Под тремя коронами

V

Затем на несколько месяцев со стороны Москвы последовало гордое молчание. Тем более что в это время, в мае 1493 г., находилось в Москве посольство нового претендента на руку Елены, одного из мазовских князей, потомка королевского рода Пястов, стремившегося сохранить самостоятельность Мазовии от Польши. Князь Конрад Мазовецкий сватался по инициативе и подсказке Тевтонского ордена, который, опасаясь тесного союза Литвы с Москвою, старался расстроить мирные переговоры и сватовство Александра. В переданной Иоанну грамоте мазовецкий князь официально просил руки московской княжны. На словах посол объяснил, что Конрад обязуется записать на имя невесты ряд городов и предлагает заключить союз против детей Казимира, обещая содействие магистра ордена. Главная цель мазовецкого князя была очевидной: приобрести в лице московского государя союзника в борьбе с Ягеллонами.

Всегда осторожный и неторопливый Иоанн и здесь остался верен себе: он не дал окончательного ответа, но снарядил в Мазовию посольство. Послы обязаны были разузнать политический вес и положение князя Конрада, его отношения с польским королем и магистром ордена. И, конечно же, осмотреть владения князя.

В письме претенденту на руку дочери Иоанн интересовался, в каких отношениях находится князь с польским королем. Прямого согласия на брак он не давал, но желал узнать, что за города сулит Конрад его дочери? При этом Иоанн дал понять ему, что является государем всея Руси, выкинув из титула Конрада названия русских земель.

Но переговоры вскоре прервались. Толки об этом сватовстве также быстро замолкли. Судьба диктовала свое: быть Елене Ивановне великой княгиней литовской.

Обеспокоенные происками Тевтонского ордена и мазовецкого князя, паны-рада и Александр решили более активно противодействовать им. Несмотря на неблагоприятные условия, в июне 1493 г. в Москву было снаряжено очередное посольство хлопотать о заключении мира. Но, как ни старались литовские послы, успеха не добились: Иоанн ни на шаг не отступал от своей программы, твердо и неуклонно стоял на том, что города, отнятые у Литвы — это его отчина, что отъехавшие князья издавна служили московским государям. Попытались послы намекнуть на нежелательность изменения в титуле Иоанна, но в ответ, как и раньше, прозвучало: великий князь московский не вводит ничего нового, а действует по старине и по праву своих предков. Не отступал Иоанн и от программы укрепления международного положения своего государства. Когда в 1492 г. истек срок десятилетнего перемирия с Ливонией, он велел заложить на границе напротив Нарвы каменную крепость с высокими башнями и назвал ее по своему имени Иван-городом. Немцы тут же предложили возобновить перемирие еще на десять лет, и новый договор был заключен в 1493 г. В это же время Иоанн заключил союз и с датским королем. Согласно договору, в котором московский великий князь был назван императором всея Руси, он вместе с королем датским обязались быть заодно против Стуров, господствовавших в Швеции, как и против великого князя литовского.

Видя все это, радные паны посоветовали Александру послать в Москву больших послов, наказав им не скупиться на уступки, только бы достигнуть желанного результата — мира. Это имело решающее значение и в судьбе Елены. В январе 1494 г. воеводу трокского Петра Белого Яновича и жемайтского старосту Станислава Яновича по принятому в Москве обыкновению на границе встретил пристав, а за десять верст от Москвы с особым почетом — бояре, представители великого князя московского. Они усадили послов в царскую повозку, запряженную шестериком лошадей. Впереди повозки выступали отряды пеших воинов, конные дети боярские и дворяне. Трубачи трубили в трубы, набатчики били в литавры. Вдоль всей дороги до города шпалерами построилось войско в полном вооружении.

Уже через день послов принял в Грановитой палате Иоанн. И послы, и сопровождавшие их помощники были одеты в великолепные польские наряды.

Подходя к палате, Петр сказал Станиславу:

— Строят московиты, как видишь, много и красиво. Не жалеют денег на итальянских мастеров. Надо сказать, хорошее помещение для торжественных собраний, в том числе и для приемов посольств иноземных.

