XXV

Около полудня Гаджи пришел в «зеркальный зал», чтобы осмотреть картины и репродукции, выполненные по заказу Соны-ханум.

Члены специальной комиссии, возглавляемой модным в Баку художником Беноном, завесили все стены «зеркального зала» проектами и эскизами, которые должны были дать хозяевам дома наглядное представление о будущем «восточном зале».

Окна и двери «зеркального зала» были занавешены портьерами, позаимствованными из книги «Жизнь Багдада». С потолка свисали разноцветные фонарики. На стенах красовались пестрые полотна-с изображенными на них откровенно-бесстыдными сюжетами: любовного свидания Юсифа и Зулейхи; роскошного бассейна, полного обнаженных купающихся девушек, на которых из-за кипарисов глазеют похотливые мужчины; сцены из сказок Шехерезады: молодая жена банщика нежится в объятиях царевича, а у дверей спальни банщик, терзаемый ревностью, с маленьким сыном на руках.

Гаджи не удалось осмотреть все экспонаты, так как его неожиданно позвали к телефону. Спустя некоторое время он вернулся в «зеркальный зал».

— Надо написать письмо полицеймейстеру, — сказал он жене. — Возьми перо и бумагу, я продиктую тебе.

Он начал диктовать:

«Я премного благодарен вам, господин полицеймейстер за то, что вы выселили бастующих рабочих из бараков на территории моей фабрики. Ваши труды, будут вознаграждены. Я только что получил известие от управляющего фабрикой, который сообщает, что многие рабочие вместе с семьями нашли себе пристанище во дворе мечети. Надо принять необходимые меры и выдворить их оттуда…»

Закончив писать под диктовку Гаджи, Сона-ханум запечатала письмо в конверт и передала рассыльному, приказав отнести письмо в полицейское управление.

— Сейчас должен прийти Виктор Иннокентьевич, — сказала Сона-ханум мужу. — Очевидно, погода задержала его.

— Да, ветер небывалой. силы, и к тому же идет снег Мерзкая погода. Однако я должен уйти на время. Прими Михайловского сама. Вскоре после ухода Гаджи пришел Михайловский. Сона-ханум несказанно обрадовалась ему: он принес еще несколько картин, предназначенных для «восточного зала». Хозяйка приказала служанкам тотчас же повесить их на стены.

Сона-ханум и Михайловский принялись с жаром обсуждать детали будущего зала. Время от времени гость делал пометки в записной книжке, касающиеся их проекта зала.

— Мне кажется, дорогая Сона-ханум, — говорил Михайловский, — ваш «восточный зал» можно считать почти готовым. Через два дня все остальное будет у вас в доме. Обращаю ваше внимание на двадцать седьмую страницу книги «Жизнь Багдада». Одиннадцатая строчка сверху начинается так: «Зюбейда-хатун была бесценной жемчужиной, украшающей трон халифа Харуна-ар-Рашида…» Из этого очень важного сообщения мы должны сделать соответствующие выводы. Надо подумать о хозяйке «восточного зала», сделанного по образцу покоев дворца Харуна-ар-Рашида. Я должен буду преподать несколько уроков Соне-ханум, которая недостаточно хорошо знакома с образом жизни Зюбейды-хатун и поэтому не сможет с успехом подражать ей. Составленная мною программа занятий не представляет особой сложности.

Зазвонил телефон. Сона-ханум подняла трубку. Звонили из полиции. Кончив говорить с полицеймейстером, она сказала Михайловскому:

— Полицеймейстер сообщает, что семьи бастующих рабочих выброшены со двора мечети на улицу. Пусть снежок охладит их пыл!

— Не будем отвлекаться, дорогая Сона-ханум. Сейчас я должен преподать вам шесть уроков по следующим разделам: первый — наряды Зюбейды-хатун, второй — взор Зюбейдыхатун, третий — улыбка и смех Зюбейды-хатун, четвертый походка Зюбейды-хатун, пятый — забавы Зюбейды-хатун, шестой — гнев Зюбейды-хатун.

