Под солнцем Севера

ПОБЕГ ОЛЕНЕЙ

Коравги с Егором собрались искать убежавших оленей. Оказывается, утром мои спутники свернули с перевала в сторону и, привлеченные превосходными оленьими кормовищами, остановились на отдых у опушки леса, за горой, на северо-западном склоне, — поэтому-то я и не мог увидеть каравана.

Люди настолько устали, что, привязав оленей на длинных ремнях к деревьям и наскоро подкрепившись, легли спать. В моей отлучке не усмотрели ничего необычного: ведь и до этого мне зачастую приходилось задерживаться на работе в пути. Проснулись они от топота сорвавшихся с привязи оленей, испуганных рявканьем медведя.

Теперь мне вспомнилось, что во время блужданий я как будто слышал звериный рев, но подумал тогда, что ошибся. Олени убежали в другом направлении; в таких случаях животные нередко прибегают к своему стаду. В погоню за ними и поспешили мои друзья, оставив меня у костра.

Утолив голод и жажду, я поставил палатку и сложил в нее лежавшие на земле вьючные седла и сумы. Закрыв от комаров палатку, зарядил карабин на случай повторного посещения медведя, лег и мгновенно заснул.

Разбудило меня звонкое протяжное пение птиц. Над палаткой веселился жаворонок-рюм. Слушаешь его — и кажется, что он проворно поднимается кверху и, набрав высоту, быстро низвергается вниз, разрезая воздух. Каждый его стремительный спуск сопровождается словно протяжным и сильным выдохом, похожим на резковатый, колеблющийся в воздухе свист. Такова призывная весенняя песня жаворонка. По сравнению с ней его обычное протяжное пение-свист — более спокойно, тише и мелодичней. Поет он всегда на земле.

В отличие от других видов жаворонков рюм — очень доверчивая, смирная птица; мне случайно удалось рассмотреть ее сегодня. Увлеченный своими трелями, жаворонок то опускал, то поднимал свои «рожки», поворачивая с обаятельной грацией красивой головкой.

Заполярное «утро года» было прекрасным. Раскинулись, наконец, набухшие почки даурских лиственниц и появились крошечные ярко-зеленые недотроги-хвоинки, одевая ветви деревьев еле заметной прозрачной зеленью. Тайга, еще вчера казавшаяся сероватой, приобрела сегодня новый, пока едва приметный зеленоватый оттенок. Под лучами незакатного солнца лиственницы как бы нарядились к празднику и вокруг них распространялся волнующий запах. Они составляли здесь нагорные редкостойные леса: деревья отстояли одно от другого не менее чем на двадцать — двадцать пять шагов, не образуя сомкнутого полога.

Нагорные леса, окаймленные сверху по склону зарослями кедровника, кое-где выслали вперед своих разведчиков. Отдельные молодые деревца лиственниц проникли сквозь заросли кедрового стланика в горную тундру, где оказались, по-видимому, в благоприятных условиях существования. В подлеске нагорных лесов, среди тощей березки и иных кустарников, выделялся сибирский можжевельник. Он напомнил мне Черноморское побережье Кавказа, где растут его ближайшие родственники — высокие кипарисы.

На почве зеленели мхи. Среди лишайников выделялась цетрария Ричардсона: она ветвилась, простираясь во все стороны широкими лопастями с загнутыми вниз краями. Распростертое по земле сероватое слоевище пестрело темно-коричневыми пятнами, почти черными после дождя. Казалось, что под личиной лишайника притаилось какое-то загадочное пресмыкающееся.

У основания северного склона горы еще лежал рыхлый, доживающий последние дни снег. Прозрачная талая вода с еле уловимым журчанием вытекала из-под него ручейками.

Из-за пригорка показалась куропатка: дичь сама пришла на завтрак. В желудке у нее оказались три прошлогодние ягоды брусники. Я изжарил добытую птицу на костре и поел.

Не знаю, сколько времени жить мне тут отшельником, но без оленей поднять экспедиционный груз нельзя. Оставалось ожидать, пока беглецы-олени будут пойманы.

Однако в вынужденной остановке была и положительная сторона. Представлялась полная возможность закартировать растительность горы и ее окрестностей. Много таких ключей к познанию растительного покрова района было сделано мной во время омолонского похода. Немало предстояло разработать их и в дальнейшем в северной тайге, лесотундре и тундре. Помимо других способов изучения растительности, они были необходимы для составления геоботанической карты. Отличается она от обычной топографической тем, что на ней подробно наносится растительность района (лесная, тундровая и иная)..

