Подпольный Баку

III

Конфликт Павла с управляющим мастерских Якобсоном и механиком Челманом обострялся.

Челман отлично знал, что Павел, Аскер и Айрапет тайком будоражат рабочих, однако у него не было достаточных оснований для их увольнения. Он побаивался протеста рабочих, в действиях которых все чаще чувствовались солидарность и взаимопонимание.

Но вот наушники Челмана донесли, что Павла и его друзей дважды за последнее время видели в трактире. Этот донос дал Челману повод для увольнения из мастерских «беспокойной четверки». В «уставе», выработанном братьями Нобель для своих предприятий, имелась статья, в которой говорилось, что рабочие, пристрастившиеся к пьянству, подлежат немедленному увольнению. Хотя Павел и его товарищи ни разу не пришли на работу навеселе, тем не менее участь их была решена.

Павла перевели на нефтепромысел в Балаханах, принадлежащий тому же товариществу братьев Нобель, а Мамеда, Аскера и Айрапета уволили вовсе. Те сделали попытку обратиться в суд с жалобой на незаконное увольнение, однако судья не стал на их сторону.

Друзья Сергея Васильевича вскоре помогли им устроиться на работу в железнодорожные мастерские.

В жизни неразлучной четверки произошли изменения, но их дружба не стала от этого слабее. Они продолжали встречаться, вместе посещали рабочий кружок.

Начав работать на новом месте, Павел был вынужден подыскивать для себя и новое жилье. Сергей Васильевич предложил ему поселиться у них. Павел с радостью согласился.

Вскоре он и Женя сделались большими друзьями, проводили вместе свободное время, спорили, читали, обсуждали прочитанное.

Павел помогал Жене разбираться в политических вопросах, а она знакомила его с художественной литературой. Они читали вслух Пушкина, Лермонтова, Чехова, Тургенева и других русских писателей.

Словом, в жизни обитателей маленького домика на окраине рабочего поселка в Сабунчах произошла перемена.

Сергей Васильевич и Анна Дмитриевна радовались:

«У нас теперь есть не только дочь, но и сын», — говорили они соседям.

Время шло.

Однажды молодые люди засиделись до полуночи в комнате Павла. Павел читал вслух брошюру о заслугах Маркса в области политической экономии. Женя внимательно слушала, изредка спрашивая о том, что было непонятно. Случалось, Павел сам начинал объяснять что-либо Жене. «Читай, читай, здесь мне все ясно!» — говорила девушка. Но вот ее голос начал раздаваться все реже и наконец совсем смолк. Глаза Жени закрылись, она уткнулась головой в плечо Павла и заснула.

Павел, боясь разбудить Женю, умолк. Прошло более получаса. Наконец Женя открыла глаза и, тронув книгу рукой, сказала:

— Читай, читай, Павел, здесь мне все ясно.

Он улыбнулся, переводя взгляд на часы.

— Я давно жду, когда ты изволишь проснуться, и уже второй раз перечитываю страницу.

Девушка зарделась.

— Извини, Павлуша, наверное, твое плечо онемело. Если бы ты знал, как сладко мне спалось.

— Напрасно извиняешься, Женя. Не за что.

— А плечо не болит?

— У меня, пока ты спала, так стучало сердце, что я и забыл про плечо.

— Как это понимать? Отчего твое сердце стучало?

Павел смутился, не находя в себе смелости открыто сказать Жене о своем чувстве.

Девушка еще больше покраснела и, пожелав Павлу спокойной ночи, ушла в комнату родителей, где она спала.

В ту ночь Павел долго не мог сомкнуть глаз. Слова Жени в ответ на его попытку открыть ей сердце, трудно было истолковать как-то определенно.

Мысли у Павла запутались. Что принесет ему семейная жизнь?… Счастье? Или, напротив, заботы, тревоги, разочарование? Можно ли мечтать о счастливой жизни в такое время?…

О чем бы он ни начинал думать, все его мысли неизменно были связаны с Женей.

