«Крыша» Камня, изрезанная щелями, увенчана светлыми каменными столбами с отшлифованными, словно обтертыми ветром боками. Эти оригинальные горные останцы (по-местному кекуры, или кигиляхи — каменные люди) сложены из гранита. Столпившись на западной половине крыши и немного наклонившись в юго-восточную сторону, они словно пошатнулись под тяжестью невзгод арктической природы. Два столба напоминали разговаривающих женщин, поддерживающих ребенка. Северная сторона крайнего столба местами была разрисована накипными лишайниками, а на южном боку выделялись пятна загара.

У основания крайнего западного столба с боками, изъеденными вертикальными трещинами, лежала дресва — рыхлая осыпь зерен гранита.

А где же горные породы, когда-то окружавшие эти каменные столбы? Они оказались менее устойчивыми перед разрушительными силами природы и были уничтожены ранее, чем гранит. Остатки-рухляки и иные отходы выдувались затем ветрами и смывались дождями и талыми водами.

После векового хода разрушения (выветривания) остались нестертыми с лица земли лишь эти стойкие, непобежденные «каменные люди». Такие своеобразные геологические памятники встречаются в разных местах этого обширного края. В зависимости от расстояния, освещения и других условий наблюдения они напоминают то колоннады, то замки, дворцы, каменные рощи, группы странников и- т. д.

Я подошел к останцу, на котором трещины казались морщинами древнего мудреца. В одной из углубленных трещин приютился кустик альпийской клядонии с закругленными верхушками. Концы веточек лишайника отклонились в стороны и казались своеобразными звездочками.

Необозримые арктические просторы открывались с высоты Большого Баранова Камня.

В изумительно прозрачном воздухе отчетливо выделялась на юге громада Северо-Анюйского хребта, а в бинокль различались даже его отдельные остроконечные вершины. На востоке расстилалась богатая озерами равнина тундры с ее очень малыми превышениями над уровнем моря; к западу она заметно повышалась.

На север хотелось глядеть, не отрывая взора. Под ярким солнцем искрилось море. Увлекала и наполняла восторгом безграничность морской дали. Хотелось поглубже вобрать в легкие свежий, живительный воздух. Воздушные потоки, рожденные в Арктике, близ околополюсных пространств, перемещались теперь на юг, растекаясь вдоль поверхности этого переднего края материковой твердыни.

Над морем показались чайки, похожие на большие снежные хлопья. Они пронеслись невысоко над моей головой, оглашая воздух громким криком «ирр-ирр». На светлом фоне выделялись их черные лапки.

Нащупывая камни и придерживая гербарную папку, наполненную растениями, я спустился к лодке. У берега моря Большой Баранов Камень предстал перед нами, как огромная вздыбленная громада, над которой высоко в небе носились чайки.

Мы отчалили от галечника и поплыли дальше.

Небольшая стая полярных чистиков, плававших у побережья, нимало не испугалась нас. Работая своими кораллово-красными лапками, они стали подплывать поближе, явно заинтересованные нашим появлением. Приближаясь, они держали шею чуть вытянутой кверху. Но это обычная их посадка при плавании.

Коравги сделал резкое движение веслом, и все эти некрупные черноватые птицы с белыми метками на крыльях сразу исчезли под водой. Ныряя, они передвигаются, размахивая крыльями, словно летят в толще воды. Только через минуту они появились на поверхности моря, шагах в ста от лодки, и продолжали разглядывать нас.

Прилетают чистики в конце апреля. На своих гнездовьях по каменным карнизам мыса они сидят обычно лишь по ночам. Дневные часы проводят на карнизах только наседки. После появления потомства самки прилетают сюда лишь для кормления птенцов. Показавшееся солнце птицы встречают уже в пути на север. За пределами покрытого льдом моря (то есть за, кромкой крепкого ледяного припая) они кормятся на полыньях и разводьях.

Поздно вечером мы добрались до кута залива.

Солнце село прямо в океан. На фоне румяной зари отчетливо выделялись кекуры на крыше Большого Баранова Камня. Скоро заря потускнела, и надвинулась короткая арктическая ночь. На дальнем западном небосклоне ярко мерцала вечерняя звезда.

Чистики на отдыхе

Утром, оставив Коравги у палатки, я двинулся в тундру.

Невдалеке распласталась по дерновине арктическая ивка, наполовину спрятавшая во мху свои озябшие серовато-коричневые веточки (толщиной с гусиное перо), отходящие от шишковатого главного ствола.

Меня привлекли стайки куликов-краснозобиков. Они спокойно плавали среди озерка, окаймленного осоками, и добывали корм своими длинными, слегка загнутыми книзу клювами. При взлете у них оказались хорошо заметными белые надхвостья, но буровато-рыжий низ уже потускнел.

На подсохших южных скатах холмов они находят уютные углубления, выстилая их мхом и сухими листьями стелющихся ив. Рядом обычно устраивает гнездо другая пара — и так на расстоянии трех-четырех шагов располагается колония гнезд краснозобиков — целая арктическая семья. Теперь у молодняка крепнут крылья, а недели через три краснозобики будут готовы к отлету.

Над тундрой кружились поморники, высматривая добычу. Гнездятся они тут же, и самка откладывает свои яйца, на ровное, ничем не защищенное место. Поморник в состоянии уберечь свое гнездо, да и яйца его имеют защитную окраску.

Весь день погода хмурилась. Иногда сквозь нависшие облака падал на землю единственный косой луч солнца. К вечеру ветер переменил направление и усилился. Вскоре начал падать хлопьями снег, и пушинки, залетая в палатку сквозь неплотно закрытый вход, садились на сухари и таяли в кружке горячего чая.

В одиннадцатом часу вечера приходится зажигать свечу, иначе в палатке нельзя писать и заниматься разборкой и перекладкой собранных для гербария растений. Ночью небосвод прояснился, и показался узкий серп луны.

Зимние причуды арктического лета не оставили нас и на следующий день. Проснувшись, мы увидели провисшие под тяжестью снега полотнища палатки. Снег подтаивал и понемногу скользил вниз. Талая вода капала на одеяло и на томик Пушкина.

Тундра за ночь поседела.

В глубь тундры подгонялись ветром разорванные сине-лиловые тучи. На море не умолкал шторм.

