Поднятые до абсолюта

28 апреля 427 года от н. э.с. Вечер

Он проспал часа четыре, не меньше, потому что солнце уползло из его окна, выходившего на южную сторону, и в комнате стало сумрачно и неуютно. Его разбудили шаги возле кровати, но он не сразу открыл глаза и понял, что это не утро и вставать ему необязательно.

— Йока, мы должны очень серьезно поговорить. — Отец присел к нему на кровать и зажег солнечный камень в изголовье.

Йока давно привык к подобным серьезным разговорам, надел на лицо непроницаемое выражение и приготовился выслушать нотацию.

— Твое поведение просто недопустимо. Или ты хочешь, чтобы тебя не перевели в старшую школу? Отправили в военное училище? В закрытый лицей? Я не понимаю, чего ты добиваешься!

Следовало промолчать, но Йока фыркнул, в который раз пораженный наивностью отца, и ответил:

— Никто меня в училище не отправит, не говори ерунду. Если, конечно, ты не захочешь меня туда перевести.

— Иногда мне очень хочется это сделать, — недовольно вздохнул отец. — Сегодня мне вручили приглашение на преподавательский совет твоей школы прямо на заседании суда! И завтра эта новость появится в газетах: судья Йелен не может справиться с собственным сыном, но рвется управлять государством.

— И что? — равнодушно спросил Йока. — Ради твоей карьеры я должен стать пай-мальчиком?

— Не ради моей карьеры. Никто не предлагает тебе быть пай-мальчиком, но держаться в рамках изволь! Я, в отличие от твоих преподавателей, готов прощать тебе шалости, но то, как ведешь себя ты, далеко не шалость! Кричать в лицо учителю, профессору, пожилому и уважаемому человеку! Что ты хотел доказать? Что ты наглец и грубиян? Что ты не имеешь никакого понятия о приличиях и правилах поведения в обществе? Ты когда-нибудь слышал, чтобы я кричал на садовника или на шофера?

— Нет, на садовника или шофера ты кричать не будешь. Это недемократично, — зло усмехнулся Йока. — Зато кричать на меня можно всем и каждому. А я не вижу разницы: чем это я хуже Важана? Почему он кричит на меня, сколько ему захочется, а я, если только попробую, — наглец и грубиян?

— Потому что он твой учитель. И ты, в отличие от взрослого человека, не понимаешь слов! Неужели только побоями от тебя можно добиться послушания? Неужели ты стоишь на столь низкой ступени развития личности? Животные и те способны понимать человеческую речь, даже собаку можно воспитать лаской и добрым словом!

— Что-то профессор Важан не пробовал воспитывать меня лаской! — расхохотался Йока. Он умел непринужденно смеяться, когда ему было вовсе не смешно. Вот и отец тоже не встал на его сторону — его больше заботит, как приглашение в школу отразится на общественном мнении…

Отца этот смех, разумеется, привел в раздражение, и только. Он поднялся, кашлянул в кулак и сказал — натянуто и официально:

— Сегодня у нас дома званый ужин. Из Афрана приехал старинный друг нашей семьи, чудотвор Инда Хладан. Я надеюсь, за столом ты сумеешь вести себя прилично и мне не придется за тебя краснеть. Скоро приедет доктор Сватан и посмотрит, что с твоими руками. Сура поможет тебе переодеться…

Йока замер: чудотвор? Друг семьи? Любой мальчишка мечтает встретиться с чудотвором, а тем более — за одним столом! Он едва удержался, чтобы не начать расспрашивать отца, откуда у них в друзьях взялся чудотвор, но вовремя прикусил язык. Отец вышел за дверь, плотно закрыв ее за собой, перед этим оглянувшись: взгляд его не был ни суровым, ни осуждающим, но Йока этого не заметил — или не захотел заметить.

Мальчик был совсем не похож на судью Йелена, что, впрочем, ничего не доказывало. Конечно, между отцом и сыном всегда будет хоть какое-то сходство, даже если речь идет о приемном ребенке — сын бессознательно копирует повадки и мимику отца, его манеру держаться и говорить. Йока Йелен не удосужился взять от своего отца и этого. Судья показался Важану до тошноты справедливым и приторно честным. Левые всегда вызывали у него подобные чувства, левый же аристократ превзошел в этом самого себя: чтобы быть избранным в Верхнюю палату, не надо лезть из кожи вон, в рядах социал-демократической партии не так много аристократов. Однако Важан не мог не отметить искренности в поведении судьи: наверное, именно искренность и вызвала у него столь сильное раздражение — Ничта частенько приравнивал ее к глупости.

Мальчик был другим. Мальчик был хитер и осторожен в том, что считал важным для себя, умел просчитывать последствия своих действий, хотя и часто ошибался, — но это наживное. Мальчик ни на секунду не забывал о том, как выглядит, что отражается у него на лице, чем отзовется то или иное его слово и даже жест. Игрок. Еще несколько дней назад Важан думал, что у Йелена-младшего большое будущее, что тот далеко пойдет. Сегодня он увидел это в другом свете.

Неужели?

Важан заставил замолчать тонкую скрипичную струну внутри себя. На интуицию в таких вопросах опираться нельзя, только логика, только безупречные доказательства. Слишком легко перепутать наитие с голосом, который подает надежда.

Никто не удивился, когда Ничта взял в канцелярии личное дело Йелена.

Он вернулся домой около восьми — после преподавательского совета оставались кой-какие дела в университете. Шофер поглядывал на него с удивлением, но спросить так и не решился, хотя Важан давно приберег объяснение своему вдруг изменившемуся настроению: весна.

