Под свист пуль [litres]

Глава 16

Горе и радость нередко идут рядом и бывают очень похожи по степени воздействия на человеческие души. Только горе ранит и, как заноза, не вытащенная вовремя, сидит в тебе долго-долго непроходящей ноющей болью. Радость же возвышает тебя, делает чище, благороднее, заставляет глядеть на мир радостными глазами и чувствовать блаженство от того, что тебе достался кусочек счастья.

Но если они перемешиваются, наслаиваются друг на друга, то создают такой конгломерат противоречивых ощущений, в котором трудно порой разобраться, определить, что превалирует в сердце твоем. А почувствовать раздрай в чувствах— хуже всего.

Нечто подобное произошло и с Агейченковым. Для него подлинной трагедией оказалась гибель Даймагулова. Тот был долгие годы не только его заместителем, а и близким другом, которому доверяешь все тайные мысли свои и делишь с ним последний кусок хлеба. И неважно, что в последнее время между ними пробежала черная кошка и наступило временное охлаждение. Теперь, когда человека не стало, все это отошло на второй план, позабылось и казалось совсем несущественным. В душе осталась лишь память о верном товарище, готовом в любой момент прийти к тебе на помощь и ради дела пожертвовать, чем угодно.

Даймагулова, если так можно выразиться, хоронили трижды. Прежде всего с ним прощались в отряде. Гроб с телом покойного поставили в центре плаца: благо погода позволяла, — и весь личный состав, в том числе и представители от застав, прощаясь, прошли мимо него в скорбном молчании. Затем его под звуки торжественно-траурного салюта погрузили в вертолет и доставили в Ставрополь. Можно было бы этого, конечно, и не делать. Из части «груз-200» в цинковом гробу отправляют прямо на родину. Но Ермаш распорядился, чтобы тело погибшего выставили в конференц-зале штаба. Здесь многие работали с Даймагуловым, знали его лично и тоже хотели попрощаться. После того как в округе была отдана последняя дань уважения покойному, «цинк» с его телом погрузили в самолет и отправили в родной город на Урал, где он и был похоронен с подобающими почестями.

После этого памятного события прошло всего несколько дней. Жизнь Итум-Калинского погранотряда стала входить в привычную колею, и, хотя по оперативным данным, у нашей границы продолжали скапливаться банды боевиков, никаких провокаций пока не было, попыток прорваться на нашу сторону не предпринималось. Пограничники, однако, не ослабляли бдительности. Агейченков и другие офицеры штаба продолжали объезжать заставы, готовить людей к любым неожиданностям, которые могли последовать.

Обстановка оставалась очень напряженной. То, что делалось на сопредельной стороне — в Грузии, представлялось Агейченкову огромным нарывом на теле, росшим не по дням, а по часам, который должен был вот-вот лопнуть. Лживо-успокоительным заверениям Шеварнадзе уже никто не верил. Грузины по отношению к своим прежним друзьям вели себя подло. Они упорно отказывались от совместной с российскими пограничниками операции по уничтожению бандформирований, заявив на весь мир, что если только россияне войдут на их территорию, это будет считаться оккупацией, и немедленно будут предприняты соответствующие ответные меры.

Слушая эти пространные заявления, Агейченков возмущался до глубины души. Всем существом своим он чувствовал, что попустительство бандитам со стороны Грузии до добра не доведет. Поэтому, когда пришла радиограмма Ермаша, разрешающая ему недельный отпуск для устройства семейных дел, Николай Иванович не то, что напугался, — просто очень был взволнован. Как можно бросить отряд в такой напряженный момент? А вдруг как раз в его отсутствие произойдет нападение боевиков? Его же могут просто посчитать дезертиром.

Ерков, очевидно, понял, какие тревожные мысли обуревают командира. Это он принес ему радиограмму командующего.

— Ты не вздумай отказаться, — сказал он сердито. — Думаешь, если что, без тебя тут не справимся?

— Но что люди подумают? — насупился Агейченков. — Командир смылся в самый напряженный момент.

— Зря ты так плохо о своих подчиненных думаешь, дорогой Николай Иванович, — процедил с упреком начштаба. — Все же знают твою ситуацию. Вы с Тамарой Федоровной должны воссоединиться. И не смей отказываться от поездки. Она ждет тебя и, зная, что командующий разрешил отпуск, а ты не приехал, не поймет твоих благих намерений. Поверь мне! Женщина она гордая. Не забывай, что Тамара из княжеского рода. Прости, но инженер правильно называл ее богиней.

