Под солнцем Севера

ПО ЧУКОТСКОЙ ТУНДРЕ

Склон был настолько крут, что у оленей вьюки съезжали на шею, и на ходу их приходилось поправлять.

Лишайники, насыщенные водой, разбухли и стали скользкими. Внизу широко раскинулась равнинно-холмистая тундра. Взор свободно скользил по ее поверхности, не привлекаемый ни единым деревцом, охватывал линию горизонта и мысленно уходил далее, к просторам Северного Ледовитого океана.

Спустившись со склона, мы вступили в узкое извилистое ущелье, по дну которого бурлил горный поток. Вскоре справа открылось другое такое же ущелье со своим шумливым потоком. Оба эти потока соединились, и теперь узкая долина постепенно расширялась.

Сбегающие с гор потоки уносят много семян горных растений-альпийцев, покрывающих высокую пригольцовую тундру. Унесенные семена остаются на галечниках тундровых рек и после спада воды прорастают. С течением времени разрастается оригинальный пестрый ковер трав и кустарников — пришельцев с горных перевалов и скал. Эти переселенцы вместе с местными видами покрывали теперь долину тундровой реки Умкавеем (в ее верховьях).

На ночевку остановились недалеко от ивняков, где могли подкормиться олени. Ставили палатку под дождем. Мы давно были мокры с головы до ног и уже не могли вымокнуть еще больше. К этому мы привыкли. Прошло больше месяца, как мы ежедневно шагали то по щиколотку, то по колено, а иногда и по пояс в воде.

Сначала холодная, почти ледяная вода как бы обжигала ноги, но потом ощущение холода постепенно пропадало, да и ноги от ходьбы согревались. Идешь в ичигах, как будто босиком, не обращая внимания на лужи, болота, переходишь прямо с хода вброд речки, и только если вода захватывает еще ненамокшие части тела, ощущаешь некоторое неудобство. Зато как приятно на привале раздеться и, выжав белье, залезть в спальный мешок! Через минуту погружаешься в крепкий сон.

К вечеру небо расчистилось от туч, светило солнце, и мы чувствовали себя достаточно бодрыми, чтобы продолжать свою работу.

Быстрое течение речки Умкавеем (одного из притоков Китепвеем) мешает отложению илистых наносов, и тут не существует обширных пойменных лугов. Встречаются лишь отдельные луговины, разъединенные темноцветными галечниками или куртинами тальников.

Такой луговиной мне и довелось заняться. Мрачноватость галечников как бы подчеркивалась пестротой цветущих трав: альпийской зубровки, и шерлериевидной камнеломки, темно-красной родиолы и северной полыни, подушкового незабудочника и альпийского лисохвоста, точечной камнеломки и отцветающей ветреницы Ричардсона. Эту разнотравно-злаковую луговину (злаков на ней раза в три больше разнотравья) кое-где подстилал седой мох в сочетании с кукушкиным льном и лишайниками: снежной цетрарией, пепельником, дактилиной и темными алекториями.

О недавнем дожде напоминали лужи, блестевшие в углублениях между кочками. Под водой еще сохранились корочки льда, но они уже подтаивали, и мочажины углублялись.

На тундровом озере, близ опушки прибрежных ивняков, поселилась полярная гагара. Она не плавала, а как-то неуклюже вылезала, или, вернее, выползала из воды, припадая к земле грудью и опираясь на крылья, показывая при этом оригинальную окраску оперения спины, словно покрытой своеобразной решеткой. Теперь птица как бы сидела, в полустоячем положении запрокинувшись назад и подняв кверху своей острый нос. Видимо, она не только ходить, но и стоять на суше не может.

Вскоре выяснилась и причина ее пребывания на берегу: в ямке находилось гнездо. На мокром моховом дне гнезда, расположенном вровень с водой, лежали два яйца. Никакой подстилки под ними не было. На фоне зеленого мха эти зеленовато-бурые яйца с черными и темно-зелеными пятнами и точками едва различались. Для кладки яиц гагары выбирают озера с очень низкими плоскими берегами. Выбраться из воды на такой берег ей не очень трудно. В то же время при малейшей опасности она может нырнуть в воду и избежать преследования.

С восточной стороны прилетела другая гагара. Обычно пары гагар гнездятся на уединенных озерах далеко одна от другой. Мне ни разу не довелось видеть их в стаях. Вскоре осторожные птицы уже плавали. На поверхности воды оставалась только узкая полоска спины — так глубоко погружают они свое туловище при плавании.

Вдруг гагары нырнули. Ныряют они не головой вниз, как утки, а словно проваливаясь в воду всем телом. Говорят, что, очутившись под водой, гагара как бы стремительно летит, взмахивая крыльями. Благодаря такому оригинальному способу передвижения птицы очень быстро преодолевают большое расстояние.

Вот и теперь, спустя короткое время, показались они посредине озера, проплыв под водой две-три сотни метров. В своей родной стихии они чувствуют себя как дома.

Среди долинной растительности выделялись крупным ростом и густотой прирусловые кустарники. На речных наносах они растут лучше, чем на междуречьях.

Проточные воды бороздят поверхность долины. Почва здесь лучше проветривается и прогревается, а вдоль прирусловья происходит протаивание и углубление мерзлых грунтов. Понижению вечной мерзлоты способствуют и сугробы снега, наметаемые сюда сильными зимними метелями с водораздела, да и сами кустарники — превосходные снегозадержатели.

Тут и благоденствовали ивы различных видов: сизая, великолепная, с ветвями, густо покрытыми, будто войлоком, желтоватым пушком, и другие. Хотелось провести рукой по их вершинам, послушать среди них едва уловимые шорохи и вдохнуть аромат свежести этих тундровых урем. Кустарниковые тальники — одно из самых привлекательных растительных сообществ тундры: обычно тут ютятся промысловые животные, да и оленей они обеспечивают отличным кормом — листвой.

Среди ив развивались вейники и иные злаки. Проникало сюда и разнотравье, правда, далеко не в таком изобилии, как злаки. Цвела кастиллея с бледно-желтыми цветками, собранными в плотное, похожее на колос соцветие, нардосмия холодная, лютики и горец… Еще не раскрыли цветочные бутоны мытники и точечная камнеломка, остролистная синюха и борец, прилистниковая лапчатка и головчатая валериана.

Густой полог ивняков мешал проникновению сюда лишайников — любителей яркого света, и теперь тут уцелела лишь исландская цетрария со своими беловато-коричневыми слоевищами из желобчато свернутых лопастей, усаженных по краям шиповидными выростами.

Вырытая почвенная яма как бы рассказала нам, что эти речные наносы — супеси, покрытые сверху тонкой дерниной мхов, подстилались мерзлым грунтом (нога в яме скрывалась по колено), к нему непосредственно прилегали гравий и галька.

Если пойменные ивняки, как обычно, теснились вместе с тундровыми травами ближе к воде, словно стремясь увидеть, в ней свое отражение, то карликовые березки (ерники), — уступая первенство, скромно ютились за ними в тылу, располагаясь неширокой зеленовато-коричневой полосой.

Хотя тощая березка, которая уже закудрявилась, вырастает всего лишь по колено, но она составляет чащобы и вроде кавказского держидерева цепляется за ноги, правда, не так свирепо, как это последнее. По сравнению с ивняками сюда проникло — больше тундровых кустарничков: вороники и голубики, брусники и иных, но зато меньше встречалось злаков.

На тундровой опушке березовой рощи зацветала золотисто-желтыми цветками земляникообразная лапчатка со своими мохнатыми стеблями. Верхний ярус березняка затенял почву, подавляя светолюбивую флору, но лишайники взбирались по веткам ближе к солнцу. Мхи и здесь победно зеленели, захватив целиком нижний напочвенный ярус, где они преобладали почти в том же составе, как и под ивняками.

При переходе из долины на водораздел кустарники редели, а невысокий, до колена, тальник располагался куртинами лишь в местах недавнего скопления снега. Тут не встретишь высокую красную вербу, или краснотал, с ее тонкими и гибкими ветвями красно-бурого или ярко-красного цвета. Ивняковое обилие тундры к северу от края лесов — все эти тальники и ветлы, ракитники и лозняки растут не деревьями, а кустарниками или кустарничками; они приземисты и распростерты по земле, а ветви зачастую стелются по мху и сильно расползаются во все стороны. Прямо держится в тундре только тощая березка, да и то не всегда.

Весна была в полном разгаре. Всюду таяли остатки снега, журчали ручьи, стекая в низины. С каждым днем чаще пестрели зацветающие растения. Крики куропаток иногда чередовались с далеким отрывистым лаем песцов.

У подножия холма, прилегающего к долине реки, мы увидели песцовое гнездовище. Здесь уже вывелась молодь первого помета, но семья еще не разбрелась. Подходя к гнездовищу, мы услышали угрожающее песцовое урчание, и молодые спрятались в нору. Взрослые песцы потеряли свой чисто белый цвет (о зимней белизне напоминала лишь светловатая окраска боков) и теперь выделялись дымчато-серой спиной с темной полосой на хребте и лопатках, составлявших оригинальный крестообразный узор.

Коравги заметил, что в тундре песцовые гульбища (гон) начинаются в начале апреля, а в конце мая появляются ранние приплоды. Обычно молодые появляются (пять-шесть, иногда до десятка) в начале июня. Обильное потомство, вначале слепое и почти голое, нуждается в усиленной кормежке. В июле самка заканчивает кормление молодняка молоком, и родителям приходится рыскать в поисках еды. Правда, добыча пищи во многом облегчена: почти все птицы в тундре гнездятся на поверхности земли. Песец бродит от кочки к кочке, обнюхивает каждую ямку и кустик, то добудет зазевавшуюся птаху, то поживится птенцами, то встретит кладку, и тогда от яиц останутся одни скорлупки. На зубок зверьку попадаются и лемминги, и линные гуси, и рыба, и иная съедобная всячина, выплеснутая волной на берег.

Наконец песцовый молодняк подрос. Он становится смелее и начинает самостоятельно искать пищу, испытывая свою ловкость и силу на еще плохо летающих пуночках и других мелких птицах. Позднее окрепшие молодые песцы вовсе покидают родное гнездовище.