Сона-ханум распорядилась, чтобы Женя принесла наряды, сшитые по образцу туалетов Зюбейды-хатун.

Взбалмошная миллионерша распустила волосы и повязала лоб широкой зеленой лентой. Поверх ленты надела бриллиантовую диадему. Платье из тонкого зеленого шелка было украшено пестрыми цветами и розами, сделанными из атласа. Белые шелковые шаровары застегивались внизу большими позолоченными пуговицами. Ноги новоявленной Зюбейды-хатун были украшены туфлями, расшитыми бриллиантами и подбитыми золотыми подковками. На лодыжки были надеты драгоценные браслеты с золотыми колокольцами, которые издавали при ходьбе нежный, приятный звон.

Сона-ханум быстро усвоила все разделы учебной программы, выполнение которой должно было уподобить ее любимой жене великого багдадского халифа. Не давался ей только последний раздел — касающийся разгневанности. В этот день у нее было чудесное настроение, и она никак не хотела гневаться. На кого и на что она должка была сердиться?

Сона-ханум роскошно развалилась на мягком бархатном тюфячке и, положив голову на пуховую подушку с большими кистями, курила кальян. Брови ее были густо накрашены, глаза подведены сурьмой. Наслаждаясь кальяном, она потягивалась.

Михайловский попросил ее подняться несколько раз и лечь, дабы она отработала жесты, приличествующие царственной особе.

Опять зазвонил телефон. Сона-ханум в раздражении сняла трубку. Поговорив, обернулась к Михайловскому:

— С фабрики, — сказала она. — Покой можно потерять с этими строптивыми рабочими. Наш управляющий Гаджи Мамед сообщил мне, что он перекрыл воду, и все, кто живет на фабричном участке, остались без воды. Теперь муж будет доволен.

— Какая проза! — бросил Михайловский. — Давайте еще разок отработаем жесты.

Сона-хапум нашла дело и своим служанкам. Двоим из них, самым пригожим, она приказала намазать лица сажей и стать у ее изголовья со скрещенными на груди руками. Три другие девушки развлекали госпожу, играя на восточных инструментах. Когда музыка умолкала, слышно было бульканье воды в кальяне. Две девушки обмахивали Сону-ханум опахалами из павлиньих перьев. Еще две девушки — в мужских одеждах — массировали ей тело.

Вдруг открылась дверь, и в зал вошел Гаджи. Увидев этот маскарад, он на мгновение растерялся.

Михайловский почувствовал, что хозяину дома не нравится их затея. Он виновато смотрел на Гаджи, не зная, что сказать.

Неловкое молчание нарушила Сона-ханум:

— Продолжим наши занятия, дорогой учитель, — пропела она.

Гаджи гневно сверкнул глазами.

— Должен вам заметить, господин учитель, — сказал он едко, — вы злоупотребляете склонностью моей жены к легкомысленным, непристойным поступкам и превращаете ее в посмешище. Этому пора положить конец, прошу вас!

Гаджи обвел глазами комнату, порылся в ворохе одежды, которая лежала на тахте. Он даже не подозревал, что держит в руках одеяние, предназначенное лично для него. По замыслу Михайловского, в этом наряде, копирующем парадную одежду халифа Харуна-ар-Рашида, он должен был вместе с женой вступить в «восточный зал» в сопровождении свиты из восемнадцати молоденьких служанок.

Гаджи швырнул «царский» халат на пол и, метнув негодующий взгляд на жену, выбежал из комнаты.

Полчаса спустя Михайловский выходил из дома Гаджи Зейналабдина Тагиева, унося в своем портфеле бессмертный шедевр мировой литературы, именуемый «Жизнь Багдада», программу, рассчитанную на превращение Соны-ханум в любимую жену Харуна-ар-Рашида Зюбейду-хатун, и эскизы к картинам на мотивы из восточной жизни.