Его загородный дом находился примерно в четырех лигах от края города, на землях, когда-то отвоеванных Ватрой Вторым у Беспросветного леса и отданных его приближенным. Важан частенько задумывался об этом парадоксе: почему аристократия не спешит покинуть эти мрачные места? Во времена Ватры Второго Завоевателя у них не было выбора, но что держит их потомков здесь до сих пор? Неужели привычка? Когда солнечные камни горели ярко только возле Беспросветного леса, эти земли на самом деле стоили дороже остальных, но теперь, когда освещен весь Обитаемый мир, что мешает состоятельным людям убраться куда-нибудь подальше? Впрочем, привычки, традиции, могилы предков… и близость к Тайничной башне тоже… Как бы там ни было, Важана устраивало существующее положение дел.

Речушка Сажица, бежавшая из глубины Беспросветного леса в полноводную Лудону, украшала парк фонтанами, водопадами, рукотворными прудами и ручьями — Ничта, как и его предки, любил воду. Особенно бегущую воду. Авто мягко перекатилось через каменный горбатый мост, обогнуло усадьбу и остановилось перед воротами.

— Я пройду по парку, Луба, — сказал Важан шоферу, не желая дожидаться, пока откроют ворота, — мой портфель оставь в библиотеке.

— Хорошо, господин Важан.

Солнце, еще высокое и яркое, как-то особенно весело играло рябью на воде, и вода журчала удивительно мелодично, не успокаивая вовсе. Ничта сделал глубокий вдох и обвел глазами кроны деревьев. Наитие и надежду спутать легко.

Садовник с мальчиком-помощником мыли мраморные статуи на центральной аллее. Мальчику было пятнадцать, он приходился садовнику то ли племянником, то ли племянником жены. Как его зовут, Ничта узнать не потрудился и теперь укорил себя за это.

Вместо того чтобы дать покой и ясные мысли, прогулка по парку только разбередила умолкнувшую было струну: Важан смотрел на мир, и мир радовал его, словно распахивал закрытые наглухо двери, нашептывая: «Все еще будет! Ничто не кончено!»

Профессор закрыл глаза на ничем не обоснованную радость мира, опустил голову и ускорил шаги. В библиотеку! Он не заглянул в личное дело Йелена ни в университете, ни по дороге домой. Почему? Казалось бы, открыть первую страницу и убедиться сразу: надежда напрасна! Зачем он оттягивал время? Можно было сделать это еще в канцелярии, с тем чтобы сразу отложить дело и не таскать его с собой.

Внутренний голос нашептывал: «Ерунда! Чудотворы могли написать в метрике любую дату! Любую! Какая им больше понравится!»

Скептицизм отвечал: «Чудотворы не знали, кто перед ними! Если это были чудотворы. В метрике очень трудно написать неправду, когда ребенок мал».

Важан поднялся по ступенькам на широкое крыльцо и в дверях столкнулся с экономом.

— Добрый вечер, профессор Важан, — то ли игриво, то ли почтительно кивнул тот.

— Что тебе?

— Сегодня нам телеграфировали из городского особняка, какие-то проблемы с уплатой налога на недвижимость.

— Постарайся выяснить это без моего участия, — хмуро ответил Важан и прошел внутрь — после солнечного света дом показался сумрачным, полным теней.

— Я об этом и хотел сказать, — крикнул вдогонку эконом, — я завтра уеду в город и вернусь только к вечеру.

Как будто это кого-то интересует! Важан скинул плащ на руки подбежавшей горничной, передал ей шляпу, переоделся в мягкие домашние туфли и широкими шагами направился в библиотеку. Но, подумав, опять отложил решительную минуту и свернул в гардероб: сначала — бархатный халат и теплые чулки.

Он снова самому себе напомнил студента, который боится подойти к списку сдавших экзамены, мнется и чего-то ждет, надеясь, что за несколько минут отсрочки в списке волшебным образом что-нибудь изменится.

Не изменится. Но кто же об этом знает? И никто не крикнет на этот раз: «Важан! У тебя отлично! Что ты там стоишь?»

В библиотеке царила благородная полутьма — солнечные лучи вредят книгам, так же как сырость или чрезмерная сушь. Ничта почувствовал внутреннюю дрожь, когда сел за стол и зажег солнечный камень в настольной лампе с синим абажуром. Портфель! Куда Луба поставил портфель? Важан испугался, похолодел, даже ощутил пот на лбу, словно портфель мог безвозвратно пропасть здесь, в его доме, в его собственной библиотеке!

Портфель стоял слева от кресла, на пуфе, а не справа на полу, как обычно его ставил сам Важан.

Темнота вокруг показалась неожиданно беспросветной бесконечностью, словно письменный стол стоял посреди бездны, посреди пустого космоса. Ну же, Ничта! Чего ты боишься больше? Неужели тебе страшно потерять эту надежду, которую еще и надеждой-то считать нельзя? Или ты боишься поверить, укрепить ее?

Ничта сглотнул и опустил глаза на дату рождения: тринадцатое апреля четыреста тринадцатого года.

Кто? Кто записал в метрику эту дату? Кто-нибудь понял, что это за дата? Четыре четверки! Мальчик действительно родился в этот день, или злая ирония судьбы сыграла с Важаном такую шутку? Или это шутка чудотворов и судьба тут ни при чем? Важан прикрыл глаза и опустил голову — за грудиной коркой расползалось оцепенение, при малейшем движении готовое обратиться болью. Это чья-то шутка, чей-то далеко идущий замысел. Мальчик лишь приманка врагов.

На фотографии в личном деле глаза Йелена чуть прищурились — от магниевой вспышки, надо полагать. Темноволосый кареглазый парень с вызовом смотрел на своего учителя, а прищур добавлял его лицу заносчивости. Одинокая тонкая струна умолкла на миг, и ей на смену грянул симфонический оркестр — сотни смычков разом ударили по струнам, оглушая и лишая разума, и минорный грохот виолончелей уступал дорогу яростным скрипкам, поющим в мажоре. Корка в груди шевельнулась, тупой болью поднимаясь к горлу.