«Разве мне не нужен верный друг? — задавал он себе вопрос и сам же отвечал: — Нужен! Но думает ли Женя обо мне, как я о ней? Должен ли я спросить ее об этом?…»

Размышляя таким образом, Павел уснул.

Поздно вечером Женя и Павел вернулись с собрания рабочего кружка.

— Откровенно говоря, мне не все ясно из того, о чем сегодня говорил товарищ Ладо, — заметила девушка.

Павел повесил на вешалку пиджак, фуражку и подсел к столу.

— Сядь рядом, Женя, — сказал он, хлопнув рукой по табуретке.

Женя села, совсем как ученица, положив руки на стол. Павел прикрыл их сверху своей широкой ладонью.

— Товарищ Ладо Кецховели говорил очень правильно. Скажу прямо, есть вопросы, Женя, в которых ты еще не достаточно хорошо разбираешься. По-моему, ты не ясно представляешь себе сущность капитализма.

— Вот тебе на! Напрасно ты так думаешь. Просто я считаю, что есть большая разница между местной буржуазией и той, которая представляет иностранный капитал.

— Необоснованное, даже смешное утверждение.

— Почему же смешное? Очевидно, ты не читаешь газет.

— Как это не читаю? Дня не могу прожить без газеты. Можно ли революционеру не читать газет?

— В таком случае, как это ты пропустил сообщение о съезде нефтепромышленников? В сегодняшней газете написано, что иностранные концессионеры предложили сократить рабочий день, а местный нефтепромышленник Манташев воспротивился этому. Мне кажется, мы должны подбивать рабочих устраиваться на работу к иностранным концессионерам, так как они более цивилизованные.

Слова девушки вызвали у Павла громкий смех.

— Женечка, друг мой дорогой, спешу сказать тебе, что нам предстоит обстоятельно поговорить в нашем кружке о сущности буржуазии! Мы пока что мало говорили на эту тему, точнее, еще не дошли до этого. Тем не менее хочу напомнить тебе слова товарища Ладо о так называемых цивилизованных капиталистах. Их цивилизация — это только форма, внешний лоск. Как видно, фокусничество нашей буржуазии на съезде нефтяных магнатов сбило тебя с толку. Методы эксплуатации рабочих капиталистами порой могут отличаться друг от друга, но цель у капиталистов всегда одна — выжать из рабочего по возможности больше. К примеру, компания Бенкендорфа выдвинула предложение сократить рабочий день. Зачем она сделала это? Может, хозяева полюбили рабочих? Отнюдь нет! Они были вынуждены предложить это. Часто буржуазия, идя на мелкие уступки рабочим, старается тем самым извлечь побольше выгоды для себя. Отбрось всякие иллюзии в отношении буржуев. На съезде они ведут друг с другом азартную игру, стремясь в то же время обмануть рабочих, запорошить им глаза песком хитрости, предотвратить ожидаемые в ближайшее время стачки, обманом завоевать доверие рабочих. Но от этого сущность эксплуатации не меняется. Буржуй может быть культурным или некультурным от этого улучшений в жизни рабочего класса не произойдет. Цивилизованные хищники режут ножом, нецивилизованные волки раздирают тела своих жертв клыками. И в том, и в другом случае результат один — обнищание народных масс, гибель рабочего. Есть и другая сторона у этой азартной игры. Не следует забывать, что иностранные концессионеры конкурируют с местными нефтяными хозяевами. Выдвигая требование о сокращении рабочего дня, они стремятся прибрать к своим рукам нефть бакинских капиталистов, добиваются их банкротства. Болтая об укороченном рабочем дне, иностранные концессионеры хотят привлечь на свою сторону бакинских рабочих, иными словами, заигрывают с пролетариатом. Тебе, наверное, известно о том, что на службе у местных нефтяных заправил состоят десятки платных убийц, которые защищают интересы своих хозяев. К услугам местных богачей и полиция, которая силой оружия заставляет рабочих покоряться. У иностранных концессионеров же таких возможностей нет. Конкурируя с местными капиталистами, они стремятся привлечь на свою сторону рабочих, а для этого вынуждены идти на различные мелкие уступки.

