Поднятые до абсолюта

29–30 апреля 427 года от н. э.с

Весь следующий день Йока размышлял над словами чудотвора: старая росомаха выставит мальчишку дураком… И чем больше он думал, тем ясней представлял учителя истории приносящим извинения своему ученику. Инда Хладан прав: глупейшая ситуация! Сохранить лицо в таком положении, выглядеть независимо и невозмутимо будет очень и очень трудно. И, пожалуй, действительно придется извиняться в ответ. Глупейшая ситуация!

Воображение Йоки зацепилось за сравнение их войны с поединком. С обнаженными остриями шпаг. Он еще несколько минут тешил свое самолюбие мыслями о вызове и поединке с Важаном, но с самого начала понимал, что это детство и мальчишеская заносчивость.

А потом сел писать письмо.

Ни один урок он не готовил с таким тщанием: в письме не только не могло быть ни одной ошибки — каждое слово в нем следовало выверить с особым вниманием. Не более одного абзаца: короткая записка, которую можно передать с привратником, подъехав к воротам.

«Многоуважаемый господин Важан!»

Нет! Йока вычеркнул «многоуважаемый» и заменил его на «достопочтенный». Получилось слишком нарочито, и Йока остался доволен: пусть учитель истории гадает, смеется над ним ученик или нет.

«Мой отец потребовал от Вас публичных извинений…»

Йока почесал лоб деревянным кончиком ручки. Нет.

«Мне стало известно, что Вы собираетесь…»

Нет.

«Я бы хотел избавить Вас от неприятной обязанности извиняться передо мной в присутствии публики: это наше с Вами дело и никого, кроме нас двоих, не касается».

Ему понравилось, и он обмакнул ручку в чернила, чтобы продолжить:

«Прошу принять меня для выяснения отношений…»

И снова не так.

«Прошу у Вас аудиенции с целью выяснить наши отношения без посторонних».

Теперь надо добавить «немедленно», потому что Важан может подумать, будто Йока станет ждать его у ворот! Но это слово показалось ему слишком грубым, и он приписал:

«Мне было бы удобно сделать это прямо сейчас».

Еще несколько минут он потратил на подпись: ему не приходилось подписывать документы, но он давно придумал себе красивый росчерк (не хуже, чем у отца!) и теперь намеревался воспроизвести его в точности с задуманным.

Йока полюбовался на результат: надменно, холодно, но уважительно. Своей гербовой бумаги у него еще не было, но он воспользовался бумагой и конвертом отца — стащил в библиотеке, где отец обычно работал вечерами. Переписал записку начисто и запечатал конверт сургучом и собственной печаткой, выплавленной еще год назад из олова. Отец о существовании печатки не подозревал.

Дара нашел в справочнике адрес профессора Важана без труда — тот жил всего в двух лигах от Светлой Рощи — и пообещал Йоке вернуться из города к одиннадцати часам, чтобы отвезти его туда на авто. Глаза у Дары были хитрые и смеющиеся, словно он знал, что Йока задумал. Йока любил Дару: шофер никогда не выдавал родителям его секретов и никогда не докладывал о шалостях, о которых отцу и маме знать не следовало.

Все утро следующего дня Йока провел в гардеробе, выбирая подходящий костюм. Фрак показался ему чересчур торжественным, куртка — слишком детской. В конце концов он остановился на светло-серой тройке: не так нарочито, но очень солидно. Бежевый плащ, соответствующий погоде, дополнил представительный облик. Черные лаковые ботинки сделали его похожим на модника, и Йока надел светлые туфли, подобрал к ним перчатки и подумал о шляпе. Своей шляпы у него еще не было, и он спустился в гардероб отца.

Там-то — за примеркой шляпы — и застала его молоденькая приходящая горничная.

— Ой, не могу! — захихикала она, прикрывая рот рукой. — Ну прямо взрослый дядя!

Йока сорвал шляпу с головы, швырнул ее на полку и бегом вернулся к себе. Но не прошло и пяти минут, как в комнату к нему постучался дворецкий.

— Наш мальчик собирается совершить светский выезд? — с улыбкой спросил он, хотя Йока не хотел, чтобы тот входил.

— Мне надо нанести визит учителю, — сдержанно ответил Йока.

— Тогда рубашку надо взять на тон темнее, галстук чуть тоньше и завязать его свободней. И, конечно, никаких шляп: ты же не хочешь, чтобы над тобой смеялись? Кстати, туфли я бы взял не эти, а вот те, — дворецкий показал на чуть более темную пару.

Йока думал, что Сура захочет его одеть так, как обычно одевал на выезд в гости или в театр, но ошибся: к одиннадцати часам из зеркала смотрел не мальчик, а блестящий молодой человек, чуть небрежный и раскованный. Левая рука на косынке пряталась под полой расстегнутого плаща, придавая образу ореол романтичной грусти. Волосы, причесанные с особым тщанием, лежали так, словно их встрепал порыв ветра, и непокрытая голова выдавала человека, свободного от условностей.