Ничта застонал, поднимая руку к груди, словно надеялся загнать боль обратно внутрь. Не сейчас! Сейчас надо все обдумать! Сейчас нужна ясность мысли как никогда! В глазах темнело, страница личного дела расплывалась, цифры переползали одна на другую, единицы и тройки складывались, превращаясь в четверки[20]. Глаза дерзкого мальчишки сверкали, рот искажался гримасой злобы — звериным оскалом. И две охристые полосы густой шерсти сходились на лбу светлым пятном. Широкая пятипалая лапа протянулась вперед, царапая Важану щеку, но отшатнулся он не из-за этого. Он увидел другое лицо за фотографией мальчишки. И сходства этого нельзя было не увидеть. Важан подался назад, привстал и не удержал равновесия, падая на пол рядом с креслом.

В библиотеку сначала вбежала горничная, а в ответ на ее крик над Ничтой тут же собрались остальные домочадцы: кухарка, эконом, шофер и дворецкий.

Важана уложили на диван и приоткрыли окно — солнце желтыми лучами шарило в изголовье.

— Сердце, — испуганно шепнула горничная.

— Молчи, — дернула ее за платье кухарка, — что ты понимаешь?

— Сердце, сердце, — подтвердил эконом, подозрительно осматриваясь вокруг, словно пес в поисках чужака на своей территории.

Дворецкий распахнул халат на груди хозяина — Ничта ощутил тонкие биотоки, проникающие сквозь грудину: Черута лечил не только наложением рук, но, казалось, и взглядом. Боль стала чуть сильней, но это была другая боль.

— Это просто спазм, грудная жаба, — прошептал дворецкий, — это не страшно, Ничта.

Важан кивнул ему одними глазами.

— Принесите мятные пилюли! — зашипел шофер на женщин.

— Ого! — вдруг крикнул эконом. Слишком громко: все вздрогнули и оглянулись. — Есть от чего свалиться с кресла!

— Молчи, — устало шепнул Важан. Боль уходила, но на ее месте разливалась ватная слабость, из окна потянуло холодом, остужая капли пота на лбу. — Закрой и никому не рассказывай.

— Как скажете, профессор Важан, — нисколько не смутившись ответил эконом и захлопнул папку.

— Это провокация, Цапа, — Ничта тяжело вздохнул, — это наживка. Не верь.

— А я и не поверил, — невозмутимо пожал плечами эконом, но лицо у него сделалось хитрым, если не сказать — загадочным.

Доктор Сватан наложил на левую руку Йоки аккуратную лонгетку — два пальца действительно оказались сломанными, — а правую просто туго перебинтовал, чтобы ушиб его не тревожил.

Кухарка и дворецкий суетились вокруг стола, поминутно хлопая дверьми между кухней и столовой, мама приходила в кухню два раза, гладила Йоку по голове и спрашивала, не больно ли ему. Но доктор махал на нее руками и говорил, что Йока уже не маленький и они обойдутся без женщин. Хотя сам сюсюкал в своей обычной манере и называл Йоку деточкой.

— Я бы порекомендовал мальчику завтрашний день провести в постели, — сказал доктор отцу в заключение, — и еще дня два не ходить в школу, пока не успокоятся ночные боли.

Йока был ему благодарен: меньше всего ему хотелось в школу. Однако отец расценил слова доктора по-своему:

— Это так серьезно? Ему не стоит спускаться на ужин?

— Пап! Доктор велел в постели провести завтрашний день, а не сегодняшний! — Йока от обиды едва не топнул ногой, на что и доктор, и отец дружно рассмеялись. Йока не любил, когда над ним смеются, скроил недовольную и независимую мину и ушел из кухни, даже не сказав спасибо доктору Сватану.

И предстоящий ужин с чудотвором не мог заглушить обиды на отца: вместо того чтобы подать на Важана в суд или хотя бы возмутиться, отец во всем — как всегда! — согласился с учителями.

Йока, поднявшись к себе, с трудом щелкнул задвижкой, закрывавшей балкон, и остановился, опираясь локтями на перила. Солнце ушло за дом, но освещало и кромку леса на горизонте, и Буйное поле, и пыльную дорогу, бегущую вдоль него широкой светлой полосой. Дорога была пуста, только со стороны реки в сторону их дома шел человек — наверное, на станцию.

Теперь не имело смысла радоваться, что пальцы оказались сломаны: в больницу Йоку никто не забрал, и Важана никто не собирался призывать к ответу. Йока непроизвольно сжал кулаки, но помешали повязки, и руки отозвались резкой болью. Как он придет после этого в класс? Как встретится с Важаном? Отец своим нежеланием заступиться за Йоку обеспечил ему полное и безоговорочное поражение в войне с учителем истории.

Но ведь Важан был неправ! И чьи угодно родители устроили бы громкий скандал с судебным разбирательством и привлечением газетчиков! Чьи угодно, только не родители Йоки!

Он чувствовал себя одиноким. Даже не несчастным, нет: Йока в который раз убеждался, что рассчитывать ему не на кого, кроме как на самого себя. Обычно эта мысль приподнимала его в собственных глазах, но в тот день только добавила горечи: он чувствовал себя уязвимым, может быть даже беззащитным, окруженным врагами со всех сторон.

Между тем человек, шедший по дороге, свернул в сторону их ворот и вошел в сад через незапертую калитку.

