Подпольный Баку

XVIII

С февраля 1904 года в Закавказье, несмотря на раскол в рядах РСДРП, начался новый подъем революционного движения.

После II съезда партии закавказские меньшевики активизировали свою деятельность, что очень мешало работе большевиков.

В Тифлисе состоялась конференция большевиков Закавказья, на которой присутствовало 15 представителей от различных рабочих организаций. На ней было принято решение провести среди рабочих агитацию за созыв III съезда партии, с тем, чтобы вытеснить меньшевиков из Центрального комитета РСДРП.

Спустя две недели в Баку было созвано подпольное собрание бакинского революционного актива, на которое пришла и Женя.

Представитель Бакинского комитета РСДРП должен был рассказать о решениях, принятых большевиками в Тифлисе.

У Жени было ограниченное время. Сона-ханум приказала ей быть дома в пять часов, так как они ждали к вечеру гостя, о котором в доме шли разговоры уже несколько дней. Приехавший из Тифлиса товарищ сообщил:

— Кризис, начавшийся в нашей партии после II съезда по вине меньшевиков, которые не пожелали подчиняться партийной дисциплине, не дает большевикам возможности в полную меру служить интересам российского пролетариата. Есть лишь одно средство победить меньшевиков в идейной борьбе — созвать III съезд партии.

В половине пятого Аскер, сидевший рядом с Женей, шепнул ей:

— Время истекает, Женя, тебе пора уходить. Не обращай внимания на уговоры Павла. Ты должна быть на хорошем счету у хозяев. Мы надеемся извлечь из твоей службы в доме Тагиева большую пользу для партийной работы. При встрече расскажу тебе все, о чем здесь будет говориться.

На улице Женю окликнул Павел:

— Ты куда? Почему уходишь?

Она обернулась и, приблизившись к Павлу, тихо сказала:

— Павлуша, в пять часов я должна быть дома. Так приказала жена Гаджи.

— Я замечаю, Женя, с тех пор, как ты устроилась служанкой в дом Тагиева, ты вовсе отошла от нашей работы.

— Неверно думаешь, Павел. Мне кажется, ты просто не доволен тем, что я живу в доме миллионера. Но скажи, какая разница между мной и тобой или другими товарищами?… Почти все они работают на предприятиях, которые принадлежат таким же богачам, как этот Тагиев. И всегда являются на работу вовремя. Ты понимаешь мою мысль?

Жене не удалось переубедить Павла. Он недовольно разглядывал ее красивое платье, платок на голове, модные туфля.

— Не нравится мне твой вид, Женя. Подумай сама: ты революционерка, а ходишь в шелковом платье. Непохожа ты на революционерку, нет, непохожа…

Женя рассмеялась.

— Глупости говоришь, Павел. Постыдился бы. Подумай сам, какой смысл в твоих словах?… Уверяю тебя: на моем месте любой человек скажет тебе то же самое. Как можно связывать такие понятия, как революционная деятельность и красивое платье? Идейность, революционная деятельность сознательность — вот чем измеряется работа подпольщика. Уверяю тебя, Павел, ты можешь вырядиться в дорогой костюм или раздеться догола, — но ты был и останешься пролетарием. Ты вырос в рабочей среде, ты, можно сказать, окончил школу пролетарской жизни. Никакая сила не в состоянии оторвать тебя от твоего класса. А вот рассуждения твои — неверные. Настоящий пролетарий не может думать так, как ты. Не буду объяснять тебе всего, но ведь тебе хорошо известно, что отец мой болен и не работает. Или ты считаешь, что я не должна помогать родителям? Кто же им поможет? Кто поможет мне? Ты сам три месяца ходишь без работы и не в состоянии помочь моему отцу. Честное слово, твои рассуждения удивляют меня! Где я должна жить? Может, мне опять вернуться в дом генерала Алиханова и. питаться на кухне объедками с господского стола вместе с кошками? Но я не могу сделать этого, так как Серафима уже не работает у Заринтач-ханум, она уехала к себе на родину. Только ты, пожалуйста, Павел, не сердись. Тебе не нравится мое платье?… А в чем бы я ходила, если бы его не было у меня? Раз я работаю в доме миллионера и вынуждена делать это, естественно, у меня должна быть приличная одежда. Уверена, в той одежде, которая понравилась бы тебе, меня не пустят и на порог дома Гаджи Тагиева. Павел угрюмо смотрел на Женю.

— Не пустят — вот и хорошо. Меня обещали принять в артель носильщиков на вокзале. Думаю, я скоро смогу помогать Сергею Васильевичу.

Женя покачала головой.

