ЕСТЬ ЛИ НА МЕДВЕЖЬЕЙ РЕКЕ ЛЕС!

После отдыха мы договорились о походе в сторону от нашего главного направления. Мне необходимо посетить истоки тундровой реки Медвежьей (Кэйнгувеем). Коравги знает эту реку, и мы решили идти туда вдвоем. Егора оставили с оленями. В наши планы не входило долго там задерживаться, нужно было лишь выяснить: имеется ли в верховьях реки лес?

Дело в том, что в свое время эти места посетил Г. Л. Майдель[8]. К опубликованной книге о его путешествии была приложена карта с нанесенной на ней северной границей распространения лиственницы. От междуречья Виринейвеем и Ленлувеем (реки, протекающей севернее первой) крайний предел лесов заходил в тундру почти до среднего течения реки Медвежьей, или Медвежки, откуда он опускался на юго-восток по водоразделу вдоль правого берега реки. На карту была нанесена эта арктическая «выпуклина».

Теперь мы находились значительно южнее истоков Медвежьей, которая начиналась за дальней горой, к северу от нашей стоянки.

Впрочем, Майдель обозначил на карте этот предел лесов не на основании своих непосредственных наблюдений, а по рассказам других. В своей «Объяснительной записке к карте Якутской области» (1890) он писал, что истоки реки Медвежьей находятся еще в лесной области и что об этом крайне замечательном факте он слыхал от людей.

После Майделя на этой северной границе леса первыми оказались мы, и нам предстояло непосредственно на местности убедиться в существовании на Медвежке леса. Для этого требовалось затратить три-четыре дня. Мы посоветовались и нашли возможным дойти туда кратчайшим путем.

И вот мы шли по тундре в тщетной надежде найти единичный островок леса или хотя бы отдельные деревья. Но этого и нельзя было ожидать: мы уже целый месяц двигались на север, и лес поднимался на горы до тех пор, пока не встретил суровой высотной преграды, положившей предел его распространению. Тут уже действовала не только обычная широтная зональность (с юга на север), но вступила в свои права и вертикальная поясность (снизу вверх), препятствующая продвижению деревьев выше определенной высотной границы.

Местность заметно повышалась: перед нами вздыбился центральный гребень Северо-Анюйского хребта. Впереди и левее нас возвышалась одна из Сухарновских сопок. Мы обошли ее с востока и, преодолев перевал, очутились на северном склоне хребта.

Снова внимательно осмотрелись вокруг: нигде ни единого деревца не росло. Северная граница леса осталась далеко позади, на южных склонах хребта.

Вокруг расстилалась горная тундра. Напочвенный покров местами состоял из перепутанных между собой мхов и лишайников. В этой тундровой мозаике почти невозможно выделить цельную дернинку какого-либо одного вида. Кое-где, словно опаленная космическими лучами, тундра затягивалась прозрачным. реденьким покрывалом почти черных кустиков — алекторий. Вблизи, среди мрачной ткани-лишайников, различались белесые, заостренные на концах закорючки тамнолии.

Над мохово-лишайниковым ковром приподнимались одиночки — былинки трав или тощие дернинки кустарничков, не образующие сомкнутого яруса. Выделялась своими рыхлыми дерновинками низенькая (не выше карандаша) овсяница — характерное растение подобных местообитаний. Ее прикорневые листья обычно достигают половины стебля. Рядом с ней приютилась очень приземистая светло-зеленая ледниковая осока.

Местами красовались темно-розовые соцветия опушенного мытника, как бы одетого в шубу. По соседству с ним тянулись к солнцу молодые побеги и листья высокогорного мятлика. Его зелень зачастую сохраняется почти неизменной под снегом и служит отличный подспорьем для оленей.

Как бы вдавленный в трещину скалы, на высоком взлобке тундры приютился мохнатый незабудочник. Его цветки еще не показались из бутонов. Словно зажатая в расщелине каменными клещами, прозябала северная полынь, слабо зеленея листьями.

Под воздействием сильных ветров снег местами превратился в плотную корку. Ранней весной, когда начинает пригревать солнце, она покрывается голубоватой глазурью, и тогда обледенелые горные скаты небезопасны на спусках. На лыжах, не подбитых оленьим камусом или нерпичьей шкуркой, того и гляди свергнешься с высоты в ближайшее ущелье.

Спускаясь по склону, мы попали в истоки тундровой речки. Коравги заявил, что это Умкаканьевка — один из притоков Медвежки.

На проталине паслись тундровые куропатки. Они подпустили нас к себе довольно близко и только тогда взлетели. На месте выпаса оказались остатки кормежки — листья и почки куропаточьей травы, обрывки тальниковых веточек и иных растений. Большинство растений, составлявших корм птиц, были характерными для сухих малоснежных местообитаний.