А главное, Йока не только выглядел, но и чувствовал себя раскованно. Словно родился в этом костюме. И расстегнутая верхняя пуговица на рубашке особенно радовала его и добавляла ощущения непринужденности.

Сура оказался проницательным и очень неглупым человеком, а Йока-то считал его чопорным и занудным старикашкой! Ведь он не знал ни о письме, написанном накануне вечером, ни о войне между Йокой и Важаном (хотя, наверное, догадывался), но сразу понял, как ученику лучше всего появиться перед учителем вне школьных стен!

Дара просигналил снизу, и Йока, сунув конверт с сургучной печатью в карман плаща, сбежал вниз по лестнице. Но не так, как бегают мальчишки, а как спускаются блестящие молодые люди. Каблуки туфель отчетливо, но негромко стучали по ступеням, а на каменном полу крыльца клацали, словно кастаньеты.

— Хорошо выглядите, господин Йелен, — улыбнулся Дара и даже вышел из авто, чтобы открыть дверцу, хотя всегда называл его Йокой и дверей перед ним никогда не открывал.

Йока кивнул и уселся на заднее сиденье. Сура, вышедший на крыльцо, прищелкнул языком и подмигнул шоферу.

Они подъехали к воротам усадьбы Важана в полдень. Кованая ограда издали бросалась в глаза тонкими и острыми пиками решетки, что блестели на солнце холодным металлическим глянцем, словно предупреждение об опасности. Листья сирени, росшей вдоль ограды, только-только начали разворачиваться и просвечивали на солнце ядовито-яркой зеленью.

На этот раз Дара вышел из авто не улыбаясь и распахнул заднюю дверь церемонно, как положено шоферу знатного семейства. Йока снова спрятал левую руку, подвешенную на косынке, под плащ, вышел из авто и осмотрелся: и ворота, и калитка рядом с ними оказались запертыми. За сиреневыми кустами, возле центральной аллеи стоял маленький деревянный дом, в котором, видимо, жил привратник, но он не спешил выйти Йоке навстречу. Йока посмотрел под ноги: не кидать же камушки в окно, как он это делал, когда хотел выманить из дома кого-то из друзей!

— Йока, позвони в звонок, — шепнул Дара, глядя на его замешательство. — На воротах есть звонок.

Йока поднял глаза: действительно! Он раза два повернул ручку, за оградой раздался мелодичный звон и не успел смолкнуть, как дверь деревянного дома распахнулась и к воротам выбежал старый привратник, шаркая домашними туфлями.

— Сейчас-сейчас, молодой господин! — он поспешно открыл калитку. — Простите, что заставил вас ждать.

А из глубины парка неожиданно появился еще один человек, гораздо моложе привратника: быстрый, поджарый, чем-то похожий на охотничьего пса. Он был одет в брезентовую куртку и сапоги, как будто собирался в лес или только что работал в саду, но по нему сразу было заметно, что это не лучшая его одежда. Человек медленно осмотрел Йоку хитрым прищуром, взялся за решетку ворот, привалился к ней плечом и сказал:

— Звара, к нам приехал господин Йелен. Открывай ворота, нехорошо держать авто гостя на дороге.

— Я… — неожиданно смешался Йока. — Вот… Передайте это господину Важану.

Он, еще глубже пряча левую руку под плащ, подал незнакомцу письмо с просьбой его принять. Тот, не протягивая руки, глазами указал на привратника, и Йока повернулся к старику, который и взял у него бумагу.

— И не спеши, Звара, надень сапоги, — многозначительно и даже немного нагло сказал незнакомец. — Господин Важан только что встал. Пока он готовится к приему, я покажу нашему гостю парк. А ты проводи авто до гаража.

Он словно нехотя оторвался от решетки и отошел на два шага, позволяя привратнику открыть ворота. Йока почувствовал себя неловко в обществе этого странного человека: тот словно презирал Йоку, хотя и не сказал ни одного невежливого слова. И глаза его были хитрыми и цепкими.

— Проходите, господин Йелен, — сделал приглашающий жест незнакомец. — Надеюсь, прогулка по парку вам понравится. Сегодня отличная погода. И не беспокойтесь за вашего шофера, его угостят кофе у нас на кухне.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросил Йока с вызовом.

— Цапа Дымлен знает все, — усмехнулся тот, и глаза его сделались еще хитрей.

Йока шагнул за ограду через открывшиеся ворота и неуверенно оглянулся на Дару: тот кивнул ему с улыбкой и тронул авто с места.

Солнце играло с бегущей водой в ручьях, ветер водомеркой чертил на глади прудов странные прямые линии, ивы опускали тонкие ветви к самой воде, столетние липы, ясени и клены возвышались над мраморными статуями аллей.