— Я не хочу этого. Я буду работать сама. Да и не так уж плоха моя работа, особенно, если учесть, что она может принести некоторую пользу нашему партийному делу.

К ним подошел Аскер, видевший как Павел поднялся и вышел вслед за Женей. Зная вспыльчивый характер товарища, он не хотел, чтобы они поссорились.

— Я думаю, нам лучше не встречаться с тобой, Женя, — мрачно сказал Павел. — Ты своей странной философией не переубедишь меня.

Аскер почувствовал: еще немного и Женя расплачется. Он тронул Павла за локоть.

— Послушай, ты, идейный революционер! В последнее время ты сильно переменился. И к худшему. Надо считаться с обстановкой, а ты не хочешь. Ведь у тебя в кармане ни копейки, у меня тоже. Василию вовсе приходится туго. А что есть у Мамеда? Он, как и мы, перебивается с хлеба на воду. Айрапет не меньше нас всех нуждается в помощи. Или ты забыл, что у него чахотка? Несмотря на это, он отрывает последнюю копейку от семьи, от своих малышей и помогает Сергею Васильевичу. Но долго ли так сможет продолжаться? Айрапет тяжело болен, — Он обернулся к Жене. — Не огорчайся, прошу тебя, иди. Ты нужна нам на этой работе.

Женя повернулась и медленно пошла прочь.

Аскер и Павел, переругиваясь, вернулись на собрание.

Когда Женя пришла в дом Тагиева, Сона-ханум еще лежала в постели, предаваясь послеобеденному отдыху. Этим вечером она хотела хорошо выглядеть, так как гость, которого им предстояло принять сегодня, был не кто иной, как недавно назначенный в Баку губернатор Накашидзе.

Под вечер начали съезжаться гости. Большей частью это были бакинские миллионеры, промышленники, владельцы крупных предприятий, представители нефтяных концессий, бакинские кочи, с которыми Гаджи Тагиев постоянно имел дело, а также кое-кто из городской интеллигенции.

К услугам гостей был богатый буфет, в котором не хватало только птичьего молока: редчайшие вина, французские коньяки, изысканные закуски, фрукты, сладости.

Хозяин дома, прогуливаясь среди гостей, старался быть приветливым с каждым.

Гости были одеты нарядно и живописно: одни — в черкесках, другие — в сюртуках, фраках, смокингах, на третьих красовались модные жилеты.

Пришли все, кроме двух — нового губернатора Накашидзе и командующего бакинским гарнизоном генерала Алиханова.

Наконец с улицы послышался цокот конских подков. Многие из гостей догадались, что это подъехал отряд казаков, сопровождающий экипаж высокопоставленных особ.

В гостиную вошли Накашидзе и генерал Алиханов.

Хозяин дома поспешил навстречу им, поздоровался с обоими за руку, затем начал представлять новому губернатору гостей.

— Это, ваше превосходительство, господин Ага Муса Нагиев, — говорил он. — Убежден, вы должны были слышать его имя. Известный в нашем городе человек, преданный слуга его императорского величества. Рядом с ним господин Шамси Асадуллаев, также один из богатейших людей города, которому принадлежат многие бакинские нефтяные промысла.

Едва Муса Нагиев заметил, что хозяин дома отдает Шамси Асадуллаеву предпочтение перед ним, как настроение у него тотчас испортилось. Отвращение, которое он питал к Гаджи Зейналабдину Тагиеву, вспыхнуло в нем с новой силой.

Гаджи продолжал представлять гостей именитому гостю.

— А это господин Алимардан-бек Топчибашев, уважаемый адвокат нашего города, просвещенный, образованный и весьма приятный человек. Это господин Бехбудов, молодой инженер, получивший образование в России. Это господин Михайловский, директор реального училища, верный слуга его императорского величества. А эти господа — представители иностранного капитала на Кавказе.

Гостей было много, и вскоре губернатор Накашидзе начал томиться скучной церемонией представления.

Заметив это, Гаджи сказал:

— Короче говоря, ваше превосходительство, в этом доме находятся все самые уважаемые и благородные люди нашего города, преданные слуги государя императора.

Новый губернатор отвесил всем общий поклон, что очень не понравилось знаменитому бакинскому кочи Гаджи Аслану. Его задело и то, что хозяин дома не представил его лично новому губернатору.

Гаджи, бросив взгляд на Гаджи Аслана, заметил недовольство на его лице. Тем не менее не было уже никакой возможности удовлетворить желание этого опасного человека, к чьим услугам он частенько прибегал. К тому же, представив Гаджи Аслана лично новому губернатору, он тем самым обидел бы других кочи, в услугах которых нередко нуждался.