— Ну, посмотрим…

Но Петр не унимался:

— Здесь Иоанн является в величии и блеске, следуя обычаям монархов византийских. Сидя на троне венценосцев московских, подобно им изливает свои милости на вельмож и народ. Будем надеяться и на послов тоже…

Пан Станислав на эти слова только и заметил:

— Ты прав: стремятся показать московиты, что они являются наследниками всего византийского — и веры, и величия…

Оказавшись перед Иоанном, Петр Янович начал говорить по-польски. Иоанн с удивлением вскинул брови и сказал:

— Говори, Петр, по-русски… Мы ведь люди не только одной крови и одного роду-племени, но и одного языка… Говори на родном тебе языке — мы поймем…

И Янович тут же перешел на привычный ему язык:

— Государь наш хочет мира с тобой, московским государем, на тех самых условиях, на каких он был заключен между Казимиром, отцом Александровым, и твоим отцом Василием. Для укрепления вечной приязни он хочет, чтобы ты, московский великий князь, выдал за него дочь свою, дабы жить с ним в таком же союзе, в каком находился дед его Витовт с дедом твоим Василием.

Иоанн не раздумывая, как будто был готов к этому предложению, отвечал с едва прикрытым раздражением:

— Теперь заключить такой договор, как между Казимиром и Василием, уже нельзя! А уж если обращаться к старине, то нужно, чтобы все было так, как при великих князьях Симеоне и Иоанне Иоанновичах и Ольгерде.

После этого Иоанн ушел, сославшись на более неотложные дела.

При обсуждении вопроса о волостях в переговоры вступили и бояре. Князь Холмский степенно, поминутно поглаживая длинную, лоснящуюся бороду, говорил о Козельске и Вязьме, принадлежавших Москве. Послы уступили Москве Серенск, разделенный пополам между обоими государствами. Обе стороны согласились, чтобы находившиеся в Москве в плену литовские князья были отпущены с позволением служить, кому посчитают нужным.

Споры и перепалки длились долго. Но вот со скамьи у стены поднялся самый молодой из бояр, князь Челяднин. Сильным, звенящим голосом он сказал:

— Предлагаю записать в будущей договорной грамоте нашего государя Иоанна как государя всея Руси, а также по обыкновению великим князем владимирским, московским, новгородским, псковским, тверским, югорским, пермским, болгарским и иных.

На это Станислав Янович, полушепотом обменявшись мнением с Петром Яновичем, как бы нехотя произнес:

— Мы согласны…

На что боярин Ряполовский заметил:

— Вашего согласия на это, паны послы, и не требуется…

После этой грубой выходки украшенного сединами боярина Ряполовского литовские послы попросили сделать перерыв. В обычае московского двора было представление послов великой княгине. Поэтому, воспользовавшись этим, боярин Патрикеев объявил:

— Сейчас, паны послы, вы сможете встретиться с великой княгиней Софией.

Предложение оказалось неожиданным для послов, и они только и успели спросить:

— А будут ли при великой княгине дочери?

— Нет, их не будет, — кратко ответил Патрикеев.

Тем не менее послы в сопровождении главного боярина направились длинными запутанными коридорами на половину великой княгини.

По пути Петр сказал Станиславу:

— Говорят, что именно София убедила Иоанна не следовать примеру князей московских, которые всегда выходили пешими из города, кланялись ханским послам, подносили им кубки с молоком кобыльим, подстилали мех соболий под ноги чтецу ханских грамот, а сами во время чтения преклоняли колени. Великую княгиню московскую Софию оскорбляла зависимость ее мужа от степных варваров, зависимость, выражавшаяся платежом дани. Будто бы племянница византийского императора уговаривала Иоанна:

— Отец мой и я предпочли лучше отчины лишиться, чем дань давать; я отказала в руке своей богатым, сильным князьям и королям для веры, вышла за тебя, а ты теперь хочешь меня и детей моих сделать данниками; разве у тебя мало войска? Зачем слушаешься рабов своих и не хочешь стоять за честь свою и за веру святую?..

И когда десять лет назад ордынские послы, по обыкновению привезли с собою басму, а также образ или болван хана, Иоанн по совету жены разорвал басму и наступил на нее ногой, что, собственно, и означало конец татарскому игу на Руси. Татары от неожиданности даже за сабли схватились… Но поостыли: русские, в окружении которых находился их князь, тоже взялись за эфесы сабель. Более того: великий князь велел умертвить послов, кроме одного, и сказал ему: «Ступай объяви хану: что случилось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое».