Напоминание о Даймагулове всколыхнуло в душе Агейченкова острую горечь. Он многое бы дал за возможность отмотать время назад и честно, по-мужски поговорить с инженером. Рассказать, как они жили с Тамарой, что у них есть сын, и любовь не угасла. Неужели тот не понял бы? Наверняка понял! Николай Николаевич был человек тонкий, душевный, сопереживающий чужим бедам и радостям.

Агейченков еще раз выругал себя в душе. Каким же он был дураком! Вместо того чтобы по-дружески объясниться, молчал, набычившись, смотрел на Даймагулова, как на вражину. Готов был пристукнуть его, в крайнем случае морду набить… Как же ему все-таки не хватало такта, понимания нюансов человеческой души.

— Так что давай, топай, аллюр три креста, как ты говоришь, — хлопнул его по плечу Ерков. — Я пока тут за всем пригляжу. А то ты, гляжу, совсем уже перебдеть стараешься. Не будь святее папы римского…

С таким добрым напутствием Агейченков и вылетел в Ставрополь.

Встреча с Тамарой была незабываемой. Оба они так соскучились друг по другу, что и минуты не могли побыть врозь. Тем более, что она тоже получила в госпитале отпуск по семейным обстоятельствам и носилась по инстанциям вместе с ним. А дел предстояла куча. И самой затруднительной было получить разрешение на брак, не выдержав положенного месячного срока после подачи заявления на регистрацию. Напрасно Николай Иванович объяснял обстановку на границе, доказывал, что никак не может ждать. Чиновники были неумолимы: закон, мол, для всех одинаков, сделай одному исключение, другие тоже потребуют. Лучше исключений не делать.

Дело дошло до городской администрации. Но и там нашлись «законники».

Агейченков не знал, что и делать. Кое-кто из знакомых посоветовал ему: да ты дай им на лапу — и дело с концом. Но он еще никому в своей жизни взяток не давал. Да и как начинать новую жизнь с такого грязного дела?

Дошло до того, что свадьба, намеченная в ресторане гостиницы «Турист», оказалась под угрозой срыва. Да и отпуск его подходил к концу. Уехать ни с чем Агейченков не мог. Они с Тамарой решили идти к самому губернатору и просить его сделать для них исключение. Но тут об их затруднениях узнал Ермаш.

— Чудак-человек! — засмеялся он, вызвав к себе командира отряда. — Что ж ты раньше мне не сказал?

Он кому-то позвонил, объяснил ситуацию. Вопрос был решен буквально в две минуты.

Регистрация брака, как и хотел Агейченков, состоялась в тот же день, что и восемнадцать лет назад. Княгиня Квантарашвили снова взяла его фамилию. Вечером состоялось свадебное торжество. Ермаш отказался быть тамадой. Как-то не совсем удобно, сказал он Агейченкову, попроси кого-нибудь другого. Эту роль, как это ни странно, взял на себя Роман Трофимович Улагай.

— Раз мне доверено, — сказал он с усмешкой, — все будет в полном ажуре. Чекистов хулят сейчас порой, но все знают: что сделано их руками, сработано на век.

И все же, во все этих приятных треволнениях Агейченков ощущал горьковатый привкус. Дорого бы он дал за то, чтобы шафером на их свадьбе был его давнишний друг Даймагулов. И пусть с болью в душу, с разочарованием, но выдержал бы он этот священный обряд и пожелал бы им с Тамарой счастья. Возможно, это помогло бы Николаю Николаевичу побороть внезапно вспыхнувшую страсть. Он был же еще так молод. Ему могла бы встреться (и встретилась бы непременно!) его настоящая богиня.

Николай Иванович ничего не спрашивал у Тамары, но чувствовал, что она тоже скорбит по погибшему. В смерти инженера даже, может быть, себя в какой-то мере упрекает… Однако его жена не обронила на сей счет ни слова. Видно, не хотела бередить свежую рану.