Тогда Гаджи Аслан сам решил представиться губернатору Накашидзе и сделал уже шаг навстречу высокому гостю.

Хозяин, поняв, что упрямый Гаджи Аслан сделает по-своему, решил в последний момент исправить свою оплошность.

— Прошу вас, ваше превосходительство, познакомиться с господином Гаджи Асланом, одним из благороднейших и влиятельнейших людей нашего города.

Не успел хозяин дома произнести эти слова, как Гаджи Аслан первый протянул выкрашенную хной руку губернатору Накашидзе.

Странный цвет руки удивил губернатора. Многие из гостей обмерли, боясь, как бы грубый, независимый Гаджи Аслан не сказал чего-либо неуместного. Больше всех растерялся хозяин дома.

Гаджи Аслан нахмурился, прищурил глаза, губы его заметно подрагивали, словно он собирался произнести нечто особенное. Вот он надменно глянул по сторонам орлиным взором, от которого у многих взволнованно забилось сердце.

— Если аллаху будет угодно, — начал, растягивая слова, Гаджи Аслан, господин губернатор сам потом узнает, что я за парень. Не будь меня, рабочие, как цыплят, проглотили бы многих из присутствующих здесь. Но, пока я жив, никто не посмеет тронуть их. Господин губернатор может испытать меня, если ему угодно. В моем распоряжении имеются славные ребята, которые способны с кем угодно сыграть злую шутку. — Гаджи Аслан обернулся к Алимардан-беку. — Ты что хлопаешь глазами? Господин губернатор не понимает по-нашему, переведи ему!

Алимардан-бек не успел и рта открыть, как заговорил генерал Алиханов:

— Я хорошо понял ваш намек, господин Гаджи Аслан. И я постараюсь как можно точнее передать смысл ваших слов нашему дорогому гостю. Вы не против, если это сделаю именно я?

В ответ на это Гаджи Аслан обернулся к Башир-беку и сказал:

— Ты слышишь, Башир? Оказывается, этот ага из наших, из мусульман! Он подошел к генералу Алиханову и пожал ему руку. — Гаджи Аслан — твой покорный слуга. Прикажи мне умереть — и я сию минуту исполню твой приказ. Не быть мне мужчиной, если я вру.

Алиханов перевел по-русски губернатору Накашидзе слова знаменитого бакинского кочи, после чего губернатор еще раз пожал руку Гаджи Аслану.

— Выражаю надежду, господин Гаджи Аслан, — улыбнулся Накашидзе, — что наша дружба с вами будет прочной и полезной. — Затем, обернувшись к Гаджи Зейналабдину, добавил: — Благодарю вас, любезный хозяин, за то, что вы познакомили меня с этим достойным человеком.

Гаджи попросил гостей пройти в парадный зал, где должна была состояться церемония представления новому губернатору хозяйки дома.

Сона-ханум запаздывала. Она привыкла спать два-три часа днем и сегодня не отступила от этого правила. После сна она занялась туалетом. Кроме того, она имела обыкновение заставлять гостей ждать себя, разжигая их нетерпение.

Наконец она появилась в дверях зала. На ней было бордовое шелковое платье, украшенное серебряными блестками. Ее сопровождала свита молоденьких служанок, которые были одеты в красивые голубые платья одного фасона. На этом фоне туалет хозяйки выглядел особенно эффектно.

Изобразив на лице приветливую улыбку, Сона-ханум подошла к именитым гостям, протянула для поцелуя руку сначала генералу Алиханову, как старому знакомому, затем губернатору Накашидзе.

Оба они преподнесли ей по букету роз.

Сона-ханум, поблагодарив мужчин за цветы, передала букеты стоящей позади нее служанке, та — второй девушке, вторая — третьей, и так далее.

Гости начали прикладываться к руке хозяйки дома, наперебой говоря ей комплименты.

Когда же очередь дошла до Гаджи Аслана, он просто потряс ей руку и сказал:

— Гаджи Аслан всегда готов верно служить матери своего народа! Если у тебя есть какое-нибудь желание, можешь приказать Гаджи Аслану — и оно будет исполнено.

Сона-ханум не впервые встречалась с Гаджи Асланом, знала его манеру говорить всем «ты», поэтому нисколько не обиделась на подобную фамильярность.

Когда Сона-ханум здоровалась с директором реального училища Михайловским, своим бывшим учителем и наставником, он поцеловал ее в голову.

— Рада видеть вас, дорогие гости! — обратилась она ко всем присутствующим. — Прошу пожаловать в столовую!

