Под свист пуль [litres]

Глава 7

Кривой балкой пограничники называли узкое извилистое ущелье, словно трещина, вспоровшее горы. По нему бежал весело журчащий ручеек, впадавший в Аргун. Он был настолько узок, что его можно запросто, как говорили солдаты, переплюнуть. Летом, когда на вершинах прекращалось таяние снегов, он иногда иссякал, и в траве проглядывала лишь полоска воды, которую не всегда можно и заметить.

Пограничники знали, что по Кривой балке проходила когда-то одна из контрабандистских троп. Даймагулов даже обследовал это место на предмет постановки здесь инженерных заграждений. Но ущелье было таким узким и просматриваемым сверху, что этого решили не делать. Достаточно было поставить там пост, чтобы вести наблюдение за Кривой балкой.

Когда днем обескураженные Ерков и Метельский вернулись в отряд, тщательно обследовав с утра Кривую балку и ничего там не найдя, Агейченков хмуро сказал Даймагулову:

— Сгоняй-ка ты туда, Николай Иванович, глянь своим придирчивым инженерным оком. Не мог же нарушитель пройти незамеченным мимо выставленного поста.

— Да, по воздуху боевики пока что не летают, — согласился с ним Даймагулов.

— Вот и отправляйся на первую комендатуру сейчас же, — распорядился Агейченков.

— Есть! — козырнул Даймагулов. — Только я прежде заскочу на Воронежский мост… Посмотрю, как там идут дела.

Он-таки настоял на восстановлении этой капитальной переправы через Аргун. И работы там начались внеплановые. Для этого Даймагулов везде, где только мог, отрывал необходимые материалы, нередко даже в ущерб строительству других важнейших объектов. Агейченков, разумеется, знал об этом, но закрывал глаза, понимая, что чем раньше будет готов мост, тем больше усилится приток нужных грузов в отряд.

— Вечно ты с этим Воронежским мостом носишься, как с писаной торбой, — насупился Агейченков.

— Но там сегодня настил начинают класть, — еще раз попытался убедить командира инженер. — Боюсь, как бы без меня не напортачили.

— Выходит, своим подчиненным не доверяешь? — спросил Агейченков с кривой усмешкой.

— Ну, почему… — растерялся Даймагулов. — Они — люди знающие, но свой глаз вернее.

— Перестраховываешься, значит?

В голосе командира прозвучали язвительные нотки.

— Да как сказать…

— А вот так и скажи! Не доверяю, мол.

— Ну, зачем ты так? — с укором протянул Даймагулов.

— Хватит болтовни! — оборвал его командир. — Я, кажется, сказал, что тебе надо делать, и без промедления. Так что вперед — аллюр три креста!

Даймагулову ничего не оставалось, как сказать «слушаюсь», и сесть в свою машину.

— Давай в первую комендатуру, — отводя глаза, чтобы не встретиться с удивленным взглядом водителя, приказал он солдату, ждавшему от него совсем других слов: Даймагулов уже сказал шоферу, что они едут к Воронежскому мосту, а тот был приучен к тому, что инженер не меняет своих решений.

Даймагулов с горечью должен был констатировать, что предчувствие не обмануло его. С недавних пор он стал замечать, что отношения командира к нему стало портиться. Прежде оно было таким дружески-откровенным, — душа радовалась. И вдруг… Даймагулов заметил это не сразу. Да и началось это как-то исподволь… Однажды командир оборвал его на полуслове, и довольно резко, что прежде никогда не делал. Он подумал, что Агейченков не в духе, чем-то расстроен, и не придал этому значения. Но когда это случилось во второй раз, Даймагулов сказал Агейченкову: «Ты что, Николай Иванович, не с той ноги встал?» Тот отшутился: со всяким бывает, но взгляд у него остался отчужденным, чего Даймагулов не мог не заметить.

Дальше — больше. На одном из совещаний работников штаба Агейченков сделал Даймагулову резкое замечание за медлительность строительства казармы третьей заставы. Обычно он если и упрекал кое в чем своего зама, то делал с глазу на глаз и в более мягкой форме. Даймагулов в душе обиделся, тем более, что командир знал, почему задерживается строительство: заготовка природного камня для возведения стен казармы шла с большим трудом, приходилось почти все время применять взрывчатку.

Даймагулов терялся в догадках. Что могло случиться? Он не мог взять в толк, почему так переменился к нему командир, словно между ними пробежала черная кошка. Секрет открылся внезапно и оказался настолько банален, что Даймагулов ни за что бы не поверил, расскажи ему об этом кто-нибудь посторонний.

Дело в том, что с появлением в лагере Тамары Федоровны, его, как магнит, притягивала палатка санчасти, где обитали приехавшие врачи. Он находил десятки предлогов, чтобы побывать там и хоть одним глазком взглянуть на свою богиню. Она всегда встречала его очень доброжелательно, с удовольствием принимала цветы, которые он сам собирал для нее на стрельбище. Там их было особенно много. А когда однажды Даймагулов привез ей букет эдельвейсов, с трудом добытых им высоко в горах, она пришла в такой восторг, что поцеловала его, воскликнув: «Какая прелесть! Где вы достали такую красотищу, Николай Николаевич?» И эту сцену все медики, конечно, наблюдали, после чего по городку пошли разные слухи.

На другой день вечером к нему в блиндаж завалился Рундуков. Они были в очень хороших отношениях. Даймагулов пообещал комиссару построить такой же блиндаж, какой был у него самого: глубокий, удобный, теплый.

— Послушай, Николай Николаевич, в отряде ходят упорные слухи, что ты успешно ухаживаешь за доктором Квантарашвили, — сказал Рундуков без всяких предисловий. Он не любил обходных путей, предпочитал всегда идти прямиком.

— А разве это запрещено? — засмеялся инженер. — Тем более, что Тамара Федоровна спасла мне жизнь, и я ей по гроб обязан. А женщина она, согласись, обворожительная. К тому же свободная. Какие же здесь могут быть преграды? Я, например, тоже холостой.

— Послушай доброго совета, дружище, — с грустинкой проговорил Рундуков, — Брось ты это дело! Ну, мало ли баб на свете красивых? Не сошелся на докторше свет клином.

— Не понимаю тебя, — потряс головой Даймагулов. — Кого это беспокоит? Ну, влюбился один человек в другого. И что?

— Всех! — отрезал Рундуков. — Всех тревожит! Ты что, не знаешь, что ли?

— А что я должен знать, скажи, пожалуйста!

— То, что Тамара Федоровна была женой полковника Агейченкова.

У Даймагулова перехватило дыхание — не смог даже поверить сразу в то, что услышал. Он, конечно, предполагал, что у такой волшебной женщины было прошлое: она же не девочка. Но чтобы Тамара, его богиня, принадлежала когда-то Агейченкову… Так не бывает. Это какой-то нонсенс! В мире тысячи семейных пар, но чтоб хоть одна, разбившись о быт, оказалась опять вместе на таком пятачке?!

Вороша волосы, Даймагулов прошелся по блиндажу и остановился перед Рундуковым. Тот смотрел на него сочувственно: жизнь, мол, и не такие фортели выкидывает.

— Ну и что? — неожиданно вырвалось у Даймагулова. — Было и быльем поросло! Теперь Тамара Федоровна вольная женщина и вправе выбирать! Кто ей может запретить другого мужика полюбить? Верно?

— Все правильно, дорогой мой, — вздохнул Рундуков. — В принципе каждый человек волен делать все, что захочет. Но мы, пограничники, живем в таком узком, замкнутом мирке… У нас и мораль особая. Малейший нюанс играет роль, да еще какую!

— Не вижу связи! — загорячился Даймагулов.

— Да ты подумай хорошенько, Николай Николаевич. Тамара Федоровна зря что ли сюда приехала? Неужели ты настолько наивен, что полагаешь, будто она к тебе заявилась.

— Таких иллюзий у меня нет.

— И правильно. К нему… к нему, родному, ее душа устремилась, поверь мне. Весь отряд с замиранием сердца смотрит, как идет их объяснение. Неужели ты ничего не видишь? Нужно слепому совсем быть. Идет у них сближение. А тут ты, влюбленный антропос, встал на пути. Может, Николая Ивановича еще на дуэль вызовешь? По старому офицерскому обычаю.

Этот разговор расставил все на свои места, а может, еще больше запутал. Понятно Даймагулову стало только одно: причиной ухудшения их взаимоотношений с командиром были ухаживания инженера за бывшей женой Агейченкова. И если он также имел на нее виды, то неизбежно должен был ревновать к сопернику. Но что мог сделать сам Даймагулов? Уйти в сторону, предоставить Агейченкову вновь соединиться со своей женой. Но это только, если она сама того хочет. А если нет? Чужая душа — потемки, говорят в народе не зря. И что делать со своими чувствами? Ведь он же обожает свою богиню. А любовь не подвластна разуму, ей не прикажешь: умри и больше не появляйся…

Всю дорогу до первой комендатуры Даймагулов думал о том, что произошло с ним. Он был в смятении и просто не знал, как поступить, что предпринять, чтобы разрубить этот гордиев узел. А что его придется разрубать, он был уверен. Дальше так оставаться не могло. Надо было на что-то решаться. Выхода пока он не видел.