Отцвели синюха и арктический щавель. После отцветания диапенсии ее подушки с многочисленными листьями начали постепенно краснеть.

Хотя снег начал таять, но работать в тундре нынче невозможно, и мы приводили в порядок гербарий.

После полудня ветер стал меняться, и небосклон обложило низко нависшими тучами.

Вышла из-под снега сетчатая ива. Ее красновато-бурые ветки почти целиком погружены в зеленый мох. Не зябнет только альпиец — кукушкин лен. Повсюду виднелись его приземистые стебельки. Рыхлые дерновинки мха стали теперь красновато-бурыми, как бы предвещая близкое наступление осени.

Ночью на дальних вершинах Северо-Анюйского хребта выпал снег: издали они казались седыми.

Наутро ветер заметно утих. Солнце скрывалось за серыми расплывчатыми облаками и иногда слегка просвечивало через них.

Несмотря на волны, мы отплыли, но часа через два вынуждены были причалить к берегу. Рыбак Эчавто с двумя подростками-ребятами вытаскивал на берег сеть. Мы помогли ему. В сеть, кроме рыбы, попалась молодая нерпа.

Невдалеке оказалась яранга, в ней горел костер. Жена рыбака Тыгрена занималась приготовлением красного раствора для окраски местной замши — ровдуги. Она измельчила и залила водой просушенную кору кустарниковой ольхи, доставленной сюда от истоков Виринейвеем. К раствору добавила щепотку золы, размешала — и краска была готова. Кору кустарниковой ольхи здесь повсеместно используют как превосходный краситель, а ее листья — как лекарство, прикладывая их к гнойным ранам: гной вытягивается, и рана заживает.

За чаем Эчавто сообщил нам, что у этих берегов вплоть до устья Колымы добывается немало нерпы. Зимой она держится подо льдом, а для дыхания пользуется продушинами, то очищая их ластами от пленки быстро нарастающего льда, то вылезая в сильные морозы из воды, и, ложась на лунку, оттаивает ее своим телом.

Рыбак показал нам свое изделие — мешкообразную сеть из нерпичьих ремней с ячеями, сделанными так, чтобы в них могла пролезать голова зверя. Эчавто и соседний рыбак нередко выезжают в море и промышляют с помощью собаки по нерпичьим продушинам, пользуясь и сетью другого образца — в виде полосы с ячеями такой же величины, как и в первой сети. Сетяная полоса растягивается подо льдом, и нерпа, плавая, запутывается в ней. Такие сети ставятся не только по продушинам, но и в трещинах льда или в небольших разводьях.

В апреле — мае нерпа не упускает возможности погреться на солнце. Охотники влезают на высокий торос. Заметив зверя, они подкрадываются к нему и стреляют из винтовки.

Разделывают нерпу на берегу. С нее снимают шкуру и сало, а тушу разрезают на куски. Заготовляя мясо впрок, отделяют его от костей и сушат над огнем в яранге или вялят на воздухе. Срезанное сало складывают в «пузыри», где оно тает, а обезжиренную шкуру сушат, разостлав на земле.

Появление на морском берегу первой нерпы, покинувшей свое зимнее жилище, — верный признак наступившей арктической весны.

На зиму хозяйка яранги заготовила впрок салат. Недели три-четыре назад ею были собраны в тундре свежие зеленые листья тальника, еще не огрубевшие и не потерявшие сочность. Из них на нерпичьем жиру изготовила жидкое тесто, которое перебродило, подкисло и было готово, как пряная приправа к мясной пище.

Рыбак вспомнил «бувальщину», случившуюся в далекие дни его молодости, когда он вместе с отцом промышлял у Шелагского мыса.

На ледяном припае они увидели белого медведя: он подкрадывался к нерпе, закрывая лапой свой черный нос. Вот его мощная туша залегла за торосом, выжидая удобный момент, когда можно настигнуть добычу.

Охотники, затаив дыхание, следили за мишкой. Нерпа подняла голову, но, не заметив ничего подозрительного, снова опустила ее и задремала.

Медведь вылез из-за укрытия и продолжал продвигаться к цели. Чем меньше становилось расстояние, отделяющее его от нерпы, тем больше мишка проявлял выдержки: то прятался за торчащей ребром льдиной (ропаком), то мгновенно замирал на месте, чтобы не спугнуть добычу. Тогда он сам напоминал торос.

Наблюдая из-за укрытия, охотники видели, как нерпа еще раз подняла голову, но не обнаружила зверя: его белая шуба слилась с припаем. Не подозревая опасности, она беспечно уснула. Тогда мишка, сделав три-четыре огромных прыжка, ударом лапы по голове оглушил нерпу и, не мешкая, принялся обедать.

Охотники решили, что настала подходящая минута, и, не ожидая конца медвежьего пира, перешли в наступление. Они приблизились к медведю с подветренной стороны, удачными выстрелами уложили его и сразу же приступили к разделке туши.

Увлеченные работой, они не заметили, что ветер переменил направление и оторвал от берега ледяное поле. Льдину вместе с охотниками несло теперь по морю вдоль мыса далее на восток. Между льдиной и берегом образовалась широкая полоса воды. Скоро мыс Шелагский остался позади.

Только через трое суток льдину прибило к мысу Биллингса, и охотникам удалось выбраться на берег. Они проплыли на льдине свыше двухсот километров.

В другой раз охотники оказались свидетелями любопытного состязания между белым медведем и моржом.

На льду моря охотники заметили «хозяина Арктики» во время охоты. Заинтересованный добычей, шел он вдоль берега, выписывая между торосами вензеля. За одним из торосов, лежал большой морж, и мишка его увидел.

Медведь остановился и стал подкрадываться к добыче. Выбрав удобный момент, он напал на моржа прежде, чем тот успел подойти к полынье. В смертельной схватке оба зверя скатились со льда в воду, подняв высокий столб брызг.

Вскоре показалась голова медведя. Он еле выбрался из воды и растянулся на закраине льда. Посланная охотниками промысловая лайка подбежала к зверю с громким лаем, но тот даже не шевельнулся. Охотники приблизились к лежавшему зверю и убедились, что он мертв. Начали разделку туши и увидели сильно смятую грудную клетку и поломанные ребра. Видимо, медведь побывал в объятиях моржа, сжавшего противника своими ластами. Сам победитель больше не показывался: возможно, и он погиб.