Чести находиться за одним столом с высокими гостями были удостоены лишь самые именитые горожане. Для гостей рангом пониже был сервирован стол в соседней комнате.

Начался обильный ужин.

После ужина мужчины прошли в гостиную, где стояло около десяти невысоких круглых столиков, сервированных для десерта. Молодые служанки Соны-ханум прислуживали гостям, подавали им чай, кофе, всевозможные ликеры, десертные вина.

На долю Жени выпало прислуживать бывшему учителю и наставнику Соны-ханум Михайловскому, который сидел за крайним столиком у двери.

Хозяин дома поднялся и, попросив Алимардан-бека переводить по-русски, заговорил:

— Забастовка, охватившая весь город, большое бедствие. Это целое несчастье и для нас, хозяев, и для самих рабочих. Готов клятвенно заверить вас, господин губернатор, что эта проклятая забастовка является причиной всех злоключений, испытываемых рабочими… Если я ошибаюсь, пусть присутствующие здесь господа скажут мне об этом. В подтверждение моих слов приведу вам один пример. В июле этого года в забастовках участвовало более пятидесяти тысяч рабочих. Они не работали несколько недель. Представляете себе, господа, какие это деньги?! Я всегда прилагал много усилий, добиваясь, чтобы мои рабочие не участвовали в забастовках, а мирно, спокойно трудились себе на благо. И мои старания долгое время были небезуспешны. Мне не раз удавалось наставить на путь истины и вернуть к работе выходцев из Ирана. Вам известно, что у меня работает много иранцев, которые ничего не смыслят в делах этих проклятых революционеров. Они продолжительное время не хотели признавать всяких там социалистов и большевиков и упорно не присоединялись к забастовщикам. Больше того, они несколько раз дрались с забастовщиками. Однако после того, как социалисты разделились на две группы — на большевиков и меньшевиков, и большевики научились подлаживаться под выходцев из Ирана, — нравы моих рабочих испортились. В забастовке последних дней мои рабочие выступают активнее всех, в результате чего станки моей фабрики бездействуют. Требования, которые они выдвинули, отнюдь не экономические — одна сплошная политика, настолько, что я даже не смею в присутствии нашего уважаемого гостя губернатора господина Накашидзе повторить их вздорные слова. Именно поэтому я прошу господина губернатора и господина генерала Алиханова навести порядок в нашем городе. Я считаю, что в Баку недостает именно военной силы. Рабочие выходят на демонстрацию вооруженные. Что это значит? Это значит, что они пренебрегают местными властями и не боятся бунтовать против самого государя императора. В создавшейся обстановке под угрозой находятся не только наши фабрики, заводы, промысла, но и наши жизни. Вы только представьте себе, господин Накашидзе, эти разбойники-рабочие во время демонстрации пробили камнем голову вице-губернатору! А завтра они пробьют голову мне. Если так пойдет и дальше, они начнут покушаться на наши жизни. Но ведь это же недопустимо! Это настоящий разбой! Кто же им помешает? Я осмеливаюсь задать этот вопрос господину губернатору. Как была наказана та девчонка, которая бросила камень в голову вице-губернатору? Почему эта девица не была арестована? Ведь она не ангел, у нее нет крыльев, с помощью которых она могла вознестись на небо.

Никто из гостей не заметил легкой усмешки на лице Жени, которая в этот момент подавала господину Михайловскому чашку кофе.

Хозяин дома умолк.

— Я всей душой присоединяюсь к вашему возмущению, почтеннейший Гаджи, — сказал губернатор Накашидзе. — Уверяю вас, мы обуздаем бунтарей. Что же касается девицы, ранившей вице-губернатора, мне кажется, она бежала из Баку.

После Накашидзе заговорил генерал Алиханов:

— Я внимательно слушал вас, уважаемый господин Тагиев. Вы изволили сказать истинную правду. Как вы знаете, я с первого же дня моего назначения в этот город одобрял все высказываемые вами мысли. Во время июльских забастовок я отправлял рапорты на имя главнокомандующего Кавказским военным округом, в которых подробно сообщал о всех происходящих в городе беспорядках, как-то: о распространении вредных прокламаций среди солдат и проникновении революционных микробов в бакинский гарнизон, о попытках посеять смуту среди наиболее преданных нам воинских частей — казаков. И я опять хочу повторить: Баку — это опаснейшее гнездо большевизма в Закавказье. Арестом таких, как Кецховели, их расстрелом мы не спасем положения. С бакинскими большевиками связан такой опасный для самодержавия человек, как Владимир Ульянов. Мы знаем, что бакинская подпольная типография занимается перепечаткой созданной Ульяновым газеты «Искра». В этой типографии печатаются различные крамольные прокламации. Смутьяны, которых называют большевиками, хитры и по-своему умны. Три года существует в Баку подпольная типография и, представьте, она до сих пор не обнаружена. Мы привлекли к работе в бакинской полиции искуснейших сыщиков России. Господа Лавров и Рунич заняты, можно сказать, исключительно розыском этой злополучной типографии. Пока мы не можем похвастаться результатами. И это оттого, что присутствующие здесь господа считают пресечение большевистской деятельности проблемой, которая имеет отношение исключительно к властям и российскому правительству. Нет, господа, ошибаетесь! Ликвидация большевистской деятельности есть проблема номер один, в разрешении которой заинтересованы прежде всего вы, господа, здесь присутствующие. Найти подпольную типографию большевиков, выявить конспиративные квартиры, где скрываются большевистские вожаки, и прочие дела подобного рода должны стать личным делом каждого, кто здесь присутствует. До сих пор, господа, вы почти не помогали правительству в борьбе с большевиками, не действовали с властями рука об руку. В этом частично и наша вина, — мы не руководили вами.

Среди гостей раздались возгласы:

— Верно, господин генерал!

— Мы должны действовать сообща!

— Поможем правительству!

Генерал Алиханов продолжал:

— Господа, довожу до вашего сведения, что я сообщил командованию Кавказским военным округом о том, что в Баку недостаточно военных и полицейских сил. Силы, которыми мы сейчас располагаем, не в состоянии противостоять армии бунтарей, в которой насчитывается несколько десятков тысяч рабочих, свободомыслящих студентов, всяких там евреев и немцев. Скажите мне, что можно сделать с помощью двухсот полицейских?! Бакинские гражданские власти бессильны обуздать бастующих рабочих, навести в городе порядок. Слабость бакинской полиции дает возможность большевикам усилить свою вредную агитацию. К забастовочному движению присоединяются даже самые отсталые рабочие. Я позволю себе повторить господину Накашидзе то, о чем я уже писал в рапортах вышестоящим инстанциям. В Баку действует влиятельный подпольный комитет, в который входят большевистские вожаки. Они-то и есть главные зачинщики беспорядков. Авторитет властей среди жителей Баку весьма невелик. Смешно подумать, по желанию маленькой кучки людей, по воле двух-трех бунтарей, величающих себя представителями подпольного комитета, забастовку объявляют около сорока тысяч рабочих! Во время забастовок бакинские газеты уступают место бунтарским прокламациям этого подпольного комитета. И главари этого комитета имеют возможность торжествовать. Забастовки рабочих проходят сплоченно, единодушно. Во время забастовок рабочие делаются хозяевами города и его окрестностей. Да, да, истинным хозяином положения становится стачечный комитет! Только от него зависит, выйдут на работу рабочие или нет. Город Баку велик, вместе с окрестностями — это огромная территория. Контролировать ее с помощью малочисленных воинских сил и полиции довольно трудно. Во время забастовок воинские части и отряды полиции рассеиваются по всей этой огромной площади и не в состоянии противостоять многочисленным толпам рабочих. И вот результат рабочие торжествуют, а промышленники теряют ежедневно миллионы рублей золотом. Тем не менее я могу поздравить господ промышленников. Посылаемые мною рапорты сделали свое дело. Наконец-то Петербург обратил на Баку свой взор! Правительство придает большое значение ликвидации у нас стачечного движения рабочих и разгрому большевиков. На днях в Баку прибыл 6-й стрелковый полк, усиленный особой ротой шестнадцатого Мингрельского полка, и сотня казаков. Однако, я считаю, и этого мало. Вам, как и мне, известно, что в последнее время Баку превратился в центр бунтарских выступлений и политической агитации.

Генерал Алиханов умолк и пригубил рюмку ликера.

— Да, да, все это верно, — со вздохом сказал губернатор Накашидзе. Тотчас по приезде сюда ознакомившись с обстановкой, я направил в министерство внутренних дел подробное письмо. Помощник министра генерал-лейтенант фон-Валь, хорошо осведомленный об июльских событиях и рабочих забастовках в Баку, одобрил мои мысли и выводы. Я получил от него письмо, где он сообщает, что поддерживает все мои требования и просьбы, с которыми я обратился к министру. Считаю приятным долгом передать хозяину дома, уважаемому Гаджи, что господин министр посылает ему особый привет. Да, господа, вы тоже должны принять участие в деле восстановления порядка в городе, в деле защиты ваших личных интересов.

После Накашидзе пожелал выступить Муса Нагиев. Он говорил в своей обычной манере, то есть прибедняясь и прикидываясь ущемленным.