По льду моря песцы проникают далеко на север, в высокие широты Северного Ледовитого океана; их видели во время дрейфа советского ледокольного парохода «Г. Седов» за 86-й параллелью.

Наши олени бродили по тундре, сощипывая молодую зелень. Изредка им попадались мокрые кормовые лишайники, но больше их привлекала молодая листва сизой ивы. Несмотря на обилие корма, один олень проявлял беспокойство и норовил убежать. Это один из вожаков-бегунов, смущающих остальных животных.

Теперь мы различали наших оленей не только по внешним признакам, но и по характеру, повадкам и рабочим способностям. В противоположность вожаку-бегуну есть у нас самый смирный олень — сластена Авка: он настолько привык к человеку, что по первому зову охотно подбегает в надежде поживиться кусочком сахару. Смышленостью отличается передовик: на нем ездит Егор. Четвертый олень охотно идет под вьюк, но, выпасаясь, любит дальние прогулки. Не подпал ли он под влияния бегуна? Чрезвычайным упрямством отличается пятый олень. Даже навьюченный и вполне готовый к отправлению, он может лечь на траву, и тогда нелегко поднять его и заставить идти.

По внешнему виду сравнительно легко узнать буроват того оленя с темной спиной и другого оленя с белым пятном на лбу. Олень с причудливо ветвящимися молодыми рогами почему-то пользуется наибольшей симпатией Егора. Последний наш олень чрезвычайно строг в обращении и немного диковат. Вообще домашние олени — животные полудикие, они еще не вполне привыкли к человеку, и стоит, им очутиться на свободе, они быстро теряют приобретенные, навыки и привычки.

За полночь мы отправились далее. Шли по долине, почти сплошь усеянной кочками разной высоты. Большие кочки, словно головы великанов с копной волос, соорудила типичная кочкообразовательница — осока Шмидта. Олени лишь иногда соблазнялись ее очень молодыми побегами. По окраине долины на дерновых глееватых почвах попадались кочки поменьше, обильно поросшие вейником.

Большинство кочек (средних размеров) образовала влагалищная пушица. Она как бы подавляла другие виды и владычествовала над ними, как хозяйка тундры. Олени то щ дело наклонялись, срывая это превосходное кормовое растение. Оно незаменимо ранней весной на оленьих пастбищах, где производится отел.

Впадины между кочками (мочажины) темнели своими коварными щелями, как ловушки, способные неожиданно защемить ногу. Перепрыгивая через эти естественные капканы, нужно зорко глядеть под ноги. Обычно при ходьбе стараешься ступать по высоким кочкам, но часто нога скользит, проваливается, увязая в размокшей почве мочажин. Не идешь, а словно ковыляешь. Пройдешь пять-десять. километров по такой целине — и кажется, что ступни и бедра у тебя словно вывернуты. А впереди еще кочкарники, и единственный сухопутный транспорт летом — твои собственные ноги.

Меня нередко удивлял Коравги. Он, как и все чукчи, неутомимый ходок. Делая некрупные, размеренные шаги, он может идти много часов подряд. Такой же лад движения он выдерживает, поднимаясь или спускаясь по склонам сопок. Дышит он при этом ровно, только капли пота на его смуглом лбу свидетельствуют о физическом напряжении.

Вот опять надо преодолеть естественную западню между кочками. Стенки их закрывает мох — кукушкин лен; всюду виднеются его прямостоячие сизовато-зеленые стебельки с плотно прижатыми к ним листьями (отсюда и видовое название — сжатый).

Кроме пушиц и осок верхушки кочек закрывала кое-где тощая березка да черничная ива — приземистый кустарник с ^атово-зелеными снизу сизыми листьями, похожими на листья, голубики: она отцвела, и теперь в сережках созревали семена.

Егор, возглавляя цепочку оленей, прыгнул на кочку и чуть не поскользнулся. Нагнувшись, он начал ругать себя: «Плохой, плохой ты человек!» Рядом лежало раздавленное крохотное гнездо какой-то птички. Скрытое кустом березки, оно оказалось незаметным. Егор нечаянно наступил на него, да и разбираться, держа за уздечку переднего оленя, было некогда. У каждого из нас вылетали из-под ногшицы, и мы тоже могли не доглядеть. Но Егор был огорчен и остался безутешен. Как и Коравги, он относится доброжелательно ко всякой живности, населяющей тундру, будь то маленькая птаха или невзрачная зверюшка.

Позднее, преодолевая узкую перемычку между двумя озерами, мы совсем близко прошли мимо гусиного гнезда, выстланного сухой травой и пухом. Пять крупных яиц, лежавших в беспорядке, привлекли наше внимание. Коравги позаботился, чтобы люди не прикасались к гнезду. Пусть в тундре будет больше птиц!

Олени равнодушно прошли мимо растущей на взгорке диапенсии. От лапландской диапенсии, едва переходящей за Урал, она отличается своими листьями, отсюда и ее видовое название — обратнояйцевидная.

В тундре наступила пора, когда прилет птиц окончился. Прошло и то время, когда пернатые, обитающие в тундре, были заняты постройкой гнезд, и часто можно было встретить ту или иную птаху, несущую в клюве какой-нибудь прутик, соломинку прошлогоднего злака или стебелек иной травы для устройства своего незатейливого гнезда. Теперь обитатели тундры заняты высиживанием птенцов или кормлением молоди.

После ночного перехода, когда мы развьючили оленей и собирались отдыхать, солнце начало сильно пригревать. Появилось много мелких комаров. Наш беспокойный олень, обезумев от комариного неистовства, вдруг побежал, высоко подняв голову и слегка откинув назад отраставшие ветвистые рога. Он быстро удалялся, едва касаясь почвы копытами. Егор тотчас отправился на поиски беглеца, а Коравги присматривал за остальными оленями.

Занятый изучением растительности, я вдруг очутился против разгневанной полярной совы. Видимо, невдалеке находилось гнездо, и бдительный самец защищал его. Птица раскрыла крылья и, волоча их по траве, шла ко мне, переваливаясь на ходу. У нее выпученные, немигающие, будто стеклянные глазищи, торчащие перья лицевых дисков, похожих на очки, острый загнутый клюв. Одним своим грозным видом она может устрашить какую-нибудь пищуху, и та погибнет в когтях без всякого сопротивления.

Приблизившись ко мне, сова зашипела и застучала клювом. Пришлось изменить направление и повернуть направо. Тогда птица успокоилась и осталась на месте.

Обычно полярная сова не заботится об укрытии и гнездится на виду у всех тундровых обитателей, выбирая местечко посуше, чаще всего на холмах. Как сильная хищная птица, она сама может сберечь свои гнезда от врагов, и ее белые яйца не нуждаются в защитной окраске.

Почти целый день Егор, а потом Коравги безуспешно искали беглеца: олень убежал к студеному морю и, наверное, теперь свободно бродил по прохладной тундре. Продолжать его поиски значило терять драгоценное время: впереди нас могли ожидать товарищи из Чау иск ого отряда экспедиции. Мы не могли рисковать всеми остальными вьючными животными и поэтому отказались от поисков.

Вечером я рассказал Коравги о встрече с полярной совой. Однажды он видел охотника, пожелавшего воспользоваться совиными яйцами (кладка состояла из десятка «шаров», лежавших на земле в небольшом углублении). Защищая гнездо, рассерженный сов обрушился с высоты на голову человека и вцепился когтями в его шапку. Поднявшись затем кверху, он кинул шапку и собирался вторично камнем упасть на голову охотника. Даже имея в руках палку или ружье, человек, как говорит Коравги, испытывает «скуку», когда, растопырив когти и стуча клювом, на пего падает с высоты озлобленная птица. Будучи раненым, самец продолжает нападать на обидчика, храбро защищая гнездо.

Говорят, что полярная сова днем не видит. Нет, видит она и при самом ярком солнечном освещении, по ночью зрение у ней еще лучшей острее. Впрочем, теперь ее охотничьи вылеты бывают ранним утром или вечером. Во время гнездования жертвами совы становятся нередко мышевидные грызуны, а в гнездовую пору пища более разнообразная.

Поздно вечером собрались в путь. Потеряв оленя, мы вынуждены были равномерно разложить содержимое двух вьюков на остальных животных. Я успел закончить разборку и закладку собранных растений в гербарные сетки для сушки. Привел в порядок записи в дневнике и ключевые профили к карте растительности, подобные тем, которыми занимался на горе Вириней.

— Динь-динь, — звенят колокольчики на шеях оленей, готовых в очередной маршрут. Выхожу из палатки и помогаю навьючить наш груз. От молодых весенних рогов оленей передается руке тепло. Под короткой темно-коричневой шерстью слышно биение жизни, шерстинки, словно пух, мягки и приятны на ощупь. Теплые мохнатые развилки рогов подобны ветвям молодого деревца.

У моих друзей бодрое настроение, наша дружба прочна, и нам не страшны никакие невзгоды тундровой жизни.

В истоках Малой Баранихи (Китепвеем), куда мы добрались без особых приключений, Коравги решил проникнуть в горы, где, по его предположениям, водились горные бараны-чубуки. Мы отпустили его на охоту, а сами занялись своими делами.

Пойма реки заселена здесь интересной злаково-разнотравной растительностью. Рядом с северным луговиком и лисохвостом невысоко приподнял над землей тонкие стебли доцветающий арктический мятлик со своими длинными желтоватыми подземными побегами. Эта былинка, которую весной и в начале лета любит олень, — древнеарктический вид. Прочно держался на своем стержневом корне почти сероватый от прижатых волосков приземистый левкойпик. Его лиловые цветки мало выделялись на мрачноватых галечниках. Принадлежит он также к древнеарктическим видам, сохранившимся на местах, которые не подвергались в четвертичном периоде покровному оледенению. Об этом свидетельствует его подковообразный ареал (область распространения), почти не заходящий в пределы территории былого сплошного оледенения. Доцветал белый маргаритковый сердечник, коренной обитатель Арктики — потомок аркто-третичных растений.

Поселился тут и обычный обитатель каменистой горной тундры — уналашкинский мелколепестник с лиловыми язычковыми цветками. Его цветочная корзинка казалась крупной по сравнению с приземистым ростом растения (не выше половинки карандаша). Подрастал широколистный иван-чай (кипрей), по его крупные цветы еще не показались из нераскрытых-бутонов.