— Эти статуи сто пятьдесят лет назад привезли из Стерции, — неторопливо вещал спутник Йоки, — каждую зиму мы убираем их в деревянные чехлы, набитые сеном, потому что им вредны наши морозы.

— Не морозы, а перепады температур, — буркнул Йока.

— Может быть. — Цапа Дымлен фривольно пощупал обнаженную грудь одной из статуй. — Южные красотки! Наш климат им не подходит. На чем я остановился? Ах да! Раньше насосы на конной тяге поднимали воду в водонапорные башни, потому что перепада высот между восточной и западной сторонами усадьбы не хватало для фонтанов. Теперь у нас стоят насосы на магнитных камнях.

Он говорил так, словно издевался над Йокой, делая вид, что этот рассказ безмерно скучен самому рассказчику. Йока сжимал губы и тоже делал вид, что скучает, хотя парк на самом деле был сказочно красив и сказочно же богат.

— Сейчас мы выйдем к самому большому фонтану, и я заранее прошу вас не пугаться.

Йока вздохнул: пугаться фонтана он не собирался, даже самого большого в Обитаемом мире.

Четыре аллеи сходились вместе, а посередине стояла статуя из темной бронзы, изображавшая зодиакального Водолея. Из его рога, направленного в небо, тонкой струйкой стекала вода — в широкий бассейн черного полированного гранита.

— Страшно? — саркастически спросил Цапа.

— Очень, — фыркнул Йока.

— Это хорошо. Было бы глупым расточительством держать его рог открытым постоянно, — кивнул Цапа и подошел к деревянной будке, пристроенной к высокому дубу. Йока остановился у края гранитного бассейна, рассматривая его блестящую поверхность, — красивая была полировка, и красивая текстура камня: мастер уловил ее закономерности и сложил в тонкий рисунок с неясными очертаниями цветов и зверей.

Столб воды с низким свистом взметнулся вверх, в грудь ударил порыв ветра, и влага мелкой взвесью окропила лицо, словно желая отрезвить. А потом с высоты трехэтажного дома вода обрушилась в бассейн — грохоча, словно водопад. Она пенилась, свивалась воронками, бурлила, выплескивалась под ноги, плясала по краям бассейна остроконечными волнами.

Йока отступил на шаг от неожиданности и на секунду замер с открытым ртом. Конечно, это был ненастоящий водопад и даже не ливень, но все равно напомнил Йоке рассказы путешественников о мощи стихий. Йока забыл о присутствии хитрого и странного Цапы, он не мог дышать: все его существо вдруг раскрылось навстречу силе, которая поднимала воду ввысь и бросала ее обратно к земле. Правая рука сама потянулась к пуговицам плаща — Йока хотел открыть грудь и принять в себя эту небывалую силу, подставить под струю лицо.

Плащ упал за спину, левая рука выскользнула из поддерживавшей ее косынки… С каждым вздохом, вместе с мельчайшими каплями воды, внутрь входило нечто, и Йока не мог подобрать слова для этого «нечто». Что-то похожее он испытывал во время грозы. Дыхание становилось глубже, а тело охватывала легкость: хотелось бежать и кричать — от радости, от восторга, от переполнявшей его энергии.

Йока не мигая смотрел на бьющую в небо воду, и так пристально, что на глазах выступили слезы. И не сдержался, запрыгнул на ограждение бассейна, чтобы подставить руку под падающую воду. В лицо и на пиджак полетели холодные брызги, но Йока не отстранился, замерев от восторга.

— В нашем мире, где нет ураганов и землетрясений, этот фонтан — настоящее чудо, не правда ли? — перекрикивая шум воды, спросил Цапа, нагнувшись к самому уху Йоки.

Йока сглотнул и не ответил. Он, собственно, пропустил эти слова мимо ушей и вспомнил о них потом, много позже.

— Пожалуй, его можно выключать, — кашлянул Цапа, но Йока услышал и замотал головой, не в силах выговорить ни слова.

— Ну-ну. — Странный Цапа нагнулся и поднял с земли упавший плащ. — Я вижу, тебе понравилось.

Вода ревела, и Йока почувствовал, что захлебывается. Он не мог дышать так глубоко, как хотел, не мог вместить в себя всей силы, которая металась в воздухе вокруг него и била по руке.

Поток иссяк так же неожиданно, как появился.

— Конечно, никакая водонапорная башня не поднимет воду так высоко и с такой силой, — как ни в чем не бывало продолжил Цапа. — Вода идет под давлением, которое нагнетается в специальном резервуаре. Один рычаг управляет этим давлением, а другой расширяет или сужает просвет раструба.

Йока тяжело дышал и не слушал своего спутника. Цапа накинул плащ на плечи Йоке, расправил косынку и сунул туда его руку.