Первые сведения о местных моржах сообщил еще в середине XVII века казак Михайло Стадухин после своего плавания на восток от устья Колымы: «За Колымою-рекою по морю моржа и зубу моржового добре много», — писал он.

Теперь моржи появляются тут случайно.

Три года назад Эчавто встретил одного моржа у Большого Баранова Камня. Зверь вылез из-воды при помощи своих массивных клыков, предварительно воткнув их в лед и подтянув затем вперед свою мощную тушу.

Неуклюжий, словно калека, ковыляющий по берегу, он мгновенно преображается при переходе в воду. Несмотря на свои огромные размеры (до четырех метров в длину и иногда более тонны весом), животное становится ловким и плывет уверенно и быстро (до десяти-пятнадцати километров в час).

Но на этот раз морж не успел нырнуть в море. Эчавто с другом прикончили зверя двумя пулями из винтовки. К удивлению охотников, в желудке у моржа оказались непереваренные остатки нерпы и птицы. Зверь питался не только мелкими ракообразными и моллюсками, добывая их с морского дна, но и нападал на животных, то есть вел себя как хищник. Случай этот очень редкий и объясняется, видимо, лишь тем, что добытый морж рано лишился родительницы.

Обычно моржиха приносит одного, редко двух детенышей. Они остаются при ней в течение трех лет. Без ее заботы годовые моржата не выживают, а двухлетние уже могут жить самостоятельно, хотя, несмотря на свою солидную величину (длиной около двух метров и весом не менее центнера), еще не умеют добывать корм на дне моря, как это делают взрослые, не могут раздавить твердую раковину моллюска. Голод заставляет такого осиротевшего «ребенка» питаться отбросами, выкинутыми морем на берег, а когда их не хватает, он ищет птичьи гнезда, поедает яйца или птенцов, нападает на водоплавающую птицу, отдыхающую на волнах. Но и этой пищи становится мало подросшему малышу, и он начинает охотиться за беззащитной нерпой, хотя та, улавливая подводные звуки, нередко ускользает от преследования.

В дальнейшем повзрослевший моржонок все чаще пускает в ход свои крепкие клыки.

Так страшный по внешнему облику, но обычно безобидный морж становится небезопасным хищником. Он может напасть на лодку и даже на человека, не ожидающего от него такой прыти.

Нам жаль было расставаться с бывалым охотником, рассказавшим так много интересного. Когда мы собрались уходить, красный раствор отстоялся, и хозяйка начала окраску ровдуги.

Рано утром меня разбудила талая вода, капавшая на голову. Пришлось спешно спасать гербарий, перекладывая его на сухую сторону палатки.

У чукчей сегодня подготовка к празднику пыжиков. Правда, праздник отмечают позднее — в сентябре, когда часть четырехмесячных олешков будет забита на пыжики (для сдачи на факторию и местных нужд). Но в нынешнем году оленье стадо после успешного весеннего отела увеличилось. Кроме того, как говорят чукчи, «в суровой тундре нельзя быть грустным». Жизнерадостный народ не прочь повеселиться заблаговременно.

На свежее мясо выделен олень, и теперь его начали вылавливать из большого стада, которое выпасалось вдали от берега.

Ловко брошенный пастухом ременной аркан (чаат) с костяными кольцами на конце для затягивания петли упал на рога животного, оно неистово рванулось, но тщетно. Перебирая чаат, пастух начал подтягивать жертву и отвел ее в сторону. Другой, пастух вытащил нож и, держа его в опущенной руке, медленно подошел к оленю. Сверкнуло лезвие ножа, вонзившегося прямо в сердце животного. Олень, понурив голову, еще стоял несколько секунд, словно прислушиваясь к своей уходящей жизни, потом тихо упал на передние ноги, а затем на правый бок.

Чукчанка зачерпнула в соседнем озере кружку воды и поднесла умирающему, выливая воду на губы, а остатки — на бок. По коже оленя заструилась, как рябь по воде, дрожь. Тускнеющий глаз его затягивался, словно дымкой, смертной пеленой. Убивший оленя обмочил лезвие ножа в ране и брызнул кровью на восток.

К бездыханному животному подошли женщины, оттащили его на другое место и положили головой на юг. Разделкой туши занимались только женщины. Рога и кусочки сердца и печени они отнесли к месту забоя. Потом мне сообщили, что эти церемонии устраиваются «на всякий случай», чтобы олени лучше плодились.

На пир пригласили меня. Вкусно пахло свежесваренным оленьим мясом. Его любят в тундре: в нем, особенно в печени, содержится немало противоскорбутного витамина, и при лечении от цинги оно может служить лекарством.

Мясо люди заедали растительной приправой: толстыми сочными корневищами остролистной кляйтонии. Тут и примесь почти шаровидных клубней кляйтонии клубненосной. Приправа содержала сахаристые вещества и крахмал и могла отчасти служить заменой картофелю.

После угощения начались игры, танцы, состязания наперегонки.

На обратном пути я задержался у озера. Оно почти целиком заросло. Лишь посередине осталась небольшая, чистая круговина воды, обрамленная арктофилой. Раскидистые метелки злака с поникающими веточками чуть-чуть возвышались над поверхностью воды, и казалось, что они плавают, надвигаясь на чистую воду. Ближе к берегу над водой виднелись не только соцветия этого злака, но и толстоватые стебли с зелеными листьями, а на самом берегу арктофила возвышалась почти во весь рост, покрывая илистое обмелевшее прибрежье полосой в несколько метров ширины. Чем гуще заросли арктофилы, тем больше окажется ее остатков на дне и тем быстрее будет мелеть озеро у берегов.

Зарастание тундровых озер заметно отличается от зарастания их, например на северо-западе Европейской части СССР. Там оно начинается с появления донных отложений ила. Позднее в толще воды на глубинах развиваются растительные и животные организмы, живущие во взвешенном состоянии (планктон). Эти организмы, отмирая, падают на дно, гниют и соединяются с иловатыми минеральными отложениями.