В таком же состоянии подготовки к цветению находилась и крупная опушенная ясколка. Она вместе со своим соседом — чернеющим остролодочником — родственница арктостепных видов — обитателей холодных степей, проникших в Арктику в далеком геологическом прошлом.

Кисловатые сочные листья оксирии словно манили к себе, приглашая попробовать этого арктического салата.

Рядом с этими видами приютились другие травы-одиночки. Они еще не успели зацвесть: их пора не пришла, а теперь они набирались сил под лучами арктического солнца.

Стоит здесь появиться между камнями какому-нибудь растению, выросшему из семени или обрывка корневища, как оно уничтожается во время половодья быстрым потоком воды: сильная речная струя в это время увлекает и передвигает даже придонные камни. Не удивительно, что устоявшие здесь травы и кустарнички еще не сомкнулись в сплошной ковер и своими дерновинами успели только наполовину заполнить пойму горной реки. Но, поселясь на галечниках и постепенно укрепляясь на них, они стойко задерживали иловато-песчаные речные наносы, постепенно повышая уровень поймы.

Полным ходом шло задернение и закрепление галечников. Со временем они, обретая устойчивость против размыва, целиком покроются сомкнутой растительностью. Теперь же на молодых речных наносах шло формирование пойменных арктических лугов, пока еще представленных небольшими куртинами вперемежку с голыми пятнами гальки.

Издали показался Коравги с ношей на плечах: ему удалось добыть снежного барана-чубука. Это животное обладает изумительным чутьем и осторожностью, подстрелить его может не всякий охотник. Обычно за чубуком охотятся вдвоем. Подбираются к нему против ветра и стараются загнать на горный карниз и отрезать пути отхода. Но даже при такой охоте не всегда обеспечена удача. Неожиданно чубук бросается с карниза в ущелье вниз головой и, ударившись рогами о камни, подскакивает и пускается наутек.

Коравги освежевал тушу и обеспечил нас свежим мясом.

На другой день, оставив Егора сторожить линяющих оленей, которые нуждались в отдыхе и подкормке, мы с котомками за плечами вышли в сторону от нашего основного маршрута и теперь находились в южной кустарниковой подзоне. Однако по сравнению с Европейским Севером тут наблюдалась иная картина.

Если к югу от побережья Карского моря мной два года назад различались, вслед за арктической тундрой, такие 98 отчетливо выраженные подзоны, как моховая и кустарниковая, то здесь кустарниковая тундра выявлялась не так резко. Она была приподнята над уровнем моря, располагаясь на пологих склонах Северо-Анюйского хребта, на междугорных седловинах и плато, пли спускалась в горные долины. Громада хребта прерывала плавную смену зональной растительности. Так было в истоках Медвежки и в других местах во время нашего похода по горам.

Мы воочию убеждались, что границы вертикальных растительных поясов по мере продвижения к северу снижались. На нашем пути остались позади и лесной и кедровниковый поясы (например, в истоках Лельвергыргыпа), а их места заняла кустарниковая тундра из тощей березки и тальников. Спустившись в равнину севернее хребта, эти представители кустарниковой подзоны теперь быстро переходили в соприкосновение с кочкарниками. Кустарниковая подзона угасала (выклинивалась), хотя она еще и не успела как следует развернуться.

Двигаясь на север, мы видели, что кустарники росли только в продольных лощинах по скатам холмов, где весной стекала талая вода. Зимой лощины заносились снегом, и высота кустарников зависела от его глубины. Если бы отдельная веточка посмела остаться над его поверхностью, опа бы непременно погибла, словно подстриженная, как это мы видели на гребне Северо-Анюйского хребта.

Но далее к северу не спасал кустарники и снеговой покров, даже самый глубокий. Оставаясь под ним слишком долго, они тем самым обрекались на гибель: сокращалась и без того короткая пора тундровой весны и лета. Сначала выпадали кустарники покрупнее, а потом и мелкие. Наконец, пройдя десятка два километров дальше на север, мы очутились в кочкарной тундре. Вдоль и вширь раскинулась она по холмам и увалам на необозримые пространства, снижаясь к океанскому побережью.

На холме, по соседству с его вершиной, мы взяли почвенную пробу. Вырытая яма, в которой едва могла скрыться куропатка, показала, что под торфянистой поверхностной дерновиной залегают темно-серые слои, подстилаемые вечной мерзлотой. Словно не веря глазам, глядели мы на эти влажные супеси с буровато-расплывчатыми пятнами — следами оглеения — и думали о подземной тесноте, в которой живут корни растений. Что же это за насыпки природы, довольные таким скромным пайком земли?

Повсюду расстилалась гиперборейская осока. Ее длинные побеги проникают в мочажины и не боятся застоявшейся воды. Теперь всходы этого эндемичного вида слегка огрубели, и олени предпочитали более мягкие и вкусные корма. Между сглаженными осоковыми кичками кое-где пристроились влагалищная пушица и отцветавший живородящий горец со своим соцветием в виде прямого колоса. В нижней часта соцветия, в пазухах кроющих листьев, у пего образовались не цветки, а своеобразные клубеньки. Показавшись из раскрытых почек, клубеньки, еще находясь в соцветии на материнском растении, проросли и превратились в розетку из двух зеленых крошечных листьев. Три таких проросших на растении живорожденных клубенька опали на землю, готовые укорениться.

Во время короткого лета с его неожиданными похолоданиями растения далеко не каждый год успевают принести зрелые семена. Если в таких неблагоприятных условиях нелегко развиться новому растению из семени, то некоторые местные виды развиваются иным путем — из клубеньков, возникающих в соцветии.

Тут же пестрели желтые цветки холодного крестовника с его клочковато-шерстистыми стеблями и цветущий пурпурно-розовый мытник. Принадлежащая к семейству крестоцветных волосистая крупка (ростом не выше спички) образовала здесь маленькие, но плотные дерновинки. Появились у нее и безлистные стрелки, едва опушенные мелкими звездчатыми волосками, но цветки еще не раскрылись. Былинка эта — древнеарктический вид, предки которого не заходили в область былого сплошного оледенения. Недалеко от крупки вырос приземистый эллиптический горец. Вырыв его из земли, мы увидели толстое, перекрученное корневище, одетое остатками старых листьев. То тут, то там встречались сильно пахучий болотный багульник и стебельки голубики.

Глядя на эти лесные растения, невольно вспоминался лес, но — увы! — вокруг выглядывали из-за кочек лишь ветки мелких кустарников — тощей березки и приземистого тальника.

Осоковые кочкарники — превосходные пастбища, где олени летом находят разнообразный зеленый корм. Здесь часто разгуливают северные ветры, охлаждая летнюю жару и отгоняя комаров к югу. Мягкие, задернованные грунты и полное отсутствие камней удобны для выпаса оленей, а водопоев — сколько угодно. Очертания окружавших нас тундровых холмов, покрытых кочками, плавно уходили в северную даль, и, казалось, перед нами была застывшая морская зыбь, покрытая зеленой рябью.

Мы спускались с вершины холма. Нижняя половина склона также устилалась кочками, но они поплотнели, покрупнели и распределялись неравномерно, то разъединяясь, то сближаясь, образуя узкую щель, в которую едва пролезала нога.

Теперь преобладали не осоковые, а пушицевые кочки. В растительный покров одиночными былинками вкрапливались желтовато-зеленая холодная осока и ее сестра — перепончатая осока — светло-зеленое растение с короткими, но утолщенными побегами красноватого цвета. Внизу по склону мы увидели тощую березку и распластанный по земле тальник. Его ветки чуть приподнимались над мхами, а круглые листья, как зеленой скатертью, покрывали почву.

Некоторые травы и кустарнички, свойственные осоковым кочкарникам, спустились и сюда: лаготис (из семейства норичниковых) и холодная нардосмия, раскрывшая свои розоватые цветы, собранные в корзинки.

К верхушке кочки прижался крошечный плаун — желтовато-зеленое споровое растение с вильчатоветвистыми стебельками. Нередко у пего вместилища спор вовсе не развиваются, и размножается он при помощи почек. Почки появляются в пазухах листьев, откуда легко опадают на землю.

По боковинам кочек росли бородавчатая пельтигера и очень редкие пальчики другого лишайника — арктической дактилины. Между кочками приютился зеленый мох — морщинистый ритидий, но виднелись кое-где и сфагновые мхи.

Почвенная яма была вырыта нами и средн пушицевых кочкарников. Между поверхностной дерновиной и броней вечной мерзлоты залегали влажные супеси с зеленоваторжавыми расплывчатыми пятнами — следами оглеения. Пушица. образуя кочки, избегает переувлажнения, неизбежного при неглубоком залегании вечной мерзлоты.

Среди тундры кое-где выступали лысины незадернованного мелкозема. На ближайшей лысине поселился одинокий приземистый ситник с прямыми, олиственными внизу стеблями. Его корневище, давая побеги, разрыхляло супеси, он был как бы предвестником того, что с течением времени обнажения мелкозема вновь зарастут. Но на смену зарастающим пятнам непременно появятся новые. Там, где повсеместно распространена вечная мерзлота, такие превратности — обычное явление.

Занятые кочкарниками, тундровые холмы весьма удобны для выпаса: на них весной быстро развивается первая зелень пушиц и осок, привлекающая оленей.

К концу дня мы очутились в истоках тундрового ручья. Нам оказалось с ним по пути. Ручей весело журчал по своему узкому ложу между сжатыми берегами и затем вышел на мелкий и широкий плес. Тут вода встретила преграду и зажурчала между корнями тальника, распуская пузыри. Одни пузыри лопались, иные накапливались ниже по течению у нового препятствия. Никакие преграды не остановили ручья: вода, устремляясь дальше, собиралась в быстрые струнки, опа словно дрожала и слегка рябила, отсвечивая на солнце. Вот ручей, приняв в себя маленький приток, наконец слился с рекой, словно растворился в ней.

Глядя на юг, мы еще раз убедились, что кочкарная тундра часто нарушает территорию, занятую кустарниковой подзоной. На южной своей окраине она местами соприкасается с Северо-Ашойским хребтом, а по днищам широких долин поднимается почти к горным перевалам. По таким долинам мы сами немало напрыгались по кочкам еще в истоках Медвежий и Умкавеем.