— Хочу заверить вас, господин Накашидзе, и вас, господин Алиханов: мы настолько обнищали, что у нас нет даже камня, чтобы бросить в собаку.

Алимардан-бек, исполняющий обязанности переводчика, заикнулся, затрудняясь перевести иносказательное выражение Мусы Нагиева.

Видя это, генерал Алиханов заметил:

— Мне ясно, что хотел сказать господин Нагиев. У нас, в Дагестане, тоже есть такое выражение. Когда дагестанский крестьянин приходит к уездному начальнику с жалобой, он, как правило, с этого и начинает: «Клянусь аллахом, господин начальник, я вконец разорен, у меня нет даже камня, чтобы бросить в собаку!» Этими словами он хочет сказать о своей крайней бедности. Если я не ошибаюсь, уважаемый Муса

Нагиев выражает ту же мысль. Не так ли?

Муса Нагиев кивнул головой:

— Да, именно это я и собирался сказать, господин генерал. Действительно, у нас, хозяев, нет даже камня, чтобы бросить в собаку. Скажу про себя. Я и прежде, до этих проклятых забастовок, едва сводил концы с концами. Мне хочется, чтобы господин губернатор знал о нашем истинном положении. Ведь мы останемся без штанов, если отдадим властям то, что от нас требуют. Господин губернатор, наверное, слышал, что нас называют миллионерами, и поэтому думает, что карманы наши полны. Да, полны! Однако он не знает, чем они полны — заботами и еще раз заботами! Повторяю, мы живем чуть ли не впроголодь. Но кто нас поймет?! Народная мудрость гласит: покойники считают, будто живые питаются воздухом. Прежде нам говорили: в Баку нет войск, поэтому не возможно проучить большевиков, заткнуть им рты. Но ведь теперь положение изменилось. Сейчас, благодаря милостям аллаха на небе и государя императора на земле, в Баку имеются и войска, и полиция. И, если всевышний пожелает, войск будет еще больше! Городовых тоже вполне достаточно! За нами стоят наши защитники — господин Накашидзе и господин Алиханов, стоят, как неприступные горы. Но почему тогда никто не помогает мне? Всем присутствующим здесь господам известно, что мои промыслы убыточны. Я никогда не соглашусь с требованиями рабочих и не пойду на сокращение рабочего дня и увеличение заработной платы. Заявляю открыто представителям товарищества братьев Нобель: для меня не может быть законом их политика уступок требованиям рабочих. И мне не стыдно заявить им, ибо я человек прямой и люблю говорить правду в глаза: представители компании братьев Нобель стремятся натравить рабочих на нас. Пользуясь случаем, выражаю им свой протест!

Представитель концессии братьев Нобель поставил на столик чашку с недопитым кофе, и, покраснев от внутреннего возбуждения, громко сказал:

— Протест господина Мусы Нагиева весьма неуместен! Он пытается обвинить нас в том, к чему мы не имеем никакого отношения.

Муса Нагиев зло тряхнул головой:

— Имеете, имеете! Разве не вы дали слово рабочим вывесить список праздничных дней?! Разве не вы пообещали им вовремя выплачивать заработную плату?! Что касается меня, повторяю, я не могу пойти на такие уступки. Я не могу терять два часа рабочего времени в месяц. А что значит пообещать рабочим вовремя выплачивать заработную плату?! Где есть такой закон?.. Пусть господин губернатор вдумается хорошенько. Что значит — «чистая прибыль предприятия»?.. Какая-такая прибыль?.. Разве эти слова придуманы не для того, чтобы сделать рабочих непокорными и посадить их на головы хозяев?! Уверяю вас, господин губернатор, мне хорошо понятна политика господ концессионеров. Этой своей политикой они хотят добиться банкротства местных промышленников и захватить всю нефть в свои руки…

— Я согласен с тем, что сказал господин Муса Нагиев! — воскликнул Шамси Асадуллаев, прерывая речь своего возмущенного конкурента. — Все, что он заявил по адресу господ иностранных концессионеров, — истина. У нас нет денег, чтобы строить отдельные помещения для рабочих, ставить шкафы для их одежды, покупать им умывальники. Если так пойдет дальше, мы будем вынуждены закрыть наши нефтяные промысла. И без того наши доходы не превышают расходов!

Муса Нагиев поднял руку.

— Я еще не кончил. Я желаю договорить. Что значит — «присваивать ученикам категорию мастеров»?! Что значит — «выходное пособие рабочему, который получил увечье»?! Неужели мы должны отвечать за все беды и несчастья людей, которых наказывает аллах?!