На равнине, где растительный покров распределяется более однообразно и нередко на целые десятки километров тянется низинная тундра, составление такой карты не вызывает особых затруднений- Другое дело — в горах. Здесь даже на небольших пространствах растительность переплетается, представляя как бы пеструю мозаику.

Горные условия жизни очень разнообразны и во многом зависят от высоты над уровнем моря. Ведь с подъемом на. каждую сотню метров происходит похолоданйе примерно на полградуса. Значит, чем выше поднимаешься, тем климат становится более суровым. Естественно, что в зависимости от изменения климата меняется и растительность, располагаясь отдельными поясами.

Нижние отрезки склонов занимали теперь лиственничные леса, выше различался пояс кедрового стланика, а еще выше — горная тундра вплоть до гольцовых вершин. Распределение растительности в таких горных местностях — зависит также от разного нагрева солнцем южных и северных склонов, от почвы и состава горных пород, слагающих подпочву.

Геоботаник наносит на карту растительные сообщества (лес, луг и т. д.). Эти «единицы» растительности нужно выделять в природе и описывать с учетом их хозяйственного значения — обилия и кормового достоинства растений, поедаемых оленями во время выпаса и полезности дикорастущих лекарственных, пищевых и иных видов. Картированию помогает закладка хода маршрута от подножия склона, включая и долину, до вершины горы. Тогда. неминуемо пересекаешь все поясы растительности, и отмечаешь, где и на какой высоте они начинаются и кончаются. Этим делом мне и пришлось заниматься на следующий день с раннего утра.

Завершив обработку того или иного растительного сообщества, я брал в гербарий еще неизвестные мне растения, выкапывая их с корнем. Засушенные, они потом будут. точно определены, то есть выяснятся их видовые названия, которые будут вставлены затем в бланки описаний. Определение и дальнейшая обработка растений будут сделаны по возвращении из похода, во время камеральных работ. Тогда же, после обработки взятых на месте пробных укосов-снопиков, будут окончательно выявлены и кормовые запасы каждого описанного и нанесенного на карту растительного сообщества.

Теперь я брал и эти укосы, выстригивая их большими ножницами с площадок размером в один квадратный метр или меньше, предварительно намеченных среди растительного покрова. По высушенным и взвешенным снопикам-можно узнать об. урожае кормовых растений с гектара. оленьего пастбища (весеннего, летнего или осеннего). Для вычисления среднего веса урожая в каждом растительном сообществе мной было взято несколько пробных укосов.

Эта трудоемкая работа отнимает немало времени, и, закончив ее в лесу, я двинулся вверх по склону. На высоте шестисот метров над уровнем моря (как показал высотомер) лес сменился зарослями кедрового стланика. Отметив на карте границы нового сообщества, я и здесь провел почти такую же работу, как в лесу.

Так, шаг за шагом, ежедневно продвигается геоботаник, нанося на карту и описывая различные растительные сообщества — горно-тундровые, кустарниковые и другие. Он оценивает их прежде всего как пастбища (главная задача нашей экспедиции), способные прокормить то или иное количество оленей, выпасаемых по сезонам года на подножных кормах.

Последующие дни заполнялись «прочесыванием» растительности горы Вириней и ее окрестностей в радиусе двадцати — двадцати пяти километров. Теперь у меня была рабочая карта растительного покрова оленьих пастбищ этой местности, и я с удовлетворением присоединил ее к составленным ранее картам. Экспедиционные материалы накапливались.

Точная геоботаническая карта района, составленная на основе таких рабочих карт, позволит правильно запланировать развитие местного оленеводческого хозяйства.

Растительный покров изучался нами в связи с возможностями сельскохозяйственного освоения сплошной целины района.

Двенадцатого июня, занятый обследованием гольцовой вершины горы, я не сразу заметил огромную тучу с мрачным, темно-свинцового цвета основанием и белесоватым сверху нагромождением куполообразных облаков. Туча плыла широкой полосой и, сгущаясь, вскоре обложила более половины небосвода, закрыв солнце.

Ослепительно, сверкнула молния, и в природе все словно притаилось в тревожном ожидании: не слышно было ни звука, ни шороха, ни шелеста. В следующее мгновение оглушительно грянул гром, который, казалось, потряс землю. Сверху оторвалась большая глыба скалы; увлекая за собой мелкие камни, она скатилась вниз и тяжело рухнула в реку, подняв фонтан водяных брызг. Вспышки молнии казались необыкновенно яркими в наступивших сумерках, необычных для полярного светлого дня.