Зато в другом она оказалась непреклонной. После свадьбы заявила: «Я еду с тобой. И с начальником госпиталя, как он ни уговаривал меня остаться, и с кадровиками уже договорилась. Возражения не принимаются. Буду врачом в вашем отряде».

Он тоже пытался ее отговорить. Некомфортные условия, полевая обстановка, постоянная опасность и все такое прочее. На это она ему сказала: «Жена должна быть с мужем всегда, делить с ним все радости и невзгоды». А когда Агейченков вознамерился пойти к начмеду управления и воспользоваться его авторитетом, решительно заявила: «Не вздумай ни к кому ходить. Даже Ермаш мне не указ. Все равно будет по-моему!»

О, ее упрямство он знал. Не раз проверял на практике. Если Тамара что сказала, непременно сделает… Такой уж характер. И он, естественно, ни к кому не пошел и спорить по этому поводу с ней не стал. В душе он был даже горд за жену. Настоящая боевая подруга такой непреклонной и должна быть.

Небольшой сюрприз преподнес ему сын, прилетевший на свадьбу. Николай Иванович позвонил в училище и попросил дать курсанту Агейченкову несколько дней отпуска по семейным обстоятельствам. Там пошли ему навстречу. Так вот, сын неожиданно сказал ему:

— А ты знаешь, у меня затруднения.

— Какие? — удивился Агейченков, зная, что тот учится на одни пятерки.

— Самые житейские, — улыбнулся парень, и на щеках у него, как и у матери, заиграли ямочки. Он вообще очень походил на нее. — Меня и ребята об этом уже спрашивали: — Кто ты мне теперь — отец или отчим? Ведь и так, и так подходит.

— А в жилах твоих чья кровь течет? — засмеялся Агейченков. — Чужого дяди?

— Нет, твоя, — несколько растерянно ответил сын.

— Вот и делай отсюда выводы, дорогой мой наследничек. Формально я сейчас для тебя и отец, и отчим. Но, в сущности, получается по пословице: тех же щей да погуще влей. Так что, не тот повод. Скажи им, твоим друзьям, что даже в годы с нашей матерью шестилетней разлуки, ты всегда оставался для меня сыном.

В люксовом номере, где проходила их вторая брачная ночь после свадьбы, утром стояла удивительная тишина. Когда Агейченков проснулся, у него даже в ушах зазвенело. Он взглянул на свою еще спящую жену, — лицо ее было прекрасно, как и много лет назад, и подумал: «Благодать! Бывают же в жизни счастливые минуты… И какое глубокое беззвучье! А ведь совсем недалеко отсюда свистят пули, рвутся снаряды, стучат пулеметные очереди — идет война! А я блаженствую. Так бы и лежал в этом покое с любимой женщиной долго-долго…»

Но он прекрасно понимал — это не удастся. И предчувствие не обмануло его. Война вновь властно ворвалась в их жизнь.

В номер осторожно постучали. Николай Иванович интуитивно понял, что это за ним, и не ошибся. На пороге номера, когда он открыл дверь, стоял солдат-посыльный.

— Товарищ полковник, машина внизу, — кинув руку к головному убору, доложил он. — Вас ждут в штабе. Просили поторопиться.

Тамара тоже проснулась.

— В чем дело, родной? — спросила, сладко потягиваясь. — Еще вроде так рано…

— Ты спи, спи… дорогая, — ласково сказал он. — Я быстренько в штаб смотаюсь…

— Тебя вызывают? — перебила она его и быстро села в кровати. — Нет, сегодня тебя по пустякам не стали бы тревожить. Значит, случилось что-то серьезное. Я еду с тобой.

И сколько он ее ни отговаривал, Тамара настояла на своем. Она быстро натянула обмундирование, отодвинув в сторону подвенечное платье. Они вместе вышли из номера и спустились вниз. Машина с работающим двигателем стояла у порога, ждала их.

— Коротким на сей раз оказался у нас медовый месяц, — с улыбкой сказала Тамара, открывая заднюю дверцу.

Агейченков оглянулся на гостиницу. Хотелось получше запомнить это место, где он второй раз обрел свое счастье. Теперь-то он его никому ни за что не отдаст…

Оперативный дежурный, встречавший командира Итум-Калинского отряда у входа в штаб, сразу же повел его к командующему.

