В. И. СОКОЛОВСКИЙ
Биографическая справка
B. И. Соколовский. Гравюра 1830-х годов. Воспроизведено со второго издания поэмы «Мироздание», СПб., 1838.
Из промелькнувших в печати сведений[151] известно, что в 1808 году подполковник Игнатий Соколовский был назначен управляющим тельминскими фабриками на реке Тельме (в Иркутской губернии). В том же 1808 году и, видимо, в тех же краях родился его сын Владимир, В 1821 году он стал воспитанником Первого кадетского корпуса.
«За неспособностью по болезни к военной службе» Соколовский, как записано в его формуляре, был «выпущен из корпуса для определения к статским делам с награждением за успехи в науках чином 12-го класса»[152].
В 1826 году Соколовский возвращается из столицы в Сибирь и зачисляется в штат канцелярии Томского общего губернского управления, а в мае 1828 года переселяется в Красноярск к дяде, А. П. Степанову, губернатору Енисейской губернии, и поступает в канцелярию Енисейского губернского управления. Вскоре имя Соколовского впервые появляется в печати под стихотворением «Прощание» («Галатея», 1830, № 34).
В мае 1831 года молодой поэт берет увольнение и в феврале 1832 года появляется в Москве. К тому времени им, по всей видимости, уже была написана поэма «Мироздание», так как летом 1832 года она вышла отдельным изданием.
Автором «Мироздания» заинтересовались члены герценовского кружка. Сведя знакомство с H. М. Сатиным, И. П. Оболенским, Н. И. Сазоновым, Огаревым и Герценом, он делится с ними своими литературными замыслами, читает отрывки из новой (видимо, не доведенной до конца) поэмы «Иван IV Васильевич»[153]. Вскоре выяснилось, что серьезные умственные запросы, которыми жили участники кружка, слабо затронули Соколовского. Не могла не разочаровать их и его поэзия — прежде всего отсутствием философской проблематики и интеллектуальной пытливости. Как бы в подтверждение своей несерьезности Соколовский в 1833 году печатает «Рассказы сибиряка» — произведение с установкой на развлекательность и вполне безобидный юмор, написанное вперемежку прозой и стихами. Возможно, жанр и стиль этого произведения был отчасти подсказан «Странником» Вельтмана (1831).
Не имея никакого состояния, поэт вынужден был заняться литературной поденщиной. В 1833 году ему удалось получить у книготорговца заказ на роман. Он быстро разделался с ним и в следующем году издал под названием «Две и одна, или Любовь поэта». Произведение это, вызвавшее удивление Сатина своей бессодержательностью, красноречиво свидетельствовало о поражении Соколовского как беллетриста.
Надежда прокормиться на литературные заработки оказалась призрачной, и в марте 1834 года Соколовский отправился в Петербург. Там ему удалось устроиться в канцелярию военного генерал-губернатора П. К. Эссена на должность помощника секретаря. Это было в июне, а ровно через месяц в Москве произошли события, перевернувшие всю дальнейшую жизнь Соколовского.
По доносу провокаторов московская полиция арестовала группу молодых людей, подозреваемых в пении дерзких куплетов насчет «августейшей» фамилии и в вольнодумстве. Среди схваченных были приятели и знакомые поэта, в том числе Огарев, Герцен, Оболенский, Н. И. Уткин, Л. К. Ибаев и другие. Уже первые допросы показали, что «главный участник в сем деле оказывается титулярный советник Соколовский» — сочинитель «возмутительной» песни «Русский император…». 19 или 20 июля Соколовский был арестован и препровожден на следствие в Москву. Он, естественно, отрицал свое авторство, сознавшись лишь в распространении песни.
В течение девяти месяцев, пока тянулось дознание, поэт сидел в остроге. «С ним очень дурно обращались, а один из московских полицмейстеров грозил ему часто истязаниями», — записал в своем дневнике со слов Соколовского А. В. Никитенко[154]. Вина Соколовского усугублялась также раскрытием его переписки с «государственным преступником» Н. Мозгалевским, замешанным в деле 14 декабря и сосланным в Сибирь.
Опасаясь дальнейшего распространения «пасквильных стихов» через процесс, на котором их оглашение было бы неизбежным, Николай I решил обойтись без суда. Он потребовал, чтобы главных виновников — Уткина, Соколовского, Ибаева — «оставить года на три в Шлиссельбурге и потом допустить к службе в отдаленных местах»[155].
В Шлиссельбургской крепости Соколовский содержался с апреля 1835 года до декабря 1836 года. По болезни он досрочно был выпущен на поруки родного брата Николая, который выхлопотал ему эту милость через великого князя Михаила Павловича. Некоторое время до отправления в ссылку Соколовскому дозволено было остаться в столице. Фигура репрессированного поэта, очередной жертвы правительственного произвола, привлекла к себе сочувственное внимание литературных кругов Петербурга. Соколовский на короткое время делается героем дня. Видимо, через Жуковского (или П. А. Плетнева) в шестом томе «Современника» — первом томе, вышедшем после смерти Пушкина, — были напечатаны отрывки из поэмы «Альма» (вполне она была закончена позднее — в марте 1838 года), текст которой местами перекликался с главами библейской «Книги Песни песней».
Тяжелая хроническая болезнь не избавила Соколовского от ссылки в холодную Вологду, куда, согласно предписанию, он прибыл в сентябре 1837 года. Тем временем в Петербурге вышла из печати «драматическая поэма» «Хеверь», вчерне написанная поэтом (еще до заключения в Шлиссельбурге) по мотивам библейской «Книги Эсфирь». Вопреки ожиданиям, «Хеверь» не имела никакого успеха и даже вызвала разочарование у тех, кто верил в талант ее автора.
В Вологде Соколовского подстерегали новые беды. Сначала безденежье — из-за бюрократической волокиты ему не выплачивали положенного жалованья (поэт числился на службе в редакции «Вологодских губернских ведомостей»), затем второе, еще более грозное обострение болезни[156]. Губила Соколовского и его «предосудительная наклонность» — запойное пьянство, с которым он несколько лет тщетно боролся.
Мучительные дни вологодской ссылки кое-как скрашивались поэтическим творчеством, встречами с местными литераторами (H. Е. Вуичем, А. И. Иваницким, Н. И. Навашиным и др.), собиравшимися на квартире поэта. В Вологде Соколовский посещал гостеприимный дом помещика Д. М. Макшеева, дочь которого — юную поэтессу Варвару — он полюбил без всякой надежды на брак.
В результате прошений Соколовского в III Отделение об избавлении его от сурового северного климата, ему наконец разрешено было поселиться на Кавказе. Покинув Вологду в декабре 1838 года, он следующие три месяца проводит в Москве, неоднократно подвергаясь притеснениям местной полиции, а в апреле прибывает в Ставрополь. Но время для лечения было упущено —17 сентября 1839 года поэт скончался, не успев напечатать целый ряд новых своих произведений, и в их числе поэмы «Новоизбрание», «Искупающий страдалец».
Человеческий облик Соколовского, о котором Герцен писал, что это был «милый гуляка, поэт в жизни», «веселый товарищ в веселые минуты, bon vivant, любивший покутить»[157], на первый взгляд никак не вяжется с приверженностью к Библии. Она (в основном Ветхий завет) была главным источником, из которого Соколовский обильно черпал сюжеты, образы и краски для своих опытов «духовной» поэзии.
Как известно, Ветхий завет с его образом карающего бога использовался гражданской поэзией того времени в качестве авторитетнейшего нравственного кодекса при осуждении социального зла. Библия была также предметом и чисто познавательных и художественных интересов. В 1836 году, в статье «О духовной поэзии»[158],скрытым образом направленной против Соколовского, Н. А. Полевой оправдывал лишь такое обращение к Библии, которое имело бы своей целью проникновение в жизнь и миросозерцание древнего народа — творца библейских книг.
Поэзия Соколовского носит на себе следы этих традиций (например, в «Оде на разрушение Вавилона» слышится отзвук декабристской трактовки Библии, а в «Альме» значительную роль играют местные краски, этнографические подробности), но не сводится к ним.
Исключительное значение Библии в творчестве Соколовского во многом объясняется характером его дарования. Известно, что поэт был автором многочисленных стихотворных писем, посланий, экспромтов, непосредственно внушенных живыми впечатлениями окружающего его быта. Бедное от природы воображение Соколовского порабощалось этим потоком будничных впечатлений, которые без особой художественной обработки, без отстоя и обобщения сразу же передавались в стихах. Действительность, изображенная в них, почти всегда выглядела неопрятной, нелепой, в лучшем случае — комически несообразной. Несерьезность этого стихотворства постигал и сам Соколовский, который тем не менее был очень им увлечен. Здесь он давал выход своему неистощимому острословию, не щадившему официальных святынь, а порой переходившему в откровенное богохульство[159], что, кстати сказать, колеблет версию об истинно религиозных стимулах[160] «духовной» поэзии Соколовского.
Положительное начало жизни открывалось ему не в близком ее наблюдении, а напротив — в очень сильном отвлечении. Но тем самым и без того небогатая фантазия поэта теряла свой строительный материал. Она явно нуждалась в поддержке. Без этого не мог состояться сам акт высокого поэтического творчества. Библия и была той канвой и тем условным поэтическим миром, при помощи которых Соколовский смог художественно оформить свой отвлеченный и безотчетный лиризм.
Внутренний пафос всех его библейских и вообще высоких произведений составляет неопределенный, но сильный порыв к какому-то огромному и прекрасному грядущему, к источнику всемирной благодати. Социально-утопический смысл этого порыва — в призыве к вселенской любви, в разрыве с корыстью, эгоистическими интересами и грубой чувственностью — «плотяностью». Для самого Ветхого завета такое презрение к мирскому, телесному отнюдь не характерно. Подвергая Библию романтической идеализации, поэт допускал многочисленные, порой разительные отступления от текста священного писания, давая поводы для цензурных придирок, из-за которых не осуществилась публикация полного текста поэмы «Альма».
Лиризм Соколовского явно тяготел к жанру торжественной оды, к которому поэт неоднократно обращался. Но монументальность этого лиризма требовала еще более пространных, более емких форм для своего воплощения — таких, как поэма и драма. Любопытно, что «поэмы» и «драмы» Соколовского в значительной своей части написаны стихом, непосредственно продолжающим традицию декламационного стиха русской оды[161]. Впрочем, ораторская патетика поэта то смягчается задушевностью любовно-элегического стихотворения, то приближается к мажорному звучанию ритуальной хоровой песни. Известно, что М. И. Глинка собирался создать ораторию на слова Соколовского. Неосуществившийся замысел этот, бесспорно, был внушен не только соответствующей тематикой, но и самим звучанием поэтического голоса Соколовского.
Главное в произведениях поэта — не сюжет, не тема и не конкретная ситуация, а устойчивая эмоциональная атмосфера, — атмосфера священного экстаза, восторга и трепета перед очистительным таинством будущего. Этим, несмотря на тематическое различие, обусловлено поразительное однообразие всех крупных произведений Соколовского. Упор в них сделан на монологи, славословия, «хоры», на звучность и ораторскую пышность стиховой речи. Получалось своего рода поэтическое красноречие, богато орнаментированное метафорами, неологизмами, экзотически звучащими библейскими именами, географическими и культурно-историческими терминами. Это было утомительно многословное стихотворство, но тем не менее отмеченное такой индивидуальной манерой письма, которую невозможно спутать с творческим почерком другого поэта[162].
245. «Русский император…»
Русский император
Богу дух вручил,
Ему оператор
Брюхо начинил.
Плачет государство,
Плачет весь народ —
Едет к нам на царство
Костюшка-урод.
Но царю вселенной,
Богу вышних сил,
Царь Благословенный
Грамотку вручил.
Манифест читая,
Сжалился творец —
Дал нам Николая,
Сукин сын, подлец.
Русский император
Богу дух вручил,
Ему оператор
Брюхо начинил.
Плачет государство,
Плачет весь народ —
Едет к нам на царство
Костюшка-урод.
Но царю вселенной,
Богу вышних сил,
Царь Благословенный
Грамотку вручил.
Манифест читая,
Сжалился творец —
Дал нам Николая,
Сукин сын, подлец.
246. УТРО НА ЕНИСЕЕ
Кипучий, быстрый Енисей!
Неси меня своей волною;
Уж солнце всходит за горою,
Неси меня, неси скорей!
Как будто синий океан
Клубит под бурными ветрами,
Так над твоими островами
Клубится утренний туман.
Он подымался на утес,
Он заслонил его вершину,
Но ветер освежил долину
И в даль небес его унес!
Я видел: сквозь зеленый лес
Мелькали горы голубые,
И розы облаков младые,
И золотой пожар небес.
Гордись, река! Я трепетал
Перед надводными скалами;
Я жил тогда, когда мечтами
В стране возвышенной летал!
О Енисей! Увижу ль вновь
Твои пленительные волны,
И буду ли, восторга полный,
Тут петь творца, тебя, любовь?
Кипучий, быстрый Енисей!
Неси меня своей волною;
Уж солнце светит над горою
И цель близка… неси скорей!
Кипучий, быстрый Енисей!
Неси меня своей волною;
Уж солнце всходит за горою,
Неси меня, неси скорей!
Как будто синий океан
Клубит под бурными ветрами,
Так над твоими островами
Клубится утренний туман.
Он подымался на утес,
Он заслонил его вершину,
Но ветер освежил долину
И в даль небес его унес!
Я видел: сквозь зеленый лес
Мелькали горы голубые,
И розы облаков младые,
И золотой пожар небес.
Гордись, река! Я трепетал
Перед надводными скалами;
Я жил тогда, когда мечтами
В стране возвышенной летал!
О Енисей! Увижу ль вновь
Твои пленительные волны,
И буду ли, восторга полный,
Тут петь творца, тебя, любовь?
Кипучий, быстрый Енисей!
Неси меня своей волною;
Уж солнце светит над горою
И цель близка… неси скорей!
247–248. <ИЗ «РАССКАЗОВ СИБИРЯКА»>
1. «Кто важно в свет вступил при шпаге…»
Кто важно в свет вступил при шпаге,
Кто много нежностей читал,
Тот хочет вдруг, при первом шаге,
Сыскать для сердца идеал…
«Мне жизнь — печаль, мне свет — пустыня!
С кем поделюся я душой?» —
Твердит мечтатель пылкий мой,
И вот является богиня.
Уж разумеется, она,
По милости воображенья,
Тотчас же фениксом творенья
В посланьи к другу названа.
Тут на людей пойдут нападки,
И в духе рыцарских времен
Он бросить всем готов перчатки,
Зачем не бредят все, как он…
Какой он вздор в стихах турусит!
В них смесь всего и ничего;
Он понял всех, а уж его
Никто, наверно, не раскусит.
Все жалки, холодны как лед,
У всех наместо сердца — камень,
И только в нем небесный пламень
От скуки ангел стережет…
Потом, беснуясь страстью оба,
Ничтожный мир забыть хотят,
И наизусть из книг твердят:
«Любовь и за пределом гроба!..»
Потом, по правилам любви,
Несчастным предстоит разлука,
Вот тут-то плохо: в сердце мука
И холод гробовой в крови.
Он стал элегией ходячей,
Он чужд веселостей чужих,
И в этой горькой неудаче
Остался бедный при своих…
Вот вам симптомы и припадки
Сердечной, глупой лихорадки…
Хоть стыд сказать, а грех таить!
Былое дело: поневоле
И я дежурил в этой школе,
Чтобы других собой смешить;
Была проказа и со мною,
Но уж исчезнул вздорный сон,
Когда française[163] и котильон
Меня счастливили собою.
Я курс любви давно прошел,
Я отолстел, я обленился,
И мишурой не ослепился,
И на подъем я стал тяжел.
Теперь душа иного просит,
Я записался в старики,
И уж пожатие руки
Меня высоко не заносит,
И право, только для проказ
Влюблялся я двенадцать раз.
2. «Когда поэзии фиал…»
Когда поэзии фиал
Мне подал гений вдохновенья
И я рассказывать вам стал
Про чудеса перерожденья,
Про ужас гибельной грозы,—
Я как-то встретил очи девы
И что ж?.. О выраженья!.. Где вы?..