На разных озерных отложениях появляются более совершенные растения. Они располагаются на дне не беспорядочно, но заметными поясами, последовательно сменяющими друг друга. Глубинный отряд составляют крошечные растения-подводники — низшие споровые виды сине-зеленых и иных водорослей. За ними по направлению к берегу идут поясы то более крупных водорослей (хара, нителла), то широколиственных рдестов, нередко образующих густые подводные луга с урутью, ежеголовником и иными обитателями..

Далее на прибрежном мелководье располагаются то кувшинки, кубышки и прочие виды с плавающими на поверхности воды листьями, то камыши и тростники. Со стороны берега их поджимают мелководные растения (осоки и водяная сосенка, сусак и земноводная гречиха, стрелолист и иные), а затем и наземные растения.

Такая смена растительности продолжается до тех пор, пока озеро не будет заполнено растительными остатками (а позднее торфом) — первой ступенью перехода озера в болото.

Хотя арктические озера зарастают другими-растениями, но и здесь последовательность и чередование поясов надвигающейся на плесо растительности зависят от накопления на дне растительных остатков. Дно при этом постепенно повышается и становится благоприятным для поселения, растений соседнего пояса, ближайшего к берегу.

Однако на арктических озерах ни тростников, ни камышей, ни рдестов не увидишь. Не встретишь тут и белых кувшинок, известных в народе под названием озерных лилий. Зарастание в этих озерах также начинается с заполнения водоема минеральными отложениями и позднейшим обогащением отмершими организмами планктона, которого и в этих озерах много. Но в отличие от озер лесной зоны минерализация непроницаемого дна из вечномерзлого грунта (или льда) протекает гораздо быстрее. Вместо камышей и тростников здесь торжествует арктофила, превосходно выдерживающая холодную воду. Она переплетает своими корневищами мелководье и тем ускоряет зарастание водоема. Вслед за ней появляется осока и узколистная пушица. Не отстают и зеленые мхи. В высоких северных широтах у них особенно успешно развито бесполое (вегетативное). размножение, и спор некоторые мхи не образуют.

Успехи такого бесполого размножения показывал теперь влаголюбивый мох каллиергон. Он уже со всех сторон — опоясал озеро, у которого я остановился. Не менее энергичным его союзником оказался такой же любитель воды — мох дрепанокляд. К ним присоединились лютик Палласа и калужницы (у местной дудчатой калужницы стебель прямой и толстый, полый внутри, как и черенки листьев).

Постепенно, полоса растений-прибрежников расширялась. Местами эта зеленая рама озера настолько широка, что к воде и не подступишься. Вот берег ступенькой обрывается, и зеленая прибрежная рама разорвалась: почти у самых ног видна вода, а в ней водоросль клядофора и заросли водяной сосенки.

Растения надвигаются по направлению к середине озера. Проходят годы, многие десятки лет (зарастание протекает тут крайне медленно), и вот уже середина озера заросла арктофилой. При избытке воды отмирающие ткани растений откладываются здесь на дно, разлагаясь не полностью. Водоем мелеет, его котловина выравнивается. Чистое плесо воды исчезает. Озеро прекращает свое существование, превращаясь в. низинное арктическое болото.

Теперь по низинным болотам бродили олени. Им нравятся такие мягкие летние пастбища. Здесь нет камней, о которые животные могут повредить копыта.

Группами и в одиночку олени охотно задерживались около озер, раскинутых по тундре. Олешки подходили, сощипывали зелень арктофилы и вкусную травку — хвостник. Привлекали оленей и приземистые, невзрачные на вид лаготисы, растущие в нижней части холма, где долго залеживался снег… Быстро были съедены и соцветия, и побеги с листьями. Да и весной это длительно цветущее растение пользуется у оленей неизменной симпатией.

Вдоль берега, у края воды, летали стаи моевок. Они то поднимались кверху, то с криком снова устремлялись вниз, выискивая добычу. Теперь я. вспомнил, что их покинутые, но прочные гнезда из соломы и глины с равномерно закругленными краями я встречал на крутых уступах скал Большого Баранова Камня. Теплая и мягкая подстилка, обычно для трех-четырех яиц, была выложена прослойками мха, травы и водорослей.

Впереди над холмистой тундрой возвышалась, громада Малого Баранова Камня (мыс Летяткина). Местные люди называют его также мыс Камень, или Ячатка. Тундра подходит здесь к основанию покатого каменистого склона. Стекающая по скату вода сильно увлажнила грунты и образовала болото. За болотом начинался подъем по склону с его мрачноватыми сланцами. Подъем закончился террасой; на ней расположилась кочковатая тундра, а выше по склону виднелись новые террасы, как бы опоясывающие гору.

Такие террасы свойственны изолированным горным возвышениям. Они встречались нам и раньше (на горе Ленлэ и в других местностях). Вплоть до устья Колымы на морском побережье почти нет горы, склоны которой не спускались бы правильными уступами. Некоторые исследователи считают эти нагорные террасы останцами древнего рельефа.

Плоская вершила Ячатки оказалась своеобразной тундрой. Каменисто-глинистая почва растрескалась, и ее отдельные слабые выпуклины, словно медальоны, обнажились. Они находились как бы в рамке из полосок куропаточьей травы, арктического проломника и ожики снеговой, соссюреи Тилезия, осоки желтоцветковой и седого мха — ракомитрия, приютившихся в ложбинках морозных трещин. — Щебенку выпуклин, будто веснушками, густо усеял своими зернами накипной лишайник-ризокарпон. Темные, полу-приподнятые корочки гирофоры и черный и охристый войлок алектории придавали облыселой вершине угрюмость. Это мрачноватое впечатление не могли рассеять ни желтоватые слоевища снежной цетрарии, ни белесоватые, плотно прижатые к земле, искривленные прутики другого лишайника — тамнолии.

Цетрария снежная

Пестрели белесоватые тамнолии

Над тундрой деловито летали стайки пуночек. Взрослые птицы вырастили птенцов, перелиняли, потеряв свое нарядное весеннее оперение, и казались более молчаливыми. Стайка этих птах опустилась на луговину, торопливо обшарила ее, выискивая корм, и вот уже беспокойно поднялась в воздух. Начинались предотлетные кочевки тундровых птиц.