Егор выпасал оленей и, увидев нас, издали помахал рукой.

Мне пришлось сразу же начать обработку принесенных для гербария растений. Это были настоящие лесные виды, в том числе такие зеленые мхи, как гилокомий, гипнум, птилидий и лишайники северных боровых лесов: альпийская клядония и иные виды. Из трав — бореальный подмаренник, белозер, сердечник, вейник Лангсдорфа и другие лесные растения. Если бы они не имели этикеток с указанием их местонахождения в тундре, можно было бы подумать, что их собрали в лесной зоне.

В безлесной тундре они живут теперь как обитатели издревле существовавшей, но затем исчезнувшей тайги.

Тем самым они убедительно подтверждали, что лес когда-то (во время послеледникового потепления) проникал далее на север. Последующее похолодание климата (примерно две тысячи лет назад), длившееся вплоть до начала XX века, вызвало сдвиг леса снова на юг.

Исторические натурные памятники такого былого кочевания леса по тундре сохранились, и теперь мы включили их в нашу коллекцию.

Около одиннадцати часов вечера мы выступили в поход на восток. Вдали бушевала гроза, доносились раскаты грома и многоголосое эхо.

Вдруг в четырех-пяти шагах от меня (я шел в отдалении от оленей) с шумом взлетела белая куропатка, но тотчас же опустилась на ближайший бугор. «Не осталось ли у нее чего-нибудь на месте взлета?» — подумал я, и не ошибся. Там оказались маленькие куропатчата. Под прикрытием осоковой кочки собралось полдесятка пушистых комочков.

Увидев меня, они, словно шарики, покатились, побежали врассыпную, стараясь спрятаться и притаиться в углублениях между соседними кочками. Из-под нависшего каменного выступа скалы к ним посыпалось еще полдесятка таких же сереньких комочков. Каждый из них старался укрыться в межкочечных впадинах, повинуясь, видимо, какому-то сигналу беспокойной куропатки-матери, опять с шумом пролетевшей низко над моей головой.

Гораздо осторожнее вел себя отец: он держался в стороне. Стоило мне отойти на несколько шагов, как среди птиц установилось полное спокойствие. Мать семейства снова прилетела к старому месту у осоковой кочки, а к пей со всех сторон из укрытий покатились малыши.

Позднее Коравги рассказал, что он встречал в тундре большие стаи, состоявшие из двух-трех объединенных куропаточьих семей с выводками. Выгода такого сообщества состоит в более надежной охране куропатчат.

Привал мы сделали на берегу безымянной речки. Почти у самой воды цвели фиалки (величиной со спичку) с горизонтальными топкими корневищами. Эти первенцы тундры как бы расстилались по земле, плотно к ней прижавшись и пользуясь теплом приземного слоя воздуха.

Покатый берег речки постепенно переходил к водоразделу. На середине защищенного от ветра склона еще недавно лежал снег. Теперь его унесли талые воды, и на влажной почве образовалась зеленая, пестрая от цветов луговина — своеобразный приснеговой луг. О таких лугах Северо-Анюйской Чукотки еще ничего не известно: никто ими не занимался. Распространены они отдельными островками.

Если суходольные луга лесной зоны появились на месте вырубленных лесов и представляют собой вторичное природное явление, то это — первичные естественные луга. Перезимовывают они под надежным укрытием снега, сдуваемого с вершин тундровых холмов. Почва под ними на хорошо продуваемых, дренированных косогорах весной оттаивает быстро. Залегающая на метровой глубине вечная мерзлота прикрыта свежими (не мокрыми) супесями, заслоненными от солнца тонкой темноцветной дерновиной. Не удивительно, что такие вот дерновинно-луговые почвы, в достатке орошаемые проточной снеговой водой, заселяются разнообразными травами.

Пестрый ковер цветов и теперь манил своим едва уловимым волнующим ароматом. Цвели голостебельная паррия с пурпурными цветками и розовый мытник, пестрели желтые крестовники, лютики и снежная лапчатка с цветками на стройных, удлиненных цветоносах. Синела остролистная синюха, белела в рыхлых дерновинках мохнатая крупка с розетками листьев, опушенных мелкими звездчатыми волосками. Однако разнотравье хотя и выделялось красочной расцветкой венчиков, скромные осоки и злаки играли на луговинах более важную роль — такие, например, как цветущий северный лисохвост, отливающий на солнце серовато-зеленоватыми соцветиями, и иные.

В злаково-осоковые и разнотравные ковры вплетались и немногие представители бобовых растений: остролодочник и альпийский астрагал с его голубоватыми венчиками и синей лодочкой.

Как ни много в тундре мхов, но на тундровых луговинах их было мало: они не любят долго лежать под снегом и мириться с избыточным увлажнением проточных вод. Тут встречался только вездесущий кукушкин лен (альпийский и гиперборейский) и редко — седой ракомитрий и дрепанокляд.

На мхах кое-где распластались приземистые ивушки (арктическая, сетчатая и травянистая), а из лишайников сюда очень скупо вплетались цетрарии и единственный слоевищный вырост арктической дактилины (величиной с наперсток).

Хотя такие приснеговые луговины встречаются в тундре небольшими вкраплениями и нечасто, но они с первого же взгляда останавливают внимание человека своей пестрой, правда, несомкнутой растительностью.

Во второй половине дня на нас надвинулся непроглядный туман, закрыв плотной пеленой всю местность. Мы решили воспользоваться вынужденной остановкой и легли спать.

Выйдя после отдыха из палатки, мы не узнали окружающей природы. Тундра поседела. Выпавший снег погасил наш костер. Вот так тундровое лето! Вскоре в воздухе снова замелькали, как белые мухи, пушинки. Их подхватил северный ветер, и над просторами тундры разыгралась пурга, загнавшая нас в палатку.

Коравги попросил «сказать» ему Пушкина. В окружении снежной пурги, завывающей за полотнищами палатки, я прочел пушкинские «Буря мглою небо кроет…» и «Сказку о Золотом петушке», которая так понравилась охотнику еще во время нашего омолонского похода, около горы Емих.

Около полуночи снегопад прекратился, но на смену ему снова надвинулся туман. Последние клочья тумана рассеялись около двух часов ночи, и мы немедленно выступили в поход.

Стремясь наверстать упущенное время, мы быстро продвинулись на северо-восток и в девять часов утра остановились на «ночлег» на берегу речки Мельгера-окат.

Склон долины дружно покрывали злаки. Обильно разрослась овсяницевидная арктагростис с множеством стеблей, одетых при основании остатками старых листьев и бесплодными побегами. Этот эндемик переживал пору цветения, так же как и северный лисохвост — сизовато-зеленое растение с колосовидным соцветием.

Хотя в долинной растительности явно преобладали злаки, но в их среду вкрапливалось отдельными былинками и разнотравье. Розовые цветки гвоздики с ее многочисленными, как бы ползучими стеблями чередовались с желтыми цветками крестовника и холодной арники.

Крупными желтовато-белыми цветками встретила нас ветреница Ричардсона в соседстве с темно-синими горечавками и красноватыми цветками ястребинколистной камнеломки. На мелкоземе небольшой ступеньки берега оказались головчатая валериана и крошечный северный пролом-ник. Олени к нему равнодушны, но, по сообщению Коравги, местные люди пьют настой травы при болезни горла. Сообщество трав завершала единственная растущая тут беринговская осока — серовато-зеленое растение с гибкими стеблями и коротким, словно ползучим корневищем.

Вырытая яма (глубиной почти по колено) обнажила свежие супеси, подстилаемые снизу вечной мерзлотой, а сверху прикрытые тощей дерновиной.

На водоразделах все еще простирались тундровые кочкарники. Мы и здесь поработали лопатой и увидели мерзлотный слой, углубленный на одну четверть метра.

Перегнивание отмирающих остатков растений здесь замедлено и очень затруднено. Образованию в почве перегноя препятствует и очень замедленный прирост растительной массы. Не мудрено, что в поверхностном почвенном слое вместо перегноя (гумуса) преобладает обугливание и оторфовывание растительных остатков. Появлению торфянистости благоприятствует и весен не-летнее заболачивание тундровых почв.

На стенке почвенной ямы различались сизовато-зеленоватые пятна — признаки оглееиия. Почва, прилегающая непосредственно к слою вечной мерзлоты, имела сплошь зеленую окраску.

Оглеение, вызываемое переувлажнением почвы, усиливается моховой дерновиной и торфянистым слоем, непроницаемым для проникновения в почву тепла, особенно в ее минеральный горизонт. Торфянисто-скрытоглеевые супеси характерны и для других участков пушицевоосоковой тундры.

На открытом плесе одного из тундровых озер плавал кулик-тулес. Его призывный крик, похожий на стой, слышен во многих уголках тундры.

На берегу другого озера мы чуть не наступили на гнездо кулика. Никакой подстилки под четырьмя яйцами, тупые концы которых были обращены к солнцу, не было. Покрытые темно-зелеными пятнами, они сливались с дном ямки и окружающей низинной тундрой.

Маленькие нарядные кулички-плавунчики пролетели стайкой так близко друг от друга, что было удивительно, как они не сталкиваются. Они сели на плесо озера и теперь плавали, кивая головками. Беспечно ведут себя самки этих куликов: они только откладывают яйца и затем улетают на юг. Самцы высиживают птенцов, заботятся об их дальнейшей судьбе в течение лета, а когда они подрастут, улетают с ними на юг.

Низины тундры были обильно усеяны осокой кругловатой. Ее первые всходы привлекли внимание нашего оленя, он потянулся губами и сорвал молодую зелень. Олени теперь выпасаются, почти не страдая от комаров.

Подул северный ветер. Через небольшие просветы затянутого облаками неба изредка проникал луч солнца.

Один из наших оленей оказался легко раненным: при нечаянном падении он сломал свой недавно выросший, еще мягкий рог. Обломок рога сильно кровоточил, а под кожей, покрытой мягким ворсом бархатистых волосков, виднелся край еще неокрепшей кости.