Я видел там жемчуг слезы.
Как я доволен был собою!
Как был признателен к судьбе!
И, одураченный мечтою,
Вот я и думаю себе:
Ага! Что значит сила речи!..
А это… говорить ли вам?
А это нагорели свечи, —
Так стало тяжело глазам…
Пора и мне не быть повесой,
Подумал я, и снес удар:
Спокойно снял себе нагар
И снова занялся пиесой.
Читаю, кончил наконец,
Услышал вздох и жду ответа.
Но-каково же для поэта?
Как я не умер, мой творец?
Как обмануться так позорно?..
Я весь в мечтаньях утонул,
А он, мой ангел, он — уснул!
Да, он уснул, прошу покорно!
Может быть, иной скажет, что в этом рассказе чрезвычайно мало ориентализма. Как быть! Я бы и готов продолжать, но сами посудите, можно ли потревожить прелестную Катеньку?.. Разойдемтесь-ка лучше, господа! Меня и самого что-то клонит ко сну…
— Послушай, Моисей! Погаси-ка свечку, да, пожалуйста, не стучи как лошадь: ты этак разбудишь мою Катеньку.
— Какую, сударь, Катеньку? Здесь, кажется, никого не видно.
— Глупец! Разве ты не слышал ее гармонического голоса?
— «Да голос ваш совсем не женский,
А он один и слышен был».
— «Ах, виноват! Я и забыл,
Что ты, брат, олух деревенский.
Где ж тебе увидеть этот священный призрак! Ступай и спи!.. Э… о… о… а… о… а… ах! Господи, прости мои согрешения!..»
<1832>
1. «Кто важно в свет вступил при шпаге…»
Кто важно в свет вступил при шпаге,
Кто много нежностей читал,
Тот хочет вдруг, при первом шаге,
Сыскать для сердца идеал…
«Мне жизнь — печаль, мне свет — пустыня!
С кем поделюся я душой?» —
Твердит мечтатель пылкий мой,
И вот является богиня.
Уж разумеется, она,
По милости воображенья,
Тотчас же фениксом творенья
В посланьи к другу названа.
Тут на людей пойдут нападки,
И в духе рыцарских времен
Он бросить всем готов перчатки,
Зачем не бредят все, как он…
Какой он вздор в стихах турусит!
В них смесь всего и ничего;
Он понял всех, а уж его
Никто, наверно, не раскусит.
Все жалки, холодны как лед,
У всех наместо сердца — камень,
И только в нем небесный пламень
От скуки ангел стережет…
Потом, беснуясь страстью оба,
Ничтожный мир забыть хотят,
И наизусть из книг твердят:
«Любовь и за пределом гроба!..»
Потом, по правилам любви,
Несчастным предстоит разлука,
Вот тут-то плохо: в сердце мука
И холод гробовой в крови.
Он стал элегией ходячей,
Он чужд веселостей чужих,
И в этой горькой неудаче
Остался бедный при своих…
Вот вам симптомы и припадки
Сердечной, глупой лихорадки…
Хоть стыд сказать, а грех таить!
Былое дело: поневоле
И я дежурил в этой школе,
Чтобы других собой смешить;
Была проказа и со мною,
Но уж исчезнул вздорный сон,
Когда française[163] и котильон
Меня счастливили собою.
Я курс любви давно прошел,
Я отолстел, я обленился,
И мишурой не ослепился,
И на подъем я стал тяжел.
Теперь душа иного просит,
Я записался в старики,
И уж пожатие руки
Меня высоко не заносит,
И право, только для проказ
Влюблялся я двенадцать раз.
2. «Когда поэзии фиал…»
Когда поэзии фиал
Мне подал гений вдохновенья
И я рассказывать вам стал
Про чудеса перерожденья,
Про ужас гибельной грозы,—
Я как-то встретил очи девы
И что ж?.. О выраженья!.. Где вы?..
Я видел там жемчуг слезы.
Как я доволен был собою!
Как был признателен к судьбе!
И, одураченный мечтою,
Вот я и думаю себе:
Ага! Что значит сила речи!..
А это… говорить ли вам?
А это нагорели свечи, —
Так стало тяжело глазам…
Пора и мне не быть повесой,
Подумал я, и снес удар:
Спокойно снял себе нагар
И снова занялся пиесой.
Читаю, кончил наконец,
Услышал вздох и жду ответа.
Но-каково же для поэта?
Как я не умер, мой творец?
Как обмануться так позорно?..
Я весь в мечтаньях утонул,
А он, мой ангел, он — уснул!
Да, он уснул, прошу покорно!
Может быть, иной скажет, что в этом рассказе чрезвычайно мало ориентализма. Как быть! Я бы и готов продолжать, но сами посудите, можно ли потревожить прелестную Катеньку?.. Разойдемтесь-ка лучше, господа! Меня и самого что-то клонит ко сну…
— Послушай, Моисей! Погаси-ка свечку, да, пожалуйста, не стучи как лошадь: ты этак разбудишь мою Катеньку.
— Какую, сударь, Катеньку? Здесь, кажется, никого не видно.
— Глупец! Разве ты не слышал ее гармонического голоса?
— «Да голос ваш совсем не женский,
А он один и слышен был».
— «Ах, виноват! Я и забыл,
Что ты, брат, олух деревенский.
Где ж тебе увидеть этот священный призрак! Ступай и спи!.. Э… о… о… а… о… а… ах! Господи, прости мои согрешения!..»
<1832>
249–251. <ИЗ ПОЭМЫ «МИРОЗДАНИЕ»>
1. Из главы 1 «ДОВРЕМЕННОСТЬ»
В неизъяснимой той стране,
В разливе славы и сиянья,
Как бездна искр, блестят оне —
Творца духовные созданья.
Их жизнь в пространстве без времен —
Восторгов светлая дорога;
Для них — любить и славить бога —
Один завещанный закон.
Неизменяемая младость
Лелеет их своей рукой,
И льется в песнях их рекой
Любви, хвалы и рая сладость.
Они поют — и песня та
Очаровательна, свята;
Их звуки, слившись над струнами,
Как благовонный фимиам,
Клубятся к божиим стопам
Волшебно-ясными волнами.
Хор небесных сил
Светом счастия дыша,
Будто влагой золотою,
Наша чистая душа,
Как фиал, полна Тобою.
В нас красы Твои горят,
В нас любовь к Тебе сияет
И, как теплый аромат,
Упоеньем согревает.
В непостижной бездне сей
Из Тебя, как из светила,
Сеткой радужных лучей
Вдохновенье нас обвило.
Всё живет одним Тобой,
Ты один властей не знаешь
И в предвечности святой
Не живешь, а пребываешь.
Благодатно Твой Глагол
Всё пространство без предела,
Вея жизнию, прошел —
И пучина закипела!
Необъятною волной
Рай пленительно разлился
И, наполненный Тобой,
Осветлел и освятился.
И с державной высоты,
Со ступеней на ступени,
В блеске светлой красоты
Низошли святые тени.
С той поры Любовь Твоя
Нам как море наслажденья,
И в восторге бытия
Мы поем Тебе хваленья!
Вдруг Он державною рукой
Их осенил, благословляя,
И песнь хвалы в дали немой
Исчезла, тихо замолкая…
Высокой тайны полон был
Творец, сидящий на престоле,
И кротко Мудрость Он излил
С Любовью в сладостном Глаголе:
«О дети вечной Красоты!
Мои святые Дуновенья!
Для вас безмерность пустоты
Облек Я в роскошь наслажденья.
Здесь всё сливается в одно,
И без конца, и без предела;
Но есть пространство — там давно
В Моем созданьи жизнь кипела.
Здесь неизменность есть закон —
Там всё собою изменяло
Теченье бурное времен:
Там есть конец, где есть начало!
В неизмеримой бездне той
Бесчисленных столетий звенья
Над дивною громадой тленья
Текли завещанной чредой.
Своими мощными Словами
Из хладной тьмы небытия
Рождал и жизнь, и радость Я,
И наполнял ее мирами;
Но время быстрое неслось,
Мгновеньями века летели,
Свершая путь, миры дряхлели
И вновь сливалися в хаос.
И в каждом круге мирозданья
Детей послушных Я встречал
И в лоно благ их принимал
Из знойной степи испытанья;
Теперь опять Любовь Моя
Подвигнет царственное Слово,
И в той пучине мрака снова
Прекрасный мир устрою Я».
Хор небесных сил
Ты чудесно нам раскрыл
Всемогущество и славу,
И в восторге сонмы сил
Огласят Твою державу.
Арфы златом заблестят
И под нашими перстами
Затрепещут, зазвенят
Гармонически струнами.
Тот увидит мир святой,
Мир любви и упоенья,
Кто младенчески душой
Исполнял Твои веленья.
Бренный туск его очей
Просветлеет, просияет,
И красу Твоих лучей,
Торжествуя, он узнает.
Он создателя поймет,
Бытие переменяя,
И о счастьи запоет,
В нем навеки утопая.
Свят Господь! Егова свят!
Ты возвысил всё Собою,
И к Тебе, Творец, горят
Все любовию святою!
И вот торжественно жезлом
Провел Он, бездны раздирая,
И светлое сиянье рая
Разверзлось пред Его лицом…
Пучина страшная темнела;
Но в ней, под ризой вечной мглы,
Не море под грозой кипело,
Вздымая черные валы;
Там не туманы над водами
Вились безмерными клубами,
И не сгущенный, чадный дым
Стоял страшилищем седым;
Не вихри злобно там стонали;
Не духи, падшие в грехах,
В богохулительных словах
На неизбежный суд роптали;
Не беспредельное ничто
Там распростерлося уныло,—
Там света и миров могила,
Туда минувшее слито́!
Там смутно к непонятной цели
Стихий, ато́мов, сил, начал
Потоки бурные кипели;
Незримый пламень там пылал,
И в нем под ризою печали
Зачатки чудно созревали;
Не смерть носилась в бездне той,
В предвечной мгле захладевая,
Но лишь безжизненность немая
Под склепом тайны роковой;
В ней всё грядущее творенье
Из прежних остовов слилось:
Так, полн символа обновленья,
Клубился сумрачный хаос.
2. Из главы 7 «ДЕНЬ ШЕСТЫЙ»
Хор небесных сил
Славен, силен Саваоф!
Дивен Ты в красах созданья
И святой Любовью Слов,
И могуществом Дыханья!
Как таинственно Оно
Прах и Дух соединило
И в творение одно
Мир безмерный отразило!
Ты дохнул — и прах восстал,
И, наполненный Тобою,
Непонятно просиял
Он небесной красотою.
Ты в него чудесно влил
Дивный Дух — светильник знанья,
Чтоб постиг и оценил
Он твои благодеянья.
Три начала слиты в нем:
Жизни, чувств и размышленья,
И себя, своим Отцом,
Передаст он в поколенья.
Исполняя Твой закон,
Свет разрушится веками,
И последний вал времен
Расплеснется над гробами.
Тлен и прах хаос возьмет,
Но бессмертное Дыханье
Исполином перейдет
Чрез могилу мирозданья.
И сольется вновь тогда
Здесь Оно с Твоей красою,
Как с блестящею зарею
Утра светлая звезда!
3. Из эпилога
Однажды… страшно вспомянуть!
И давит грусть, и сердцу больно,
И жжет его тоска невольно,
И груди не дает вздохнуть…
Дышали свежестью поляны;
Светало; золотел восток;
Вот горный засиял поток;
Вот ветр заколыхал туманы;
Хвалебный гимн творцу служа,
Запели птицы в рощах рая,
То с негой звуки изливая,
То резвой трелью дребезжа.
Цветы, благоуханьем вея,
Раскрыли пышные красы —
И пали капли в них росы,
Их бархат радужный лелея.
Как тьма сомненья, ночи тень
Между ущельями редела,
Лазурь прозрачнее светлела,
И роковой зажегся день…
Прекрасным, золотистым шаром
Горело солнце в высотах
И, рассыпайся в лучах,
Всю землю обливало жаром…
Как серна легкая скача,
Огнем невинности пылая,
Бежала Евва молодая
К волнам прохладного ключа.
Она уж там — и нега пены
С любовью ей лобзает члены,
Скользя по телу серебром;
То, обвивайся вкруг шеи,
Ее грудей свежит лилеи,
То, в брызги светлые потом
Дробясь в прибрежные граниты,
К ней на чело и на ланиты
Алмазным падает венцом.
Вот из счастливого кристалла,
Где так роскошно утопала,
Обновлена, оживлена,
На мягкий луг идет она;
Вот ароматными устами
Обвеял ветр ее красы,
И светло-русые власы
Опять рассыпались кудрями;
Вот на цветистый холм взошла
С младенческим весельем Евва,
И вот стоит она у древа
Познания добра и зла…
О! где ты, красота Востока?
Куда завел тебя твой рок?
Где ты, невинности цветок,
Стоишь беспечно-одинока?
Не медли, Евва, и беги,
Спеши упасть на грудь супруга:
Там ты найдешь участье друга —
Здесь сторожат тебя враги.
Ты вспомни божии заветы,
Ты вспомни счастие любви —
И мук на сердце не зови,
И сохрани свои обеты,
Помысли о душе своей,
Помысли о небесном гневе!
Не в роковом ли этом древе
Судьба твоя, судьба людей?
Беги! и бойся новой встречи!..
Но мрамором стоит она,
Нема, безжизненна, бледна,
И внемлет шепот адской речи…
Дай неге счастия цвести!
Еще не скрыта к ней дорога,
Еще ты вымолишь у Бога
Тебя отечески спасти!
Твое дыханье замирает,
Тревожно помыслы кипят,
И с дерева могильный яд
Тебя то жжет, то охлаждает;
Лазурь очей твоих тускла,
И неужель в пылу волненья
Не узнаешь ты приближенья
Твоей погибели и зла?
Взгляни: предтечею изгнанья,
Греха, и смерти, и страстей
К душе тоскующей твоей
Уже идет гроза страданья…
Еще видна за ней вдали
Надежда мира с небесами,—
Молись и горькими слезами
Облей в смиреньи прах земли.
С Эдемом вспомни ты разлуку,
Не подвергай себя стыду —
Но вот уже она к плоду
Безумно протянула руку…
Еще коварнее была,
Еще хитрее лесть и злоба,—
И плод, открывший двери гроба,
В забвеньи Евва сорвала…
Пожар в груди ее пылает,
Рука горит, рука в огне,
И Кто-то сладко в вышине
Ее к спасенью призывает;
Но глас небес невнятен ей,
Она душой уже упала
И неподвижно приковала
К плоду смущенный взгляд очей.
Ее так тяжко мучит совесть,
Но ей не страшен призрак зла,
Она уж к пропасти пришла…
Постой!.. узнай несчастья повесть.
Не в радость у груди твоей
Взлелеются тобою дети,
На них сама ты взбросишь сети
Тебе неведомых страстей.
Что день — то новая утрата;
Что день — то горесть и беда,
И в адской зависти тогда
Восстанет злобно брат на брата:
Он страшно руку занесет —
И череп друга брызнет кровью,
И сына кроткого с любовью
Твое объятье не сожмет.
Раскаянья и грусти слезы
Всё сердце у тебя прожгут,
И сны тирански привлекут
К тебе чудовищные грезы;
Невозвратимые, в былом
Навек минуты счастья канут;
Тебя мечты твои обманут;
Ты вся покроешься стыдом;
Ты сыновьям свои пороки
Привьешь, как смертоносный яд,
И над тобою прогремят
Потомства горькие упреки;
В трудах оно кровавый пот
На пищу скудную уронит
И, проклиная жизнь, застонет
От муки, скорби и забот;
Междоусобия и брани
Ужасный факел свой зажгут,
И жадно демоны пожнут
По всей земле разврата дани;
Закон природы упадет;
Возненавидит ближний друга,
И счастие людей замрет
Во тьме душевного недуга;
Неверья, буйства знамена
В толпе безумцев разовьются,
И чувств священных имена
Лишь на позор передадутся;
Глубоко землю раздерут
В своей алчбе безмерной люди,
В них месть и злость взволнует груди:
Они и цепь, и меч скуют
И, не бояся казни неба,
Заищут крови будто хлеба…
И будет всё — твоей виной,
Твоими смертными грехами;
Ты не спасешься ни слезами,
Ни мукой сердца, ни мольбой…
Постой!.. послушай глас знакомый:
Тебя давно супруг зовет…
Но ты вкусила страшный плод —
И грянули на небе громы!..