Первые, очень крупные капли дождя сочно упали, на камни, а через минуту хлынул ливень. Вокруг еще больше сгустились сумерки.

Непогода заставила меня укрыться под выступом скалы. Я стоял здесь, как под естественным навесом, а вокруг бушевали ветер и ливень. В мое убежище брызги воды проникали только изредка. Я сел и прислонился к стенке утеса. Теплое чувство уюта наполнило меня. Под завывание ветра и убаюкивающий шум ливня я незаметно задремал — сказалось недосыпание последних дней.

Когда я открыл глаза, дождь ослабевал и вскоре затих. Я вышел из убежища. Сквозь облака прорвался луч солнца. Небосклон опоясала мощная радуга. Скоро облака рассеялись, и все вокруг словно преобразилось. На растениях засверкали капельки воды. Умытые угрюмые скалы стали приветливыми. Весело стекали с гор мутные потоки. Невесть откуда появились две бабочки.

Весенняя природа словно ликовала, и ее жизнерадостность передавалась всему живому. Сквозь тлен прошлогодних листьев и иных остатков растений заметней пробивалась новая зелень. Подрастающие травы и мхи различных оттенков начинали создавать зеленые, дорожки, устилая ими и взгорья, и склоны, и днища долин.

Запела какая-то птица: она старательно и ровно посвистывала через короткие промежутки. Казалось, она совсем недавно научилась этой наивной мелодии и теперь неуверенно и однообразно повторяла ее, чтобы не забыть. Ее робкий неокрепший голос невольно вызывал улыбку.

Первые проявления заполярной природы отличаются скромностью. Слишком поздно природа пробуждается от зимнего сна, и теперь мне представлялась возможность наблюдать становление весны. Умытые нагорные леса привлекали своими светлыми полянами. У лиственниц одновременно с распусканием хвои появились цветки, собранные в шишки. Подняли свои головки цветущие травы.

Над цветком вилась темно-синяя стрекоза. Она словно высматривала его строение, то опускаясь на венчики, то снова взлетая. Сделав два-три круговых полета, она опять возвратилась к цветку и как бы остановилась в воздухе, едва пошевеливая прозрачными крылышками, которые переливались под солнцем цветами радуги. Несколько секунд она продолжала рассматривать цветок и, только удовлетворив свое любопытство, окончательно улетела.

По отлогому склону горы, обращенному на полдень, ярко зеленел мох, росли кусты золотистого рододендрона в сообществе с эндемиком-змееголовником (пальмата). На северном склоне горы еще лежал снег. У подножия склона, на поверхности сфагнового болотца, алела темно-красная клюква. Ягоды пролежали под снегом долгую зиму и теперь, когда снег наполовину растаял, показались на свет, словно рассыпанная горсть рубинчиков-самоцветов.

Никогда не утерпишь, чтобы не попробовать, какова на вкус лежалая клюква, хотя здесь она и не такая крупная, как на болотах под Костромой. Отсюда и ее видовое название — мелкоплодная. Всегда удивляешься, как растет эта русская ягода: идешь, идешь по болоту и не замечаешь, что шагаешь по клюкве; она словно прячется во мху и почти незаметна сверху. Наклонившись, я взял одну самую. крупную, но за ней потянулась будто тонкая ниточка с нанизанными многими клюквинками. Можно пройти по такому наполовину скрытому во мху «ожерелью» ягод, нисколько не повредив его.

А как разросся мох! Он растет крупноватыми подушковидными дерновинами (беловато-зелеными или красноватыми). Мне захотелось вытащить его с корнем. И тут сразу же обнаружились интересные свойства мха: на небольшой глубине бледно-зеленый стебелек становится белым; копнешь глубже — он уже коричневый, а потом постепенно пропадает, не образуя корней и превращаясь в торф.

Невдалеке росла знакомая мне по побережью Карского моря поникшая тофильдия — травка с заостренными прикорневыми листьями. Относится она к редкому для этого края семейству лилейных.

Вокруг пахло размокшей землей и тонким, едва уловимым запахом весенних цветущих растений.

Поздно вечером я подошел к палатке. Все оставалось нетронутым. Рядом с ней, в углублении почвы, образовалась лужа чистой воды. Она словно приглашала: «наливай котелок, пора ужинать».