Тундра теряла свою привлекательность. Травы желтели. Лето угасало, оставляя у человека грустное впечатление. Правда, растения-многолетники не исчезали, они лишь погружались в осеннюю дремоту— предвестницу длительного зимнего покоя.

Море по-прежнему волновалось. Пока мы с Коравги, готовясь к завтрашнему отплытию, поправляли мачту для паруса, ветер утих, но волны еще накатывались одна на другую.

Ночью море успокоилось.

Рано утром мы отчалили и, продвигаясь к оконечности мыса Медвежьего (по-местному — Камень) проплыли километров около десяти, как вдруг ветер посвежел, и парус залихорадило. Наше положение ухудшилось, когда мы поравнялись с оконечностью мыса: северный ветер крепчал. Теперь, огибая тупой мыс, нам пришлось плыть вдоль нарастающих волн, ударявших в правый борт лодки. Решили все же продвигаться вперед. Вдруг волна перекатилась через корму, и лодка, оказавшись как бы вздыбленной, сильно хлопнула по воде своей носовой частью. Одновременно нас подхватил встречный напор воды: это воды Колымы, вливаясь в море, направлялись на восток, образуя постоянное течение.

Мы изо всех сил налегли на весла, но продвигались на запад крайне медленно. Часто наши усилия уходили на преодоление течения и ветра и мы, быстро работая веслами, все же оставались на месте. Едва замедлялась гребля, как поток воды тянул нас обратно. Именно в таких местах море нередко бывает даже более бурным, а штормовая волна опаснее, чем в отдалении от берега. Иногда наше суденышко скрывалось между волнами.

Бушующее море каждый миг менялось: оно пенилось, вздымалось, неуклюже ворочалось.

Мы все еще находились у крутых обрывов утеса. Ветер прижимал нас к отвесной каменной стене, уходящей в глубь моря.

— Проходим опасное место, — сказал Коравги.

Плавание у Камня даже на больших шлюпках нередко сопряжено с риском: тут негде укрыться от волн, нет ни бухты, ни хотя бы узкой полоски галечника. В нашу лодку натекло много воды, вычерпывать ее непрерывно не удавалось. Мы работали веслами и рулем, от усиленной гребли ладони наших рук горели.

Спасла нас очередная перемена направления ветра. Парус надуло, и после трехчасовой борьбы со стихией лодку потащило вперед.

День склонялся к вечеру, когда на высокой скале мыса Медвежьего мы увидели огни маяка и, обогнув обрывистый выступ с запада, повернули на юг. Только теперь появилась возможность начать отливку набежавшей в лодку воды. Под шум прибоя причалили, наконец, к берегу, близ устья тундровой реки Медвежьей.

Ночью, сквозь сон, мы слышали, как где-то невдалеке лаяли песцы.

Утро порадовало ярким солнцем. Веял слабый южный ветерок. Дальние вершины гор за ночь побелели. По трещинам скал и каменным карнизам различались в бинокль светлые прожилки выпавшего снега. Выше эти прожилки сливались.

В горах зима начинается сверху. Иногда даже среди лета, в заморозки, видишь, как притаилась она по впадинам на гребне Северо-Анюйского хребта. То отступая в солнечные дни, то снова сползая книзу в ненастье, она наконец покрывает сплошной белой скатертью и гребень хребта, и его переходящие в равнинную тундру подножия.

Свежую порошу на Северо-Анюйском хребте мы встретили спокойно. Растительность, покрывающая его склоны и вершины, нам знакома, а готовые гербарии горных и других растений, как своеобразные натурные документы, надежно хранились в брезентовых вьюках в палатке. За сохранностью этих документов мы постоянно следили. Не намокли они даже вчера, хотя мы сами были мокры до нитки и дрожали от холода.

Частично побуревшие травы окружавшей нас тундровой равнины оставались доступными для изучения. Многое и о них мы также успели узнать. Покрытая кочками тундра еще кое-где белела шапочками пушицы, которые сползали хлопьями со стеблей и, подхваченные ветром, улетали, цепляясь за ветки кустарников.

На берегах вдоль русла Медвежки олени встречали немало ценных кормовых злаков и разнотравья. Теперь и цветочные и листовые почки возобновления тундровых растений достигли полного развития и были- готовы к перезимовке.

У некоторых видов разнотравья (горечавка, лапчатка и иные), растущих в наиболее укромных, защищенных от холодных ветров местах долины, готовые цветочные почки преждевременно раскрылись, и у растений началось вторичное цветение. Цветки, как бы вдавленные в побуревшую дерновину, прижимались к земле, а над ними шелестело от ветра засохшее былье отживших стеблей. Несмотря на ощущаемую осеннюю свежесть арктических дней, травы со своими укороченными цветоносами словно находились в разгаре своей второй молодости. Мне невольно вспомнились пушкинские строки: «Цветы осенние милей роскошных первенцев полей…»

Многие тундровые травы уже спрятали свои почки возобновления в моховой дерновине или чуть приподняли, их над поверхностью почвы, терпеливо ожидая снега, чтобы отлежаться под его белым покрывалом всю долгую зиму. Казалось бы, что успешная перезимовка этим травам вполне обеспечена, если почки со своими кроющими чешуями окажутся под землей — как это бывает в средних широтах у луковичных и клубневых видов. Но в арктической тундре иные, более жесткие условия жизни растений. Подземному залеганию почек возобновления мешает холодная, поздно оттаивающая почва с близким к поверхности земли залеганием вечной мерзлоты, да и долгий полярный день с незакатным солнцем не благоприятствует образованию подземных органов размножения.

С водораздела спустилось в долину стадо оленей. На местных прохладных летовках олени проводят самое жаркое и самое «комариное» время года (примерно с июля до середины августа).

Стройные животные давно поправились после зимы и выглядели превосходно: шерсть у них лоснилась на солнце и, словно гладко причесанная, прижималась к коже.

На дальнем уединенном озере держались гуси. Не так давно гусята казались нам маленькими желто-зелеными комками пуха. В разгар лета они были долговязыми и неуклюжими, а теперь подросли и превратились в больших красивых птиц. Гусиный молодняк разных стай объединился в станицы и вместе со взрослыми птицами занимался предотлетной кормежкой у озер и в поймах тундровых рек. Старые гуси перелиняли.

