XIX

В конце 1904 года борьба большевиков с меньшевиками, готовыми идти на компромисс с царскими властями и буржуазией, обострилась до крайности.

Большевикам приходилось давать отпор зубатовцам, лидерам бакинских меньшевиков, местной организации «Дашнакцутюн», армянским мелкобуржуазным националистическим партиям, а также либералам, анархистам и прочим немарксистским группировкам.

В один из пасмурных декабрьских дней Павел, Василий, Аскер, Мамед и Айрапет возвращались с собрания ячейки большевиков-железнодорожников, на котором обсуждались вопросы подготовки к III съезду партии и методы борьбы с меньшевиками и националистическими группировками.

В лавке на углу Солдатского базара Айрапет купил две буханки ржаного хлеба и предложил товарищам:

— Пошли ко мне. Приглашаю в гости. Сегодня моя Айкануш именинница и просила передать вам свое желание видеть вас всех у нас за столом. Хочет угостить вас фаршированной рыбой, начиненной луком и кишмишом.

Все, кроме Павла, охотно согласились.

— Прошу тебя, Айрапет, — сказал он, — передай поклон жене, поздравь ее от моего имени и извинись, скажи: Павел не имел возможности поздравить ее лично.

— А почему ты не можешь пойти с нами? — удивился Айрапет.

— Стыдно идти к имениннице с пустыми руками. А у меня в кармане ли гроша. Не на что купить даже букет цветов.

Товарищи начали убеждать Павла пойти с ними — мол, бедность не порок, но Павел настоял на своем.

Они расстались.

Павел побрел по Телефонной улице, предаваясь невеселым размышлениям. Ему вспомнилась Женя, их последняя ссора, когда он сказал ей: «Лучше нам не встречаться!» С тех пор минуло много недель, но тоска не проходила, сердце не хотело подчиняться воле хозяина.

«Что особенного случилось? — рассуждал Павел. — Отчего я не перестаю думать о ней? На свете живут миллионы молодых людей, таких же, как я и Женя. История отношений многих из них похожа на нашу, как одна капля воды на другую. Ну, встречаются, ну, расходятся… Что же в этом необычного? Почему же я не могу не думать о ней? Ведь она для меня посторонний человек и не считается с моими желаниями. Если бы считалась, не стала бы работать в доме миллионера вопреки моим советам. О какой же дружбе, о какой любви может идти речь!? Я не должен стремиться восстановить наши прежние отношения. Ясно, на такой работе революционный дух из нее скоро выветрится. Жизнь в доме миллионера отравит ее сознание. Пока она изменилась только внешне, но это повлечет за собой и постепенное внутреннее перерождение. Ну и пусть, я тоже изменюсь и забуду ее. Человек способен сделать все. Обуздать сердечные чувства трудно, но возможно. Убежден, она уже забыла меня. Даже не интересуется, жив я или меня нет уже на этом свете. Да, Женя стала совсем чужой для меня!..»

Но в глубине души Павла жило иное чувство, противоположное тому, которое он старался внушить себе: «А может, все-таки любит?.. Может, я все-таки дорог ей?..»

Терзаемый сомнениями, он остановился на углу Барятинской и Горчаковской улиц. Мысли Павла обратились к тому времени, когда он впервые увидел Женю и они жили под одним кровом в доме Сергея Васильевича. Он вспомнил, как неумело объяснился девушке в своих чувствах, как она, смущенная и притворно рассерженная, выбежала из комнаты, как они вместе сидели над книгами и как он почувствовал на своей щеке ее волосы. Вспомнил их споры о прочитанном. Вспомнил, как Женя притворно сердилась на него закрывала лицо руками, а он видел, что глаза у нее смеются. Что было потом?.. Подпольные собрания, демонстрации, стачки.

«Ведь это она спасла меня от ареста. Отважная девушка! Ее смелости и воле можно позавидовать. Но почему, почему так неудачно сложились наши отношения?!»

Грубый окрик вернул Павла к действительности.

— Убирайся прочь, не то!…

Он увидел перед собой городового, который расхаживал взад и вперед по Горчаковской улице, охраняя банк Гаджи Зейналабдина Тагиева.

Городовой подкручивал пальцами пышные усы, сердито таращил на Павла глаза.