Сона-ханум восприняла оскорбление любимого учителя как свое личное. Обида на мужа выразилась в истерическом припадке. Она принялась бить себя руками в грудь, разорвала на себе царственное платье, при этом поносила своих служанок непристойными словами. Не довольствуясь этим, она начала швырять в их головы все, что ей попадало под руку. Комната наполнилась ее яростным криком. Бедные девушки заметались из угла в угол, не зная, как им спастись. Под конец Сона-ханум сорвала с ноги сапожок с массивной золотой подковкой и запустила его в большое вделанное в стену зеркало. На пол со звоном посыпались осколки.

Соне-ханум представился случай на деле доказать, что она усвоила и последний раздел учебной программы, составленной Михайловским, в память давно усопшей супруги великого багдадского халифа, — раздел, который ей никак не удавался. Припоминая советы и наставления своего учителя, подробно рассказавшего ей о манере Зюбейды-хатун изливать гнев на супруга-халифа, она вспомнила про записку, которую Зюбейда-хатун в минуты гнева вывешивала на двери своей спальни:

«Сегодня мать маленького Джафара, сына халифа, больна и не желает никого видеть. Это касается и самого халифа.

Зюбейда-хатун».

На двери комнаты Соны-ханум появился клочок бумаги, на котором было написано:

«Сегодня ханум больна и не желает никого видеть. Это касается и самого Гаджи.

Сона-ханум»

Оригинальный протест хозяйки дома против суровости мужа был с ликованием встречен всей прислугой дома.

Женя, воспользовавшись свободным временем, отправилась по своим делам. Первым делом она пошла в гимназию Кутилевского повидаться с некоторыми гимназистами, которых она привлекла к революционной деятельности.

Кутилевский даже и не подозревал об этом, так как молодые люди, с которыми Женя встречалась в его кабинете, были выделены им самим для подготовки Жени к сдаче экзаменов экстерном на аттестат зрелости.

Сегодня гимназисты, члены молодежного социал-демократического кружка, должны были вместе с Женей обсудить и выправить заметки рукописного революционного журнала гимназистов «Голос».

Были приняты меры предосторожности: дверь кабинета заперли на ключ. Сам Кутилевский в это время находился на уроке. На директорском столе были разложены тетради и учебники — свидетельства усердных занятий Жени.

Едва последняя заметка была прочитана и обсуждена, раздался стук в дверь.

Женя поспешно спрятала на груди запретные листочки и взяла в руки учебник алгебры.

Никто из ребят не растерялся. Один из них отпер дверь.

Войдя в свой кабинет, Кутилевский насмешливо спросил:

— Зачем вы заперлись? Вам было страшно? Ведь сейчас день, никто вас не обидит.

— Да, сейчас день, — ответила Женя, ничуть не смутившись, — однако те самые типы, с которыми опасно встречаться ночью, мешают нашим занятиям.

Брови Кутилевского удивленно взлетели вверх.

— Вам мешают заниматься? Кто же? Почему вы до сих пор ничего не говорили мне?

Лицо Жени выразило удрученность.

— Сын начальника порта Николай Девалев и его дружки постоянно мешают нашим занятиям. Поэтому я заперла дверь на ключ.

Кутилевский строго покачал головой.

— Вы поступили разумно, Женя. Я приму меры, чтобы эти шалопаи отныне не мешали вам.

Девушка благодарно улыбнулась.

— Я так признательна вам, Григорий Петрович. Вы очень добры ко мне. Не знаю, как отблагодарить вас за ваши труды и дружеское расположение ко мне.

Гимназисты, собрав книжки, ушли.

Кутилевский задал Жене несколько вопросов по программе занятий. Ответы девушки превзошли все его ожидания.

— Я уже не раз говорил вам, Женя, вы на редкость способная девушка. Однако не надо зазнаваться, Я по-прежнему замечаю в вас некоторые недостатки, от которых вы, увы, не спешите избавляться. Эти промахи не сулят ничего хорошего для вашего будущего.

— О чем вы говорите, Григорий Петрович? Я не понимаю, о каких моих промахах идет речь?