По пути к морю иногда встречались озера, но тут их, гораздо меньше, чем на просторах раучуванской тундры.

Умолкли певчие птицы. После первого снегопада, начали откочевку на юг пуночки. Последние стайки подорожников встречались нами вчера утром. Улетел и полярный жаворонок-рюм.

Издали доносилось гуканье полярной совы.

Во второй половине дня я стоял на Камне, глядя с обрыва вниз. Горные породы тут смяты в дугообразные складки (выпуклая сторона дуги обращена кверху). Такие же складки пересекают верховья Тумкилин и Ленлувеем.

Ознакомившись с растительностью, я присел на скалистый уступ. Ко мне подошел, зимовщик с расположенной невдалеке полярной станции. Мы закурили и разговорились.

Феофану Кондратьевичу (так звали зимовщика) полюбился север, и после Игарки он приехал сюда. Его не тяготит длительная (около девяти месяцев) холодная зима с полярной ночью и ветрами, часто достигающими штормовой силы. Ему нравится, как в лютые мартовские морозы над будто вымершей тундрой, оглашая ее застывшие пространства своим гортанным карканьем, носится ворон с намерзшими бакенбардами. Зимовщик рад и холодному короткому лету с непрерывным днем и резкими скачками от тепла к внезапному похолоданию, с редкими дождями и часто затянутым облаками небом.

Внимательный наблюдатель северной природы, он умеет подметить характерные особенности, присущие каждому сезону.

— В этом году, — рассказывал Феофан Кондратьевич, — первые весенние проталины появились в тундре только четырнадцатого мая, но заморозки держались до четвертого июня. Затем стало тепло, и пятого июня, на две недели раньше устья Колымы, вскрылась Медвежка. Но через три дня выпал снег, и вся тундра забелела. Правда, снеговой покров быстро растаял, и в реке хорошо ловились хариусы (их называют сибирской форелью).

Спустя шесть дней, на вытаявших из-под снега кочках потянулись к солнцу первые травинки. Трубочкой вылезала на свет нежная ярко-зеленая бахрома листьев. Тундра начала зеленеть. Восемнадцатого июня кое-где появились одинокие первенцы — тундровые цветы, а через три дня дружное цветение растений замечалось повсюду.

Прошло еще три дня, и под напором южного ветра лед в бухте Амбарчик, изъеденный промоинами, взломало и вынесло в море. Замерзающее море можно увидеть здесь в начале октября.

Во время рассказа у Феофана Кондратьевича просветлело лицо: заметно было, что живые проявления природы, ее местные особенности, казалось бы даже самые незначительные, наполняют радостью его жизнь, В нем постоянно горела неугасимая искра любознательности. Его трогали и первый поруделый листок на зелени приземистой березки, и пролетающая розовая чайка, и косой луч солнца, пробившийся через низко нависшие над тундрой, предосенние тучи.

По мере того как он начинал понимать все происходящее в окружающей природе, он открывал для себя живительный источник наслаждения, может быть не совсем понятный для людей, погруженных в сутолоку повседневной жизни. Для него, увлеченного севером, вся эта природа под лучами животворящего солнца была источником тихой радости, не всегда заметной на его простом, суровом лице. Мне показалось, что он нашел в арктических просторах свою собственную душу, и его мысль уводится от малого к великому — познанию Родины и любви к ней.

Расстались мы с Феофаном Кондратьевичем друзьями.

Море плескалось. Темнели от воды морские обрывы утесов.

Передо мной расстилались водные просторы Колымского залива.

Колыма несет много взмученного мелкозема и образует в море обширное подводное мелководье — так называемый бар, в пределах которого находится и бухта Амбарчик… Бар настолько далеко вдается в море широкими песчаными отмелями, что морские суда останавливаются в отдалении (наш пароход в прошлом году стоял на рейде в четырнадцати километрах от берега).

За морским баром начинается материковая отмель — подводное продолжение северного края сибирского материка. Расчлененность равнинного морского дна напоминает рельеф современного тундрового побережья с его низинами, невысокими холмами и увалами.

Подводная равнина, начиная с устья Колымы, прорезана глубокой впадиной, протянутой вдоль морского побережья далеко на восток, до Чаунской губы. Оттуда она поворачивает на северо-восток по направлению к острову Врангеля. Впадина эта — не что иное, как затопленные долины рек Колымы и Чауны.

В прошлом суша в этих местах простиралась далеко на север. Позднее море то наступало, то частично отступало, суша значительно сократилась и изменила свои очертания.

От древней обширной территории остались только остров Врангеля, острова Де-Лонга, Новосибирские, Медвежьи и некоторые другие — немые свидетели тех отдаленных от нас времен. Эти острова можно рассматривать как останцы арктической суши.

Вечером за ужином в палатке я рассказал Коравги о своей встрече с зимовщиком. Коравги довелось ездить на собаках от мыса Медвежьего до. острова Четырехстолбового (до него отсюда на прямую чуть больше сотни километров). Ехал он в конце марта по торосистому льду.

От Четырехстолбового ему пришлось еще около ста километров везти в первой половине мая одного русского на север, до границы зимнего припая, пока они не встретили сильно всторошённый молодой морской лед с трещинами. На горизонте в это время различалось водяное небо — то есть небо «ад незамерзшим морем.

Коравги видел, как за пределами припая[9] во время южных ветров образуется полоса воды. При напористых северных ветрах полынья закрывается льдом, надвигающимся со стороны полюса, и вдоль границы припая происходит торошение льда. Нередко огромные торосы садятся на дно мелководий, образуя стамухи.

Беседа с Коравги затянулась надолго.

Тундра покоилась под темным покровом ночи мирным сном. Тихо плескалась у берега прибойная волна. Высоко в темном небе сорвалась и стремительно упала звезда, оставив на небосклоне яркий след.

Рассвет еле пробивался сквозь сумрак ночи, когда мы, как условились с вечера, проснулись. Я вышел из палатки.

Заря, разгораясь, осветила берег и тихое море. Еле ощущался слабый южный ветерок.