Крепкий сон после трудового дня был нарушен каким-то живым существом. Я вскочил и, схватив ружье, выглянул из палатки. У чайника, стоявшего близ потухшего костра, проворно бегал игривый, пестренький зверек величиной с белку. Вот он сел на задние лапки, обернувшись ко мне желтой спиной. На ней отчетливо выделялось несколько продольных темных и рыжевато-светлых полос. Больше других выделялась средняя черная полоса, проходящая по хребту от головы и почти до основания пушистого хвоста. Услышав, видимо, шорох в палатке, зверек грациозно обернулся и поглядел в мою сторону, не выражая беспокойства. Он словно прислушивался и присматривался блестящими бусинками глаз, слегка наклонив голову с коротенькими стоящими ушами.

Вдруг он пронзительно запищал и, словно почуяв опасность, стремглав бросился наутек. Посланная вдогонку пулька настигла его. Зверек оказался бурундуком. Теперь он лежал на спине, обнажив беловатое брюшко. Вокруг закрытых глаз, будто очки, выделялись белые широкие кольца, резко оттеняющие буровато-коричневый лоб. Как и белка, он хорошо лазит по деревьям, но живет в норах. Иногда его называют «земляной белкой».

Продолжать прерванный отдых не было смысла, и, наскоро управившись с чаем, я двинулся на север от истоков реки к маячившей вдали вершине какой-то горы.

Долина Виринейвеем напоминает своими разлатыми бортами огромное корыто. Видимо, тут поработал древний ледник, когда-то сползавший с гор. Днище и склоны долины выстланы камнями и песком. Река врезалась в моренные отложения на несколько метров: об этом свидетельствовали обнаженные кое-где обрывы берегов с включениями валунов, гравия и т. п.

На горах заметно продолжалось таяние снега. Очертания снеговых покровов менялись. В ущелье снег оказался изъеденным солнцем. В широких промоинах мелодично журчала талая вода. Спускаясь с горных вершин в пади, я продолжал путь по целине.

Оленьи пастбища отличались обилием и разнообразием кормов. На опушке кедровника розовел мохнатоцветковый мытник. Наклонившись над ним, я вдруг услышал крик кедровки.

Вскоре на поляне показалась лисица. Мелкой трусцой она пробежала по опушке в каких-нибудь десяти метрах от меня (ветер дул от нее) и скрылась в зарослях. Обычно, увидев лисицу или более опасного зверя, кедровка поднимает пронзительно резкий тревожный крик, предупреждая местных обитателей. Так она поступила и теперь. Однако я недооценил сигнал кедровки: он был гораздо серьезнее, чем я предполагал.

Продолжая заниматься делом, я внимательно разглядывал растительный покров. Затем, развязав ботаническую папку, вынул из нее гербарные листы с намерением вложить в них выкопанные с корнями растения.

Вдруг впереди послышалось своеобразное сопение. Бросив быстрый взгляд в ту сторону, я вскочил от неожиданности: на поляне стоял медведь. Он что-то нюхал в траве, а потом зашагал своей развалистой походкой. Вот его бурая шуба показалась невдалеке от меня. Пойдет ли он в мою сторону?

Оружия у меня, как обычно, не было (не хотелось таскать с собой лишнюю тяжесть). Я стоял как вкопанный несколько минут: они показались мне вечностью.

Внезапно сильным порывом ветра подхватило приготовленные на земле гербарные листы бумаги и высоко их взвихрило. Словно белые птицы, они полетели в сторону мишки и стали падать вокруг него. Медведь рявкнул и кинулся в кусты. В зарослях кедровника, разросшихся выше роста человека, послышался треск сучьев. По сильному шуму нетрудно было догадаться, что мишка убегал. Невольный вздох облегчения выдал мое настроение. «Нет, на следующий раз не стоит расставаться с карабином», — подумал я.

Пройдя несколько шагов, я опять увидел рябую сибирскую кедровку, предупредившую меня о появлении медведя. Она проворно перепрыгивала с ветки на ветку кедрового стланика. С ним связана ее жизнь. Обычная обитательница таких зарослей, она принимает самое живейшее участие в уничтожении урожая орехоплодного кустарника.

Осенью запасливая птица склевывает шишку: крепкий клюв у нее заметно длиннее и тоньше, чем у европейской кедровки. Устроившись поудобнее на бугорке или на камне, она долбит шишку, вытаскивая орешки. Они попадают затем в особый подъязычный мешочек: в нем умещается не один десяток орешков, которые почти вдвое мельче орешков сибирского кедра. С таким запасом корма во рту птица ищет укромное местечко для очередной кладовой и, опоражнивая мешочек, прячет добычу под моховой или лишайниковый ковер подгольцовой горной тундры.

