Под свист пуль [litres]

Глава 9

Кабинет Ермаша был довольно скромным: ни огромными размерами, ни шикарной обстановкой не отличался. Здесь не лежали на полу пушистые ковры с затейливой расцветкой, не стояли плюшевые кресла вдоль стен, не висели бархатные портьеры на окнах. Сергей Яковлевич не любил апартаментов, как бы подчеркивающих значимость начальника, их занимающего. Нет, это была не показная скромность, как считали некоторые. Ермаш, конечно, гордился и своей нужной всегда стране профессией, и достигнутым положением. Как-никак он перещеголял и отца, и деда. И надеялся, что нынешняя его должность — не последняя на ступеньках служебной лестницы. Но зачем это выпячивать? Все и так знают, кто он и какими полномочиями обладает. И показывать свое превосходство над подчиненными — последнее дело. Так же, как и перед гражданскими лицами, с которыми нужно быть особенно осторожным. Тут получается как раз наоборот: чем больше такта и выдержки ты проявляешь, тем выше будет твой авторитет, весомее слово, — проверено на практике.

Ермаш не часто бывал в своем кабинете. Разве только, когда приезжало начальство из Москвы. Обычно он находился здесь утром по понедельникам и в другие дни если оставался в штабе, для того, чтобы выслушать рапорты с мест и принять рвавшихся к нему с неотложными делами руководителей отделов и служб. Затем уезжал, направлялся или в город для укрепления связи с местным населением, как сам говорил шутливо, или, что чаще, уезжал в войска, что было для него предпочтительнее. Когда приезжаешь или прилетаешь в какой-либо из отрядов, воочию видишь, как там идут дела, можешь сразу же поправить, если что-то сделано не так, поддержать полезное начинание. Словом, по выражению самого Ермаша, держать руку на пульсе жизни, которая по меткому выражению, идет у них в ритме взрыва.

Однако в это жаркое августовское утро Ермаш задержался в своем кабинете надолго. После совещания штабников к нему завалился полковник Улагай. Разговоры у них краткостью не отличались. Слишком много накапливалось нюансов, которые следовало обсудить.

Сперва речь пошла о последней поимке партии контрабандистов, вылавливающих осетров на Каспии. Улагай настаивал на том, чтобы была усилена пограничная флотилия, ужесточены меры воздействия на расхитителей уникальных богатств моря.

— Ты бы сперва подтолкнул свое начальство, — досадливо сказал Ермаш. — Пусть они как-то воздействуют на правительство. Надо создать в приморских районах как можно больше рабочих мест. Людям надо зарабатывать на хлеб насущный, чтобы кормить семьи. Вот они и идут на конфликт с законом. Это объективная реальность, Роман Трофимович.

Тут они стояли на разных позициях. Ермаш считал, что наилучший способ прекратить или хотя бы резко снизить вылов осетровых — это занять людей делом. Чтобы они и зарплату приличную получали, и ходить в море браконьерничать им было некогда. Улагай же стоял за ужесточение наказаний за хищнический вылов рыбы, за более бдительную службу пограничников, чтобы они не допускали нарушений со стороны мирного населения.

Они не раз спорили по этому поводу, но к единому мнению так и не пришли.

— Ладно, Роман Трофимович, — примирительно сказал Ермаш. — Предлагаю компромисс. Мы со своей стороны усилим контроль за браконьерами, а ты уж своих придержи. Чтобы не хватали всех подряд. А то с одной рыбкой человека задержат и мутузят по полной программе. А у него дома ребятишки голодные сидят.

Улагай нагнул свою седую, словно посеребренную голову, будто хотел боднуть собеседника. Темные глаза колюче глядели на Ермаша из-под кустистых бровей.

— А их что, по запаху можно отличить, злостный он браконьер или только для пропитания семьи на небольшое нарушение пошел?

— Конечно, в каждом конкретном случае надо разбираться.

— А где людей и время для этого взять? Хищничают не один-два — сотни.