Белым пнем на холме неподвижно маячила полярная сова, подстерегая зазевавшегося лемминга. Своим изумительным слухом она услышит шорох его лап за десятки метров. Когда наступит подходящий момент, она расправит свои мощные крылья, бесшумно подлетит и набросится на него. Жертва не устоит против острых когтей и клюва хищницы. В озаренной солнцем тундре летали молодые совята, выросшие и окрепшие в этом году. Они разного возраста. Сова-самка высиживает в гнезде яйца постепенно, начиная с первого яйца. Бывает так, что птенцы только показываются из яиц, а их братья и сестры уже оперяются.

В нынешнем году совы встречаются часто — верный признак урожая леммингов — обычного совиного корма, помимо зайцев, пищух, мелких птиц (гагачат, гусят, особенно молодых куропаток) и много второстепенного подспорья. Совы как бы соперничают с песцами в добывании пищи и тем самым наносят ущерб охотничьему хозяйству. В отличие от многих других сов полярную сову вряд ли можно отнести к полезным птицам.

Мы отчалили от берега и продолжали плавание по бухте, взяв направление на мыс Столбовой. Морская вода в бухте не очень соленая: ее опресняют воды Колымы, а также тундровые речки и ручьи.

Погода изменилась: ветер с юга усилился. По недавно еще гладкой поверхности воды загуляли волны с белыми гребнями-барашками. Гребни дробил ветер, и мелкая водяная пыль, словно туман, висела над нами. Боковой волной нашу лодку то и дело отбивало от берега. До устья тундрового ручья добрались мы только во второй половине дня. Огибать видневшийся впереди нас мыс Столбовой в такую погоду рискованно.

Пришлось поставить палатку: нам предстояло провести на морском побережье еще одну ночь. Коравги остался у лодки, а я углубился в тундру.

Олени начали откочевку на юг. Они неторопливо и свободно передвигались по равнине, направляемые пастухами на новые пастбища. При таком выпасе кормовые травы чрезмерно не вытаптываются и нормально отрастают. На отдельных летних пастбищах стада задерживаются не более трех дней (на лесных зимовках сроки эти удваиваются). Оленеводы достигают при этом наилучшего состояния стада. Олени, преодолевая общий годовой маршрут в несколько сотен километров, не устают, не худеют и не болеют «попыткой», ранее очень распространенной на Крайнем Севере.

Теперь животные мирно сощипывали уцелевшую зелень. Одного из оленей привлекла полярная ива — кустарничек травянистого облика с чуть приподнятыми над поверхностью земли побегами. Ива нравится олешкам, и они не пренебрегают даже ее опавшей листвой.

Осока гиперборейская уже целиком побурела: она увядает рано и под снегом почти не сохраняет зелени. Потускнела и узколистная пушица. У нее обычно перезимовывают побеги, плотно прижатые к кусту. Нередко олени добывают из-под снега корневища пушицы, не оставляя и тех, которые найдены заготовленными впрок около подснежных гнездовищ леммингов.

Покраснели листья у альпийской толокнянки, известной своей долговечностью (доживает она до восьмидесяти и более лет). Одни олени ели ее черные ягоды, другие — голубику.

Выпасаясь, животные иногда останавливались, поднимали головы, чутко прислушивались. Увидев спокойную поступь своего вожака и не обнаружив ничего тревожного, они снова принимались за еду.

Ранней осенью олени, продолжая выпасаться, приблизятся к южной окраине тундры. Потом стадо преодолеет перевал Северо-Анюйского хребта, появится на его южных склонах и по широким сквозным долинам проникнет в тайгу, вплоть до Малого Анюя. Там по склонам гор, увалов и холмов раскинуты богатые лишайниковые пастбища.

Снежный покров в лесу хотя и глубже, чем в тундре, но более рыхлый, и сквозь его толщу олени улавливают легкий запах лишайников, которые вполне доступны для животных. На болотах у подошвы гор и в падях олень-найдет зелень злаков и осок, прикорневые доли стеблей и неотмершую листву, хвощи и другие подснежные корма, утоляющие недостаток белкового и минерального питания.

Пройдет долгая зима, и стада снова потянутся к северу. В тайге и на подступах к ее крайнему пределу они задержатся на весенний отел, а к началу лета снова придут сюда, на эти мягкие тундровые пастбища.

Так и проходят каждый год, десятилетия, вся жизнь оленьих стад, руководимая мудрым. опытом человека.

Охранявший стадо пастух сообщил мне, что в темные сентябрьские ночи и позднее приходится неустанно оберегать оленей от волков. Пастухи имеют ружья и запас патронов. Нередко зажигают костры.

Зверь подкрадывается к стаду с подветренной стороны и, наметив ближайшую жертву, набрасывается на нее. Некоторые олени разбегаются, теряются в широких просторах и рано или поздно становятся добычей хищников.

Местные волки (у них довольно светлый мех) начинают свои брачные игры в марте — апреле. Позднее у. волчицы появляется выводок — три-четыре слепых юнца, прозревающих через две недели или чуть пораньше.

Волчиха заблаговременно вырывает логово или занимает брошенную нору песца или иных, обитателей тундры, расширяя ее и приспосабливая по своему вкусу. С появлением волчат она кормит их молоком до четырех-пяти-недельного возраста. Волчицу снабжает в эту пору пищей волк, который рыщет повсюду, подняв свою тяжелую лобастую голову с недобрыми глазами. Не пренебрегают волки и дарами, выброшенными волной на берег: остатками рыб и прочего.

Были случаи, когда местный волк, искушенный приманкой, попадал в ловушку (пасть) на песца, но такие ловушки обычно не причиняют ему вреда, и он легко освобождается. Старинный способ добычи волка при помощи заостренной и спирально свернутой пластинки китового уса в замороженном жиру местные охотники давно забыли. Да и не мудрено забыть: ведь прошло более полувека с тех пор, как последний огромный кит был выброшен в шторм на берег моря близ Большого Баранова Камня.

Однако волков здесь добывают нередко. В местном обиходе волчий мех, как наиболее теплый, идет на воротники и одеяла, а лапы — на рукавицы. Волчий камус (кожа с ног) отличается крепким мехом и ценится дороже оленьего.

Собака пастуха, помогающая ему при выпасе оленей, настигла и загрызла копытного лемминга. Он лежал у тундровой кочки в своей еще летней рыжевато-коричневой шубе (зимой она становится совсем белой).