Егор тщательно перевязал кровоточащую рану. Сломанный рог он положил на угольки костра. Запахло паленой шерстью. Егор быстро расправился с хрящеватым лакомством и заявил, что это превосходное кушанье.

После полуночи мы свернули палатку и выступили, держа направление на северо-восток.

На пути нам попалось озеро. Обходить его далеко, и Коравги после предварительной разведки повел отряд по мелководью. Дно озера — словно ровный и гладкий ледяной каток, местами прикрытый тонким наслоением ила. Вода, как и в других тундровых озерах, очень холодная, и не удивительно, что лягушку тут нигде не встретишь.

Выходя на противоположный берег, мы вдруг увидели двух серых журавлей. Они стояли на своих длинных ногах в отдалении и, наклонившись, что-то разыскивали в траве. Потом занялись приведением в порядок своих перьев. Маховые перья у журавлей выпадают из крыльев один раз в два года, во время линьки, и тогда птицы теряют способность летать.

Встречу с журавлями можно считать весьма редкой. Егор, хорошо знающий эту тундру, никогда их тут не видел.

Ф. Врангель в июле 1821 года встретил двух журавлей в верховьях Большой Барапихи (Раучуа), то есть значительно южнее нас. В связи с этим он записал: «Сии птицы редко посещают отдаленные северные страны, так что даже немногим из здешних жителей удавалось их видеть».

Возможно, мы находились на крайнем северном пределе распространения этой птицы.

Вдруг над болотом раздалось «курлы-курлы…» Журавли взлетели и, махая своими сильными крыльями, направились на восток. Мы невольно остановились, а Коравги с просветлевшим лицом долго провожал взглядом этих звонкоголосых птиц. Ему однажды довелось, охотясь на озере за утками, оказаться случайным соседом прилетевшей вечером пары журавлей. Они описали два-три круга над заводью, крикнули несколько раз «керр-ке-ерр» и опустились на отмель прямо в воду. На рассвете охотник слышал их возгласы, словно они после ночного отдыха приветствовали утреннюю зарю.

Теперь веселая весна уже отшумела. Она одела тундру в зеленый наряд и раскинула по ней цветы разнообразной окраски: белые, желтые, лиловые. На тундровых озерах и болотах затихали утки, гуси, лебеди. Многие птицы отложили яйца и начали высиживать птенцов.

Среди тальников, в небольшом углублении, нам удалось найти гнездо пеночки-веснички. Серенькая пташка подпустила нас шага на три и взлетела. В гнезде, выложенном почти целиком из лишайников, а внутри выстланном перышками куропатки, лежали недавно увидевшие свет крохотные птенцы. Да и сама мать лишь в три раза была крупнее своих детенышей! Стремясь свить себе гнездо на тундровой земле Чукотки, она прилетела с зимовки в Восточной Африке, преодолев огромное расстояние.

Мы поразмышляли над таким образом жизни маленького существа и пошли далее.

Невдалеке на опушке ивняков показался гусиный выводок, первый, увиденный нами в этом году. Два взрослых гуся, вытянув шеи и громко кагакая, побежали от нас к кочкарникам, увлекая за собой гусят. Взрослые птицы быстро спрятались между кочками, а пушистые желтенькие гусята с писком спешили присоединиться к ним, кувыркаясь иногда на ходу, хотя мы их и не преследовали.

По берегам ручья, вытекавшего из-под снежного забоя, росли приземистые травы-многолетники. Рядом с кисличником (оксирией) скромно зацвел болотный белозер. На верхушке его чуть как бы граненых стеблей раскрылись крупные белые цветки. Коравги заметил, что пастой белозора пьют «от рези и боли живота».

На ночевку расположились у подножия тундрового увала, быстро развьючив оленей. Они закусили листочками тальника и, прильнув губами к ручью, с большой охотой напились.

Меня заинтересовали окрестности. Пройдя около километра, я остановился: послышалась своеобразная песня. Невдалеке какие-то птицы однообразно повторяли: «вя-ка, вя-ка, вя-ка», делая ударение на «я».

Эта мелодия иногда сменялась на более частое и беспокойное «кувя-кувя-кувя».

При моем приближении песня смолкла, а вскоре вспорхнул с гнезда и певец-кулик — малый веретенник. Передо мной мелькнули его длинноватый клюв и надхвостье с темными отметинами. В гнезде, устроенном в плоской ямке и выложенном былинками прошлогодней травы, лежали три маленьких птенца, у них уже появлялось палево-рыжеватое оперение. Позднее выяснилось, что кулик этот — обычная охотничья птица низовьев Колымы.

Близ одного из многих встречных озер, окаймленных осоками, я набрел на незатейливое гнездо лебедя, выстланное сухими травами и пухом. Издали я принял его за большую кочку. Три крупных желтовато-белых яйца были едва прикрыты пожухлыми соломинами злаков.

Птицы находят в тундре самые благоприятные условия для выведения и воспитания птенцов: много воды, мало людей, легкость добычи корма, светлый бесконечный день. Правда, короткое лето заставляет пернатых обитателей тундры, насколько возможно, сжимать сроки гнездования.

Километра три отделяло меня от нашей палатки, когда я поравнялся с бугром, уже целиком свободным от снега. На вершине бугра неподвижно сидела полярная сова» резко выделяясь своим белым оперением на серовато-зеленом фоне тундры. Обычно птица устраивается так, чтобы вокруг открывался свободный обзор.

К моему удивлению, сова подпустила меня на расстояние не более четырех-пяти метров и лишь тогда взлетела. Низ тела оказался у нее голым: от усердного насиживания перья на нем редеют и потом выпадают. На обнаженном от травы пятне почвы, в ямке, словно в блюдце, в беспорядке лежало пять белых, почти круглых яиц размером чуть побольше куриных. Ни единого признака подстилки травы, пуха и прочего под ними не было.

Я направился к находящейся поодаль долине речки и, спустившись туда, занялся изучением растительности. Примерно через полчаса любопытство заставило меня выглянуть из долины. Сова сидела на гнезде. Вот к ней подлетел, видимо, самец с добычей; положив ее у гнезда, снова улетел на промысел. Жизнь шла нормальным ходом. На меня птицы не обращали внимания: значит, я им не мешал.

Закончив часа через полтора свою работу, я поднялся к бровке долины и опять поглядел, что делает сова. На этот раз я, используя отвершек долины, скрытно продвинулся к гнезду поближе и смог наблюдать за птицей сквозь ветки березки, приютившейся на самой бровке отвертка. Осторожно направив на гнездо бинокль и всмотревшись, я стал свидетелем интересных событий.

Сова по-прежнему оставалась в гнезде. Поодаль, на более возвышенном бугре, сидел, как неусыпный страж, отец будущего семейства. Обеспечив подружку питанием (у гнезда лежала принесенная им добыча), он внимательно оглядывал теперь окрестность, готовый в любую минуту храбро напасть на обидчика.

Наблюдая за птицами, я не сразу заметил молодого песца. По-видимому, это был повзрослевший «юнец» первого помета. Спрятавшись за кочкой и прильнув к почве, он внимательно следил за возникшим перед ним соблазнительным видением. Никаких сомнений в том, что затея молодого хищника будет обречена на неудачу, у меня не возникало. Но он, видимо, был охвачен азартом молодого охотника и не мог предвидеть роковых последствий своего коварства. Возможно, что он и не видел верного пернатого охранителя.

Оцепив обстановку, песец перешел к решительным действиям. Пригибаясь к земле, он вылез из ямки и начал подбираться к хозяюшке тундры, не сводя с нее глаз. Он прополз немалое расстояние и был почти у подножия бугра, готовясь к завершающему прыжку.

Вдруг события приняли иной характер. Злобно стуча клювом, самец-охранитель взлетел с наблюдательного пункта и, сделав два-три круга над оробевшим песцом, камнем упал на его спину, вцепившись в нее крепкими когтями. В следующий миг он поднялся с добычей в воздух и, набрав высоту, разжал когти. Песец шлепнулся на землю и остался лежать неподвижно.

Самка, так и не покинувшая гнезда, продолжала сидеть на яйцах. Ее охранитель, сделав два круга над гнездом, опять уселся на свое место.

Ночью мы взяли курс на север, к морю, и теперь находились в подзоне арктической тундры. И снова возникла необходимость разобраться в местном чередовании тундровых подзон.

На Европейском Севере, например, в знакомой мне Большеземельской тундре, к югу от арктической подзоны отчетливо выражена тундра с мощным моховым покровом. Последний резко отличается своей уплотненностью и большей компактностью от рыхлой моховой подстилки в лесах. В моховой тундре там превосходно развиты зеленые мхи: они преобладают над травами, кустарничками и иными растениями.

Здесь подзона моховой тундры не существовала, она выклинивалась и заменялась уже пройденными нами кочкарниками. Хотелось еще и еще проверить эту оригинальную особенность чукотского Крайнего Севера, хотя она и была очевидной.

В Арктической тундре первыми нас встретили травянистые болота. Развиваются они при избытке увлажнения почвы застойной или слабопроточной водой. Среди мохового подседа преобладали каллиергон и дрепанокляд, в чем нетрудно было убедиться, вытащив из воды зеленый клок мхов.

Над поверхностью воды, как щетина, дружно поднималась бледно-зеленая прямостоящая осока (станс). Обильно, но не слишком густо опа устилала всю низину. Такие мокрые осочники чередовались с пушицевыми болотами. Олеин охотно срывали молодые, еще не огрубевшие всходы трав. На болотах встречались также болотная калужница, холодный крестовник, а на бугорках посуше — живородящий горец.

На оттаявших плесах появились стайки чернозобиков — птиц размером чуть поменьше скворца. Они разбивались на пары и, приступив к устройству гнезд, хлопотливо выискивали былинки пушицы, листья карликовой ивы и иной строительный материал. При кормежке они деловито расхаживали по мелководью и, войдя в воду до половины голеней, проворно извлекали корм со дна своим длинноватым клювом. Обшарив мелководье, лихо пускались вплавь.

Любопытны повадки этих крайне проворных птиц и при полете. Обычно они держатся стаями. Вот они поднялись с болотца и удивительно согласованно и живо полетели. Долетев до края болота, они в одно мгновение дружно переменили направление. Трудно поверить, что такая идеальная слаженность движений регулируется всего лишь негромким писком чернозобиков.

На пологом склоне к оврагу, где недавно растаял снег, в пожухлой прошлогодней траве еще сохранились узкие тропки. Они протоптаны зимой под снегом пеструшками-леммингами. По ним грызуны разыскивали пищу в травянисто-моховой подстилке, непосредственно прикрывающей промерзлую землю. Весенние талые воды превратили теперь эти тропки в узкие каналы для стока воды.

Нижняя половина склона и часть прилегающего днища оврага выделялись на буроватом фоне прошлогодних трав своей бледно-зеленой окраской. Это восстанавливалась отава на кормовищах, выеденных леммингами в период долгой зимы. Выпасаясь под снегом, зверьки объедали только нижние части растений (молодые зеленые листья, почки возобновления и корневища). Старые же листья хотя и были «скошены» зубами грызунов, оставались на месте в виде неиспользованных стожков сена. Теперь эти миниатюрные стожки, снесенные весенними водами вниз по склону, отложились маленькими пластами растительной ветоши и клочками сена.

Лемминги во время полярной ночи не только не впадали в спячку под уплотненной тундровыми ветрами тонкой коркой снега, но сохраняли жизнедеятельность и даже размножались.

Лужи, ручейки, небольшие озера то и дело преграждали нам путь. Вдруг какое-то гудение остановило нас: в продолговатом понижении обнаружилась промоина. Стремительный поток воды мгновенно поглотил в водовороте и унес в подземную бездну веточку, брошенную Коравги. Видимо, в подстилающей тундру вечной мерзлоте здесь образовалась трещина, куда и стекала талая вода. Мы измерили шестом для палатки глубину отверстия: она оказалась свыше двух метров. Узкая воронка по мере углубления заметно расширялась. Талая вода размыла там широкое отверстие, получая сток в глубину.

Возможно, что такой промоине предшествовало образование морозной трещины. Сильными зимними ветрами снег прибивается и мало греет землю, а нередко и сдувается с отдельных мест тундры. Обнаженная от снега почва промерзает. При этом ее поверхность охлаждается и уплотняется сильнее, чем глубинные слои. От неравномерного промерзания в грунтах возникают сильные внутренние напряжения, и земля рассекается морозными трещинами. Они заполняются снегом, а весной — талой водой.

С наступлением первых зимних морозов в трещинах образуется лед и получается сеть ледяных жил, то крупных, то помельче. Но мере нарастания льда и увеличения его объема каждая трещина как бы расклинивается: се края раздвигаются. Так и будет она расти из года в год. Даже огромные скалы ломает замерзшая в трещинах вода. Мороз как бы распахивает тундру, а теплые воды и летнее солнце продолжают работу пахаря.

Местами тундровые холмы и долинные обнажения почвы, не заливаемые вешними подами, были изрыты песцовыми порами. При пашем приближении молодые песцы, сидевшие у одной из нор, скрылись в своем убежище.

Обычно песец строит свои гнездовища на южных склонах долинных холмов, наиболее пригреваемых солнцем. Здесь достаточно рыхлые почвы, да и панцирь вечной мерзлоты глубже, чем на тундровых водоразделах. Устраивая сильно разветвленные поры с многими подземными камерами, песец выбрасывает наружу много земли. Выбросы эти потом оказываются удобренными песцовыми экскрементами. Почвенному удобрению способствуют и остатки песцовой добычи.

На таких удобренных рыхлых почвах превосходно растут тундровые травы, еще издали привлекающие внимание своей зеленью. Вот и теперь пышно росли злаки: мятлики и батлачки (лисохвост), вейник и арктагростис. К ним присоединилась пестрая смесь разнотравья: лапчатка и ясколка, точечная камнеломка и арктическая ложечница, северная синюха, полынь и другие.

Некоторые норы оказались разрытыми, будто лопатой, а земля разворочена по сторонам. По следам лап нетрудно догадаться, что здесь охотился медведь. Вот и его помет.

Чем ближе подходили мы берегам Большой Баранихи, тем реже встречались холмы. На тундровой равнине чаще, чем раньше, попадались озера, нередко отделяемые друг от друга узкими перешейками. Мокрые низины тундры обильно поросли редкоцветковой осокой.

Деятельный слой почвы, насыщенный водой и очень тонкий, все же оказался достаточным, чтобы на нем теплилась жизнь. На дерновине, среди былинок мха, помимо осок, кое-где приютились неприхотливые травы: крестовник и нардосмия. Корни полярной ивы расположились непосредственно над мерзлыми грунтами.

С юга потянул ветерок, и на свободной поверхности воды ближайшего озера засеребрилась волнистая рябь. Слегка зашумели стебли арктофилы. Два наших оленя потянулись губами к сочной зелени арктофилы и охотно начали ее жевать: она нравится животным не только весной и летом, но осенью и даже зимой. Перезимовывая под снегом, листья злака остаются зелеными и питательными. Там, где вода спокойна, особенно на иловато-песчаных отмелях озер, арктофила образует заросли. На таких питательных кормовищах олени быстро отъедаются и восстанавливают силы.

Любят арктофилу также гуси, утки и всякая иная вод о- плавающая птица, предпочитающая озера с пологими берегами, заросшими заманчивым злаком. Это подтверждали свежие следы птиц, навещавших свои превосходные пастбища.

Прибрежно-водные заросли злаков были, как ножницами, низко подстрижены гусиными клювами, остались лишь одинокие цветоносные стебли.

Местами кормовища были окончательно выбиты, и чернела обнаженная почва; на ней кое-где лежали вывернутые вместе с молодыми пушицевыми побегами старые огрубевшие листья и стебли. Видимо, гусиные стаи добывали не только зеленые листья и почки возобновления, но охотились и за крахмалоносными утолщениями корневищ узколистной пушицы.

Ежегодное уничтожение гусями травянистого покрова содействует лучшему прогреванию почвы солнцем. Просыхают верхние ее слои, улучшается проветривание, глубже оттаивает вечная мерзлота. Благодаря таким изменениям вместо пушицевых кормовищ появляются моховые оазисы. Тут поселяются аулякомний, птилидий, кукушкин лен и иные зеленые мхи.

В другом месте гусиному нашествию подверглась тундровая луговина с бескильницей и приземистой дюпонцией. Выбитая почва выглядела словно толока с мелкими кочками, а отрастающие травы лишились цветочных почек и в дальнейшем не могли плодоносить. Гуси оказались неравнодушными к остролодочнику. У этих растений выеданию подверглась не только его зелень, но и подземные части.

Почти вся тундра освободилась от снега, лишь у крутых склонов да по оврагам белели его залежи. Но там снег лежит нередко все лето, а иногда не тает и до нового снега (так называемые зимующие перелетай).

С наступлением лета начинался бурный расцвет растений. Казалось, что трава все время шевелилась, стебельки толкали друг друга своими листьями, и вдруг то там, то тут вспыхивал яркий красный или желтый цветок.

Над цветками гудели крупные шмели. Толстый шмель ударился о щеку Коравги и полетел дальше. Коравги заулыбался, потирая ушибленное место.

Арктическая природа щедрой рукой раскинула желтеющие мазки калужниц. Они сочно выделялись на зелени блестевших прикорневых листьев и как бы обрамляли берега реки. Словно миниатюрные минареты, виднелись стебельки хвощей, светившиеся от избытка влаги.

Под толстой поверхностной дерновиной мхов и иных растений почва уже начинала оттаивать. В пойме реки голубели озерки и лужи. Мы подошли к двум бочагам. Они расположились вдоль течения реки и соединялись узкой пересохшей перемычкой. В одном из них Коравги приметил оставшихся после половодья двух гольцов.

Там, где недавно мчались весенние потоки воды, теперь пестрели полосы арктических растений. На песчано-галечниковой косе выделялся своими лиловыми, чуть поникшими в кисти цветками арктический копеечник (эндемик) — любимое лакомство оленей. Мне хотелось непременно включить его в коллекцию. Пришлось осторожно окопать со всех сторон утолщенный, съедобный корень, прежде чем вытащить растение из родной земли.

Издали виднелся крутой правый берег реки с зелеными и темно-красными обнажениями коренных пород, а выше по течению различался одинокий мрачный утес.

С вершины тундрового увала превосходно различалось основное русло реки и поблескивала вода. По сравнению с реками лесной зоны Большая Бараниха весьма оригинальна. Ее весенний разлив бывает непродолжительным, но высоким и бурным. Причина этому — сплошное, неглубокое залегание вечной мерзлоты, препятствующей просачиванию воды в глубь почвы. Благодаря дружной весне и незаходящему солнцу река быстро вздувается и несет много воды. После недолгого буйства схлынувшая в море вода укрощается, и река входит в свои берега.

Годом позднее, во время третьего похода, нам довелось навестить истоки Большой Баранихи. Перед нами предстала горная страна. Река протекает там по горной долине с крутыми склонами, но плавными постепенными переходами к днищу, так что в поперечном сечении получается как бы огромное корыто, выработанное древним ледником. Высота ледяной штриховки (не менее двухсот метров над дном долины), при общей высоте окружающих гор в пять-восемь раз большей, позволяет предполагать долинный характер последнего оледенения. Нередко в долину обрываются боковые, словно висячие долинки, по которым весной низвергаются водопады.

Среди окружающих гор и узких, извилистых гребней хребтов нередки там и кары, да и само большое озеро Раучувангытхын (в истоках реки) не что иное, как древнее вместилище ледников — каровая впадина. К северу от озера начинают встречаться морены: они тянутся вдоль корытообразных долин, а иногда и перегораживают их. По впадине между близко примыкающими друг к другу северной и южной цепями Северо-Анюйского хребта, возможно, когда-то двигался с юго-востока на северо-запад мощный ледник.

На местах выхода коренных пород встречаются гребни, напоминающие пороги. В нижнем течении реки, примерно в сотне километров от ее устья, начинают попадаться ископаемые льды.

Перед впадением в море Большая Бараниха круто изгибается, оставляя между своим руслом и морем галечную, начавшую покрываться дерном полосу (косу); здесь образовалась широкая, вытянутая с юга на север лагуна. Выступ правого берега резко вклинивался в залив, образуя горловину. Ветры северных направлений нередко нагоняют в лагуну много морской воды, и тогда уровень ее намного повышается.

На засоленных берегах нашли приют солончаковатые растения. Словно прижимался к земле пригретый солнцем арктический нивяник. Его цветочная корзинка несоразмерно крупна по сравнению с карликовым стеблем. Он напоминает своим обликом белую ромашку, а запахом — свежее сено.

Окружающая местность пестрела озерками, окаймленными зеленью. Здесь господствовал арктический злак — арктофила — единственный вид высокотравья среди карликовых пигмеев тундры. В этих травянистых чащобах прячутся и северные осоки, и пышные зеленые мхи — дрепанокляды.

Таких озерков тут немало, и каждый раз они привлекают своей тишиной и таинственностью. Осторожно подойдешь к зеленой заросли с притаившимися в ней водяными сосенками… Вот из заводи, как в сказке выплывают розовые чайки — словно неожиданно раскрылись изумительные венчики необыкновенных цветов. Эти редчайшие птицы облюбовали на нашей планете самые отдаленные, труднодоступные места, где им никто не помешает гнездиться. Мало кому из людей удавалось их увидеть.

Розовая чайка

Есенин писал: «Я хочу быть тихим и строгим, я молчанью у звезд учусь…»

Когда ночи превратились в день и ни единой звезды на небе не увидишь, молчанию учат арктические» озера.

Ненова, и снова тянет к «окнам» в живой ограде высокой древней арктофилы, растущей в содружестве с побледневшими, почти белыми цветками лютиков. Сияет вода, и любуются своим отражением в ней травы и цветы. Хочется остаться здесь, чтобы еще поглядеть и помолчать.

Обитатели этих прибрежий озер и местной болотистой тундры могли бы о многом поведать. Сама арктофила — оригинальная достопримечательность тундры. Это — памятник ледникового времени, останец давно минувших эпох. Но особенности арктофилы остались такими же, как и десять-двенадцать тысяч лет назад. По-видимому, ее заросли когда-то обрамляли берега ледниковых озер так же, как и в настоящее время. К тому же она, как местный обитатель, имеет весьма ограниченный район распространения и относится к эндемикам. Ее привлекает арктическая тундра, и никакими прелестями юга она не соблазняется.

А солнце светит и светит. Тундра как бы утопает в его лучах. Как зачарованный глядишь на щедро озаренную светом равнину, переводишь взгляд вдаль, где голубой шатер неба сливается с сушей. На долгие годы запоминаются такие озаренные солнцем тундровые просторы.

Наконец мы подошли к морю. Всякий поймет охватившую нас радость: перед нами раскинулись необозримые водные пространства.

В предшествующие дни волну выбросили на песок крупные водоросли. Эти ламинарии (по-чукотски — миргопель) иногда провяливают, а зимой едят с нерпичьим жиром.

К побережью подступали арктические приморские луга. Расположились они не сплошной полосой, а отдельными-то крупными, то мелкими островками. В своем развитии они тесно связаны с увлажнением морской водой. Правда, высота прилива в Восточно-Сибирском море невелика, и разрушающее воздействие прибоя ограничивается неширокой, в несколько десятков метров, полосой.

Молодые галечниково-песчаные наносы (аллювий) часто передвигаются, особенно во время штормов, и не могут служить прочной основой для нормального развития растительности. К тому же аллювий нередко выдерживает напор ледяных глыб, прижимаемых к берегу сильными северными ветрами.

В таких неблагоприятных условиях коротают свои дни растения приморских лугов. Отдельные виды вынуждены закрепляться между галькой на песчано-иловатом мелкоземе и жить в одиночку, без связи друг с другом. Несмотря на арктические невзгоды, эти травы теперь цвели, готовые в любой момент выдержать набег волн или наступление ледяных пришельцев с океана.

На узкой полоске галечника поселились одиночки бутерлаковидной аммодении. Она раскинула вширь стебли с утолщенными островатыми листьями. Стебли эти, нередко поднимаемые штормовой волной, теперь лежали на мокром песке, приютив в своих развилинах и в пазухах листьев оплодотворенные цветки, готовые уронить белые венчики. Невдалеке от аммодении коротала дни пузырчатая меркия. Она вместе со своей соседкой принадлежит к тому же семейству гвоздичных, имеет такую же белую расцветку венчиков и как бы стремится жить одной дружной семьей и бороться за свое зыбкое место под солнцем.

К этим растениям словно не решалась приблизиться еще одиночка — морская мертензия с простертыми по земле стеблями и продолговатыми сизыми листьями. Ее голубые цветки словно соревновались с голубизной небосвода. Эти травы и составляют зачаточные группировки луговин на первых порах зарастания молодых морских наносов.

На местах, обильно орошаемых морской водой, но уже немного удаленных от сокрушительного размыва волн и потому отчасти задерненных, преобладала обертковидная осока (краснуха). Эта малорослая желтовато-зеленая осока с ползучими тонкими побегами покрывала засоленный морской берег рыхлыми дерновинками и слегка краснела основаниями листьев. Ее настолько привлекают такие морские места, что она обладает кругополярным распространением. В пределах нашей страны она сохраняет верность побережью Северного Ледовитого океана почти на всем его протяжении от Белого моря до Берингова пролива, украшая его своими скромными цветками.

Кругополярное распространение видов — одна из главных особенностей флоры тундры и арктических пустынь. Даже на Крайнем Севере, в явно незавидных условиях существования, жизнь победно торжествует, и заселение Арктики растениями продолжается полным ходом.

Рядом с краснухой росла дюпонция: оба эти растения, орошаемые морской водой, безраздельно главенствовали. Сизовато-зеленая дюпонция теперь цвела и, несмотря на приземистый рост, была привлекательна своими темно-фиолетовыми колосками с золотистыми концами чешуй.

Этот оригинальный злак — коренной житель тундры. Давность его обитания уходит своими истоками к концу третичного периода. Скромная по своему внешнему облику дюпонция могла возникнуть в. позднетретичное время в составе флоры арктических болот. Вот почему она вместе с арктофилой по праву входит в группу древнеарктических доледниковых видов.

На менее засоленных местах берега выделялись густые дерновники щучковидного вейника с восходящими тонкими стеблями. Его буровато-лиловые колоски, собранные в метелке, раскрылись, растение цвело, как цвела и его соседка — арктическая армерия с многочисленными плоскими листьями и несколькими цветочными стрелками. Рядом с ними приземистая звездчатка прижимала к почве свои голые стебли и, укореняясь в узлах, как бы старалась на ней закрепиться.

С четверть часа мы шли по морской террасе. Дружно цвела брусника, и ее бледно-розовые цветки в поникший кистях так густо покрывали землю, что пески дюн местами казались розоватыми. Коравги уверяет, что брусничный корень, настоенный в течение трех-дней в наполовину разбавленном спирте, помогает от простуды, а настой ветвей — от головной боли.

Вдруг издали послышался лай собак. Мы остановились, не доходя до фактории. Собаки могли напугать или даже напасть на оленей, которых мы обязаны передать в полной сохранности топографу Чаунского отряда экспедиции. Ему следовало, как предусматривалось планом, прибыть сюда в первой половине июля, оставить нам лодку и отправиться отсюда в свой маршрут на наших оленях. Возможно, что топограф уже ожидал нас. Оставив моих друзей с оленями на временном привале, где Коравги начал ставить палатку, я отправился к домику.

Заведующий факторией Аксен Фролович Березкин встретил меня у большого камня. В охотничьем азарте он следил за гладкой поверхностью моря в надежде еще раз увидеть нырнувшую нерпу. У берега наготове стояла промысловая лодка с веслами и гарпуном. Невдалеке на протянутых ремнях проветривалась пушнина. Просушивая принятую за зиму пушнину, Березкин и сам не пропускал возможности поохотиться, особенно в такую тихую погоду, как сегодня.

Мы узнали, что топограф еще не прибыл, и нам предстояло теперь непременно его дождаться: без лодки мы не могли двигаться дальше.

Помимо отстрела с-берега, Аксен Фролович пользуется и другим испытанным способом. Нерпа очень любопытна. Пользуясь этим, охотник вызывает животное на поверхность воды рожком. Лучше это делать с лодки, отплыв несколько десятков метров от берега. Трудно сказать, нравится ли местным нерпам «погибельный рог», или они всегда, услышав громкие звуки, показываются из воды. Темная, словно лакированная голова нерпы, изумленно разглядывающая своими большими глазищами заинтересовавший ее предмет — превосходная мишень. После выстрела Березкин быстро направляет лодку к добыче и загарпунивает ее, прежде чем она успела погрузиться в воду. Преимущество такого способа по сравнению с охотой с прибрежного камня несомненно.

За чаем в помещении фактории неожиданно послышался шум» и под полом быстро пробежал какой-то зверек. Оказалось, там поселился горностай. Его однажды удалось поймать, но он снова убежал в подполье и теперь, несмотря на старания хозяина, оставался неуловим.

Зверек с первого взгляда производит благоприятное впечатление. Но потом, вглядевшись внимательно в его маленькие глазки, змеинообразные движения тонкого и длинного тела и в очертания рта с частыми и острыми зубами, сразу становится понятно, что это злобный и кровожадный хищник. Он отважно нападает на зайцев, перегрызая им «становую жилу», на больших и малых птиц, выпивает их яйца, пожирает в гнездах птенцов.

С Березкиным был такой случай. Переплывая на ветке (лодке) Большую Бараниху в ее устье, он увидел плывущего навстречу горностая. Летний мех его никакого интереса не представляет, но охотник, работая двуперым веслом, чуть не задел зверька по спине. Тот неожиданно огрызнулся: схватился за весло зубами, в одно мгновение взбежал по нему на лодку и смело бросился на обидчика. Неосторожного движения оказалось достаточно, чтобы ветка опрокинулась, и охотник очутился в воде. Только благодаря превосходному умению плавать Аксен Фролович выплыл вместе с челном на берег.

Любитель местной природы Березкин рассказал мне много интересного о жизни арктической природы.