Он был среднего роста и совсем не выдающегося телосложения, с обычным, ничем не примечательным лицом, с редкими темно-русыми волосами и небольшими залысинами. Йока скорей принял бы его за простолюдина, если бы не черный длиннополый сюртук под расстегнутым плащом, безупречная рубашка, галстук бабочкой и натертые до зеркального блеска узкие ботинки. Но и этот наряд облику чудотвора никак не соответствовал, поскольку Йока ожидал увидеть привычную темно-коричневую куртку с капюшоном, а не предписанный аристократу вечерний костюм.

И тем не менее было понятно: это тот самый чудотвор, Инда Хладан, который идет к ним на званый ужин. Без авто, без шофера — пешком по пыльной дороге. Человек прошел по дорожке к крыльцу и не заметил Йоку на балконе, а может, только сделал вид, что не заметил. Дверь ему отворил дворецкий Сура, по такому случаю напустивший на себя важности и вспомнивший о хороших манерах, но Йока тут же услышал голоса отца и мамы внизу — они не позволили Суре исполнить ритуал объявления о прибытии гостя.

До ужина оставалось не меньше полутора часов, и ждать, когда же настанет время познакомиться с чудотвором, Йока смог недолго. Года два назад он бы просто спустился вниз, да еще и бегом, как положено любопытному мальчишке, но теперь гордость не позволила ему обнаружить любопытство. Он выдержал мучительную паузу минут в пятнадцать-двадцать, дождался, когда голоса в гостиной смолкнут, и потихоньку вышел из комнаты.

В гостиной никого не было — отец принимал гостя в библиотеке, мама распоряжалась приготовлениями к ужину в столовой, Мила играла в своей комнате с няней. Йока неслышно сошел по лестнице, никем не замеченный, и проскользнул в сад.

Широкие стеклянные двери из библиотеки на террасу были распахнуты: теплый весенний вечер радовал всех, кроме Йоки. Он осторожно заглянул в дом сквозь голые еще ветви плюща и увидел гостя сидящим возле журнального столика, вместе с отцом и доктором Сватаном. Гость сидел к нему лицом, отец — спиной, а доктор Сватан — вполоборота.

— И все же, Йера, я бы на твоем месте подал в суд, — сказал между тем доктор: Йока отлично слышал их голоса сквозь раскрытую дверь.

— Мы с господином Важаном уже решили этот вопрос, — ответил отец, — в иске нет необходимости.

Рассматривать чудотвора сразу стало неинтересно, Йока присел на корточки, спрятавшись за редкую ограду террасы. Конечно, он понимал, что подслушивать нехорошо, но раз речь шла о нем самом, он посчитал себя вправе узнать, о чем думают взрослые.

— Как бы там ни было, а это недопустимо, — покачал головой доктор. — Я, в отличие от присутствующих, не противник телесных наказаний в школах. Лично мне наказания шли только на пользу, в чем я и убедился, став постарше. Но наказание не должно вредить здоровью! И тем более — калечить ребенка. И как врач я скорей запретил бы указки, а не розги. Сегодняшний случай тому доказательство. Это с какой силой надо нанести удар, чтобы лопнула кожа и треснули кости? Возмутительное превышение полномочий, просто возмутительное!

— Дело не в том, что это повредило здоровью мальчика, — вздохнул отец, — это был удар по его самолюбию, по чувству собственного достоинства. И я противник телесных наказаний именно поэтому: они убивают в ребенке гордость.

— Попробуй продвинуть эту идею в Думе, — коротко сказал чудотвор, и Йока не понял, шутит тот или говорит серьезно. Голос у незнакомца был глухим и немного скрипучим.

Отец проигнорировал его слова и продолжил:

— Важан не только нарушил школьные правила, за которые я мог бы привлечь его к суду, он нарушил гораздо более важные правила — правила игры, определенные между учителем и учеником. Изменение правил во время игры — бесчестный поступок.

— Йера, это неважно, и суд, как ты понимаешь, все равно будет на твоей стороне. Я бы написал медицинское заключение, этого бы хватило с лихвой, — проворчал доктор.

— А я думаю, Йера прав: дело не в здоровье ребенка. — Чудотвор отхлебнул вина из высокого бокала. — Заживет, как на собаке. Мне кажется, для мальчика это шалость, баловство, что-то вроде учебного поединка на уроке фехтования. Он пробует свои силы, измеряет свои возможности. И вдруг оказывается в ситуации, когда это вовсе не учебный поединок на рапирах, а самый настоящий, с обнаженными остриями шпаг. Йера прав: это изменение правил во время игры.

— Для учителя это не учебный поединок и не игра, — парировал доктор. — Он приходит в школу не развлекать детей, а передавать знания. Если он не умеет справляться с классом дозволенными средствами, грош ему цена как учителю. Хотя я его хорошо понимаю: не так много в его руках дозволенных средств. Все это — следствие излишнего либерализма в современном образовании. В наше время никто из мальчиков не посмел бы вести себя столь возмутительно. Согласитесь, нам бы и в голову такое не пришло.

— Я думаю, это и нынешним мальчикам приходит в голову нечасто, — рассмеялся чудотвор, — и это не следствие либерализма в образовании, а следствие либерального воспитания Йоки Йелена Йерой Йеленом. Йера, ты так и не сказал, что же ты придумал вместо иска?

— Профессор Важан сразу согласился удовлетворить любое мое требование. Да и чего бы я добился этим иском, кроме шумихи в газетах? Она не нужна ни мне, ни ему. Профессор сказочно богат, материальная компенсация для него — пустой звук.

— А не тот ли это Важан, что преподает историю в университете? — спросил чудотвор, и Йоке, который слушал разговор затаив дыхание, показалось, что спросил чудотвор не из любопытства: слишком цепко, слишком коротко прозвучал вопрос.