— Я думаю, профессор Важан уже готов к вашему визиту, господин Йелен. — Цапа то ли издевался, то ли решил перейти на официальный тон, чтобы привести Йоку в себя.

— Да, — кивнул тот. Дыхание постепенно успокаивалось, но легкость не исчезала, только становилась ровней, словно обминалась, укладывалась внутри поудобней.

— Пойдемте! — решительно сказал Цапа и направился быстрыми широкими шагами в сторону особняка, скрытого за деревьями.

Йока еле-еле его догнал. Он забыл о том, что должен выглядеть блестящим юношей, а не мальчишкой.

— Погодите! Послушайте!

— Что такое? — Цапа резко остановился и развернулся к Йоке лицом, и тот едва не врезался ему в грудь.

— Послушайте, но ведь это… это очень много энергии! Такой фонтан, наверное, берет ее не меньше, чем фотонный усилитель! — выпалил запыхавшийся Йока.

— О! Господин Йелен знает о том, сколько энергии потребляет фотонный усилитель? Сейчас это проходят в школе?

— Нет, я просто знаю, что пятнадцать минут его работы погасят свет во всей Славлене на несколько часов. — Йока почему-то смешался. Наверное, Цапа все же смеялся над ним. — Мне рассказал об этом знакомый чудотвор.

— До темноты еще есть время, — кивнул Цапа, глянув на часы, — как раз несколько часов.

Он повернулся, зашагал дальше, и Йоке снова пришлось его догонять.

Деревья расступились, и впереди появилось темное, почти черное здание — дом профессора Важана.

Особняк поднимался вверх неровными ступенями и венчался островерхой башней с флюгером в форме раскинувшей крылья летучей мыши. Йока не очень хорошо разбирался в архитектуре, но знал, что это натанский стиль Золотого века — бросались в глаза вытянутые вверх формы, иглы множества кровель, шипастые контрфорсы и колючие асимметричные выступы на стенах. Матовый, тусклый блеск базальта, из которого были сложены стены, казался блеском свинца. Особняк напоминал грозовую тучу и щетинистую груду металла одновременно.

Йока ступил на лестницу черного камня немного робея. Дверь из эбенового дерева лишь укрепила его в мысли о сказочном богатстве учителя истории. Между тем Цапа распахнул ее непринужденно — что неудивительно, ведь ему приходилось делать это несколько раз в день — и пропустил Йоку вперед. Вторую дверь, из темного дуба, для него открыл дворецкий, одетый так, словно у профессора Важана на ближайшее время был назначен официальный прием.

Йока вошел в зал, назвать который «передней» у него не повернулся бы язык: из множества узких мозаичных окон на пол падали разноцветные пятна света, а своды потолка можно было разглядеть, только запрокинув голову.

Робеть не входило в планы Йоки, и восторгаться чужим богатством он не считал приличным. Его отец богат не менее Важана, но не выпячивает этого напоказ и большую часть доходов жертвует на социальные проекты. Йока небрежно скинул плащ, который тут же подхватила появившаяся как по волшебству горничная.

— Доложи, что прибыл господин Йелен, — велел Цапа дворецкому.

Тот с достоинством кивнул и неспешно направился к боковой двери, чуть выпятив грудь. Йоке показалось, что перед ним разыгрывают грандиозный спектакль. И делают это нарочно! Чтобы он растерялся и почувствовал себя не в своей тарелке.

Не на того напали! Ему случалось бывать на приемах в не менее блестящем обществе!

Дворецкий, объявив о его приходе, так же не торопясь вернулся назад.

— Господин Важан примет вас в библиотеке.

Йока вздохнул с облегчением — более всего он боялся оказаться за каким-нибудь длиннющим столом с белой скатертью — и шагнул через распахнутую двустворчатую дверь на паркет с инкрустацией.

Эта библиотека не имела ничего общего с библиотекой у них дома, хотя отец любил книги и собрал их немало. Здесь же узкие высокие стеллажи уходили в темноту — будто в бесконечность — как вверх, так и в стороны. Напротив входа стоял письменный стол, размерами более напоминавший небольшую полянку для пикников; роскошное кресло рядом с ним пустовало. Йока повернул голову в сторону света, падавшего из окна, и увидел профессора Важана: тот сидел в низком кресле рядом с журнальным столиком. Он был в халате! В халате цвета мочала: толстом, бархатном, уютном. На груди ворот приоткрывался, показывая шелковую нижнюю рубаху. Седые волосы пребывали в беспорядке, на ногах были надеты домашние туфли и толстые шерстяные чулки, присборенные на подъеме.

Йока остолбенел и едва не попятился. Из головы сразу вылетели приготовленные слова. Он даже не подумал о том, что со стороны Важана это невежливо — в таком виде принять гостя.