Станислав в свою очередь сообщил Петру:

— Нужно иметь в виду, что, живя на иждивении папского двора, нынешняя великая княгиня московская свои скудные средства употребляла на внешнюю пышность, дабы поддержать достоинство потомков византийских царей и не ударить лицом в грязь перед итальянским обществом. Царевна питала страсть к этикету, к придворной пышной обстановке, а равно благоволение к значению, власти и силе ее предков.

София ожидала их в небольшой комнате, видимо, предназначенной для подобных встреч. Послам великая княгиня показалась величественной, привлекательной красотой южных и восточных женщин, рано склонных к полноте. У нее были черные, как вороново крыло, волосы, большие черные, полные страсти и огня, глаза, смуглый цвет лица. При ней находились две молодые боярышни, готовые исполнить любое ее поручение. Одна из них перевернула песочные часы, неумолимо отсчитывающие время.

Княгиня обошлась с послами с достоинством, но ласково, демонстрируя при этом важность и медлительность в движениях. Просила передать поклон великому князю Александру.

Уходя, послы обменялись впечатлениями:

— Наружность великой княгини действительно величественная.

— И осанка королевская…

— Она вполне приветлива, к тому же показывает умное любопытство…

Помня наказ Александра, доподлинно разузнать, чем живет народ московский, послы обратились к Патрикееву:

— Хотим, боярин, с Москвой подробнее ознакомиться, ее людей узнать, достопримечательности осмотреть…

Боярин согласился и приставил к послам дьяка Свиблу, ведавшего посольскими делами.

Назавтра послы, стараясь ходить только по мощеным улицам, обошли почти пол-Москвы. Свибла был неотступен и давал пояснения. Наконец дошли они до торга — и вовремя. Так как все торгующие, покупатели и люди праздные устремились к центру площади. Там, на возвышении стояли со связанными руками трое. Двое опустив головы, третий гордо и высоко держал ее, как бы показывая людям: смотрите, какой я сильный и дело мое правое.

— Это дело известное, — пояснил Свибла. — По указу великого князя священники Герасим Никольский и Григорий Семеновский, да дьяк Самсонка будут подвергнуты гражданской казни.

— И в чем же она у вас заключается, — спросил пан Станислав.

— Просто их выпорют здесь, на торгу, кнутами… Государь запретил употреблять против хулителей православия смертную казнь и разрешил только церковные увещевания, эпитимии. А в случаях особого упорства — телесное наказание и тюремное заключение.

— Чем же не угодили эти служители богу вашему великому князю?

— Это еретики, возводившие хулу на Христа, сына Божьего, и на Пречистую его Богоматерь. Их винят также в поругании святых икон. С тех пор как равноапостольный князь Владимир отверг иудейскую веру, предложенную хазарскими проповедниками, и Русь обновилась благодатью Крещения, она почти пятьсот лет твердо пребывала в православной вере, пока враг спасения, дьявол вселукавый не привел скверного еврея в Великий Новгород.

Сказав это, дьяк трижды перекрестился.

Петр спросил дьяка:

— Откуда же она взялась эта ересь, здесь в Москве?

— В Москву она перекинулась из Новгорода, а туда — из Киева. Глава киевских еретиков жид Сахария — умом хитрый, языком острый, приехал из Киева в Новгород. Здесь ересь нашла для себя благоприятную почву: случаи мздоимства и злоупотреблений духовенства, а также сами простые люди, оскорбленные, униженные и разоренные падением своего города, — все это оказалось, что солома для огня. Прибыл он, между прочим, вместе с вашим литовским князем Михаилом Олельковичем, — толково, со знанием дела, разъяснял дьяк. — Неизвестно зачем этот Сахария приезжал в Новгород из Литвы, торговли ради или для распространения ереси, только с помощью пятерых сообщников, также жидов, насадил-таки в Новгороде свои взгляды. Внешнее благочестие первых еретиков обратило на них внимание народа и содействовало быстрому распространению ереси. Они старались получить места священников, чтобы успешнее воздействовать на своих духовных детей. Если они видели перед собой твердого в православии, пред таким и сами являлись православными, пред тем, кто обличал ересь, они проклинали ее. Но если видели человека слабого в вере — тут они приступали к его ловле. Еретики отличались ученостью, имели книги, каких не было у православного духовенства, — продолжал свой рассказ Свибла.

— И что же это за книги?