— Все равно нельзя всех стричь под одну гребенку…

— Ну да бог с тобой… Может, в чем-то ты и прав. Наши иногда перегибают палку. Поговорю с ребятами.

— Надо для правительства докладную составить. Объяснить, что к чему. У них там дел полно. Могут и не обратить внимания на такую мелочь. А она вон каким уроном для народного хозяйства оборачивается.

— За этим дело не заржавеет. Сделаем.

— Вот видишь, Роман Трофимович, — улыбнулся скупо Ермаш, — мы и пришли с тобой к общему знаменателю.

Улагай усмехнулся.

— А когда у нас были такие уж серьезные разногласия? Разве только однажды…

Он замолчал и выразительно, с укором поглядел на генерала. Тот понял его, виновато отвел глаза. Да, в тот раз начальник контрразведки оказался прав, да еще как! Ведь это он настаивал на том, чтобы не бросать десантно-штурмовую группу его сына капитана Ермаша на Ханкалу в помощь армейским спецназовцам.

— Федералы там сами вполне справятся, — уверял Улагай. — Если поскребут по сусекам, то и дополнительные силы найдут.

Но о помощи Ермаша просил сам командующий войсками группировки «Юг», не раз выручавшей пограничников в трудную минуту. И отказывать ему не хотелось. Долг платежом красен. Потому и не послушался он Улагая. А поскольку под рукой ничего другого свободного не было, отправил к Ханкале Володькину ДШМГ. И что в результате получилось?

Как только Ермаш вспоминал о гибели сына, у него сердце кровью обливалось. Ему уже рассказали подробно, как это произошло…

Владимира разбудили порывы сильного ветра. Парусина палатки хлопала так, будто где-то неподалеку шла беспорядочная стрельба. Он еще подумал, что это чертов ветрило принесет либо грозу, либо дождь со снегом. В предгорье, где временно стояла их десантно-штурмовая группа, даже летом такое бывает. Погода очень капризна.

Владимир хотел было повернуться на другой бок и снова заснуть. До общего подъема было еще около часа. Но тут вдруг послышался шум подъезжающей машины.

«Кого это нелегкая несет в такую рань?» — подумал он. Определенно кто-то чужой. Свою технику Владимир вчера лично проверил и приказал пока не трогать с места. Никаких экстраординарных мероприятий на ближайшие дни не предвиделось.

— Где тут у вас старший? — раздался зычный голос. Вопрос, вероятно, был обращен к стоявшему под «грибком» дневальному.

Что ответил солдат, Владимир не расслышал. Но старший здесь был он, значит, его и искали. Интересно, по какой надобности? Вскочив, быстро натянул камуфляж. Не успел зашнуровать свои высоченные ботинки, как пола откинулась и в палатку просунулась широкая усатая морда.

— Ты, что ли, тут за главного? — спросил у него вошедший. На плечах у него были полковничьи погоны и общевойсковые эмблемы.

— Ну, я. А что? — поднялся навстречу визитеру Владимир и, козырнув, представился старшему по званию: — Командир десантно-штурмовой группы капитан Ермаш.

— Слышь, капитан, помощь нужна! Срочно! — взволнованно сказал полковник. — Мы на Хасавьюрт двигались и в засаду попали. Я еле вырвался за подмогой. Боевиков более ста человек. А наших и тридцати не наберется. Погибнут ребята! Выручай!

— Но я же из погранцов.

— Знаю! — досадливо воскликнул пришедший. — Но ближе вас в округе никого нет. И тут уж не до ведомственной разберихи. Все свои. Своих и надо вызволять!

Владимир уже понял, что помогать армейцем надо, раз положение такое безвыходное. С него же потом и голову снимут. Особенно, если погибнут люди. А в бою это неизбежно.

— Я-то за, товарищ полковник, — извиняющимся тоном сказал он. — Но с меня потом шкуру спустят за самоуправство.

— Понимаю, дорогой! Где у тебя связь? Давай я сам с начальством поговорю. Неужели не поймут?

— Так это со ставропольским штабом надо связываться. Дело-то серьезное.

— Не беспокойся! Все устроим. Подымай своих.

Однако быстро договориться, как он надеялся, полковнику не удалось. Владимир уже поднял свою ДШМГ по тревоге, солдатам раздали боеприпасы, машины сигналили на дорогу, а ответа из Ставрополя все не было. Полковник несколько раз наведывался к радистам, нервно запрашивал штаб, торопил с ответом. Но «добро» не давали.

«Наверное, бате докладывают», — подумал Владимир. Ему решать, никто другой не возьмет на себя такую ответственность.

Полковник выходил из себя, чертыхался — Владимир понимал его. Там, под Хасавьюртом, шел бой. И у окруженных российских солдат становилось все меньше и меньше шансов уцелеть.

Прошло, наверно, минут сорок, не меньше. Ответа из штаба не поступало. Не выдержав, полковник подошел к Ермашу и умоляюще сказал:

— Пока ваши прогукаются, боевики довершат свое черное дело. Жалко людей. Может, двинем все-таки, капитан?

Владимир ответил не сразу. Противоречивые чувства боролись в нем. Очень хотелось помочь попавшим в беду армейцам. Очень! Был даже какой-то внутренний зуд, требовавший прижать хвост распоясавшимся боевикам. Но он знал, как строг на сей счет отец. Трогать погранвойска без его благословения никто не смел.

— Ну, решайся, капитан! — чуть ли не со слезами в голосе воскликнул полковник.

И Владимир сдался. В конце концов, он русский офицер и не помочь своим просто не имеет права!

— Едем! — сказал отрывисто и скомандовал: — По машинам!

На его счастье, в этот момент из палатки высунулся кудлатый солдат в наушниках и, увидев командира, крикнул ему:

— Разрешение получено, товарищ капитан! Оперативный сказал: с богом!

— Вот видишь, а ты сомневался, капитан, — обрадованно завопил полковник. — Давай теперь быстрее!

До места боя оставалось километра полтора, когда они услышали выстрелы и разрывы гранат. По звуку можно было определить, что стреляют крупнокалиберные пулеметы.

— Останавливай колонну, капитан, — сказал полковник, сидевший в кузове головной машины. — Пора спешиваться и разворачиваться в цепь.

— Рано еще, — возразил Владимир. — Чем ближе подъедем, тем скорее войдем в соприкосновением с противником. Нужно внезапно навалиться на «чехов» сзади.

— Соображаешь, — усмехнулся полковник. — Но нас же могут засечь.

— Не думаю. У них сейчас все внимание обращено в противоположную сторону, где находятся ваши бойцы в низине, — сказал Владимир и не ошибся.

Они проехали еще почти километр, прежде чем боевики их приметили. По машинам защелкали пули. Владимир выскочил из машины и крикнул:

— Командиры взводов, спешивайте людей и разворачивайте их в цепь. Бронетранспортеры попарно пойдут на флангах.

Удар их группы с тыла, поддержанной бронетехникой, оказался для «чехов» действительно неожиданным. Пограничники на одном дыхании преодолели отделяющее от боевиков расстояние и практически в упор открыли по ним убийственный огонь. Те сразу запаниковали, заметались, стали разворачивать «станкачи». Но тут, увидев подмогу, поднялись и армейцы, воспрянувшие духом. Они усилили стрельбу и короткими перебежками рванулись вперед. Их было человек двадцать. Но все равно боевики попали между двух огней и начали поспешно разбегаться, бросая тяжелое оружие. Они устремились к видневшейся слева «зеленке», где, очевидно, надеялись укрыться.

Бой постепенно затихал. Владимир решил не преследовать «чехов» — в «зеленке» боевики имели бы определенное преимущество. Да и его группа выполнила, в сущности, свою задачу: выручила армейцев.

Он сказал об этом полковнику, не отстававшему от него ни на шаг.

— Наверное, ты прав, капитан, — ответил тот, вытирая пот со лба. — Спасибо вам огромнейшее! Если бы не вы… нашим бы конец пришел.

Они стояли на взгорке, поросшем высохшей высокой травой. От нее к «зеленке» уходило кочковатое поле, покрытое редким кустарником. Полковник закурил, протянул портсигар Владимиру: присоединяйся, мол. Тот отказался: бросил дымогарить уж полгода назад и возвращаться к этому не собирался. Ноги гудели от усталости, и он хотел было уже присесть отдохнуть. Но тут сзади послышался стон. Владимир быстро обернулся. Неподалеку в ложбинке лежал боевик с залитым кровью лицом. Все, очевидно, посчитали его убитым. А он, оказывается, был жив и очнулся. Владимира обжег ненавидящий темно-бешеный взгляд чеченца. Он не успел даже выхватить пистолета. «Чех», державший в руках автомат, вскинул его и, почти не целясь, дал длинную очередь. Острая колющая боль ударила Владимира сразу в грудь, живот и бедро. Он не сразу понял, что произошло. Только удивленно подумал: «Неужели в меня?»

Солнце стало ярким-ярким и увеличилось в размерах, словно надутый шарик. Небо тоже посветлело и неожиданно опрокинулось. Удара тела о землю Владимир уже не почувствовал. Только ложе почему-то оказалось слишком жестким. Он поежился, тяжело вздохнул. Хотел было повернуться на другой бок, но окружающее пространство неожиданно сузилось и померкло, померкло навсегда…

Генерал шумно встал, чтобы стряхнуть с себя груз трагических воспоминаний. Уж очень сильно терзали они сердце. Хотелось от них избавиться, хоть ненадолго забыть их, чтобы обрести душевное равновесие, которое так нужно ему в работе. Под началом у него десятки тысяч людей. И все они требуют заботы и внимания. А идет война, и нешуточная, и малейшая ошибка, неточность могут привести к неоправданным потерям. Поэтому допустить их нельзя. А для этого нужен светлый незамутненный ум, твердая воля и развитое чувство предвидения. И никаких отвлекающих факторов!

Но Ермаш знал, что похоронить свои тяжелые думы еще долго не удастся. Они будут непременно преследовать его, не давая спокойно спать, мешая думать о главном, что составляет смысл его жизни. Он уже раз испытал это после смерти жены. Тогда было особенно обидно. Ведь погибла она по-дурацки. Даже не в автокатастрофе с многочисленными жертвами, а в ерундовой аварии. Его водитель не справился с управлением: был гололед. И «Волгу» занесло на повороте. Она юзом выскочила на встречную полосу. А тут как раз ехал тяжеловесный КамАЗ, и увернуться от него не удалось. Он-то и врезался в заднюю правую дверцу. Машину только чуть помяло. Но жена ударилась головой о ручку переднего сиденья, проломила себе череп и через три часа скончалась на операционном столе…

Ермаш прошелся по кабинету, потирая руки. Была у него такая дурацкая привычка, когда он нервничал. И Сергей Яковлевич никак не мог от нее избавиться. Улагай следил за ним все тем же пристальным, горестно-выразительным взглядом. Он понимал, чем вызвана эта реакция. Напоминание о недавно погибшем сыне не могло не взволновать командующего.

Роман Трофимович тоже перенес в свое время глубокую душевную травму. На его глазах (а ему было всего десять лет) бандеровцы расстреляли отца, начальника районного отдела НКВД, а затем и мать, как его пособницу. Хотели и его прикончить, чтобы не оставлять расти проклятое чекистское семя. Спасло чудо. Как раз в этот момент на городок, захваченный «лесными братьями», наскочил отряд конной милиции. Бандитам стало не до расправы с каким-то мальчонкой — дай бог, унести ноги.

Давно это было. Почти полсотни лет пролетело. А все помнится, словно произошло несколько недель тому назад… Улагай тряхнул головой, отгоняя тяжкие воспоминания. И заговорил о другом, чтобы отвлечь и себя, и командующего от грустных мыслей.

— А от этого орешка мы так ничего и не добились, — сказал он неожиданно.

— Какого орешка? — недоуменно спросил Ермаш. Он не понял, что начальник контрразведки решил изменить тему их беседы. Мысли генерала были далеко.

— В Итум-Калинском отряде захватили гонца с солидной партией иностранной валюты. Много купюр оказалось фальшивыми. Уж мы и так бились, и эдак… Молчит, сволочь, точно язык проглотил.

— А ты, Роман Трофимыч, помнится, говорил, что твои ястребы умеют языки развязывать, — не без ехидства заметил Ермаш.

— И на старуху бывает проруха, — развел руками Улагай. Помолчав, все же решил отпарировать: — А приток контрабанды в Итум-Калинском районе не уменьшается, а наоборот, нарастает, дорогой генерал. А доблестные погранцы ворон ловят. Никак не могут найти дырку, где вода протекает. Ведь есть же она! Определенно есть.

— Дай срок. Найдем. — пообещал Ермаш. — Тайное всегда в конце концов становится явным. Сейчас мы на всех заставах пустим «слепые» рейды. Возможно, они кое-что и дадут.

— А что это такое? — удивился Улагай. — С чем его едят?

— Агейченкова придумка: пускать десантно-штурмовые группы в поиск только в условиях ограниченной видимости, ночью или в густой туман и по незнакомым маршрутам.

— Америку открыли, — фыркнул Улагай. — Боевики давно так делают. И это у них неплохо получается. Запросто обходят все наши посты и засады.

— Вот мы у врага и учимся. Между прочим, такая тактика уже дает ощутимые результаты.

Генерал вернулся к столу. Опустился в свое кресло. Тихо звякнул один из пяти стоящих на толе телефонов. Улагай ни за что бы не определил, какой именно, но Ермаш взял нужную трубку, и Роман Трофимович подумал: тонкий же слух у командующего. Небось еще и на каком-нибудь музыкальном инструменте играет.

Выслушав короткий рапорт, генерал положил трубку и сказал:

— Докладывают, что как раз против любимого тобой Итум-Калинского отряда скапливаются тучи.

— Небось в Панкисском ущелье? — уточнил Улагай. — Так это не новость. По нашим сведениям, банда Гелаева давно точит зубы против этого соединения. Зная даже, как оно укомплектовано артиллерией и бронетехникой. А в Грузии, конечно, все известно, и не чешутся.

— Да они вообще ведут себя отвратительно! — рассерженно подхватил Ермаш. — От совместной с нами акции против боевиков в Панкии отказались. Сами справимся, заявили, введем туда войска.

— Так оно и есть, — подтвердил Улагай. — Армейские и спецназовские части они туда направили. Это подтверждено уже и нашими людьми там, и снимками из космоса. Однако никаких боевых действий против террористов ими не ведется. Они просто выдавливают боевиков из Грузии в нашу сторону.

— Сейчас мне сообщили об этом, — кивнул на телефон Ермаш. — Против первой заставы на той стороне скапливается большая группа людей с оружием, явно бандиты. И это под боком у Грузинской погранзаставы. А там и не чешутся, делают вид, что это их не касается.

— Типичное двурушническое поведение! — сердито бросил Улагай. — Иначе не назовешь!

— Надо будет, наверно, усилить первую заставу…

— А ты не спеши. Может, это демонстрация. Рванут они в другом месте. Чтобы было неожиданно. Я проверю полученные тобой данные по своим каналам. К вечеру постараюсь связаться с тобой и доложить все, что узнаю. Договорились?

— Ну, действуй! — протянул Ермаш руку посетителю. — Кажется, мы все вопросы, что намечали, обговорили. Прощевай пока!