… Уже с начала апреля на морском побережье, близ устья реки, ощущается приближение весны. С каждым днем продолжительнее светит солнце. Чаще перепадают ясные, хотя еще морозные дни. На вершинах тундровых холмов заметнее становятся оголенные от снега черновины. Нестерпимо ярок отраженный снегом солнечный свет.

Иногда перепадают теплые дни с легким ветерком, и тогда тундра веселеет. Приятен шелест кое-где уцелевших сухих соломин злаков, еще не утерявших связи с материнской дерновиной.

Снег по забоям становится мокрым и рыхлым. На снегу молчаливой тундры заметен узор куропаточьих следов, цепочка которых тянется к темным проталинам по холмам. Куропатка еще остается белой (еле чернеют только клюв, глаза и стержни маховых перьев), и только случайно заметишь ее на редкой проталине.

Первыми прилетевшими птицами всегда бывают пуночки (самцы). Они появились на побережье моря в этом году шестнадцатого апреля, в мороз и пургу. Позднее появились их подружки, и тогда птицы держались парами, а их веселое щебетание не умолкало круглые сутки. В тундре любят пуночку — эту первую вестницу весны. Ее встречают так же радостно, как грачей под Москвой. Видимо, арктическая природа приятна пуночке, и она остается здесь до снегопада и начала морозов. Только тогда стайки отлетают на юг.

Одиннадцатого мая на морском побережье настолько заметно ощущалось теплое дыхание весны, что поверхность снега заметно начала таять. Ночью был десятиградусный мороз и образовалась тонкая ледяная корка, она выдерживала легкую нарту, запряженную собаками.

Несмотря на заморозок, утром показались лапландские подорожники. В середине мая прилетели первые тундровые лебеди.

Семнадцатого мая в арктической тундре наступил полярный день с незаходящим солнцем, а через пять дней прилетели гуси. Они неторопливо и важно расхаживали, выискивая корм. Кормятся и гнездятся они на суше и потому в первую очередь обращали внимание на проталины на вершинах тундровых бугров, южные склоны береговых яров и иных возвышений. Птицы находили там подснежную зелень, почки и молодые листья растений.

Игриво журча, сбегали с холмов ручьи. Тундра становилась по-весеннему влажной и вязкой.

Двадцать третьего мая показались чайки, а через четыре дня после них — кулики.

Четвертого июня на Большой Баранихе вдоль берегов образовались полыньи, а через два дня начался ледоход. С началом ледохода на морском берегу появились гаги, а вслед за ними — морянки и гагары.

Последовательное появление птиц в арктической тундре растягивается примерно на полтора месяца, начиная с середины апреля, а иногда и ранее, и кончая прилетом последних птиц — в начале июня.

О местной природе Березкин рассказывал с таким увлечением, что даже забыл о потухшей трубке.

— Зимой, — сказал он, — не дают покоя сильные метели, особенно в первую половину зимы. Тогда в тундре повсюду лежит рыхлый, еще не слежавшийся снег. Его легко подхватывает ветер, взвивая кверху. При отсутствии каких-либо возвышений на тундровой равнине метели достигают невиданной ярости. Они неистово свирепствуют, сдувая снег в низины и выравнивая долины и овраги.

После таких вьюг на равнине остаются следы — заструги. На снегу появляются кривые зазубренные гребни. Нередко они составляют беспорядочные ряды крутых снежных уступов, расположенных перпендикулярно направлению преобладающих ветров.

В прошлом году первые снежные заструги образовались девятого ноября. Позднее они становятся такими крепкими, что на них едва оставляют следы даже тяжело нагруженные сани.

Зимой Березкин нередко добывает песцов. Одному жутковато бывает в тундре: куда ни глянешь — повсюду занесенная снегом равнина, словно придавленная низко нависшим мраком полярной ночи. Темный небосвод изредка прорежет таинственный луч полярного сияния. Тогда слегка вспыхнет и заструится поверхность снега. Но вот сияние снова угасло, и опять темным-темнешенька глухая ночь. Однако, когда доберешься на собаках до капканов, время проходит веселей и незаметно.

На хитрого песца капканы нужно настораживать умело, чтобы они были незаметны и не отпугивали запахом человека. Недосмотришь чего-нибудь, поставишь плохо — зверь почует опасность и осторожно обойдет подозрительное место.

Песец лучше идет на приваду, когда выпадет первая пороша. Позднее, к весне, он берет хуже. Да и не удивительно. Ранней весной жить становится сытнее: появляется в тундре лемминг. Особенно заметны перебежки этого зверька, когда талые воды начинают заливать его зимние гнездовища. Летние норы еще не устроены: почва скована мерзлотой. Зверек бегает от одного укрытия к другому и влачит бездомное существование. В эту пору можно подумать, что тундра сильно перенаселена леммингами. Но проходит недолгое время, почва начинает оттаивать, и зверьки обзаводятся летними малодоступными норами.

Возвращаясь домой, Березкин непременно посещает тундровые болота, где под сугробами пережидает зиму болотный вереск. Охотник извлекает из-под снега несколько растений и, закутав их потеплее, привозит домой. Поставленные в стакан с комнатной водой, растения вскоре начинают цвести и распространять запах, слегка напоминающий аромат майского ландыша. А за окном завывает февральская арктическая пурга; зима, как выразился Аксен Фролович, «цветет» вьюгами да морозами.

На следующий день мы передали наших оленей в ближайшее стадо, где они будут находиться до прихода чаунского топографа под наблюдением Егора. Как оказалось, к стаду прибился и наш беспокойный бегун, так что к морю мы вышли без потерь.

Палатку поставили на берегу моря. Сшитая из тонкого полотна, она превосходно пропускает лучи солнца, и в ней хорошо работается. Но летом в палатке не сидится: тянет на волю.

На галечниках раскинули свои рыхлые пучки мохнатых цветоносов полярные маки. Покорные легкому дуновению ветра, они приветливо кивали светло-желтыми головками. Это приятное на вид растение — одно из самых преданных морскому побережью обитателей. Оно сохраняет трогательную верность арктической тундре, украшает ее и придает ей своеобразный уют.

Внешний облик мака как бы свидетельствовал о климатических невзгодах арктического лета. Видимо, во время подготовки к цветению, когда бутоны мака еще не развернулись, растению было холодно. Как. ответило растение на похолодание? Оно изогнуло дугой цветоносные стебли, и бутоны прильнули к теплой поверхности почвы. Позднее, когда стало теплее, стебель мака по мере распускания цветка чуть приподнялся, но все еще оставался в изогнутом положении.

Обитая в крайних широтах Арктики, маки — эти обычные однолетки средних широт — превратились здесь в многолетние растения. Особенности полярного мака убеждают нас, что арктические виды весьма чутки к «дыханию погоды» и не пропускают ни малейшей возможности улучшить и ускорить свое развитие в течение короткого и капризного лета.

В арктической тундре большинство растений зацветает на низких цветоносных стеблях. Это выгодно тем, что поверхность почвы и приземный слой воздуха нагреваются сильнее, и потому здесь намного теплее, чем в более высоких слоях воздуха. Особенно важно это для растений, зацветающих ранней весной, когда воздух уже на высоте головы человека имеет отрицательную температуру. Таковы ветреницы и другие ранние растения.

Но такой живительный приземный слой воздуха, содействующий успешному формированию цветочных бутонов и распусканию их, чем дальше на север, тем становится ниже (о его «потолке» можно судить по полярному маку). И все же он благотворно влияет на растения с листьями-розетками, прижатыми к земле, на ползучие кустарнички и иных обитателей тундры.

После отцветания ранних растений стебли у большинства из них начинают удлиняться. Наибольших размеров стебель достигает ко времени плодоношения. Этому благоприятствует и теплая погода в начале лета, когда воздух уже не такой холодный, как ранней весной. Некоторое удлинение цветоносных стеблей у ранневесенних растений способствует лучшему распространению семян — более широкому расселению видов.

Растения, развивающиеся позднее, и особенно в разгар арктического лета, уже не дают такой разницы в высоте цветоносных стеблей. Молодому побегу незачем теперь зябко прижиматься к земле: ему тепло и вне ограниченных пределов приземного слоя воздуха.

Но и такие летние виды если и образуют над землей два-три яруса, то с очень малыми различиями в высоте каждого яруса. Они сохраняют общую, характерную для тундры, особенность — малорослость (карликовость).

На галечниковом берегу бродила красноногая камнешарка (кулик величиной с дрозда). Она отыскивала корм под камешками, поворачивая их клювом. Позднее среди угловатых камешков, расписанных узорами накипных лишайников, нами были обнаружены четыре яйца с острыми концами, повернутыми к почве. Белесовато-оливковая с многими темными пестринами окраска их настолько совпадала с общим фоном галечников, что кладку заметили мы не сразу. Никакой подстилки под яйцами не оказалось.

На обратном пути из тундры меня остановило беспокойное поведение пуночек. Они с неумолкающим шумом кружились над крышей сарая. Подойдя ближе, я увидел лежавшее на земле маленькое яйцо, покрытое желто-коричневыми крапинками. Оно, видимо, совсем недавно упало с крыши. Среди осколков разбитой скорлупы различался почти сложившийся птенец. В углублении под крышей затаилось свитое из травы, перьев и пуха гнездо. В нем лежало еще три таких же крохотных крапчатых яичка.

Через четыре дня мы нашли в гнезде вылупившихся птенцов. Тесно прижавшись друг к дружке, они спокойно лежали. Их красноватые голые тельца во всю длину от клюва до хвоста покрывала сверху полоска серого пуха. Родители то и дело подлетали к гнезду и кормили детей.

Каждый день мы, ожидая лодку, с нетерпением всматривались в очертания морского берега к востоку от нашей палатки. К сожалению, наши намерения осуществились только через десять дней, когда прибыл чаунский топограф. К нему вместе с оленями присоединился Егор. Однако и на полученной экспедиционной лодке мы не могли сразу отплыть: берег быстро загромоздили прижимаемые северным ветром ледяные глыбы.

В день нашего отплытия гнездо пуночки опустело. Покрытые сероватым оперением молодые птицы, прыгая по крыше, еще раскрывали клювы, ожидая от взрослых корма. Через несколько дней они смогут питаться самостоятельно.

Березкин утверждает, что пуночка за короткое арктическое лето успевает высидеть две кладки.