Собранные запасы намного превышают потребности хозяйки и часто полностью ею не используются. Весной из такого тайника появляется десятка полтора всходов.

Появившись на земле в виде пучка, они нередко срастаются, и стволы кедровника выходят как бы из одного корня, вначале прижимаясь к почве, а потом приподнимаясь над ней. Такой способ роста способствует устойчивости кедрового стланика против сильных холодных ветров (сиверов) и помогает легче переносить невзгоды сурового климата.

Однако кедровник на этой северной окраине его распространения оказался весьма любопытным и по другой причине. Он стремится осваивать южные солнцепеки, вторгаясь на них с северных склонов, где он поселился не без содействия кедровки. Мне удалось проследить обильные придаточные корни кустарника — они простирались от куста в южном направлении. Благодаря им кедровый стланик перекочевывал с северного склона на южный, преодолев небольшой перевал.

Ветви кедрового стланика кое-где были так густо переплетены, что по ним пришлось карабкаться, почти не касаясь земли. Это своеобразные ползучие стланиковые джунгли. Они местами густо оплетали каменные глыбы и закрывали провалы между ними. На обратном пути я неожиданно очутился на дне такого естественного колодца. Выбрался из него с трудом, отделавшись двумя-тремя ссадинами.

Палатку я увидел в бинокль, находясь на крутом гористом склоне. Она хотя и невелика (2 x 2,5 метра), но издали похожа на присевшую белую птицу и хорошо заметна, так что я могу наблюдать, все ли там в порядке.

Сегодня удивительно тихо. Гулявший с утра ветер после полудня успокоился. Тишине внимали озаренные солнцем хвойные леса и северные цветы. Заметно больше появилось комаров.

Присмотревшись к болотцу, я увидел уйму маленьких серо-желтых червячков, державшихся под поверхностью воды; червячки эти — не что иное, как личинки комаров.

Брошенный в воду прутик вызвал оживление: личинки задвигались, спустились вниз и спрятались на дне. Через несколько минут они, змееобразно двигаясь, снова всплыли на поверхность воды: для дыхания им нужен свежий воздух, и они, переворачиваясь вниз головой, набирали теперь кислород через выставленную на поверхность воды дыхательную трубку. Трубка эта находится на конце брюшка, и потому личинки дышали, держась наклонно, под углом к поверхности воды. Что удерживало их в таком положении?

Крошечные личинки прокололи своим тонким дыхательным отростком упругую пленку поверхностного натяжения воды и благодаря этому оставались теперь как бы в висячем положении, пока не освежится запас воздуха. Стоит личинке оторваться от пленки — и она, будучи тяжелее воды, сразу же погружается на дно болотца.

В воде различались и куколки, образовавшиеся из личинок. Они похожи на запятую: голова и грудь под общей шапочкой-оболочкой крупнее, чем узкое брюшко-хвостик. В подогнутой к хвостику головогруди много воздуха, и куколки очень легки. Спина у них с двумя дыхательными трубочками, будто рожками, как обычно, выступала над поверхностью воды, а из трещины на спине у некоторых уже выползал комар. Новорожденный сидел на пустой куколке, словно на плоту, ожидая, пока обсохнут и расправятся крылья и он сможет взлететь.

С северо-запада потянуло сыростью. Под ногами у меня зыбилась влажная, насыщенная талой водой почва, на ней зеленели мхи.

Я занялся лесом в неглубокой пади между отрогами Вириней-горы. Заметно позеленевший редкостойный лес просвечивался насквозь, хотя кое-где на ветках лиственниц висели гирлянды бородатых лишайников-бриопогонов.

Растительность располагалась ярусами: в первом — деревья, во втором — кустарники, третий ярус составляли травы, а четвертый (напочвенный) — мхи с лишайниками. Среди редких кустарников уже почти отцвела сильно ветвистая тощая березка. В отличие от карликовой березки Европейского Севера (тундра побережья Карского моря, где мы с ней познакомились) ее молодые приподнятые ветви покрыты густосмолистыми железками.

Соседями березки оказались такие же приземистые тальники, и среди них так называемая ива красивая — полу-распростертый по земле кустарник с прутьевидными коричнево-бурыми ветвями. На ней еще сохранились два прошлогодних сухих листочка. Они уже покоробились, но все еще не хотели покидать родную ветку, на которой выросли, засохли и зимовали под снегом. По сравнению с равномерно раскинутыми кустарниками реже встречались мелкие кустарнички: голубика, дриада и цветущая альпийская толокнянка.