Последние слова заставили генерала Алиханова рассмеяться.

Алимардан-бек поспешил перевести губернатору Накашидзе этот веский аргумент, высказанный Нагиевым.

Муса Нагиев с пеной у рта продолжал:

— Что значит — «удобный фаэтон»?! Разве деды и прадеды рабочего, когда заболевали, — ездили к лекарю на фаэтонах?! Я сам, когда мне надо поехать куда-нибудь, сажусь в старенький фаэтон, чтобы сэкономить две копейки. А господа иностранцы обещают предоставить заболевшему рабочему фаэтон, да еще удобный! Что я — вероотступник, чтобы помогать своим дрянным соотечественникам мусульманам?! Пользуясь случаем, хочу обратиться к господину губернатору с просьбой. Коль закон о страхованиях и выдаче пособий больным и увечным рано или поздно вступит в силу, пусть правительство пойдет нам навстречу хоть в малом: оно должно, по возможности, отсрочить утверждение этого закона. Дальше. Что значит «приходящие сестры милосердия»?! Что значит — «доктор»?! Доктор доктором, а денежки-то обязан платить я?! Разве мы в долгу перед женами рабочих? Что это значит — «жены рабочих должны рожать в больницах и пользоваться медицинской помощью»?! К чертовой матери больницы! Пусть не рожают! Ведь кого они плодят?… Таких же нищих, как они сами. Мы просим, чтобы правительство избавило нас от всех этих бед. Я опять хочу сказать о себе. Клянусь аллахом и всеми святыми, я нахожусь в бедственном, положении и подобен тем, кто пострадал от шемахинского землетрясения. Всем известно: мне осталось только одно — повесить на плечи торбу и идти побираться по дворам. Все мое состояние пошло прахом. Я не могу заплатить даже десяти рублей мастеру, чтобы он починил мою ветхую папаху. Вот до какого горестного положения дошли мы, состоятельные люди Баку! Мы достойны всеобщего сострадания!..

Муса Нагиев умолк и сел, утирая платком разгоряченное лицо.

Слово попросил управляющий предприятиями Манташева.

— Я во многом согласен с господином Нагиевым, — начал он. — Мы, предприниматели, люди деловые и независимые. Для нас не могут быть законом мысли и действия господ, представляющих концессии братьев Нобель и Ротшильда. Наше правительство само отлично видит разницу между финансовыми возможностями местных нефтепромышленников и положением иностранных концессий. Я утверждаю: удовлетворить требования, выдвинутые рабочими, значит отдать российскую нефть во владение иностранцев и способствовать нашему быстрейшему банкротству. Не будем забывать, иностранные концессии, удовлетворяя требования рабочих, хотят тем самым объявить нам войну. Иностранные концессии обладают большими финансовыми возможностями. Они знают, что мы не в состоянии конкурировать с ними. Именно поэтому они стремятся столкнуть нас лбами с нашими рабочими. Они заинтересованы в этом…

Опять поднялся представитель товарищества братьев Нобель.

— Прежде всего я хочу поблагодарить любезного хозяина дома от своего имени и от имени моих коллег за любезное приглашение на этот чудесный ужин, где мы получили возможность познакомиться с губернатором господином Накашидзе и встретиться с генералом Алихановым, а также с нашими уважаемыми местными коллегами. Следует особо отметить деятельное и полезное участие господина Гаджи Зейналабдина Тагнева в общественных делах и его благородное стремление быть посредником, прочным мостом между местными деловыми людьми и властями. Нельзя не вспомнить заслуги уважаемого Гаджи в деле помощи иностранным концессиям устранять трудности, с которыми мы столкнулись в местных условиях. Его банк не отказывает в поддержке иностранцам, когда они испытывают потребность в финансовой помощи. А теперь я хотел бы сказать несколько слов в ответ на речи господина Мусы Нагиева и господина Шамси Асадуллаева. Если почтеннейший хозяин дома и его уважаемые высокие гости, господин Накашидзе и господин Алиханов, позволят мне, я коротко отвечу на затронутые ими вопросы.

— С удовольствием выслушаем вас, — сказал губернатор.

— Сделайте одолжение, — поддержал его генерал Алиханов.