Однажды я встретил зверька на побережье Карского моря: он широко распространен по всему Крайнему Северу, вплоть до Анадырского края. Копытным он называется за свои увеличенные когти передних ног. Зимой когти разрастаются и становятся вильчатыми — это ему помогает добывать пищу. Шорохи зверька, бродящего под снегом в поисках уцелевших корешков и остатков травы, часто слышит на поверхности снега тундровый бродяга — песец.

Белый песец, невидимый во мраке полярной ночи, охотится за невидимым под толщей снега леммингом — своей основной пищей. Обилие лемминга обычно предшествует повышенному размножению песца.

Полярная лайка подошла ко мне, обнюхала ичиги и чуть завиляла закрученным в кольцо хвостом. Я увидел ее смышленые глаза, удлиненную морду, стоячие остроконечные уши. На шее у нее словно надето пушистое кашне из густой высокой шерсти, отливающей серебристой сединой. Хотелось приласкать лайку, но пастух попросил меня воздержаться — собака должна знать только своего хозяина.

Внезапно над головой пронеслась плотная шумливая стая чирков. Кружась над озером, куда они, видимо, собирались опуститься, птицы с криком «чирк-чирк» то быстро поворачивались, как бы свиваясь в темный клубок, то разворачивались в светлую полосу. Ко времени осеннего отлета они собираются в большие стаи.

Выводки куропаток подросли и в поисках корма перелетали по тундре, также объединившись в стаи.

Тощая березка начала ронять свои поруделые зазубренные листья.

С каждым днем тундра становилась все более тихой и словно печальной…

Невдалеке от нашей стоянки сохранился стародавний амбарчик, построенный полярниками Великой Северной экспедиции в 1740 году. Отсюда, по-видимому, бухта и получила свое оригинальное название. В 1909 году здесь недолго жил Г. Я. Седов. Прибыл он сюда как руководитель гидрографической экспедиции для изучения колымского устья. И все же бассейн Колымы долго оставался наименее исследованной окраиной России, обширным «белым пятном», равным по величине Франции, Англии и Италии, вместе взятым. Предполагали, что свыше половины «пятна» занято обширной низменностью..

Только в двадцатых годах советской экспедицией, руководимой С. В. Обручевым, был открыт. хребет Черского с вершинами до трех тысяч метров над уровнем моря. Позднее на картах этой местности появились новые очертания хребтов, изменены направления — некоторых рек. Хребет Тас-Кыстабыт «повернул» на юг. Река Колыма в верхнем течении переместилась на карте на. двести километров к юго-востоку, а ее приток — Крркодон — на двести — двести пятьдесят километров к северо-востоку.

Стирались «белые пятна» и на карте растительности.

На обратном пути, огибая озеро, я услышал издали гусиное кагаканье. Блестевшая гладь воды, видимо, привлекла внимание птиц. Они почти не взмахивали крыльями, но приближались быстро. Теперь они летели низко и устало поворачивали головы, выбирая место для отдыха. Но вот передовой гусь прокричал команду. Потеряв строй, вереница птиц начала снижаться. Гуси опустились на озеро и сложили усталые крылья. Проплыв короткое расстояние, они притихли. Иные, вытянув шеи и работая клювами, разбрелись вдоль берега по зеленой полоске хвощатников.

На ночлег птицы выбрали плоский ровный берег. Подступы к нему были открыты со всех сторон, так что опасность внезапного нападения исключалась. Птицы опустились на брюхо, завернули клювы под крыло и погрузились в дремоту? Только гусак-охраняльщик, словно изваяние, неподвижно стоял в стороне с вытянутой вверх шеей и сторожил своих собратьев. Он напряженно прислушивался: по-видимому, заметил мое приближение.

Вдруг он подал короткий сигнал — и все гуси насторожились. Вскоре последовал повторный тревожный крик — и птицы взлетели. Послышался свист крыльев, рассекающих воздух, и гусиные крики постепенно затихли в отдалении.

На моем пути возник глубокий овраг. Обходить его было слишком далеко, пришлось спуститься на дно, где журчал ручей. У бровки крутого ската виднелось обнажение ископаемого льда., Чуть пониже вязкий грунт «съезжал» вниз по поверхности подстилающего его льда. Меня заинтересовало арктическое растение на уцелевшем клочке дерновины. Попытка подняться за ним окончилась неудачей. Мои ноги заскользили по прикрытому грунтом льду, и пришлось тоже. «съехать» в жидкую грязь на дне яра.

Когда я подходил к палатке, уже ложились вечерние тени, и только возвышенность Камня еще освещалась предзакатным солнцем.

В солнечных лучах казалось, что гористый мыс стал более выпуклым и словно приблизился, а тундровые дали как бы отдалялись и постепенно тускнели вслед за покидающим небосклон солнцем. Отблески зари еще слегка рдели в облаках, но вскоре и они окутались дымкой.

Коравги заинтересовался моим рассказом о встрече с гусями. Он заметил, что ночную охрану обычно несут старые гусаки, которые спят поочередно, и достаточно малейшего подозрительного шороха, чтобы они подняли тревогу. Тогда спящие встают, откликаются и готовятся к быстрому взлету, вытягивая шеи. Сначала взлетают охраняльщики, а за ними с пронзительными криками поднимаются и остальные. Но бывает, что вслед за тревогой слышен успокоительный «отбой»: опасность миновала. Стая отвечает таким же тихим гоготанием, снова усаживается и продолжает прерванный отдых. Иногда тревога возникает за ночь несколько раз.

…Далеко за полночь я проснулся и вышел из палатки; Освещенная луной, дремала бескрайняя водная ширь моря. Не слышалось даже всплесков прибоя. Никем нехоженная лунная дорожка, постепенно суживаясь, уходила от берега в далекие просторы, к линии ночного горизонта, где в безднах океана залегает загадочный гребень подводного хребта. Звезды тихо сияли в вышине, составляя хоровод вокруг Полярной звезды. Арктическая природа нежно касалась сердца и властно увлекала его в свой северный терем.

С восходом солнца мы. были на ногах. Посеребренная первыми солнечными лучами луна казалась свеже умытой.