— Да, тот самый. А что? — Вопрос чудотвора насторожил и отца.

— Нет, ничего, — равнодушно ответил тот, — в юности у меня были друзья, которые у него учились. Студенты уже тогда звали его старой росомахой. Твой сын просто не знал, с кем связался.

Йока едва не прыснул в кулак: старая росомаха! Надо рассказать ребятам!

— Я потребовал от него публичного извинения перед мальчиком, в присутствии его одноклассников, — сказал отец негромко, — мне кажется, это самая лучшая компенсация.

Йока раскрыл рот от удивления: он не ждал от отца ничего подобного. Да это не поражение, это полная, безоговорочная победа! Собственно, ничто кроме мнения одноклассников в этой истории его не волновало, и надеялся-то он на судебное дело только потому, что слухи о нем не могли не дойти до ушей его товарищей!

Чудотвор громко хлопнул себя по коленке и рассмеялся, а доктор проворчал:

— Не думаю, что ты поступил правильно. Мальчик будет считать, что ему все позволено.

— Отлично, Йера! Просто отлично! — смеялся чудотвор. — Я бы до этого не додумался!

— Не вижу в этом ничего смешного, — ответил доктор, — это ничему не научит ни мальчика, ни его учителя.

— Напротив! — воскликнул чудотвор. — Это тонкая психологическая игра. Представьте себе ситуацию, когда гадкий мальчишка вынужден выслушивать — публично выслушивать! — извинения старого педагога. Глупей положения и представить себе нельзя! И парень будет вынужден принести ответные извинения, если, конечно, имеет представления о приличиях. Кроме того, профессор Важан — если это тот самый Важан — действительно старая росомаха, поднаторелый в тонкостях светских свар. Он переиграет мальчишку, выставит его дураком.

— Ну, так далеко я не заглядывал, — скромно сказал отец, — и, разумеется, Йоке я об этом не говорил.

— Кстати, а не пора ли представить нас друг другу? — вдруг спросил чудотвор. — Хочу взглянуть, как мальчик изменился за последние десять лет.

— Я пошлю за ним, — согласился отец, и Йока бочком двинулся в сторону крыльца, а потом опрометью кинулся в свою комнату, чтобы никто не заметил его отсутствия. И когда дворецкий позвал его вниз, в гостиную вышел как ни в чем не бывало.

Чудотвор уже сидел в кресле напротив камина и тетешкал на коленях Милу. Рядом стояла мама и улыбалась. Йока остановился в нерешительности, чудотвор же поднял прищуренные, словно близорукие, глаза и хлопнул себя по колену.

— Ба! Ясна! Как быстро растут чужие дети! Он же был крохой! Я отлично помню, вот таким вот крохой! — незнакомец показал рост примерно в полтора локтя[21] от пола. — Меньше этой противной девчонки!

При этих словах от ткнул Милу пальцем в живот, отчего она завизжала в полном восторге.

— Вот что, девочка, поиграй-ка ты немного с мамой, а я хочу посмотреть на твоего братишку поближе. — Он подбросил Милу высоко вверх, играя, и бережно опустил на пол.

Йока смутился и отступил на один шаг.

— Йока, познакомься, это доктор Хладан, наш друг, — сказал отец, появившийся в дверях библиотеки.

— Ты можешь называть меня просто Инда, — чудотвор протянул Йоке руку, — меня в этом доме все называют просто Инда.

Рука гостя была сухой и тонкой, но с широким запястьем. Красивая была рука. Йока смутился еще больше и показал правую руку, закутанную в бинт так крепко, что он не мог ею шевельнуть.

— Ба, я совсем забыл! Извини, мой мальчик. — Доктор Хладан вместо рукопожатия потрепал Йоку по плечу. — Мы пожмем друг другу руки попозже.

Йоке показалось, что каждое слово, сказанное чудотвором, — какая-то замысловатая шутка, соль которой никак невозможно понять. Он словно говорил со сцены — чуть громче положенного, немного наигранно. Но эта наигранность была фарсом, а не фальшью. Йоке понравилось, как говорит доктор Хладан, и он подумал, что с этим человеком, должно быть, легко и весело.

Едва Йока собрался переодеться к ужину, как дверь за его спиной скрипнула и приоткрылась: на пороге стояла Мила.

— Йока, а сегодня папа маму ругал, — сказала она ехидным шепотом, — а ты не слышал.

Это существо, внешне очень похожее на маму, Йока ненавидел всей душой. Вредина, ябеда и жадина! С первого дня появления в доме сестры Йока не мог примириться с ее существованием. Он даже по секрету просил отца отвезти ее обратно в клинику, откуда с ней вернулась мама. Отец смеялся и объяснял, что это его родная сестра, и, конечно, мама ни за что не согласится кому-то ее отдать. Две детские комнаты — игровую и спальню — дополнили третьей, спальней Милы, и, как только та немного выросла, Йока перестал заходить в игровую, перетащив свои игрушки к себе под кровать. Получилось, он лишился комнаты, а не разделил ее с сестрой, как объяснял ему отец. Но этого никто не заметил! Йоке казалось, его вообще перестали замечать с тех пор, как родилась эта девчонка! Мама перестала точно. Отцу, конечно, было с ним интересней, чем с малявкой, но он все равно не забывал поиграть с дочерью и на ночь целовал сначала ее и только потом — Йоку.

— А ты подслушивала? — презрительно спросил он, разглядывая сестренку сверху вниз.

— Ну и да, — ответила она самодовольно, — папа маму из-за тебя ругал.

— Ты еще и врунья!

— Нет, не врунья! Папа сказал, что мама бессердечная. Мама плакала.

— Иди отсюда, а? — Йока сжал губы — ему вовсе не хотелось этого слышать.

