Поднятые до абсолюта

15–17 декабря 79 года до н. э.с. Исподний мир

— Стойко! — на крыльцо со свечой в руках выскочила Стёжка. — Слава добрым духам! Ты жив!

— Я еле жив, — пробормотал Зимич.

— Сейчас я затоплю печку! Где ты был? Мы думали, ты замерз! Мы думали, тебя убили охотники! Деда вчера был в Холомце, и там ему рассказали, что старый колдун, к которому ты пошел, умер.

— Признаться, я очень хочу есть, — Зимич вошел в тепло и почувствовал, как кружится голова. Шутка ли, двое суток в лесу без еды и огня! Он потянулся рукой к пуговицам, но замерзшие пальцы не слушались.

— Дай я тебе помогу. — Стёжка поставила свечу на стол. — Замерз?

— Чуть не замерз.

— Садись вот здесь, поближе к печке. — Она начала стягивать с него полушубок. — У меня и дрова заправлены, только разжечь.

— Ба! Кто к нам пришел! — Хозяин в исподнем вышел из своей комнаты и остановился, по своему обыкновению опираясь на косяк. — Здравствуй, Стойко-сын-Зимич.

— Здоро́во, — ответил тот и вдруг подумал, что рад видеть хозяина дома, рад, что вернулся, и особенно рад тому, что здесь его ждали. Словно пришел домой.

— Хорошо, что ты пришел. Я бы сразу показал тебе библиотеку, но, боюсь, ты сначала захочешь поесть и выспаться.

— Это точно, — ответил Зимич.

— У тебя щеки синие. — Стёжка со свечой в руках присела перед ним на корточки. — Деда, надо медвежьим салом, да?

— Лучше маслом. А медвежьим салом спину растереть и грудь. Хоть он и зовется «Стойко», а, сдается мне, опять в горячке свалится. Слабоват ты, братец, для жизни в Лесу. Тут надо родиться, чтобы двое суток по лесу бродить и не заболеть после этого.

— Почему двое суток, деда? — возмутилась Стёжка. — Трое!

— Мне показалось, что у колдуна он все же переночевал. В Холомце говорят, что колдуна убил тот, кто скоро станет змеем. Охотники нашли следы, ведущие в лес.

— Колдуна никто не убивал, — вздохнул Зимич, — он умер своей смертью.

— Какая-то странная и неожиданная смерть, ты не находишь? — Хозяин вытащил из-под стола табуретку и уселся рядом.

— Не знаю… Мне показалось… Мне показалось, он очень устал… Может быть, это из-за метели? Он вчера вызывал метель.

— Да, хорошая была метель, густой снегопад. Но он каждый год вызывал метели и снегопады, чтобы прикрывать озимые снегом. И не умирал. Колдуны от этого не умирают.

Дрова занимались в печи неохотно, сквозь заслонку не чувствовался жар огня, и Зимич прижимался к ней все теснее и теснее, чтобы унять озноб. Пока не прожег полушубок…

А потом была горячая овсяная похлебка, и вареное мясо, и теплый сладкий мед, и настойка сушеной малины, и руки Стёжки, растиравшие плечи и кутавшие в шерстяной кусачий платок, и баюкающий голос хозяина.

Зимич проспал весь короткий зимний день и проснулся в середине следующей ночи. Его разбудила неясная тревога, смутный, плохо осознаваемый страх. Ощущение наползающей тени. Четыре дня отгрызли от луны больше четвертины, и Зимич в оттаявшем окне видел не столько белый свет, сколько заслонявшую его тень.

Что-то происходило. Словно злые духи кружили возле дома. За окном, в безмолвии и неподвижности морозной ночи, шевелились чьи-то тусклые очертания, гоняя темноту по комнате. Страх становился все сильней, и вот уже Зимичу показалось, будто кто-то прячется в самом темном углу. Неслышная и невидимая опасность, как гадюка в высокой траве. И не лезвие ножа, не стрела, не топор угрожают ему — яд на кончике острого зуба. Один неосторожный шаг… Одно резкое движение…

Зимич приподнялся на локте и тряхнул головой: он давно забыл, что такое ночные страхи. Давно. Еще в те времена, когда мама приходила ночью на его зов и смешно стыдила: ты такой взрослый мальчик, тебе уже пять лет, а ты боишься темноты, как маленький…

Смешно. Надо встать и зажечь свечу. Зимич откинул одеяло и собирался поставить ноги на пол, но вдруг… испугался. Слишком ясно представилось ему гибкое гадючье тело, кольцами свернувшееся на половике перед кроватью.

Смешно… Что гадюка может сделать человеку, в одиночку убившему змея?

Зимич откинулся обратно на подушку и зажал руками рот, вспомнив трепещущий раздвоенный язык, едва не касавшийся лица. Упругий хвост, захлестывавший колени. Силу противоестественного, ненормально гибкого тела. Собственную кровь, вскипавшую в жилах. И холодную змеиную кровь, лившуюся на снег. На этот раз воспоминания были хоть и отрывочными, но ясными, отчетливыми до тошноты. И не было сил от них избавиться.

— Деда! — раздался вдруг голос Стёжки из-за стенки. — Деда, ну иди же сюда! Деда!

Зимич прислушался, но так и не понял, спит хозяин или снова куда-то ушел. Но голос Стёжки разогнал страхи и развеял воспоминания.