Кутилевский покраснел и заговорил, смущенно покашливая:

— Вы допускаете большую оплошность, поддерживая дружбу с таким человеком, как Михайловский. Вспомните, Женя, ведь вы давали мне слово не быть с ним на короткой ноге, держать его в отдалении от себя. А не далее, как вчера, я собственными ушами слышал, он обратился к вам на «ты». Признаюсь вам, Женя, это оглушило меня, как гром. Но более всего меня изумило то, что вы не выразили протеста в ответ на такую фамильярность. Не могу представить себе, что вы находите общего с этим гадким, испорченным и хитрым человеком. По сравнению с вами он глубокий старик. Я уже не говорю об его отвратительном характере. Неискренний, лжец! Вы не можете не замечать всего этого и все-таки вы постоянно бываете в реальном училище. Клянусь вам честью, Женя, я говорю это не потому, что мною владеет ревность. Вы должны воспринимать мои наставления как своего рода уроки, ибо нравственность является непременным качеством человека, который готовится к экзаменам на аттестат зрелости. Впрочем, не будем сейчас говорить на темы морали. Подумайте сами, Женя, могу ли я оставаться равнодушным, видя, как девушка, в отношении которой я питаю самые серьезные намерения, существо чистое и непорочное, — как эта девушка общается и поддерживает дружбу с мерзким, бесчестным человеком?! Согласитесь, это не может не набросить тень на меня, лицо нравственное и добропорядочное.

Женя слушала наставления Кутилевского, едва сдерживая улыбку. Когда он умолк, она ответила:

— Все, что вы изволили сейчас сказать, Григорий Петрович, возможно, неоспоримо с вашей точки зрения. Но я хочу, чтобы вы поняли и меня до конца. Я дала вам слово построить с вами в будущем семью, и это право не может быть отобрано у вас и передано другому. Коль скоро мы решили в скором времени соединить наши судьбы, мы должны исключить из наших отношений глупую ревность. Она мешает любви. Мы обязаны верить друг другу и не тратить времени на пустые, бессодержательные разговоры. Кроме того, надо считаться с обстановкой. Вам известно, что моя госпожа возложила ответственность за мои занятия прежде всего на Михайловского. И вы хорошо знаете, какое влияние имеет Михайловский на Сону-ханум, которая во всем слушается его советов. Учитывая это, я держусь с вами официально, как чужой вам человек. Из этого вы можете заключить, какой волей я обладаю и как могу владеть своими чувствами. Вы, Григорий Петрович, сами хорошо знаете, что я люблю вас, что я решила связать с вами свою судьбу. Я обещала отдать вам самые чистые девичьи чувства, но, несмотря на это, я ни разу не позволила вам даже погладить мои волосы. Как после этого вы смеете думать, будто такая стойкая девушка может дать повод этому Михайловскому вести себя непристойно?! Ответьте мне, я настаиваю, что он может сделать мне? Не надо забывать, что если я вдруг, без всякого повода, порву с ним, под угрозой окажется наша будущность, наше счастье. Именно поэтому я вынуждена встречаться с ним и поддерживать дружеские отношения.

Доводы Жени не были по душе Кутилевскому, однако спорить с ней он не посмел.

Из гимназии Кутилевского Женя направилась прямо в реальное училище.

Михайловский давно ждал ее в своем кабинете. Не успела девушка войти, как он с упреком бросил:

— Я убежден, Женя, вы идете от Кутилевского. Как вам не надоело смотреть на его мерзкую физиономию?!

Женя безмятежно улыбнулась.

— Да, я была в гимназии. Но для ученика не имеет значения, красив или уродлив его учитель. Ученик есть ученик, учитель — учитель. Ученица ходит к учителю не затем, чтобы объясняться ему в любви. Я пользуюсь опытностью этого человека, дабы не увеличивать ваших забот. Вы, Виктор Иннокентьевич, по-прежнему одержимы ревностью и не можете держать себя в руках. Если так будет продолжаться и дальше, мне придется расстаться с вами обоими. Я уже решила это в душе.