Предупрежденный по телефону о приезде инженера Гокошвили встретил Даймагулова прямо на дороге.

— Думаю вы, Николай Николаевич, сразу в Кривую балку поедете, — сказал он, козырнув. — Так я вам краткий путь показывать буду.

— Давай-ка лучше, Арсен Зурабович, сперва на задержанного глянем.

— Так его сейчас увезут в отряд. Полковник Агейченков приказал доставить в штаб. Вертолет скоро будет. Улагай звонок давал. Лично допросить намерен.

— Тем более мне на него надо посмотреть.

— Там и глядеть-то не на что, товарищ полковник. Плюгавенький такой сморчок.

— Так и не заговорил?

— Никак нет. Сколько ни пытались — молчит, словно воды в рот набрал.

— Ну, ладно, покажи мне его все-таки.

Они пошли в крайнюю палатку, где в отдельном отсеке содержался под стражей задержанный. При появлении офицеров он затравленно обернулся. Взгляд темно-маслянистых глаз обжег вошедших. Трудно было даже сказать, чего в нем больше: вражды, ненависти или презрения.

— Видите, как смотрит, волчонок? — заявил Гокошвили. — Зубами бы глотки нам перегрызать стал, если б смог.

— Хорошую школу прошел. Исламисты умеют готовить молодежь.

Вид у нарушителя был действительно неказистый. Худой, помятый, он сидел на топчане боком. И несло от него какой-то тухлятиной и почему-то бензином.

— Вы его что в бочку с горючкой окунали? — поморщился Даймагулов, не любивший резких неприятных запахов.

— Это от его куртки так воняет, Николай Николаевич, — пояснил Гокошвили. — Я еще вчера внимание обратил.

Комендант взял скатанную трубочкой куртку, лежащую на топчане, и протянул инженеру.

— Вот понюхайте.

— Избавь, пожалуйста, меня от этого сомнительного удовольствия, Арсен Зурабович, — нахмурился Даймагулов. — Я и так чую. Отправляй задержанного и поехали в Кривую балку.

Туман, клубящийся над дорогой, постепенно рассеивался. Прояснились далекие контуры гор, ярче зазеленели лесные полосы, сбегающие по склонам. И там, где еще лежала утренняя роса, они вспыхивали серебристыми бликами; словно кто-то играл по «зеленке» зеркальцем, выписывая замысловатые узоры.

До входа в Кривую балку машина домчала пограничников за несколько минут. Дальше дело, естественно, замедлилось. Пришлось топать ножками. И они даже не пошли, а поползли, как улитки. Балка подымалась вверх довольно круто и была усеяна многочисленными камнями с острыми гранями, величиной где с кулак, а где и на астраханский арбуз потянет. Оступиться или споткнуться означало не только порвать комбинезоны или даже крепкие армейские ботинки, но и крепко пораниться, что и случилось с одним из солдат — он разодрал себе руку от кисти до локтя. Гокошвили прихватил с собой из резервной заставы двух саперов с миноискателями: мало ли какая дрянь могла встретиться на пути. Оба бойца шли впереди, проверяя, нет ли «сюрпризов» на тропе. Инженер и комендант двигались следом, осматривая по пути каждую расщелину в скалах. Их было много, маленьких и побольше. Нельзя было пропустить ни одну. В одной из небольших пещер они нашли подстилку из сухой травы и пустую пачку иностранных сигарет.

— Вот тут наш подопечный отсиживался днем. — сказал Гокошвили. — Шел-то он ночью наверняка. Светлое время отсыпался.

— Это необязательно его место, — возразил Даймагулов. — Лежанка-то по ширине, видишь, рассчитана на двоих, а он был один. Да и запаха противного, что исходит от боевика, нет.

— Выветрился уже. Сутки прошли.

— Ветра тут нет. Воздух застоявшийся. Так что, вряд ли улетучился бы за это время ароматик, что от него исходит, — задумчиво покачал головой Даймагулов.

Запах почему-то не давал ему покоя. Он уже несколько раз мысленно возвращался к этому обстоятельству. Где нарушитель мог так пропитаться бензином? В горах добычи «черного золота» нет, подпольных нефтяных заводов не существует. Откуда же мог появиться специфический запах? Ответа он не находил.

Солнце уже высоко поднялось по вершинам гор. Тени от скал и деревьев укоротились и стали бледными. А пограничники все шли и шли по Кривой балке, ничего не находя.

— Вчера тоже так было, — сказал Гокошвили инженеру, когда они после полудня сделали небольшой привал, чтобы передохнуть. — Начштаба и Метельский тут все облазили, и саперы с ними тоже были.

— Но не под землей же он через границу прошел, — ворчливо заметил Даймагулов, а сам вдруг подумал: «А почему бы и нет? Вдруг существует какая-то система пещер, соединенных между собой?»

Он тут же отверг эту мысль. Перед ним была не какая-то вшивая горка, а Главный Кавказский хребет. И прорыть под ним подземный ход? Нет-нет, чушь собачья…

— Может, поверху летал? — с юморком заметил Гокошвили. — На воздушном шаре, например. Вчера полковник Ерков такую мысль высказал.

— Где ж тогда сам аппарат?

Комендант развел руками.

— Вот и я точно так же говорил. Нет, он горной тропой прошел, точно. Найти ее надо.

После обеда они все-таки отыскали лежбище своего нарушителя. В том, что оно принадлежит именно ему, сомнений не было. Во-первых, в расщелине было оборудовано только одно спальное место. И во-вторых, что самое главное, здесь стоял все тот же «аромат» тухлятины и бензина.

— Наверное, он шофером на дерьмовозе был, — буркнул насупившийся Гокошвили.

— Или на бензозаправке работал, — высказал предположение один из саперов.

Возможно, что и так, мысленно согласился Даймагулов. Иного более или менее реального объяснения сему факту не было. Вслух же он сказал:

— Гадаем на кофейной гуще. Кто еще что предложит?

А сам подумал: кто пошлет связником через границу водителя или заправщика с бензоколонки? Тем более, если это опытный кадр, которого не так-то просто подготовить. А судя по стойкости запаха, их подопечный мог быть, вероятнее всего, таким. В распоряжении командиров бандформирований было много простых боевиков, которых можно использовать, как угодно. Что-то здесь не сходилось. А вот что именно, оставалось загадкой.

Солнце уже уткнуло свой раскаленный диск в зубатые вершины гор, когда пограничники дошли до конца Кривой балки. Ничего подозрительного, что привлекло бы их внимание, они больше не обнаружили.

— Практически тот же результат, что и вчера, — огорченно констатировал Гокошвили. — Ноль без палочки.

— Ошибаешься, Арсен Зурабович, — усмехнулся Даймагулов. — Мы как-никак нашли места дневок боевиков, и одно из них, несомненно, принадлежит нашему подопечному.

— Ну и что? — уныло протянул комендант. — Это же нам ничего не дает, понимаешь.

— Как сказать, — загадочно изрек инженер, — даже самая замысловатая шарада непременно имеет разгадку. Следует только найти ее.

Гокошвили пожал плечами, сказал горячо:

— Но есть же, понимаешь, вещи неразрешимые! Как те египетские пирамиды. Каким способом их строили? Не знаем. Машин нужных не было! А руками… Даже если много-много лет — нет веры.

— Придет время, и это будет познано, дорогой Арсен Зурабович. Раскололи же теорему Ферма, а считалось, что она не имеет решения, — убеждающе сказал инженер. — Думать надо. Понял? — спросил с нажимом.

Гокошвили поглядел на него недоверчиво-вопросительно. Неужели зам командира отряда действительно так думает? Разве мало было у них на границе случаев, когда они не разгадывали уловок врага? Особенно в Чечне, где противник действует с изощренным коварством. Война может преподнести любые сюрпризы. Но наткнувшись на твердый, уверенный взгляд Даймагулова, он все же козырнул:

— Так точно, товарищ полковник! — И помолчав, с еле уловимой иронией добавил: — Как говорят мои солдаты: будем мозгами шевелить.

— Вот так-то лучше, — засмеялся Даймагулов. — «Не могу знать» только Митрофанушка твердил. Потому как лень ему было думать. Знаешь такой персонаж в русской литературе?

— Обижаете, Николай Николаевич, у нас в школе «Недоросля» проходили.

— Ну, то-то же! — хлопнул его по плечу Даймагулов. — Значит, голову в руки — и аллюр три креста, как говорит наш командир.

Дальше шли молча. Каждый думал о своем. Упоминание ими Агейченкова снова вернуло Даймагулова к тяжким мыслям об их взаимоотношениях. Сойтись лбами на узенькой дорожке с другом, шедшим рядом с тобой в огонь, готовым подставить плечо в любой критической ситуации… Казалось, эти отношения, зовущиеся боевым братством, сложились навек. Их уже не разорвать, и вот на тебе! Стала между ними женщина…

Возвращались с той же осторожностью. От проложенного маршрута не отклонялись ни на шаг. Оружие держали наготове, народ-то был обстрелянный. Люди знали, что в Чечне можно ожидать сюрприза в любую минуту.

В Кривой балке стояла звенящая тишина, не нарушаемая даже шелестом листвы на деревьях. Ветер, всегда несущийся с дикой скоростью, будто устал и взял длинную паузу. Молчание окружающих позволяло Даймагулову снова и снова возвращаться к своей горькой думе. Как разминуться на узкой тропе, когда никто не хочет уступить? А это он остро почувствовал во время одного из разговоров с командиром. Тот бросил на него откровенно-неприязненный взгляд и загадочно сказал: «Не надо лишних слов, Николай Николаевич. Мы всегда с тобой хорошо понимали друг друга. Время само рассудит нас».

Что можно было возразить на столь глубокомысленно-банальную тираду? Что я, мол, не дурак и кое-что соображаю. Ну а сам ничего с собой поделать не могу? Что тогда?

Даймагулов поморщился. Какая-то слякоть, а не здравые рассуждения. Есть же у него, наконец, твердость, воля, мужское самолюбие? Возьми себя в руки, прояви мужество, уйди с дороги ради друга. Так, кажется, поется в известной песне.

Но от этого предложения на душе становилось горько; мир тускнел буквально на глазах. Приняв такое безоговорочное решение, нужно было обречь себя на тягостное одиночество, которое и так уже обрыдло. Потому что другой такой богини ему не встретить… В этом он был твердо уверен.

Ему вдруг вспомнилось ее милое лицо с ямочками на смуглых нежных щеках, сомкнутые брови вразлет, волнистые черные волосы… Не подорвись он на радиоуправляемом фугасе, не попал бы в госпиталь и ничего бы этого не увидел. Просто не ведал бы, что живет на свете волшебная женщина. И все было б тогда в порядке, шло своим чередом. Никаких тебе переживаний и мучений — благодать!

Проклятый «сюрприз», заложенный каким-нибудь сопливым мальчишкой четырнадцати-пятнадцати лет… Даймагулов встречал таких — и немало. Попадая в плен или получив ранение, они плакали и кричали: «Мама!» И хотя их было жалко, для них уже не оставалось обратного хода. Раз ты взял в руки оружие и пошел в бой, значит, к тебе применимы все суровые законы военного времени. А сколько их погибало — молодых, ровным счетом ничего не испытавших в жизни… Но так их воспитывали. Парни ж ничему больше не обучены, только военному делу, да и то познают его больше на практике. И одно это — уже преступление перед собственным народом, ведь агрессивные бородатые дяди прекрасно сознают, что они губят цвет нации…

Пограничники вышли на дорогу, где их уже поджидали машины. Уазик Даймагулова стоял чуть сзади. Гокошвили пошел проводить его туда.

— Ну, как, Арсен Зурабович, обдумаем мои соображения? — с улыбкой спросил инженер на прощание. — Может, появились какие-нибудь конструктивные идеи?

— Нет, Николай Николаевич, ничего в голову не лезет, — признался тот обескураженно. — Непонятно, как мог этот тип границу проскочить? Там же у нас пост, понимаешь. И днем смотрят и в темное время — приборы ночного видения работают. Я беседовал с солдатами из наряда той ночи. Не заметили, говорят, ничего подозрительного, понимаешь. Значит, есть какая-то ходка скрытая. Но какая, убей бог не знаю!

В словах коменданта был какой-то резон, и Даймагулов сказал ему об этом.

— И все-таки разгадка должна быть, — заявил он. — И лежит она, поверь моему опыту, на поверхности.

Они сердечно попрощались. Комендант выделил трех солдат для сопровождения инженера и ушел к своей машине. Даймагулов постоял еще некоторое время, глядя ему вслед, и опять подумал, что есть какая-то скрытая ходка в горах, раз контрабандисты из Грузии наводняют их район. Надо искать. Все тайное становиться в конце концов явным.

Когда он опустился на свое сиденье, шофер осторожно спросил:

— Нашли что-нибудь, товарищ полковник?

Даймагулов скупо улыбнулся.

— К сожалению, дорогой, результаты нашей поездки слишком скромны, чтобы можно было ответить на твой вопрос положительно. Но кое-какие соображения появились. И это уже неплохо. А теперь жми в отряд.