— Деда! — в голосе девочки появились слезы. — Ну деда! Ну пожалуйста…

Может быть, у нее что-то болит? Зимич забыл о гадюке, кольцами свернувшейся на половике, соскочил с кровати и пошлепал в комнату Стёжки.

— Деда!

Дверь в комнату хозяина была открыта, но в темноте Зимич не рассмотрел, есть кто-нибудь на кровати или нет.

— Деда!

Зимич толкнул дверь и сунул голову в проем:

— Что ты пищишь?

— Стойко? — Она приподнялась, посмотрела на него удивленно и тут же перестала плакать.

— Что случилось?

— Ничего. Мне просто страшно.

— Такая большая девочка, и боишься темноты? — Зимич улыбнулся и вошел.

— Деда говорит, что женщины чувствуют нехорошее, поэтому они часто боятся по ночам. А деда спит?

— Не знаю…

— Он всегда слышит, если я его зову. А если уходит, то свечу мне зажигает.

— Хочешь, я зажгу тебе свечу?

— Не надо. Если деда дома, он просто сидит со мной, пока я не усну. Я быстро засыпаю. Просто посиди немного, пожалуйста… Я быстро усну, честное слово.

Зимич присел на край ее кровати с некоторым трепетом: слишком мала еще, но хороша, как свежее наливное яблочко, как ранний цветок, выглядывающий из-под снега.

Стёжка повернулась на бок и поплотней закуталась в одеяло, крепко зажмурив глаза. Но «засыпала» недолго.

— Стойко, а тебе не бывает страшно по ночам?

— Нет, — ответил он. И подумал, что именно сегодня как раз бывает. Может быть, он тоже почувствовал «нехорошее»? Может быть, хозяин прав и ночные страхи рождаются не в голове, а где-то вовне, снаружи? И злые духи на самом деле кружат под окнами?

— А мне часто бывает.

— И чего ты боишься?

— Не знаю. Мне кажется, кто-то подкрадается… Кто-то страшный. Слышишь, как тихо? Когда тихо, все слышно. Снег скрипит, половицы скрипят… Ходит кто-то.

— Никого нет, не бойся, спи.

— А деда ушел и свечу не зажег… Наверное, думал, что я не проснусь. Знаешь, как страшно одной в доме, если свет не горит?

— Ты же не одна. Спи.

Она замолчала и снова зажмурила глаза. А через минуту под окном раздался тихий скрип снега, словно кто-то на самом деле подкрадывался к дому. Признаться, Зимичу это тоже показалось жутковатым, а Стёжка, вместо того чтобы закричать, села на кровати и прижала руки ко рту.

— Идет… — задохнувшись, шепнула она одними губами, — ой, мама, идет…

— Никого там… — начал Зимич в полный голос, но она вдруг кинулась к нему и зажала ему рот рукой.

— Тихо. Может быть, он пройдет мимо? Подумает, что в доме никого нет, и не станет нас трогать?

— Глупая, — он обнял ее за плечо и прижал к себе, — чего бояться человеку, который в одиночку убил змея?

Ее теплое со сна тело дрожало, и мягкая грудь, совершенная, как у мраморной статуи, касалась его груди. И маленькие острые соски приподнимали белую льняную рубашку. От ее густых волос пахло сухой травой, и Зимич едва не задохнулся этим запахом.

— Не уходи, хорошо? — шепнула она.

— Хорошо, хорошо… — проворчал Зимич. Маленькая ласковая зверюшка… Кто научил ее искусству обольщать с такой непосредственностью? Ни одной фальшивой нотки, никакой игры — лишь первозданная природная чувственность. Наверное, она и сама не понимает, что сейчас делает… Ему стало жарко, даже испарина выступила на лбу. Он попытался думать, что перед ним ребенок, но без успеха. Насколько старше нее были те лесные девчонки, которых он в Хстове «воровал» у охотников? На год? На два? И ведь все как одна были искусны в любви…

На его счастье в сенях хлопнула дверь, Стёжка вздрогнула и подняла голову, но, прислушавшись, вздохнула с облегчением:

— Деда идет. Наконец-то…

Хозяин вошел в дом с зажженной масляной лампой, свет из кухни упал на Стёжкину постель.

— Деда! Ну что ж ты мне свечу не оставил! — радостно, а вовсе не обиженно сказала она. — Хорошо, что Стойко меня услышал!

Айда заглянул в комнату и поднял лампу повыше, пристально рассматривая обоих недобрыми глазами.

— Я думал, ты не проснешься, — ответил он и поманил Зимича пальцем: — Иди-ка сюда.

Зимич рад был избавиться от горячего тела в объятьях и только поэтому быстро поднялся, торопясь выйти из комнаты. Сразу стало холодно и неуютно.

— Спи, малышка, — сказал Айда и прикрыл к ней дверь.

— Она тебя звала… — начал Зимич, оправдываясь.

Хозяин за плечо развернул его к себе и поднес лампу к его лицу.

— Тронешь девчонку хоть пальцем — убью. Это тебе не дочка булочника и не жена писаря.

Оправдываться сразу расхотелось. Зимич вырвался из цепкой руки хозяина и ни слова не говоря пошел к себе. И даже хотел хлопнуть дверью, но вспомнил вдруг и оглянулся:

— Я на самом деле слышал шаги за окном.

— Это я ходил, — вполне миролюбиво ответил хозяин, — показалось, что волки к дому подобрались. Разроют погреб…

— Что ж меня не разбудил?

— Да ладно… Волков, знаешь ли, бояться — в лес не ходить. — Айда улыбнулся.