1. Из главы 1 «ДОВРЕМЕННОСТЬ»
В неизъяснимой той стране,
В разливе славы и сиянья,
Как бездна искр, блестят оне —
Творца духовные созданья.
Их жизнь в пространстве без времен —
Восторгов светлая дорога;
Для них — любить и славить бога —
Один завещанный закон.
Неизменяемая младость
Лелеет их своей рукой,
И льется в песнях их рекой
Любви, хвалы и рая сладость.
Они поют — и песня та
Очаровательна, свята;
Их звуки, слившись над струнами,
Как благовонный фимиам,
Клубятся к божиим стопам
Волшебно-ясными волнами.
Светом счастия дыша,
Будто влагой золотою,
Наша чистая душа,
Как фиал, полна Тобою.
В нас красы Твои горят,
В нас любовь к Тебе сияет
И, как теплый аромат,
Упоеньем согревает.
В непостижной бездне сей
Из Тебя, как из светила,
Сеткой радужных лучей
Вдохновенье нас обвило.
Всё живет одним Тобой,
Ты один властей не знаешь
И в предвечности святой
Не живешь, а пребываешь.
Благодатно Твой Глагол
Всё пространство без предела,
Вея жизнию, прошел —
И пучина закипела!
Необъятною волной
Рай пленительно разлился
И, наполненный Тобой,
Осветлел и освятился.
И с державной высоты,
Со ступеней на ступени,
В блеске светлой красоты
Низошли святые тени.
С той поры Любовь Твоя
Нам как море наслажденья,
И в восторге бытия
Мы поем Тебе хваленья!
Вдруг Он державною рукой
Их осенил, благословляя,
И песнь хвалы в дали немой
Исчезла, тихо замолкая…
Высокой тайны полон был
Творец, сидящий на престоле,
И кротко Мудрость Он излил
С Любовью в сладостном Глаголе:
«О дети вечной Красоты!
Мои святые Дуновенья!
Для вас безмерность пустоты
Облек Я в роскошь наслажденья.
Здесь всё сливается в одно,
И без конца, и без предела;
Но есть пространство — там давно
В Моем созданьи жизнь кипела.
Здесь неизменность есть закон —
Там всё собою изменяло
Теченье бурное времен:
Там есть конец, где есть начало!
В неизмеримой бездне той
Бесчисленных столетий звенья
Над дивною громадой тленья
Текли завещанной чредой.
Своими мощными Словами
Из хладной тьмы небытия
Рождал и жизнь, и радость Я,
И наполнял ее мирами;
Но время быстрое неслось,
Мгновеньями века летели,
Свершая путь, миры дряхлели
И вновь сливалися в хаос.
И в каждом круге мирозданья
Детей послушных Я встречал
И в лоно благ их принимал
Из знойной степи испытанья;
Теперь опять Любовь Моя
Подвигнет царственное Слово,
И в той пучине мрака снова
Прекрасный мир устрою Я».
Ты чудесно нам раскрыл
Всемогущество и славу,
И в восторге сонмы сил
Огласят Твою державу.
Арфы златом заблестят
И под нашими перстами
Затрепещут, зазвенят
Гармонически струнами.
Тот увидит мир святой,
Мир любви и упоенья,
Кто младенчески душой
Исполнял Твои веленья.
Бренный туск его очей
Просветлеет, просияет,
И красу Твоих лучей,
Торжествуя, он узнает.
Он создателя поймет,
Бытие переменяя,
И о счастьи запоет,
В нем навеки утопая.
Свят Господь! Егова свят!
Ты возвысил всё Собою,
И к Тебе, Творец, горят
Все любовию святою!
И вот торжественно жезлом
Провел Он, бездны раздирая,
И светлое сиянье рая
Разверзлось пред Его лицом…
Пучина страшная темнела;
Но в ней, под ризой вечной мглы,
Не море под грозой кипело,
Вздымая черные валы;
Там не туманы над водами
Вились безмерными клубами,
И не сгущенный, чадный дым
Стоял страшилищем седым;
Не вихри злобно там стонали;
Не духи, падшие в грехах,
В богохулительных словах
На неизбежный суд роптали;
Не беспредельное ничто
Там распростерлося уныло,—
Там света и миров могила,
Туда минувшее слито́!
Там смутно к непонятной цели
Стихий, ато́мов, сил, начал
Потоки бурные кипели;
Незримый пламень там пылал,
И в нем под ризою печали
Зачатки чудно созревали;
Не смерть носилась в бездне той,
В предвечной мгле захладевая,
Но лишь безжизненность немая
Под склепом тайны роковой;
В ней всё грядущее творенье
Из прежних остовов слилось:
Так, полн символа обновленья,
Клубился сумрачный хаос.
2. Из главы 7 «ДЕНЬ ШЕСТЫЙ»
Славен, силен Саваоф!
Дивен Ты в красах созданья
И святой Любовью Слов,
И могуществом Дыханья!
Как таинственно Оно
Прах и Дух соединило
И в творение одно
Мир безмерный отразило!
Ты дохнул — и прах восстал,
И, наполненный Тобою,
Непонятно просиял
Он небесной красотою.
Ты в него чудесно влил
Дивный Дух — светильник знанья,
Чтоб постиг и оценил
Он твои благодеянья.
Три начала слиты в нем:
Жизни, чувств и размышленья,
И себя, своим Отцом,
Передаст он в поколенья.
Исполняя Твой закон,
Свет разрушится веками,
И последний вал времен
Расплеснется над гробами.
Тлен и прах хаос возьмет,
Но бессмертное Дыханье
Исполином перейдет
Чрез могилу мирозданья.
И сольется вновь тогда
Здесь Оно с Твоей красою,
Как с блестящею зарею
Утра светлая звезда!
3. Из эпилога
Однажды… страшно вспомянуть!
И давит грусть, и сердцу больно,
И жжет его тоска невольно,
И груди не дает вздохнуть…
Дышали свежестью поляны;
Светало; золотел восток;
Вот горный засиял поток;
Вот ветр заколыхал туманы;
Хвалебный гимн творцу служа,
Запели птицы в рощах рая,
То с негой звуки изливая,
То резвой трелью дребезжа.
Цветы, благоуханьем вея,
Раскрыли пышные красы —
И пали капли в них росы,
Их бархат радужный лелея.
Как тьма сомненья, ночи тень
Между ущельями редела,
Лазурь прозрачнее светлела,
И роковой зажегся день…
Прекрасным, золотистым шаром
Горело солнце в высотах
И, рассыпайся в лучах,
Всю землю обливало жаром…
Как серна легкая скача,
Огнем невинности пылая,
Бежала Евва молодая
К волнам прохладного ключа.
Она уж там — и нега пены
С любовью ей лобзает члены,
Скользя по телу серебром;
То, обвивайся вкруг шеи,
Ее грудей свежит лилеи,
То, в брызги светлые потом
Дробясь в прибрежные граниты,
К ней на чело и на ланиты
Алмазным падает венцом.
Вот из счастливого кристалла,
Где так роскошно утопала,
Обновлена, оживлена,
На мягкий луг идет она;
Вот ароматными устами
Обвеял ветр ее красы,
И светло-русые власы
Опять рассыпались кудрями;
Вот на цветистый холм взошла
С младенческим весельем Евва,
И вот стоит она у древа
Познания добра и зла…
О! где ты, красота Востока?
Куда завел тебя твой рок?
Где ты, невинности цветок,
Стоишь беспечно-одинока?
Не медли, Евва, и беги,
Спеши упасть на грудь супруга:
Там ты найдешь участье друга —
Здесь сторожат тебя враги.
Ты вспомни божии заветы,
Ты вспомни счастие любви —
И мук на сердце не зови,
И сохрани свои обеты,
Помысли о душе своей,
Помысли о небесном гневе!
Не в роковом ли этом древе
Судьба твоя, судьба людей?
Беги! и бойся новой встречи!..
Но мрамором стоит она,
Нема, безжизненна, бледна,
И внемлет шепот адской речи…
Дай неге счастия цвести!
Еще не скрыта к ней дорога,
Еще ты вымолишь у Бога
Тебя отечески спасти!
Твое дыханье замирает,
Тревожно помыслы кипят,
И с дерева могильный яд
Тебя то жжет, то охлаждает;
Лазурь очей твоих тускла,
И неужель в пылу волненья
Не узнаешь ты приближенья
Твоей погибели и зла?
Взгляни: предтечею изгнанья,
Греха, и смерти, и страстей
К душе тоскующей твоей
Уже идет гроза страданья…
Еще видна за ней вдали
Надежда мира с небесами,—
Молись и горькими слезами
Облей в смиреньи прах земли.
С Эдемом вспомни ты разлуку,
Не подвергай себя стыду —
Но вот уже она к плоду
Безумно протянула руку…
Еще коварнее была,
Еще хитрее лесть и злоба,—
И плод, открывший двери гроба,
В забвеньи Евва сорвала…
Пожар в груди ее пылает,
Рука горит, рука в огне,
И Кто-то сладко в вышине
Ее к спасенью призывает;
Но глас небес невнятен ей,
Она душой уже упала
И неподвижно приковала
К плоду смущенный взгляд очей.
Ее так тяжко мучит совесть,
Но ей не страшен призрак зла,
Она уж к пропасти пришла…
Постой!.. узнай несчастья повесть.
Не в радость у груди твоей
Взлелеются тобою дети,
На них сама ты взбросишь сети
Тебе неведомых страстей.
Что день — то новая утрата;
Что день — то горесть и беда,
И в адской зависти тогда
Восстанет злобно брат на брата:
Он страшно руку занесет —
И череп друга брызнет кровью,
И сына кроткого с любовью
Твое объятье не сожмет.
Раскаянья и грусти слезы
Всё сердце у тебя прожгут,
И сны тирански привлекут
К тебе чудовищные грезы;
Невозвратимые, в былом
Навек минуты счастья канут;
Тебя мечты твои обманут;
Ты вся покроешься стыдом;
Ты сыновьям свои пороки
Привьешь, как смертоносный яд,
И над тобою прогремят
Потомства горькие упреки;
В трудах оно кровавый пот
На пищу скудную уронит
И, проклиная жизнь, застонет
От муки, скорби и забот;
Междоусобия и брани
Ужасный факел свой зажгут,
И жадно демоны пожнут
По всей земле разврата дани;
Закон природы упадет;
Возненавидит ближний друга,
И счастие людей замрет
Во тьме душевного недуга;
Неверья, буйства знамена
В толпе безумцев разовьются,
И чувств священных имена
Лишь на позор передадутся;
Глубоко землю раздерут
В своей алчбе безмерной люди,
В них месть и злость взволнует груди:
Они и цепь, и меч скуют
И, не бояся казни неба,
Заищут крови будто хлеба…
И будет всё — твоей виной,
Твоими смертными грехами;
Ты не спасешься ни слезами,
Ни мукой сердца, ни мольбой…
Постой!.. послушай глас знакомый:
Тебя давно супруг зовет…
Но ты вкусила страшный плод —
И грянули на небе громы!..
252. <ИЗ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ «ХЕВЕРЬ»>
ОТРЫВОК ИЗ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ «ВЕТХОЕ И НОВОЕ»
ЯВЛЕНИЕ 7
Царские гости снова предаются веселости пирования… Мусикийцы начинают играть громкую торжественную песнь… Между тем Ахшверус посылает от времени до времени некоторым из своих царедворцев по одному или по два плода из тех, которые принесены рабами Хевери, а ее рабыни, получа приказание, рассыпают цветы на столах и кругом оных на помосте… С окончанием песни Ахшверус обращается к Хевери.
Ахшверус
Но передай вторую просьбу мне,
Чтоб мог бы я державною рукою
Все силы вдруг подвинуть с высоты,
Свершая то, чего желаешь ты…
Хеверь
Мой государь!.. Как я томлюсь тоскою
И как полна терзающих скорбей,
Что просьбою нежданною своей
Внезапно я веселье то разрушу,
Которое вокруг тебя, как храм,
Возносится прекрасно к высотам…
Ахшверус
Хеверь, Хеверь… Ты мне стеснила душу:
Ее живым страданьем обожгло…
Хеверь
А я должна усилить это зло!..
Я чувствую, как тягостно и больно,
Когда порой мы в искреннем своем
Презренное коварство узнаем,
Но я должна, властитель мой, невольно
К твоим очам приблизя яркий свет,
Представить вдруг всю бездну черных бед,
Которая изрыта пред тобою,
Как роют ров заклятому врагу,
Затем что я и мыслить не могу,
Чтоб ты, мой царь, возвышенный судьбою,
Ту рытвину искапывал бы сам,
На стыд себе, в насмешку небесам!..
Да, властелин!.. Ты обольщен коварством,
Которое в несытости своей
Готовится, как бурный вихрь степей,
Лететь стремглав над изумленным царством,
Губя людей ударами клинков…
И разве ты в душе своей таков?
И разве в той обители прекрасной
Не царствует желательный закон
Добра и благ?.. И разве, кроткий, он
Не блещет в ней звездою дивно-ясной?
Нет!.. Он горит! И самодержный ты,
Его лучей святые красоты
Запечатлев заветною печатью
На смелую, возвышенную грудь,
Избрал себе величественный путь,
Блистающий отрадной благодатью,
И, с оною сдружася, как родной,
Всех радостей ты ищешь в ней одной,
А злобные поклонники святыни
Хотят повить бесчестием, как тьмой,
И мне молчать? О нет, желанный мой!
Ты мне супруг, ты царь своей рабыни,
Ты всё мне здесь, и захочу ли я,
Чтоб жалкая, ничтожная змея
На твой венец излила яд позора
И страшный стыд разбойнических дел
На твой престол, и чтобы ты не смел
Ни на людей, ни к небу бросить взора,
И в багрянце торжественном своем
Всё жегся бы проклятьем, как огнем?..
Ахшверус
Но кто грозит подобными бедами?
Кто смел на власть бесславье вознести?..
Хеверь
Кто смел дерзнуть?
(Отдавая свиток, полученный ею от Асадая)
Вот, государь, прочти
И светлыми, глубокими водами
Стремительно и широко разлей
Всю силу ты державности своей,
Чтоб оные всклубившиеся воды,
Плескаяся по лону всей земли,
Отмыли зло и с быстротой спасли
Тебе, мой царь, подвластные народы
От ужасов, и пагубы, и бед:
Пусть видят все, пускай узнает свет,
Что ты, отцом над царствами владея,
Мучительством себя не засквернил…
Ахшверус
(окончив прочтение свитка, встает поспешно из-за стола в сильном гневе… Хеверь следует за ним. Царедворцы также встают и окружают царя)
Чудовище!.. А я его любил!
Но кто бы вник в коварного злодея?..
Поставленный десницею моей
На высоту богатства и честей,
Он был мне друг, и всё одним размахом
В неслыханной и дерзостной алчбе,
Он всё низверг, и всё на стыд себе
Развеял сам презренно-грязным прахом,
Из коего, ничтожный, он возник!..
(Громовым голосом)
Где Асадай?
ЯВЛЕНИЕ 8
Прежние и Дедан, а несколько спустя приходит и Асадай.
Дедан
(Обманутый гневным восклицанием царя, быстро подходит к нему, одушевлялся злобною радостью.)
Что сделал сей старик?..
Ахшверус
(заметя его ошибку, старается удержать свой гнев)
Что сделал он? Он мне взрастил супругу,
Он спас мне жизнь, он в пользах для меня
Был так горяч, что, этот пыл ценя,
Как мудрому и опытному другу
Охотливо я вверился ему,
И вдруг теперь…
Дедан
Ты видишь ту чуму,
Которая так хитро затаилась
Под внешнею лукавой пеленой…
Ахшверус
(продолжая удерживаться от излияния гнева)
Да, вижу я!.. Внезапно предо мной
Она теперь, как сгнивший труп, открылась,
Вся язвами источена вокруг,
И подлого бесстыдства смрадный дух,
Струясь из ран, как будто пар тлетворный
Из глубины раскопанных могил,
Так слышимо преступницу обвил!..
Да! Я узнал и омут злости черной,
И ад страстей, который так жесток,
И желчь души, и зверство, и порок,
И бешенство, и гнусную измену,
И это всё заразно-лютым злом
Затаено и смешано в одном…
В это время входит Асадай в богатых одеждах.
Дедан
(почти не скрывая своего злобного удовольствия)
Я рад, мой царь, что истинную цену
Назначил ты презренным тем рабам,
Которые, судя по их словам,
Как образцы; за то, судя по делу,
Исторгнуты и смяты быть должны,
Так все они убийственно вредны
И гибельны общественному телу!
Ахшверус
(все продолжая удерживать себя)
Ты рад, Дедан?.. Послушай же: вчера
Назначил ты возмездье для добра,
Назначь его сегодня для порока…
Дедан
Мой государь!.. Ты добр и благ во всем,
Но, если я родился бы царем,
Я б наказал преступника жестоко!..
Открыв ему и ясно показав,
Как низок он, и гнусен, и лукав,
Велел бы я неслыханным позором
Обременить его через рабов,
И силою владычественных слов
С проклятьями, и с бранью, и с укором
Отнять потом и почести, и сан,
И власть его, и славу…
Ахшверус
(прерывая его в нетерпении)
Так, Дедан!..
Дедан
И вслед за тем, когда, теряя силы,
Изныл бы он от горького стыда,
Я приказал властительно б тогда
Привесть его к закраине могилы,
И там, еще скорбями удруча,
Лицом к нему поставить палача,
Который бы оттачивал секиру,
Искусную в кровавом деле ран
И смертных язв…
Ахшверус
(едва удерживая себя)
Так… хорошо, Дедан!
Дедан
А там на смех и на потеху миру
При том конце земного рубежа,
Как пленника его разобнажа,
Велел бы я, чтоб шумными толпами
Сошлись его заклятые враги
И, выместя на злобном все долги,
Полмертвого под грозными бедами
Оставили и кинули на прах,
Чтобы палач докончил всё в размах!
Ахшверус
(к воинам, показывая на Дедана)
Свершите же всё это над злодеем!
Дедан
(вне себя от испуга)
Как?.. Надо мной?..
Ахшверус
(разражаясь всею полнотою негодования)
Да, вероломный, да!
Не ты ль чума и сеятель вреда?
Не ты ли вполз мне в сердце хитрым змеем,
И, никаких не уважая прав,
Не сам ли ты и гнусен, и лукав?..
(Обращая речь свою к стоящим вокруг чинам)
От всей души, как бы родного брата,
Закрытого злодея полюбя,
Я вдруг его возвысил до себя,
Обогатил, и что ж?.. Какая плата?..
(Приостановясь)
Взойдя на трон, я дал себе обет
Беречь людей, покоить их от бед,
Считать детьми, и в благородстве воли
Всегдашний труд — вручить как жертву им,
Чтобы они под скипетром моим
И по речам не знали бы той доли,
Которая, насилием полна,
Порой гнетет и губит племена…
Я дал обет — и верен был обету:
Моя любовь и крепла, и цвела;
Мои труды, намеренья, дела —
Всё ясным днем открыто было свету,
И никогда за добрый мой народ
Меня никто ни в чем не упрекнет!..
Да!.. Я могу и должен тем гордиться
Среди своих великолепных дней!
(Указывая на Хеверь)
Теперь найдя блаженство сердца в ней,
Я так желал на всех вполне излиться
Восторженным веселием своим,
И, весь дыша радушием благим,
Велел открыть печальные темницы
Сподряд во всех подвластных мне местах,
Чтоб вдруг везде на пламенных устах
С названием блистательной царицы,
Во славу ей и в утешенье нам,
Сливалась песнь священным вышинам!
(Гневно взглядывая на Дедана)
Я обо всех заботился душою,
Я, как отец, так пламенно хотел,
Чтоб каждый мог улучшить свой удел,
Чтоб всё росло, мужало, крепло мною —
От близких мне до грустной нищеты,
Я помнил всех, а ты, злодей, а ты!..
(Передав приближенным поданный ему свиток, продолжает, обращаясь ко всем)
Вот, храбрые сподвижники и братья,
Как в дерзости неслыханных страстей
Он собирал над головой моей
Всю тяготу народного проклятья,
Чтобы меня убийственно загнесть!
Вот как, презря и стыд, и долг, и честь
И насмеясь над искренней любовью
Сопутника, и друга, и царя,
Хотел он лить кровавые моря
И вдруг потом забрызгать этой кровью
И мой престол, и светлый мой венец,
Чтоб каждый мог и смел бы, наконец,
Ругаяся в сердечном содроганьи
Над светлою владычной вышиной,
Клясти царей и укорять их мной,
И обо мне в неподкупно́м преданьи
Изобразить пугающую ложь:
«Он здесь держал взамену скиптра нож!»
И, прокрича, что будто вышней воле
Желательно кругом со всех сторон
Убрать костьми и трупами мой трон,
Прибавил бы, что на таком престоле
Я гибелью повился, как тесьмой!..
(Опять к Дедану)
О гнусный льстец!.. Где перстень, перстень мой?
(Взяв оный с негодованием из рук его)
Я снял с тебя все царские награды:
Ты не сатрап, ты подлый раб рабов,
Твой час пробил — и гроб тебе готов!
(К воинам)
Казнить его!..
Дедан
(бросаясь в ноги пред Ахшверусом)
Пощады мне!.. Пощады!..
Ахшверус
Тебя щадить?.. Не целый ли народ
Ко мне теперь о мщеньи вопиет?..
Тебя щадить?.. Какие ж преступленья
Под меч потом законно я предам
И где тогда страдальцам-беднякам
Искать себе защиты и спасенья,
Когда и я затешусь над людьми?..
Нет! Нет! На казнь!
Дедан
(лежа на помосте)
Властитель!.. Всё возьми,
Но дай мне жить, дай только жить Дедану,
Хоть где-нибудь, хоть как-нибудь, но жить…
Ахшверус
(отходя от него)
Нет! Сказано, чтоб злобного казнить,
И этих слов я изменять не стану,
И устою в той речи твердо я…
(Увидя, что Дедан подвигается к нему на коленях)
Прочь с глаз моих!.. Не ползай, как змея,
И воздуха не зачумляй собою!
В последний раз и прямо говорю:
Ты задолжал народу и царю,
И меч уже поднялся над тобою,
Чтоб кровью дать расчесться бы тебе…
Дедан почти без чувств распростирается на помосте.
Хеверь
Мой государь!.. Позволь своей рабе
Пересказать и третие прошенье:
Оно меня уносит в ясный рай,
В нем жизнь души…
Ахшверус
Хеверь, повелевай!..
Хеверь
Будь милосерд!.. Даруй ему прощенье:
Пролей любовь из сердца своего!..
Ахшверус
(в изумлении)
Простить врага?
Асадай
(не веря слуху своему и несколько раз указывая на Дедана)
Хеверь!.. Простить его,
Дерзнувшего на чад обетованья?..
Его простить, который в забытьи
Взалкал на кровь предызбранной семьи?..
Хеверь
Ее отвел от смертного страданья
Властительный и милосердый бог,
А бедный враг лежит у наших ног:
Он спутан весь своими же сетями,
Он вырыл ров — и стонет надо рвом,
Заплатим же за пагубу добром
И, возносясь над ветхими страстями,
Возьмемтеся за новое теперь:
Простим ему…
Асадай
Простить затем, Хеверь,
Чтобы, всегда погибельно крамоля,
На всех путях разбойничал бы он?
Ахшверус
К тому ж закон…
Хеверь
(прерывая его)
Но разве не закон
Твои слова и царственная воля?..
(Указывая на скиптр)
Держа в руках властительства залог,
Как государь, ты был к злодею строг,
Как человек, будь к человеку кроток:
Прости его, и заяснеешь ты
Познаньями надзвездной красоты!..
Ахшверус
Ты требуешь, и мой ответ короток:
Ревнуя знать науку светлых благ,
Я всё простил…
Между тем Дедан при начале последней речи Хевери начинает медленно вставать с помоста и потом дико озирается на все стороны…
Асадай
(внимательно рассмотрев Дедана)
Но не простил Иаг!..
(Показывая на бывшего верховного сатрапа)
Взгляните вы, взгляните в эти очи
И ясно там читайте суд небес!..
Дедан
(в безумии)
А где же страх?.. Тяжелый, он исчез,
Сокрылся он, как страшный призрак ночи,
И мне легко… Да! Мне легко теперь!..
Вот вижу я: открылась настежь дверь
Безмерного, чудовищного ада,
И пламенем незримого огня
Так хорошо пахнуло на меня!..
(Улыбаясь от удовольствия)
Встают, спешат подземной силы чада
Роскошничать злодейством над землей…
Вот потекли какою-то струей…
Вот хлынули шумящими водами…
Вот змеями вползают в глубь лесов…
Вот понеслись ужасной стаей сов,
И вместо крил завеяли бедами,
Летя вперед воздушною стезей,
И вот, как дым, разорванный грозой,
Без образов над миром разлетелись,
Потом слились, и вновь на пир страстей
Вошли в меня, и на душе моей
Так радостно все чувства затеплелись!..
(Новая улыбка)
Я вас, друзья, скликал к себе давно:
Теперь вы здесь, и чудно свершено
Наземное мое перерожденье,
И ваш приход страдальца воскресил!..
Да!.. Я в груди заслышал много сил,
И, чтоб свершать карательное мщенье,
Не нужны мне ни меч мой, ни кинжал:
Я умер уж, и духом злобы стал!..
(Бросает кинжал и меч.)
Растут… растут… растут мои объятья,
И вижу я, как две мои руки
Объемисты и страшно велики,
Ступайте же доверчиво, как братья,
Ступайте в них, мои враги, а я
Вас обниму и стисну, как змея!..
Я обовьюсь вокруг толпы, как пламя,
Убийцею подкрадуся во мгле
И, кровь людей запекши на земле,
Сберу ее и разовью как знамя,
Чтобы потом безмерный ряд гробов,
Где сбросаны тела моих врагов,
Приосенить им пышно и богато!..
(Приостановясь)
Но где Хеверь?.. Где знойная моя?..
Мне вспомнилось, что в поле бытия
Я так любил прекрасную когда-то,
Еще живя на жалком свете том;
И помню я погибель, и потом
Я помню взгляд глубокого участья…
Как поразил он душу мне тогда!..
Но жизнь прошла… Иди ж, Хеверь, сюда,
Иди скорей!.. Как демон сладострастья,
Тебя давно кипучий ждет Дедан!..
Мой дом — весь ад, мой одр — из язв и ран,
Мой сладкий хлеб — те горести мирские,
От коих там захватывает дух,
Мне яд — питье, мне мука — верный друг,
Мой воздух — месть, а песнь и мусикия —
И стон и плач обетованных чад!..
Ликуй же ты, в избытке сих отрад,
Ликуй теперь, красавица, со мною:
Мой пир готов, и страсть моя давно
Кипит, и бьет, и рвется, как вино!
Уже ко мне дружиною родною
На адский брак собралися полки
Восторженных виновников тоски,
И гибели, и бедствий, и проклятья,
И ужасов, и страхов, и смертей…
Да!.. Уж они со всех земных путей
Сошлись толпой в знакомые объятья,
Затем что мы дождались до поры,
Чтоб тешиться и пировать пиры!..
(Мечтая видеть перед собой призраки)
А вы, мои товарищи родные,
Спешите мне по-дружески помочь!..
Вот видите: кругом и мрак, и ночь,
И там идут развратники земные;
Так растворя объятия щедрей,
Возьмите всех и ввергните скорей
В горящие подземные вертепы,
Где смерти — жизнь, где жизни — ад, и в нем
Раскалены негаснущим огнем
И свод, и дно, и стены все, и скрепы!..
Да!.. Всю толпу противников моих
Возьмите вы, терзайте, мучьте их:
Пускай они, разъярены досадой,
Что некому помоги им подать,
Начнут страдать, а там еще страдать,
И все от вас, все будут вам отрадой;
Но Асадай пусть будет отдан мне,
Чтоб мог бы я в подземной стороне
Века веков бичами адской кары
За прежнее рассчитываться с ним…
(Как бы узнавая новое лицо)
И ты у нас, предатель мой, Рафим?
И на тебя посыплются удары
Моей руки, и страшные они,
Гремя, как гром, запышут, как огни,
И одождят собою отовсюду
Рушителя моих кровавых дел:
Ты в простоте безумной не хотел
Губить со мной проклятого Иуду,
Так сам теперь, уставя глупый взгляд
На небеса, ты пей расплаты яд!..
Что!.. Сладок он?.. Что?.. Много ли отрады
В добре для тех, на коих я восстал?..
Не умоляй!.. Я тверже крепких скал
И ни на миг не дам тебе пощады,
Преследуя за гранью гробовой!..
(Обращаясь снова к призракам)
Начнемте же раздольный праздник свой!..
Дружнее все!.. Пусть вопли и рыданья
Под нашею карающей рукой
Вскипят наверх шумящею рекой
Из родников печали и страданья,
Задавленных наземной тяготой,
И пусть никто от адской казни той
В страну живых не ускользнет украдкой,
Но стонет здесь, едва от мук дыша…
Вы начали?.. Пируй, пируй, душа!..
О! как легко, и весело, и сладко!..
(Беснуясь, хохочет и потом приходит в сильное изнеможение… Окружающие поддерживают его.)
Ахшверус
Злодей погиб, и как он жалок мне,
Взволнованный в душевной глубине
Мучительным и жгучим исступленьем,
Которым весь клятвопреступный он
В пример другим внезапно поражен!
(К ближним)
Призреть его!.. Уже над преступленьем
Суды небес так явно свершены,
И мы сберечь несчастного должны…
Несколько сатрапов и воинов выводят Дедана и потом возвращаются.
ЯВЛЕНИЕ 9 И ПОСЛЕДНЕЕ
Все действующие, кроме Дедана.
Ахшверус
Всю жизнь мою, до самой двери гроба,
Такого дня не позабуду я!..
Вы знаете, вы слышали, друзья,
Как близ меня крамольничала злоба,
Взамену всех властительских щедрот,
Как обречен для казни был народ
И как Дедан предательской рукою
Мне изрывал в свирепом забытьи
Колодцы бед и горестей ручьи,
Чтобы меня страданьем и тоскою
Залить кругом, как морем бурных вод,
И смуты срок уж наступал, — но вот
Моя Хеверь заступницей восстала,
И к нам в чертог нежданно притекла
С отрадой благ, и оный заступ зла,
Как тонкую тростинку, изломала:
Народ спасен, а мой венец на мне
По-прежнему сияет, как в огне…
Небольшая пауза.
До сей поры уверенный в Дедане,
Что он мне друг, я вслед за мыслью той,
Увлекшися душевной добротой,
И жил слепцом, и счастлив был в обмане;
Но тот обман легко бы сделать мог,
Что я, к стыду захваченный врасплох,
Своей рукой убийце помогая,
Внезапно б стал пугалищем людей.
(Обращаясь к Хевери)
И от всего защитою твоей
Избавлен я, сопутница благая…
Для общих польз опасностью презря,
Явилась ты на пиршество царя
И с кротостью открыла преступленье,
Спасая честь верховную мою,
И, сохранив народную семью,
Дала в любви святое наставленье,
Всё ты, Хеверь!..
Хеверь
Всё бог отцов моих!..
Он щит и меч для странников плотски́х,
Он бодрствует невидимо над нами
И, в царственном величии своем,
Ведет к себе таинственным путем,
И этот путь красуется огнями
Его любви и благодатных сил,
Чтоб каждый здесь то счастье предвкусил,
Которое за гробом нам готово!..
Премудр и тверд в намереньях своих,
Он бережет невинных и благих
И путает сетями дела злого
Детей беды и жалких гордецов:
Да, Ахшверус! Всё бог моих отцов!
Всё он один с небес определяет,
А я, смирясь пред вечною судьбой,
Иду вперед послушною рабой
И делаю, что небо мне внушает
И что велит божественный закон,
Который нам создатель наш Адон
Так видимо, так четко пред очами
Изобразил в созданьи, чтобы мы
Узнали ход из этой грустной тьмы…
Ахшверус
(прерывая Хеверь)
Всегда, Хеверь, подобными речами,
Без гордости и в духе простоты,
Дают ответ достойные, как ты…
Но от кого тот умысел кровавый
Узнала ты, и кто открыл тебе,
Как в яростной и бешеной алчбе
Всю красоту величественной славы
Хотел затмить ничтожный, злобный льстец?
Хеверь
Мой государь!.. Мне всё сказал отец…
Ахшверус
(к Асадаю)
О старец мой!.. Я вновь тебе обязан!
Недавний друг, ты много сделал мне:
Я помню всё; итак, теперь вдвойне
Твой царь с тобой признательностью связан.
Но верь моим властительным словам,
Что за тебя я многим вдруг воздам:
Запразднует разбросанное племя,
Возвысится униженный народ
И, получа свободы сладкий плод,
Он сбросит в прах томительное бремя
Былых скорбей и, обновись на вид,
С веселием судьбу благословит!..
(Отдавая ему свой перстень)
Возьми печать, и напиши повсюду,
Где только власть простерлася моя,
Что для тебя с довольством сердца я
Приветствую свободного Иуду.
Что с этих пор те вольные сыны
Избавлены от сборов для казны;
Что все свои обряды и законы
Им совершать дозволено везде
И что всегда — в страданьях и нужде —
Ко мне дойдут их жалобы и стоны,
И, как родных и кровных мне детей,
Я их спасу защитою своей…
А ты, старик, ты будь свидетель миру,
Что у меня за светлые дела
Моя рука наградами светла…
(Приказав знаком приближенным своим, чтобы они подали порфиру и венец, передает их Асадаю.)
Возьми, надень блестящую порфиру
И на чело ты возложи венец…
(Обращаясь ко всем)
Друзья мои!.. Он царский мой отец!..[164]
Я с ним делю всю честь и славу трона,
Всю власть мою и все мои права:
Он надо всем начальник и глава,
И, равный мне, он выше стал закона…
Так, Асадай!.. Имея от богов
Избыток благ, я всё делить готов
С таким, как ты: и почесть, и державу,
И золото, и всё, что мне дано
В земной удел, затем что я давно
Вменил себе в заманчивую славу
И в лучший дар из всех моих даров:
Вознаграждать не звуком пышных слов,
Но прочною существенностью дела!
(К Рафиму)
А ты, Рафим!.. Безумца злая речь
Открыла мне, что ты помог сберечь
Моих детей и, восставая смело,
Пошел вперед к ниспроверженью зла,
И для тебя преградой не была
Враждебника блистательная сила,
Ты позабыл и страх, и злую месть,
Ты всё презрел, и помнил только честь,
Твоя душа высокого просила:
Она рвалась как на стезю побед,
И дал ты ей на деле свой ответ,
Ответ благой, возвышенный, прекрасный,
Который нам передает без слов,
Что ты на всё великое готов…
Не возражай, не говори напрасно!..
Ты светлою решимостью своей
Нам доказал, что и во цвете дней
Бываем мы для подвигов могучи
И если в нас под пылом знойных дел
Душа — тверда, взгляд — зорок, разум — смел,
Стремления к избранному — кипучи,
То можно нам по всякому пути
С величием и с честию пройти!..
Да! Довод дел есть довод безусловный,
И в этот миг, руководимый им,
Я за твое бесстрашие, Рафим,
Плачу свой долг: ты мой сатрап верховный!..
(Снова обращаясь ко всему собранию)
Теперь, друзья, одно осталось нам:
Возвысимся к властителям-богам
Чистейшею сердечною мольбою
И, в пламенном усердии щедры,
Им принесем и жертвы, и дары,
Затем что их верховною судьбою
Всеобщий враг внезапно сокрушен,
А там за пир!..
Асадай
Хеверь!.. Удел решен!..
Могучею десницей провиденья,
Незримо к нам простертой с вышины,
Мы избраны, подъяты, скреплены,
И всё сбылось: все дивные виденья,
И оный сон, которым наш Иаг
Мне предсказал о новом ливне благ!..
(После небольшой паузы)
Ты сберегла ль в своем воспоминании
Ту страшную и чудную мечту,
Где всё слилось и в скорбь, и в тесноту
И бедственно томилося в страданьи?
Сей дикий вид — не внятный ли символ
Грозивших нам свирепо-бурных зол?..
А зов на брань, а два крылатых змея,
Слетавшихся из тьмы небытия,
Не та ль борьба, какую вынес я
С крамолами враждебного злодея?..
А тот живый и светлый тот ручей —
Не сладкие ль излития речей,
Которые из алых уст Хевери
О бедных нас к Предвечному текли
И скрылися в пленительной дали,
В небесные растворенные двери?..
А звуки те, святые звуки те,
Которые, звеня на высоте,
Таинственно к невольникам страданья
Катилися из ясной стороны
И лили к ним отраду тишины
И теплоту святого ожиданья,
Те звуки, дочь, замена дивных слов,
Не божее ль прощение грехов?..
А та заря, то утро огневое,
Которое, в красе своих одежд,
Взошло для нас, как пышный цвет надежд
На прочное величие земное…
Хеверь
(одушевленная пламенем высокого прозрения, быстро прерывает его)
Остановись, отец!.. Не говори
О блеске той божественной зари,
Которая, святыней загорая,
Испепелит плотяности права!
Ты ветх уже, а та заря нова:
В ней мир любви несозданного рая,
В ней свет и жизнь, и, кроткая, она
Вся счастия надзвездного полна,
И вся полна росы возобновленья,
И вся дрожит и сыплет к нам с высот
Лучи добра, и неги, и красот.
Ты зрел ее, но чудного виденья
Тебе вполне умом не разгадать…
Да!.. Божия святая благодать
Мне говорит наземными словами:
«Кто, внешностью запутан и объят,
Не устремлял родного чувства взгляд
В далекий край, разверстый перед вами,
В сияние безвечернего дня,
Тому душой не осязать меня,
И не постичь небесных откровений,
И светом их себя не разогреть!..»
Асадай
Что ж делать мне?
Хеверь
Одно — благоговеть!..
Асадай
Хеверь!.. Ты гость из ангельских селений,
И вижу я: тебе вполне знаком
Надзвездный дом, духовный божий дом.
Ты телом здесь, а там всегда душою;
А я, бедняк!.. Но для чего ж опять
Свою болезнь без пользы растравлять?
Нет!.. Этот день, прославленный тобою
И милостью божественною к нам,
Мы посвятим не вздохам и слезам,
Но чистому веселью о свободе,
В которую непостижимый Он
Украсил свой желательный Сион,
И в память всем в предызбранном народе
Мы в этот день на торжество благим
Огромный пир и праздник учредим:
Пускай везде о славе Пресвятого
Гремит хвала из рода в дальний род,
И веку век трубой передает,
Как сильный наш и крепкий Иегова
В минуты бед избранникам помог:
Да знают все, что за Иуду — бог!..
Хеверь
Нет!.. Бог за всех!.. Он всех зовет на небо,
И тот блажен, тот истинно счастлив,
Кто с верою на мирный сей призыв
Спешит в алчбе божественного хлеба,
В желании небесного питья!..
(Берет за руки Ахшверуса и Асадая)
Пойдемте же, пойдемте, как друзья,
Как добрые и близкие родные,
На сладкий пир красот и чистоты,
Где вкруг столов живящей благоты
Кипят ключом отрады неземные
И разлиты восторги — как моря!..
Да!.. Поспешим на светлый пир царя
Стезею чувств и кроткого смиренья,
Чтоб, весело оконча здешний путь,
Нам у него в чертогах отдохнуть
И радостно при свете наслажденья
Субботствовать в объятиях любви…
(Становясь на колена)
А ты, творец, ты нас благослови!..
Ахшверус и Асадай в невольном благоговении поспешно кладут к ее ногам свои короны, так что они с короною Хевери составляют треугольник… Все вельможи и царедворцы, объятые тем же святым чувством, спешат снять тиары и шлемы, и потом преклоняются почтительно.
Конец
1834–1836
ЯВЛЕНИЕ 7
Царские гости снова предаются веселости пирования… Мусикийцы начинают играть громкую торжественную песнь… Между тем Ахшверус посылает от времени до времени некоторым из своих царедворцев по одному или по два плода из тех, которые принесены рабами Хевери, а ее рабыни, получа приказание, рассыпают цветы на столах и кругом оных на помосте… С окончанием песни Ахшверус обращается к Хевери.
Но передай вторую просьбу мне,
Чтоб мог бы я державною рукою
Все силы вдруг подвинуть с высоты,
Свершая то, чего желаешь ты…
Мой государь!.. Как я томлюсь тоскою
И как полна терзающих скорбей,
Что просьбою нежданною своей
Внезапно я веселье то разрушу,
Которое вокруг тебя, как храм,
Возносится прекрасно к высотам…
Хеверь, Хеверь… Ты мне стеснила душу:
Ее живым страданьем обожгло…
А я должна усилить это зло!..
Я чувствую, как тягостно и больно,
Когда порой мы в искреннем своем
Презренное коварство узнаем,
Но я должна, властитель мой, невольно
К твоим очам приблизя яркий свет,
Представить вдруг всю бездну черных бед,
Которая изрыта пред тобою,
Как роют ров заклятому врагу,
Затем что я и мыслить не могу,
Чтоб ты, мой царь, возвышенный судьбою,
Ту рытвину искапывал бы сам,
На стыд себе, в насмешку небесам!..
Да, властелин!.. Ты обольщен коварством,
Которое в несытости своей
Готовится, как бурный вихрь степей,
Лететь стремглав над изумленным царством,
Губя людей ударами клинков…
И разве ты в душе своей таков?
И разве в той обители прекрасной
Не царствует желательный закон
Добра и благ?.. И разве, кроткий, он
Не блещет в ней звездою дивно-ясной?
Нет!.. Он горит! И самодержный ты,
Его лучей святые красоты
Запечатлев заветною печатью
На смелую, возвышенную грудь,
Избрал себе величественный путь,
Блистающий отрадной благодатью,
И, с оною сдружася, как родной,
Всех радостей ты ищешь в ней одной,
А злобные поклонники святыни
Хотят повить бесчестием, как тьмой,
И мне молчать? О нет, желанный мой!
Ты мне супруг, ты царь своей рабыни,
Ты всё мне здесь, и захочу ли я,
Чтоб жалкая, ничтожная змея
На твой венец излила яд позора
И страшный стыд разбойнических дел
На твой престол, и чтобы ты не смел
Ни на людей, ни к небу бросить взора,
И в багрянце торжественном своем
Всё жегся бы проклятьем, как огнем?..
Но кто грозит подобными бедами?
Кто смел на власть бесславье вознести?..
Кто смел дерзнуть?
(Отдавая свиток, полученный ею от Асадая)
Вот, государь, прочти
И светлыми, глубокими водами
Стремительно и широко разлей
Всю силу ты державности своей,
Чтоб оные всклубившиеся воды,
Плескаяся по лону всей земли,
Отмыли зло и с быстротой спасли
Тебе, мой царь, подвластные народы
От ужасов, и пагубы, и бед:
Пусть видят все, пускай узнает свет,
Что ты, отцом над царствами владея,
Мучительством себя не засквернил…
(окончив прочтение свитка, встает поспешно из-за стола в сильном гневе… Хеверь следует за ним. Царедворцы также встают и окружают царя)
Чудовище!.. А я его любил!
Но кто бы вник в коварного злодея?..
Поставленный десницею моей
На высоту богатства и честей,
Он был мне друг, и всё одним размахом
В неслыханной и дерзостной алчбе,
Он всё низверг, и всё на стыд себе
Развеял сам презренно-грязным прахом,
Из коего, ничтожный, он возник!..
(Громовым голосом)
Где Асадай?
ЯВЛЕНИЕ 8
Прежние и Дедан, а несколько спустя приходит и Асадай.
(Обманутый гневным восклицанием царя, быстро подходит к нему, одушевлялся злобною радостью.)
Что сделал сей старик?..
(заметя его ошибку, старается удержать свой гнев)
Что сделал он? Он мне взрастил супругу,
Он спас мне жизнь, он в пользах для меня
Был так горяч, что, этот пыл ценя,
Как мудрому и опытному другу
Охотливо я вверился ему,
И вдруг теперь…
Ты видишь ту чуму,
Которая так хитро затаилась
Под внешнею лукавой пеленой…
(продолжая удерживаться от излияния гнева)
Да, вижу я!.. Внезапно предо мной
Она теперь, как сгнивший труп, открылась,
Вся язвами источена вокруг,
И подлого бесстыдства смрадный дух,
Струясь из ран, как будто пар тлетворный
Из глубины раскопанных могил,
Так слышимо преступницу обвил!..
Да! Я узнал и омут злости черной,
И ад страстей, который так жесток,
И желчь души, и зверство, и порок,
И бешенство, и гнусную измену,
И это всё заразно-лютым злом
Затаено и смешано в одном…
В это время входит Асадай в богатых одеждах.
(почти не скрывая своего злобного удовольствия)
Я рад, мой царь, что истинную цену
Назначил ты презренным тем рабам,
Которые, судя по их словам,
Как образцы; за то, судя по делу,
Исторгнуты и смяты быть должны,
Так все они убийственно вредны
И гибельны общественному телу!
(все продолжая удерживать себя)
Ты рад, Дедан?.. Послушай же: вчера
Назначил ты возмездье для добра,
Назначь его сегодня для порока…
Мой государь!.. Ты добр и благ во всем,
Но, если я родился бы царем,
Я б наказал преступника жестоко!..
Открыв ему и ясно показав,
Как низок он, и гнусен, и лукав,
Велел бы я неслыханным позором
Обременить его через рабов,
И силою владычественных слов
С проклятьями, и с бранью, и с укором
Отнять потом и почести, и сан,
И власть его, и славу…
(прерывая его в нетерпении)
Так, Дедан!..
И вслед за тем, когда, теряя силы,
Изныл бы он от горького стыда,
Я приказал властительно б тогда
Привесть его к закраине могилы,
И там, еще скорбями удруча,
Лицом к нему поставить палача,
Который бы оттачивал секиру,
Искусную в кровавом деле ран
И смертных язв…
(едва удерживая себя)
Так… хорошо, Дедан!
А там на смех и на потеху миру
При том конце земного рубежа,
Как пленника его разобнажа,
Велел бы я, чтоб шумными толпами
Сошлись его заклятые враги
И, выместя на злобном все долги,
Полмертвого под грозными бедами
Оставили и кинули на прах,
Чтобы палач докончил всё в размах!
(к воинам, показывая на Дедана)
Свершите же всё это над злодеем!
(вне себя от испуга)
Как?.. Надо мной?..
(разражаясь всею полнотою негодования)
Да, вероломный, да!
Не ты ль чума и сеятель вреда?
Не ты ли вполз мне в сердце хитрым змеем,
И, никаких не уважая прав,
Не сам ли ты и гнусен, и лукав?..
(Обращая речь свою к стоящим вокруг чинам)
От всей души, как бы родного брата,
Закрытого злодея полюбя,
Я вдруг его возвысил до себя,
Обогатил, и что ж?.. Какая плата?..
(Приостановясь)
Взойдя на трон, я дал себе обет
Беречь людей, покоить их от бед,
Считать детьми, и в благородстве воли
Всегдашний труд — вручить как жертву им,
Чтобы они под скипетром моим
И по речам не знали бы той доли,
Которая, насилием полна,
Порой гнетет и губит племена…
Я дал обет — и верен был обету:
Моя любовь и крепла, и цвела;
Мои труды, намеренья, дела —
Всё ясным днем открыто было свету,
И никогда за добрый мой народ
Меня никто ни в чем не упрекнет!..
Да!.. Я могу и должен тем гордиться
Среди своих великолепных дней!