— Спасибо, что приехал, — ворчливо приветствовал его учитель и указал на кресло напротив, — проходи и садись.

Йока вмиг почувствовал себя школьником, потревожившим старого больного человека. Но ему больше ничего не оставалось, как подойти к Важану, — каждый шаг повторило далекое гулкое эхо в глубине необъятной библиотеки. Он сел в кресло глубоко, как положено садиться равному напротив равного, и небрежно положил правую руку на подлокотник, деликатно демонстрируя этим плачевное положение левой.

— Я приношу свои извинения за то, что ударил тебя так сильно. Я не должен был этого делать, — без обиняков и предисловий сказал Важан.

— Я принимаю ваши извинения, — ответил Йока. Он давно приготовил и эти слова, и интонацию, с которой собирался их произнести, не теряя чувства собственного достоинства. — И тоже прошу извинить меня за дерзость.

— Да, конечно… — пробормотал Важан. Видимо, это означало, что извинение принято.

Вот и все? Можно встать и откланяться? Йока неуверенно посмотрел по сторонам.

— А в знак нашего примирения я бы хотел ответить на вопрос, который послужил поводом для этого неприятного инцидента, — начал Важан, снимая возникшую было неловкость.

Признаться, Йока успел забыть об этом вопросе. Да и задавал он его только для того, чтобы поставить учителя в тупик.

— Ты спрашивал, зачем силам тьмы нужно прорвать границу миров и погрузить наш мир во мрак, не так ли?

Йока кивнул.

— Ты задал сложный вопрос, надо отдать тебе должное. Хотелось бы еще, чтобы ты задал его из любопытства, а не ради срыва урока. Тебя действительно это интересует?

— Я ни разу не получил на него ответа, — уклончиво ответил Йока.

— Тогда я попробую тебе это объяснить.

Важан повернул ручку звонка на стене, и в библиотеку сразу вошла горничная с широким подносом, очень быстро и почти незаметно сервировала стол для кофе, а потом исчезла, словно растворилась в воздухе: ее шагов эхо не повторяло.

— Этот кофе мне привозят из Исида по специальному заказу. Угощайся. — Важан большой одутловатой рукой взял махонькую фарфоровую чашечку, такую тонкую, что она просвечивала в рассеянном свете старинного мозаичного окна.

— Благодарю, — кивнул Йока и тоже взял кофейную чашку: кофе пах пряностями и был обжигающе горячим.

Важан сел прямей, как будто ближе к Йоке:

— Ты изучал философию. Как ты думаешь, что мешает простому и ясному ответу на твой вопрос?

— Конечно, основной постулат теоретического мистицизма! Понятие абсолютного зла!

— Вот видишь, ты и сам все прекрасно понимаешь. Ты неглупый парень, Йелен, мне жаль, что ум и силу ты растрачиваешь на ерунду. Чем пускать пыль в глаза одноклассникам, я бы на твоем месте всерьез занялся наукой… — проворчал Важан недовольно, с некоторой брезгливостью на лице. — Итак, любая попытка ответить на твой вопрос входит в противоречие с определением абсолютного зла, то есть ты заложил в вопрос подвох, верно?

— Нет. Я просто хотел узнать, зачем это нужно абсолютному злу. — Йока врал легко и с достоинством.

— А что может быть нужно абсолютному злу, кроме как быть абсолютным злом? — Лицо Важана оставалось непроницаемым, но Йока уловил в его словах еле заметную издевку. — Соответственно, определение абсолютного зла целиком и полностью отвечает на твой вопрос, ты со мной согласен?

— Ну да… — Йока начал путаться.

— Кроме того, твой вопрос может быть истолкован и по-другому: как попытка отказаться от основного постулата теоретического мистицизма. А это, если ты понимаешь, уже касается не философии, а идеологии, политики.

— Политики? Но почему?

— Потому что теоретический мистицизм есть господствующая идеология. Его основа — ряд аксиом, как и в любой точной науке, а аксиомы не требуют доказательств. Но отними у научной дисциплины хотя бы одну аксиому, и все ее последующие построения рухнут.

— То есть если аксиома неверна, то наука ничего не стоит? — Йока почувствовал подвох в словах Важана — он в первый раз услышал рассуждения настоящего консерватора, до этого он судил о них со слов отца и его друзей.

— Нет, это не так. Аксиома не может быть неверна. По определению аксиомы. И наука не перестает быть наукой, если кто-то сомневается в ее постулатах. Не забывай, что на теоретическом мистицизме базируется мистицизм прикладной, плоды которого есть в каждом доме. В случае сомнения в аксиоматике создается другая научная дисциплина, которая развивается параллельно, как это происходит, например, в геометрии.

— И что, есть наука, которая развивается параллельно теоретическому мистицизму? — едко спросил Йока.

— Конечно есть. Я думаю, не напугаю тебя, если скажу, что это оккультизм и тесно связанные с ним прикладные и герметичные дисциплины.