— Это Сильвестр, творения Папы Римского, Слово Козьмы-пресвитера на ересь богомилов, послание Фотия-патриарха к болгарскому царю Борису, Пророчество, Бытия, Иисус Сирахов, Дионисий Ареопагит, Логика…

Пан Станислав подивился учености дьяка и одобрительно похлопал его по плечу.

Пока шли приготовления к казни, а палачи разминались, опробывая кнуты, Свибла продолжал:

— Слава о благочестивой жизни и мудрости новгородских еретиков и особенно Дионисия и Алексея дошла до Москвы. На них обратил внимание и великий князь, который, конечно же, не подозревая об их ущербности и вредоносности, пригласил в столицу. Один стал протопопом Успенского, другой священником Архангельского соборов. И вскоре они распространили свое учение между людьми известными и даже могущественными… Их последователями стали невестка великого князя, она же мать наследника престола Елена.

О ней по просьбе пана Станислава дьяк рассказал более подробно:

— Как известно, наш государь имел от первой жены сына, именем также Иоанн. Его также, как и отца, называли великим князем, чтобы отнять у братьев государя всякую надежду на старинное право старшинства перед племянником, позволявшее занять трон. Поэтому грамоты писались от имени двух великих князей, посольства присылались также к двоим. Но Иоанн Молодой, женатый на дочери молдавского господаря Стефана Елене, умер тридцати лет от роду, а его сын Дмитрий был объявлен наследником престола.

К ереси же, продолжал Свибла, помимо Елены присоединились симоновский архимандрит Зосима, а также известный своей грамотностью и способностями дьяк Федор Курицын. Позиции еретиков в Москве усилились, когда Зосима был избран митрополитом. В это время ересь стала поистине всеохватной: она затрагивала все стороны вероучения, завладела умами множества людей разных сословий и состояний, проникла к самым вершинам церковной и государственной власти. И первоиерарх русской церкви и великий князь были затронуты ею…

Но, поняв, что излишне разоткровенничался, дьяк замолчал, тем более в это время палачи задрали рубахи, приспустили портки еретиков, и уложили их на деревянные кобылы. Секли их одновременно. Сначала потиху, а потом палачи вошли в раж и кнуты стали резче свистеть в воздухе, а красные полосы на телах сливались в одно кровавое месиво. Попы молились и это, видимо, помогало им переносить боль, но самый молодой Самсонка при каждом ударе взвизгивал жалобным голосом, подобным свирели…

Возвращаясь на посольский двор, Станислав спросил у Свиблы:

— И как же еретики себя чувствуют в Москве сейчас?

— В Москве, она вопреки гонениям одно время даже оживилась, — продолжил Свибла. Дерзость еретиков особенно усилилась, когда миновал 1492 год, то есть когда прошел назначенный людской молвой срок конца света, а он так и не наступил. Еретики говорили православным:

— Если Христос был мессия, то почему же не является он во славе, по вашим ожиданиям?

И иноки, и миряне в домах, на дорогах, на рынках с сомнением рассуждали о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков. С ними стали дружиться, учиться от них жидовству. А от митрополита Зосимы еретики не выходили из дому, даже спали у него.

Видя, что посольский двор близко, Свибла сократил свой рассказ:

— Кончилось дело тем, что Зосима отрекся от митрополии. Торжество Елены — невестки государя и ее приверженцев также было не долгим: кого-то из ее сторонников казнили, кто-то был пострижен в монахи.

Вскоре был созван специальный собор для осуждения еретиков. Они защищали свое учение, но были обличены, и собор проклял их. Волк Курицын, Дмитрий Коноплев, Иван Максимов, архимандрит юрьевский Кассиан с братом и многие другие были сожжены. Некрасу Рукавову сперва отрезали язык, а потом сожгли. Иных разослали в заточение, других — по монастырям, третьих — в Новгород. Там их посадили на лошадей лицом к хвосту, в вывороченном платье, в берестовых остроконечных колпаках, в каких изображаются бесы, с мочальными кистями, в венцах из сена и соломы с надписью: «Се есть сатанино воинство!» В таком наряде возили их по улицам новгородским; люди плевали им в глаза и кричали: «Вот враги божии, хулители Христа!» Затем на них зажгли берестяные колпаки…

Некоторые из приговоренных к казни объявили, что раскаиваются. Но их раскаяние не было принято. Иосиф Волоцкий посчитал, что раскаяние, вызванное страхом, не есть искреннее.

Пан Станислав как бы про себя заметил:

— Не слишком ли строгое наказание для тех, кто верит по-своему?..

— У вас в Литве тоже строго подходят к наказаниям. Насколько я знаю, даже в городах с магдебургским правом применяется отсечение головы, посажение на кол, утопление, — ответил Свибла.

— Да, это так… Но против еретиков в Литве такую жестокость не применяли. Хотя и у нас, и не только в Киеве, сии отступники злословили Христа и Богоматерь, плевали на кресты, иконы называли болванами, грызли их зубами, повергали в места нечистые… Не верили ни в царство небесное, ни в воскресение мертвых и дерзостью развращали слабых христиан.

Желая переменить тему разговора, Петр спросил:

— А что происходит с кремлевскими стенами? Похоже, их ремонтируют?

Свибла разъяснил:

— Эти белые каменные стены, опоясывающие весь Кремль, были построены еще Дмитрием Донским. И от времени уже приходят в ветхость. Поэтому они сейчас заменяются новыми. С каждым годом вырастают стрельницы, башни над воротами, тайники и прочее. На ночь ворота в Кремль запираются, и по всей стене начинается перекличка стражи. При этом важнейшим русским городам воздается подобающая им честь в соответствии с заслугами каждого из них. Кто-то из часовых громко кричит: «Славен город Москва». Другой отвечает: «Славен город Киев»; третий продолжает «Славен город Владимир» — и так по кругу. Не обходят вниманием, конечно же, и Смоленск, — с вызовом завершил рассказ Свибла.

— Но послы предпочли дипломатично промолчать.

Прощаясь, Петр Янович сказал:

— У меня, пан Свибла, сложилось такое впечатление, что москвитяне толпятся с утра до обеда на площадях и рынках, глазеют, шумят, а дела не делают. А заключают день в питейных домах. Это совсем как у нас в Киеве или Полоцке, где жители по обыкновению проводят утро, часов до трех в занятиях, а потом отправляются в шинки, где остаются вплоть до самой ночи. И нередко напившись допьяна, заводят между собой драки.

— У нас, в Москве, пан Янович, в будни запрещается пить… Только иноземцы могут быть невоздержанными в употреблении хмельного. Для них специально за Москвою-рекою есть слобода, которая именуется Налейками. Там всегда наливают…

— А еще, пан Свибла, — вступил в беседу Станислав. — Мало в Москве хороших, добротных и красивых домов. Неужели богатых людей здесь нет?

— Богатые люди у нас есть. Причина же того, о чем ты говоришь, пан Станислав, в другом: в домах своих, вообще же без особых удобств, как можно видеть, люди живут у нас смотря по чину и месту, занимаемому в обществе. Малочиновному человеку нельзя построить хороший дом: оболгут пред царем, что-де взяточник, мздоимец, казнокрад. Завистники много хлопот наделают тому человеку. Пошлют на службу, которую нельзя хорошо исполнить, и непременно упекут под суд, а там — батоги и казенное взыскание, продажа движимого и недвижимого имущества с публичного торга. А ежели торговый человек или крестьянин необычно хорошо обустроился, ему податей навалят. Одним словом, не строй хором выше царских…

— Да, пан Свибла, завистники и недоброжелатели везде есть. И у нас в Литве тоже, — только и сказал Станислав.

Но Свибла, поощряемый такими знатными и внимательными слушателями, не унимался:

— В нашей жизни все завещано от отцов и дедов: когда боярин в широком охабне и высокой горлатной шапке выезжает со двора на богато убранном ногайском аргамаке, чтобы ехать в Кремль челом ударить государю, всякий встречный видит, что это действительно боярин, и, как того требует обычай, кланяется ему до земли или в землю. Если ты мещанин или ремесленник, ты не станешь ни зимой, ни летом впрягать в телегу или сани больше одной лошади. Наши люди завистливы и нетерпимы, они не выносят ничего выдающегося, незаурядного, своеобразного. Но если ты хочешь блеснуть пред людьми, доставить себе удовольствие, кольнуть их завистливые глаза своей ли персоной, одеждой ли слуги или упряжью — делай это разумно и осторожно. Все должны быть уверены, что это следствие твоего трудолюбия, добронравия и благочестия…