Из трав нечасто попадались осока возрастающая, злак костер Ричардсона с как бы ползучим корневищем и красные грушанки (они выделялись розетками округлых листьев). Приятно алела зацветавшая мамура (княженика). Еще по Карской тундре мне запомнились ее вкуснейшие темновато-пурпуровые плоды с сильным приятным запахом. В отличие от сумрачной западносибирской тайги с елью, пихтой и другими темнохвойными породами здесь повсюду преобладала светлая тайга из одной породы — даурской лиственницы — самого светолюбивого хвойного дерева.

Закончив работу, я вернулся к наглухо застегнутой палатке, развел костер. Ярко-рыжеватое пламя весело охватило котелок. В ожидании, пока закипит вода, сел на бугорок и начал разборку собранного для гербария «сырья». Большинство растений было уже переложено в гербарные сетки для сушки, как вдруг до меня донеслись знакомые голоса; это приближались друзья. Все обошлось благополучно: беглецы пойманы, и можно продолжать поход.

Приведенные олени прежде всего устремились к цветущим мытникам и сжевали их темно-розовые соцветия. Животным нравятся эти питательные кормовые травы. Один из оленей полакомился перезимовавшими ягодами вороники и сорвал верхушку незабудочника.

Люди расположились у костра и поужинали. Егор утверждал, что олени часто будут убегать с появлением маленького «злого» комара, а теперь нас тревожил якобы «добрый» большой комар (куличан). Мне хотелось возразить ему, что хрен редьки не слаще, но тут Коравги заинтересовался шкуркой добытого мной бурундука и сообщил, что зверек забегает сюда из южнотаежной Восточной Сибири, но в тундре не встречается.

Однажды охотник, промышляя в тайге, увидел, как-бурундук возился в траве, а потом перебегал к лежавшему невдалеке поваленному бурей дереву. В зубах он что-то держал, а защечные мешки были вздуты. Охотник незаметно подошел к бурелому и на поваленном стволе лиственницы увидел сушильню. Там лежали сухие грибы, корешки трав и орешки кедрового стланика. Грибов в лесу в то время еще не-было. Видимо, зверек вытащил все это добро из норы.

На обратном пути Коравги увидел того же бурундука. Тот, как и утром, носил во рту грибы и иную снедь, но уже от сушильни на прежнее место, откуда, возвращался с пустым ртом. Охотника осенила догадка. Бурундук обычно делает большие продовольственные запасы, которых ему хватает иногда на два года. Но они в кладовой могут испортиться. И вот зверек занимался просушкой, вынося продовольствие из кладовой на солнце. К вечеру он основа уносил его в норку.

Хватило же терпения у Коравги проследить повадки маленького зверька! У этого человека поистине неистощимый запас наблюдений над природой и всякой местной живностью.

Ради оленей мы решили отложить наш отдых и воспользоваться предстоящей прохладой «ночи», чтобы двинуться дальше. Навьюченные олени в первом часу были направлены на север.

Мы шли по горной тундре и вскоре достигли гольцовой вершины. Видимость улучшилась, и вдали легко различалась гора Ленлэ. Она служила превосходной очередной вехой на нашем пути. За ними вдали, в истоках реки Медвежьей, маячила вершина, более высокой горы. Отсюда она казалась пикообразной. Впрочем, разобраться в этих горах не так просто. Они меняют свои очертания в зависимости от угла зрения — острым пиком может показаться и вытянутая куполообразная вершина, если смотреть на нее по направлению простирания хребта, над которым она поднимается. Я обернулся. Прощай, гора Вириней, и мое вынужденное отшельничество на ее склоне!

В этих широтах и горы, и долины, и облака — все вырисовывалось мягко, без южной резкости красок. В природе ощущалась своеобразная недосказанность, и оттого хотелось пристальнее вглядеться в отдельные черты окружающего. Тут не подавляла, как на юге, внешняя пышность красок, а содержательность природы заставляла больше размышлять.

По соседству с березкой Миддендорфа и кустарниковой ольхой зацвели травы; снежная лапчатка с желтыми цветками на стройных цветоносах и чернеющий остролодочник — почти бесстебельное бобовое растение с похожим на мотылек цветком (в нем выделялись пурпуровый венчик и бледно-синяя на верхушке «лодочка»). Розовые соцветия мохнатоцветкового мытника придавали пестроту белесым полянам, покрытым лишайниками.

Рядом с отцветшей сон-травой (аянским прострелом) стоял душистый папоротник — каменный зверобой. В отличие от семенных растений он относится к споровым видам. Развиваясь из споры, не имеющей зародыша, папоротник живет свой век дважды: и как крошечный листок — заросток, и в виде этого симпатичного растения.

Вдруг вдали раздался выстрел, спустя минуту — другой. Это напоминали о себе, как мы условились, Коравги и Егор. Пришлось увеличить шаг, и через полчаса мы соединились и пошли дальше, пересекая водораздел между реками Виринейвеем и Ленлувеем. Олени свободно ступали по мягким дерновинам зеленых мхов и белесым лишайникам, по приземистым кустарничкам Кассиопеи и водяники, лишь изредка обходя тощую березку и багульник. Еще не зацвела морошка, а рядом с ней тянулся к солнцу трехкрылоплодный горец.

Кроны деревьев оказывали очень слабое влияние на мохово-лишайниковый ковер под ними. Прозрачная, словно ажурная, хвоя даурской лиственницы даже в пору ее полного развития свободно пропускает солнечные лучи, почти не давая тени. Но под деревьями светолюбивые лишайники уступали место зеленым мхам. Водораздельные лиственничники, располагаясь по склонам гор, часто смыкались в «массивы» вдоль речных долин, сохраняя свою естественную разреженность.

Весна теперь уже не манила к себе издали. Она властно вошла со своим непрерывным полярным днем в эти горные северотаежные редины. Деревья оделись в мягкоигольчатый наряд. Воздух, словно пропитанный лиственничным настоем, был полон тончайшего аромата хвои. Однако через несколько километров пути лес спустился с водоразделов в долины рек и выдвигался по ним в пределы тундры своеобразными языками.

Наши олени сначала шли спокойно, но позднее, преодолевая подъем, замедлили ход и двигались тяжело и порывисто. Иногда у того или иного оленя подкашивались ноги, и он падал. Мы поднимали его и, облегчая подъем, шли зигзагами, часто останавливаясь.

Наконец добрались до перевала и невольно залюбовались полярными просторами. Вдали одиноко возвышалась вершина, которую здесь называют Большой Камень, а на западе различались Сухарновские сопки. Правее нас виднелась гора Ленлэ. К ней мы шли всю ночь, а она как будто удалялась от нас. В прозрачном воздухе расстояния здесь обманчивы. Нам очень хотелось дойти до нее сегодня, но, когда мы изрядно устали, стало очевидным, что этого сделать нам не удастся.

Пройдя еще несколько километров, расположились на берегу реки Ленлувеем. Окрестные превосходные кормовища вполне обеспечивали оленей, да и нам пора было подумать об отдыхе.

Днем я переправился через реку и поднялся на гору Ленлэ. Гора эта как бы опоясана неширокими, ровными, иногда наклоненными площадками, похожими на хорошо протоптанные тропы. Подобно своеобразным террасам, они расположены одна над другой. Растительный покров горной тундры пестрел зацветающими травами. Выделялись ярко-желтыми цветками мохнатая лапчатка и снежная крупка с белыми цветками и седоватыми листьями. В густых метелках приземистой коротколистной овсяницы также появились цветки-невидимки, а от рыхлых дерновинок этого злака поднимались коленчатовосходящие побеги.

Тут же ютился светло-зеленый многолетник — ледниковая осока. Никем не сеянная, она широко расселилась на арктических пространствах и теперь в этой тундре как бы вплеталась в огромный вокругполюсный венок. Полную противоположность ей составляла серовато-зеленая черноплодная осока— эндемик, ограниченный в своем расселении почти одними пределами Чукотки. На маленьком клочке земли уживались рядом две травинки с такими изумительно противоречивыми свойствами!

Зацвел мохнатый незабудочник с еле уловимым прелестным запахом. Голубизна его цветков казалась отражением ясной лазури весеннего неба. В тон им выделялись и, голубоватые венчики альпийского астрагала, приподнимающего кверху свои стебли. На выступе скалы скромно приютился сибирский плаунок (селагинелла); Его тонкие изящные былинки-веточки оказались плотно одетыми, прикрывающими друг друга крохотными листьями.

Камни на расположенных выше гольцах местами закрывались мхами и лишайниками. Здесь меня заинтересовали кукушечьи цетрарии, приютившиеся на мелкоземе в узкой расщелине скалы. Изъятые оттуда, они походили на рыхлые тонкие дощечки, которые удобно уложились между листами в гербарной папке. Иные цетрарии располагались в нишах между камнями, сохраняя форму этих углублений. Живется им неплохо: тут чистый воздух и много света, но влага только атмосферная, и потому они нередко становятся «черствыми».

Кустистый лишайник — оленья клядония — местами покрывал поляны сплошной, слегка подсохшей и шуршащей под ногами подушкой. Его кустики выделялись поникшими в одну сторону конечными веточками, окрашенными на верхушке в темно-коричневый цвет.

Среди хаоса нагроможденных камней кое-где пряталась в расщелинах красноватая шерлериевидная камнеломка, зацветающая желтовато-розоватыми цветками, собранными в щитковидном соцветии. Хотя ростом она не выше карандаша, но обладает плотными и густыми дерновинками. Глубоко в щелях между камнями проникли корни изящной лапчатки и мохнатого вздутоплодника с зонтиком бледнофиолетовых цветков. По соседству с каменистыми россыпями приютилась скальная ива (эндемик) — распростертый кустарничек с красноватыми ветвями.

Этот верхний, самый холодный пояс гор служил пристанищем холодовыносливых растений — карличков. Защищаясь от ветра, они не только заняли щели среди глыб горных пород, но погружались даже в малейшие борозды между камешками и щебнем. На ровных местах они жались к поверхности земли, распластав на почве свои веточки. Цветки карличков хотя и располагались на коротких цветоносах, но выглядывали очень яркими — приманка для насекомых-опылителей. Еще выше оказалась каменная осыпь с выступами обнажений горной породы.

С наступлением ночи наш караван двинулся к востоку. Теперь мы находились в истоках реки Тумкилин. Дул северо-восточный ветер. Над долиной ползли низкие облака, обволакивая знакомую вершину. На склоне холма мы увидели двух маленьких лисят, вылезших из норы погреться. Они спрятались за бугорок и выглядывали оттуда. Значит, у лисицы уже появились молодые. Семь-восемь лисят рождается у нее обычно в середине мая. Примерно через два с половиной месяца они становятся почти взрослыми, но продолжают держаться всей семьей вместе.

Коравги заметил, что, подобно песцу, лисица устраивает норы всегда на сухих берегах рек и озер: ведь пища ее (полевки, зайцы, птицы и пр.). чаще встречается именно по долинам рек и озер. Лисьи выводки появляются ко времени вскрытия рек, и чем скорее кончаются весенние разливы, тем на большую добычу лиса может рассчитывать.

На прирусловом галечнике зацвело маленькое- растение с седыми листьями и желтыми цветками — бурачок двусемянный.

Галька на берегу лежала узкими краями в сторону верховьев реки, то есть навстречу водяным потокам, еще недавно стремительно несущимся по долине.

По водоразделам между верховьями Ленлувеем и Тумкилин раскинулась осоково-лишайниковая горная тундра. Над напочвенным ковром из цетрарий и зеленых мхов приподнимались приземистые серовато-зеленые стебли гиперборейской осоки.

Цветущие травы — розовый мохнатоцветковый мытник и голостебельная паррия — чередовались с сибирской ветреницей и шерлериевидными камнеломками, голубая незабудка как бы напоминала головчатой валериане о том, что пришла пора и ей раскрыть цветочные бутоны..

Еще не успела зацвесть сибирская вороника, но голубика уже цвела своими чуть розоватыми цветками, расположенными на концах прошлогодних веточек.

Равномерно раскинутые тощие березки и приземистые тальники дополняли флористическое убранство тундры последней недели июня.

Обнажений коренных пород и грунтов почти нигде не встречалось, и задернованные супеси покоились в своих почвенных недрах, подстилаемые вечной мерзлотой на глубине одной четверти метра.

Мы спустились в долину, и осоковые кормовища междуречий сменились кустарниковой тундрой, щедро покрытой клядонией изящной и другими лишайниками. Кустарники занимали верх и середину склона горной долины… Невысокие, словно примятые, кочки придавали поверхности задернованных суглинков спокойную волнистость. Выделялись только одиночные, почти до колена высотой, бугры. Защищенность долины от холодных ветров представляла несомненные выгоды для выпаса оленей весной: тут раньше, чем на водоразделах, начинала развиваться зелень.

Соседство с еще более богатой лишайниками осоковой тундрой на междуречьях повышало ценность этих превосходных отельных пастбищ.

Среди окружающего нас безлесья дров не оказалось, и для костра мы собрали кустарники: они легко вырываются с корнями из земли. От костра много дыма и мало тепла, но с лесами мы простились. О лесе напоминают нам только свежие тонкие жерди, заготовленные ранее для сооружения палатки.