Слушая Павла, Женя водила карандашом по бумаге. Он кончил говорить, а она все продолжала рисовать что-то.

Павел протянул руку, схватил листок. На нем был изображен молодой парень: ворот рубахи расстегнут, густые волосы растрепались, правой рукой он облокотился на стол, левая — жестикулирует.

— Да ведь это же я! — удивился Павел. — Не знал, оказывается, ты хорошо рисуешь. Здесь я как живой!

— Ты не дал мне докончить, — смущенно улыбнулась. Женя. — Могло бы получиться лучше. Что тебе стоило потерпеть? Думаю, я смогла бы передать все черты твоего лица, даже самые тонкие детали.

Павел прищурился.

— О каких это деталях ты говоришь? Скажи.

Женя лукаво отвела взгляд.

— О каких деталях? Я не точно выразилась. Я имею в виду твое сердце. Не смейся, да, я постаралась бы нарисовать на бумаге твое сердце!

Он, шутливо сдвинув брови, стал приглядываться к рисунку Жени.

— Значит, ты решила, что смогла бы прочесть то, что у меня на сердце?

Женя кивнула головой.

— По-моему, это не так трудно. Чтобы прочесть сердце юноши, надо видеть его глаза. Впрочем не только глаза, но и все лицо, лоб. По ним тоже можно угадать, что происходит в душе человека. Учитель рисования в нашей школе был настоящим художником и многому научил меня.

Морщины на лбу Павла разгладились.

— Это очень любопытно. А не могла бы ты сказать мне прямо сейчас, что у меня на сердце? Отгадай-ка…

Женя, совсем смутившись, ответила негромко:

— Нетрудно догадаться… Твое сердце полно сомнении и неясных предчувствий. Тобой владеют мечты о будущем, но они пока лишены определенности, часто меняют свое направление и поэтому не дают тебе возможности прийти к определенному решению.

Густая краска залила лицо Павла. Стараясь побороть смущение, он отбросил рукой упавшую на лоб непокорную прядь.

— А не могла бы ты., Женя, назвать причину того, что творится в моем сердце?

Он взял в свои руки руку Жени. Девушка заметно волновалась.

— Мне известна эта причина, Павлуша, — тихо сказала она. — Но неужели все надо непременно объяснять словами?… Ведь есть много человеческих мыслей и чувств, о которых можно узнать по глазам…

Она вдруг умолкла, понурив голову.

Наступило неловкое молчание.

Павел в задумчивости протянул руку к стакану с остывшим чаем, сделал глоток.

Женя поднялась со стула.

— Павлуша, может, налить тебе чаю погорячее? — спросила она, и, не дожидаясь ответа, прошла в соседнюю комнату, где на маленькой железной печурке стоял чайник.

Павел проводил девушку долгим взглядом, затем оглядел Небогатое убранство комнаты.

«Сколь малым может довольствоваться человек! — подумал он. — Что есть у этой рабочей семьи? Одно корыто, стул, три табуретки, две деревянные кровати, самовар, три стакана, чугунок для варки щей и картошки, три старенькие тарелки. Живет ли кто в Баку беднее, чем Сергей Васильевич? Впрочем, разве я не беднее его? Ведь эта семья приютила меня, человека, у которого вовсе нет ничего — ни кола, ни двора, как говорится. И с моим приходом этот дом не стал богаче».

Павел печально усмехнулся.

В комнату вошла Женя, поставила перед ним стакан горячего чаю. Он встретился взглядом с ее глазами, и они будто согрели его.

«Нет, как я мог подумать о бедности этого дома? — мысленно сказал он себе. — Разве это чудное лицо, эти серые глаза, эти светлые волосы — не самые прекрасные в мире драгоценности?!»

В 1901 году из Тифлиса в Баку приехал Ладо Кецховели, которому было поручено создать в этом городе подпольную типографию и наладить выход нелегальной газеты.

Подыскали подходящее место для будущей типографии, после чего Ладо хотел поехать в Тифлис за деньгами и типографским оборудованием. В этот момент из-за границы в Баку прибыл портативный гектограф, на котором можно было печатать прокламации и запрещенную литературу, столь необходимую для нелегальных рабочих кружков.

Один из самых деятельных помощников Ладо Кецховели рабочий Трафченко наладил гектограф, и в Сабунчах, в доме плотника Гияса, закипело дело.

Женя с головой ушла в работу, все дни проводила у гектографа. Ей приходилось и печатать листовки, и разносить их по конспиративным адресам, тайком передавать доверенным товарищам.

Однажды, когда она работала на гектографе, товарищ, стоявший на часах, крикнул в дверь:

— На улице жандармы! Идут прямо сюда… — И он перемахнул через забор в соседний двор.

Кроме Жени в комнате находился еще один подпольщик, рабочий Симон. Они не растерялись. Женя быстро спрятала на груди под платьем пачку отпечатанных листовок, а Симон навалил на гектограф груду тряпья, приготовленного заранее. Поверх этой груды положил веник. Затем Женя сунула в ведро с водой пузырьки с краской, схватила тряпку и начала мыть пол.

Спустя несколько минут в комнату ворвались трое полицейских во главе с жандармским офицером.

Видя, что в комнате идет уборка, они сели на скамью у двери в ожидании, когда девушка закончит мыть пол. Блюстители порядка были убеждены, что поймали рабочего-подпольщика, скрывающего у себя тот самый гектограф, за которым полиция давно охотилась.

Женя как ни в чем не бывало продолжала мыть пол. не обращая внимания на полицейских и Симона. Окончив уборку, она подняла с пола прикрытый тряпьем гектограф и вынесла его во двор. Вернулась, швырнула в ведро мокрую тряпку и вынесла также его. Опять вернулась, спросила Симона:

— Что еще надо делать, хозяин?

Симон даже глазом не моргнул.

— Это все, — ответил он. — Можешь идти. Вот тебе двугривенный за работу, больше нет мелочи.

Женя сунула монету в карман платья.

— Очень вам благодарна, хозяин, — и вышла из комнаты.

Один из полицейских подмигнул другому.

— Недурна!

Второй полицейский осклабился:

— Да, ничего не скажешь!

Жандармский офицер подошел к Симону:

— Твоя комната?

— Моя.

— Мы обыщем ее, голубок. Может, ты облегчишь наш труд и сразу отдашь гектограф, на котором вы печатаете ваши бунтарские прокламации?

Симон пожал плечами.

— Глубоко сожалею, господин офицер, но вы напрасно затруднили себя приходом ко мне. И все-таки прошу вас приступить к обыску, дабы у вас не осталось сомнений относительно достоверности моих слов.

Обыск начался. Через несколько минут в комнате все было перевернуто вверх дном. То и дело полицейские бросали друг на друга вопросительные взгляды. Чувствовалось: они были убеждены, что в этой комнате печатаются запрещенные прокламации. Полицейские вели себя так, будто уже видели здесь эти прокламации своими собственными глазами.

«Среди нас есть провокатор! Кто это?» — тревожно думал Симон.

Обыск ничего не обнаружил. Одеяла и матрацы были распороты. Полицейские старательно ощупали всю одежду, какая имелась в комнате, заглянули в печь, оторвали несколько половиц. Но гектографа нигде не оказалось.

Жандармский офицер, сев на стул, задумался. Один из полицейских примостился на табуретке у дверей и тотчас задремал. Назойливая муха то и дело садилась на его мясистую родинку у носа. Он отмахивался от нее рукой и вновь погружался в дрему.

Вдруг жандармский офицер хлопнул себя рукой по колену.

— Чертова девчонка! — воскликнул он. — Да ведь она провела нас, вынесла из комнаты на наших глазах то, что нам было нужно!

Полицейский у дверей проснулся и, тараща глаза, принялся разглаживать усы.