Йока не полез за словом в карман:

— Оккультизм — это не наука. Это запрещенные практики мрачунов. Они опасны.

— Совершенно верно, — кивнул Важан удовлетворенно, — эти практики опасны, а потому законодательно запрещены. Так вот: именно оккультизм ставит под сомнение основной постулат теоретического мистицизма, задаваясь вопросом о целях абсолютного зла. Теперь ты понимаешь, насколько провокационен твой вопрос и почему большинство людей не желает разговаривать с тобой об этом? Конечно, никто не подозревает тебя в связи с мрачунами, поскольку ты дитя и не ведаешь, что творишь.

— Я не дитя… — проворчал Йока.

— Я назвал тебя так не в обиду, а исключительно в юридическом смысле, имея в виду твою неправоспособность. Ну и небогатый жизненный опыт тоже. Но вернемся к ответу на твой вопрос. Как ты думаешь, почему призраки приходят в наш мир?

— Современная наука не знает ответа на этот вопрос, — ответил он Важану.

Тот поморщился, фыркнул и сказал:

— Обрати внимание, я спросил, что думаешь об этом ты, а не современная наука.

— Я? А что я могу думать, если никто этого не знает? — Йока многозначительно поднял и опустил брови.

— Думать и знать — разные вещи. Или ты боишься думать?

— Нет, — быстро ответил Йока. — Но обычно никого не интересует, что думаю я.

— Во-первых, это неправда, во-вторых — ты ведешь себя столь неподобающим образом, что никому не хочется интересоваться твоим мнением.

— Не вижу никакой связи между моим поведением и моим умом.

— Ты не замечаешь, однако в большинстве похожих случаев связь существует. Видишь ли, ты принадлежишь к кругу, в котором такое поведение является чужеродным. Загляни в школу для плебеев, и ты найдешь, что каждый второй ученик в ней подобен тебе: не имея за спиной знатности рода, они вынуждены искать утверждения в другом. У детей аристократов в крови представление об иерархии, они умеют сохранять лицо и тогда, когда вынуждены подчиняться. Твое бунтарство исходит от неуверенности в себе, чуждого аристократии. Ты не слышишь голоса крови.

Йока слегка растерялся от услышанного, но немедленно ответил:

— Мой отец считает, что знатность рода не дает человеку никаких привилегий.

— Он совершенно прав. Привилегий — никаких. Зато накладывает множество обязательств и требований соблюдать условности.

— Мой отец против условностей. И воспитывает меня свободным от них.

— Возможно, ты много умней своего отца. — Важан чуть пригнул голову, спрятав глаза. — Ты здорово умеешь притворяться тем, кем не являешься.

— Откуда вы знаете, кем я являюсь? — Йока улыбнулся краем губы.

— Ты слишком молод, чтобы я этого не знал. — Профессор посмотрел на него сверху вниз, но не заносчиво, а скорей с достоинством. — Но мы снова отвлеклись. Так что ты думаешь о призраках? Или ты боишься показаться смешным?

Йока проглотил и это, не опуская глаз и старательно сохраняя лицо невозмутимым. Они не на уроке, именно поэтому придется отвечать.

— Я думаю, призраки мстят нам за что-то. А может быть, мрачуны заставляют их мстить нам за то, что чудотворы стоят у власти.

— Логичное предположение, — неожиданно согласился Важан. — Учитывая, как мало фактов тебе известно. Если хочешь, я дам тебе книгу о призраках. Мне кажется, тебе было бы интересно ее прочитать.

— Наверное, это запрещенная книга? — спросил Йока и тут же прикусил язык: слишком бестактно прозвучал его вопрос.

Важан рассмеялся — беззвучно и коротко.

— Да ты никак считаешь меня политическим противником? Партия консерваторов, к которой я принадлежу, не является запрещенной. Она лишь отражает интересы определенных кругов, к которым, между прочим, относится и твоя семья. Конечно, запрещенные книги у меня есть, так же как и у твоего отца, если он любит книги. Но я бы никогда не дал подростку запрещенную книгу, это неэтично.

— Почему? — Йока постарался, чтобы вопрос его прозвучал требовательно, а не вопрошающе.

— Потому что подросток не умеет делать самостоятельных выводов. Человек взрослый способен мыслить критически, подросток же принимает печатное слово на веру. Мое мировоззрение не в состоянии поколебать никакая книга, а мировоззрение подростка только формируется, и любая книга способна на него повлиять.

— Но разве существуют незапрещенные книги о призраках?

— Конечно. А ты как думал? Если наука мало знает о призраках, это не значит, что она не знает о них ничего. Существует накопленный опыт, и если под него еще не подвели теоретического обоснования, то у тебя есть возможность сделать это первым. — Важан невесело улыбнулся. — А впрочем… Ты, наверное, хочешь стать правоведом, как твой отец?