У Агейченкова екнуло сердце. Неужели в отряде что-нибудь случилось? А вдруг там уже идет бой? Хорош же будет выглядеть командир, оставивший своих подчиненных в решающую минуту!

Ермаш встретил его извинениями:

— Прости, что не дали тебе побыть несколько деньков с молодой женой.

— Какая же она для меня молодая? — скупо улыбнулся Агейченков. — Как-никак двенадцать лет прожили вместе.

— Так то когда было, — возразил генерал. — Быльем все могло порасти, и чувства наверняка притупились. А свежие впечатления очень важны для новобрачных. По себе сужу.

— Что случилось? — нетерпеливо спросил Агейченков. — Почему я вдруг срочно понадобился? Что-нибудь в отряде?

— На твоем участке пока тихо, — Ермаш сделал ударение на слове «пока», — а вот у соседей…

Генерал сразу посуровел, серые глаза его стали холодными, скулы заострились. Шрам от давнего ранения на левой щеке слегка побагровел. Все это были признаки, означающие, что Ермаш взволнован, и довольно сильно.

— Наверное, в районе Шароаргунского ущелья полезли? — спросил Агейченков.

— Я тоже думал, что они именно там пойдут, — заметил генерал. — Мне докладывали разведчики, что у них как раз близко оттуда мини-заводы по производству героина расположены.

— Те, что в разобранном виде были вывезены из Чечни в Грузию? И куда до сих пор ходоками с родины доставляется сырье?

— Добавь, не без нашего попустительства, — поморщился генерал. — Ведь мы так и не можем перекрыть все тайные тропы, по которым эта дурь идет.

— Их в горах сотни…

— И все равно мы должны поставить на пути проклятого зелья надежный заслон! — стукнул кулаком по столу Ермаш. — Просто обязаны! — Он сделал паузу, поудобнее устроился в кресле и продолжил: — Но сейчас бандиты выбрали другое направление и полезли не через Дагестан, а через Ингушетию. Большая группа боевиков, порядка трехсот человек, смяла первую заставу вашего соседа справа и направилась на территорию республики. Но цель их явно Чечня.

— Значит, добились-таки своего грузины! — не выдержав, в сердцах сказал Агейченков.

— Да, — подтвердил Ермаш не без злости. — Их политика «выдавливания» боевиков из Панкисского ущелья, где с ними давно уже можно было бы покончить нашими совместными усилиями, несомненно, сыграла свою роль.

— Моя задача, насколько я понял, помочь соседу, — сказал Агейченков.

— Да. И прикрыть свой правый фланг. У тебя самый мощный отряд, Николай Иванович. И техники намного больше, чем у соседей. Я дал команду Еркову перебросить на это направление артиллерию и бронетранспортеры. Ну и часть подразделений «Град» и «Ураган», конечно. Ты только посмотри, чтобы он не перестарался. Твой отряд нельзя оголять, особенно на левом фланге. Не исключено, что боевики, воспользовавшись тем, что мы основные средства бросили на ликвидацию их рейда, попытаются прорваться в другом месте, в районе, скажем, твоей первой комендатуры.

— Понял, товарищ генерал-лейтенант! — вытянулся Агейченков. — Когда прикажете вылетать?

— Немедленно. Самолет до Владикавказа для тебя уже готов.

— Разрешите выполнять?

— Действуй!

Ермаш остановил Агейченкова уже у самой двери. Тот уже за ручку взялся.

— Тут у меня недавно начмед был, — сказал генерал нехотя, — и знаешь по какому поводу?

— Догадываюсь, — усмехнулся Агейченков, сразу сообразив, о чем пойдет речь. — Мне жена уже объясняла. Я ее всячески отговаривал. Но попробуйте переспорить грузинку!

— А может, это и неплохо? — прищурился генерал. — Люблю уверенных в себе людей. А лишний врач, если заварушка начнется, вам не помешает. Верно?

— Так точно! Разрешите взять ее с собой?

— Совет да любовь! — засмеялся Ермаш. — Поспеши, Николай Иванович. А то летчики, наверное, уже заждались тебя. Я тоже после обеда там буду. До скорого…

Оставшись один, генерал подошел к окну и снова подумал о том, насколько сложна обстановка на Северном Кавказе. Здесь живут десятки самых разных народов, господствуют различные религии и их ответвления, вроде тех же ваххабитов. Сильно развита кровная месть. И пограничникам до всего есть дело. Конечно, милиция, спецназ, внутренние войска, армейцы свои задачи решают. Иногда, правда, перебарщивают в отношении условно мирного населения, но в целом справляются. Но слишком взрывной тут регион. А если учесть, что в нем еще и настоящая война идет… Надо было давно, по мнению Ермаша, объявить хотя бы в Чечне, да, пожалуй, и в Дагестане чрезвычайное положение. И никаким образом не прикрывать боевые столкновения с гибелью людей ничего не значащим термином «контртеррористическая операция».

Резкий телефонный звонок прервал глубокие раздумья Ермаша. Он снял трубку, на проводе был оперативный дежурный.

— Только что получено донесение, товарищ генерал-лейтенант, — взволнованно доложил он. — Бои идут на границе с Чечней. Бандиты рвутся в родные края.

— Понял вас, — ответил Ермаш, про себя решив, что боевиков очень нежелательно пропускать «в свои пенаты». Очутившись среди друзей и родственников, имея поддержку населения, они, получив подкрепление, таких дел натворят!

Пауза затянулась, и оперативный дежурный, не выдержав, нетерпеливо спросил:

— Какие будут указания?

Ермаш понял, что ему уже нельзя оставаться в Ставрополе. Нужно быть в самой гуще событий.

— Передайте в авиаполк, — распорядился он, — чтобы немедленно готовили мою машину к вылету. Я через тридцать — сорок минут буду.

— Разрешите узнать маршрут вашего следования? — спросил оперативный.

— Я лечу на запад. Диспетчера отследят мой маршрут. За меня здесь останется начальник штаба. Все вопросы к нему. Кстати, передайте полковнику Улагаю, что я ознакомился с его расследованием по Метельскому и согласен со сделанными выводами. Пусть передает дело в трибунал. Там решат, как быть с данным типом.

— Машина ваша уже у подъезда, товарищ генерал-лейтенант, — доложил дежурный.

— Спускаюсь. Все мои звонки переключайте на начальника штаба.

Положив трубку, Ермаш запер сейф и, нахлобучив фуражку, быстро покинул кабинет.

Агейченков тем временем уже подлетал к Владикавказу. Не успел самолет приземлиться на военном аэродроме, как к нему подбежал солдат и крикнул в открывшиеся двери:

— Скорее, товарищ полковник! Вертушка уже ждет вас под парами!

— Оперативно действуют, — улыбнулась Тамара, спускаясь по лесенке вслед за мужем.

Вертолет с раскрученными лопастями действительно ждал неподалеку. Ветер от вращающегося винта валил с ног, головные уборы пришлось держать обеими руками. Не успели они подняться в кабину, как машина тут же взмыла в воздух. Постепенно уменьшаясь, внизу побежали палатки, домики, ангары. Город быстро оставался в стороне, и вскоре они были в царстве камня. Вертушка шла по ущелью, и с боков почти вплотную подступали замшелые скалы.

Из кабины пилотов вышел штурман, подошел к Агейченкову.

— Вам велено передать, товарищ полковник, — сказал он густым басом, неестественным для такого низенького человека: авиатор был вряд ли больше полутораметрового роста. — Радировал только что начальник штаба управления. Необходимо немедленно перебросить усиленную артиллерией и бронетехникой ДШМГ к соседу на правый фланг.

— Что, плохо там у них? — спросила, не удержавшись, Тамара, сидевшая рядом. — Вам что-либо известно?

— Силенок вроде у них маловато, товарищ майор, большие силы наседают. Туда уже вылетели наши боевые вертолеты.

Штурман ушел. А Тамара, поглядев на мужа, не удержалась от комментариев:

— Раз подкрепление просят, значит, дела идут у них худо. Надо им побыстрее помочь. Мы когда будем в отряде? — спросила.

— Минут через сорок. А что?

— Ты, может, уже сейчас по рации передашь своему начальнику штаба, чтобы готовил все необходимое.

— Не беспокойся, дорогая, — улыбнулся Агейченков. — Ерков и без меня знает, что надо делать. И наверняка отдал необходимые распоряжения.

— Смотри, тебе лучше знать, — сказала она с обиженной ноткой в голосе.

Он знал, что Тамара самолюбива, и его ответ восприняла как упрек: не суйся не в свои дела. Агейченков рассмеялся и обнял ее за плечи.

— Стратег ты мой родной… Плохим бы я был командиром, если б мои подчиненные были не приучены действовать самостоятельно.

В справедливости его слов она убедилась тотчас же после посадки. Не успели они выйти из вертолета, как к Агейченкову подскочил Вощагин и, поздоровавшись, торопливо доложил:

— Десантно-штурмовая маневренная группа тридцать минут тому назад уже выступила на правый фланг. Я только вас дожидался, чтобы отправиться вдогонку.

— Чем усилена? — поинтересовался Агейченков.

— Ерков приказал взять батарею «Град», роту САУ и бронетранспортеры из спецрезерва. Полагаю, достаточно. Какие будут указания?

— Где твоя машина?

— Рядом, — Вощагин кивнул на новенький, блестевший свежей краской уаз, стоявший в нескольких шагах у них за спиной.

— Связь со штабом есть?

— Обижаете, товарищ полковник. Чтоб у разведчика да не было радиосвязи?

— Тогда я еду с тобой. Пошли, не будем терять времени.

Тамара двинулась следом за ним.

— А ты куда? — удивленно спросил Агейченков. — Тебя сейчас отведут в мою палатку.

— Разве там, где идет бой, не нужен врач? — отчеканила она.

— Там есть свои медики. А тебе с дороги нужно прежде всего привести себя в порядок.

— Медицина никогда не бывает лишней в таких случаях, — отрезала Тамара. — Тем более такой квалификации. Я еду с вами.

Вощагин вопросительно посмотрел на командира: как быть? Тот еле приметно пожал плечами. Он знал, что спорить бесполезно, кроме того, жена была права.

Они втроем сели в машину. Агейченков, правда, деликатно открыл первую дверцу и знаком пригласил Тамару сесть туда.

Но она сердито мотнула головой и полезла вслед за разведчиком на заднее сиденье. Тамара служила в войсках не первый год и законы субординации знала: командир всегда должен быть впереди. Николаю Ивановичу ничего не оставалось, как сесть рядом с водителем и скомандовать:

— Поехали!

— Аллюр три креста, — шутливо добавил Вощагин любимую командирскую присказку.

Разведчик был даже немного доволен, что эта красивая дама, всего лишь майор по званию, осадила командира. Агейченков никому не позволял этого делать. Если уж он пришел к окончательному выводу, будь добр, не перечь, безоговорочно выполняй. Не зря же он говорил: «Когда обсуждаем вопрос, спорь, отстаивай свою точку зрения, предлагай или отвергай, то, что предлагают другие. Но когда решение принято, — это приказ. Тут уж никаких разговорчиков в строю».

В район третьей комендатуры они попали лишь после обеда. Горы здесь были покруче и посуровее. До двух застав можно было добраться только на вертолете. Еще на одну продовольствие и прочее имущество подымали лишь на ишаках или в крайнем случае — на солдатских спинах.

Комендант встретил их обстоятельным докладом. Показал на карте, где у соседей идут стычки с боевиками, куда те направляют огневой удар, сколько их по предварительным данным и какие потери имеет Ингушский погранотряд.

В отличие от нервного, взвивающегося при первых неполадках Гокошвили комендант был спокоен. Рост у него был около двух метров, лицо овальное и грубоватое, если бы не щегольские усики и бородка клинышком, придававшие ему фривольный вид. Говорил, да и действовал он не спеша, обстоятельно и никогда, как говорится, не лез поперек батьки в пекло.

— На нашем участке пока все тихо, — закончил майор свое донесение.

— А где же, по-вашему, они могут на нас навалиться? — спросил Агейченков.

Комендант сделал индифферентное лицо.

— Вероятно, они не ставили такой цели. Иначе где-нибудь на тропе мы их наверняка заметили бы. Резервную заставу я развернул вот здесь, — показал он на запад. — Как раз вдоль Чечено-Ингушской административной границы. Смотрим в оба, товарищ полковник.

— Гнилое урочище у вас прикрыто? — неожиданно спросил Вощагин, присутствовавший при разговоре.

Майор снисходительно усмехнулся.

