А. Ф. ВЕЛЬТМАН
Биографическая справка
А. Ф. Вельтман. Гравюра начала 1840-х годов. Воспроизведено по сб. «Сто русских литераторов», т. 2, СПб., 1841.
Александр Фомич Вельтман родился в Петербурге 8 июля 1800 года в семье обрусевшего шведа — беспоместного дворянина, несколько раз менявшего род службы (квартальный комиссар, казначей винного завода, смотритель долговой тюрьмы) и, видимо, так и не добившегося материального достатка.
Детство Вельтмана в основном прошло в Москве, куда его родители переехали в 1803 году. В восьмилетием возрасте он был помещен в школу пастора Гейдена, а в 1811 году учится в Университетском благородном пансионе, занятия в котором прервались в 1812 году. Продолжать обучение Вельтману пришлось в частном пансионе братьев И. П. и А. П. Терликовых (один год), потом в училище колонновожатых Н. Н. Муравьева (еще один год). Блестящие способности к языкам, литературе и математике позволили Вельтману окончить училище с самой лестной аттестацией. Необычно выглядел дебют будущего писателя в печати: в 1817 году в Москве вышла книжка «Начальное основание арифметики, сочиненное колонновожатым Александром Вельтманом».
Около пятнадцати лет Вельтман по долгу службы проводит в Бессарабии. Как офицер генерального штаба он занимался составлением топографических карт, в связи с чем много разъезжал по этим краям. В бытность свою в Кишиневе Вельтман вращался в избранном кругу местного общества; здесь в 1823 или 1824 году завязалось его знакомство с ссыльным Пушкиным. Вельтман сумел расположить к себе великого поэта и однажды прочел ему отрывки из своей стихотворной сказки «Янко чабан».
Во время русско-турецкой войны 1828–1829 годов Вельтман был прикомандирован к главной квартире, исполняя обязанности старшего адъютанта и начальника «исторического отделения» Второй армии.
В 1831 году в печати появилась его поэма «Беглец», отрывок из которой еще в 1825 году поместил на своих страницах «Сын отечества» (№ 18). В том же 1831 году вышла другая поэма Вельтмана — «Муромские леса», так же, как и «Беглец», холодно принятая критикой. Иной эффект произвела почти одновременно изданная повесть «Странник». Сочинение это удивило многих причудливой фантазией и озорной иронией автора, скачкообразной манерой повествования, многочисленными переходами от прозы к стихам и от стихов к прозе[70].
Покинув в 1831 году военную службу в чине подполковника, Вельтман обосновывается в Москве и всецело посвящает себя литературе. Известность его упрочилась после того, как в 183.3 году он издал роман «Кощей Бессмертный» — произведение, прихотливо соединившее в себе черты былины, волшебной сказки и исторического романа. Вслед за тем Вельтман напечатал еще ряд романов и повестей: «3448 год. Рукопись М. Задеки» (1833), «Лунатик» (1834), «Святославич, вражий питомец» (1835), «Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский» (1836), «Виргиния, или Поездка в Россию» (1837), «Сердце и думка» (1838) — повесть, вызвавшую восторженный отзыв молодого Достоевского, «Генерал Каломерос» (1840). В 1837 году писатель издал свой перевод «Слова о полку Игореве» (под названием «Песнь ополчению Игоря Святославича, князя Новгородского»).
В 1842 году Вельтману очень повезло — он был назначен помощником директора Оружейной палаты, а с 1852 года — директором. Необременительная и хорошо оплачиваемая должность позволила ему с прежним рвением отдаваться любимому делу.
В 1845 году выходит из печати роман «Новый Емеля, или Превращение». С 1846 года начинается публикация самого большого и самого интересного романа писателя — точнее говоря цикла романов: «Саломея», «Чудодей», «Воспитанница Сара», «Счастье-несчастье», более известных под общим заглавием «Приключения, почерпнутые из моря житейского». В эти годы своего творчества Вельтман, как и раньше, отдает дань поэзии. Он печатает свою переделку шекспировского «Сна в летнюю ночь» (под заглавием «Волшебная ночь» в альманахе «Литературный вечер», 1844), стихотворные сказки «Троян и Ангелица» (1846), «Златой и Бела» (альманах «На новый год», 1850) и пьесы в стихах «Ратибор Холмоградский» (1841) и «Колумб» («Русский вестник», 1842, № 5–6).
В 40-е годы и позднее Вельтман испытал тяготение к славянофильству. Но тенденциозность писателя была почти вовсе лишена политического отпечатка. У Вельтмана она проявлялась главным образом в увлечении славянским миром и славянской историей. Из-за необычайной подвижности художественного воображения он был органически не способен удержаться на какой бы то ни было определенной общественной позиции. О достоинствах и недостатках дарования Вельтмана (оригинальность фантазии и неумение сосредоточиться на одной, главной мысли) неоднократно высказывался Белинский. В 40-е годы, в отличие от 30-х, он больше подчеркивал именно последние.
Бурный процесс социологизации русской литературы и успех писателей натуральной школы подорвали престиж Вельтмана как оригинального мастера художественной прозы. С конца 40-х годов он стал быстро терять читателя, а 50-е годы вынудили его пополнить ряды «устарелых» и забытых авторов. Публикация в 1862–1863 годах двух последних романов из цикла «Приключения, почерпнутые из моря житейского» еще раз подтвердила полную несозвучность творчества Вельтмана запросам новой эпохи. В 50-е и 60-е годы — почти до самой смерти 11 января 1870 года — он выступал в печати преимущественно как этнограф и археолог.
Впрочем, не было, наверное, такой отрасли знаний, к которой Вельтман не приложил бы своей руки. Еще в 1836 году он начал без всякого плана издавать нечто вроде занимательной энциклопедии под названием «Картины света». Тут были, к примеру, такие статьи, написанные самим же издателем: «Китайская музыка», «Паровые кареты», «Гомеопатия», «Лаплас», «Бастилия», «Женские бани», «Остров Таити», «Самум», «Тюленья ловля», «Классицизм и романтизм», «Шляпы» и т. д. О разнообразии интересов Вельтмана свидетельствует обширная статья 1849 года «Метеорология в приложении ее к ботанике, земледелию, лесоводству, зоологии, публичным работам, гигиене и медицине».
Поверхностный дилетантизм и наивные, фантастические гипотезы сближают «ученые» труды писателя с его художественной прозой. Дух специализации, разделения труда был глубоко враждебен Вельтману, и вся его писательская деятельность воплощала в себе протест против отраслевых и жанровых перегородок в художественном творчестве и науке. Социальные истоки этого раскованного сознания в литературе о Вельтмане связывались с настроениями промежуточной по своему общественному положению полудворянской, полуразночинной интеллигенции, которая питала «отвращение к закоснелой неподвижности, оцепенелому консерватизму сословного быта» и жаждала «перемен и исключительной, необычной судьбы»[71].
Талантливый и наблюдательный бытоописатель, он видел в человеческой истории одно «море житейское» с его бесчисленными превратностями и вечно подвижными берегами. В произведениях Вельтмана исторические эпохи, словно волны, набегают друг на друга, сталкиваются и смешиваются жанры, жизненные пути героев пересекаются и обыкновенно тут же расходятся, слишком легко и слишком часто меняются их общественные роли. Под стать этой зыбкости бытия и герои Вельтмана — люди с неустойчивым положением, любители приключений, странники, беглецы, разбойники, авантюристы и т. п.