— Говорят тебе, убирайся!..

Павел молча пошел назад по Горчаковской улице, затем, обернувшись и увидев, что городовой забыл о нем, перешел на противоположную сторону и укрылся в подворотне.

Огромный двухэтажный особняк миллионера Тагиева был напротив, чуть наискосок, и смотрел на Павла множеством ярко освещенных, широких и высоких окон.

Послышался скрип парадной двери, массивной, сделанной из дуба и железа.

Павел насторожился.

Из особняка вышла женщина, судя по одеянию и поступи, молодая, и поклонилась в ответ на приветствие городового, который лихо козырнул ей.

Походка женщины показалась Павлу знакомой.

«Неужели Женя?.. — мелькнуло в голове. — Вполне возможно. Пойду за ней. Эх, Женя, Женя!… Кто бы мог подумать, что ты поступишь служанкой в дом богача?… Что тебя вынудило к этому? Ясно — жизненные трудности. И в этом нет ничего необычного. Материальное положение играет большую роль в жизни человека».

Он пошел следом за женщиной, стараясь, чтобы она не заметила его.

«А может, я ошибаюсь? — продолжал рассуждать он. — Может, не только общественная и материальная жизнь определяет поведение и поступки человека?… Ведь настоящий революционер, не желая быть зависимым от общества, которое он осуждает, должен стремиться изменить его, освободить от тех экономических условий, которые характеризуют каждое буржуазное общество. Как я должен отнестись к тому, что Женя из-за материальных лишений решила пойти на поклон к буржуазии, сочла возможным примириться с существующей общественной жизнью?! Очевидно, она оказалась в плену у праздной буржуазии, привыкла к уродливой изысканности жизни богачей, поддалась прелестям красивых шелковых одежд, благоухающих ароматом духов. А ведь когда-то Женя жила совсем иначе. Чтобы надеть наутро чистую блузку, ей приходилось с вечера стирать и утюжить ее. Второй блузки у нее не было. Случалось, она сама пришивала отваливающуюся от туфли подошву. А как она мечтала о простеньком головном платке!… Тем, который был у нее, невозможно было покрыть голову, — настолько он обветшал. В холодные дни ей приходилось сидеть дома, так как у нее не было теплого пальто. Молодость легко поддается обману. Девушки из простых семей, оказавшиеся по воле обстоятельств в болоте буржуазного общества, нередко являются жертвами своих собственных мечтаний, страсти к красивой одежде, украшениям, к легкой, веселой жизни. Разве не таким путем девушки из рабочих и крестьянских семей идут нередко в публичные дома, становятся предметами развлечений богачей на пирах и в роскошных особняках, прислуживают по ночам пьяным прожигателям жизни, наполняют их бокалы вином, удовлетворяют их необузданные страсти?! Но и моя вина велика. Моя любовь не дала Жене ничего хорошего. Любя ее и добиваясь взаимности, я был часто несправедлив к ней, изводил ее своей ревностью. Да, вина моя велика. Главным в моем отношении к Жене были не дружеские, товарищеские, а эгоистичные, чисто мужские чувства. Я любил в ней прежде всего красивую девушку и этим самым развивал в ней дурные качества. Учил ревности, учил видеть в себе только девушку, созданную для любви. И вот я наказан за это. Возможно, теперь она рассуждает так: „Пусть не Павел, пусть рядом со мной другой мужчина, какая разница?!.* Убежден, Женя отлично может бороться с полицейскими и жандармами, но она не в состоянии противостоять гнусным ухаживаниям и приставаниям, пошлым комплиментам бакинских богачей-сластолюбцев. Ведь очень часто чувственность приводит девушек в объятия развратных, пошлых мужчин. Как Женя изящно одета!… Кто теперь может подумать, что она — дочь рабочего? И как одет я?!. Какая между нами разница, черт побери!… Теперь она постесняется идти с плохо одетым человеком. Ну и пусть!… Сам виноват. Что хорошего я сделал для нее, что я дал ей? За что она должна любить меня?…“

Они шли довольно долго. Наконец Женя остановилась у какого-то дома и вошла во двор.

Павел прочел название улицы: Соколовская, на воротах номер 7.