— Ничего подобного, — фыркнул Йока. — Я буду путешественником. Как Ламиктандр.

— Вот как? Необычное желание. — Важан удивленно поднял брови. — И что толкает тебя к этому странному выбору?

— Мне тесно здесь.

Профессор спрятал улыбку, но от Йоки это не ускользнуло, и он добавил:

— Этот мир слишком скучен. В нем нет даже ураганов.

— А тебе бы хотелось увидеть ураган?

— И что же в этом удивительного?

— Ну… — Важан то ли посмеялся, то ли кашлянул. — Тебе не приходило в голову, что это опасно? Ураганы, как и другие стихийные бедствия, уносят человеческие жизни. И числом гораздо большим, нежели мрачуны.

— Я же не говорю о том, что ураганы должны случаться прямо здесь. Я поэтому и хочу путешествовать там, где люди не живут.

— А собственная жизнь тебя, я полагаю, не тревожит? — усмехнулся Важан.

— Я ничего не боюсь.

— Я в этом не сомневался. Интересный парадокс: чем дольше человек живет, тем сильней боится смерти. Только дети способны безрассудно рисковать собой и о смерти не думать.

— Это не так. Все путешественники были бесстрашными людьми и рисковали собой ради расширения Обитаемого мира.

— Я сказал «безрассудно». Если бы путешественники были подобны детям, они бы гибли на границе Обитаемого мира и ничего не открывали. Признайся, ты не раз проверял свою смелость, — Важан прищурился, словно подмигнул Йоке, — и наверняка ходил для этого в Беспросветный лес. Может быть, даже ночью. Не правда ли?

— Ну и ходил, — пожал плечами Йока, — что тут такого?

— А призрака ты хоть раз в жизни видел?

— Люди не могут видеть призраков, это знает каждый первоклассник.

— Ну да, конечно, — Важан кашлянул в кулак, — но люди могут чувствовать их присутствие.

— Нет, я ничего такого не чувствовал. Но однажды я видел росомаху. Только я не уверен, что это была именно росомаха.

— Вот как? Росомаха — редкий и осторожный зверь. Я думаю, ты видел собаку, случайно забредшую в Беспросветный лес. Наверное, убежал оттуда сломя голову?

— Ничего подобного. Я хотел ее изловить и показать ребятам.

— И тебе не было страшно? — В голосе учителя проскользнуло уважение, или Йоке это только показалось?

— Нет. Глупо бояться росомахи. Она всего лишь зверь и для человека совсем неопасна.

— Прочитай книгу о призраках — ты изменишь свое мнение. Существует теория, что росомаха действительно связана с призраками. Иногда с самыми страшными призраками: теми, что способны являться нам, используя мертвые тела людей. За каждым предрассудком, над которыми мы привыкли смеяться, стоит множество поколений, накапливавших эмпирический опыт. Современный мистицизм все больше внимания уделяет суевериям.

— Росомаха — трупоед. Неудивительно, что в некоторых случаях она оказывается там, где призрак ищет себе подходящее тело, — ответил Йока (это была его собственная давняя мысль, и он весьма гордился ею).

— Довольно логично, — похвалил Важан, — но росомахи не разрывают могил.

— Могилы разрывают мрачуны!

— Чушь! — фыркнул профессор.

— Откуда вы знаете?

— Еще ни один мрачун не был осужден как гробокопатель. Можешь спросить об этом своего отца, он подтвердит.

— Но кто тогда раскапывает могилы? Если не мрачуны и не росомахи, значит, это делают сами призраки, верно? А если это делают сами призраки, то росомаха может приходить на запах мертвечины.

— И снова логично. Но это означает также, что появление росомахи с некоторой вероятностью означает близость мертвого тела. В Беспросветном лесу трупы под каждой елкой не валяются, люди не ходят туда и уж тем более не мрут там как мухи.

Цапа Дымлен развалился в кресле, закинув ногу на ногу. Он не переоделся и сидел в грязных сапогах, к подошвам которых прилипли еловые иглы и торф.

— Нет, ну каков, а? — Он прищелкнул языком. — Такой маленький — и уже светский лев! Светский львенок. Мне было смешно…

— Я не нашел в нем ничего смешного, — проворчал Важан.

— Да ну, Ничта! У тебя просто нет чувства юмора. «Откуда вы знаете, кем я являюсь?» — Цапа прыснул. — Принц-инкогнито!

— Мальчик умен, сдержан и очень хорошо знает, что́ на какую публику играть. Если бы я оценивал его приезд ко мне, то поставил бы высший балл за каждое слово и жест.

— Ты виртуоз, Ничта. Я не всегда мог уследить, как тебе удается заставить его раскрыться. Ты тонкий психолог.

— Чушь! Я сорок лет преподаю и знаю их как облупленных. Я делаю это не задумываясь.

— Его отцу не понравится твоя книга. Детям рано читать такие книги. — Цапа снова прыснул.

— Мальчики в этом возрасте редко советуются с родителями, что им читать, а что нет. Уверяю тебя, он таскает из отцовской библиотеки немало книг, которые ему читать еще рано.

— Главное, чтобы отец не запретил ему эксперименты, которые мальчишке захочется произвести после прочтения книги. — Цапа многозначительно поднял глаза.

— Да брось! Судья Йелен не похож на домашнего тирана и наверняка стремится к близости с сыном. Однако я не верю, что он трижды за ночь заходит к сыну в спальню. Тоже мне эксперимент! Погасить ночник[22] и посмотреть, что будет! Я думаю, все мальчишки рано или поздно производят такие эксперименты, даже не читая подобных книг. Они в этом возрасте любопытны и ничего не боятся.

— Другое дело, что его эксперимент увенчается успехом, в отличие от экспериментов других мальчишек… Надеюсь, теперь ты не сомневаешься в том, что это именно он? — Цапа поставил обе ноги на пол и придвинулся вперед.

— Сомневаюсь. И всегда буду сомневаться.

— Ты не видел его у фонтана! Да он просто обалдел от счастья!

— Я же сказал: мальчик умеет играть, и играть достоверно.

— Ничта, мальчик умеет пускать пыль в глаза, это твои собственные слова. И, уверяю тебя, он собирался и мне пускать пыль в глаза, а фонтан перепутал ему карты. С него слетел весь лоск. Он разве что козликом не прыгал. И… Он берет очень много. Он неимоверно силен. В потенциале, конечно. И леса он не боится, и об ураганах мечтает.

— Все они в детстве мечтают об ураганах. И все делают вид, что не боятся леса. К тому же я не отрицаю наличия в нем некоторых наклонностей. Чудотворы не идиоты. Они бы не послали к нам пустышку.

— Брось! Мальчишке едва хватило сил на одну игру, он бы не потянул двойной.

— Он понятия не имеет, зачем чудотворы его используют.

— Кстати, он говорил о каком-то знакомом чудотворе, от которого слышал про фотонный усилитель.

— Проверь. И выясни все о его матери. Лучше всего будет, если ты принесешь мне записи их семейного врача.

— Доктор Сватан. Сочувствует социал-демократам, состояние небольшое, разбазарено его старшим братом, ныне покойным. Имеет трех дочерей, младшей девятнадцать, старших выдал замуж с большой выгодой для себя. Дружит с Йеленами много лет.

— Ты же ходил в лес? — довольно фыркнул Важан: когда Цапа все успевает?

— А вчера я, по-твоему, весь день занимался налогом на недвижимость? Продолжаю. Ясна Йеленка — примерная мать и жена, девичья фамилия Сребрянка[23], — Цапа многозначительно поднял брови, — но с царской династией родство очень отдаленное. Воспитание и образование безупречно. В юности была общительна, посещала прогрессивные молодежные кружки, где и познакомилась с Йерой Йеленом. Кроме сына, имеет дочь шести лет. Домоседка. Много читает. По секрету скажу — всякой ерунды, выписывает с десяток женских журналов. Красива. Выезжает только с мужем и только туда, где жена включена в список обязательных аксессуаров. Ничта, это он, я почти не сомневаюсь.

Цапа встал и прошелся по библиотеке. Важан молчал: Цапа тоже может обольщаться. Он хочет верить и верит. Он не более трех секунд рассматривал первую страницу личного дела Йелена, успел сделать выводы, а на следующий день кинулся собирать сведения о мальчике, родившемся тринадцатого апреля четыреста тринадцатого года. Цапа только изображает скептика, на самом же деле он неисправимый оптимист.

— Ничта, он похож.

— На кого? — укоризненно прищурился Важан.

— На мать.

— На которую из трех, Цапа?

— На Мирну. — Цапа пожал плечами, и на его лице появилось несвойственное ему выражение грусти.

— Чушь!

«Многие женщины умирают родами, Ничта, — зазвенел в ушах забытый спокойный голос, — многие соглашаются на рассечение чрева ради жизни своих детей».

«Но не все уверены в том, что умрут».

Мирна… Ей было тридцать, она не была восторженной девочкой, она знала, на что идет. Она знала, как мала вероятность удачи. Ничта не ведал жалости, он и теперь вспоминал ее жертву как нечто закономерное, заведомо вписанное в книгу Судьбы, а теперь и Истории. Он уважал Мирну, но сожалел ли о сделанном? Нет, он не сожалел. Для него Мирна осталась материалом для эксперимента. Так же как и ее нерожденный сын. И так же как тот мальчик, что полчаса назад сидел в кресле напротив — самоуверенный, а потому смешной.