Под тремя коронами

XXIX

Летом 1506 г. у сорокапятилетнего Александра стали все более явно проявляться признаки тяжелой предсмертной болезни. Она обострилась, как это часто бывает, неожиданно. На сейме в Радоме, собравшемся по делу Глинского, Александр почувствовал ее первый приступ, первый удар. На виду у всех депутатов обмяк, его голова упала на стол и его тело, забившись в редких конвульсиях, стало сползать с кресла на пол. В зале поднялся переполох. Наиболее знатные паны бросились к королю и, подняв его за плечи и ноги, попытались уложить на диван в соседней комнате. Но король, придя в себя, взявшись руками за голову, неуверенной, качающейся походкой покинул зал заседаний. Перед этим он всегда бодрствовал духом и телом, не чувствовал никаких признаков старости, не знал болезней, любил деятельность и движение.

Король и великий князь тяжело переживал болезнь, так как не достиг еще тех лет, когда уже удовлетворяются главные жизненные побуждения и когда чувствуется вся суетность земного бытия. Ему хотелось еще жить и жить, а не искать утешения в печальных размышлениях о тленности человека и всего сущего. И вера не стала ему опорой и утешением в его последние дни. Хотя и была искренней…

Елена считала эту болезнь результатом длительных коронационных торжеств в Кракове, что неумеренное потребление вина и все остальные соблазны, которым предавался король, расшатали его и без того слабое здоровье и ускорили такой исход. Она всячески стремилась поддержать больного. Целуя его лицо и руки, она говорила:

— Ты преодолеешь эту жестокую болезнь. Восстановишь свои силы… И впереди у тебя долголетие. Само Провидение будет с нами…

Александр с грустью в голосе говорил:

— То, чем мы злоупотребляли и грешили в молодости, дает о себе знать в старости…

— О какой старости ты говоришь? Сорок лет — это всего лишь старость юности, а дальше начинается зрелая пора…

Измученный болезнью, с которой боролся многие месяцы, исхудавший, но все еще прекрасный, Александр относился иногда к своей беде с горькой иронией: «Почему я должен уходить, если мне хочется пожить еще?» — говорил он жене. В такие минуты душевной близости, он, влюбленный в жизнь и в саму любовь, с трогательной откровенностью признавался Елене, что многие женщины дарили ему любовь, часто не получая в ответ того же. Признавался он и в том, что они бросали его гораздо чаще, чем он. И, как бы желая поддразнить жену, которая к своим тридцати годам располнела и наполнилась изящной округлостью, говорил, что если бы у них были такие, как у нее, чувственные губы, округлые бедра и тонкая талия, то он не позволял бы им это делать…

Становясь серьезным, он часто говорил жене:

— В тебе я нашел то, к чему стремился… Ты у меня наделена не только красотой, но и государственным умом… Знаю, что женитьба на тебе позволила мне избавиться от имиджа, который преследовал меня с молодых лет: будто делам государственным, политике я предпочитаю хорошеньких женщин… Но это не так. Просто люди не всегда понимают, что молодость — это славное время, это веселое время…

Оправившись от удара, Александр поспешил в Краков, чтобы продолжить начатые реформы. Но отдаться всецело заботам о внутренних проблемах государства не удавалось. Как Польша, так и Литва почти со всеми соседями были в ненадежных отношениях временного перемирия. Причем если с Москвою и после смерти Ивана III удавалось сохранять эти отношения, то с Крымом дело обстояло иначе. Подданные Менгли-Гирея, пользуясь смутами и крамолой литовских панов, безнаказанно вторглись в Литву, опустошая все мечом и огнем. Сто тысяч пленных увели с собой в степи. Магнаты и паны, собираясь на сеймики, шумели против короля и Глинского, но при первом известии о татарах постыдно убегали на север страны за Неман. Татарские орды оказались в десяти верстах от Вильно. Но повернули в сторону Слуцка и взяли город в осаду. Однако все штурмы татар были отбиты случчанами, которых возглавила Анастасия, вдова князя Симеона Слуцкого.

Александр находился в это время в Кракове. В начале 1506 г. умерла его мать, вдовствующая королева Елизавета. Король тяжело переживал эту смерть, считая не случайным, что в течение двух последних лет умерли его брат Фридрих и сестра Анна, жена щетинского князя. А теперь вот мать…

Король и великий князь литовский видел в этих смертях плохое предзнаменование для себя. В результате — уныние и апатия, жестокие припадки хандры и отчаяния. У него появлялись предчувствия скорой кончины. Елена как могла старалась поддержать в нем бодрость духа, убеждала, что болезни можно преодолевать не только лекарствами, но и собственной волей и, конечно же, молитвами.

Весной 1506 г. Александр вернулся в Литву. Разочаровавшийся в Польше, так и оставившей Елену некоронованной королевой, парализованный великий князь попал под еще большее влияние Михаила Глинского. Он продолжал благоволить братьям князя Михаила. Иван Глинский был назначен киевским воеводой, Василий — брестским старостой. Грамотой, в которой Василий Глинский был назван дворянином, не только ему, но и жене, детям, будущим потомкам на вечное и непорушное владение передавались городские места и селения с землями бортными, подлазными и сеножатями, озерами и реками, с бобровыми гонами, езами, перевесьями, болоньями, ловами и данями грошовыми и медовыми, с борами, лесами, гаями, с данями куничными и лисичными, со всеми боярами и их именьями, со слугами путными и данниками, со слободичами, с людьми бяглыми…

Но болезнь великого князя не отступала. Правая сторона тела, в том числе рука и нога отказывались подчиняться. Король с трудом передвигался по комнате. В таком тяжелом состоянии в начале мая он вернулся в Вильно. Здесь его стали усиленно лечить. Матвей Блонья, каноник гнезненский, врачевавший короля до этого, был изгнан. По совету Глинского, лечить стал Александр Балинский, слывший алхимиком и врачом. Но его старания еще больше ослабляли короля, а разрешение пить вино ускорило новый удар.

На свой страх и риск Елена Ивановна вместе с канцлером Ласким прогнали и этого доктора. Больной король даже с помощью слуг уже не мог передвигаться и все время лежал в постели.

Последние недели жизни короля и великого князя были омрачены событиями, связанными с Михаилом Глинским, которого государь искренне любил и уважал. Это доверие к русскому человеку Александра возбуждало страшную зависть у литовских магнатов. А необузданный характер Глинского только разжигал эту зависть, доводя ее до вражды. Этим обстоятельством воспользовались и польские вельможи, вошедшие в пику королю в тайные сношения с литовскими панами-католиками и подстрекавшие их к смутам. В борьбу оказались втянутыми Ян Заберезский и епископ Войтех Табор.

Князь Михаил Глинский затмевал собою других панов литовских и полностью овладел доверием Александра. Владея обширными землями и замками — почти половиной всего государства — он легко добился поддержки многочисленных приверженцев, преимущественно из русских. Такое могущество возбуждало у остальных литовских панов не только сильную зависть, но и опасение, что он овладеет Великим княжеством Литовским и перенесет его столицу в Русь. Ожесточение достигло высшей степени, когда великий князь по просьбе Глинского отдал родственнику Глинского Андрею Дродже город Лиду, отняв его у зятя Яна Заберезского Ивана Ильинича. Этот обратился с жалобой к панам литовским, епископу Виленскому Войтеху Табору, воеводе виленскому Яну Заберезскому, воеводе трокскому Станиславу Яновичу, старосте жмудскому Станиславу Глебовичу, которые, возводя Александра на престол Великого княжества, взяли с него обязательство не отнимать волости ни у кого ни в коем случае, кроме преступления, заслуживавшего лишения чести и жизни. Основываясь на этом, паны не допустили Андрея Дроджу до староства лидского и возвратили его Ильиничу. Александр сильно рассердился на панов. Глинский, разумеется, старался еще больше распалять его гнев. Любую встречу с королем он, подражая римскому сенатору Катону, начинал со слов: пока эти паны в Литве, до тех пор не будет покоя в Великом княжестве…

Король не выдержал и сказал:

— Так что делать будем, подскажи…

— Скоро состоится сейм в Бресте. Можно схватить всех и предать смерти…

Разговор короля и Глинского был с глазу на глаз. Да только и королевские стены имеют уши. О плане стало известно польскому канцлеру Ласкому. В результате паны в Брестский замок не пошли. Чувствуя свое бессилие, король отнял у главного врага Глинского Яна Заберезского Трокское воеводство, а Ильинича велел схватить и посадить в тюрьму. Всем другим панам запретил казаться себе на глаза.

Но через несколько дней более десяти польских вельмож пришли к королю. В их числе был и пан Смилга, наставник и креститель Александра, и престарелый пан Ржеуский, его преемник от купели. Просьба была краткой:

— Просим, ваша милость, простить литовских панов…

Король согласился: разве откажешь…

В таких условиях — поражений и политического разброда — в начале 1505 г. проходил сейм в Бресте. На нем воочию проявились две группировки: Яна Заберезского, принимавшего участие в заключении Мельникского договора, и Михаила Глинского с соратниками, пользовавшимися поддержкой Венгрии. Противники растущего влияния Глинского епископ Альберт Табор, Ян Заберезский, Станислав Кезгайло, Станислав Кишка и Станислав Глебович были жестоко усмирены. Табор и Заберезский были удалены из рады панов. Сторонники Михаила Глинского были вознаграждены. Николай Радзивилл получил подтверждение на все имевшиеся у него владения, его сын стал тракайским воеводой, жемайтский епископ Мартын получил поместье Сурвилишки, отнятое у брата виленского епископа Табора.

Но даже расколотая на группировки высшая знать Великого княжества нашла в себе силы противостоять аннексионистским устремлениям Польши. Тем белее, что и сам фаворит Глинский склонялся к защите литовской государственности, а не к политической карьере в Польше. Подобная позиция не только сплачивала вокруг него панов-единомышленников, но и вызывала уважение у оппонентов. Все это повлияло на ход сейма в Бресте. Главным его результатом стал отказ от унии с Польшей. Сейм не утвердил Мельникско-Петрковский договор. Репрессированных Александром литовских магнатов поддержали польские сенаторы. И уже осенью 1505 г. на гродненском сейме в раду панов были возвращены епископ Табор и Иван Заберезский. Последний вновь получил должность великого маршалка.

В один из жарких июльских дней Елена вместе с Ласким пришла к королю. Он, почувствовав их замешательство и даже встревоженность, сказал:

— Что случилось? Говорите откровенно, всю правду…

Переглянувшись с королевой, Лаский сказал:

— Ваше королевское величество, мы тоже посчитали, что ты должен знать все… До нас дошли слухи, и, похоже, они подтверждаются, что полчища сыновей Менгли-Гирея появились в княжестве. То ли уговоры Москвы, то ли нетерпение обогатиться за счет Великого княжества, а скорее и то и другое, подействовали на крымчаков. Татарские отряды под руководством сыновей хана Бетти и Бурнаша напали на Литву и начали ее страшно пустошить. Некоторые поветы татары привели в трепет. Они дошли до Слуцка и Клецка и направляют загоны все далее и далее по территории княжества, в том числе на Новогрудок и Лиду.

Александр раздраженно спросил:

— Вы проверили эти сведения? Или эта новость прямо с хвоста сороки?

Затем, помолчав, он устало сказал:

— А ведь Литва, как и Русь, еще не успели оправиться от прошлогоднего татарского разорения…

Он вспомнил, как ранней осенью 1505 г. крымские татары появились близ Слуцка и Новогрудка, тучами выпуская на города свои певучие стрелы. Бывшую столицу Великого княжества защитил энергичный наместник Альберт Гаштольд. Татары жестоко разорили окрестности, но на тот раз защитники отдельных городов оказались способны согласовать свои действия. Гетман Станислав Кишка, Юрий Немирович, слуцкий князь Симеон, объединив свои силы вместе с Гаштольдом, разбили татар и освободили угоняемых в рабство жителей княжества. От слуцкого замка татары были отбиты его гарнизоном. При этом отвагу в воинов вселяла незадолго перед этим овдовевшая слуцкая княгиня Анастасия.

Освобождаясь от полузабытья, великий князь продолжил:

— Тебя, канцлер, прошу подготовить указ короля о посполитом рушеньи… И да осуществится божье: тот, кто сеет ветер — пожнет бурю…

В тот же день указ был издан. Но крамольная шляхта и паны и в эти дни горя и бедствий для страны не двинулись с места, крича и требуя, чтобы сам король стал во главе войска. Однако, несмотря на крамолу и измены, Елена собрала вокруг себя всех преданных королю людей. Вместе с Ласким и Глинским было решено поднять на ноги больного мужа и ехать в Лиду, на сборный пункт ополчения, то есть посполитого рушенья. Это совпало и с намерением самого Александра, чувствовавшего, что дни его сочтены. И он решил созвать сейм в Лиде и передать власть Сигизмунду. Самый молодой из Ягеллонов и сам заявлял себя в роли носителя вотчинных прав на Великое княжество Литовское. Радой панов он также условно признавался преемником бездетного Александра. Еще в декабре 1505 г. молдавские послы получили охранную грамоту от имени Александра и Сигизмунда.