„Да ведь здесь живет товарищ Южин, — вспомнил он. — Этого еще не хватает! Ведь Женя может разболтать секреты, которые скажет ей наш товарищ, выдать их своим хозяевам. Южин не должен встречаться с ней!“

Павел почему-то пошел назад той же дорогой, которой он следовал за Женей. Сам того не замечая, он опять дошел до Горчаковской улицы, и опять тот же грубый, резкий голос прервал его раздумья:

— Пошел прочь, скотина! Чего шляешься по улицам без дела? Иди, а не то я намну тебе бока!..

Павел вышел на Старополицейскую улицу и направился в сторону Парапета.

Вдруг чья-то мягкая рука легла на его плечо. Он обернулся и увидел Женю.

— Иди за мной, Павел.

Она пошла вперед, он — за ней, покорно, словно в гипнотическом сне. Павел слышал шорох ее шелкового платья и стук каблуков по мостовой. Его обоняние уловило аромат духов.

„Я счел бы себя самым счастливым человеком на свете, — продолжал он, если бы смог помириться с этой девушкой, если бы мне удалось построить жизнь с ней, такую, о которой я мечтаю, если бы я смог вернуть ее на прежний путь. Странный она человек. Кто поймет ее душу?“

У подножия баиловского холма Женя изменила направление и пошла берегом моря. Вскоре она остановилась и села на пригорок.

— Присаживайся рядом, Павел.

Он повиновался.

Они долго молчали, любуясь панорамой вечернего моря. Тусклый свет ущербной луны серебрил морскую зыбь. Женя прижалась щекой к его плечу.

— Взгляни-ка на луну, — сказала она. — На ней какие-то тени. Люди называют их пятнами. В нашей жизни тоже есть пятна. Потому-то мы и ведем борьбу, чтобы очистить нашу жизнь от них. Они мешают людям быть счастливыми и веселыми. Какой приятный вечер сегодня! Странно мы, люди, устроены. Когда нам грустно, природа усиливает нашу грусть. Радостно — и небо, и море, и звезды умножают эту радость.

Смотри, вон в море точка — что это?

— Парусник, Женя.

— Да, ты прав, это большая лодка, парусник. Сказать, Павел, кого она напоминает мне?… Людей без воли, без больших желаний. Вся их судьба зависит от прихоти ветра. Куда дует ветер, туда лодка и плывет. Она вынуждена подчиняться чужой воле. Я не признаю этого в жизни. У меня совсем другая натура. Да ведь мы потому и ведем борьбу, чтобы не быть зависимыми от буржуазии, жить свободно, по-человечески. Я очень хотела бы, Павел, чтобы и ты был стойким человеком. Люди в своей жизни, в своих поступках не должны уподобляться безвольному паруснику. Волевой характер — большое достоинство.

Павел повернул лицо к Жене и внимательно смотрел в ее глаза, стараясь разгадать внутренний смысл ее слов.

— Что ты хочешь сказать всем этим? — спросил он.

— Могу объяснить. Ты революционер, не так ли? У тебя есть друзья, например, Василий. Он тоже революционер, я не хочу бросать на него тень, однако было бы лучше, если бы ты жил не его умом, а своим собственным. Я неоднократно убеждалась, что он имеет над тобой неограниченную власть. Неровность наших с тобой отношений, Павел, во многом зависит именно от этого.

Павел затянулся папиросой и, боясь, что дым потревожит Женю, отвернул лицо в сторону, чтобы выдохнуть дым.

Девушка по-своему истолковала это движение.

— Не думала, что я вызываю в тебе недобрые чувства, — с горечью сказала она. — Вижу, ты совсем переменился ко мне.

Он смутился, не находя слов, чтобы разуверить ее.

— Мне кажется, — продолжала Женя, — в последнее время ты одержим недобрыми чувствами. Находишь в товарищах только отрицательные черты. К сожалению, ты не один такой, вокруг нас много людей, которые не хотят замечать в своих ближних ничего светлого, красивого. Скептицизм, недоверие к людям — нехорошие качества.

— Остановись, Женя, что ты говоришь! — возмутился Па вел. — Я отвернулся в сторону, чтобы не дышать на тебя дымом, а тебе вдруг почудилось будто я… Ты не очень-то проницательна, Женя. Я и прежде замечал в тебе неумение объективно оценивать людей, главным образом, нас, мужчин. Мне кажется, у тебя всегда была склонность считать мужчин по сравнению с женщинами нестойкими, неверными.

— Твое очередное заблуждение, Павел. Напрасно ты хочешь упрекнуть меня в несправедливом отношении ко всем мужчинам. Однако лучше не спорить об этом, иначе нам придется просидеть на этом пригорке много дней. Я решительно отвергаю все твои обвинения. Будем честными и признаемся: мы оба много напутали в наших отношениях. Не станем же запутывать их еще больше.

— Не сердись на меня, Женя, но раз ты заговорила о наших отношениях, я не могу не сказать тебе, что ты часто являешься для меня неразрешимой загадкой. Скрытность, обидчивость в твоем характере, нередко дают о себе знать… Ты всегда стараешься быть независимой, упрямо делаешь только то, что сама считаешь нужным. Пойми меня верно, Женя, мне не хочется ставить тебя рядом с недалекими, потерявшими себя в жизни женщинами. Но очень многими своими поступками ты уподобляешься им. Мне кажется, всем своим отношением ко мне ты стремишься отпугнуть меня. Если ты хочешь порвать со мной окончательно, скажи об этом откровенно, по-дружески. В таких случаях решительность и искренность более уместны, чем неумная игра. К сожалению, многие женщины предпочитают вести подобную игру, вместо того, чтобы откровенно сказать: „Уходи, ты не по душе мне!“ Пусть это тяжело слышать, однако…

Павел не докончил.

Наступило продолжительное молчание. Наконец он снова заговорил:

— Мы часто ссорились с тобой, Женя, ревновали один другого, иногда не встречались по целым месяцам, носили в душе обиду друг на друга. Потом мирились. Все это вполне естественно. Обиды, вызванные случайными причинами, не могут быть стойкими, вечными. Но в последнее время наши ссоры стали носить совсем иной характер. Эти разногласия не являются результатом случайных причин, они вызваны не личными обидами. Сердечные чувства не имеют к ним никакого отношения. Наши разногласия возникли на серьезной основе и способны разлучить нас навеки. Ты оказалась в лагере наших политических врагов, и это не может не отразиться на наших отношениях.

Женя громко рассмеялась.

— Какая ересь, Павел! Да разве я перешла в лагерь буржуазии?! Я просто работаю служанкой в доме богача. Неужели ты не видишь в этом разницы? В таком случае мне остается выразить тебе мое глубокое сожаление. Это странно, удивительно, но это так: ты иной раз не в состоянии сугубо личное отличить от общественного. Ты не имеешь права считать меня врагом большевиков. И хватит говорить об этом! Известно ли тебе, что многие рабочие Биби-Эйбата находятся на поводу у меньшевиков? Шендриковцы подрывают изнутри забастовочное движение. Они хотели бы превратить нашу партию в придаток полиции. И тебе не стыдно, что ты, мужчина, революционер, затеял смешную тяжбу с девушкой, которая была вынуждена пойти работать служанкой в богатый дом, чтобы прокормить своих больных стариков?! Кроме того, Павел, вспомни, ведь когда мы давали друг другу слово быть верными в дружбе, мы не выдвигали непременным условием этого нашу партийность и определенный образ мыслей. Разве не так? Допустим, мышление у меня изменилось — что из этого следует? Ты разве забыл, как возникли наша дружба, наши отношения? Вспомни наши первые встречи и те дни, когда мы жили вместе в доме моих родителей. Разве мы полюбили друг Друга за то, что мы революционеры?! Я уверена: ты полюбил бы меня и в том случае, если бы я не была участником революционного движения. То же можно сказать и обо мне. Любовь — это не только общность мыслей. Возникновение сердечного чувства, мне кажется, во многих случаях — загадка, и не нам с тобой решать ее.

Противоречия, непоследовательность в рассуждениях Жени задели Павла.

— Я не причисляю себя к мудрецам, способным безошибочно истолковывать человеческие отношения, но я кое-что смыслю в этом деле. Любви не может быть там, где нет единомыслия. Любовь, которую имеешь в виду ты — это любовь богачей и аристократов. Так думают только они: „Пусть в женской головке творится все, что угодно, лишь бы сама головка была привлекательна“. Разве можно так рассуждать? Ведь это же скотство. Ты должна знать, что различные идеологии не могут сосуществовать мирно, без борьбы. Одна идеология стремится одержать верх над другой, ибо считает ее ложной, ошибочной, приносящей вред тому или иному классу. Разве наша борьба с меньшевиками не является тому примером? А теперь ответь, Женя, что можно ждать от любви молодых людей с различными идеологиями? Раз уж мы говорим с тобой откровенно, я выложу тебе все, что думаю, моя красавица.

Слова Павла покоробили Женю.

— Постыдись! — возмутилась она. — Как пошло ты выражаешься! Какая я тебе красавица? Слава богу, мы давно знаем друг друга и могли бы обойтись без подобных цветистых обращений.

— Это верно, мы знаем друг друга давно. Наши отношения имеют даже свою историю. Иногда полезно обращаться памятью к прошлому. В нем много приятного, например, детство, юность.

Кажется, последние слова Павла понравились Жене, — она подняла руку, коснулась его волос.

— Будет тебе играть на сентиментальных чувствах человеческого сердца. Чем возвращаться памятью к прошлому, лучше подумать о будущем.

— Не думая о прошлом, невозможно жить в настоящем. Женя. Человек должен жить, не забывая прошлого, извлекая из него уроки. Это помогает ему избежать ошибок в будущем. Однако мы отвлеклись от затронутой темы. По-моему, мы сейчас подобны двум существам, явившимся из различных миров, между которыми — глубокая пропасть! Для сближения этих миров имеются два пути…

— Скажите, пожалуйста, оказывается, между нами лежит целая пропасть! Не знала этого. Ну-ну, слушаю тебя. Каковы же эти пути к сближению двух непримиримых миров? Да и можно ли вообще сблизить непримиримые миры?

— Можно. Для этого сближения надо, чтобы мы оба находились или в лагере буржуазии, или в лагере большевиков.

Женя едва удержалась, чтобы опять не рассмеяться.

— По-видимому, ты намерен поставить вопрос ребром.

— Я вынужден сделать это.

— Не понимаю, отчего же?

— Оттого, что ты живешь в доме миллионера.

— Я живу в доме миллионера потому, что служу там, работаю, а не потому, что хочу переметнуться в их лагерь. Теперь, раз уж мы пошли на откровенность, скажу прямо: если ты хочешь быть моим товарищем, предоставь мне свободу. Рука, которую я протягиваю тебе, искренняя, дружеская и верная. Я никогда не протяну ее другому так, как протягиваю тебе. Да, я работаю в доме богача Тагиева, но это не может запятнать ни твою идеологию, ни нашу любовь. Допустим, я уйду из дома Тагиева, — что дальше? Мне придется поступить на работу к какому-нибудь другому богачу. Ведь тебе хорошо известно положение моей семьи. Умоляю, Павел, возьми себя в руки. Неужели тебе не жалко моих больных стариков, которым нечего есть? Пойми же, наконец: партия не запрещает мне того, против чего протестуешь ты. Я из числа тех людей, кто не предает свою идеологию, свои мысли, свои мечты. Если ты считаешь, что я сбилась с. пути, пусть меня осудит наша партийная ячейка.

— Если дело дойдет до этого, меня тоже не погладят по головке. Ведь товарищи знают о наших отношениях с тобой. Повторяю: я хочу, чтобы ты ушла из дома Тагиева. Слышишь?!

— Слышу, не оглохла. Но пойми, работая в доме Тагиева, я приношу большую пользу нашему делу.

— В это я не верю.

— Напрасно.

— Почему же напрасно?

— Да потому, что Гаджи Зейналабдин Тагиев — самая значительная фигура среди бакинских богачей.

— Ну и что же?

— В его доме решаются вопросы борьбы против революционного движения.

— Пусть решаются.

— Странный ты человек, Павел. Что значит — пусть решаются?! Мы должны знать все о мыслях и планах наших врагов.

— Мы и без того знаем о них все.

— Знание конкретных планов противника помогает нам в нашей борьбе. Убеждена: ты отлично понимаешь все это, упрямец!

В голосе Жени послышались слезы.

— Я хочу одного, Женя. Ты не должна работать прислугой в доме богачей.

— Тобой руководит ревность.

— Возможно, но я настаиваю на своем.

Женя поднялась.

— Мне пора идти. Завтра вечером увидимся. Здесь же. Придешь?

Павел, ничего не ответив, пошел по направлению к центру города.

Когда он шел мимо Крепости, его окликнули:

— Эй, погоди!

Он узнал голос Василия, остановился. По сдержанному рукопожатию товарища почувствовал: тот чем-то недоволен.

— Откуда идешь? — спросил Василий.

Павел на мгновение растерялся.

— Оттуда. — Онекивнул в сторону Баилова.

— Один был?

— Один.

Оба замолкли. Дойдя до ворот своего дома, Павел протянул Василию руку.

— До завтра. Василий будто не заметил протянутой руки.

— Зайдем к тебе, — сказал он. — Хочу сообщить тебе кое-что.

Павел чувствовал себя неловко. Он долго шарил по карманам, отыскивая ключ. Наконец нашел, открыл дверь, зажег керосиновую лампу, стоявшую на столе.

Друзья сели друг против друга, закурили самокрутки.

Затянувшееся молчание становилось тягостным.

Павел по-прежнему испытывал неловкость. Несколько дней назад он дал Василию слово, что никогда не заговорит с Женей. И вот не сдержал слова. Выходит, обманул товарища.

— Павел, — начал Василий, — теперь у меня есть полное право не уважать тебя. Я могу назвать тебя и трусом, и лжецом.

Павел нахмурился.

— Это почему же? Что я такого сделал?

— Он еще спрашивает! Не ты ли на днях дал мне слово не встречаться с этой особой, которая живет в доме миллионера Тагиева?.. Ты нарушил обещание, обманул меня. Но и это не все. Только что, на улице, ты сказал мне еще одну ложь.

— Ах, вот ты о чем! Да ведь это мелочь, Вася. Сам-то я не сбился с пути. Я же не какой-нибудь безвольный!..

— Уж не считаешь ли ты признаком сильной воли свою неспособность порвать с девушкой, живущей в доме миллионера? Только что на твоем плече покоилась голова девицы, разодетой в пестрые шелка, — разве это не называется сбиться с пути?! Твое большевистское мировоззрение отравлено благовонным дыханием этой голубоглазой особы. Ты сам уже опорочен общением с этой девушкой и способен опорочить других.

Следуя за ней по пятам, влекомый сердечными чувствами, ты рано или поздно начнешь следовать и за образом ее мыслей. Влюбленность — такая проклятая вещь, от которой спастись довольно трудно. Именно поэтому я никого не люблю и никогда не полюблю. Что же касается Жени, то она сбилась с пути и попала в дом миллионера только благодаря тебе, твоему дурацкому характеру. Ты не смог руководить ею, отдал предпочтение любовным чувствам перед чувством дружбы. В период подъема революционного движения, когда она шла на риск за наше дело, боролась с жандармами и полицейскими, ты, вместо того чтобы поддержать ее, помочь ей, сердился, ревновал, и дело кончилось тем, что вы оба сбились с пути. Для вас не существует ничего, кроме любви. Ты сейчас в очень смешном положении, Павел. Ты, как говорится, ни рыба, ни мясо. Скоро эта девушка не будет ни в грош ставить твои чувства к ней. На пути, которым следует она, стоят хлыщи, которые во много раз красивее и богаче тебя, Павлушка.

Павел недовольно передернул плечами.

— Я не позволяю тебе говорить подобное о Жене. Она слишком далека от всего того, что ты думаешь о ней. Пусть она сбилась с пути, но она не из тех девушек, кто продает себя богатым развратникам. Ты мой близкий товарищ, но отныне я запрещаю тебе говорить со мной о Жене. Не считай себя, самым умным и прозорливым. Я лучше тебя знаю, что она за человек. Любит она меня или нет — это ее дело. Мы же не имеем права оскорблять ее. У нас нет для этого оснований. Я считаю твое поведение нетоварищеским.

В комнату вошел Аскер, живший теперь вместе с Павлом, поздоровался, положил на стол краюху хлеба и сверток, из которого выглядывал кусок брынзы.