Хозяин дома милостиво кивнул головой. Представитель концессии братьев Нобель продолжал:

— Я не стану говорить о финансовом положении моих местных коллег господ Мусы Нагиева и Шамси Асадуллаева. Эта сторона дела нас не должна касаться. Хочу также заметить, что я не собираюсь критиковать местных нефтепромышленников, ибо они работают в иных условиях, чем мы. У компании братьев Нобель свои сложившиеся порядки. Например, пять процентов от годовой сверхприбыли они жертвуют на удовлетворение нужд рабочих. И мы считаем своим долгом сказать местным нефтепромышленникам: если вы хотите получать большие выгоды, надо идти иногда на мелкие уступки рабочим. Мы придерживаемся этого правила, а местные нефтепромышленники не хотят поступать подобным образом. Не забывайте, господа, удовлетворяя мелкие требования рабочих, вы гасите их злость и нейтрализуете их стремление к гораздо большему. Почтеннейший хозяин дома привел сегодня весьма характерный для настоящего момента пример. Он сказал, что в нынешней забастовке его глупые рабочие-иранцы оказались впереди всех и первыми остановили станки. Именно поэтому мы идем сейчас на удовлетворение некоторых требований рабочих. Тем самым мы не хотим, чтобы нам был причинен более значительный финансовый ущерб. Я готов признать справедливость некоторых слов господина Шамси Асадуллаева, который, например, изволил сказать, что экономическая политика иностранных концессий не является законом для местных промышленников. Это бесспорная истина. Именно на этом принципе построена деловая жизнь Европы и Америки, где условия труда и прочие дела одного предприятия не являются законом для другого. У каждого предприятия свои порядки — определенная продолжительность рабочего дня, свои условия оплаты труда и свои производственные планы. Мы первые протестуем против принятия закона о коллективном трудовом договоре, в котором заинтересованы рабочие и их профессиональные союзы. Ведь каждое предприятие обладает своими финансовыми возможностями, которые весьма различны. Предприятие с крупным капиталом имеет возможность получать больший доход. В наших делах капитал — это все. Отмечу, что местные нефтепромышленники не связаны тесно с внешним рынком, что весьма невыгодно для них. He имея связей с мировым капиталом, они существуют только благодаря внутреннему рынку. И поэтому многое проигрывают, ибо иностранные нефтяные компании имеют возможность скупать по дешевой цене их нефть и продавать ее затем на мировом рынке по более дорогим ценам. Таким образом, значительная часть потенциального дохода местных нефтепромышленников оказывается в карманах иностранных концессий. От этого иностранные концессии становятся богаче, их капитал растет быстрее, местные же нефтепромышленники оказываются не в состоянии конкурировать с ними. Иностранные концессии ведут свои дела сообразно возможностям, которые дает им их капитал. Именно поэтому местные нефтепромышленники не должны рассматривать действия своих иностранных коллег, как злостную конкуренцию, как стремление добиться банкротства конкурентов.

После представителя компании братьев Нобель выступили управляющий нефтепромыслами Ротшильда и представители других иностранных фирм.

Губернатор Накашидзе слушал их внимательно, потягивая ликер.

— Местных нефтепромышленников, — сказал он, — не должны тревожить действия иностранных компаний. Мы предоставляем возможность каждому вести свои дела сообразно его капиталу, его экономическим возможностям. Господа предприниматели должны знать, что в случае надобности мы можем лишить рабочие массы тех прав, которые им предоставляются, точнее, которые мы вынуждены им предоставлять в силу тех или иных неизбежных обстоятельств. Власти всегда готовы прийти на помощь вам, не забывайте этого. Вы можете всегда рассчитывать на поддержку правительства.

— Да здравствует наше правительство! — выкрикнул Мусса Нагиев. — И да не затупится по милости аллаха его карающий меч! Да будет вечно стоять по милости аллаха его тень над нашими головами!

Женя не менее, чем все гости, осталась довольна прошедшим вечером. Она радовалась тому, что сможет рассказать обо всем увиденном и услышанном товарищам из Бакинского комитета.

Директор реального училища Михайловский, которому Женя прислуживала, не спускал с ее лица пристальных глаз. Он старался, чтобы Женя все время была возле него. «Подлей-ка мне ликеру, милая!.. Принеси еще чашечку кофе!..» — то и дело обращался он к ней. Когда нефтепромышленники заспорили, он, улучив момент, пытался втянуть Женю в разговор.

— Я очарован вашей воспитанностью и умением держать себя, — сказал он.

Женя оставила без ответа его комплимент.

Когда она подавала ему кофе, он опять обратился к ней.

— Весьма признателен за внимание, милая девушка. Прошу прощения за то, что мне приходится тревожить вас и утруждать ваши изящные ручки.

И на этот раз Женя молча отошла.

Михайловский бросил ей вслед:

— Воспитанная девушка должна отвечать, когда с ней разговаривают.

Женя осталась верна себе.

После этого Михайловский уже не делал попыток заговорить с ней. До конца вечера он продолжал потягивать ликер и курить сигару.