— Да кто ж туда полезет, товарищ подполковник? Гиблое место, пользующееся у чеченцев дурной славой. Они же народ суеверный. А в Гнилом урочище у них погибло немало скота, да и люди оттуда не возвращались. Там, говорят, какие-то бесы поселились.

— Но оттуда легко выйти к вашим тылам, — возразил Вощагин. — Причем незаметненько подобраться к интендантским складам. Думаете бандитов они не прельщают? Ошибаетесь. Там же продовольствие, оружие, боеприпасы.

— Склады охраняет усиленный караул, — упрямо стоял на своем комендант, — я его на рассвете проверял. Служба несется бдительно. Люди понимают всю сложность положения.

— И все же я бы именно туда выставил усиленное охранение. А в нечистую силу, способную отпугнуть «чехов», я, майор, не верю.

В этот момент к коменданту подскочил солдат и доложил, что позвонили из караулки и сказали: в их районе появились боевики.

— Что я говорил? — взволнованно воскликнул Вощагин. — Как в воду глядел.

Он повернулся к Агейченкову.

— Нам туда надо побыстрее, товарищ полковник, чует мое сердце… Разрешите двинуть основную часть моей группы в этом направлении.

— Командуйте, Борис Сергеевич! — распорядился Агейченков, давая всем понять, что предоставляет разведчику полную свободу действий.

— Вперед! — крикнул Вощагин водителю, вскакивая в уже тронувшуюся машину. — За мной! — рявкнул он еще громче в микрофон. — Никому не отставать! Спешиваться и разворачиваться только по моей команде.

Они не проехали и километра, как услышали впереди стрельбу. Там явно шел бой. Разведчик выругался.

— Вот тебе и тихо на нашем участке… — язвительно сказал он и снова приказал в микрофон: — Всем подразделениям покинуть машины и развернуться в боевой порядок. Бронетехника следует вместе с разведчиками. Вперед не высовываться!

Они с Агейченковым так же вышли из машины и увидели впереди в нескольких сотнях метров вспышки выстрелов. Николай Иванович взял микрофон и велел командиру батареи «Град» нанести удар по Гнилому урочищу.

— Чтобы подкрепление не могло подойти отсюда, — пояснил он.

— Да, если «Град» поработает, то от всего живого, кто попадет под его удар, рожки да ножки останутся, — засмеялся Вощагин.

Десантно-штурмовая группа вместе с «брониками», развернувшись, приблизилась к месту боя. Боевики тотчас открыли по ней огонь. Она ответила шквальными залпами. Сражение шло в узком пространстве между горами и траншеей, где засел караул, охраняющий интендантские склады. Траншеи, правда, кое-где были уже прорваны, и, если бы не подошло подкрепление, склады боевики могли захватить в ближайшее время.

— Вот же шляпа! — снова выругался разведчик, оценив обстановку.

— Кто, комендант? — спросил Агейченков, лежавший рядом с Вощагиным в небольшом углублении.

— Конечно, он, — убежденно ответил разведчик. — Сюда, к складам, надо было выставить резервную заставу, а не прикрывать ею свою задницу… виноват, товарищ полковник, свой штаб.

В воздухе послышался густой свист, и Агейченков понял, что это заработал «Град». Скоро из Гнилого урочища донеслись густые раскаты и повалил дым. Горел, очевидно, бурелом, обильно застилающий здешние склоны гор.

Боевики заметили подошедшее подкрепление и заметались. Теперь им было не до складов — унести бы ноги. Отстреливаясь, они стали отходить в глубь долины, вдоль которой и была вытянута комендатура. Бандиты оказались фактически между двух огней и могли спастись только в глубине ущелья, воспользовавшись тайными тропами, которые им были, конечно, известны.

— Передай-ка командиру батареи «Гвоздик», чтобы открыли заградительный огонь на пути отхода бандитов, — приказал Агейченков Вощагину.

Тот быстро связался с артиллеристами и дал команду на открытие огня. Пушкари отреагировали четко. Через каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут «Гвоздики» «заговорили» во весь голос.

— Ну, теперь нашим «гостям» и вовсе жарко будет, — засмеялся разведчик. — Когда они поймут, что путь назад им отрезан, как миленькие поднимут лапы.