Суровый голос девушки напугал Михайловского. Впервые она говорила с ним так резко и холодно. Боясь лишиться ее дружбы, он поспешил переменить тему разговора, повел речь о ее занятиях.

В конце дня Женя ушла из реального училища, успев незаметно передать в коридоре одному из учителей статьи для рукописного молодежного журнала «Голос».

Возвращаясь домой, она увидела на Полицейской улице Павла. Он тоже заметил ее, однако прошел мимо, даже не поздоровался. Это задело девушку.

— Павел, погоди, — окликнула она его.

Он подошел к ней.

— Здравствуй, Женя.

Она с упреком смотрела на него.

— Верно говорят: лучше поздно, чем никогда. Я вижу, ты не хочешь даже здороваться.

— Что проку в формальных приветствиях?! Зачем тебе мое «здравствуй», если ты не дорожишь моей дружбой? Было время, мы часто встречались, часто здоровались, — а результат каков?! У тебя нет права судить меня за мое невнимание. Ты давно отошла от меня, и мы продолжаем отдаляться друг от друга. Сейчас мне даже неловко разговаривать с тобой. Наверное, и ты испытываешь чувство стыда, встречаясь со мной.

Наши свидания стали невозможными и в других отношениях. Ты живешь как бы в неприступной крепости, которая охраняет буржуазный мир, куда не смеет ступить нога простого смертного. Что ж, ничего не поделаешь! Если ты довольна своей жизнью, живи как знаешь. Ни я, ни мои товарищи не собираемся мешать тебе. Ты поймешь и оценишь свои заблуждения лишь после того, как мы изменим эту жизнь, когда твои друзья Кутилевский и Михайловский, эти отпетые провокаторы, состоящие на службе в царской охранке, получат по заслугам.

Женя грустно улыбнулась.

— Это ты заблуждаешься, Павел, думая, что я отошла от своих товарищей. Мне ни в чем не придется раскаиваться после того, как жизнь в России изменится. Я не провинилась перед нашей партией. Я, как и ты, иду дорогой борьбы за наше общее дело. Я. как и ты, принимаю участие в борьбе против царского гнета. Партия и ее руководители хорошо знают, что я делаю. Именно поэтому, прошу тебя, никогда не говори со мной от имени нашей организации. Ты — разумный, способный человек, умеешь убежденно выступать перед рабочими. При желании ты мог бы оказать нашей организации гораздо большую помощь, чем оказываешь сейчас. Тебе ли не известно, какие ответственные дни мы переживаем? Надо постараться вырвать отсталых рабочих Балаханов и Биби-Эйбата из-под влияния шендриковцев, этих закоренелых холуев буржуазии.

— Почему ты думаешь, что я недостаточно работаю? Или я должен отчитываться перед тобой?!

— Раз ты сам не любишь отчитываться, зачем требовать от других, чтобы они отчитывались перед тобой? Ты напрасно осуждаешь меня, Павел, за то, что я служу в доме Тагиева. Какой ты непонятливый! Да, я живу и работаю в доме миллионера Тагиева, я встречаюсь с провокаторами Михайловским, Кутилевским и другими им подобными. Но ведь для того, чтобы бороться с этими людьми, надо быть среди них, знать их планы. Странно, Павел, что ты не понимаешь таких простых вещей.

Плотников чувствовал: Женя права, догадывался, что она выполняет особое поручение Бакинского комитета РСДРП, и все-таки был не в состоянии совладать с чувством, которое жило в его сердце, — ревностью.

— Не ревнуй меня, Павел, — тихо сказала Женя, будто заглядывая в его душу. — Я та же самая, какой была раньше. И я больше, чем своей жизнью, дорожу нашей дружбой, нашими отношениями. Сейчас мне не хочется подробно объяснять тебе это. Давай встретимся сегодня на Набережной в девять часов. Приходи, Павел, Обещаешь?

— Не обещаю, — сухо сказал он и пошел своей дорогой.

Загрузка...