Прилетая сюда ранней весной,>когда тундра еще не сбросила снежного одеяния, куропатки выбирают места по вершинам и склонам гор, откуда снег почти целиком сдувается ветрами. На таких местах сквозь снег проклевываются верхушки тонких веточек приземистых ив — полярной, арктической и иных. Здесь также нетрудно добыть листья и почки дриады. Даже теперь, с усилением таяния снега и увеличением проталин, куропатки предпочитали этот корм в первую очередь, не пренебрегая, однако, и дополнительным пищевым подспорьем: скудной зеленью камнеломок, звездчатки и других растений.

Вдоль речки мы спустились до ее устья. Северный склон хребта переходил у подошвы в равнинную тундру. Здесь, на речке, образовался завал: рухнула часть кручи правого берега. Вода, устремляясь в образовавшуюся теснину, казалось, роптала, встретив препятствие, и усиленно размывала себе дорогу. Новорожденные, едва показавшиеся желтые цветки калужницы колыхались водной струей и к§к бы приветливо кланялись: «добро пожаловать!»

Вокруг мы не заметили ни единого деревца. И в долине Медвежки, и на водоразделе расстилалась безлесная тундра. На буроватом фоне прошлогодней травы, совсем недавно увидевшей солнце, отчетливо выступал зеленоватый оттенок: появлялась юная трава, торчали свернутые в шило листья злаков. Казалось, что каждое такое узкое шило уже прокололо поверхностную дерновину и теперь тянулось кверху, нанизывая на иглу прошлогодние полуистлевшие тальниковые листья.

После окончания суровой зимы растения, оказавшись под весенним солнцем, залечивали свои зимние раны. У лугового сердечника сохранилась только одна доля листовой пластинки, распластанной по поверхности почвы. У многих осок на концах молоденьких листочков виднелись следы морозных «ожогов», а старые прошлогодние листья потемнели и отмерли. Перезимовавшие листья камнеломки, похожие на листву ястребинки, густо покраснели.

Лучше других трав пережила зиму пушица. Половина перезимовавшей листвы осталась у нее зеленой, но и тронутые морозом травы и кустарнички оправлялись, крепли под весенним солнцем. Новая здоровая поросль победно преодолевала печальные последствия перезимовки.

На проталинах растения расправляли свои юные побеги, поднимали к солнцу еще не раскрытые бутоны цветков, появлялись сочные зеленые листочки.

Тундра оживала.

Словно соревнуясь с травами, на ветках арктической ивы пылили сережки: ива цвела, почти целиком погруженная в снег. Она, как и другие растения, спешила жить, чтобы успеть в сжатые сроки короткой весенне-летней поры закончить свое развитие и встретить зиму уже спелыми семенами, готовыми упасть на землю и будней весной прорасти в новую ивку.

Прошлогодние семена растений, сохранившиеся на освобожденных от снега лужайках, привлекали птиц, — иного корма было еще мало. Подходя к одной из проталин, мы услышали щебетание лапландского подорожника. Эта. веселая птичка развлекала свою подружку звонкой песней, напоминающей трели подмосковного жаворонка. Она ухитряется свить гнездо в таком укромном, скрытом уголке тундры, что остается недоступной даже для неутомимого песца, шныряющего по тундре в поисках легкой добычи.



Подорожник лапландский


Все же птиц было не так много. Но с каждым днем их становилось больше. Каждую первую увиденную в этом году птаху мы отмечали и говорили друг другу: «А вот и она прилетела». Нам были приятны такие тундровые новости.

Видимо, многие птицы прилетают сюда, уже разделившись на пары. Иначе нельзя объяснить ту быстроту, с какой они начинают поиски укромных обиталищ, где устраивают свои гнезда. И когда они разлетятся по гнездам, занятые заботами о будущих птенцах, тогда в тундре как-то мало заметными становятся огромные стаи пернатых, которые непрерывно тянулись весной на север, наполняя воздух своими криками.

Иногда мы, идя по тундре, не встречали ни одной птицы, хотя, казалось, налицо были вполне подходящие условия для их гнездования. Только после размышлений над таким странным явлением становится понятной неравномерность распределения птичьих гнездовий. Ведь птицы прилетают сюда ранней весной, когда повсюду в тундре лежит снег и проталин еще очень мало. Но сроки откладки яиц приближаются, и птица вынуждена выбирать, может быть, даже неподходящее для гнезда место, привлекательное лишь тем, что на нем нет снега.

Позднее и на остальных просторах тундры сойдет снег, но они нередко остаются незаселенными. Впрочем, видимая безжизненность отдельных участков тундры теперь уравновешивалась гомоном птиц на проталинах, где слышался щебет, посвистывание, стрекотание. Одни птахи прилетали, другие занимали соседние места, освободившиеся от снега..

Тундровая весна чувствовалась во всем, даже в журчании ручья, вдоль которого мы теперь шли. На пути ручья встретилась широкая низина. Ручей щедро наполнил ее водой и устремился далее. А низина превратилась в заводь, которая теперь жила своей жизнью. По мере уменьшения половодья она сократила свои размеры. Ранее затопляемые травы уже показались из воды и теперь, колеблемые струей, приветливо кивали верхушками стеблей, иногда низко наклоняясь над водой, словно к ней прислушиваясь.

На склоне тундрового увала, близ бугра, выглянула из норы первая, исхудалая за зиму евражка.


В поисках леса мы прошли по тундре еще дальше на север и обследовали лесную арктическую выпуклину Майделя.

«Морская» река Медвежья пересекает тундру побережья Восточно-Сибирского моря, лишенную древесной растительности как на водоразделах, так и в долинах. Истоки реки остались далеко позади, но ни леса, ни отдельных деревьев мы не видели. Не оказалось здесь и пней — свидетелей былого существования леса.

Теперь мы с полным основанием могли уточнить северную границу леса на карте Майделя: крайний предел распространения лиственницы в этой местности нанесен был ошибочно.

Перед нами была тундра с присущим ей характером: полным безлесьем, щедрым обилием споровых растений — зеленых мхов и их редких спутников — лишайников. На зеленом моховом ковре приютились семенные виды — травы, мелкие кустарнички и невысокие кустарники.

Между этими тундровыми старожилами издавна установились отношения, совсем непохожие на лесные. Если в лесу мхи напочвенного покрова существуют под защитой лесного полога, то есть в полной зависимости от семенных растений, то здесь они сами выступали как покровители и защитники семенных видов. Приземистые травы со своими побегами и корневищами, стволики и основания ветвей кустарничков были погружены в мягкий покров мхов, прятались в его живой шубе. В плотных моховых дерновинках скрывались и почки возобновления растений.

Чем дальше на север, тем шире распространялись зеленые мхи, хотя количество их видов и уменьшалось. К югу эти мхи разрастались не так обильно, как к северу, но их видовое разнообразие возрастало.

Выяснив полное безлесье долины Медвежки и прилегающих к ней междуречий, мы повернули на юг: пора возвращаться «домой».

Веселое щебетание пуночки остановило и развлекло нас. Трудно представить себе, где эти миловидные птахи, величиной чуть крупнее воробья, прилетая сюда в середине апреля, находят корм и пристанище в еще заснеженных просторах тундры. До появления первых проталин еще. остается не менее месяца. В поисках корма пуночка тщательно обыскивает каждую выступающую из-под снега кочку и посещает обнажения почвы-на вершинах тундровых увалов, находя там семена растений.

Если летом тут преобладают ветры северных направлений (с океана), то зимой наиболее часты южные (с материка). Такой «южак» местами обнажает от снега горную тундру Северо-Анюйского хребта и выдувает семена растущей там куропаточьей травы и иных растений.

Перенос семян успешно происходит ранней весной, когда на вершинах тундровых холмов, увалов и гольцовых выпуклинах хребта появляются первые проталины. Тогда на свет показывается много перезимовавших под снегом растений.

Передвижка семян во многом облегчается ранневесенним настом. По ледяной корочке наста семена, плоды, обломки листьев и других частей растений подхватываются южными потоками воздуха и, как при позёмке, скользят и легко увлекаются на север. Там они оседают на склонах, противоположных преобладающим ветрам. Видимо, благодаря таким надснежным дарам арктической природы и живут пуночки (и другие ранние птицы) до исчезновения снега в тундре. Много ли им нужно для поддержания своей крошечной жизни?

При весенних заморозках пуночки иногда доверчиво приближаются к редкому в этих широтах человеческому жилью, случается даже гнездятся прямо на постройках. Правда, с началом гнездования большинство этих «арктических воробьев» расселяется по ближайшим окрестностям, и во время насиживания они появляются у жилья очень редко. Однако едва молодые научатся летать, пуночки опять наведываются к человеку и посещают его вплоть до отлета.

Иначе ведет себя лапландский подорожник. Тот сохранил свои дикие повадки и хотя гнездится в окружающей местности в таком же множестве, как пуночки, но к постройкам человека не прилетает.

В долине Медвежки виднелись следы опавшей после половодья воды, а кое-где остались озерки. На ближайшем озере мы увидели стайку небольших шумливых чаек с клиновидными хвостами. Они плавали в отдалении, изредка поворачивая голову в нашу сторону, словно внимательно рассматривая людей. Вот они дружно взлетели с возгласом вроде «кляу-кляу-кляу» и с изумительной легкостью и быстротой побывали в разных уголках озера. Стремительно проносясь над озером, они иногда касались воды, и, схватив что-то с ее поверхности, снова поднимались кверху.

Теперь они оказались у нас над головой. На фоне Ясного неба словно расцвело их розовое снизу оперение. Это были розовые чайки — краса и гордость приколымской тундры. Едва они снова уселись на воду, как вдали показался поморник, чайки забеспокоились, и мы услышали их протяжные возгласы: «киау, киаву, вяу». Поморник появился над озером и стал кружиться над розовыми красавицами. Те подняли шум; к моему удивлению, теперь они тревожно кричали: «э-дак! э-дак! э-дак!» Сколько разнообразных звуков способна издавать розовая чайка!

Тем временем поморник улетел, да и нам не хотелось далее испытывать доверчивость птиц.

Обходя озеро, Коравги показал мне найденную им кладку: на кочке лежали три темно-зеленоватых с коричневыми пятнами яйца. Маленькие (примерно вдвое меньше куриных), они почти сливались с окружающей тундрой. Хотя гнездо было устроено из сухой травы, мха, листьев ивы и тощей березки, в нем было очень сыро.

Несмотря на сырость, уже в самом начале июля появляются птенцы. На обильном корме (насекомые) они быстро подрастают. Гнездовья розовой чайки Коравги видел много раз и утверждает, что птицы нередко живут небольшими колониями, но встретить такие чаячьи сообщества удается не часто.

Охотнику довелось не раз слышать трель самца, его лирическое «тррр». Прилетают сюда розовые чайки обычно в конце мая, а первого-второго июня на травянистой мокрой тундровой равнине можно встретить уже стаи этих птиц. Через неделю прилет заканчивается, и вскоре оттаивают озера, где птицы находят корм.

На небольшой проталине, близ долины, нашлось несколько семян камнеломок. Они пережили в подснежных потемках всю зиму и теперь под арктическим солнцем просыпались к жизни. Другие прошлогодние семена, снабженные летучками, видимо, были занесены сюда ветром еще до выпадения снега. Прибитые к поверхности почвы осенними дождями, они тоже начинают прорастать, обогащая тундру новыми поселенцами.

Тут же ярко розовела своими крупными цветками над распластанным по земле пучком прикорневых толстоватых листьев кляйтония остролистная. Коравги заметил, что ее коренья съедобны и обычно выкапываются весной или в начале лета. Все зеленое растение с корнями охотно едят олени.

Преодолевая осоково-пушицевые кочкарники, мы однажды увидели серовато-коричневую куропатку, Она сидела на гнезде, скрытом в траве между кочками. По-видимому, приближались последние дни вывода птенцов, и птица упорно не сходила с гнезда, вероятно, довольствуясь скромным кормом из листьев и цветков растущих поблизости трав. Куропатка подпустила нас близко. Ни малейшим движением она не выдала себя, и только когда Коравги медленно протянул руку, она неторопливо взлетела, обнажив десяток бледно-буроватых яиц с небольшими коричневыми пятнами. Лежали они в небольшой ямке, скупо выстланной сухой травой: пушицей, стебельками осоки, сухими листьями и тонкими прутиками тальника. Недалеко от нас взлетел и куропач, охранявший гнездо.

Обычно для гнездования куропатка выбирает мало увлажненную кочковатую тундру, поросшую тощей березкой и приземистыми ивняками, голубикой и другими растениями. Однако густых обширных зарослей ивняков в эту пору куропатка избегает и держится на опушках кустарников или в близлежащих местах тундры.

Во второй половине дня мы подошли к тундровому озеру. При нашем приближении из-за укрытия взлетела гусыня, сидевшая до нас на гнезде, устроенном между кочками.

По словам Коравги, гуси прилетают в тундру в два срока. Ранней весной появляются стаи взрослых птиц для размножения. С появлением больших тундровых проталин птицы уже успевают разделиться по парам. Позднее, к концу Ледохода на тундровых реках, прилетают многочисленные стаи молодняка.

Эта гусиная кладка принадлежала птицам первого прилета. Крупные белые яйца хорошо различимы с воздуха, и птицы долго не покидают гнезда.

На луговине близ тающего снежника нас привлекла раскидистая метелка точечной камнеломки с ее розоватыми цветками. Зацвела морошка. Рядом с ней приютилась поздняя ллойдия. Ее одиночные белые с желтым пятном у основания цветки совсем недавно раскрылись. Узкая и длинная луковица растения оказалась как бы в одежде из остатков прошлогодних листьев.


Поднявшись по склону, мы достигли перевала. По сравнению с равнинной, тундрой рельеф здесь был более изрезанным и расчлененным. На крутых, прогреваемых солнцем и продуваемых ветрами склонах условия для поселения растений несравненно благоприятнее, чем на заболоченной равнине. Пользуясь этим, сюда проникли и теперь скромно росли здесь злаки: коротколистная овсяница, образующая рыхлые дерновины и чуть изогнуто восходящие побеги, и эндемик — мятлик Комарова, приземистая травка с раскидистой метелкой (любительница каменистой тундры).

Еще выше олений мох, альпийская клядония и другие ягели начинали сменяться алекториями (охряной и иными). Да и не удивительно: снеговой покров зимой сдувается с верхов склонов.

Коравги поднес мне два кустика оленчины (оленьей клядонии) и сообщил, что из лишайника делают припарки при ушибах. Поистине неистощима у охотника доброжелательность и готовность в любое время, при любой обстановке поделиться с человеком житейским опытом и рассказать о пользе, извлекаемой местными жителями из каждой целебной травинки.

Близ вершины тундра уступала место глыбам горных пород и россыпям камней. Каменные глыбы обросли, будто узорами, накипными и слоевищными лишайниками (ризокарпон, гирофора и иные роды). Превосходно росли кустистые лишайники в расщелинах среди камней, где их никто не топтал. Правда, условия существования тут незавидны: вершины находятся на пути сильных холодных ветров, а зимой обычна свирепая стужа. Но лишайники изумительно выносливы. Они способны противостоять и ветрам, и морозам. Сильно высыхая, они могут претерпевать любые невзгоды арктической жизни, оставаясь живыми.

По выносливости лишайники превосходят многие виды разных мхов. Мы не раз видели в северной нагорной тайге, как пышно разрастаются лишайники на холодных склонах. На деревьях они предпочитают северные стороны стволов и служат как бы живым компасом.

Мне пришлось задержаться, а Коравги ушел вперед. Закончив работу, я двинулся дальше и начал карабкаться по склону вверх, куда ранее прошел охотник.

Путь преградила поперечная щель. Она оказалась не настолько узкой, чтобы ее можно было перепрыгнуть. Я остановился и начал осматриваться. В ущелье почти отвесно обрывались скалы. Глубоко внизу шумела горная река.

На противоположной стороне показался Коравги и подсказал, как к нему добраться.

— Только не гляди вниз, — добавил он.

Подойдя к краю обрыва, мне пришлось стать на колени и, ухватившись правой рукой за выступ скалы, поискать ногой естественный каменный карниз. Карниз был найден и оказался удобной опорой. Труднее отыскалась опора для другой ноги, пониже карниза. Пришлось перехватиться левой рукой. Наконец и второй» упор был нащупан. Ниже края обрыва находилась перемычка между скалами, она позволила проползти под нависшими скалистыми козырьками. Позднее нашелся выход из дикого туннеля и стало возможным подняться на скалу, где стоял охотник.

С каждым днем я убеждался, что со встречей с Коравги в прошлом году на Омолоне мне повезло. Теперь охотник превосходно ориентировался и в этих местах.

Покидая равнинную тундру и взбираясь по склону, мы простились, наконец, с горными ручьями и маленькими речками, стекавшими в тундру и несущими свои воды в Восточно-Сибирское море. Оказавшись на южном склоне хребта, мы теперь нередко шли вдоль ручьев, впадающих в далекий отсюда Малый Анюй. Но и северные (морские) и южные струи воды, как родные сестры, рано или поздно должны были попасть в океан. Но первые пробегут свой путь скорее, чем вторые, которым предстояло вернуться на север только после слияния с большой водной дорогой края :— Колымой.

Собираясь сделать передышку, мы расположились на склоне. Выкапывая для гербария растения, я невольно прислушался к земле. Ухо уловило неясное журчание. Где-то в недрах сочилась вода, пробиваясь на волю. Спустившись в падь, мы обнаружили бочажок, наполненный ключевой прозрачной водой.

Здесь развели костер, зажарили на углях двух добытых Коравги куропаток и теперь ели, сидя на обсохшем бугре. Перед нами росли кусты тальника. Мягкий ветерок тихонько покачивал ветви, перенося пыльцу на неоплодотворенные цветки.

Подкрепившись, пошли дальше и наконец достигли долины Тумкилин. Вместе с реками Ленлувеем и Виринейвеем она. составляла оригинальный веер притоков реки Лельвергыргын, впадавшей в Погынден. Все эти речки ламуты называют дочками Погындена, а его самого — сыном Малого Анюя.

На четвертый день путешествия около девяти часов утра мы подошли к палатке. Олени под присмотром Егора мирно паслись на превосходных кормовищах. Нас одолевала усталость, да и оленям следовало подождать прохладной ночи.

В одиннадцать часов вечера наш отряд покинул долину. Медленно падали снежинки. Северный ветер иногда подхватывал их и кружил в воздухе.

Понемногу все вокруг забелело. Смутно различалась седая вершина горы Медвежьей, где мы бродили, тщательно высматривая следы леса. Над рекой вдоль русла летели гуси и их громкое «кага-кага» разносилось далеко. Направление взяли на гору Лельвергыргын.

Пение какой-то птицы остановило меня. Отрывистая звонкая трель напоминала нечто вроде «ти-си-ти-ти-си-ти».

Вначале высокий и резковатый звук понемногу ослабевал и, наконец, песня вовсе оборвалась на одном из колен.

Мы находились по соседству с нагромождением камней. По пению можно было предположить, что птица находится где-то совсем близко, но ничего похожего вокруг не замечалось. Тут я обратил внимание, что у входа в одну из расщелин набросано много злаков и других растений. Разглядывая кучку недавно сорванных и отчасти высохших трав, я вдруг обнаружил буровато-серого зверька. По-видимому, он вылез из расщелины, но, увидев человека, сразу же юркнул в нее обратно.

Так вот кто пел, спрятавшись в норе: не птица, а грызун-пищуха! Далекая родственница зайца, она уступает ему по своей величине и по длине ушей.

Пищух справедливо называют сеноставцами. Разбросанные на сушку травы были началом будущего стожка душистого сена. Такими заготовленными впрок запасами и поддерживает зверек свое существование в течение долгой зимы.

Невдалеке оказалась другая кучка травы. И вдруг оттуда снова послышалась та же «мелодия». Теперь не было сомнения и в том, что тут живет не одна пищуха. Эти общительные зверьки, обитающие обычно колониями, соединяют норы подземными ходами, да и снаружи между входными отверстиями были заметны протоптанные тропинки. Начали попадаться и разбросанные горошины помета, похожие на заячьи орешки, — верный признак обитания здесь многих пищух.

В таких же каменистых местах мне приходилось встречать пищух в окрестностях бухты Провидения, Чаунской губы и на отрогах хребта Гыдан (Колымского).

Над нами показался ястреб. Сделав несколько кругов, он полетел к ближайшей гольцовой вершине. Для ястреба сеноставцы — лакомая добыча. Однако пищухи очень осторожны и от нор далеко не отходят: при малейшем признаке опасности они проворно скрываются в камнях.


Сокращая путь, мы с Коравги поднялись над горной тундрой альпийского пояса и теперь пробирались по обширному каменному хаосу гольцов. Горный массив на плоской «крыше» раздроблен на большие и малые глыбы. Они уже покрылись трещинами, то вертикальными, то горизонтальными или наклонными, нередко зияющими щелями, куда свободно проходил палец или даже ладонь руки. Иногда приходилось передвигаться, прыгая с одной каменной глыбы на другую — они качались от прыжка и глухо стучали по своему скалистому основанию.

Позади нас, между глыбами камней росли подушки незабудочника, лапчатки и иных похожих на них по внешнему облику видов. Эти растения с множеством плотно сжатых и переплетенных между собой побегов отчасти напоминали моховую кочку. Другие казались полушаровидными лепешками (диапенсия). Приземистые, обтекаемые подушки легче переносили холодное дыхание ветра и частые смены тепла заморозками, они лучше сохраняли тепло и впитывали дождевую воду всей своей поверхностью. Некоторые из них, обитающие на открытых, незащищенных местах, имели вмятины; преобладающие ветры придавали растениям форму, наиболее удобную для существования их на путях воздушных потоков.

Подушкоббразность растений особенно резко выражена на высоких горах Советского Союза, например на Восточном Памире. Там в укрытых местах вырастают такие плотные подушки, что на них может стоять человек, не причиняя растению ни малейшего ущерба. Их никак не разрежешь ножом, а нужно рубить топором — так тесно переплетаются между собой горизонтально отходящие в стороны побеги.

Встречаются внушительные «глыбы» дриадоцвета, иногда достигающие по высоте колена человека, а в поперечнике — двух и даже почти пяти метров. Такая подушка, достигнув определенного потолка роста, начинает отмирать. Отмирание начинается в центре. С течением времени образуется своеобразное живое кольцо. В пустой середине растущего во все стороны кольца может появиться другое растение-подушка, а в ней, по отмирании середины, — третья и т. д. Изумительные концентрические окружности по мере дальнейшего роста раздвигаются все шире и шире, подобно кругам от брошенного в воду камня (только круги на воде расходятся быстро, а в подушке они нарастают в течение столетий).

Другое дело подушки, растущие не в укрытиях, а под непрерывным воздействием жестоких ветров. Развиваются они иначе. У них отмирание происходит не с середины, а с крутой и высокой наветренной стороны, расположенной поперек движения преобладающих ветров. Ветер постепенно выдувает у растения-подушки своеобразную подкову;.у которой нарастание идет с противоположной, подветренной стороны — живой и пологой.

Здесь, на вершине Северо-Анюйского хребта с его высотами, не превышающими двух километров над уровнем моря, подушки по внешнему виду не напоминали ни колец, ни подков, когда-то поразивших нас, и не изумляли своей величиной. Это были скромные приземистые растения. Но приспособления к резким условиям жизни на путях воздушных арктических потоков шли у них по тому же типу образования, подушкообразных форм (незабудочник подушковый и др.).

Ниже гольцовой вершины, на просторах горной тундры, встречались виды иного строения: они обладали более или менее плотными дерновинами. Таким выразительным примером оказалась тут аренария, или чукотская песчанка, — голубовато-зеленый полукустарничек с белыми цветками. Расселилась она почти только в пределах Чукотки, а в других местностях не встречается. Она находилась у себя дома и, как чукотский эндемик, выделялась оригинальным внешним обликом: многочисленными восходящими, но как бы сжатыми в пучок стеблями и жесткими, растопыренными листьями.

Так же одиноко цвела светло-зеленая, редкая для нашей страны завитая осока. Ее соседями оказались прелестная сибирская ветреница с белыми цветками и невысокими, дугообразно приподнятыми над землей стеблями, а также гребенчато-ресничатая камнеломка: светло-желтые лепестки растения были словно обрызганы пурпуровыми крапинками.

Ютился здесь и мохнатый вздутоплодник — низенький (не выше карандаша) многолетник с сизовато-зелеными листьями. Извлекая его для гербария, пришлось немало потрудиться, чтобы не оборвать длинный, толщиной в палец корень; корневая шейка закрывалась волокнистыми темнобурыми остатками отмерших листьев. На скалистых обнажениях, в углублении, нашел пристанище единственный кустик жилколистной ивы. Ее распростертые желтые веточки едва приподнимались над землей.

Словно вечные хранители природы, стояли кое-где каменные останцы-кекуры, будто окаменевшие фигуры людей с суровыми лицами, высеченными резцом природы из гранита. Казалось, улыбка, когда-то игравшая на этих лицах, стерлась ветрами и пропала в веках.

Мы поднялись на высоту около одного километра, последовательно пересекая поясы растительного покрова. Высотное поясное распределение растительности можно сравнить с ее сменой в направлении с юга на север, вплоть до арктической пустыни, позднее посещенной нами на острове Врангеля.

Почти такую же пустыню мы видели теперь. С гольцов открывалась изумительная панорама. На юго-востоке подымались мощные горы. В том же направлении, но еще дальше виднелись высокие вершины Пырканая с их зазубренными «пиками».

Особенности резко очерченного рельефа альпийского типа говорили о геологической молодости района. На это указывал и горный характер рек с их быстрым течением, галечниковыми руслами, отсутствием разработанных речных извивов (меандр). Углубление речного дна и выравнивание русла находились тут еще на зачаточной ступени развития.

Долины имели- корытообразную форму, свойственную лишь тем из них, которые когда-то были выпаханы сползавшими по ним ледниками с вмерзшими в их донную часть обломками скал и камней. Превосходно различались гладкие, обточенные ледниками закругленные скалы — бараньи лбы и иные обработанные льдом выступы коренных пород. Речные долины с высоты легко обозревались нами; в южном отдалении они щетинились крайними редколесьями северной лесотундры.

Удивительно, каким чудом сюда закинуло лесное растение — папоротник каменный зверобой. Его молодые листья, в начале весны завернутые завитками, теперь начинали раскручиваться и медленно расправлялись от основания к вершине. Каменный зверобой часто встречается именно в таких гольцовых обиталищах. Европейские, например подмосковные, лесные папоротники живут только под защитой благотворной для них тени. Стоит им оказаться под лучами солнца после вырубки лесов, как листья-вайи желтеют и выгорают.

Душистый каменный зверобой (он пахнет свежим сеном) благоденствует здесь под непрерывным летним освещением. Возможно, что и он был обитателем лесов, когда-то населявших тундру с ее более мягким, чем в настоящее время, климатом. Оставшись после исчезновения деревьев на месте, папоротник приспосабливался на протяжении многих веков к избыточному свету полярного дня и теперь, как потомок своих древних сородичей, радовал нас изумительной стойкостью в борьбе за право существования под арктическим солнцем.

Вправо и влево от нас внизу зияла широкая пропасть.

Окружающая тишина настраивала человека на сосредоточенные размышления о важных событиях далекого прошлого; этого края: былого движения ледников и похолодания климата, отодвигания к югу лесов и многих Других.

Над гольцами порхала бабочка, чуть поднимаясь над поверхностью камней. Иногда она пряталась между каменными глыбами, избегая попадать под струи сильного ветра, способного подхватить и унести ее, а может быть, и разбить о скалы.

Мы уже собирались начать спуск, как вдруг нас привлекла любопытная картина.

Еще ранее, наблюдая в отдалении покатый северный склон с его нагромождениями обломков- горных пород, нас удивила оригинальная пятнистость его поверхности. Пятна заметно выделялись на темной мелкоглыбистой поверхности склона. Теперь, внимательно присмотревшись к ним, мы увидели там бурого медведя. Он усердно выворачивал глыбы камней. Вот он вывернул и отбросил в сторону очередной большой камень и сейчас же прыгнул на дно воронки.

Медведь охотился за пищухами. Спасаясь от комаров, он перекочевал из леса на гольцовые, обдуваемые ветром просторы торной тундры и, не теряя времени, охотился за зверьками. Оставив мишку насыщаться плодами своей охоты и довольные тем, что у нас с ним разные дороги, мы двинулись далее на восток.

Спускаться по гольцам нелегко. Особенно затруднителен спуск по крутым склонам: после прыжка на покатую поверхность глыбы (или на ее ребро) трудно удержать равновесие — по инерции хотелось бы бежать вниз, прыгая с глыбы на глыбу.

Теперь мы находились в пределах горной тундры. Растительность существует здесь в неблагоприятных условиях, особенно зимой, когда снеговой покров часто сдувается в горные пади и не дает надежной защиты от стужи. Тонкий слой снега не в состоянии предохранить бт глубокого промерзания и каменисто-щебенчатую почву, весьма бедную питательным мелкоземом. На таких холодных грунтах уживаются почти одни мхи да лишайники.

Мы шагали сейчас по ним, и их корочки и кустики шуршали под ногами, наши ичиги покрылись бледно-оливковой пылью.

Обычно лишайники не способны долго удерживать влагу. Отдача воды (испарение) происходит у них быстро. Но даже при полном высыхании, когда они становятся очень хрупкими и легко разламываются от малейшего прикосновения, в них еще теплится жизнь, и достаточно небольшого дождя, чтобы они опять напитались влагой и разбухли.

Удивляло обилие кукушечьей цетрарии. Ее приземистые светло-желтоватые кустики нередко окрашены у основания в красноватый цвет. Коравги на своем опыте знает, что, измолотая в порошок, она помогает при заболевании цингой.



Цетрария кукушечья


Лишайники служат поразительным примером переселения растений нередко на десятки и сотни километров. Дольки ягеля, выкопанные оленями во время выпаса в лесотундре, могут по весеннему насту переноситься ветром в тундру, к побережью моря и там приживаться.

Нам попались также другие виды цетрарии — снежная, золотистая и исландская, гладкий пепельник и червеобразная тамнолия. Местные цветковые растения с корнями, неглубоко проникающими в землю, отличаются неприхотливостью.

Мелкие кустарнички (кассиопея и иные) плотно прижались к поверхности земли, ютились в ложбинках, под защитой камней и в других укрытых местах.

Тут особенно заметна подстриженность кустарничков. Чуть только веточки растения приподнимутся над поверхностью снега, они быстро подрезаются. Ветры, способные свалить с ног человека, подхватывают и гонят тучи мелких кристалликов плотного снега, которые обрушиваются во время пурги на обнаженные ветви и словно шлифуют их, соскабливая и истирая кору и ломая почки. Испарение влаги, оставшейся в растениях, усиливается вплоть до иссушения. Ветви, испытав морозы, ветры и шлифовку (корразию), оказываются как бы обожженными и быстро отмирают, не выдержав зимовки над поверхностью снега. Чем тоньше слой снега, тем приземистее растут кустарнички. Они по-своему приспособились к перенесению жестокой зимней стужи и малоснежья.

Сильно расчлененный рельеф с его отдельными выпуклостями и понижениями между ними, а значит, и разнообразные условия микроклимата способствуют образованию пестрого растительного покрова, который часто меняется даже на небольшом протяжении. Пестрота эта усиливается также под влиянием разных горных пород, неодинаково благоприятствующих поселению на них тех или иных растений.



Фиолетово-розовыми цветками

выделялся рододендрон мелколистный


Такая горная тундра и расстилалась теперь перед нами. По белесоватому ковру лишайников выделялись затейливые узоры седого мха ракомитрия, а также птилидия, дикрана и кукушкина льна-альпийца.

Белыми цветками выделялся стелющийся по земле багульник, беловато-зелеными— альпийская толокнянка, желтоватыми — Кассиопея, фиолетово-розовыми — мелколистный рододендрон — ветвистый кустарник с неопадающими зимой листьями, покрытый железками.

От кустарничков не отставали арктические и аркто-альпийские травы, одиночно раскинутые по тундре.

Здесь пестрели золотисто-желтые цветки новосиверсии ледяной вместе со снежной лапчаткой, лиловые — остролодочника, голубоватые — незабудочника мохнатого, розовые — мытника мохнатоцветкового, розовато-пурпурные — голостебельной паррии, белые — снежной крупки, камнеломки и маргариткового сердечника.

Кое-где в низинах стояли лужи воды, а вокруг луж зеленели оксирия и альпийский лисохвост: его далекие потомки найдены в ископаемом состоянии, в пище мамонта.

На южном щебенчатом склоне горы пышно разросся красавец рододендрон с бледно-желтыми цветками. Крупные плотные листья его живут до четырех лет. Местные люди знают целебность рододендрона при сердечных заболеваниях и ревматизме. Об этом с увлечением поведал мне Коравги и добавил, что его пьют и от «простуды ног».

Вместе с золотистым рододендроном пестрела плотно прижатая к земле луазелеурия: отсюда и ее видовое название — «лежачая». Ее розовые колокольчатые цветки были собраны в похожую на крошечный зонтик кисть и изящно приподняты на концах ветвей на нарядных красноватых цветоножках.

Превосходные кормовища горной тундры, часто продуваемые ветрами, вполне удобны для летнего выпаса оленей. Прохладу воздуха усиливали тающие снежники. Обрамленные изумрудно-зелеными влаголюбивыми травами, они словно приглашали оленей подкормиться, а потом напиться прозрачной свежей воды из горных ручьев и речек.



Запестрел бледно-желтыми цветками

рододендрон золотистый


Теперь наш караван оленей находился далеко внизу, в долине горной реки. От него нас отделяла каменная осыпь. Спускаться по ней нетрудно, даже приятно. Вступаешь в движущийся сверху щебнисто-каменистый поток — и, балансируя и быстро перебирая ногами, плывешь вниз вместе с текучими обломками горных пород.

Но тут нам предстояло очень быстро, пересечь осыпь, поперек, чтобы выскочить из «потока» на противоположный берег не ниже чем на четыре-пять метров. Иначе нас могло «течением» камней увлечь к краю обрыва.

Мы своевременно преодолели осыпь, а вскоре и склон, ставший более отлогим, позволил нам спуститься в долину и присоединиться к нашему каравану.

Загрузка...