— Это еда на утро. — Он сел на табуретку. — Курить охота. У тебя осталась махорка, Павел?

Павел молча вынул из кармана щепотку махорки, протянул Аскеру.

— Мне кажется, — сказал Аскер, — мой приход помешал вашей беседе?:

Павел поднял на него грустные глаза.

— Нисколько. Или ты не знаешь нашего Василия, любителя праздных разговоров?! Не понимаю, что надо этому человеку от нее?

— От кого?

— Да от Жени…

— А что случилось?

— Что может случиться?! Сегодня вечером, расставшись с вами, я встретил ее на улице. Не хотел подходить к ней, но она окликнула меня, остановила. Мы пришли на берег моря, сидели, разговаривали. Впрочем, какие это были разговоры?! Одни упреки, пререкания. Откуда мне было звать, что Василий шел следом за мной? Короче говоря, когда я возвращался, Василий, нагнал меня. И вот теперь он говорит о Жене всякие неприятные вещи.

— Смотрю я на вас — странный вы народ, — сказал Аскер. — Или вам больше не о чем поговорить? А еще называетесь друзьями. Не понимаю, зачем Василий вмешивается в чужие дела? Ну чего он привязался к Жене?

Василий хмуро посмотрел на Аскера.

— Что значит — чужие дела?.. Или я не ваш товарищ?!

— Возьми себя в руки и не трепи понапрасну нервы, ведь я тебе — не Павел, — спокойно ответил Аскер. — Ты мне товарищ, но я всегда говорю тебе прямо в лицо о всех твоих промахах. Подумай сам, какое ты имеешь право вмешиваться в чужие отношения? К тому же Павел — твой близкий друг. Удивляюсь, почему он до сих пор не ответит тебе как полагается на твои глупые рассуждения? Всему есть предел. Посмел бы ты сказать подобную чушь кому-нибудь из нас, а не Павлу! Если ты действительно такой смелый и умный, скажи мне что-нибудь о моей Фатьме. Увидишь, как я отвечу тебе!

Василий недобро усмехнулся.

— Оба вы — глупцы. Что вы смыслите в любви! Я намного старше вас и повидал на своем веку побольше вашего. Четыре года отбарабанил в солдатах, побывал во многих больших городах. И все-таки я не желаю связывать свою жизнь ни с кем. Сейчас не время любить — надо работать.

— Жаль, Карл Маркс не дожил до наших дней, не то он пришел бы в восторг, узнав, что большевики должны ходить в холостяках всю жизнь, съязвил Павел. — Рассказать бы всем нашим товарищам, как умно ты рассуждаешь, — насмех поднимут тебя.

Василий швырнул недокуренную папиросу на пол, поднялся и молча вышел.

На следующий день, когда вечерний покров опустился на дремлющее море и в небе сначала повис тонкий ущербный месяц, похожий на ломтик арбуза, лежащий на огромном темно-фиолетовом подносе, а потом уже зажглись неяркие мерцающие звезды. Женя медленно поднималась по песчаному пригорку к тому месту, где вчера сидела с Павлом. Вот и знакомый валун. Она остановилась.

„Значит, Павел не пришел. Почему?..“ Женя не видела, что за ней уже продолжительное время движется на некотором расстоянии человеческий силуэт. Она села на пригорок.

„Павел должен прийти, я уверена, — думала Женя. — Вчера он промолчал в ответ на мое предложение встретиться, но я почувствовала: его молчание означало согласие“.

Она начала восстанавливать в памяти весь их вчерашний разговор. Ей вспомнились слова Павла: „До каких пор мы будем встречаться вот так, тайком? До каких пор наши отношения будут столь нелепыми и неопределенными? Когда придет конец этой неопределенности?“

Как бы отвечая сейчас Павлу, она мысленно говорила ему: „И ты, и я мы оба хотим избежать темных дорог, стремимся к свету. Мы считаем, что у каждого жизненного явления есть свои причины. Если так, то и наша любовь небеспричинна. Я знаю, порой ты хочешь расстаться со мной, но не можешь, потому что нет никакой причины для нашего разрыва“. Время шло. Павла все не было.

„Да, кажется, он не придет, — в растерянности и тревоге думала Женя. Теперь я вижу: чтобы создать семью, недостаточно одной взаимной любви. Самое главное — это до конца, во всем понимать друг друга. Что ж, я пойду своим путем. Если Павел пожелает порвать со мной, мне будет больно, но я не стану удерживать его. Однако неужели он не понимает: нет ничего дурного в том, что я работаю служанкой в доме богача?.. Товарищи из Бакинского комитета знают меня. Пусть Василий думает обо мне плохо, пусть Павел судит обо мне его, Василия, мыслями, — я своей работой, своими делами докажу им, что они заблуждаются, что они — косные, отсталые, несправедливые люди“.

Поднялся ветер, набежавшие облака заволокли небо. Сделалось совсем темно. Жене стало боязно. Она поднялась и быстро зашагала к шоссе.

Вдруг сзади ее окликнули:

— Погоди, Женя, не беги! Чего ты испугалась?

Она узнала голос Аскера.

Когда тот подошел к ней, она неожиданно для самой себя расплакалась.

— Он ставит меня ни во что, Аскер!.. Ведь он отлично знал, что я приду!.. Как ему не стыдно?! Он же знает, что я одна здесь.

Аскер молчал.

Женя, успокоившись немного, спросила:

— Откуда ты идешь?

— Вчера я был свидетелем объяснения Павла с Василием и понял, что Павел не придет. Решил предупредить тебя. Я шел с Биби-Эйбата, свернул сюда. Увидел, что ты сидишь на бугре, не стал тревожить, ждал неподалеку, был как бы караульным.

— Зачем ты ходил на Биби-Эйбат?

— Я и товарищ Ханлар проводили собрание рабочих.

— Понятно.

Аскер, чувствуя, что Женя не совсем успокоилась, сказал:

— Мой тебе совет, Женя: никогда не ходи одна в такие безлюдные места. Да и с Павлом не ходи сюда. Опасно. А плакать не следует. Я не придаю значения болтовне Василия и Павла. Я знаю только одно: ты дочь нашего товарища и сама наш верный товарищ. Нет ничего зазорного в том, что ты работаешь прислугой в доме миллионера. Только не теряй головы. Особняки богатеев — не место для порядочного человека.

Буржуи народ бессовестный. Таких, как мы, они за людей не считают. Для них стыд, совесть — пустые слова.

— Не тревожься за меня, Аскер. Мы с тобой старые друзья и хорошо понимаем друг друга. Ты знаешь, я не из тех, кто дает себя в обиду. Расскажи лучше мне, как твои дела? Как поживает твоя Фатьма?

— Дела идут понемногу. Вначале родители Фатьмы были против нашей дружбы, но Фатьма держится твердо. Мы встречаемся через день.

— Передай ей мой привет. Вообще передавай приветы всем товарищам Айрапету, его жене, ученику Айрапета Эйбату, Ханлару и другим. Я всегда думаю о вас. — Женя достала из кармана деньги, протянула Аскеру. — Вот пять рублей, прошу тебя, Аскер, передай их моим старикам. Если возможно, сделай это завтра, только обязательно. Скажи им: я крепко целую их.

Незаметно они дошли до Набережной. Ни Аскер, ни Женя не предполагали, что следом за ними идет Василий, который, как и Аскер, зная, что Павел не придет на свидание, бродил в этот вечер поблизости от пригорка, где сидела Женя, охранял ее.

Аскер, попрощавшись с Женей, ушел, а Василий незаметно следовал за ней до самого дома Тагиева.

Жене открыл швейцар, высокий широкоплечий старик с раздвоенной бородой, в фуражке с серебряными галунами. Он почтительно поклонился Жене.

У Василия, который видел все это, защемило сердце.

„Вот, барыней стала, привратник гнет перед ней спину, — с горечью думал он. — Нет, не напрасно я считаю эту Женю подозрительной особой. Все в ней лживо — ее любовь к Павлу, глаза, дела, слова. Больше того, она хочет затянуть в свое болото и нашего товарища-большевика. Но я буду драться за него. Какой позор! Дочь рабочего пошла в служанки к богачу, кровопийце, душителю бакинского пролетариата! Она откололась от нас только потому, что у нас нет роскошных дворцов, золота, шелковых нарядов, модных шляп. Сбежала от трудностей… Ну и черт с ней!“

Загрузка...