(Указывая на Хеверь)
Теперь найдя блаженство сердца в ней,
Я так желал на всех вполне излиться
Восторженным веселием своим,
И, весь дыша радушием благим,
Велел открыть печальные темницы
Сподряд во всех подвластных мне местах,
Чтоб вдруг везде на пламенных устах
С названием блистательной царицы,
Во славу ей и в утешенье нам,
Сливалась песнь священным вышинам!
(Гневно взглядывая на Дедана)
Я обо всех заботился душою,
Я, как отец, так пламенно хотел,
Чтоб каждый мог улучшить свой удел,
Чтоб всё росло, мужало, крепло мною —
От близких мне до грустной нищеты,
Я помнил всех, а ты, злодей, а ты!..
(Передав приближенным поданный ему свиток, продолжает, обращаясь ко всем)
Вот, храбрые сподвижники и братья,
Как в дерзости неслыханных страстей
Он собирал над головой моей
Всю тяготу народного проклятья,
Чтобы меня убийственно загнесть!
Вот как, презря и стыд, и долг, и честь
И насмеясь над искренней любовью
Сопутника, и друга, и царя,
Хотел он лить кровавые моря
И вдруг потом забрызгать этой кровью
И мой престол, и светлый мой венец,
Чтоб каждый мог и смел бы, наконец,
Ругаяся в сердечном содроганьи
Над светлою владычной вышиной,
Клясти царей и укорять их мной,
И обо мне в неподкупно́м преданьи
Изобразить пугающую ложь:
«Он здесь держал взамену скиптра нож!»
И, прокрича, что будто вышней воле
Желательно кругом со всех сторон
Убрать костьми и трупами мой трон,
Прибавил бы, что на таком престоле
Я гибелью повился, как тесьмой!..
(Опять к Дедану)
О гнусный льстец!.. Где перстень, перстень мой?
(Взяв оный с негодованием из рук его)
Я снял с тебя все царские награды:
Ты не сатрап, ты подлый раб рабов,
Твой час пробил — и гроб тебе готов!
(К воинам)
Казнить его!..
(бросаясь в ноги пред Ахшверусом)
Пощады мне!.. Пощады!..
Тебя щадить?.. Не целый ли народ
Ко мне теперь о мщеньи вопиет?..
Тебя щадить?.. Какие ж преступленья
Под меч потом законно я предам
И где тогда страдальцам-беднякам
Искать себе защиты и спасенья,
Когда и я затешусь над людьми?..
Нет! Нет! На казнь!
(лежа на помосте)
Властитель!.. Всё возьми,
Но дай мне жить, дай только жить Дедану,
Хоть где-нибудь, хоть как-нибудь, но жить…
(отходя от него)
Нет! Сказано, чтоб злобного казнить,
И этих слов я изменять не стану,
И устою в той речи твердо я…
(Увидя, что Дедан подвигается к нему на коленях)
Прочь с глаз моих!.. Не ползай, как змея,
И воздуха не зачумляй собою!
В последний раз и прямо говорю:
Ты задолжал народу и царю,
И меч уже поднялся над тобою,
Чтоб кровью дать расчесться бы тебе…
Дедан почти без чувств распростирается на помосте.
Мой государь!.. Позволь своей рабе
Пересказать и третие прошенье:
Оно меня уносит в ясный рай,
В нем жизнь души…
Хеверь, повелевай!..
Будь милосерд!.. Даруй ему прощенье:
Пролей любовь из сердца своего!..
(в изумлении)
Простить врага?
(не веря слуху своему и несколько раз указывая на Дедана)
Хеверь!.. Простить его,
Дерзнувшего на чад обетованья?..
Его простить, который в забытьи
Взалкал на кровь предызбранной семьи?..
Ее отвел от смертного страданья
Властительный и милосердый бог,
А бедный враг лежит у наших ног:
Он спутан весь своими же сетями,
Он вырыл ров — и стонет надо рвом,
Заплатим же за пагубу добром
И, возносясь над ветхими страстями,
Возьмемтеся за новое теперь:
Простим ему…
Простить затем, Хеверь,
Чтобы, всегда погибельно крамоля,
На всех путях разбойничал бы он?
К тому ж закон…
(прерывая его)
Но разве не закон
Твои слова и царственная воля?..
(Указывая на скиптр)
Держа в руках властительства залог,
Как государь, ты был к злодею строг,
Как человек, будь к человеку кроток:
Прости его, и заяснеешь ты
Познаньями надзвездной красоты!..
Ты требуешь, и мой ответ короток:
Ревнуя знать науку светлых благ,
Я всё простил…
Между тем Дедан при начале последней речи Хевери начинает медленно вставать с помоста и потом дико озирается на все стороны…
(внимательно рассмотрев Дедана)
Но не простил Иаг!..
(Показывая на бывшего верховного сатрапа)
Взгляните вы, взгляните в эти очи
И ясно там читайте суд небес!..
(в безумии)
А где же страх?.. Тяжелый, он исчез,
Сокрылся он, как страшный призрак ночи,
И мне легко… Да! Мне легко теперь!..
Вот вижу я: открылась настежь дверь
Безмерного, чудовищного ада,
И пламенем незримого огня
Так хорошо пахнуло на меня!..
(Улыбаясь от удовольствия)
Встают, спешат подземной силы чада
Роскошничать злодейством над землей…
Вот потекли какою-то струей…
Вот хлынули шумящими водами…
Вот змеями вползают в глубь лесов…
Вот понеслись ужасной стаей сов,
И вместо крил завеяли бедами,
Летя вперед воздушною стезей,
И вот, как дым, разорванный грозой,
Без образов над миром разлетелись,
Потом слились, и вновь на пир страстей
Вошли в меня, и на душе моей
Так радостно все чувства затеплелись!..
(Новая улыбка)
Я вас, друзья, скликал к себе давно:
Теперь вы здесь, и чудно свершено
Наземное мое перерожденье,
И ваш приход страдальца воскресил!..
Да!.. Я в груди заслышал много сил,
И, чтоб свершать карательное мщенье,
Не нужны мне ни меч мой, ни кинжал:
Я умер уж, и духом злобы стал!..
(Бросает кинжал и меч.)
Растут… растут… растут мои объятья,
И вижу я, как две мои руки
Объемисты и страшно велики,
Ступайте же доверчиво, как братья,
Ступайте в них, мои враги, а я
Вас обниму и стисну, как змея!..
Я обовьюсь вокруг толпы, как пламя,
Убийцею подкрадуся во мгле
И, кровь людей запекши на земле,
Сберу ее и разовью как знамя,
Чтобы потом безмерный ряд гробов,
Где сбросаны тела моих врагов,
Приосенить им пышно и богато!..
(Приостановясь)
Но где Хеверь?.. Где знойная моя?..
Мне вспомнилось, что в поле бытия
Я так любил прекрасную когда-то,
Еще живя на жалком свете том;
И помню я погибель, и потом
Я помню взгляд глубокого участья…
Как поразил он душу мне тогда!..
Но жизнь прошла… Иди ж, Хеверь, сюда,
Иди скорей!.. Как демон сладострастья,
Тебя давно кипучий ждет Дедан!..
Мой дом — весь ад, мой одр — из язв и ран,
Мой сладкий хлеб — те горести мирские,
От коих там захватывает дух,
Мне яд — питье, мне мука — верный друг,
Мой воздух — месть, а песнь и мусикия —
И стон и плач обетованных чад!..
Ликуй же ты, в избытке сих отрад,
Ликуй теперь, красавица, со мною:
Мой пир готов, и страсть моя давно
Кипит, и бьет, и рвется, как вино!
Уже ко мне дружиною родною
На адский брак собралися полки
Восторженных виновников тоски,
И гибели, и бедствий, и проклятья,
И ужасов, и страхов, и смертей…
Да!.. Уж они со всех земных путей
Сошлись толпой в знакомые объятья,
Затем что мы дождались до поры,
Чтоб тешиться и пировать пиры!..
(Мечтая видеть перед собой призраки)
А вы, мои товарищи родные,
Спешите мне по-дружески помочь!..
Вот видите: кругом и мрак, и ночь,
И там идут развратники земные;
Так растворя объятия щедрей,
Возьмите всех и ввергните скорей
В горящие подземные вертепы,
Где смерти — жизнь, где жизни — ад, и в нем
Раскалены негаснущим огнем
И свод, и дно, и стены все, и скрепы!..
Да!.. Всю толпу противников моих
Возьмите вы, терзайте, мучьте их:
Пускай они, разъярены досадой,
Что некому помоги им подать,
Начнут страдать, а там еще страдать,
И все от вас, все будут вам отрадой;
Но Асадай пусть будет отдан мне,
Чтоб мог бы я в подземной стороне
Века веков бичами адской кары
За прежнее рассчитываться с ним…
(Как бы узнавая новое лицо)
И ты у нас, предатель мой, Рафим?
И на тебя посыплются удары
Моей руки, и страшные они,
Гремя, как гром, запышут, как огни,
И одождят собою отовсюду
Рушителя моих кровавых дел:
Ты в простоте безумной не хотел
Губить со мной проклятого Иуду,
Так сам теперь, уставя глупый взгляд
На небеса, ты пей расплаты яд!..
Что!.. Сладок он?.. Что?.. Много ли отрады
В добре для тех, на коих я восстал?..
Не умоляй!.. Я тверже крепких скал
И ни на миг не дам тебе пощады,
Преследуя за гранью гробовой!..
(Обращаясь снова к призракам)
Начнемте же раздольный праздник свой!..
Дружнее все!.. Пусть вопли и рыданья
Под нашею карающей рукой
Вскипят наверх шумящею рекой
Из родников печали и страданья,
Задавленных наземной тяготой,
И пусть никто от адской казни той
В страну живых не ускользнет украдкой,
Но стонет здесь, едва от мук дыша…
Вы начали?.. Пируй, пируй, душа!..
О! как легко, и весело, и сладко!..
(Беснуясь, хохочет и потом приходит в сильное изнеможение… Окружающие поддерживают его.)
Злодей погиб, и как он жалок мне,
Взволнованный в душевной глубине
Мучительным и жгучим исступленьем,
Которым весь клятвопреступный он
В пример другим внезапно поражен!
(К ближним)
Призреть его!.. Уже над преступленьем
Суды небес так явно свершены,
И мы сберечь несчастного должны…
Несколько сатрапов и воинов выводят Дедана и потом возвращаются.
ЯВЛЕНИЕ 9 И ПОСЛЕДНЕЕ
Все действующие, кроме Дедана.
Всю жизнь мою, до самой двери гроба,
Такого дня не позабуду я!..
Вы знаете, вы слышали, друзья,
Как близ меня крамольничала злоба,
Взамену всех властительских щедрот,
Как обречен для казни был народ
И как Дедан предательской рукою
Мне изрывал в свирепом забытьи
Колодцы бед и горестей ручьи,
Чтобы меня страданьем и тоскою
Залить кругом, как морем бурных вод,
И смуты срок уж наступал, — но вот
Моя Хеверь заступницей восстала,
И к нам в чертог нежданно притекла
С отрадой благ, и оный заступ зла,
Как тонкую тростинку, изломала:
Народ спасен, а мой венец на мне
По-прежнему сияет, как в огне…
Небольшая пауза.
До сей поры уверенный в Дедане,
Что он мне друг, я вслед за мыслью той,
Увлекшися душевной добротой,
И жил слепцом, и счастлив был в обмане;
Но тот обман легко бы сделать мог,
Что я, к стыду захваченный врасплох,
Своей рукой убийце помогая,
Внезапно б стал пугалищем людей.
(Обращаясь к Хевери)
И от всего защитою твоей
Избавлен я, сопутница благая…
Для общих польз опасностью презря,
Явилась ты на пиршество царя
И с кротостью открыла преступленье,
Спасая честь верховную мою,
И, сохранив народную семью,
Дала в любви святое наставленье,
Всё ты, Хеверь!..
Всё бог отцов моих!..
Он щит и меч для странников плотски́х,
Он бодрствует невидимо над нами
И, в царственном величии своем,
Ведет к себе таинственным путем,
И этот путь красуется огнями
Его любви и благодатных сил,
Чтоб каждый здесь то счастье предвкусил,
Которое за гробом нам готово!..
Премудр и тверд в намереньях своих,
Он бережет невинных и благих
И путает сетями дела злого
Детей беды и жалких гордецов:
Да, Ахшверус! Всё бог моих отцов!
Всё он один с небес определяет,
А я, смирясь пред вечною судьбой,
Иду вперед послушною рабой
И делаю, что небо мне внушает
И что велит божественный закон,
Который нам создатель наш Адон
Так видимо, так четко пред очами
Изобразил в созданьи, чтобы мы
Узнали ход из этой грустной тьмы…
(прерывая Хеверь)
Всегда, Хеверь, подобными речами,
Без гордости и в духе простоты,
Дают ответ достойные, как ты…
Но от кого тот умысел кровавый
Узнала ты, и кто открыл тебе,
Как в яростной и бешеной алчбе
Всю красоту величественной славы
Хотел затмить ничтожный, злобный льстец?
Мой государь!.. Мне всё сказал отец…
(к Асадаю)
О старец мой!.. Я вновь тебе обязан!
Недавний друг, ты много сделал мне:
Я помню всё; итак, теперь вдвойне
Твой царь с тобой признательностью связан.
Но верь моим властительным словам,
Что за тебя я многим вдруг воздам:
Запразднует разбросанное племя,
Возвысится униженный народ
И, получа свободы сладкий плод,
Он сбросит в прах томительное бремя
Былых скорбей и, обновись на вид,
С веселием судьбу благословит!..
(Отдавая ему свой перстень)
Возьми печать, и напиши повсюду,
Где только власть простерлася моя,
Что для тебя с довольством сердца я
Приветствую свободного Иуду.
Что с этих пор те вольные сыны
Избавлены от сборов для казны;
Что все свои обряды и законы
Им совершать дозволено везде
И что всегда — в страданьях и нужде —
Ко мне дойдут их жалобы и стоны,
И, как родных и кровных мне детей,
Я их спасу защитою своей…
А ты, старик, ты будь свидетель миру,
Что у меня за светлые дела
Моя рука наградами светла…
(Приказав знаком приближенным своим, чтобы они подали порфиру и венец, передает их Асадаю.)
Возьми, надень блестящую порфиру
И на чело ты возложи венец…
(Обращаясь ко всем)
Друзья мои!.. Он царский мой отец!..[164]
Я с ним делю всю честь и славу трона,
Всю власть мою и все мои права:
Он надо всем начальник и глава,
И, равный мне, он выше стал закона…
Так, Асадай!.. Имея от богов
Избыток благ, я всё делить готов
С таким, как ты: и почесть, и державу,
И золото, и всё, что мне дано
В земной удел, затем что я давно
Вменил себе в заманчивую славу
И в лучший дар из всех моих даров:
Вознаграждать не звуком пышных слов,
Но прочною существенностью дела!
(К Рафиму)
А ты, Рафим!.. Безумца злая речь
Открыла мне, что ты помог сберечь
Моих детей и, восставая смело,
Пошел вперед к ниспроверженью зла,
И для тебя преградой не была
Враждебника блистательная сила,
Ты позабыл и страх, и злую месть,
Ты всё презрел, и помнил только честь,
Твоя душа высокого просила:
Она рвалась как на стезю побед,
И дал ты ей на деле свой ответ,
Ответ благой, возвышенный, прекрасный,
Который нам передает без слов,
Что ты на всё великое готов…
Не возражай, не говори напрасно!..
Ты светлою решимостью своей
Нам доказал, что и во цвете дней
Бываем мы для подвигов могучи
И если в нас под пылом знойных дел
Душа — тверда, взгляд — зорок, разум — смел,
Стремления к избранному — кипучи,
То можно нам по всякому пути
С величием и с честию пройти!..
Да! Довод дел есть довод безусловный,
И в этот миг, руководимый им,
Я за твое бесстрашие, Рафим,
Плачу свой долг: ты мой сатрап верховный!..
(Снова обращаясь ко всему собранию)
Теперь, друзья, одно осталось нам:
Возвысимся к властителям-богам
Чистейшею сердечною мольбою
И, в пламенном усердии щедры,
Им принесем и жертвы, и дары,
Затем что их верховною судьбою
Всеобщий враг внезапно сокрушен,
А там за пир!..
Хеверь!.. Удел решен!..
Могучею десницей провиденья,
Незримо к нам простертой с вышины,
Мы избраны, подъяты, скреплены,
И всё сбылось: все дивные виденья,
И оный сон, которым наш Иаг
Мне предсказал о новом ливне благ!..
(После небольшой паузы)
Ты сберегла ль в своем воспоминании
Ту страшную и чудную мечту,
Где всё слилось и в скорбь, и в тесноту
И бедственно томилося в страданьи?
Сей дикий вид — не внятный ли символ
Грозивших нам свирепо-бурных зол?..
А зов на брань, а два крылатых змея,
Слетавшихся из тьмы небытия,
Не та ль борьба, какую вынес я
С крамолами враждебного злодея?..
А тот живый и светлый тот ручей —
Не сладкие ль излития речей,
Которые из алых уст Хевери
О бедных нас к Предвечному текли
И скрылися в пленительной дали,
В небесные растворенные двери?..
А звуки те, святые звуки те,
Которые, звеня на высоте,
Таинственно к невольникам страданья
Катилися из ясной стороны
И лили к ним отраду тишины
И теплоту святого ожиданья,
Те звуки, дочь, замена дивных слов,
Не божее ль прощение грехов?..
А та заря, то утро огневое,
Которое, в красе своих одежд,
Взошло для нас, как пышный цвет надежд
На прочное величие земное…
(одушевленная пламенем высокого прозрения, быстро прерывает его)
Остановись, отец!.. Не говори
О блеске той божественной зари,
Которая, святыней загорая,
Испепелит плотяности права!
Ты ветх уже, а та заря нова:
В ней мир любви несозданного рая,
В ней свет и жизнь, и, кроткая, она
Вся счастия надзвездного полна,
И вся полна росы возобновленья,
И вся дрожит и сыплет к нам с высот
Лучи добра, и неги, и красот.
Ты зрел ее, но чудного виденья
Тебе вполне умом не разгадать…
Да!.. Божия святая благодать
Мне говорит наземными словами:
«Кто, внешностью запутан и объят,
Не устремлял родного чувства взгляд
В далекий край, разверстый перед вами,
В сияние безвечернего дня,
Тому душой не осязать меня,
И не постичь небесных откровений,
И светом их себя не разогреть!..»
Что ж делать мне?
Одно — благоговеть!..
Хеверь!.. Ты гость из ангельских селений,
И вижу я: тебе вполне знаком
Надзвездный дом, духовный божий дом.
Ты телом здесь, а там всегда душою;
А я, бедняк!.. Но для чего ж опять
Свою болезнь без пользы растравлять?
Нет!.. Этот день, прославленный тобою
И милостью божественною к нам,
Мы посвятим не вздохам и слезам,
Но чистому веселью о свободе,
В которую непостижимый Он
Украсил свой желательный Сион,
И в память всем в предызбранном народе
Мы в этот день на торжество благим
Огромный пир и праздник учредим:
Пускай везде о славе Пресвятого
Гремит хвала из рода в дальний род,
И веку век трубой передает,
Как сильный наш и крепкий Иегова
В минуты бед избранникам помог:
Да знают все, что за Иуду — бог!..
Нет!.. Бог за всех!.. Он всех зовет на небо,
И тот блажен, тот истинно счастлив,
Кто с верою на мирный сей призыв
Спешит в алчбе божественного хлеба,
В желании небесного питья!..
(Берет за руки Ахшверуса и Асадая)
Пойдемте же, пойдемте, как друзья,
Как добрые и близкие родные,
На сладкий пир красот и чистоты,
Где вкруг столов живящей благоты
Кипят ключом отрады неземные
И разлиты восторги — как моря!..
Да!.. Поспешим на светлый пир царя
Стезею чувств и кроткого смиренья,
Чтоб, весело оконча здешний путь,
Нам у него в чертогах отдохнуть
И радостно при свете наслажденья
Субботствовать в объятиях любви…
(Становясь на колена)
А ты, творец, ты нас благослови!..
Ахшверус и Асадай в невольном благоговении поспешно кладут к ее ногам свои короны, так что они с короною Хевери составляют треугольник… Все вельможи и царедворцы, объятые тем же святым чувством, спешат снять тиары и шлемы, и потом преклоняются почтительно.
Конец
1834–1836
253. К ДЕВЕ-ПОЭТУ
Я кличу клич: «Изящные счастливы!»
Итак, вперед, и, словно чародей,
Искусством ты чудесно завладей,
И рвись в лазурь и в божии разливы!
Ты знать должна, как славой сиротливы
Все рифмачи, потешники людей:
В их песнях нет ни чувства, ни идей,
Сих колосов богоколосной нивы!
Их каждый стих нарядно весь одет,
Но сущность в нем — как суетность мирская:
Всё тянет вниз, и вся пуста, как бред!..
Так вверх и вдаль!.. А даль-то ведь какая!
Святый глагол, безбрежность рассекая,
Дарит ее!.. Смелей же вдаль, поэт!..
Я кличу клич: «Изящные счастливы!»
Итак, вперед, и, словно чародей,
Искусством ты чудесно завладей,
И рвись в лазурь и в божии разливы!
Ты знать должна, как славой сиротливы
Все рифмачи, потешники людей:
В их песнях нет ни чувства, ни идей,
Сих колосов богоколосной нивы!
Их каждый стих нарядно весь одет,
Но сущность в нем — как суетность мирская:
Всё тянет вниз, и вся пуста, как бред!..
Так вверх и вдаль!.. А даль-то ведь какая!
Святый глагол, безбрежность рассекая,
Дарит ее!.. Смелей же вдаль, поэт!..
254. РАЗРУШЕНИЕ ВАВИЛОНА
Поэма
1
Голос свыше
Внимайте вы, персов и мидян князья!
Мой говор стремится, как вихорь порывный…
Воздвигните вместе, как древко копья,
Вы знамя скорей на горе на обрывной[165].
Воздвигните так, чтоб отвсюду кругом
Все зрели то знамя вдали пред собою,
И голос к народам возвысьте потом,
И, всех зазывая, машите рукою,
И пусть во врата к вам все внидут они.
Сбирайте земных вы!.. Я в небе восстану!
Я сам поведу их! Я в ночи и в дни
Толпой освященных[166] начальствовать стану.
Сбирайте!.. Я ныне торжественным звоном
Сзываю в свой гнев, непреложный и правый,
Могучих и сильных в пылу боевом
И гордых моею верховною славой.
2
Наземный
(Всматриваясь в грядущее и таинственно видя свершение побеленного свыше, говорит, следя за событиями)
Вот голос многих на горах,
Как будто многие народы!..
Там сонмы их наводят страх,
Там сонмы их кипят, как воды,
Там шум и глас до облаков
Собра́нных царств и языков.
Вот все стеклися!.. Всё готово!
Все дышат жаждою карать,—
И обозрел уже Йегова
Свою воинственную рать,
Ту рать для пагубы печальной;
Весь полный власти и чудес, —
Из стороны пришел он дальной
От основания небес.
(Взглядывая на военачальника и его воинство)
Да, наступает день посева,
Жестокой смуты и тревог!..
Вот сам господь, вот крепкий бог,
А вот сосуды божья гнева:
Они сплотилися в стену —
И погубить им всю страну!..
3
(К вавилонянам)
Рыдайте! Рыдайте! Наступит свершенье —
И ваши надежды исчезнут как тень:
Уж близок господнего мщения день,
От бога подвиглось уж к вам сокрушенье!
4
(К самому себе о будущих жертвах)
Да, им готовы гнев и муки!
На них сам бог идет с лозой,
И потому-то под грозой
У них у всех расслабнут руки
И, сжавшись, высохнут сердца,
Чтоб сокрушиться до конца.
Под крепкой силой божьей воли
Они вскричат, они падут,
И всех их примут и возьмут
Истомы, судорги и боли.
И застрадают в эти дни,
Как чадородшая, они,
И дико взглянут друг на друга —
И изумятся в оный миг,
Затем что будут лица их
Среди всеобщего испуга
Страшны, изменчивы и злы,
Как лица пламени средь мглы!..
И это время воздаянья
Наступит скоро, ибо вот —
Уже восстал, уже идет
День, полный весь негодованья
И грозный весь, как смерти сень,
Жестоко гневный божий день…
Уже идет он, чтоб смятенье
Кострами всюду разложить
И чтоб и взять и положить
Всю землю злобных в запустенье,
И, в ней себе открывши путь,
Всех грешных вдруг с нее спугнуть.
И ляжет мгла на том народе,
И в этой мгле забудет он
И звезд полки, и Орион,
И стускнет солнце там при всходе,
И скроет, горести полна,
Свое сияние луна…
5
Голос свыше
Я себя правосудьем прославлю:
Навещу я всю злобу плотски́х,
И для ужаса вдруг перед них
Все нечестия их я поставлю,
И потом, низвергая их в тьму,
Я гордыню неверных уйму,
И надменность питомцев разврата
Я смирю, и прерву я, как нить,
И дотоле их буду казнить,
Чтоб их муж был желаннее злата
И чтоб вдруг человек бы их стал
Дорожать, как офирский металл!..[167]
6
Я восколеблю небесами —
И двигнется земля с основ,
Когда я, творчий, Саваоф,
Занегодую над людями,—
И будет страшно для людей
В день гневной ярости моей!
Тогда, греха и смерти чада,
Вы побежите наконец,
Как стадо ланей иль овец,
В глуши испуганное стадо,
И много вам в дороге бед,
А вас сбирающего — нет!..
Тогда под гул глухого стона
Все чужеземные назад
К своим народам поспешат
Из гордых зданий Вавилона,
И все в боязни побегут
К своей земле, в родной приют.
А всех найденных в злобном граде
Враги убьют в урок векам,
И всем собранным вместе там
Нельзя и думать о пощаде:
Неумолимый вражий меч
Заставит их в могилы слечь…
Да, все погибнут под мечами!
Заплатят мне свои долги!
Но прежде лютые враги
Пред их смущенными очами
Возьмут детей их нарасхват
И всех о стены размозжат;
Потом разграбят достоянье,
И в дикой наглости потом
Покроют жен они стыдом,
И роковое посмеянье
Прольют над девами как яд,
И уж тогда мужей сразят!..
7
Воздаянья примчится пора,
Подоспеет со мною расплата, —
И подвигну я мидян к прибрежьям Евфрата,
И они не заищут сребра,
И они не потребуют злата, —
Нет, они для забавы сперва
Пустят стрелы к живущему в чреве,
И к младенцу стрелу, и стрелу к юной деве,
А потом и рожденных едва
Не помилуют в бешеном гневе…
8
Наземный
Как господь, казня злодеев,
Сжег Гоморру и Содом, —
Так покрытый весь стыдом
Вдруг исчезнет град халдеев —
Непреклонный Вавилон,
Ибо злой и гордый он
Славен был своей судьбою
Между царств и по странам,
И ассуровым сынам[168]
Шаткий ум надмил собою!..
Да, исчезнет скоро он,
И заблудшихся племен
Волны шумные, живые
Он из рода в дальний род
Вновь к себе не соберет,
И арабы кочевые
Вкруг разложенных костров
Не поставят там шатров…
9
Туда, усталый под трудами,
Не взыйдет пастырь в жар полдня,
Чтобы, главу под тень склоня,
Себя там с кроткими стадами
Покоем сладким ублажить.
Там только звери станут жить,
Да жабы заползут в строенья,
Да, как в чаще́ глухих лесов,
Завоют стаи мрачных сов,
Да на пиру у разрушенья,
Сошедшись крови поалкать,
Начнут мохнатые скакать.
И будут слышны без умолка
Средь опустевшего жилья
Порывный крик и гул вытья
В ответ вытью и крику волка,
И у чудовищей сквозь зев
Пойдет в чертогах рев на рев!..
10
Идет, идет погибельное время!
Оно идет со скоростью реки, —
И бедствий дни уже недалеки!..
Тогда господь Израилево бремя
Низвергнет в прах с его согбенных плеч,
И станет он Иакова беречь,
И в милости помилует Иуду,
И изберет обетованных чад,
И к нам тогда другие поспешат,
И чуждые приложатся отвсюду,
И, как посев, размножится потом
Иакова благословенный дом…
Тогда благих поклонников святыни
Народы стран соседственных возьмут,
И в их страну торжественно введут,
И будут им и в слуги, и в рабыни.
И чада те внутри сионских стен
Пленят того, кто забирал их в плен
И кто свершал над ними истязанье,
Кто мучил их — тот покорится им…
И в оный день, когда творцом своим
Ты будешь здесь, о первенец избранья,
В живой пример и в образец другим,
Освобожден от страшных мук и боли,
От гнета нужд, от грусти быть рабом
И от тоски трудиться со стыдом.
Как в рабстве ты трудился против воли, —
В тот божий день, восстав из нищеты
На светлый верх родимого Сиона,
Начнешь на нем в избытке простоты
О дерзостном владыке Вавилона
Повествовать такую притчу ты:
11
«Как от нас истязатель исчез?
Как у нас прекратились налоги?
Это творчий земли и небес,
Судия правосудный и строгий,—
Это он на врага ту надвинул грозу,
Это он, слыша мучимых крики,
Сокрушил нечестивца лозу
И погибельный жезл у владыки!
А владыка тот жезл как орудье держал
И страшил им подвластные страны,
И во гневе своем племена поражал,
Нанося племенам неисцельные раны!
И он в ярости злой налегал на своих,
И страдали под злобным народы,
Потому что, изгнав их из лона свободы,
Он без милости гнал и преследовал их!»
12
Зато теперь земля почила
И успокоилась она:
На ней и мир, и тишина,
Над ней судьба теперь пролила
Реку веселых, светлых дней,
И радость шумная на ней!..
Как глыба мрачного тумана,
Везде развеян прежний страх,
И даже в рощах и лесах
Друг другу ель и кедр Ливана,
Шумя листами, говорят:
«Уж он сомкнул несытый взгляд,
Уж опочил он сном могильным —
И уж ничей не взыйдет меч,
Чтобы с размаха нас подсечь
И сокрушить ударом сильным!..»
13
Да, погибнул отец возмутительных чад,
От которого сыпались муки и раны!
И приходом его возмутился весь ад,
И восстали для встречи его великаны;
Все наземные князи восстали пред ним,
И все князи народов поспешно восстали,
И, объятые все помышленьем одним,
На привет пришлеца отвечая, сказали:
14
«И ты упал на лоно тьмы!
И ты изранен, как и мы!
И ты подобен нам судьбою!..
Твоя гордыня, злобный град,
Слетела в прах, низверглась в ад;
Твой рухнул труп, и к нам с тобою
Запас червей заброшен в ров[169]
Как одр тебе и твой покров!..
Но как же с неба голубого,
Как с недостижной высоты,
О сын зари, низвергся ты?..
Не ты ль, весь яд из сердца злого
Сумевши выплескать до дна,
Язвил страданьем племена?
И как же свергся ты до праха,
И как ты рухнул до земли?..
Не ты ль, яснеяся вдали,
В своей душе твердил без страха:
Взойду на небо, выше я,
И мне престол рука моя
Поставит там, над морем света,
Над верхом звездной вышины,
И после с северной страны
Я сяду на гору завета[170],
И, ставши выше облаков,
Я буду там как бог богов!..»
15
(Наземный, оставляя притчу, переходит в настоящее и говорит, обращаясь к Вавилону)
Так мыслишь ты, властитель сильный,
В чаду развратной суеты,
Но будешь в ад заброшен ты
И ниспровергнут в ров могильный
К его изрытой стороне.
И в смертосенной тишине
Твое падение как диво
Пробудит всех, и все, толпой
Сбираясь шумно пред тобой,
Тебя, пришельца, суетливо
Начнут обглядывать кругом,
И скажут мысленно потом:
«Как, неужели перед нами
Тот самый муж богатый сил,
Который землю всю страшил,
И, грозно встав над племенами,
Всех царств довольство и покой
Потряс железною рукой,
И обратил в глухие степи
Весь мир войною и огнем,
И сокрушил все грады в нем,
И тем, кто был закован в цепи
И перед ним повергнут ниц,—
Тем не отверзнул он темниц?»