Творческий облик Вельтмана-поэта зримо обозначился в одном из самых ранних его произведений, содержание которого известно в автопересказе. По свидетельству писателя, «Пушкин хохотал от души над некоторыми местами описания моего Янка, великана и дурня, который, обрадовавшись, так рос, что вскоре не стало места в хате отцу и матери, и младенец, проломив ручонкой стену, вылупился из хаты как из яйца»[72].
Уже в замысле этой «поэмы-буффы» открывается внутренний пафос всего творчества Вельтмана, всех его стихов и всей прозы, — пафос ломки границ, разрушения преград. Об этом говорят прежде всего стихотворные декларации писателя, утверждающие безграничную свободу фантазии и беспредельность мира поэта («Пегас», начало «Эскандера»). Столь же характерны запечатленные в ряде стихотворений картины переходных, кризисных эпох, когда перекраивались границы держав («Александр Великий») и рушился старый строй представлений о жизни — происходила смена религиозных верований («Зороастр», «Мухаммед») и т. д. Но особенно примечательна поэма «Эскандер», которую Белинский назвал «одним из драгоценнейших алмазов нашей литературы»[73]. Покоритель народов, самодержавный властелин земли, который близок к тому, чтобы переступить черту, отделяющую смертных от небожителей, то есть «свергнуть богов, обладающих миром», — таков Александр Македонский в изображении Вельтмана. Не менее любопытен «Эскандер» и как художественный эксперимент, как промежуточная, гибридная форма произведения, объединившая признаки стиха и прозы.
Возникновение ее обусловлено принципиальной незамкнутостью поэзии и прозы в творчестве Вельтмана. По своему складу некоторые его стихотворные сочинения (например, сказки) тяготеют к прозе; наряду с тем у него есть беллетристические произведения («Кощей Бессмертный», «3448 год», «Лунатик» и др.), выполненные в традициях так называемой «поэтической прозы». Благодаря этой незамкнутости появляется и особый, смешанный род литературного повествования, образцом которого является «Странник». Взаимодействие поэзии и прозы идет здесь по многим каналам, в частности и по линии их столкновения как двух разнородных эстетических сфер. Иной раз появление стихов в прозаическом тексте знаменует стремительный уход из бесцветной и тусклой обыденности; в других случаях обращение к стиховой речи позволяет резко оттенить мелочную, будничную сторону бытия. Наконец, прозаическое, то есть трезвое и слегка циничное отношение к возвышенным поэтическим образам, у Вельтмана часто выполняет деструктивное задание и уводит читателя в область пародии. Разрушительная ирония, лукавство, ухмылка запрятаны во многих стиховых фрагментах «Странника». Острие авторского юмора направлено против всяческих канонов, излюбленных технических приемов, заданных элементов архитектоники, обязательных «поэтизмов» и шаблонных образов.
Ввиду слабой разграниченности поэзии и прозы Вельтмана экспонирование его стихотворного наследия затруднено. Тем не менее очевидно, что наследие это оригинально и представляет собой заметный эпизод в истории нашей поэзии.
141. ДРЕВНЯЯ ЗМЕЯ
Не привлекаю девы я,
Бежит меня любовь земная;
Уж для нее страшна змея
Везде — не только среди рая.
Висит на древе вялый плод,
Змея кругом обвилась, праздна,
И дева юная нейдет
Внимать речь сладкую соблазна.
Не привлекаю девы я,
Бежит меня любовь земная;
Уж для нее страшна змея
Везде — не только среди рая.
Висит на древе вялый плод,
Змея кругом обвилась, праздна,
И дева юная нейдет
Внимать речь сладкую соблазна.
142. АЛЕКСАНДР ВЕЛИКИЙ
Белеют высоты зубчатого Арбела,
Не снеги ли легли по темени горы?
Иль туча грозных налетела
И македонские воздвигнулись шатры?
Он впереди, тот юноша прекрасный,
Герой, и царь, и друг богов,
Пред коим все — как сонм рабов,
Кому земля — удел подвластный.
Бегут от Гемоса к Дунаю племена,
За ними следом свищут стрелы,
И быстро движется вперед щитов стена,
Железная граница царства Пеллы.
«Волнуйся ласково, Дунай! и ороси
Священною водой мою дружину;
В пустыни Гетские меня перенеси,
И берега твои своим я скиптром сдвину!»
Белеют высоты зубчатого Арбела,
Не снеги ли легли по темени горы?
Иль туча грозных налетела
И македонские воздвигнулись шатры?
Он впереди, тот юноша прекрасный,
Герой, и царь, и друг богов,
Пред коим все — как сонм рабов,
Кому земля — удел подвластный.
Бегут от Гемоса к Дунаю племена,
За ними следом свищут стрелы,
И быстро движется вперед щитов стена,
Железная граница царства Пеллы.
«Волнуйся ласково, Дунай! и ороси
Священною водой мою дружину;
В пустыни Гетские меня перенеси,
И берега твои своим я скиптром сдвину!»
143–152. <ИЗ ПОВЕСТИ «СТРАННИК» >
1. «В крылатом легком экипаже…»
В крылатом легком экипаже,
Читатель, полетим, мой друг!
Ты житель севера, куда же?
На запад, на восток, на юг?
Туда, где были иль где будем?
В обитель чудных, райских мест,
В мир просвещенный, к диким людям
Иль к жителям далеких звезд
И дальше — за предел вселенной,
Где жизнь, существенность и свет
Смиренно сходятся на нет?
2. «Очаровательна, румяна…»
Лежать, ждать сна и не засыпать — это ужасно! Быстро пронеслась она по воображению!.. кажется, прикоснулась ко всему существу моему!.. обожгла меня! ах, призрак, призрак! —
Очаровательна, румяна,
Игривой живости полна,
В прозрачной ткани из тумана
Пленила чувства мне она!
Не сплю я… Вся душа в томленье!
Я жду ее… я весь горю!..
Ревнивцы, бросьте подозренье,
Я жду румяную зарю!
3. «Текут лета младенчества природы…»
Видите ли… О неосторожность!.. Какое ужасное наводнение в Испании и Франции!.. Вот что значит ставить стакан с водою на карту!.. Но думал ли я когда-нибудь, что столкну его локтем с Пиринейских гор?
Таким же образом, может быть, — сказал я с глубочайшим вздохом, подобным моему уважению к халдейским преданиям, — таким же образом опрокинулся сосуд гнева Кронова и пролилось Океан-море на землю!
Текут лета младенчества природы,
Уже раздор кипит в начальных племенах;
Но взволновалися, как море, неба своды,
Земля и племена в бушующих волнах!
О солнце! ты тогда на ужас не светило,
Отбросило блистательность лучей!
Как туча черная, печаль тебя затмила,
Печаль о гибели природы и людей!
Но тихнет глас громовый Элаима!
И снова сыплются лучи на бездну вод;
Уж над поверхностью глава Каркуры зрима,
И в пристань первую земли ковчег плывет!
4–5. «Читатель, взор твой вероломен!..»
Незаметным образом приблизились мы к тому месту, на котором, по преданиям и по карте древней истории Бессарабии, лежит г. Тирас; время стерло его с лица земли, и трудно отыскать его могилу; может быть, с. Паланка есть то место, где жила нескромная переселенка с острова Мило; она прекрасна и жива, как воображение пламенного, влюбленного Анакреона; власы ее как блестящий поток струящейся лавы; легкие сандалии и тонкое, прозрачное как облако покрывало составляют всю ее одежду.
Читатель, взор твой вероломен!
Но бог с тобой, смотри, смотри,
Ты видишь всё! Но будь же скромен
И никому не говори!
Гречанка юная не знает,
Зачем ты смотришь на нее,
Она от взоров не скрывает
Богатство дивное свое!
Но ты не в силах взор насытить,
Смутил тебя нечистый дух!
Злодей! ты ждал, чтоб день потух,
Ты хочешь всё у ней похитить!
6. «Поднявшись с цепи гор огромной…»
Бурю на море мне никогда не случалось видеть: должна быть ужасна! Я читал путешествие капитана Кука, но бурю в чистом поле мне случалось видеть. Вот как описывает ее бурный поэт;
Поднявшись с цепи гор огромной,
Накинув мрачный саван свой,
Старуха буря в туче темной
На мир сбирается войной,
Стихии ссорит и бунтует!
Ее союзник ураган,
Жестокий сорванец-буян,
Свистит и что есть мочи дует!
Что встретит, где ни пролетит,
Всё ломит, рвет, крутит, вертит,
Мутит, ерошит и волнует.
С полей, с равнин, с лесов и гор,
Взвивая пыль, песок и сор,
По поднебесью тучей носит,
И солнца ясные глаза,
И золотые волоса
Он дрянью пудрит и заносит!
И вот, нахлупя капишон,
Седую бровь как лес нахмуря,
Несется черной ведьмой буря!
За ней, пред ней, со всех сторон
Крутятся тучки, Аквилон,
Собравши ветров хор с полно́чи,
Ревет в честь бури что есть мочи.
Стучит, гремит, грохочет гром;
Как льстец, змеею молнья вьется!
В земле от страху сердце бьется!
Но слабым ли моим пером…
И т. д.
Тучи прежде времени угасили день; я не виноват, внимательные, добрые мои читатели!
7. «Окончив драку, шум и споры…»
Окончив драку, шум и споры,
Все тучи в западные горы
Ушли. Природа в тишине.
Уж на восточной стороне
Румянец заиграл Авроры;
И Феб, оставя сладкий сон,
Зевнул, супруге скорчил маску,
Надел плащ огненный, взял связку
Лучей, сел в пышный фаэтон
И на лазурный небосклон
Пустился шагом. Пусть он едет…
Однако, я думаю, как скучно ему ездить всякий день по одной и той же дороге. Вообразите, что эта история продолжается с лишком 7 тысяч лет, не говоря о безначальности и бесконечности.
8. ЭСКАНДЕР
Дитя мое, мысль моя! кто тебя создал? не я ли? но часто ты мне непослушна, и дерзость твою я могу наказать лишь своею печалью!
Пределом сковать можно воздух, и воды, и свет; но тебя ни границы, ни цепи свободы лишить не возмогут, и тяжесть не сдавит!
Тебе так доступны пространство, и место, и время… Как часто желаю я сбросить всю тяжесть земную, чтоб вольно лететь за тобою, от мира до мира, от бездны до неба, от века до века, от смерти безмолвной до сладостной жизни, от слез до восторгов любви бесконечной!
С гранитной душою родился Эскандер; но чей он потомок — преданья не молвят.
Они его встретили юношей гордым, готовым и мыслить высоко и чувствовать сильно.
Приемыш Филиппа не видел отца своего в числе смертных; он в людях рабов своих видел;
Но гордое сердце родную любовь знать хотело — и и́збрал отцом он владельца Олимпа!
* * *
Седая скала над пучиной склонилась, как старец над гробом. На ней восседает Эскандер.
На запад высокие тянутся горы, как путь, восходящий на небо.
И море шумит: Эритрейские волны рядами несутся, и снова всю землю хотят покорить Океану;
Но скалы гранитною грудью набеги валов отражают.
* * *
Задумчив, глядит он на даль и на море; как будто впервые он видит и прелесть и мрачность природы…
Но в тех ли очах любопытство, для коих нет дивного в мире, которым давно всё знакомо?
* * *
«Чего я желаю? — сказал он. — Кого же ищу я на суше и море?
Аммона я видел… В устах чудотворного Нила мой памятник вечный… Мой след не засыпать пескам аравийским… Священные Гангеса волны дружину мою напоили!..
Пределы ли мира мне нужны? Себя ли хочу я поставить повсюду пределом?..
Иран и Индийские царства моею окованы волей; четыре пространные моря в границах победы и власти!
Я гордость сломил возносившихся слишком высоко, эфиром дышать не способных.
Цари предо мной — как пред небом титаны!
Ищу ль я покоя? — покой мне несносен: он тяжесть, гнетущая к недру земному!
Богатства я презрел; блестящие камни и злато — не солнце, не звезды!
Солнце и звезды я со́рвал бы с неба, чтоб видеть их тайны и светлое море, откуда лучи истекают!
Я понял и пищу страстей, и жаждущих чувств упоенье;
Я видел, как явное горе завидует скрытой печали,
И презрел я смертных!
В шатре раздаются звуки песни.
Веселые песни невольниц мне вечно, как вопли, несносны!
Кто пел бы приятно и с чувством для чуждых восторгов над гробом своих удовольствий?
Что радость без цели высокой? — мгновенье безумства.
Но радость великих — улыбка природы в минуту восстанья из бездны хаоса!
Любовь… привязанность к праху… чувство, достойное слабых творений!
Можно простить самовластью природы, рабом быть желаний, внушаемых ею;
Но сбывчивость их у людей ли купить за постыдные чувства?»
В шатре раздаются слова:
Отец мой, твой голос взывающий внемлю!
Для слуха он страшное слово твердит!
Но скоро слезой окроплю я ту землю,
В которой твой прах неспокойно лежит!
Эскандер
(после долгого молчания)
Печальные звуки! они раздирают мне душу! Но Зенда прекрасна! За Зенду мне Бел не простил бы, если б жрецы были в силах и в мрамор холодный внушить свою злобу и зависть!
Их первосвященник погиб под мечом правосудным, и дух возмутителя казни земной был достоин!
Снова к стенам Вавилона! Желание девы исполнить?
Сокровища Индии ей предлагал — отказалась, и просит одно: Вавилона!
Она говорит, в сновиденьях является ей тень отца и зовет на могилу — преступную душу невинной слезой искупить…
Можно не верить, но кто же молился столь пламенно небу, как пламенно дева меня умоляла?..
Когда бы в молитве ее не заметил я страсти, не видел желанья любовь утаить к Александру;
Тогда не пустое желанье, но я и врожденное чувство в себе заглушил бы!
И солнце проникнуть не может таинственной дебри Зульмата;
Но в мрачном лесу сокрывается светлый источник, которого волны всем жизнь обновляют.
И в Зенде есть светлое сердце — источник блаженства!
(Уходит в шатер.)
Стан Александра на берегах Тигра.
Вдали Вавилон.
Дева, в белом одеянии и покрывале, выходит из шатра на холм. В отдалении следуют за ней черные девы.
Дева
Эскандер! земли тебе мало! Взберись же к престолам воздушным и свергни богов, обладающих миром!
Взберись по могиле народов, тобой пораженных, на небо!
В ней кости отца моего! не они ль тебе будут ступенью? Нет, гордый властитель!
О, если б ты был и добрее и ближе душой своей к Зенде…
О, если б ты не был преступник для девы, тебя полюбившей..
Тогда бы, Эскандер, ты был мне дороже владычества воли над всею вселенной,
Дороже и цели мечтаний твоих закоснелых, наследник Олимпа!
Теперь… драгоценна мне нить твоей жизни, но так, как для Парки жестокой!..
В объятьях моих ты узнаешь блаженство; но… с этим блаженством сольется конец твой!..
И я не останусь в том мире, где борются страшные чувства и где достиженье их к цели есть гибель!
(Поет)
Достаньте мне испить воды из Аб-Хэида,
Она мои все силы обновит!
Отцом оставлена в наследство мне обида,
Но клятва душу тяготит!
Эскандер! кто тебе от девы оборона?
Эскандер! полетим скорее в Вавилон!
Там упаду в твои объятья без защиты,
Там чувства мне восторгами волнуй!
И усладит вдвойне мне душу ядовитый
Любви и мщенья поцелуй!
Черные девы становятся в кружок и поют.
Дева! смотри: над челом гор высоких
Звезды Таи и Азада взошли!
Спой посетителям дев одиноких,
Спой им молитву из чуждой земли!
Ветры утихли, и воды уснули.
Лебеди! дайте нам крылья свои!
Как бы мы скоро и дружно вспорхнули,
Как бы мы быстро летели в Таи!
Юноши! где же вы? В храм Хаабаха
В жертву снесите отсюда тельца!
Юноши! хладно в вас сердце от страха,
Легче похитить вам дочь у отца!
Загородные чертоги Вавилона близ храма Сераписа.
Эскандер в исступлении чувств; Зенда стоит подле него; на очах девы слезы.
Эскандер
Еще обойми меня, Зенда! Еще я горю! На сердце растают гранитные льдины Кавказа, дыханье растопит железо и камни!
Мучительны, Зенда!.. нет! сладки томленья любви!
Юпитер, отец мой, завидуй! В объятиях Леды божественный лебедь, завидуй!..
О Зенда! в груди твоей солнце! желаний огонь… в объятьях твоих… я пламенем за́лил!
И облит я им, как дворец Истакара: трудом и веками его созидали, а сильный в мгновенье разрушил!
Волнуется кровь!.. Так Понт бушевал… и взбрасывал волны, чтоб сдвинуть Лектонию в бездну… и сдвинул!
Мне душно под небом!.. и небо стесняет дыханье; его бы я сбросил с себя, чтобы вольно вздохнуть в беспредельном пространстве!..
Зенда бросается в его объятия, но, мгновенно вырвавшись, скрывается за столбами чертогов.
Пусти меня, Зенда! Дай меч мой! Я цепи разрушу, которыми ты приковала к земле Александра!
Дай меч мой!.. но где же ты, дева? Иль призрак ты, пламень Юпитера, с неба на казнь мне упавший?
Отец! ты трепещешь, чтоб я не похитил и волю твою и державу над миром!
Своими громами меня поразил ты!.. и молньи твои вкруг меня обвилися как змеи!..
Ты сбросил меня… в страшный Тартар!
Юпитер!.. и ты знаешь зависть… к счастливцу!..
Бессмертный!.. но вечность не благо!..
(Умирает.)
9. «Кто слово Ветхого завета…»
Кто слово Ветхого завета
Над мрачной бездной произнес
И искрой собственного света
Безбрежный озарил Хаос?
Не ты ли, Солнце? Что ж сгорело?
На запад светлый взор поник?
Где храм величественный Бела?
Где твой хранимый Вестой лик?
О, не гордись своею силой!
Всё славит ясный твой восход,
Доколь и над твоей могилой
Другое Солнце не взойдет!
10. «С неизъяснимою досадой…»
С неизъяснимою досадой
В палатке я своей сидел;
Всё было занято осадой,
И я был занят кучей дел.
Передо мной, как ряд курганов,
Стопы бумаг, маршрутов тьма;
Вот век! В нем жить нельзя без планов,
Без чертежей и без письма!
Вот век! Старик скупой, угрюмый,
Окованный какой-то думой!
Как не припомнить давних дней,
Когда возил в походах Дарий
Постели вместо канцелярий,
А женщин вместо писарей.
То было время! Не по плану,
А просто шли искать побед;
При войске был всегда поэт,
Подобный барду Оссиану,
На поле славы дуб горел,
А он героев пел да пел!
1. «В крылатом легком экипаже…»
В крылатом легком экипаже,
Читатель, полетим, мой друг!
Ты житель севера, куда же?
На запад, на восток, на юг?
Туда, где были иль где будем?
В обитель чудных, райских мест,
В мир просвещенный, к диким людям
Иль к жителям далеких звезд
И дальше — за предел вселенной,
Где жизнь, существенность и свет
Смиренно сходятся на нет?
2. «Очаровательна, румяна…»
Лежать, ждать сна и не засыпать — это ужасно! Быстро пронеслась она по воображению!.. кажется, прикоснулась ко всему существу моему!.. обожгла меня! ах, призрак, призрак! —
Очаровательна, румяна,
Игривой живости полна,
В прозрачной ткани из тумана
Пленила чувства мне она!
Не сплю я… Вся душа в томленье!
Я жду ее… я весь горю!..
Ревнивцы, бросьте подозренье,
Я жду румяную зарю!
3. «Текут лета младенчества природы…»
Видите ли… О неосторожность!.. Какое ужасное наводнение в Испании и Франции!.. Вот что значит ставить стакан с водою на карту!.. Но думал ли я когда-нибудь, что столкну его локтем с Пиринейских гор?
Таким же образом, может быть, — сказал я с глубочайшим вздохом, подобным моему уважению к халдейским преданиям, — таким же образом опрокинулся сосуд гнева Кронова и пролилось Океан-море на землю!
Текут лета младенчества природы,
Уже раздор кипит в начальных племенах;
Но взволновалися, как море, неба своды,
Земля и племена в бушующих волнах!
О солнце! ты тогда на ужас не светило,
Отбросило блистательность лучей!
Как туча черная, печаль тебя затмила,
Печаль о гибели природы и людей!
Но тихнет глас громовый Элаима!
И снова сыплются лучи на бездну вод;
Уж над поверхностью глава Каркуры зрима,
И в пристань первую земли ковчег плывет!
4–5. «Читатель, взор твой вероломен!..»
Незаметным образом приблизились мы к тому месту, на котором, по преданиям и по карте древней истории Бессарабии, лежит г. Тирас; время стерло его с лица земли, и трудно отыскать его могилу; может быть, с. Паланка есть то место, где жила нескромная переселенка с острова Мило; она прекрасна и жива, как воображение пламенного, влюбленного Анакреона; власы ее как блестящий поток струящейся лавы; легкие сандалии и тонкое, прозрачное как облако покрывало составляют всю ее одежду.
Читатель, взор твой вероломен!
Но бог с тобой, смотри, смотри,
Ты видишь всё! Но будь же скромен
И никому не говори!
Гречанка юная не знает,
Зачем ты смотришь на нее,
Она от взоров не скрывает
Богатство дивное свое!
Но ты не в силах взор насытить,
Смутил тебя нечистый дух!
Злодей! ты ждал, чтоб день потух,
Ты хочешь всё у ней похитить!
6. «Поднявшись с цепи гор огромной…»
Бурю на море мне никогда не случалось видеть: должна быть ужасна! Я читал путешествие капитана Кука, но бурю в чистом поле мне случалось видеть. Вот как описывает ее бурный поэт;
Поднявшись с цепи гор огромной,
Накинув мрачный саван свой,
Старуха буря в туче темной
На мир сбирается войной,
Стихии ссорит и бунтует!
Ее союзник ураган,
Жестокий сорванец-буян,
Свистит и что есть мочи дует!
Что встретит, где ни пролетит,
Всё ломит, рвет, крутит, вертит,
Мутит, ерошит и волнует.
С полей, с равнин, с лесов и гор,
Взвивая пыль, песок и сор,
По поднебесью тучей носит,
И солнца ясные глаза,
И золотые волоса
Он дрянью пудрит и заносит!
И вот, нахлупя капишон,
Седую бровь как лес нахмуря,
Несется черной ведьмой буря!
За ней, пред ней, со всех сторон
Крутятся тучки, Аквилон,
Собравши ветров хор с полно́чи,
Ревет в честь бури что есть мочи.
Стучит, гремит, грохочет гром;
Как льстец, змеею молнья вьется!
В земле от страху сердце бьется!
Но слабым ли моим пером…
И т. д.
Тучи прежде времени угасили день; я не виноват, внимательные, добрые мои читатели!
7. «Окончив драку, шум и споры…»
Окончив драку, шум и споры,
Все тучи в западные горы
Ушли. Природа в тишине.
Уж на восточной стороне
Румянец заиграл Авроры;
И Феб, оставя сладкий сон,
Зевнул, супруге скорчил маску,
Надел плащ огненный, взял связку
Лучей, сел в пышный фаэтон
И на лазурный небосклон
Пустился шагом. Пусть он едет…
Однако, я думаю, как скучно ему ездить всякий день по одной и той же дороге. Вообразите, что эта история продолжается с лишком 7 тысяч лет, не говоря о безначальности и бесконечности.
8. ЭСКАНДЕР
Дитя мое, мысль моя! кто тебя создал? не я ли? но часто ты мне непослушна, и дерзость твою я могу наказать лишь своею печалью!
Пределом сковать можно воздух, и воды, и свет; но тебя ни границы, ни цепи свободы лишить не возмогут, и тяжесть не сдавит!
Тебе так доступны пространство, и место, и время… Как часто желаю я сбросить всю тяжесть земную, чтоб вольно лететь за тобою, от мира до мира, от бездны до неба, от века до века, от смерти безмолвной до сладостной жизни, от слез до восторгов любви бесконечной!
С гранитной душою родился Эскандер; но чей он потомок — преданья не молвят.
Они его встретили юношей гордым, готовым и мыслить высоко и чувствовать сильно.
Приемыш Филиппа не видел отца своего в числе смертных; он в людях рабов своих видел;
Но гордое сердце родную любовь знать хотело — и и́збрал отцом он владельца Олимпа!
Седая скала над пучиной склонилась, как старец над гробом. На ней восседает Эскандер.
На запад высокие тянутся горы, как путь, восходящий на небо.
И море шумит: Эритрейские волны рядами несутся, и снова всю землю хотят покорить Океану;
Но скалы гранитною грудью набеги валов отражают.
Задумчив, глядит он на даль и на море; как будто впервые он видит и прелесть и мрачность природы…
Но в тех ли очах любопытство, для коих нет дивного в мире, которым давно всё знакомо?
«Чего я желаю? — сказал он. — Кого же ищу я на суше и море?
Аммона я видел… В устах чудотворного Нила мой памятник вечный… Мой след не засыпать пескам аравийским… Священные Гангеса волны дружину мою напоили!..
Пределы ли мира мне нужны? Себя ли хочу я поставить повсюду пределом?..
Иран и Индийские царства моею окованы волей; четыре пространные моря в границах победы и власти!
Я гордость сломил возносившихся слишком высоко, эфиром дышать не способных.
Цари предо мной — как пред небом титаны!
Ищу ль я покоя? — покой мне несносен: он тяжесть, гнетущая к недру земному!
Богатства я презрел; блестящие камни и злато — не солнце, не звезды!
Солнце и звезды я со́рвал бы с неба, чтоб видеть их тайны и светлое море, откуда лучи истекают!
Я понял и пищу страстей, и жаждущих чувств упоенье;
Я видел, как явное горе завидует скрытой печали,
И презрел я смертных!
В шатре раздаются звуки песни.
Веселые песни невольниц мне вечно, как вопли, несносны!
Кто пел бы приятно и с чувством для чуждых восторгов над гробом своих удовольствий?
Что радость без цели высокой? — мгновенье безумства.
Но радость великих — улыбка природы в минуту восстанья из бездны хаоса!
Любовь… привязанность к праху… чувство, достойное слабых творений!
Можно простить самовластью природы, рабом быть желаний, внушаемых ею;
Но сбывчивость их у людей ли купить за постыдные чувства?»
В шатре раздаются слова:
Отец мой, твой голос взывающий внемлю!
Для слуха он страшное слово твердит!
Но скоро слезой окроплю я ту землю,
В которой твой прах неспокойно лежит!
Печальные звуки! они раздирают мне душу! Но Зенда прекрасна! За Зенду мне Бел не простил бы, если б жрецы были в силах и в мрамор холодный внушить свою злобу и зависть!
Их первосвященник погиб под мечом правосудным, и дух возмутителя казни земной был достоин!
Снова к стенам Вавилона! Желание девы исполнить?
Сокровища Индии ей предлагал — отказалась, и просит одно: Вавилона!
Она говорит, в сновиденьях является ей тень отца и зовет на могилу — преступную душу невинной слезой искупить…
Можно не верить, но кто же молился столь пламенно небу, как пламенно дева меня умоляла?..
Когда бы в молитве ее не заметил я страсти, не видел желанья любовь утаить к Александру;
Тогда не пустое желанье, но я и врожденное чувство в себе заглушил бы!
И солнце проникнуть не может таинственной дебри Зульмата;
Но в мрачном лесу сокрывается светлый источник, которого волны всем жизнь обновляют.
И в Зенде есть светлое сердце — источник блаженства!
(Уходит в шатер.)
Стан Александра на берегах Тигра.
Вдали Вавилон.
Дева, в белом одеянии и покрывале, выходит из шатра на холм. В отдалении следуют за ней черные девы.
Эскандер! земли тебе мало! Взберись же к престолам воздушным и свергни богов, обладающих миром!
Взберись по могиле народов, тобой пораженных, на небо!
В ней кости отца моего! не они ль тебе будут ступенью? Нет, гордый властитель!
О, если б ты был и добрее и ближе душой своей к Зенде…
О, если б ты не был преступник для девы, тебя полюбившей..
Тогда бы, Эскандер, ты был мне дороже владычества воли над всею вселенной,
Дороже и цели мечтаний твоих закоснелых, наследник Олимпа!
Теперь… драгоценна мне нить твоей жизни, но так, как для Парки жестокой!..
В объятьях моих ты узнаешь блаженство; но… с этим блаженством сольется конец твой!..
И я не останусь в том мире, где борются страшные чувства и где достиженье их к цели есть гибель!
(Поет)
Достаньте мне испить воды из Аб-Хэида,
Она мои все силы обновит!
Отцом оставлена в наследство мне обида,
Но клятва душу тяготит!
Эскандер! кто тебе от девы оборона?
Эскандер! полетим скорее в Вавилон!
Там упаду в твои объятья без защиты,
Там чувства мне восторгами волнуй!
И усладит вдвойне мне душу ядовитый
Любви и мщенья поцелуй!
Черные девы становятся в кружок и поют.
Дева! смотри: над челом гор высоких
Звезды Таи и Азада взошли!
Спой посетителям дев одиноких,
Спой им молитву из чуждой земли!
Ветры утихли, и воды уснули.
Лебеди! дайте нам крылья свои!
Как бы мы скоро и дружно вспорхнули,
Как бы мы быстро летели в Таи!
Юноши! где же вы? В храм Хаабаха
В жертву снесите отсюда тельца!
Юноши! хладно в вас сердце от страха,
Легче похитить вам дочь у отца!
Загородные чертоги Вавилона близ храма Сераписа.
Эскандер в исступлении чувств; Зенда стоит подле него; на очах девы слезы.
Еще обойми меня, Зенда! Еще я горю! На сердце растают гранитные льдины Кавказа, дыханье растопит железо и камни!
Мучительны, Зенда!.. нет! сладки томленья любви!
Юпитер, отец мой, завидуй! В объятиях Леды божественный лебедь, завидуй!..
О Зенда! в груди твоей солнце! желаний огонь… в объятьях твоих… я пламенем за́лил!
И облит я им, как дворец Истакара: трудом и веками его созидали, а сильный в мгновенье разрушил!
Волнуется кровь!.. Так Понт бушевал… и взбрасывал волны, чтоб сдвинуть Лектонию в бездну… и сдвинул!
Мне душно под небом!.. и небо стесняет дыханье; его бы я сбросил с себя, чтобы вольно вздохнуть в беспредельном пространстве!..
Зенда бросается в его объятия, но, мгновенно вырвавшись, скрывается за столбами чертогов.
Пусти меня, Зенда! Дай меч мой! Я цепи разрушу, которыми ты приковала к земле Александра!
Дай меч мой!.. но где же ты, дева? Иль призрак ты, пламень Юпитера, с неба на казнь мне упавший?
Отец! ты трепещешь, чтоб я не похитил и волю твою и державу над миром!
Своими громами меня поразил ты!.. и молньи твои вкруг меня обвилися как змеи!..
Ты сбросил меня… в страшный Тартар!
Юпитер!.. и ты знаешь зависть… к счастливцу!..
Бессмертный!.. но вечность не благо!..
(Умирает.)
9. «Кто слово Ветхого завета…»
Кто слово Ветхого завета
Над мрачной бездной произнес
И искрой собственного света
Безбрежный озарил Хаос?
Не ты ли, Солнце? Что ж сгорело?
На запад светлый взор поник?
Где храм величественный Бела?
Где твой хранимый Вестой лик?
О, не гордись своею силой!
Всё славит ясный твой восход,
Доколь и над твоей могилой
Другое Солнце не взойдет!
10. «С неизъяснимою досадой…»
С неизъяснимою досадой
В палатке я своей сидел;
Всё было занято осадой,
И я был занят кучей дел.
Передо мной, как ряд курганов,
Стопы бумаг, маршрутов тьма;
Вот век! В нем жить нельзя без планов,
Без чертежей и без письма!
Вот век! Старик скупой, угрюмый,
Окованный какой-то думой!
Как не припомнить давних дней,
Когда возил в походах Дарий
Постели вместо канцелярий,
А женщин вместо писарей.
То было время! Не по плану,
А просто шли искать побед;
При войске был всегда поэт,
Подобный барду Оссиану,
На поле славы дуб горел,
А он героев пел да пел!
153. НЕВИННАЯ ЛЮБОВЬ
Лети в объятия, моя младая Геба,
Я сладостно вопьюсь в твои уста, —
Как свет, как мысль о наслажденьях неба,
Моя любовь к тебе невинна и чиста!
Я чужд желаниям коварным и безбожным,
И не услышу я из уст твоих укор:
Ты веришь мне, и звукам ли ничтожным
То высказать тебе, что выражает взор?
В очах любовь и сладостная томность!
Как налилась огнем и взволновалась грудь!
Оставь меня!.. Я не нарушу скромность,
Но не мешай же мне к устам твоим прильнуть!
Тебя томит какая-то усталость.
Склонись… и нежностью тебя я усыплю.
Оставь… не запрещай простительную шалость!
Как я боязнь твою напрасную люблю!
Как ты мила! Как сладко сердцу биться!
Меня палит губительный огонь!
Не обнимай! оставь меня! не тронь!..
Я друг твой, но могу забыться!..
* * *
Она была на всё готова,
Ее я душу обольстил,
А муж меня, как домовова,
Невольно трусил и любил.
Лети в объятия, моя младая Геба,
Я сладостно вопьюсь в твои уста, —
Как свет, как мысль о наслажденьях неба,
Моя любовь к тебе невинна и чиста!
Я чужд желаниям коварным и безбожным,
И не услышу я из уст твоих укор:
Ты веришь мне, и звукам ли ничтожным
То высказать тебе, что выражает взор?
В очах любовь и сладостная томность!
Как налилась огнем и взволновалась грудь!
Оставь меня!.. Я не нарушу скромность,
Но не мешай же мне к устам твоим прильнуть!
Тебя томит какая-то усталость.
Склонись… и нежностью тебя я усыплю.
Оставь… не запрещай простительную шалость!
Как я боязнь твою напрасную люблю!
Как ты мила! Как сладко сердцу биться!
Меня палит губительный огонь!
Не обнимай! оставь меня! не тронь!..
Я друг твой, но могу забыться!..
Она была на всё готова,
Ее я душу обольстил,
А муж меня, как домовова,
Невольно трусил и любил.
154. МУХАММЕД
Нисшел пророк, посланник новый неба,—
Боготворит его Аравии народ;
Эмина[74] видит в нем свой первый плод
И ветвь цветущую потомства Муталеба[75].
Но он плодом земным себя не признает,
Он говорит: «Есть бог, сыны Востока!
Для верных он меня на землю ниспослал,
Кто против бога и пророка?
На небе гром, а здесь!..» — он умолчал,
Но ярко меч в руке пророческой сверкал.
«Восток! Тебе на лоне Абраэма
Отверсты горние, сапфирные врата,
И вечный цвет любви под пальмами Эдема
Готовит сладкие объятья и уста!»
Кто не поверит истинам Курана,
Огонь и меч ему вослед.
Арабов, посреди воинственного стана,
Закону праведному учит Мухаммед.
Нисшел пророк, посланник новый неба,—
Боготворит его Аравии народ;
Эмина[74] видит в нем свой первый плод
И ветвь цветущую потомства Муталеба[75].
Но он плодом земным себя не признает,
Он говорит: «Есть бог, сыны Востока!
Для верных он меня на землю ниспослал,
Кто против бога и пророка?
На небе гром, а здесь!..» — он умолчал,
Но ярко меч в руке пророческой сверкал.
«Восток! Тебе на лоне Абраэма
Отверсты горние, сапфирные врата,
И вечный цвет любви под пальмами Эдема
Готовит сладкие объятья и уста!»
Кто не поверит истинам Курана,
Огонь и меч ему вослед.
Арабов, посреди воинственного стана,
Закону праведному учит Мухаммед.
155. ЗОРОАСТР
Почто над хо́лмами Адербиджана[76]
Светило дня так пламенно горит?
Не сильный ли противник Аримана
Благовестителем из Урмии[77] летит?
Так, это он! Тревога воскипела,
И в Бактре[78] Маг! Огнь вспыхнул до небес:
Повержен в прах кумир блестящий Бела[79]
И великан златый Сандес[80].
Ты, сладостная, где? Где твой кумир, Аная[81],
К которому любви поклонники текли
И, жертвы тучные в объятиях сжимая,
Нетерпеливо в храм к закланию несли?
Где рощи пальмовой услужливые сени,
Навесы темные, цветущие древа?
Там таинства свершались наслаждений
И слышались любви волшебные слова!
Взрастает кипарис[82]; под мирной тенью древа
Лик солнца пламенно горит;
С священного огня блюстительница дева
Не сводит кроткий взор, задумчиво стоит.
Почто над хо́лмами Адербиджана[76]
Светило дня так пламенно горит?
Не сильный ли противник Аримана
Благовестителем из Урмии[77] летит?
Так, это он! Тревога воскипела,
И в Бактре[78] Маг! Огнь вспыхнул до небес:
Повержен в прах кумир блестящий Бела[79]
И великан златый Сандес[80].
Ты, сладостная, где? Где твой кумир, Аная[81],
К которому любви поклонники текли
И, жертвы тучные в объятиях сжимая,
Нетерпеливо в храм к закланию несли?
Где рощи пальмовой услужливые сени,
Навесы темные, цветущие древа?
Там таинства свершались наслаждений
И слышались любви волшебные слова!
Взрастает кипарис[82]; под мирной тенью древа
Лик солнца пламенно горит;
С священного огня блюстительница дева
Не сводит кроткий взор, задумчиво стоит.
156. ПЕГАС
А. С. Пушкину
Phébus ne craint pour ses ouvrages
Que la chûte de l’univers.
По беспредельности парит крылатый конь,
Ничто стремлением не правит;
Всеосвещающий в очах горит огонь,
Ничто смириться не заставит!
Под ним клубятся облака,
Под ним безбрежная река,
Бегут под ним предметы всей природы,
И слились в радугу цветы, и тень, и свет,
И день, и ночь, и вечер, и рассвет,
Прошедшие и будущие годы!
Счастлив, кому волшебник-гений дал
Очаровательную силу!
Он возлетит на нем к прекрасному светилу,
Где пламенник души бог песней возжигал!
А. С. Пушкину
Phébus ne craint pour ses ouvrages
Que la chûte de l’univers.
По беспредельности парит крылатый конь,
Ничто стремлением не правит;
Всеосвещающий в очах горит огонь,
Ничто смириться не заставит!
Под ним клубятся облака,
Под ним безбрежная река,
Бегут под ним предметы всей природы,
И слились в радугу цветы, и тень, и свет,
И день, и ночь, и вечер, и рассвет,
Прошедшие и будущие годы!
Счастлив, кому волшебник-гений дал
Очаровательную силу!
Он возлетит на нем к прекрасному светилу,
Где пламенник души бог песней возжигал!
157. <ПЕСНЯ РАЗБОЙНИКОВ ИЗ ПОВЕСТИ «МУРОМСКИЕ ЛЕСА»>
Что отуманилась, зоренька ясная,
Пала на землю росой?
Что ты задумалась, девушка красная,
Очи блеснули слезой?
Жаль мне покинуть тебя, черноокую!
Певень ударил крылом,
Крикнул!.. Уж полночь!.. Дай чару глубокую,
Вспень поскорее вином!
Время!.. Веди мне коня ты любимова,
Крепче держи под уздцы!
Едут с товарами в путь из Касимова
Муромским лесом купцы!
Есть для тебя у них кофточка шитая,
Шубка на лисьем меху!
Будешь ходить ты вся златом облитая,
Спать на лебяжьем пуху!
Много за душу свою одинокую,
Много нарядов куплю!
Я ль виноват, что тебя, черноокую,
Больше, чем душу, люблю!
Что отуманилась, зоренька ясная,
Пала на землю росой?
Что ты задумалась, девушка красная,
Очи блеснули слезой?
Жаль мне покинуть тебя, черноокую!
Певень ударил крылом,
Крикнул!.. Уж полночь!.. Дай чару глубокую,
Вспень поскорее вином!
Время!.. Веди мне коня ты любимова,
Крепче держи под уздцы!
Едут с товарами в путь из Касимова
Муромским лесом купцы!
Есть для тебя у них кофточка шитая,
Шубка на лисьем меху!
Будешь ходить ты вся златом облитая,
Спать на лебяжьем пуху!
Много за душу свою одинокую,
Много нарядов куплю!
Я ль виноват, что тебя, черноокую,
Больше, чем душу, люблю!
158. <ПЕСНЯ ДЕВУШЕК ИЗ ПОВЕСТИ «КОЩЕЙ БЕССМЕРТНЫЙ»>
Загрустила зоря, зоря-зоренька;
Зоря ясная опечалилася:
«Ой вы, звездушки, вы, голубушки,
Вы, подруженьки мои милые!
Не горите, светы мои, радостно!
Улетел мой сокол ясно солнышко,
Ходит по́ небу — небу синему,
Сыплет по́ миру… лучи светлые;
Позабыло меня мое солнышко
И покинуло меня красное!
Скоро ль, солнышко, ты воротишься?
С зарей-зоренькой ты обо́ймешься?
Не воротишься — обольюсь слезой,
Не воротишься, то потухну я,
Кинусь с горя-тоски в море синее!»
Загрустила зоря, зоря-зоренька;
Зоря ясная опечалилася:
«Ой вы, звездушки, вы, голубушки,
Вы, подруженьки мои милые!
Не горите, светы мои, радостно!
Улетел мой сокол ясно солнышко,
Ходит по́ небу — небу синему,
Сыплет по́ миру… лучи светлые;
Позабыло меня мое солнышко
И покинуло меня красное!
Скоро ль, солнышко, ты воротишься?
С зарей-зоренькой ты обо́ймешься?
Не воротишься — обольюсь слезой,
Не воротишься, то потухну я,
Кинусь с горя-тоски в море синее!»
159. ПЕРВОРОДНАЯ НЕВЕСТА
Грядой идут, сменяются века,
А ты одно в создании природы,
О солнце! Чья всесильная рука
Повесила тебя на голубые своды?
Он, вечный, Он, источник дней,
Предшественник великого начала:
Его-то воля увенчала
Тебя величием негаснущих лучей!
Как было радостно природы пробужденье
От безначального, таинственного сна,
Когда твое златое восхожденье
Из бездны хаоса подняло времена!
И в утро первое, стыдливостью сгорая,
От ложа брачного приподнялась заря, —
И перлы слез ее упали среди рая
На первого земли и сына и царя.
Восстал он, — взор его был солнцем очарован,
С ним огнь души почувствовал родство,
И вечно взор его к тебе бы был прикован…
Но есть в раю земном светлее существо:
Она — венец создания природы!
О, чье подобие и чьи на ней черты?
Где провела она младенческие годы?
Кто возлелеял в ней влиянье красоты?
Но… в тот же миг, когда любовь рождалась,
Любовь — союз времен и бытия,
Уже под ней, скрываясь, извивалась
Грехопадения змея!
Грядой идут, сменяются века,
А ты одно в создании природы,
О солнце! Чья всесильная рука
Повесила тебя на голубые своды?
Он, вечный, Он, источник дней,
Предшественник великого начала:
Его-то воля увенчала
Тебя величием негаснущих лучей!
Как было радостно природы пробужденье
От безначального, таинственного сна,
Когда твое златое восхожденье
Из бездны хаоса подняло времена!
И в утро первое, стыдливостью сгорая,
От ложа брачного приподнялась заря, —
И перлы слез ее упали среди рая
На первого земли и сына и царя.
Восстал он, — взор его был солнцем очарован,
С ним огнь души почувствовал родство,
И вечно взор его к тебе бы был прикован…
Но есть в раю земном светлее существо:
Она — венец создания природы!
О, чье подобие и чьи на ней черты?
Где провела она младенческие годы?
Кто возлелеял в ней влиянье красоты?
Но… в тот же миг, когда любовь рождалась,
Любовь — союз времен и бытия,
Уже под ней, скрываясь, извивалась
Грехопадения змея!
160–161. <ИЗ ПОВЕСТИ «ПРИЕЗЖИЙ ИЗ УЕЗДА, ИЛИ СУМАТОХА В СТОЛИЦЕ»>
1. «На холме, миртами венчанном…»
…Молодой человек начал декламировать следующие стихи:
На холме, миртами венчанном,
Где льется шумный водопад,
На ложе роз благоуханном,
Среди приюта Ореад,
Склонился юноша прекрасный
С подругой нежной, пылкой, страстной.
Их чувства вспыхнули, горят,
Душа в блаженстве неги тает!..
И поцелуями порой
Он страстный шепот прерывает
И душу девы молодой,
Как дивный не́ктар, испивает!
— Ах, как хороши! Чудо! Я не знаю в этом роде ничего лучше!..
И поцелуями порой…
Он страстный шепот прерывает…
— Несравненно! Как вы назвали фамилию поэта?
— Ордынин.
— Сделайте одолжение, познакомьте меня с ним. Я вне себя…
2. «Кто он? Гигант и Атлас новый…»
…Поэт, возгорженный хвалой, потер лоб, смело окинул всех вопросительным взором и произнес, возвысив голос: «Кто он?..» Все вздрогнули от неожиданности подобного вопроса.
Кто он? Гигант и Атлас новый,
На рамена поднявший свет
И бросивший его в оковы
Могучей дланию побед?
Поэт приостановился, как будто ожидая ответа, — все молчали.
Кто он? Как конь неистов, тучей
Над миром мчится, громом ржет,
Пыль из ноздрей как вихрь летучий,
Из уст клубами пена бьет,
От взоров молнии снопами,
Бежит — и царства бьет стопами!
Кто он?
— Браво, браво! Это Барбье!.. тс!
— Выше!
— «Над миром мчится, громом ржет!» Каково?
— Тс!
Кто он? Под огненным венцом,
Стопы на грудь поставил мира?
Пылает, искрится на нем
Из молний тканная порфира.
Вокруг него рабы рабов
Стоят не живы и не мертвы;
Взор грозный движет тьмы полков,
Десница исчисляет жертвы?
Кто он?
Кто он? Тот вождь непобедимый,
Внимавший хор земных похвал,
Сорвавший с глав их диадимы?..
Кто он?.. Не спрашивайте!.. Пал,
Пал гений, славою ведомый,
И смолкли грозы, стихли громы!
Весь мир облекся тишиной…
И род Адама отдыхает…
И снова плавною струей
Река событий протекает,
— Incomparable[84]! Чудно!
Поэт торжествовал, осыпаемый восклицаниями удивления и похвал.
<1841>
1. «На холме, миртами венчанном…»
…Молодой человек начал декламировать следующие стихи:
На холме, миртами венчанном,
Где льется шумный водопад,
На ложе роз благоуханном,
Среди приюта Ореад,
Склонился юноша прекрасный
С подругой нежной, пылкой, страстной.
Их чувства вспыхнули, горят,
Душа в блаженстве неги тает!..
И поцелуями порой
Он страстный шепот прерывает
И душу девы молодой,
Как дивный не́ктар, испивает!
— Ах, как хороши! Чудо! Я не знаю в этом роде ничего лучше!..
И поцелуями порой…
Он страстный шепот прерывает…
— Несравненно! Как вы назвали фамилию поэта?
— Ордынин.
— Сделайте одолжение, познакомьте меня с ним. Я вне себя…
2. «Кто он? Гигант и Атлас новый…»
…Поэт, возгорженный хвалой, потер лоб, смело окинул всех вопросительным взором и произнес, возвысив голос: «Кто он?..» Все вздрогнули от неожиданности подобного вопроса.
Кто он? Гигант и Атлас новый,
На рамена поднявший свет
И бросивший его в оковы
Могучей дланию побед?
Поэт приостановился, как будто ожидая ответа, — все молчали.
Кто он? Как конь неистов, тучей
Над миром мчится, громом ржет,
Пыль из ноздрей как вихрь летучий,
Из уст клубами пена бьет,
От взоров молнии снопами,
Бежит — и царства бьет стопами!
Кто он?
— Браво, браво! Это Барбье!.. тс!
— Выше!
— «Над миром мчится, громом ржет!» Каково?
— Тс!
Кто он? Под огненным венцом,
Стопы на грудь поставил мира?
Пылает, искрится на нем
Из молний тканная порфира.
Вокруг него рабы рабов
Стоят не живы и не мертвы;
Взор грозный движет тьмы полков,
Десница исчисляет жертвы?
Кто он?
Кто он? Тот вождь непобедимый,
Внимавший хор земных похвал,
Сорвавший с глав их диадимы?..
Кто он?.. Не спрашивайте!.. Пал,
Пал гений, славою ведомый,
И смолкли грозы, стихли громы!
Весь мир облекся тишиной…
И род Адама отдыхает…
И снова плавною струей
Река событий протекает,
— Incomparable[84]! Чудно!
Поэт торжествовал, осыпаемый восклицаниями удивления и похвал.
<1841>
162. РУСАЛКИ (Картина)
Ночь. Месяц отражается в Днепре. Над рекой мрачное ущелье. Русалки выносят из воды девушку-утопленницу, разоблачают ее и расчесывают ей косу.
Вод лазоревых жилица,
Пробудись, краса моя,
Наша новая сестрица,
Наша светлая струя!
К жизни чувствами воскресни,
Плавай с нами и резвись,
Пой пленительные песни,
В пену белую рядись!
Наслаждайся негой праздной,—
Омут краше всех хором:
Обнесен стеной алмазной
И унизан жемчугом.
Всех, кто жизни шлет проклятья,
Пылко, страстно полюби,
Замани в свои объятья
И в пучине утопи!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги