Под свист пуль [litres]

Глава 15

Совещание у Агейченкова проходило ранним утром, задолго до завтрака. Он любил в такое время, когда рабочий день только стартует, собирать своих ближайших помощников. Можно поговорить спокойно, обстоятельно, без нервотрепки.

На сей раз их было всего трое: вместе с ним в тесном кругу сидели начальник штаба и командир разведчиков. Вопрос, который они обсуждали, был очень серьезным. На участке границы, охраняемой отрядом, складывалась острая, напряженная обстановка. Нужно было принимать какие-то превентивные меры.

Первым докладывал Вощагин. Его сообщение не было для Агейченкова громом среди ясного неба. Тот уже знал, что в Панкисском ущелье в Грузии оставалось немало чеченских боевиков. Но, чтобы численность их доходила до двух — двух с половиной тысяч, не предполагал. Это была уже значительная сила. Тем более, что «чехи» были хорошо подготовлены и прекрасно вооружены.

— А данные-то точные? — недоверчиво спросил Ерков, слушавший разведчика с сердито сдвинутыми бровями. Начштаба по натуре был скептиком, недаром же он частенько повторял: «Не семь, а семнадцать раз отмерь, а уж потом отрезай».

— Источник информации точный, — обидчиво ответил Вощагин, несколько покоробленный недоверием начальства. Непроверенными фактами он никогда не оперировал. Ежели ему кто докладывал, вроде бы видел или краем уха слышал что-то, разведчик тут же обрывал его и сердито говорил: «Казала, мазала, бабке сказала». Первое сообщение всегда должно подтверждаться другими реальными фактами. И их набиралось уже достаточно. — Да и авиаторы подтверждают, что визуально наблюдают разбивку боевиками новых лагерей в Панкиссии. Развели милые «союзнички» целое бандитское гнездо!

Зелень глаза Вощагина побелела и стала почти прозрачной, точно ее разбавили ледяной водой. Взгляд колючий, холодный. Это означало, что он оскорблен недоверием к своим словам. Разведчик, и Агейченков давно это заметил, был самолюбив и терпеть не мог, когда сомневались в приводимых им сведениях. Он не бросал слов на ветер. Николаю Ивановичу импонировало, что Вощагин был всегда немногословен, и уж если открывал рот, то только по делу, оперировал проверенными и перепроверенными данными.

— Если так, то против нас действительно собираются тучи, — проворчал Ерков. — Не пойму только одного: как грузины такое допускают? Они что, не знают?

— Им прекрасно все известно, — хмыкнул Вощагин, — скажу более: их военные постоянно контактируют с Магомедом Цаголаевым, координирующим всю подготовку боевиков в Грузии.

— Это какой же Цаголаев? — спросил начштаба, приглаживая жесткий ежик волос, в которых седина не просто пробивалась отдельными пучками, как раньше, а захватила огромную территорию в полголовы. — Неужели тот самый полевой командир, который приказывал не просто расстреливать наших пленных, а и отрезать им головы для устрашения?

— Он самый, — подтвердил разведчик. — Гад первостатейный. Другого такого живодера трудно сыскать.

— Все они одним миром мазаны, — махнул рукой Ерков, — один другого стоит! Но грузины… Как они-то допускают такое безобразие? Ведь их республика входит в состав СНГ, а руководит ею бывший член политбюро, министр иностранных дел Советского Союза. Был же одним из самых высокопоставленных у нас и вроде бы дружески относился к русским. Я ему, во всяком случае, верил…

— Был да сплыл, — усмехнулся Агейченков. — Шеварнадзе, как флюгер, сперва в одну сторону повернулся, потом в другую. Да и не пользуется он таким уж большим авторитетом у себя на родине. Правит не Эдуард Амвросиевич, а его команда.

— Что-то вроде Ельцинской семьи? — спросил начштаба.

— Вот-вот, — кивнул головой Николай Иванович. — Он бы, может, и хотел что-то против террористов сделать, угодить и нам, и всему белу свету, да руки коротки.