16
Так будут все под толщей гробных сводов
Про пришлеца вести с собою речь.
Но там тебе с отжившими не лечь!
Да, все князья и все цари народов,
Подвластных им, покоя и любя,
Со славою почили у себя,
И каждый лег в родное гробовище,
Чтоб в нем забыть минувшей жизни труд.
К тебе ж толпой враждебники придут
И в мрачное, подземное жилище
Ворвутся все, и, перервав твой сон,
Тебя возьмут и вдруг исторгнут вон,
Как смрадное и вредное растенье,
В могильном рве растущее на дне,
Как воинов, убитых на войне,
Нечистое от крови облаченье,
Тех воинов, которых уж тела
Согнили там, где вечный мрак и мгла!..
Да, как один из этих падших воев,
Не отдохнешь в могиле мирной ты,
Затем что здесь, исполненный тщеты,
Все области и землю всю расстроив,
Ты погублял в народах без числа,—
Так не пребыть тебе, исчадье зла!..
17
Голос свыше
(обращаясь к певцам, провидящим будущность Вавилона)
Приготовьте же вы предсказаньем своим,
Приготовьте детей у него к убиенью:
За грехи их отцов не блаженствовать им,
И за злость породивших не цвесть порожденью!
Не носить на себе им величья венца!
Их семьи упадут — и не встанут,
Да, не встанут они, расслабев до конца,
И больших городов созидать уж не станут,
И чрез то не наполнят земного лица!
(Глас становится неясным.)
18
(Вслушиваясь провидящею душою в неясные глаголы свыше, передает их во всеобщее услышание, по мере того как их принимает.)
Я воздвигнусь на них, и мой дух воспарит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
Я здесь имя твое погублю, Вавилон,
И остатки твои истребятся как сон,
И отростки падут, и всё семя сгорит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
Я его положу и его все труды
Во владенье нырков и болотной воды;
И преступный тот град, и надменный, и злой,
Весь я вымету сам разрушенья метлой,
И его никогда и никто не узрит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
И клянется с небес господь бог Саваоф:
«Я собою клянусь, что удел их таков!
Так и будет у них, как я мыслю о том,
И что мыслю теперь, то свершится потом!
Только время примчит воздаянья пору́.
На земле на моей я Ассура сотру,
И, отдав под удар неземному мечу,
На горах на моих я его растопчу!
И всё иго его, и всё бремя в тот миг
Я низвергну с рамен у избра́нных своих!»
19
(Размышляя о услышанных глаголах и рассматривая руку божию, простертую в небесах, как указательницу направления будущих событий, Наземный говорит самому себе)
Вот для цельбы наземных бед
Какой совещан уж совет!
Вот какова в быту природы
Та самодержная рука,
Какую кто-то сдалека
Простер на царства и народы!
Совет совещан богом сил —
И кто же здесь, в стране могил,
Сбытье решенного отклонит,
Чтоб изумить собой века?
А та рука — его ж рука,
И кто ту руку отсторонит?
Внимайте вы, персов и мидян князья!
Мой говор стремится, как вихорь порывный…
Воздвигните вместе, как древко копья,
Вы знамя скорей на горе на обрывной[165].
Воздвигните так, чтоб отвсюду кругом
Все зрели то знамя вдали пред собою,
И голос к народам возвысьте потом,
И, всех зазывая, машите рукою,
И пусть во врата к вам все внидут они.
Сбирайте земных вы!.. Я в небе восстану!
Я сам поведу их! Я в ночи и в дни
Толпой освященных[166] начальствовать стану.
Сбирайте!.. Я ныне торжественным звоном
Сзываю в свой гнев, непреложный и правый,
Могучих и сильных в пылу боевом
И гордых моею верховною славой.
(Всматриваясь в грядущее и таинственно видя свершение побеленного свыше, говорит, следя за событиями)
Вот голос многих на горах,
Как будто многие народы!..
Там сонмы их наводят страх,
Там сонмы их кипят, как воды,
Там шум и глас до облаков
Собра́нных царств и языков.
Вот все стеклися!.. Всё готово!
Все дышат жаждою карать,—
И обозрел уже Йегова
Свою воинственную рать,
Ту рать для пагубы печальной;
Весь полный власти и чудес, —
Из стороны пришел он дальной
От основания небес.
(Взглядывая на военачальника и его воинство)
Да, наступает день посева,
Жестокой смуты и тревог!..
Вот сам господь, вот крепкий бог,
А вот сосуды божья гнева:
Они сплотилися в стену —
И погубить им всю страну!..
(К вавилонянам)
Рыдайте! Рыдайте! Наступит свершенье —
И ваши надежды исчезнут как тень:
Уж близок господнего мщения день,
От бога подвиглось уж к вам сокрушенье!
(К самому себе о будущих жертвах)
Да, им готовы гнев и муки!
На них сам бог идет с лозой,
И потому-то под грозой
У них у всех расслабнут руки
И, сжавшись, высохнут сердца,
Чтоб сокрушиться до конца.
Под крепкой силой божьей воли
Они вскричат, они падут,
И всех их примут и возьмут
Истомы, судорги и боли.
И застрадают в эти дни,
Как чадородшая, они,
И дико взглянут друг на друга —
И изумятся в оный миг,
Затем что будут лица их
Среди всеобщего испуга
Страшны, изменчивы и злы,
Как лица пламени средь мглы!..
И это время воздаянья
Наступит скоро, ибо вот —
Уже восстал, уже идет
День, полный весь негодованья
И грозный весь, как смерти сень,
Жестоко гневный божий день…
Уже идет он, чтоб смятенье
Кострами всюду разложить
И чтоб и взять и положить
Всю землю злобных в запустенье,
И, в ней себе открывши путь,
Всех грешных вдруг с нее спугнуть.
И ляжет мгла на том народе,
И в этой мгле забудет он
И звезд полки, и Орион,
И стускнет солнце там при всходе,
И скроет, горести полна,
Свое сияние луна…
Я себя правосудьем прославлю:
Навещу я всю злобу плотски́х,
И для ужаса вдруг перед них
Все нечестия их я поставлю,
И потом, низвергая их в тьму,
Я гордыню неверных уйму,
И надменность питомцев разврата
Я смирю, и прерву я, как нить,
И дотоле их буду казнить,
Чтоб их муж был желаннее злата
И чтоб вдруг человек бы их стал
Дорожать, как офирский металл!..[167]
Я восколеблю небесами —
И двигнется земля с основ,
Когда я, творчий, Саваоф,
Занегодую над людями,—
И будет страшно для людей
В день гневной ярости моей!
Тогда, греха и смерти чада,
Вы побежите наконец,
Как стадо ланей иль овец,
В глуши испуганное стадо,
И много вам в дороге бед,
А вас сбирающего — нет!..
Тогда под гул глухого стона
Все чужеземные назад
К своим народам поспешат
Из гордых зданий Вавилона,
И все в боязни побегут
К своей земле, в родной приют.
А всех найденных в злобном граде
Враги убьют в урок векам,
И всем собранным вместе там
Нельзя и думать о пощаде:
Неумолимый вражий меч
Заставит их в могилы слечь…
Да, все погибнут под мечами!
Заплатят мне свои долги!
Но прежде лютые враги
Пред их смущенными очами
Возьмут детей их нарасхват
И всех о стены размозжат;
Потом разграбят достоянье,
И в дикой наглости потом
Покроют жен они стыдом,
И роковое посмеянье
Прольют над девами как яд,
И уж тогда мужей сразят!..
Воздаянья примчится пора,
Подоспеет со мною расплата, —
И подвигну я мидян к прибрежьям Евфрата,
И они не заищут сребра,
И они не потребуют злата, —
Нет, они для забавы сперва
Пустят стрелы к живущему в чреве,
И к младенцу стрелу, и стрелу к юной деве,
А потом и рожденных едва
Не помилуют в бешеном гневе…
Как господь, казня злодеев,
Сжег Гоморру и Содом, —
Так покрытый весь стыдом
Вдруг исчезнет град халдеев —
Непреклонный Вавилон,
Ибо злой и гордый он
Славен был своей судьбою
Между царств и по странам,
И ассуровым сынам[168]
Шаткий ум надмил собою!..
Да, исчезнет скоро он,
И заблудшихся племен
Волны шумные, живые
Он из рода в дальний род
Вновь к себе не соберет,
И арабы кочевые
Вкруг разложенных костров
Не поставят там шатров…
Туда, усталый под трудами,
Не взыйдет пастырь в жар полдня,
Чтобы, главу под тень склоня,
Себя там с кроткими стадами
Покоем сладким ублажить.
Там только звери станут жить,
Да жабы заползут в строенья,
Да, как в чаще́ глухих лесов,
Завоют стаи мрачных сов,
Да на пиру у разрушенья,
Сошедшись крови поалкать,
Начнут мохнатые скакать.
И будут слышны без умолка
Средь опустевшего жилья
Порывный крик и гул вытья
В ответ вытью и крику волка,
И у чудовищей сквозь зев
Пойдет в чертогах рев на рев!..
Идет, идет погибельное время!
Оно идет со скоростью реки, —
И бедствий дни уже недалеки!..
Тогда господь Израилево бремя
Низвергнет в прах с его согбенных плеч,
И станет он Иакова беречь,
И в милости помилует Иуду,
И изберет обетованных чад,
И к нам тогда другие поспешат,
И чуждые приложатся отвсюду,
И, как посев, размножится потом
Иакова благословенный дом…
Тогда благих поклонников святыни
Народы стран соседственных возьмут,
И в их страну торжественно введут,
И будут им и в слуги, и в рабыни.
И чада те внутри сионских стен
Пленят того, кто забирал их в плен
И кто свершал над ними истязанье,
Кто мучил их — тот покорится им…
И в оный день, когда творцом своим
Ты будешь здесь, о первенец избранья,
В живой пример и в образец другим,
Освобожден от страшных мук и боли,
От гнета нужд, от грусти быть рабом
И от тоски трудиться со стыдом.
Как в рабстве ты трудился против воли, —
В тот божий день, восстав из нищеты
На светлый верх родимого Сиона,
Начнешь на нем в избытке простоты
О дерзостном владыке Вавилона
Повествовать такую притчу ты:
«Как от нас истязатель исчез?
Как у нас прекратились налоги?
Это творчий земли и небес,
Судия правосудный и строгий,—
Это он на врага ту надвинул грозу,
Это он, слыша мучимых крики,
Сокрушил нечестивца лозу
И погибельный жезл у владыки!
А владыка тот жезл как орудье держал
И страшил им подвластные страны,
И во гневе своем племена поражал,
Нанося племенам неисцельные раны!
И он в ярости злой налегал на своих,
И страдали под злобным народы,
Потому что, изгнав их из лона свободы,
Он без милости гнал и преследовал их!»
Зато теперь земля почила
И успокоилась она:
На ней и мир, и тишина,
Над ней судьба теперь пролила
Реку веселых, светлых дней,
И радость шумная на ней!..
Как глыба мрачного тумана,
Везде развеян прежний страх,
И даже в рощах и лесах
Друг другу ель и кедр Ливана,
Шумя листами, говорят:
«Уж он сомкнул несытый взгляд,
Уж опочил он сном могильным —
И уж ничей не взыйдет меч,
Чтобы с размаха нас подсечь
И сокрушить ударом сильным!..»
Да, погибнул отец возмутительных чад,
От которого сыпались муки и раны!
И приходом его возмутился весь ад,
И восстали для встречи его великаны;
Все наземные князи восстали пред ним,
И все князи народов поспешно восстали,
И, объятые все помышленьем одним,
На привет пришлеца отвечая, сказали:
«И ты упал на лоно тьмы!
И ты изранен, как и мы!
И ты подобен нам судьбою!..
Твоя гордыня, злобный град,
Слетела в прах, низверглась в ад;
Твой рухнул труп, и к нам с тобою
Запас червей заброшен в ров[169]
Как одр тебе и твой покров!..
Но как же с неба голубого,
Как с недостижной высоты,
О сын зари, низвергся ты?..
Не ты ль, весь яд из сердца злого
Сумевши выплескать до дна,
Язвил страданьем племена?
И как же свергся ты до праха,
И как ты рухнул до земли?..
Не ты ль, яснеяся вдали,
В своей душе твердил без страха:
Взойду на небо, выше я,
И мне престол рука моя
Поставит там, над морем света,
Над верхом звездной вышины,
И после с северной страны
Я сяду на гору завета[170],
И, ставши выше облаков,
Я буду там как бог богов!..»
(Наземный, оставляя притчу, переходит в настоящее и говорит, обращаясь к Вавилону)
Так мыслишь ты, властитель сильный,
В чаду развратной суеты,
Но будешь в ад заброшен ты
И ниспровергнут в ров могильный
К его изрытой стороне.
И в смертосенной тишине
Твое падение как диво
Пробудит всех, и все, толпой
Сбираясь шумно пред тобой,
Тебя, пришельца, суетливо
Начнут обглядывать кругом,
И скажут мысленно потом:
«Как, неужели перед нами
Тот самый муж богатый сил,
Который землю всю страшил,
И, грозно встав над племенами,
Всех царств довольство и покой
Потряс железною рукой,
И обратил в глухие степи
Весь мир войною и огнем,
И сокрушил все грады в нем,
И тем, кто был закован в цепи
И перед ним повергнут ниц,—
Тем не отверзнул он темниц?»
Так будут все под толщей гробных сводов
Про пришлеца вести с собою речь.
Но там тебе с отжившими не лечь!
Да, все князья и все цари народов,
Подвластных им, покоя и любя,
Со славою почили у себя,
И каждый лег в родное гробовище,
Чтоб в нем забыть минувшей жизни труд.
К тебе ж толпой враждебники придут
И в мрачное, подземное жилище
Ворвутся все, и, перервав твой сон,
Тебя возьмут и вдруг исторгнут вон,
Как смрадное и вредное растенье,
В могильном рве растущее на дне,
Как воинов, убитых на войне,
Нечистое от крови облаченье,
Тех воинов, которых уж тела
Согнили там, где вечный мрак и мгла!..
Да, как один из этих падших воев,
Не отдохнешь в могиле мирной ты,
Затем что здесь, исполненный тщеты,
Все области и землю всю расстроив,
Ты погублял в народах без числа,—
Так не пребыть тебе, исчадье зла!..
(обращаясь к певцам, провидящим будущность Вавилона)
Приготовьте же вы предсказаньем своим,
Приготовьте детей у него к убиенью:
За грехи их отцов не блаженствовать им,
И за злость породивших не цвесть порожденью!
Не носить на себе им величья венца!
Их семьи упадут — и не встанут,
Да, не встанут они, расслабев до конца,
И больших городов созидать уж не станут,
И чрез то не наполнят земного лица!
(Глас становится неясным.)
(Вслушиваясь провидящею душою в неясные глаголы свыше, передает их во всеобщее услышание, по мере того как их принимает.)
Я воздвигнусь на них, и мой дух воспарит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
Я здесь имя твое погублю, Вавилон,
И остатки твои истребятся как сон,
И отростки падут, и всё семя сгорит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
Я его положу и его все труды
Во владенье нырков и болотной воды;
И преступный тот град, и надменный, и злой,
Весь я вымету сам разрушенья метлой,
И его никогда и никто не узрит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
И клянется с небес господь бог Саваоф:
«Я собою клянусь, что удел их таков!
Так и будет у них, как я мыслю о том,
И что мыслю теперь, то свершится потом!
Только время примчит воздаянья пору́.
На земле на моей я Ассура сотру,
И, отдав под удар неземному мечу,
На горах на моих я его растопчу!
И всё иго его, и всё бремя в тот миг
Я низвергну с рамен у избра́нных своих!»
(Размышляя о услышанных глаголах и рассматривая руку божию, простертую в небесах, как указательницу направления будущих событий, Наземный говорит самому себе)
Вот для цельбы наземных бед
Какой совещан уж совет!
Вот какова в быту природы
Та самодержная рука,
Какую кто-то сдалека
Простер на царства и народы!
Совет совещан богом сил —
И кто же здесь, в стране могил,
Сбытье решенного отклонит,
Чтоб изумить собой века?
А та рука — его ж рука,
И кто ту руку отсторонит?
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги