Под тремя коронами

XIV

В это время разнесся слух, что таврический хан Менгли-Гирей идет на Литву. Вместе с супругом Елена писала к отцу, чтобы он, исполняя договор, защитил их. Об этом же убедительно и ласково писала Елена и к своей матери. Иоанн ответил, что договор им будет исполнен и что войско московское готово защищать Литву, если Менгли-Гирей не согласится на мир. Одновременно Иоанн предложил хану помириться с Литвой, уверяя при этом в неизменной своей дружбе. Боярин князь Звенец привез хану извинения Иоанна, что за худой зимней дорогой не уведомил его о сватовстве Александра. Московский князь убеждал хана забыть прошлое. «Не требую, — писал он, — но соглашаюсь, чтобы ты жил в мире с Литвою; а если зять мой будет опять тебе или мне врагом, то мы восстанем на него общими силами…» Хан не отвергал мира с Литвой, требуя, однако, чтобы Александр возместил понесенные им в войне убытки. При этом хан снова клялся умереть верным союзником Иоанна.

Направляя в Вильно боярина Кутузова, Иоанн велел ему:

— Ты, боярин, передай Александру мое требование, чтобы он непременно позволил супруге своей иметь домовую церковь, не принуждал ее носить польскую одежду, не давал ей слуг римского исповедания, не запрещал вывозить из Литвы в Россию серебро… Да напомни, боярин, литвину, чтобы он писал в грамотах весь титул государя московского, — наставлял Иоанн посла.

Но Александр упрямился и не хотел исполнять требований Иоанна. В угодность зятю Иоанн отозвал из Вильно московских бояр, поскольку Александр считал их опасными доносителями и ссорщиками. При Елене остался только священник Фома с двумя крестовыми дьяками и несколько поваров.

Число послов с обеих сторон, как в Вильно, так и в Москву, резко возросло. В мае в Москву прискакал посол Александра Станислав Петряшкович. Это был человек отважный, образованный, к тому же лукавый и дипломатичный. У посла был завораживающий взгляд, пышные усы, стройное гибкое тело. Отправляя его, Александр сказал:

— Ты, Станислав, должен доложить отцу все как есть о великой княгине нашей. Но не это главное. Мы надеялись, когда решили породниться с Иоанном, что он будет помогать нам против других врагов. Сейчас, как ты знаешь, воевода молдавский Стефан напал на наши владения. Иоанн состоит с ним в родстве: его младшая дочь, тоже Елена, замужем за сыном Стефана. Так что тебе нужно все сделать, чтобы через Иоанна унять воеводу…

— Я сделаю все возможное, государь…

— Помни, что это главное твое поручение, — сказал Александр, прощаясь с Петряшковичем.

Теперь литовских послов не держали долго на посольском дворе — им сразу же открывался доступ к великому князю. А Петряшковичу было оказано особое внимание. Ему давали на день по курице, по две части говядины, по две части свинины, по два калача полуденежных, а соли, заспы, сметаны, масла, меду и вина сколько понадобится. Петряшкович не бывал до этого при московском дворе и поэтому вел себя и по дороге в Кремль, и в палатах несколько фривольно, даже развязно. Все требовал скорейшей встречи с Иоанном. Дьяк, сопровождавший его, вынужден был сказать:

— Спокойнее, пан Станислав. У нас любят степенность и неторопливость. Торопиться следует медленно. Не горит же все в Великом княжестве Литовском, Русском и Жемайтском.

Иоанн приветливо поздоровался с послом и допустил его к руке. Сказал:

— Начни, пан Станислав, с новостей о моей дочери, вашей великой княгине. Поклонившись в знак согласия, посол начал с изъявления благодарности александровой за приезд Елены.

— Кроме того, — сказал посол, — мой государь Александр велел сказать следующее. Тут он достал из-за обшлага рукава бумагу и зачитал:

— Ты хотел, чтобы мы оставили несколько твоих бояр и детей боярских при твоей дочери, пока привыкнет к чужой стороне, и мы для тебя велели им остаться при ней некоторое время, но теперь пора им уж выехать от нас: ведь у нас, слава богу, слуг много, есть кому служить нашей великой княгине, кому что прикажет, они и будут по ее воле делать все, что только ни захочет…

— Просил ли еще что-нибудь передать мне мой зять?

— Да, государь. Великий литовский князь просит урезонить, унять твоего родственника молдавского воеводу Стефана. Он опять начал нападать на наши владения… И, наконец, позволь высказать жалобу на твоих послов князя Ряполовского и Михаила Русалку. Как будто не произошло никаких изменений в отношениях наших государств, они на возвратном пути из Вильно грабили мирных жителей и даже купцов, встречавшихся им на пути.

Иоанн подумал, что посол молод, но говорит умно, свободно, без раболепства и, похоже, показывает совершенное знание дела.

— К сожалению, — сказал Иоанн, — все теперь делается не так, как обещали наш брат и его Рада. Послы же наши никого не грабили: наоборот терпели лишения и недостатки в пути по Литве. Что касается Стефана Молдавского, то я постараюсь помирить с ним своего зятя.

Из Москвы в Вильно поскакал очередной посол — Михайло Погожев. Наставляя его, Иоанн сказал, что то, что написано в грамоте — для отвода глаз. Главное же, что ты должен сказать Елене — чтобы она не держала при себе людей латинской веры и не отпускала бояр московских. Князю Ромодановскому, который там старший из наших бояр, скажешь, что то, о чем они сообщают и что пишет сюда Елена знают в Литве даже ребята. Скажи князю, что непригоже это. Нам нужно знать как можно больше потайного в делах литовских… В грамоте к Елене отец писал: сказывали мне, что ты нездорова, и я послал навестить тебя Погожева. Ты бы ко мне отписала, чем неможешь и как тебя нынче бог милует.

Не забыл Иоанн сделать этому посольству и наставление, чтобы они своим поведением бесчестья не нанесли ему, великому князю.

— А как будете у короля за столом, — сказал он послу, — и после стола пришлет за вами король, чтоб вы шли вместе пить, то вы идите все, да чтоб между вами все было гладко и пили бы вы бережно, не допьяна…

Между тем, недовольство между тестем и зятем росло все более и более. Когда летом 1495 г. по Литве разнеслась весть, что крымский Менгли-Гирей выступил к границам княжества литовского, Александр теперь уже вместе с женой попросили Иоанна о помощи согласно договора. Иоанна возмутила такая просьба. В сердцах он сказал дьяку Холмскому:

— Отпиши моим родственникам: вышел ли хан из Перекопа? К каким украинам он идет? Какую помощь им оказывать, в конце концов?

Но хан, как оказалось, не двигался, и помощи подавать было не нужно.

В один из осенних дней после обеденного отдыха Александр вошел к жене в ее комнаты, обнял и без обиняков начал: твой отец не унимается… Все требует и требует… И это ему не так, и то ему не этак.

Елена прислонилась к мужу и попыталась успокоить:

— Ну, полно, с этими требованиями ты ведь согласился.

— Но они все растут и растут. Он требует, чтобы мы построили все-таки церковь греческого закона. Чтобы титул московского князя я писал в соответствии с договором. Не приставлял к тебе слуг латинской веры, не принуждал тебя носить польское платье.

И раздраженно продолжил:

— Но, согласись, ведь в этом платье ты еще более привлекательна. Эта одежда не только более красива, чем московская, но она просто более удобна. Но, ладно, одежда… Уже требует от меня не запрещать вывозить серебро из Литвы в московские владения. Требует, чтобы я отпустил жену князя Бельского. Твой отец отозвал из Вильно князя Ромодановского с товарищами, оставил тебе только священника Фому с двумя дьяками-певчими и несколько поваров.

И все более горячась, Александр сказал:

— Этак скоро Литвой из Москвы управлять будут.

В ответ Елена нежно обняла и стала целовать супруга:

— Успокойся, мой повелитель… Раздражение — плохой советник в политике… Всё образуется… И отец скоро успокоится… Не будет нас стеснять своими бесконечными просьбами.

— Но я не хочу исполнять его требования…

— Ответим отцу так…

Елена потянула за висевший возле двери золоченый шнур и через минуту вошла боярышня Бецкая. Она была секретарем Елены, так как писала грамотно, красиво и хорошим слогом. На нее с первых дней обратил внимание и Александр. Живая, легкая, общительная и остроумная, с глазами, похожими на спелые степные вишни, окропленные дождевой влагой, в глубине которых, казалось, таилась какая-то зазывная восточная нега, она могла буквально в одно мгновение очаровать любого. Александра сдерживала репутация примерного семьянина, но ему все труднее и труднее удавалось сдерживать возникавший при встрече с Бецкой любовный порыв. Он заполнял его, яростно захлестывал все его существо, и иногда великому князю не хотелось скрывать его ни от любимой Елены, ни от всего белого света…

И неизбежное случилось как-то само собой. Однажды на святочной неделе он, заснеженный и веселый, примчался из сморгонских охотничьих угодий пана Голуба к Елене, и, первой, кого встретил в ее покоях, была Бецкая. Ей показалось, что это ворвался горячий ветер из знойной пустыни… Она отступила от великого князя, от его протянутых рук… Только и сказала:

— Княгиня вместе со священником и своей крестной уехала в монастырь… Повезла милостыню…

Безудержный, бурный напор великого князя был так стремителен, что она не оказала сопротивления и позволила сорвать с себя одежды. А затем тесная комната показалась ей раем…

Этот неистовый и страстный роман Александра был последним. Не в силах ничего изменить в их отношениях, они рвались друг к другу и, понимая, что соединение двух сердец невозможно, мучились разлуками и ревностью, писали пылкие, сбивчивые письма, одно из которых в конце концов попало в руки Елены. В нем боярышня писала, что при каждой встрече возлюбленный всегда заставляет ее летать… И что она, как и всякая женщина, хочет, чтобы тот, кто приносит им такую радость, принадлежал только им…

Под благовидным предлогом Бецкую отправили домой вместе с московским посольством в Россию, но по пути, во время остановки на ночлег в небольшом, бедном православном монастыре под Череей, она смогла незаметно оказаться в келье игуменьи, броситься пред ней на колени и все рассказать… Сердце матушки защемило тоской и горем, когда она увидела впалые бледные щеки, губы, запекшиеся как в лихорадке, и глаза, сверкавшие из-под длинных темных ресниц горячечным огнем и какой-то страстной решимостью…

— Облегчи свою душу, дочь моя… У нас в монастыре секретов нет. И Бецкая, захлебываясь слезами и рыданиями, все рассказала… Выслушав, мудрая игуменья сказала скорее сама себе, чем Бецкой:

— То, что рождается между мужчиной и женщиной вообще необъяснимо… А тайну женщины, как мне кажется, не разгадать даже Богу…

И помолчав, добавила:

— Любовь, дочь моя, осуждать не следует. Любовь — не грех…

Не откладывая, ее постригли… Здесь, в монастыре, и отцветала ее красота. Только однажды ей удалось напомнить о себе великому князю. В письме она умоляла его: «О, как ты жесток! Какой позор моя любовь к тебе и как я презираю себя! И вдали от тебя я думаю только о тебе. Обещай мне, что я увижу тебя…» Боярышня тщетно взывала к прошлому: «Вспомни, что мы любили друг друга со всей силой, на какую были только способны, мы совершенно довольствовались друг другом, мы целиком жили в нашей любви». Глядя в окно, за которым шел мелкий, скучный дождь, Александр задумался: да, раньше я всегда обещал, когда об этом просили такие женщины… Но это время, к сожаленью, прошло. У секретаря, который читал ему письмо, спросил:

— И почему это, когда от тебя уходит женщина, обязательно идет дождь?

Письмо Бецкой тронуло и взволновало великого князя.

Но все это было впереди. Сейчас же она без слов склонила голову в поклоне сначала Елене, затем Александру.

— Садись, боярышня, за стол и пиши.

Александр продиктовал письмо тестю: в нем чувствовалась досада и нежелание исполнить бесконечные требования Иоанна. В который раз Александр сообщал великому князю московскому, что законы запрещают увеличивать число православных церквей в Литве. Относительно католической прислуги у Елены слова Александра прозвучали довольно-таки грубо: кого из панов, паней и других служебных людей мы заблагорассудили приставить к нашей великой княгине? Кто годится, тех и приставили, ведь в этом греческому закону ее помехи нет никакой. С такой же досадой Александр отказал Иоанну, требовавшему вернуть перешедшим на службу князьям Вяземским и Мезецким оставшееся в Смоленске их имущество.

— Напиши моему тестю, — продолжал Александр, — что князья Вяземские и Мезецкие были нашими слугами. Изменивши нам, они убежали в твою землю как лихие люди, а если бы не убежали от нас, то того бы и заслужили, чего изменники заслуживают.

— Да напиши, боярышня, — диктовал далее Александр, — что на границе усиливаются неприязненные столкновения между подданными обоих государств. И все потому, что московские люди захватывают земли у литовских, причиняют им различного рода обиды.

У Иоанна тоже не было недостатка в причинах для жалоб: Александр не пропустил турецкого посла, ехавшего в Москву через его владения: дескать по пути будет высматривать его государство. Иоанн в связи с этим писал: «Мы с тобой в любви, в мирном докончании, в крестном целовании и в свойстве, а ты ко мне послов и гостей не пропускаешь»..