— Между прочим, Шеварнадзе и у нас нафардыбачил, когда был у власти, — добавил Вощагин. — До сих пор расхлебываем.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Ерков.

— Так ведь это он подписал соглашение с американцами по Берингову проливу. Отдал им самые рыболовные места. Теперь они гребут там морепродукты лопатой, а наши сейнера с пустыми сетями ходят.

— А Ельцин куда смотрел? — возмущенно хмыкнул начштаба.

— У него, как сейчас у Шеварнадзе, руки были связаны. Олигархи всем заправляли.

Агейченков постучал по столу костяшками пальцев, явно подражая командующему, и строго сказал:

— Не будем отвлекаться на исторические экскурсы. Теперь и дураку ясна позиция Шеварнадзе. Мы это на своей шкуре чувствуем. Он ведь даже на совместную операцию против боевиков в Панкисском ущелье не соглашается. Будь на сопредельной стороне все чисто, не пришлось бы нам отправлять в Россию «груз-200»…

На некоторое время все замолчали, как бы отдавая дань павшим от рук бандитов в недавних вооруженных столкновениях. Потом Агейченков, кашлянув для солидности, сказал, что надо закругляться. Пора завтракать и по коням — аллюр три креста. У них уже заранее все было расписано: кто в какую командировку едет и с какой целью. В связи с осложнением обстановки, не исключающим крупных провокаций со стороны боевиков, нужно было готовить людей к боям, повышать бдительность. В том, что грозные события надвигаются, никто не сомневался. Тем более, что у Вощагина были данные, что «чехи» в Панкии получили от своих покровителей немалый куш «зеленых». Их надо отрабатывать. Ведь те, кто дает средства, непременно спросят у вожаков бандформирований: где отдача? Вы проедаете наши денежки, болтаясь по лагерям, и только разглагольствованием отделываетесь. Извольте трудиться по-настоящему!

И это были не досужие домыслы. Нет, такова была логика войны, что вели с федералами боевики и наемники из других стран. Все превращалось в валюту, в том числе жизнь и смерть людей…

— Уточняем, — после длинной паузы сказал Агейченков. — Ты, Семен Яковлевич, едешь на самый правый фланг нашего участка.

— Помню, на стык с Ингушетией, — качнул головой начштаба, соглашаясь с командиром.

— Свяжись там с соседним погранотрядом и проверь организацию взаимодействия с нами, — добавил Николай Иванович. — На стыке очень важно действовать четко и слаженно.

— Это и ежу понятно.

— Смотри только в районе заставы Гули на что-нибудь не напорись, как в свое время Даймагулов, — усмехнулся Агейченков.

— Да знаю я эти «Ворота в ад», — отмахнулся Ерков. — Так, кажется, переводится?

— Совершенно верно, — подтвердил Николай Иванович. — А ты, Борис Сергеевич, — повернулся он к Вощагину, — займись левым флангом, наиболее опасным.

— Еще бы, — криво усмехнулся разведчик. — Ведь там сходятся тайные тропы из Чечни на Дагестан и в Грузию. Недаром же боевики в свое время создали около аула Хуланды мощный опорный узел.

— А мы его все-таки раздолбили при проведении Аргунской операции, — подал реплику начштаба. — Я как раз там участвовал.

— Да, скакун был силен и быстр, — засмеялся Вощагин.

— Почему скакун? — поинтересовался Агейченков.

— Вы разве не знаете? Аргун переводиться как скакун.

— Ах, вот в чем дело. Мне уже, кажется, кто-то об этом говорил, только я запамятовал, — заметил Агейченков и снова обратился к разведчику: — Обрати тоже внимание на взаимодействие с соседом. Ну, тебе не надо объяснять, что делать. Двигай! — протянул он руку Вощагину.

— А мне, выходит, следует все разжевывать? — язвительно усмехнулся Ерков, когда разведчик вышел из палатки.

— Ошибаешься, Семен Яковлевич, — возразил ему Агейченков, — считаю, что мы теперь разногласий с тобой не имеем. Сработались, как говорится, — улыбнулся он.

Говоря так, Николай Иванович нисколько не кривил душой. Давний их спор, разница во взглядах постепенно сходили на нет. Ерков на практике убедился, что охранять границу старыми методами, да еще в их горных условиях — не годится. Он давно согласился с тем, чему прежде противился: и со слепыми рейдами ДШМГ; и с созданием рубежей охраны по хребтам, руслам рек с вытягиванием туда погранзастав; и с организацией системы визуального и радиационного наблюдения. Словом, почти со всем, что предлагал Агейченков.

— Ну что ж в путь! — поднялся Николай Иванович и протянул руку Еркову. — А то у тебя дорога длинная. Скорее завтракай и топай! А я еще с прибывшими вчера бумагами разберусь и поеду во вторую комендатуру. Там еще много недоделок.

Оставшись один, Агейченков с тоской взглянул на кипу документов, лежащую на столе. Каждый из них нужно было прочесть и принять по нему решение, расписать исполнителей. А канцелярскую работу Николай Иванович не любил. Но делать было нечего, и он, вздохнув, придвинул к себе бумаги.

Однако поработать не удалось. Не успел он прочесть и пары строчек московских приказов — из штаба войск часто шли разборы ЧП, наказания за них, предупреждения, — как кто-то тихо постучал. Он еще подумал: какому дьяволу я понадобился? И почему так робко?

Но в тот момент дверь распахнулась, и его бросило в жар. На пороге стояла Тамара. Он даже не поверил своим глазам.

— Ты? Не может быть…

— Здравствуй! — сказала она, зардевшись. — Извини, если помешала. Вот… зашла попрощаться.

Он резко вскочил, оттолкнув кресло ногами. Оно со скрипом откатилось назад и чуть не опрокинулось.

«Какой же я идиот, — подумалось, — совсем выскочило из головы. Сегодня же Тамара уезжает». Кончился срок ее командировки в отряде, и он еще намеревался…

Все предшествующие дни Агейченков с болью думал о том, что грядет час расставания. Глупо, конечно. Она и рядом, но далекая, чужая. И все же одно сознание того, что ты можешь увидеть свою бывшую повелительницу, ощутить себя причастным к каким-то ее делам, хотя бы пожать руку, согревали душу. Несколько раз он намеревался позвать Тамару для серьезного разговора. Однако не решался, про себя малодушно находя оправдания: погружен с головою в работу, нет минуты свободной. Все это были, конечно, отговорки. Позавчера же, когда до отъезда медиков оставалось чуть больше суток, Агейченков решился на отчаянный шаг. Решил хоть на прощание, хоть чем-то напомнить о себе. Задушевной беседы, чувствовал, не получится. Но и расстаться просто так не то, что не хотелось, — все внутри противилось этому… Он долго ломал голову, чем же и как отметить ее отлет? В конце концов пришел к единственному, по его мнению, выводу: на прощание она должна получить от него большой букет бело-розовых цветов. Как тогда, после регистрации брака.

Агейченков попросил вертолетчиков купить ему во Владикавказе огромную охапку цветов. Вчера букет был доставлен. Но вручить его прилюдно он не решился. На командира люди во все глаза смотрят. И как он будет выглядеть с цветочками! Поэтому вчера поздно вечером он пригласил к себе оперативного дежурного и, стесняясь, попросил его о небольшом одолжении: когда все в палатке госпитального медперсонала заснут, положить на прикроватную тумбочку хирурга Квантарашвили букет роз, привезенный вертолетчиками.

Дежурный офицер заверил, что все будет сделано в лучшем виде. Он, видно, был наслышан об их отношениях, потому с сочувствием сказал: «Как я вас понимаю, товарищ полковник…»

Сейчас одна из роз была в руках Тамары. Она, видно, сразу догадалась, откуда ветер дует, и взяла с собой один из цветков.

Не помня себя, Агейченков шагнул к ней и умоляюще протянул руки. Она среагировала мгновенно. Бросилась к нему и обняла за шею. Губы их слились в долгом поцелуе. Оба сразу поняли, что это означает примирение.

Он легонько отстранил Тамару чуть от себя и заглянул в глаза. Они были все такими же глубокими, темно-дымчатыми, как роскошное майское небо. Взгляды их встретились, и словно ток ударил в сердца.

— Ох, Колюшка! — простонала она. — Ты и не представляешь, как долго я ждала этого момента. Время… веришь?.. словно бы остановилось на шесть бесконечных лет. Но я всегда почему-то верила, что этому наступит конец. Все равно когда, но наступит…

— Я тоже все эти годы безумно тосковал по тебе! — воскликнул он.

— Почему же не дал понять?

— Думал, что ты не согла…

Она зажала ему рот рукой.

— Молчи! Ни слова больше! Скажу лишь одно: ты был очень не прав. И не надо никаких объяснений.

— Да, теперь я уже не буду дураком и больше ни за что тебя не отпущу! — засмеялся Агейченков.

— А вот этого делать нельзя, — сказала она с улыбкой.

— Почему? — удивленно воскликнул он. — Да, никакие преграды меня не остановят!

— Будь благоразумным, — она снова прижалась к нему. — Ты пока что не главнокомандующий, приказу которого подчиняются все, а я все же офицер, военврач. К тому же человек ты холостой и подневольный.

— Мы это быстренько поправим.

— Возможно. Но пока мы не вправе распоряжаться своими судьбами. По приказу я сегодня должна улететь. И никто его не отменял. Ты — человек военный и прекрасно это понимаешь.

— А как же быть? — спросил он растерянно. — Я не могу снова расстаться с тобой!

— Мы и не будем расставаться, — сказала Тамара, — мысленно, конечно… И, разумеется, пока. Нужно все официально оформить, иначе, согласись, мы можем оказаться в неловком положении…

— Понял! — обрадовался он. — Нам необходимо снова пожениться. Мадам, предлагаю вам руку и сердце! Дрожу от нетерпения получить ваше «да»! Только скажите его!

— Считайте его полученным, — засмеялась она. — Но скоро только сказки сказываются.

— О, это мы быстро провернем. Надеюсь, командующий не откажет мне в двух-трех днях по семейным обстоятельствам. Постой! — ударил себя Агейченков по лбу. — Мы совсем забыли. Ведь через неделю с небольшим будет годовщина нашей первой свадьбы. Почему бы нам не зарегистрироваться в тот же день? Вот здорово будет!

— Пожалуй, — согласилась она с лукавой улыбкой. — Только давай ЗАГС подкрепим, как ты сказал, венчанием.

— Как? В церкви? — оторопел он. — Но я же был коммунистом…

— Какое это теперь имеет значение? Если сам президент присутствует на богослужении и крестится, то уж господам офицерам по штату положено брать пример со своего главнокомандующего. Ездит же в ваш отряд батюшка из Владикавказа.

— Да, каждый месяц прилетает.

— И службы проводит?

— А зачем же ему тогда здесь быть?

— Ну а ты говоришь… — с легким упреком протянула она.

— Так я ж не прав, — сдался наконец он, убежденный ее убийственной аргументацией. — Раз ты хочешь, сделаем по-твоему.

Агейченков снова сжал Тамару в своих объятиях и стал целовать ее глаза, щеки, нос, подбородок, впитывая волшебный аромат, исходящий от этой божественной женщины.

— Пусти! — пискнула она. — Раздавишь!

Он отступил на шаг.

— Прошу прощения, моя повелительница! — сказал церемонно, назвав ее полузабытым обращением (многие годы он именно так к ней обращался). Потом вздохнул: — Пора на завтрак…

— Да, поспеши, — встрепенулась она. — А то столовка закроется.

— Командира все-равно будут ждать.

— А ты не пользуйся своим положением, — шутливо ударила его по руке Тамара.

— Слушаюсь, моя повелительница… Тогда пошли скорее, — распахнул он перед нею дверь.

В палатку хлынул поток серебристых лучей, только что вставшего над горами дневного светила, обдав их теплом с головы до ног. Он подхватил ее под руку и увлек за собой.

— Может, не надо так открыто демонстрировать? — шепнула Тамара, засмущавшись. — Ведь все увидят.

— Ну и пусть смотрят! И завидуют! И знают: командир счастлив! Потому что идет с любимой женой.

И они дружно зашагали навстречу солнцу, радостные, взволнованные и счастливые.

Утро выдалось на редкость теплое. Обычно по Аргунскому ущелью, как в аэродинамической трубе, вольготно гулял адский ветер, то ослабляя свой напор, то усиливая его так, что сносило палатки. И они улетали черт знает куда. Случился такой казус поначалу и с жилищем Вощагина. Он проснулся посреди ночи от дикого холода. Дело было зимой. Выглянул из-под одеяла и обмер. Матерь Божья! Вместо полога палатки над ним висело звездное небо. Парусины как не бывало. Борис Сергеевич вскочил, дрожа всем телом и постукивая зубами: мороз стоял приличный. Ветер чуть не сбил его с ног. Пришлось быстренько натянуть на себя не только обмундирование, но и полушубок. Палатку они нашли в полутора километрах, зацепившуюся случайно за бронетранспортер, стоящий на пути ее полета. Иначе она улетела бы в пропасть.

С тех пор по указанию Даймагулова палатки крепились к земле с особой прочностью. Крючья, державшие их оттяжки, забивали в грунт чуть ли не на полметра.

Вспоминая тот давний случай со своим жилищем, Вощагин опять подумал о чете Рундуковых. Леночка была такой хрупкой. Ее курносая обаятельная мордашка напоминала Борису Сергеевичу его строптивую любовь. Видя, как ладно живет эта пара новобрачных, он по-хорошему завидовал «комиссару». Вот бы мне так, думал с невольной горечью. Только рай в шалаше с милым не для его взбалмошного Верчика-перчика. А ведь она уже не так молода. Замужем еще не бывала. Может, когда-нибудь согласится выйти за него и приехать сюда? Он мужик терпеливый. Может еще подождать, хотя всему приходит конец…

В автопарке, расположенном под открытым небом, Вощагина окликнул Даймагулов.

— Ты не в первую комендатуру едешь? — спросил он.

— Туда. А что?

— Возьми и меня с собой. Я ж безлошадным уже стал.

— Как это?

— Очень просто. Обходной лист подписал. Машину сдал своему заму.

— А зачем тебе в таком случае нужна первая комендатура?

— Хочу еще раз взглянуть, как они там, на левом фланге, оборудовали рубежи по двум хребтам. Есть ли подбрустверные блиндажи в траншеях, которые я приказывал отрыть. Им, видите ли, тяжело это сделать: грунт-то каменистый. А когда снаряды полетят, вот тогда спасибо скажут.

— Делать тебе нечего, — засмеялся Вощагин. — Я бы на твоем месте лишних пару часиков подушку давил да с книжкой валялся. Вольный же казак теперь.

— Не привык я, Борис Сергеевич, сачковать. Лучше делом заняться.

— Ну, валяй, ежели есть такая охота. Места в машине хватит.

Неожиданно подошел Рундуков, слышавший, очевидно, конец их разговора, попросил и его взять с собой.

— Тебя-то, комиссар, какая лихоманка туда несет? — удивился Вощагин. — Или тут работы не хватает? Народишка здесь густо. Для политраба есть где развернуться.

— А мне по штату всюду бывать положено, — насупился Рундуков, и лицо его стало квадратным и угрюмым. Он был обидчив.

Вощагин, тонко чувствующий настроение собеседника, сразу уловил настроение замповоса и понял, что ляпнул бестактность. «Комиссар», действительно, обязан бывать во всех подразделениях.

— Да ты не того, — извиняющимся тоном протянул Вощагин, — не обижайся. Это я так, с дуру брякнул. Садись в машину. Втроем нам даже веселее будет ехать. — Он гостеприимно распахнул заднюю дверцу. — Прошу, господа офицеры!

Когда все расселись по местам, Вощагин повернулся к шоферу и сказал:

— Ну что, Костя, вперед!

— Охрану надо бы взять, товарищ подполковник, — робко заметил водитель.

— Обойдемся, — беспечно отмахнулся Вощагин. — Нечего зря бронетранспортеры и людей гонять.

— Но приказ не позволяет… — начал было шофер. — Нам не разрешают…

— Я же не один еду. Нас вон какая сила, — кивнул разведчик на сидевших сзади Даймагулова и Рундукова. — Да и у тебя «калашников» с тремя-четырьмя рожками.

— С шестью, — угрюмо поправил солдат.

— Тем более! С такой огневой мощью мы кого хочешь в бараний рог согнем.

Настроение у Вощагина было под стать погоде — солнечное. Да и чистое, без единого облачка небо выглядело таким мирным, что просто не верилось, что под ним на земле может идти война.

— Поехали! — скомандовал Вощагин. — Да поживее! Аллюр три креста, как говорит наш командир.

Водителю ничего другого не оставалось, как завести мотор. Газик выскочил с площадки автопарка и, набирая скорость, помчался по серпантину.

Вначале разговор шел о текущих делах отряда. Говорил больше Даймагулов. Вощагин лишь поддакивал ему, вставляя реплики. Рундуков, в основном, помалкивал, хотя как раз ему следовало почаще раскрывать рот. Но он был не мастак толкать речи и многословием не отличался. Постепенно беседа перешла на более общие темы. Даймагулов попросил разведчика, как специалиста по этому вопросу, рассказать подробнее, как сейчас обстоят дела в Панкисском ущелье, да и вообще в Грузии. Они ведь пользуются в основном информацией об этом по радио и телевидению. Газет порой неделями не бывает. А хотелось бы знать о тамошнем положении более подробно. Чувствуется, что обстановка там накаляется.

— Не пойму, откуда у боевиков столько нового оружия появилось, — сказал Даймагулов. — Как оно к ним попадает? Ведь есть же у грузин пограничники, таможня, досмотры всякие делаются.

— А вот и нет, — заметил Вощагин. — Снаряжение террористов идет из Турции через Грузию транзитом.

— Как это? Совсем без проверки? — удивленно спросил Рундуков.

— А вот так. Под видом гуманитарной помощи машины с вооружением и боеприпасами въезжают через грузинские пограничные посты. Там их, естественно, не досматривают и отправляют в Мило, где тоже без таможенного контроля опечатывают. Так они спокойненько идут до самого лагеря боевиков.

— Но почему? — воскликнул Даймагулов. — Почему Грузия такое допускает? Куда правительство смотрит?

— Наивный ты человек, Николай Николаевич, — подал реплику Рундуков. — Кто сейчас заправляет в Грузии? Всем ведает его так называемая команда, что-то вроде нашей «семьи» при Ельцине в последние годы его владычества. Она-то и устроила в Грузии коридор для боевиков.

— И за всем этим, — добавил Вощагин, — стоят не просто большие, а огромные деньги.

— Как же местные жители терпят? — возмущенно воскликнул Даймагулов. — Ведь им же все известно.

— Ты имеешь в виду кахетинцев? — спросил разведчик. — Да, они устали от такого беспредела. Зреет недовольство, народ волнуется и готов взяться за оружие. Чтобы дать выход гневу простых людей, правители устроили спектакль. Создали народное ополчение, которое должно бороться с террористами. Туда охотно записываются многие кахетинцы и всерьез готовятся вступать в борьбу с силами зла, как они называют боевиков. Но тут на сцену выходят официальные силы правопорядка: милиция, войска, ФСБ, — которые якобы окружают Панкисское ущелье и готовы раздавить зло. Народ успокаивается. Все довольны и расходятся по домам. А боевики продолжают свое грязное дело: готовят удары по нам, прорывы в Чечню.

— Некрасивая история, — протянул Даймагулов. — А я в прежние времена так верил Шеварнадзе…

— Не ты один, — отозвался Рундуков. — В августе девяносто первого я как раз в Москве был. В отпуск поехал, ну и, разумеется, попал в число защитников Белого дома. Как же, не отстаивать свободу и демократию…

Он замолчал, припоминая те памятные для него дни. Как офицеру-пограничнику с большим боевым опытом ему поручили командовать спецотрядом, которому предстояло отбивать атаки гэкачепистов, если те последуют. На самом-то деле, они были личной охраной Ельцина.

Ночью, когда Москва затихала, его, как личного охранника главы революционного переворота, приглашали к столу. Водки и закуски на столе стояло много, причем самой разнообразной. Они пили, ели и разговаривали о том, какая светлая жизнь скоро наступит. Рядом сидели Ельцин, Ростропович, прилетевший тогда специально в Россию, Шеварнадзе и еще кое-кто. Сколько прекрасных идей было высказано об уничтожении привилегий чиновникам, отмене цензуры, полной свободе слова и раскрепощении человека. Он жадно ловил каждое произнесенное за столом слово. «Все будут равны! — вещал вслед за Ельциным тот же Шеварнадзе. — Партноменклатуру долой! Все принадлежит народу, который будет сам управлять государством!»

Вот была эйфория! Он, простой офицер-пограничник, внимал говорящим, как оракулам. Был согласен с каждой фразой этих высокопоставленных людей, верил им больше, чем себе. А Шеварнадзе он давно симпатизировал, потому что много лет служил на границе в Грузии, откуда Эдуард Амвросиевич был родом…

Увлеченные разговором, выстрелов они сначала не услышали. Но фонтанчики пыли, взбитые пулями впереди на дороге, нельзя было не увидеть. И все в машине сразу поняли: огонь ведется по ним.

— Стой! — крикнул Вощагин. — Засада!

Водитель так резко затормозил, что разведчик едва не стукнулся лицом о лобовое стекло. Новая пулеметная очередь прошила низ двигателя и колеса. Послышался свист выходящего из них воздуха. Он еще не успел затихнуть, как все сидящие в машине выскочили из нее.

У Вощагина еще мелькнула мысль: чуток бы выше пулеметчик взял, и им был бы каюк!

— Ложись! — крикнул он. — Всем влево к реке!

Хорошо, что спуск к Аргуни здесь был не обрывистым. По пологому склону они скатились почти к самой воде и залегли за камни, разбросанные на берегу. В половодье река приносит с гор огромные обкатанные валуны.

Вощагин включил рацию, висевшую у него на груди, и передал в отряд: неподалеку от Воронежского моста, прямо на дороге, они подверглись нападению боевиков.

Лежащий в двух шагах за таким же овальным валуном Даймагулов повернул голову в сторону разведчика и с кривой усмешкой сказал:

— А водитель был прав, милейший Борис Сергеевич. Охрану следовало бы все-таки взять. Она бы нам сейчас не помешала.

Это был скорее не упрек, а простая констатация факта.

Вощагину оставалось только развести руками. Задним умом мы все, мол, крепки. Даймагулов понял его, рассмеялся.

Пулеметная очередь, прошедшая над их головами, заставила всех четверых вжаться в землю.

— Метко бьют, гады! — выругался Рундуков, лежащий у самой воды. — И позицию выбрали удобную…

Место, где засел пулеметчик, было действительно отличным. Между скал в широкой расщелине густо росли кусты, за которыми и скрывались боевики. У них была возможность маневрировать — стрельба шла то с левой стороны расщелины, то с правой. К тому же дорога здесь делала плавный разворот и просматривалась на большое расстояние.

— Как только они мину или фугас на дороге не подложили? — буркнул Даймагулов. — Вот было бы весело, если б это случилось!

— Вам же не впервой, уважаемый Николай Николаевич, натыкаться на подобные препятствия, — съязвил Вощагин. — Привыкли небось.

— Спасибо. Сыт по горло одной такой «начинкой», — в тон ему отозвался Даймагулов. — Меня тогда одна чудесная женщина по кусочкам собрала.

— Жена нашего командира, что ли? — спросил Рундуков. — Да, у нее, говорят, золотые руки.

— Хирург она от бога, — подтвердил Даймагулов. — Но почему жена командира? Они же в разводе давно.

— Были, — пояснил Рундуков. — Теперь снова будут вместе. Агейченков при мне запрашивал разрешение у генерала Ермаша на несколько дней отпуска для оформления семейных отношений.

Как ни горько было Даймагулову это слышать, но он все же пересилил себя и подумал: наверное, так будет лучше всем, кесарево должно принадлежать кесарю. Его же удел отныне — одиночество. Второй такой богини ему не встретить. Да и существует ли она в мире? Ведь даже двойняшки не бывают абсолютно похожи одна на другую…

Из расщелины снова хлестнула очередь, за ней другая. Пули зацокали по камням совсем близко от пограничников. Шофер дал по расщелине длинную автоматную очередь, но его сразу же засекли и открыли по солдату ожесточенный огонь. Бил не только пулемет, а и, судя по звуку, снайперская винтовка. Из нее-то и нащупали цель: водитель охнул и схватился за плечо.

— Проклятье! — прошептал Вощагин. — Одного уже достали… Так они всех нас по очереди перестреляют.

Он вскочил и бросился к солдату. Тот лежал на боку и стонал. Сквозь пальцы, сжимавшие плечо, сочилась кровь. Вощагин, упав рядом, достал индивидуальный пакет и перевязал рану. Но и по нему начали стрелять прицельно. Это он сразу почувствовал. Схватив шоферский «калашников», Вощагин рывком сменил позицию и затаился, пристально наблюдая за расщелиной, где засели боевики. Как только там вспыхнуло несколько огоньков от выстрелов, он тщательно прицелился и дал длинную очередь. Пулемет в скалах замолчал. «Неужели попал? — обрадованно подумал разведчик. — Вот здорово было бы!» Но он ошибся. Пулеметчик лишь сменил позицию, и через несколько минут его оружие заговорило вновь.

Солнце уже стояло в зените. Тени от деревьев, росших по склонам, укоротились настолько, что стали почти карликовыми. Ветра по-прежнему, на удивление, не было. Перестрелка продолжалась уже около часу. Ранен был в ногу и Рундуков. Но он сам сделал себе перевязку и снова стал отстреливаться. В руках у него был отличный трофейный маузер с хорошим боем.

Только у Даймагулова пистолет был штатным и особого урона засевшим в скалах бандитам принести не мог. Пули-то долетали до них, но уже ослабевшие, что называется на излете. Да и запас патронов был у инженера невелик. Он сменил опустошенную обойму и стал тщательно прицеливаться, как вдруг услышал сзади шум моторов.

«Неужели наши подоспели?» — подумал обрадованно инженер, еще не веря в удачу.

Он обернулся и посмотрел на дорогу. Так и есть! Догадка его была верна. Броник с охраной и юркий уазик мчались по щебенке, оставляя после себя густой шлейф пыли.

Счастливый Даймагулов засмотрелся на так вовремя подоспевшую помощь и неосторожно высунулся из-за скалы. «Теперь боевикам будет уже не до нас!» — подумал он. И в этот момент что-то больно ужалило его в шею.

Соскакивая с бронетранспортера, вдоль дороги уже бежали солдаты, стреляя на ходу.

Задняя дверца уазика приоткрылась, и Даймагулов увидел ее, свою богиню. Через плечо у нее висела медицинская сумка. Но это было последнее, что он увидел. Все плыло перед глазами, сливаясь в какой-то радужный калейдоскоп. Тамара бежала к нему по косогору с расширенными от ужаса глазами и что-то кричала. Он не слышал. Сознание меркло. В голове билась одна-единственная мысль: как дорога и нужна ему эта женщина! Но это продолжалось лишь несколько коротких мгновений. Глаза его были широко открыты, но горы потеряли свое очертание. Небо стало ослепительно ярким, опрокинулось и погасло…