Под солнцем Севера

В ПОХОД!

Картосхема геоботанических походов

Мы двинулись в путь ровно в десять часов вечера, распрощавшись с оставшимися товарищами. Нас манила малодоступная северная окраина района, хотя, помимо весенней распутицы, предстояли переправы через горные реки. Это — самое сложное и опасное на пути через горы в ту пору, когда происходит бурное таяние снегов и реки вздуваются и превращаются иногда в непреодолимые преграды.

Для геоботанических исследований весна, когда растения показываются из-под снега, самое драгоценное время.

В полночь солнце опустилось за линию горизонта. Наступила короткая белая ночь.

Мы проходили мимо озера. Со всех сторон слышались неясные волнующие шумы. Они доносились с прибрежных полосок воды — заберегов, с крутых обтаявших берегов, с белесоватой задумчивой вышины, где перекликались прилетающие на родину птицы. Стаи уток и иных птиц то и дело проносились над нами, наполняя воздух свистом крыльев и криками.

Белая ночь миновала, и над лесом поднялось солнце. На отливающих синевой снежных склонах играли красные блики. Полоса мягкого света как бы пронизала нас и наполнила молчаливой радостью. Казалось, радостное настроение исходило и от птиц.

Мы держали путь к истокам реки Виринейвеем.

На щебнистом мелкоземе горного отрога, покорные слабому дуновению ветра, приветливо наклонили свои головки прелестные ветреницы, напоминающие нарциссы. Поверхность почвы на проталинах по склонам холмов нагревалась и набухала влагой, питая пробуждающиеся растения. У корневой шейки еще не одетого в зеленый наряд тальника приподнялся полусгнивший прошлогодний лист. Под ним оказались ростки молодого злака — мятлика: они старались освободиться от старого листа, закрывавшего от них свет.

Появились стайки маленьких пичужек-чечеток. Одни из них выделялись нежным красноватым оперением груди, окраска других была более скромная, светлая, чуть тронутая легкими темными пестринами. На Европейском Севере мне довелось встретить их в березовом лесотундровом криволесье.

Живо перескакивая с ветки на ветку, непрерывно щебечут они, издавая при этом звуки нечто вроде «юр-р». Русские люди дали им удачное название — чечетки. Не стесняясь присутствия человека, они распевают свои песенки даже во время поисков корма.

Наш передний олень сощипнул несколько свежих, не успевших огрубеть былинок вейника. Но чаще оленей привлекала вкусная и мягкая зелень зацветающей пушицы.

Еще во время омолопского похода нам нередко приходилось, разрывая снег, наблюдать развитие пушицы. Обладая зимостойкостью, она превосходно переносит под снегом морозы. На зимних пастбищах олени тщательно выискивали, как лакомство, зеленые травинки пушицы. Ранней весной пушица без всяких проволочек идет в новый рост, быстро развивается и вскоре зацветает. Вот и теперь кое-где в мочажинах пушицевые листья еще оставались вмерзшими в лед, отчасти сохраняя зеленую окраску.

Позади нас, в отдалении, словно окутанная нежнорозовым туманом, маячила двугорбая вершина Пантелеевской сопки.

Около девяти часов утра, закончив наш первый переход, мы остановились на ночевку. Место для палатки выбрали у подножия взгорка. Олени, отвыкшие за зиму от вьючных седел и заметно усталые, занялись кормежкой.

Вскоре в чистом воздухе запахло дымком. Едва успели на костре приготовить чай, как повалил снег, поднялся ветер и разбушевалась метель. Весь день выла пурга, словно злилась и не хотела уступать весне. Пришлось отсиживаться в палатке. Вот так весна!

Ночью враждебные происки старухи зимы прекратились, и установилась такая изумительно тихая погода, что мы сразу забыли о минувшей неприятности. На небосклоне еще оставались редкие клочья белых облаков, но потом они куда-то пропали, и солнце щедро осветило заискрившуюся в белой одежде местность. Началось быстрое таяние рыхлого снега, заструились ручейки.

В пути нам пришлось преодолевать возникшие озерки воды и попадать иногда в месиво пропитанного водой снега. Мы шли в весеннюю распутицу, шагая по целине и не встречая ни дорог, ни даже протоптанных троп.

Над рыжеватыми пятнами проталин взлетали куропатки. Ожившая природа наполнялась их весенними призывными голосами. Токующий на бугорке петушок поднял распущенный веером хвост, закинул голову назад и, волоча по земле белые крылья, самозабвенно пел: «тыр-тыры-ры-ры… тыр-тыры, ры-ры, рарау… Кабьяву, кабьяву, кабьяву…»

Утром мы поставили палатку на солнцепеке, среди лесной прогалины, для чего пришлось немного вскарабкаться по южному склону в верхний этаж лесного пояса. На почти обнаженном от спета скате бугра, среди мха, проглянули крошечные побеги полярной ивы. Кора у них приобрела зеленый оттенок. Там, где снег еще не растаял, он едва прикрывал почву топким слоем и теперь быстро исчезал.

Просыпалась земля. Шевельнулся вытянутый в стрелку лист вейника — при таком безветрии он мог шевельнуться только под напором восходящих весен них соков. Показались из-под снега старые, перезимовавшие листья кашкар-иика (рододендрона золотистого). Даже находясь под снегом в течение долгой зимы, они сохранили зеленое вещество — хлорофилл. С помощью его кашкарник с первого же дня своего освобождения из заточения обеспечивался питанием.

По берегам озера и по окнам воды (чистяям) среди тающих льдин слышались мелодичные, призывные песни куликов. С шумом рушились в воду подтаявшие закраины льда. Слегка звенели, словно хрустальные, тонкие обломки льдинок, гонимые ветром.

В восьми километрах к востоку от нашей палатки простирались отельные оленьи пастбища. Они располагались у подножия холмистого увала. Рельеф местности обеспечивал защиту стада от холодных ветров с севера. Под неглубоким рыхлым покровом снега щедро устилали почву ягели и иные кормовые лишайники. Животные сощипывали молодые побеги, листья и цветки пушицы, проглядывающие кое-где на сырых луговинах проталин. Люди старались не беспокоить оленей — пусть до появления комаров поправляются после зимнего недоедания.

На белесовато-зеленой моховой подстилке, среди приземистых кустов тальника, лежал малыш олененок. По словам пастуха, он появился на свет четверть часа назад. Оленуха-мать, успевшая обласкать детеныша шершавым языком, беспокойно глядела на нас темными влажными глазами. Олененок поднял голову и, упираясь копытцами в мягкую моховую дерновину, пытался встать на длинные, дрожащие ножки. Пастух быстро разжег костер и поместил малыша так, что тот хорошо согревался.

Обычно за ходом отела ведется неослабное наблюдение. Беременные самки-важенки были отделены от общего стада, которое выпасалось по другую сторону стойбища на расстоянии не ближе одного километра. Ни шум в стойбище, пи изредка прорывавшиеся беспокойные самцы и резвые годовалые телята не мешали важенкам спокойно разрешаться от бремени. В этот день появилась на свет дюжина оленят.

Отел оленей заканчивался. Оленеводы уже знали, насколько прибавилось стадо. Некоторые новорожденные оленята были застигнуты неожиданными заморозками, но не погибли благодаря тому, что удалось своевременно отогреть их в ярангах.

Я подошел к стойбищу. По случаю удачного отела чукчи устроили праздник радости (кильвэергин). К празднику готовили свежее оленье мясо: женщины разделали тушу убитого животного.

Возвращаясь с работы, я увидел пастуха, переходящего вброд речку. Оберегая олененка от простуды, он бережно нес его на руках, пока не оказался на другом берегу.

Вскоре потянуло с юга легким ветерком и стало заметно теплее. На небе появились тучи. Даль словно окуталась легкой дымкой. И вдруг по туго натянутым полотнищам палатки, как бы нехотя, застучали мелкие капли дождя. Водяные капли нежно касались «рубашек», одевающих почки растений, обмывали их сверху, и дождевая влага проникала в слегка раскрытые уста почек. Почки набухали, из них вот-вот готовы были показаться клейкие листочки.

Теперь, после первого весеннего дождя, снегу долго не улежать. Так мы думали вечером, а ночью неожиданно повалил снег. Подул сильный ветер, закрутила пурга. С продолжением похода пришлось повременить, да и оленей решили подкормить.

Повсюду образовалась свежая пороша. Отойдя около километра к западу от палатки, я набрел на следы лисицы. Словно отпечатанные на снегу мягкой кистью, они цепочкой уходили на север, навстречу ветру. Такую цепочку могли оставить лишь лапы, которые не только бегают и ловят, но и превосходно осязают. Видимо, лиса передвигалась, как обычно, мелкой рысью — трусцой. Делая небольшие шажки, она как бы семенила ногами.

Сначала след шел по прямой линии, словно по линейке, потом обошел вокруг заросли карликовой березки и потянулся к кочкам. Петли обходов сменялись поворотами под острым и прямым углами. В одном месте след образовал на снегу восьмерку. Удлиненное туловище и мускулистые лапы лисицы позволяли ей выделывать по ходу самые неожиданные «вензеля».

Эта «вышивка» на снегу тянулась уже метров триста, когда впереди обозначилась и сама лиса в своей лохматой, слегка полинявшей шубе. Огневку, по-видимому, увлекла какая-то добыча: она старательно рыла в снегу ямку, ее лапы быстро мелькали.

Вдруг лисица, склонив на бок голову и пристально глядя в землю, замерла, будто к чему-то прислушиваясь. Ее острое рыльце как бы улыбалось. Внезапно лиса быстро подняла передние лапы и прыгнула вперед. Теперь нос ее был опущен в снег, и, потряхивая головой, она что-то искала, по затем остановилась. Видимо, добыча ускользнула. Вот лапы плутовки снова замелькали, поуже немного впереди прежней ямки.

Здесь лиса как бы застыла на мгновение, потом приподнялась на задние лапы и выпрямила поднятый пушистый хвост. В таком положении она сильно подпрыгнула вверх и, выруливая хвостом, упала сразу четырьмя лапами, пробивая слой снега, у приземистого куста тальника. Возможно, она уловила шорох пробирающейся под снегом полевки, которую выгнала снизу рытьем. Уткнувшись мордой в снег, к основанию куста, лисица наконец схватила добычу и проглотила ее.

Тут она, видимо, услышала позади себя подозрительный шорох и, увидев человека, стремительно прыгнула в сторону и пустилась наутек. Теперь ей помогал прекрасно развитый слух. Благодаря тонкому чутью и своеобразной смекалке лисице нередко удавалось ускользнуть из опасной для нее обстановки, но ее подводило иногда слабое зрение.

Коравги с интересом выслушал мой рассказ о встрече с лисой и при этом заметил, что, помимо красной лисицы (огневки), здесь встречаются: белодушка, сиводушка и, как большая редкость, чернобурка. Лисицы светлой окраски попадаются чаще, если идешь на север, по направлению к тундре.

Охотнику приходилось добывать лисицу на манок, то есть подражая ее отрывистому лаю. Заметив лисицу, он находит какое-нибудь подходящее укрытие и, притаившись, начинает подавать голос. Иногда лиса, увлеченная охотой, не сразу его слышит, но потом проявляет интерес к появлению соперницы и, желая отогнать ее подальше, приближается к месту засады. Тут она и становится жертвой своего любопытства. Коравги неоднократно замечал, что лисица превосходно знает местность и умеет к ней примениться, спасаясь от преследования.

…Вдруг вдали послышался выстрел. Вскоре появился худощавый, высокого роста человек с продолговатым (востроватым, как здесь говорят) лицом. В руках у него винчестер, у пояса, на ремне, кружка, сбоку охотничий нож, на шее. кисет с табаком и спичками. С таким негромоздким снаряжением, да еще с осколком кирпичного чая в кармане местный охотник отправляется в дальнюю дорогу. Не удивительно, что ему удается преодолевать большие переходы.

Мы пригласили его к костру. За чаем разговорились. По национальности он одул (юкагир). Живя в Заполярье, где не собирают жатву на полях, одулы издавна искали пищу в реках и лесах, расселялись по Колыме, Индигирке, Яне и другим рекам северо-востока Азии.

С наступлением весны, когда вскрывались реки, одулы собирались в путь, строили большие плоты — мино и легкие лодочки — ветки. Древнеюкагирский плот — мино (из бревен, связанных прутьями тальника) по форме напоминал треугольник: вершина треугольника соответствовала носу, основание — корме. Плот управлялся двумя или четырьмя веслами. Возвышение посредине плота занимала семья охотника со своим хозяйственным скарбом. На таких плотах они спускались со всех притоков в Колыму. Вода как бы связывала воедино отдельные роды этого речного заполярного народа.

Впереди плотов на мелких челноках-долбленках из тополя, управляя единственным двухлопастным веслом, плыли мужчины-добытчики. Они промышляли птицу, дикого оленя, лося, назначали место сбора, куда плоты причаливали. Берег, где останавливался в конце июня примитивный юкагирский флот из плотов и челноков, покрывался урасами[3].

В пору удачной охоты в урасах не угасали огни, с очагов не снимались котлы: варили мясо. Начиналось народное веселье, парни и девушки исполняли круговой танец. Пляски сопровождались играми и пением. Часто исполнялась протяжная песня — так называемая андыщина на юкагирский лад. Андыщина не требовала ни рифмы, ни размера, и песня часто превращалась в своеобразную импровизацию.

… В прошлом году Фома (так звали нашего гостя) охотился на белого медведя на Медвежьих островах. Там пять маленьких островов, самый большой — Четырехстолбовой. На нем среди нагромождений обломков гранита возвышаются четыре высоких каменных столба.

На Четырехстолбовом острове в марте — апреле охотничий промысел на белых медведей в полном разгаре. Как правило, медведицы, ожидающие потомства, устраивают свои берлоги не на морских льдах, а непременно на суше. В начале октября они выходят на морской берег и начинают подыскивать удобное для зимовки место. Обычно по нраву им приходится крутой, заносимый сугробами склон. На нем они вырывают в снегу яму и залегают на долгую зиму (в отличие от самцов, которые на зиму в берлогу почти не ложатся).

Достраивают жилище полярные метели. Место лежки с каждым днем все больше и больше заносится снегом. Постепенно над зверем снег, согретый дыханием и теплотой, обтаивает и обмерзает, образуется сводообразная пещера.

Снаружи над пещерой завывает пурга, позднее нависает непроглядная ночь и полыхает полярное сияние. А под снегом теплится жизнь, и в феврале самка обзаводится потомством, обычно двумя (редко одним или тремя) чисто белыми, вначале слепыми медвежатами, почти одинакового размера и веса.

Только в марте мать проделывает в потолке берлоги круглую отдушину. Тогда на белом фоне охотнику нетрудно различить черное отверстие. Нередко оно оказывается на высоте свыше тридцати метров от подошвы склона.

Переметаемый метелями снег зачастую образует у подножия склона высокий забой настолько крепкий, что лопата его не берет. Чтобы подняться к берлоге, приходится действовать топором, вырубая ступеньки. Добравшись до отдушины, охотник вырубает себе небольшую площадку: стоять на крутом снежном склоне неудобно, того и гляди сорвешься вниз. Остается раздразнить медведицу настолько, чтобы она высунулась из берлоги. Тогда товарищ охотника имеет полную возможность сразить зверя пулей из винтовки.

Если охотник не потревожит медведицу, то она, не выходя из берлоги, кормит медвежат до середины марта. С середины марта солнце поднимается высоко и начинает пригревать сильнее: приближается весна. Медвежата уже подросли и могут самостоятельно передвигаться.

Медведица проламывает потолок берлоги и вылезает наружу. Однако на первых порах она еще оставляет малышей в берлоге и выходит на поиски пищи одна. Вскоре мать начинает брать с собой и медвежат и бродит с ними вблизи берлоги. Ее не страшат ни морозы, ни пурга. Не только взрослые белые медведи, но и медвежата превосходно приспособлены к арктическим невзгодам среди ледяной пустыни. Густая белая шерсть надежно защищает их от холода.

Когда медвежата окрепнут на Свободе, семья окончательно покидает берлогу и бродит по острову, отыскивая еду: перезимовавшие ягоды толокнянки и брусники, корни и сухие стебли растений, выкопанные из-под снега, и даже мох. Обремененная семьей, медведица двигается медленно, часто отдыхая и выкапывая малышам и себе неглубокие ямки. Покормив медвежат, она продолжает двигаться далее.

Фома неоднократно видел такие прогулки семейства. Шествие возглавляет медведица. Переваливаясь на ходу, она неторопливо бредет впереди, часто оглядываясь на медвежат. Если те отстают, она урчанием подзывает их к себе, а в случае неповиновения возвращается, носом и лапами подталкивает их вперед, прибегая иногда к шлепкам.

Медвежата бегут по снегу, перекатываясь из стороны в сторону, как пушистые снежные шары, ложатся и валяются на спине, кувыркаются, затевают потасовки, норовя толкнуть друг друга или угостить увесистой затрещиной. Иногда они обгоняют мать, путаются у нее под ногами. Медведица терпеливо возится с малышами. Растут они очень быстро: полугодовалый медвежонок достигает в длину свыше метра с четвертью. Помимо материнского молока, он питается уже и другим кормом.

Когда малыши окрепнут и могут преодолевать дальние расстояния, медведица покидает остров, перебирается на дрейфующий морской лед и начинает здесь свой промысел (в эту пору появляются первые нерпы).

Хотя белый медведь и живет на суше, но плавучие льды и береговой припай — его родная стихия. Зимовщики первой дрейфующей полярной станции «Северный полюс» видели медведицу с медвежатами на льдах под 88 градусом северной широты.

В поисках пищи самцы заходят иногда на сушу, углубляясь в тундру. Не пренебрегают они тогда и птицами, разоряя гнезда и лакомясь яйцами.

Как-то охотник лицом к лицу встретил белого медведя, забредшего на материк. Охотился тогда Фома на Колымском побережье, близ утеса Конзобоя. Там река, огибая скалистый мыс, поворачивает на восток и встречается с Омолоном. С вершины утеса открывается вид на громадную, пестрящую озерами низину левобережья и отходящую от русла Стадухинскую протоку (она сливается с главным руслом только за Нижне-Колымском).

Не подозревая опасности, охотник вышел из поварни и вдруг увидел приближающегося зверя. ‘Тот заметил человека, но не остановился, а продолжал двигаться. Шел он не напрямик, а делая зигзагообразные повороты, словно не хотел показать своих истинных намерений и спугнуть жертву. Бежать было поздно, да и опасно: зверь непременно бросился бы догонять. Если же стоять неподвижно, медведь мог подойти так близко, что его будет нетрудно сразить пулей.

Вдруг мишка остановился и, встав на задние лапы, понюхал воздух. Видимо, он, не вполне доверяя зрению, надеялся с помощью обоняния лучше разобраться в обстановке. Охотник спокойно подпустил зверя на несколько метров и, вскинув заряженный винчестер к плечу, выстрелил. Зверь сначала кинулся бежать, но вскоре упал и лапой стал прикладывать к ране снег. Потом начал рыть передними лапами яму, стараясь спрятать в ней голову. Так, уткнувшись носом в снежную ямку, он и замер.

Зимний мех оказался у него пожелтелым: из него выпадала ость (линька у белых медведей начинается в апреле и заканчивается в первой половине июля).

Один из товарищей охотника тогда чуть не отравился ядовитой печенью мишки: попробовал небольшой кусочек — и часа через два появились признаки сильного отравления, а спустя неделю с ладоней начала слезать кожа.

Фоме хорошо знаком правый берег Колымы, в низовьях Омолона. Против заимки Дуванное река подмывает высокие (до двадцати-сорока метров) обрывы — талы. Мокрые массы ила с вкраплениями ископаемого льда постоянно сползают летом в реку.

Подкрепив свои силы у костра, охотник распрощался и пошел далее.

Полуночное солнце, опустившись до линии горизонта, остановилось и теперь как бы скользило над ней. Вот оно медленно взбирается по небосводу ввысь. Оно крупнее, чем днем, и едва зарумянилось.

Наступил полярный день — мы видели его рождение. Незаходящее- солнце словно расширило окружающие просторы, придав им радостный весенний колорит. О весне напоминала и наполовину обнаженная от снега поверхность земли. Теперь заметно было, как подтаивал тонкий снежный слой на темных предметах, обращенных к солнцу, как он превращался в ледяные кристаллы.

Около часа ночи мы двинулись в поход. Кочуем «ночью», а отдыхаем «днем». Успех похода во многом зависел от оленей, несущих на своих спинах наше снаряжение. Но животные не любят жары, они тогда мало едят, быстро худеют и теряют силы. В часы ночи солнце хотя не заходит, но своими косыми лучами греет слабее, чем днем. Наступившей «ночной» прохладой мы и пользуемся для очередного перехода.

На снегу появилось еще больше проталин. На одной из них бродили два ворона. Они обменивались между собой короткими отрывистыми возгласами. Через минуту эти сообразительные и любопытные птицы взлетели, послышались шипящие взмахи мощных крыльев.

Совершая обычную воздушную разведку, они летят вдвоем, но в отдалении друг от друга. Так им удобнее обследовать обширные угодья своих владений и хорошо разглядеть зоркими глазами, какие произошли изменения со времени их предыдущего полета и нельзя ли чем-нибудь поживиться. Облюбовав для жилья ту или иную местность, они обычно не подпускают сюда своих соперников. Такая пара сохраняет верность друг другу на всю свою долгую жизнь.

Коравги первым заметил лебедей. Они стремились на север, в просторы тундры, и летели спокойно и величаво, напоминая своей белизной чистоту снега на альпийских вершинах гор. В блеске солнечных лучей и синеве небес слабо различались крылья птиц, плывущих, как белые облачка, в воздушном океане. В весеннем воздухе отчетливо слышалось их перекликанье гортанным, но звучным и волнующим «кли-кли-кли».

Следя за их полетом, мы не сразу заметили, как с юга к нам приблизилась длинная вереница гусей. Вот вожак сменил высоту полета, все птицы последовали его примеру, и в небе виден уже не клин, а словно колеблемая ветром легкая полоска. Теперь полоска превратилась в вытянутую цепочку гусей, неуклонно следующих за вожаком. Слышалось громкое кагаканье. Гусиные крики постепенно слабели и пропадали, да и сами птицы тоже исчезли, словно растаяли в небосводе.

Но на юге снова появились стаи гусей. Глядишь, они уже над головой взмахивают длинными крыльями, со свистом разрезая воздух. Так дружно проходил весенний прилет птиц.

Сквозь прелые листья и соломины злаков пробивалась новая — зелень. Появились первые пурпурно-белые бабочки, они садились на цветки пушицы и, казалось, замирали в восторге. На тощей березке отчетливо обозначились набухшие зеленовато-бурые сочные почки.

Даже северные склоны холмов постепенно освобождались от обширных пятен раскисшего снега. Нога проваливалась, попадая в воду. Неумолчно журчали ручьи, торопясь унести вешние воды в долину Малого Анюя.

Лес молча слушал их весенние мелодии, а миловидная серенькая весничка отвечала ручьям приятными посвистами, наподобие «ти-ти-ти-тюррр…» Трель то плавно, с удивительной легкостью усиливалась, то постепенно ослабевала, словно растворяясь в воздухе. В следующее мгновение весничка, продолжая щебетание, уже перепрыгивала с ветки на ветку. Вот она, трепеща крыльями в воздухе, поймала насекомое и умолкла, но на смену ей послышалось грубоватое кудахтанье куропатки: каждое живое существо на свой лад радовалось весеннему возрождению природы. Азартные крики самцов начинаются ранней весной, обычно с появлением первых проталин. По мере схода снега стайки куропаток разделяются на пары.

В лесу полным ходом идет весенняя жизнь: пригретые солнцем, зеленеют травы, набухают и разворачиваются клейкие почки у кустарниковых берез. По-весеннему чуть краснеют, словно начиная загорать, стволы ивняков, на их ветках пестреют сережки, и достаточно легкого дуновения ветра, чтобы вокруг тесно прижатых друг к другу цветков возникло крошечное пыльцевое облачко. Завязи других цветков ожидают разносимой ветром пыльцы. Ивы заметно выделяются среди незеленого леса, хотя и сами они еще прячут зачатки листьев в напряженных почках, готовых раскрыть свои чешуйки. Словно невесты ранневесеннего Заполярья, красуются ивы в своем цветочном уборе.

Откуда-то прилетел шмель. Он важно уселся на ветку ивы, деловито пополз кверху, посетил несколько сережек и с жужжанием перелетел на другую ветвь. Не такой капризной оказалась бабочка. Она села на одно соцветие и долго как бы наслаждалась запахом раскрывшихся цветков.

Вот проснувшаяся земля словно одарила нас первым очаровательным взглядом: это на южном косогоре зацвела сон-трава. Лазоревый глаз цветка будто оглядывал окружающий мир, широко раскрыв свои венчики. Начинали пробуждаться венцики и других, цветов.

Внезапно откуда-то вылетел, быстро взмахивая крыльями, глухарь и, с полета затормозив маховыми перьями, уселся на ветку лиственницы, растущей ниже по склону. Скрытые густым, почти вдвое выше роста человека лапником кедрового стланика, мы имели полную возможность познакомиться с этим любителем уединенных мест. Это был местный, так называемый каменный глухарь. Внешне он похож на обыкновенного глухаря, но меньше его ростом, темнее окрашен и с более длинным хвостом. Расправив веером хвост и чуть поднимая его кверху и слегка вытягивая крылья, глухарь запел.

Помню, как мне однажды довелось впервые услышать глухариный ток в псковских лесах, в окрестностях озера Кучане, Тогда в лесную тишину как бы включилось вдруг легкое раздельное щелканье кастаньет: «тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ…» Прозвучало и сразу оборвалось. Боясь испугать певца, я остановился, дожидаясь новой арии. Видимо, глухарь не обнаружил подозрительного шума и снова запел. На этот раз учащенное щелканье было уже продолжительнее, перерыв, сократился. После очередной короткой остановки послышалась вторая часть песни, похожая на стрекотание или скир-канье — вроде «скжи-чивря-скжичивря — скжи-чивря».

Любитель уединенных мест — глухарь каменный

Совсем иным было токование каменного глухаря, которого мы слушали теперь. Вытянув вверх шею с оттопыренными перьями и приподнимая распущенный веером хвост, глухарь только щелкал: «тэ-кэ, тэ-кэ, тэ-кэ». Сначала редкое, а потом учащенное щелканье перешло в своеобразную трель, которой закончилась одна песня. После короткой передышки началось в той же последовательности щелканье новой песни. Никакого стрекотания, как у псковского глухаря, не было. Но и без него зов самца был услышан; откуда-то снизу отозвалась глухарка, и певец сразу слетел с дерева на голос подружки. Песня глухаря вскоре смолкла.

Глухари не разбиваются на пары, как лебеди с их «вечной» дружбой. Позднее глухарка начинает кладку яиц. Заботливая мать сама найдет на земле углубление, устроит гнездо и положит в него свои желтовато-белесые, с бурыми пестринками яйца. Она сама их высиживает три-четыре недели, сама защищает птенцов. Свой выводок она сопровождает на кормовище, а во время отдыха накрывает его крыльями. Все делает внимательная мать помимо глухаря. Тот спаривается с другими самками и участия в заботе о глухарятах не принимает, даже после спаривания он живет отдельно.

Впрочем, глухарята и не нуждаются в его заботе. Они очень быстро развиваются и уже через несколько дней после вывода из яиц начинают взлетать на нижние ветви деревьев, умеют незаметно спрятаться и затаиться от обидчика.

В конце лета глухарята-петушки отбиваются от выводка и начинают самостоятельную жизнь. Около матери остаются ненадолго только Молодые глухарки.

На этой отдаленной окраине Заполярья каменный глухарь весьма редкая птица. Он любит такие уединенные лиственничные редколесья на границе с зарослями кедровника. Тут еще уцелели перезимовавшие голубика и брусника. Ягодами и всякой живностью, вроде жучков, паучков, гусениц и личинок, питается эта самая крупная лесная птица. Но осенью глухарь не прочь поживиться хвоей даурской лиственницы, а для перетирания в мускулистом желудке грубой пищи Вылетает на галечниковые россыпи и заглатывает там мелкие, окатанные камешки.

Издали послышался шум нашего проходящего каравана. Встревоженная глухариная пара расправила крылья и, взлетая, задела ветку лиственницы концами маховых перьев. На землю упало несколько кусочков отмершей прошлогодней коры. Птицы полетели к пади по ту сторону сопки.

Коравги заметил, что глухариный ток начинается здесь с конца апреля и длится до июня. В июле — августе охотнику доводилось встречать выводки из четырех-шести птенцов.

Пахло талым снегом и весенним ветром. На вытаявших из-под снега кочках дружно тянулись к солнцу первые травинки зелени, а под ними желтели пожухлые прошлогодние листья.

Особенно заметно зеленели берега ручьев и южные скаты холмов. На краю каменистого обрыва поселилась одинокая лиственница. Ее корни проникли в трещины камня и, подобно клиньям, раскалывали горную породу, проникая в глубь щели по линии наименьшего сопротивления.

На дереве, на высоте чуть выше роста человека, мы обнаружили плотное гнездо. Свитое из тонких сухих веточек и утепленное перьями, лишайниками и оленьим волосом, оно было зажато между стволом и отходящей от него веткой. В гнезде лежали четыре похожие друг на друга птенца. Минут через десять к гнезду легко и бесшумно подлетела рыжехвостая птица величиной с галку. Накормив детей, она села невдалеке на ветку и начала чистить клюв. Голова у нее словно покрыта темновато-бурой шапочкой, легко отличимой от светло-серой спины. Вот птица проворно перелетела на другую ветку, потом живо взобралась на третью. По раскрытому веером хвосту во время полета и по другим признакам мы узнали якутскую кукшу[4]. Она или не видела нас (что трудно предположить), или просто не испугалась.

Кукша продолжала перелетать и перепрыгивать с ветки на ветку, издавая звуки, напоминавшие бормотание скворца. Присматриваясь к чему-либо, она слегка наклоняла головку. Наконец, чем-то заинтересовавшись в глубине леса, вспорхнула с ветки и с довольно громким криком «кэй!.. кэй!» скрылась. Кукша пользуется среди местного населения дурной славой за свое неравнодушие к сушеной рыбьей икре, которую нередко таскает, если вешала, где сушится рыба> плохо охраняются. В тундру эта лесная птица не залетает.

Просторные редколесья наполнялись пересвистыванием пернатых обитателей. Каждый из них громко заявлял о своем существовании и принимал участие в едином весеннем хоре.

Дробный стук невдалеке привлек наше внимание, но едва мы обернулись, как он прекратился; будто кто-то прислушивался, понравилась ли его песня другим обитателям леса. Внезапно опять возобновились частые удары. А вот и сам исполнитель — трехпалый дятел. Он с удивительной быстротой выбивал длинным клювом по сухому сучку своеобразную трель, но, увидев нас, взобрался по стволу, роняя посорку на еще темную, мало покрытую зеленью землю.

Низко над нами пролетели, шелестя тугими крыльями, девять гусей. Одного Коравги сбил влет. Мы сварили птицу и подкрепились горячей пищей. Обычно питаемся три раза в сутки: перед выходом в поход, на малом привале в пути и, наконец, утром в конце перехода.

G каждым днем сильнее пригревало солнце, и в природе замечались те или иные изменения. У тощей березки лопнули буроватые почки и из них вылезла и тянулась к свету клейкая ярко-зеленая бахромка листьев.

Ночью, спустя часа четыре после выхода в поход, мы пересекли свежий медвежий след с острыми отпечатками когтей. Встает из берлоги бурый медведь в конце апреля — начале мая. В поисках корма он иногда заходит, промышляя евражек[5], к северному пределу лесов и даже в тундру. Когда-то, в конце мая, его видели даже у Большого Баранова Камня, а медведица с двумя медвежатами разгуливала в июле в колымской уреме, близ Походска. Во время майских прогулок мишка не пренебрегает ни прошлогодними ягодами, ни корнями трав, выкопанными на обнаженных южных склонах горной тундры, ни мелкими зверьками и даже насекомыми.

Наше продвижение остановила горная речка. По ней еще плыли небольшие льдины. На одной из них сидела трясогузка и щебетала своим тонким голоском, — словно радовалась весне. Река оказалась хотя и не широкой, но глубокой, и с очень сильным течением. Куст прибрежной ивы наклонялся ветвями к бурлящей воде. На него надвинулась льдина. Кустарник исчез в воде, но льдина промчалась, и придавленная ею ивка показалась на свет невредимой. Не беда, что она кланяется каждой поджимающей ее под себя льдине, она снова выпрямится и сохранит свою неизменную гибкость.

Мы занялись рубкой деревьев и сооружением переправы. Две лиственницы с наскоро обрубленными ветвями, перекинутые через реку, заменили нам мост. По зыбкому переходу надо идти, не глядя на быстрое течение, иначе закружится голова. Согнувшись под тяжестью груза, каждый из нас медленно перебирался на другой берег. Наш «мост» прогибался на середине реки, вода перехлестывала через кладки, бурлила и сбивала с ног, а мы поочередно колыхались над потоком, стараясь сохранить равновесие и не поскользнуться. Пока мы переносили вьюки, олени были увлечены молодыми побегами пушицы, зацветающей нардосмией и другими ранними кормовыми травами.

Вскоре переправу груза и оленей мы закончили и двинулись дальше.

В глубине лиственничника зафырчала белка. Ее ^парообразное гнездо, построенное из тонких кустарниковых веточек, зеленого мха и бородатого лишайника, оказалось утепленным внутри пухом, перьями с примесью шерсти хозяйки. В случае опасности она могла ускользнуть из гнезда через любое из двух отверстий: верхнее или боковое.

Коравги убежден, что белка погибла бы к концу зимы, если бы не обладала сделанными ею запасами корма. Найти Их в лесу, под сугробами снега, не так-то легко, но благодаря своему изумительному чутью она улавливает, где лежит разнообразный корм, заготовленный впрок. Начиная зимовку, белка в первую очередь съедает запасы в отдаленных кладовушках, а позднее, в середине зимы, добирается идо ближайших к гнезду тайников. Теперь она питается семенами хвойных пород. Ее привлекает и шишка-падалица кедровника, и даурской лиственницы. Такие шишки могут лежать на земле не один год и все-таки остаются основной пищей зверька.

Охотятся на белку тут «на подслух». В этой зоне восточносибирского антициклона, с его «отрогами» в низовьях Омолона, зимой стоит безветренная погода. Тихим днем осторожно идет охотник, стараясь услышать характерное беличье «фррр», когда зверек стремительно взбирается по стволу на вершину дерева. Возможен промысел и «на узерку»: на голых ветвях лиственницы добыча хорошо заметна.

Вдруг невдалеке затосковала кукушка, и вскоре мне удалось нацелить на нее бинокль. Она сидела на вершине дерева так, что превосходно различался ее белесый низ с черноватыми поперечными волнистыми полосками. Вы-тянув шею и пригнув голову, она полураскрыла крылья и, то поднимая, то опуская темно-серый хвост с широко распущенными веером перьями, пела свое «ку-ку». Призыв самца был вскоре услышан. С южной стороны раздался глухой крик, похожий на приглушенный хохот, — это отвечала прилетевшая кукушка-самка.

Если мы слышим кукование сегодня, — это значит, самец прилетел сюда три-четыре дня назад: куковать он начинает не сразу. Возможно, что, прилетая в родной край, он осматривается, молча выбирая именно те лесные места, где он вывелся и вырос, а затем расстался с ними прошлой осенью и в полном одиночестве улетел на зимовку за многие тысячи километров. Залет кукушки в этот отдаленный край еще раз подтверждал, что на северо-востоке Азии она расселяется почти до крайнего предела лесов.

Теплый весенний дождик окропил землю и утих. После него на ветках березки повисли большие водяные капли, похожие на вербные сережки, — вербешки.

Воздух был насыщен тонким ароматом лиственницы. Вызывает удивление ее жизнь. Почва еще остается промерзлой, корни скованы» льдом и не могут впитать минеральных соков. Дерево живет, расходуя соки, накопленные с прошлой осени в клетках ствола. Они возродили лиственницу, нарушив ее зимнее оцепенение, и дадут ей возможность продержаться до поры, когда в талой почве начнет свою работу корневая система.

Повсюду раздавались азартные голоса птиц, сопровождаемые токовыми взлетами. Белые куропатки-петушки дрались со своими соперниками за жизнь, за право размножения. Самки, до сих пор почти не замечавшие их и перелетавшие с места на место, теперь изменили свое поведение.

Наконец перед нами возникли верховья реки Филипповой[6]. В тихой заводи беспечно плавала пара куликов-галстучников. Эти буровато окрашенные птицы хотя и малорослы (величиной с жаворонка), но у них можно легко различить белое оперение горла с черной полоской поперек зоба и даже увидеть оранжево-желтое основание короткого клюва.

Теплый ветер поднимал цветочную пыльцу и оплодотворял ею другие растения. Пыльца настолько закрывала поверхность воды в заводи, что прибрежные кусты и — травы в ней не отражались.

Впереди различались Филипповы горы. Водоразделы еще не освободились от снега. На потемневшем южном косогоре зацвел альпийский арктоус (толокнянка) — мелкий кустарничек с распростертыми по земле веточками. Одновременно с раскрытием беловато-зеленоватых цветков у него из почек показывались молодые листочки. Буроватые скопления тощей березки с ее первыми ярко-зелеными крошечными листочками перемежались осоками, злаками и иными травами.

Быстрый ручеек, впадавший в. Филипповку, проточил ход среди замшелых каменных россыпей и с шумом стекал в реку искрящимся на солнце водопадом. Словно на часах, у подножия водопада стояла малорослая лиственница, обросшая черным бородатым лишайником. От избыточного увлажнения тут образовалось болото.

В долине реки нас окутала густая туча комаров. Они мельтешились в воздухе, лезли в глаза, нос, уши людям и оленям. Коравги и Егор защищались от неприятного гнуса, надев на головы платки: шея была закрыта, а по лицу они изредка спокойно проводили ладонью. Комаров настолько много, что переворачиваемая страница записной книжки прикрывала и одного-двух комаров. Засушенные, они надолго остались на память, как своеобразный чукотский «автограф».

Комарами питается здесь серенькая пеночка-весничка и выкармливает ими своих птенцов. Впрочем, она не пренебрегает и иными насекомыми.

Малый привал мы устроили на опушке долинного лиственничника. Здесь олени занялись выискиванием камышкового хвоща. В любое время года им очень нравятся его приземистые тонкие былинки. Питаясь хвощом, истощенные животные восстанавливают свои силы. На гербарную бумагу с добытым хвощом невесть откуда заполз местный обитатель — черный муравей, но тут же. возвратился на свою моховую кочку.

Хвощ камышковый

В пять часов ночи мы начали переправу через Филиппову реку. Она быстро стремилась между гор. Сперва мы хотели переправиться близ мыса на противоположном правом берегу. Там на краю берега росло одинокое дерево. Подмытая весенним разливом лиственница наклонилась над рекой и, казалось, скоро должна была упасть в воду. В таком положении она и продолжала расти.

Разведав брод, Коравги направил нас в другое место, и мы с хода вступили в воду обутыми и одетыми. Река, берущая начало у Белых Камней (гора Белая), оказалась многоводной и разлилась по долине тремя протоками. Обилие бурунов на середине основного русла показывало, что там залегает перекат, и отряд направился в ту сторону, Найти брод через горную реку — дело нелегкое. Даже если вода не превышает пояса, переходить такую реку или стоять в ней небезопасно. Напористое течение несется каскадом и поднимает высокие водяные бугры и гребни. Шум воды настолько сильный, что, войдя в нее, ты уже не слышишь окликов людей, стоящих на берегу всего лишь в пяти шагах. Дно у правого, более глубокого берега, загромождалось крупными и скользкими камнями; некоторые из них, увлекаемые течением, передвигались. Бешеный напор воды натолкнул меня на острый камень и сбил с ног, но мне удалось выбраться на берег самостоятельно.

В речном заливе из воды стремительно выскочил хариус в погоне за низко летающими насекомыми. У него маленький рот, но он без промаха хватает такую живность. Эту быстро плавающую промысловую рыбку юкагиры называют харитоном. Водится он в горных реках, и его легко узнать по яркоцветному плавнику на серо-зеленой спине и буровато-желтой пятнистой голове. Стремительная напористость иногда сменяется у харитона непонятной задумчивостью, когда он стоит на одном месте головой пробив течения».

Привлечённые меланхолическим, не лишенным приятности голосом, мы увидели крупных куликов-тулесов. Они облюбовали для плавания куток залива[7] с замедленным течением. Грудь и низ птиц словно прикрыты темным фартуком.

Закончив переправу, начали подъем на Филиппов Камень. У подножия горы цвели прелестные купальницы с бледно-желтыми, почти белыми цветами (эндемики этого края). Пришлось сделать остановку. Пока я выкапывал эти очень редкие растения и отбирал, лучшие из них для гербария, наш караван успел далеко продвинуться вперед. И люди и олени едва различались на перевале и вскоре скрылись по ту сторону гребня горы.

Обычно геоботанику приходится нередко отходить в сторону от основного направления, а потом снова догонять караван. Так было и теперь, однако быстрому подъему мешала сильно разбухшая гербарная папка, да и брезентовая спецовка после купания покоробилась и затвердела.

Взобравшись, наконец, на гребень перевала, я остановился. Вдали возвышались горы, увенчанные темными угрюмыми скалами. Левее гребень хребта продолжался на запад. Вокруг на мохово-лишайниковой тундре местами выделялись каменистые россыпи. Глубоко внизу, у подошвы северного склона горы Вириней, начинались истоки реки Виринейвеем (Урней). Невдалеке река поворачивала на северо-восток и скрывалась из поля зрения.

Никаких признаков людей и оленей нигде не замечалось…

Спустившись в долину, я прошел вдоль левого берега реки, за ее излучину, несколько километров. Солнце пригревало сильнее. Мокрая одежда высохла. Томила жажда. По пути часто попадались лужи талой прозрачной воды, и мне стоило немалых усилий удержаться от желания напиться: в моем положении питье обещало дополнительные неприятности.

Окончательно убедившись, что отряд не мог проходить ни тут, ни по правому берегу, я решил возвратиться к истокам реки. Добрался туда к вечеру и уже помышлял об отдыхе. Вдруг откуда-то сверху раздался выстрел.

Я быстро вскарабкался к бровке долины и вскоре услышал голоса Коравги и Егора.