Улагай ушел. Ермаш задумался. Все эти три дня после посещения Итум-Калинского отряда его тревожило то, что он там узнал. Это сидело в нем, как заноза, и он никак не мог решить, что сделать для разрешения возникшего конфликта. Хотя решимости ему было не занимать, но уж больно тонким, деликатным оказалось дело.

Перед вылетом из отряда он зашел в дежурку, чтобы позвонить в Ставрополь и узнать, что новенького в регионе за время его отсутствия. Оперативный куда-то отлучился, отпросившись у заместителя командира, который лично подменил его на это время.

Связавшись со штабом и получив подробную информацию обо всем, что его интересовало, Ермаш поинтересовался у полковника Метельского, как тому служится на новом месте.

— Тяжеловато небось тут? — спросил с улыбкой.

— Привыкаем помаленьку, — неопределенно ответил тот. — А на тяготы военной службы, товарищ генерал-лейтенант, жаловаться не положено. Тем более, мы на переднем плане службу несем!

Последняя фраза прозвучала несколько напыщенно. Ермаш не стал возражать, хотя подумал: тебе, дорогой, солдатиком здесь послужить бы, узнал тогда, почем фунт окопного лиха!

Метельский, совсем еще недавно работавший у него в штабе, не вызывал у генерала симпатии. Он считал, что ежели ты надел военную форму, то будь добр держаться строго и подтянуто, хотя бы внешне. Полковник же, несмотря на новенькое и довольно щегольское обмундирование, надетое на нем, выглядел каким-то рыхлым и нескладным.

Лицо круглое, пухловатое, слово надутый шарик с двойным подбородком, животик, развернутость плеч отсутствует начисто. Человек не виноват, что таким уродился. Был бы только работник ценный. А Метельский был слабым оперативником. Как исполнитель, еще куда ни шло: пунктуален до педантизма, готов моментально выполнить любое распоряжение начальства, особенно по части сбегать куда-то, принести что-то, достать. А вот в качестве разработчика, генератора идей, то есть человека думающего, никуда не годился. Больше года работал он в штабе и за все это время от него не поступало ни одного дельного предложения, к тому же, как докладывали Ермашу, полковник был болтлив, любил наушничать и собирать сплетни, чего генерал терпеть не мог. Вот почему он и постарался от него избавиться. Тем более, что Метельский практически не был в войсках на строевой работе, ошивался больше по штабам. Ермаш называл таких типов «паркетными шаркунами».

«Вот пусть ума и выправки в войсках и набирается», — сказал он начальнику оперативного отдела, подписывая приказ о переводе полковника в Итум-Калинский отряд.

— Со здешним начальством поладили? — спросил у Метельского Ермаш, плотнее устраиваясь на стуле.

— А как же! Люди замечательные! — воскликнул офицер опять с излишним пафосом. — Командный состав тут дружный, обстановка заставляет не расслабляться, помогать друг другу.

— И никаких трений нет? — насмешливо спросил Ермаш, зная, что в таком большом коллективе неизбежны, пусть не очень значительные, конфликты.

— Если и возникают какие-то разногласия, товарищ генерал-лейтенант, мы быстро их улаживаем, находим общий язык.

— По-вашему, полковник, выходит, что в отряде тишь да благодать? — не без иронии резюмировал Ермаш.

— Ну, не всегда, — уклончиво ответил Метельский. — Есть и у нас, конечно, кое в чем нелады…

— А конкретнее?

Полковник ответил не сразу. На лице у него отразились колебания. Видно, и хотел что-то особенное сказать, и побаивался. Так генералу, по крайней мере, показалось.

— Смелее полковник! — приободрил его Ермаш. — Командующий должен знать все, любые нюансы.

— Да тут дело такое, — морщась, как от зубной боли, протянул Метельский, — сугубо личное, интимное, можно сказать…

— Тем более, не можно, а нужно.

Ермаш закинул ногу на ногу и скрестил руки на коленях. Это была его излюбленная поза, когда он кого-нибудь слушал.

— Понимаете, товарищ генерал-лейтенант… Очень неприятно об этом докладывать. Но очень уж обострились отношения между командиром и инженером.

— Разногласия у Агейченкова с Даймагуловым? — искренне удивился генерал, прекрасно знавший обоих. — Они же закадычные друзья.

— Согласен. Но сейчас, к сожалению, между ними черная кошка пробежала.

— И как же зовут ее, если не секрет?

— Для вас, конечно, нет, товарищ генерал. Это доктор Квантарашвили.

— Что за ерунда! Вы имеете в виде Тамару Федоровну?

— Вы бы видели, как Даймагулов на нее смотрит. Богиня, красавица, ничего подобного никогда не встречал…

— Кому он мог так исповедаться? Уж не вам ли, полковник.

— Нет, это я случайно краем уха слышал. Но точно вам говорю, как на духу, влюблен наш инженер в докторшу без памяти.

— Ну а Агейченков-то тут при чем? Если у инженера с этой дамой взаимные чувства, так это хорошо: совет им да любовь.

— Так-то оно так… Но беда вся в том, что командир от нее тоже глаз оторвать не может. Видно, всколыхнулось в душе старое, вспыхнуло опять.

Информация была не из приятных. Если между командиром и его замом по вооружению и технике возникла неприязнь из-за женщины, добра не жди. Вот же ситуация! — хуже не придумаешь.

— Вот что, полковник, — сказал Ермаш, — держите-ка язык за зубами.

— Но я только вам, товарищ генерал-лейтенант.

— Ладно, только больше никому. Договорились?

— Слово даю!

Однако Ермаш ему не поверил. Разболтает по секрету всему свету. Слишком худая слава идет об этом офицере. Но делать было нечего. Поэтому он еще раз строго-настрого предупредил Метельского, чтобы тот ни под каким соусом не вздумал раздувать сплетню.

Ермашу так и не удалось увидеться с Агейченковым: синоптики торопили, объявив, что погода вот-вот испортится — и надолго. Пришлось улететь. Однако в душе, как заноза, осталось тревожное чувство. Более того, беспокойство нарастало. Ермаш очень ценил и Агейченкова, проча ему большое будущее, и трудягу Даймагулова, с которым не раз побывал под пулями. Он понимал, что люди они серьезные; и ежели между ними вспыхнет ссора… Допустить этого было нельзя. Но как это сделать? Он не знал.

Думая сейчас о судьбе своих лучших офицеров, Ермаш долго не мог прийти к какому-либо решению. Одного из них надо было убирать из отряда немедленно. Но надо найти для этого такой весомый предлог, чтобы комар носа не подточил. Конечно, дело от этого пострадает. И тот, и другой нужны были сейчас именно там — в Итум-Калинском отряде. На них можно было положиться. Особенно если учесть тревожную и все более обостряющуюся обстановку на этом участке границы…

Разрешение пришло внезапно. Ермаш сорвал телефонную трубку и вызвал своего начальника штаба, недавно получившего генеральское знание. На него посылали несколько раз представление, — и как в воду бросали.

— Послушай, Иван Иванович, — сказал он торопливо. — ты давеча, вроде, говорил, что к нам пришла разнарядка из Куйбышевской академии. Или как там она теперь называется, инженерный университет, что ли?

— Да, — удивляясь волнению командующего по столь незначительному поводу, спокойно сказал начштаба. — Они просят направить к ним опытного офицера инженерной службы на должность старшего преподавателя.

Ермаш несколько мгновений помедлил. Потом быстро сказал:

— Ты вот что. Предложи-ка эту должность полковнику Даймагулову.

— Но он же руководит в Итум-Калинском отряде всеми развернувшимися там инженерными работами, — с недоумением сказал начштаба.

— Все равно предложи. Да понастойчивее. Пусть москвичом станет. А на его место мы кого-нибудь подберем. Действуй!

Нельзя сказать, что после этих слов ему стало легче. Ермаш положил трубку на рычаг и тяжело вздохнул.