— Никуда я не пойду. Мне папа сказал, что тебе пуговицы не застегнуть и чтоб я тебе помогала.

— Без сопливых, — проворчал Йока. Но пуговицы ему на самом деле было не застегнуть.

Девчонка, как назло, всегда к нему липла!

— А еще папа сказал, в твоей школе все боялись маму, что она на них заругается. А она не заругалась.

— Заткнись, понятно?

— Что хочу, то и говорю!

Йока нарочно хотел застегнуть пуговицы сам, но на белой рубашке они были слишком мелкими.

— Ладно, так и быть, застегивай, — снисходительно согласился он. Мила взобралась на стул, чтобы дотянуться до его шеи, и от усердия высунула кончик языка. — И язык не показывай, это неприлично.

— Ничего я не показываю.

— Показываешь.

— Что хочу, то и делаю. А дядя Инда, который к нам пришел, он чудотвор, понятно?

— А то я без тебя не знаю. — Йока поднял глаза к потолку.

— Он хороший. Все чудотворы хорошие. Они из башни защищают нас от росомахи. Ты боишься росомаху?

— Нет, — Йока громко и тяжело вздохнул.

— Ты смелый. Если росомаха к нам придет, когда папы нет, ты ее убьешь?

Эта девчонка не могла помолчать и секунды!

— Росомаха к нам не придет. А жаль… — процедил он сквозь зубы.

— Почему?

— Росомахи живут в лесу. Они по домам не ходят.

— А почему жаль?

Она дошла только до четвертой пуговицы!

— Застегивай быстрей!

— Ну почему?

— Потому что!

— Ты бы ее тогда убил и тебе орден дали?

— Да! — рявкнул он, не в силах слушать эти глупости.

— Ты смелый, Йока, — вздохнула сестренка, — хорошо, когда есть смелый брат.

Она лопотала все время, пока застегивала пуговицы — на рубашке, брюках и пиджаке — и пока подтягивала узел галстука, и еще вздумала Йоку причесать, когда он нагнулся, чтобы надеть ботинки — хорошо, что их не надо было шнуровать!

— Причесаться я и сам могу, — проворчал Йока.

— Мой бедный братик. — Мила погладила его по голове и клюнула губами в затылок. — Я тебе теперь всегда буду пуговицы застегивать.

— Этого мне только не хватало! — Он выпрямился и слегка пригладил волосы правой рукой, глядя в зеркало.

— А я все равно буду! — упрямо сказала сестренка, но Йока ее уже не слушал: распахнул дверь из комнаты и поспешил в столовую. Мила с визгом кинулась его догонять, топая каблучками новых лаковых туфель с бантами из светлого крепа.

Нет никаких сомнений в том, что по лестнице Йока бегал гораздо быстрей, чем его сестра, и уступать ей дорогу он не собирался. Каблучки щелкали у него за спиной неритмично и нерасторопно — Йока вообще не мог себе представить, как в женских туфельках можно ходить, не то что бегать! Мила, повизгивая, обогнала его на площадке, где лестница поворачивала в сторону: протиснулась вдоль стенки, задев Йоку пышной кружевной юбкой, на что он лишь презрительно поморщился — не соревноваться же с сестрой!

Она оглянулась, показывая ему язык и не глядя под ноги, а потому тут же оступилась и кубарем полетела вниз, на ковер в гостиной. И хотя падать было невысоко — три или четыре ступеньки, — Йока от испуга остановился. В воздух взлетели многочисленные нижние юбки и накрыли девочку с головой, обнажив смешные панталончики. Примерно секунду она лежала неподвижно — и Йока боялся вздохнуть, — а потом на весь дом разнесся оглушительный рев. Он хотел подойти к сестре и помочь встать, но не успел даже спуститься с лестницы: первой в гостиную вбежала мама, за ней кухарка, сверху из своей комнаты выскочила няня, потом появились отец, доктор Сватан и чудотвор — Инда Хладан.

Мама подняла рыдающую Милу с пола и прижала к себе. Йока остановился в нерешительности, не зная, что ему делать.

— Что случилось? Как? Где больно? — Мама ощупывала малышку с головы до ног, но та только ревела. — Йока, она упала с лестницы?

— Ну да, — Йока пожал плечами.

— Высоко?

— Да не очень.

Няня оттолкнула его и тоже кинулась к девочке, но мама ревниво повернула ребенка в сторону. Глаза мамы встретились с глазами Йоки, и лицо ее неожиданно потемнело.

— Йока, сознавайся, это ты ее толкнул!

— Не толкал я ее! — фыркнул тот.

— Толкну-у-у-ул! — вдруг завыла Мила. — Это он меня толкну-у-у-л!

— Ты врешь! — вспыхнул Йока. — Никто тебя не толкал! Ты сама под ноги не смотришь!

— Йера! — вскрикнула мама. — Йера, он ее толкнул!

Лицо отца, испуганное до этого, стало беспомощным и виноватым. Он тяжело вздохнул, взглянув на маму, но тут вмешался Инда Хладан.

— Ясна, никогда не надо доверять словам маленьких противных девчонок: они если и не врут, то обязательно сочиняют. — Он подмигнул Йоке и присел на корточки рядом с Милой. — Деточка, а как он тебя толкнул?

— В спину! Кулаком!

— А-я-яй! Как нехорошо наговаривать на братишку. Подумай сама, как бы он толкнул тебя кулаком, если у него сломаны пальцы? Я понимаю — ногой, это было бы совсем другое дело!

— Да, ногой! Ногой! — еще сильней разрыдалась Мила, но уже без слез, из чистого притворства.

— А вот в это я не поверю никогда: чтобы взрослый юноша пинал ногами маленьких девочек. Нет, Ясна, боюсь, вредная девчонка сочиняет. Обидно само́й быть виноватой в таком некрасивом падении, а?

— Йока, ты ведь ее не толкал? — спросил отец.

— Делать мне нечего, — ответил тот.

— Ясна, пусть на Милу посмотрит доктор Сватан, — сказал отец. — Мне кажется, ничего страшного не произошло.

Мама неохотно уступила, но, поднявшись, тут же набросилась на няню:

— А вы где были? Где вы были? Почему вы не смотрите за ребенком и позволяете бегать по лестницам? Сколько раз говорилось, что по лестнице надо ходить спокойно!

— Но я… вы же сами сказали… — жалко лепетала няня. — Мила была с братом…

— Неужели непонятно, что четырнадцатилетний мальчик не будет смотреть за сестрой! И я вам плачу за это деньги, вам, а не ему! — Мама едва не плакала.

— Ясна, перестань, — отец взял ее за руку. — Это я послал Милу помочь Йоке одеться. Такое случается, уверяю тебя, дети падают, разбивают носы и коленки, это же дети, Ясна…

— Совершенно верно, — невозмутимо подтвердил чудотвор, — мои делали это едва ли не каждый день.

— У тебя мальчики, — Ясна поджала губы.

Доктор Сватан тем временем посюсюкивая осмотрел Милу со всех сторон и, улыбаясь, констатировал:

— На коленках останутся синяки, на локотках — ссадинки. Я бы даже не стал мазать их йодом, чтобы напрасно не мучить ребенка.

Мила уже не ревела, а только изредка всхлипывала.

— Я думаю, пора садиться ужинать. — Отец взял маму под руку и повернулся к няне. — Вы не хотите к нам присоединиться? У нас сегодня гости.

Та только покачала головой, все еще оставаясь растерянной и испуганной. Вообще-то у Милы была противная няня — высокая, костлявая и постоянно читающая нравоучения, по крайней мере Йоке, но на этот раз Йока ее пожалел: она ведь тоже не виновата, что Мила не смотрит под ноги!

Только оказавшись за столом, Йока вспомнил, как проголодался, — после школьного завтрака он ничего не ел. А кухарка расстаралась к приходу гостя: подала не меньше шести закусок, в том числе любимую Йокой заливную рыбу. И, похоже, на кухне жарилось что-то очень вкусное — запах оттуда шел одуряющий.

Говорили, конечно, о политике. Йока давно понял: когда за столом встречается хотя бы двое мужчин, они всегда говорят о политике. Политика не очень его интересовала.

— Совершенно революционное предложение! — рассказывал отец. — Я, если честно, даже опешил сначала!

— Очень интересно. — Инда Хладан облизнул ложку, которой ел паштет из гусиной печени. — Даже не могу себе представить, что технически революционного может предложить нижняя думная палата.

— Представьте себе, трамвай! — улыбнулся отец.

Доктор Сватан посмотрел на него вопросительно и перестал жевать.

— Конечно, не обычный трамвай, к которому мы все привыкли. А трамвай совершенно новый. Они предлагают сделать трамвай на шестьдесят сидячих мест, при этом количество стоячих будет почти неограниченно!

— Да? — переспросил Хладан. — И кто же будет занимать эти шестьдесят мест?

— В том-то и дело! Планируется снизить стоимость проезда почти в шесть раз. В первое время, конечно, придется добавлять средства из казны, но зато пользоваться трамваем сможет почти каждый рабочий! Уже разработана схема новых маршрутов, которая свяжет промышленные районы с жилыми кварталами. Возможно, подключатся профсоюзы, а может, и сами заводчики. Подумайте: вместо того чтобы добираться до завода час-полтора, рабочий будет делать это за четверть часа!

— Эх, старый добрый трамвайчик… — вздохнул чудотвор с улыбкой. — Скоро прогресс зайдет так далеко, что и на авто будет ездить каждый рабочий.

— Инда, мы этого и добиваемся. И, мне кажется, чудотворы никогда против этого не возражали.

— Нет, я не возражаю, — немедленно согласился Хладан, — напротив. Это очень хорошо. В Элании, во всяком случае в Афране, такое невозможно.

— Почему же? — спросила мама.

Йока был в Элании — они ездили туда отдыхать, — но трамваев там действительно не видел.

— Там же горы! — ответил Инда. — Трамваям по горам ездить трудновато. Но в Афране ходят маршрутные авто на десять мест. Может, новая мода дойдет и туда? Нет, мне положительно нравится эта идея! Я же консерватор, мне к каждой новой идее надо сперва привыкнуть.

— Мне тоже это нравится, — подтвердил доктор Сватан, — я сочувствую левым, мне кажется, будущее за ними. Наше государство достаточно богато, чтобы каждый мог жить достойно и удобно. Вспомните, как пятнадцать лет назад осуждали обязательную семилетку. А теперь заводчики отказываются брать на работу тех, кто не закончил школу. А как с тех времен поднялось книгоиздание?

— Сватан, — лицо чудотвора стало лукавым, — я помню, вы выступали против бесплатной медицины. Или я что-то путаю?

— Ну, это было давно, — доктор усмехнулся в усы. — Я всего лишь опасался недостатка средств. Меня не тяготит работа в клинике, и оплачивают ее достойно.

— Эх, господа, — Инда откинулся на стуле и расправил плечи, — как интересно жить! Особенно в наше время! Когда я был мальчиком, никто и не подозревал о появлении авто или трамваев. К слову, хотел рассказать о новом проекте. Это не для прессы, но распускать слухи уже можно: речь идет о преобразовании света в тепловую энергию. Наши дети забудут об отоплении дровами и углем. Надеюсь дожить!

— Серьезно? Опыты увенчались успехом? — переспросил доктор.

— Ну, не совсем так, как рассчитывали изначально… Но фотонные усилители теперь реальность, и, кстати, один из них установлен на верхней площадке Тайничной башни. Страшное оружие, я вам скажу… Беспросветный лес можно выжечь за два-три дня. А вот использовать этот прибор для нагрева предметов пока слишком дорого. Сегодня пятнадцать минут работы фотонного усилителя погасят свет во всей Славлене на несколько часов. Но, — Инда улыбнулся, — когда-то никто не верил и в магнитные камни!

— Инда, ты напросился на тост, — улыбнулся отец, — я предлагаю выпить за чудотворов. За их силу и мудрость. За то, что солнечные камни вошли в каждый дом. За то, что магнитные камни вращают колеса насосов, станков и авто. И за будущее тепло.

— Прекрасно, — кивнул доктор, поднимая бокал. — Йера, ты умеешь красиво говорить. Надеюсь, в верхней палате это ценят.

— Спасибо, Йера. Хотя я и считаю собственные заслуги скромными, мне все равно приятно. — Инда поднял бокал, но немедленно его опустил. — А почему взрослый парень за столом давится компотом? Так не годится.

Отец растерялся, посмотрел на Йоку, потом на дворецкого, который ему кивнул.

— Мне кажется, детям вредно пить вино, — вставила мама, которая до этого не вмешивалась в разговор мужчин.

Отец снова взглянул на дворецкого, словно искал у него поддержки, и неуверенно сказал:

— Вообще-то ему уже четырнадцать… У чудотворов четырнадцать лет — возраст посвящения, совершеннолетия, я ничего не путаю? — отец повернулся к Хладану.

— Совершенно верно, — ответил Инда. — После инициации чудотвора считают полноправным членом клана, и я в четырнадцать лет сидел за столом наравне со всеми.

— Может быть, организм чудотвора устроен иначе, — снова попробовала возразить мама, — и вино ему не вредит?

Дворецкий поставил напротив Йоки высокий бокал, но после маминых слов помедлил наливать вино.

— Вино не вредит никому, если употреблять его умеренно. На севере просто не сложилась культура пития, какая существует в южных странах, как в Элании и особенно в Стерции — родине виноделия. — Йоке показалось, что Инда говорит это специально для него. — Ясна, перестань ворчать. Йера предложил выпить за чудотворов, и я до сих пор на это рассчитываю.

Дворецкий, глянув на отца, налил Йоке половину бокала. Забинтованной рукой держать тонкое стекло было не так удобно, как стакан, но Йоке это понравилось — какой подросток не мечтает поскорей стать взрослым? Он не в первый раз пробовал вино и старался притвориться, что оно ему по вкусу, — ведь только дети не понимают вкуса вина.

— За чудотворов! — повторил отец, снимая неловкость. Все поднялись с мест, соединяя бокалы в центре стола по старой северной традиции. И Йока — вместе со всеми, как будто всю жизнь только и делал, что пил вино.

— Как приятно оказаться в кругу земляков, — сказал Инда, усаживаясь на место. — В Элании, например, только приподнимают бокалы, и мне каждый раз чудится, что меня хотят отравить.

— Почему? — спросил Йока и прикусил язык: как-то по-детски это прозвучало. Это Мила задает свои бесконечные «почему?», а он давно вышел из этого возраста.

— Наша традиция соединять бокалы происходит от древнего обычая переплескивать вино из кружки в кружку в знак того, что оно не отравлено, — пояснил Инда, нисколько не удивляясь вопросу.

— Мне кажется, на юге такой традиции возникнуть не могло, — доктор Сватан вытер губы салфеткой, — ведь в древности там использовали глиняную посуду, а не деревянную. Попробуйте столкнуть две глиняные кружки так, чтобы вино переплеснулось из одной в другую, — они разобьются.

— Интересное наблюдение, — кивнул Инда, — действительно. А я никогда об этом не думал. И в связи с этим тоже хочу предложить тост: за лес. За наш Беспросветный лес — он наш ужас, наш враг и в то же время наш кормилец. На Севере он питает силой чудотворов, как в Элании — море, в Натании — горы, а в Исиде — пустыня. Красиво сказал, а?

Он снова подмигнул Йоке.

— Красиво, — подтвердил отец, — я согласен за это выпить.

— Следующий тост, я чувствую, будет за росомаху, — проворчала мама. Она никогда не любила лес и старалась не упоминать его всуе.

— Ясна, росомаха — всего лишь часть леса, безобидный и премилый зверек, — сказал отец, — право, смешно приписывать ей все зло, совершаемое в этом мире, это не более чем персонаж детских сказок.

— Народные сказки — это мудрость прошлых поколений, — сдержанно возразила мама.

— Ну, не надо приписывать народу слишком много мудрости, — ответил Инда, — народ когда-то считал, что Солнце кони везут по небу в колеснице, но мы же не будем в это верить, не правда ли?

— Я верю в науку, — согласился с ним доктор, — и тоже хочу выпить за лес.

Потом они выпили за науку, за солнечные камни, за светлое будущее для всех в Обитаемом мире — Йока почувствовал головокружение и желание поговорить. Ему это не понравилось: он словно перестал принадлежать самому себе, отвечать за свои слова и поступки. Ему хотелось сбросить с себя эту странную пелену, избавиться от ощущения наваждения. И вместе с тем он понял, почему взрослые любят пить вино: разговоры за столом становились все более веселыми, глаза сияли, лица покрылись румянцем. Мама уже не сердилась, а смеялась. И в то же время — Йока понял это по глазам — никто себя не потерял, никто не ощущал такого же наваждения, как он. Наверное, мама была права и детям пить вино действительно вредно.