Так оно и случилось. Едва стодвадцатидвухмиллиметрового калибра снаряды стали рваться за спинами отступающих боевиков, они поняли, что это конец. Сразу появились пленные. Бросив оружие, они бежали с криками «Не стреляй! Моя сдается!» и пугливо оглядываясь назад. Пулю в спину эти «храбрецы» могли получить от своих запросто.

— Вот и все… — устало сказал Агейченков, опускаясь на камень у дороги.

Только сейчас он почувствовал, как гудят ноги, ломит спину, а веки отяжелели так, что хоть спички под них подставляй. Спал-то Николай Иванович сегодня если часа два-три, то это хорошо.

Да, а где жена? Он вдруг испугался. Не случилось ли чего с его повелительницей? В минуту боя, испытывая величайшее напряжение, он забывал обо всем. Но сейчас невольно корил себя. Как он мог не позаботиться, не узнать о самом дорогом для себя человеке? Хорош муж! Бросил боевую подругу невесть где…

— Она давно уже в караульном помещении медчасть развернула, — успокоил его Вощагин. — Туда раненые поступают.

— И много их?

— Хватает, — вздохнул разведчик. — У меня два офицера выбыли из строя.

— А убыль есть?

— Не обошлось и без того. Четверых сразу намертво. А еще двое, хоть и дышат, но уже не жильцы. До отряда мы их вряд ли довезем…

Острая жалость охватила Агейченкова. Опять есть людские потери! Они же невосполнимы! Этого он, как ни старался, простить себе не мог…

Николай Иванович не находил себе места. Душа болела. Не уберег, не так где-то скомандовал, думал он. Командир за все в ответе!

Выстрелы наконец смолкли. Они с Вощагиным обошли дымившиеся еще от подпаленной выстрелами сухой травы поле боя. Повсюду было разбросано оружие — целое и покореженное, остатки снаряжения, патроны и пакеты. Лежало несколько скрючившихся трупов, одетых в иностранный камуфляж. Агейченков насчитал их семь штук и подумал: по-человечески, конечно, жаль их: молодые, здоровые мужики, могли бы жить и жить еще. Сеять хлеб, строить дома, растить детей. Никто за них этого не сделает. Но они сами выбрали себе судьбу. И хорошо еще, если во имя Аллаха, — те хоть считают, что в рай попадут. Но таких, Агейченков был уверен, были единицы. Остальные шли на разбой за деньги или чтобы подымать адреналин в крови — таких тоже насчитывалось немало. В одном был убежден Николай Иванович: никто не хотел умирать.

Когда же кончится наконец эта проклятая война?!

Подойдя к караулке, он услышал стоны раненых. После перевязки их переносили из тесного помещения и укладывали тут же рядком на подстилке.

Из караулки вышла Тамара. Лицо ее было печальным и тем не менее прекрасным. Губы поджаты, брови сведены над переносицей, образовав посредине так называемые складки горцев. В темно-дымчатых глазах-озерах застыла скорбь. Она всегда появлялась у нее после тяжелых операций с летальным исходом. Тамара, видно, тоже очень устала.

— Ты свободна, родная? — тихо спросил Агейченков.

Она вздрогнула от неожиданности. Только теперь увидела его.

— Ах, это ты, — сказала обрадованно.

— Еще занята?

— Нет, осталось всего двое легкораненых. Их перевяжет местный фельдшер.

— Пройдемся немного. Подышим свежим воздухом, — предложил он. — Пока собираются подразделения и приводится в порядок техника, у нас есть время.

И они, обнявшись, пошли, как говорится, куда глаза глядят. Не выбирая ни направления, ни дорог. Чувствовали лишь тепло друг друга. Больше никаких ощущений не было…

Вечер опускался на горы. Темным покрывалом ложился он на землю, одевая в черные саваны тела погибших и скрывая следы крови и грязи отгремевшего боя: развороченную от снарядов землю, разбитое оружие, брошенные медикаменты, рассыпанное продовольствие. Теперь это уже никому не было нужно.

А небо над вершинами Кавказа теряло свою нежную синеву, погружаясь в глубокий фиолетовый мрак. Ярко загорались большие звезды. Как и вчера, как и сотни лет назад, они мерцали в недоступной вышине, такие же красивые, неповторимые и манящие…

Усть-Калинский погранотряд —

Чечня — Москва