В. С. ПЕЧЕРИН
Биографическая справка
В. С. Печерин. Фотография. 1860-е или 1870-е годы. ГБЛ.
Владимир Сергеевич Печерин не был поэтом в точном значении этого слова. Он принимался за перо, когда, захваченный потоком сильных впечатлений, испытывал потребность разобраться в своих думах и настроениях. Адресат почти всех оригинальных произведений Печерина — друзья его юности. Так было в 1831–1835 и в 1864–1865 годах. Только эти два периода в биографии Печерина и ознаменованы стихами. Его вольнолюбие и дерзкие помыслы, его литературная эрудиция и дар слова, отразившиеся в этих стихах, выводят их за пределы чисто кружкового, дилетантского сочинительства.
Печерин родился 15 июня 1807 года в селе Дымерка Киевской губернии. Отец семейства — кадровый армейский офицер — по долгу службы часто менял местожительство, и детство его сына в основном прошло в скитаниях по захолустным городам Украины, Молдавии и Белоруссии. История духовного развития Печерина, по его собственному признанию, началась очень рано — «от первых лучей разума». «Зрелище неправосудия и ужасной бессовестности во всех отраслях русского быта — вот первая проповедь, которая сильно на меня подействовала»[185].
Глубокий след в сознании Печерина оставило пребывание в Липовце (Киевской губернии) в начале 20-х годов. «В то время, — вспоминал он, — все подготавливалось к взрыву. Стихии были в брожении. Полковник Пестель был нашим близким соседом. Его просто обожали. Он был идолом 2-й армии». Гувернер Кессман и его друг Сверчковский, говорит далее Печерин, «без малейшей застенчивости обсуждали передо мной планы восстания»[186].
В 1822 году родители оставляют Печерина в одной из киевских гимназий, но он вскоре просит забрать его оттуда, так как там «преподают только начала всех наук, но ни одной не учат совершенно»[187].Юный Печерин максимально сокращает свои расходы, употребляя большую часть выданных ему денег на оплату приватных уроков у сведущих педагогов.
В 1825 году он уехал в Петербург с намерением продолжить свое образование, но поступил в университет позднее, чем рассчитывал. Лишь в 1829 году он был принят студентом на словесное отделение Петербургского университета. Своей специальностью он избрал классическую филологию и за три года обучения превосходно овладел ею под руководством видного эллиниста профессора Ф. Б. Грефе.
В феврале 1831 года Печерин блистательно заканчивает университетский курс со званием кандидата и вскоре сам погружается в педагогическую работу. В том же 1831 году он дебютировал в журнале «Сын отечества» переводом шиллеровского стихотворения «Желание лучшего мира», а спустя год — полтора напечатал два цикла переводов из греческой антологии. Вследствие этих переводов он, по собственному признанию, сделался «страшным любимцем» С. С. Уварова, мнившего себя знатоком и пропагандистом антологии. Уваров занимал пост товарища министра народного просвещения, и по его указанию Печерин был включен в число выпускников университета, отобранных для двухлетней командировки в Берлин с целью «усовершенствования в науках и приготовления к профессорскому званию».
Через месяц Печерин уже прощался со своими друзьями по университету. А. В. Никитенко, Ф. В. Чижовым, М. П. Сорокиным и другими, еще в студенческие годы составившими тесный дружеский кружок. Мечты о благородном поприще, критическое отношение к окружающей действительности, литературные и театральные интересы сплачивали участников этого кружка. Перед отъездом Печерин написал несколько десятков стихотворений — нечто вроде дневниковых записей, большей частью навеянных предстоящим отъездом и тяготеющих к лирическому циклу.
В Берлине, где Печерин слушал лекции знаменитых профессоров, он с огромным интересом следил за политической и философской мыслью Западной Европы, а за время вакаций успел объездить Швейцарию, Италию и Австрию.
В конце 1833 года Печерин послал друзьям две драматические сцены под заглавием «Вольдемар» и поэму «Pot-pourri…» Спустя много лет было высказано убедительно прозвучавшее мнение о том, что это произведение — часть трилогии, которая не сохранилась, но с которой был знаком Достоевский[188].
На самом деле «Pot-pourri…» — совершенно самостоятельное произведение, вполне выражающее свою идею, интересное по замыслу и по исполнению. Последовательность всех его частей обоснована художественной логикой. В поэме сталкиваются два мира — мир отечественный и западноевропейский. Песни старика и старухи, выполненные в подчеркнуто фольклоризованном, народном стиле, передают жуткую атмосферу террора в родной стране. Первая песнь Эмилии дополняет мрачную картину русской жизни иным проявлением социального зла — губительной властью сословных предрассудков, вторгающейся в сферу интимной жизни. Тема эта сразу же перебрасывается в западноевропейский мир: русский юноша, чья любовь разбилась о неумолимый закон социального неравноправия, ищет смерти в бою за правое дело. Но проливает он свою кровь не за благо отчизны, а на «каталонских полях» — за свободу чужого народа, ибо все пути к прямой и честной борьбе на родине закрыты. Несправедливость и насилие, подобно чуме, свирепствуют не только в России, но и в «просвещенных» странах Европы — эту мысль подхватывает и завершает «Баллада о графине Турн». Таким образом, всесилие социального зла в поэме Печерина становится международной проблемой.
Заграничные впечатления привели Печерина к печальному признанию, что Россия является оплотом европейского деспотизма и реакции. Было ясно, что только колоссальная, почти сверхъестественная сила могла бы избавить людей от этого чудовищного «царства рабства». Мечту о грандиозном революционном катаклизме и воплотила средняя часть поэмы (театр). Здесь тема засилья зла снова возвращается в национальные рамки, чему нисколько не противоречит античный антураж — образы античной древности у Печерина шли от декабристской тираноборческой поэзии. Кстати, упоминающиеся здесь «пять померкших звезд» — это пять казненных декабристов, а Поликрат Самосский — не кто иной как отечественный тиран Николай I.
Примечательно, что сцены «Языческого Апокалипсиса» у Печерина звучат мажорно, почти весело, ибо мысль его не останавливается на развалинах «ветхого мира», она предсказывает рождение новой жизни, освещенной светом добра и разума.
Автор «Pot-pourri…», однако, не мог не чувствовать, насколько далеки эти «мечты, набросанные на картон», от действительности. Вот почему некоторые эпизоды в поэме даны с налетом иронии. «Языческий Апокалипсис» — вдвойне фантастическая пьеса: и по содержанию, и потому, что ее нельзя представить в театре — ни один актер не получит в ней роли, ни один зритель не увидит. Автор остается наедине со своим творением, и на этой, уже вполне правдоподобной сцене, перекликающейся с началом поэмы, и обрывается повествование.
Как ни удручен был Печерин темными сторонами буржуазной цивилизации, Россия в сравнении с европейскими странами казалась ему безысходной тюрьмой. Он с ужасом возвращался домой, мысленно представляя себя «благонамеренным профессором, насыщенным деньгами, крестиками и всякой мерзостью»[189].
По прибытии в июне 1835 года в Петербург Печерин был назначен экстраординарным (т. е. не защитившим диссертации) профессором греческого языка и словесности в Московский университет и уже осенью приступил к работе.
Но профессорство его длилось совсем недолго. Ссылаясь на обстоятельства сугубо личного характера, Печерин выхлопотал заграничный паспорт и в июле 1836 года выехал из страны. «Я бежал из России, — рассказывал он потом, — как бегут из зачумленного города… я был уверен, что если б я остался в России, то с моим слабым и мягким характером я бы непременно сделался подлейшим верноподданным чиновником или попал бы в Сибирь ни за что ни про что»[190].
Печерину грезилось какое-то огромное, блистательное и героическое поприще в иноземных странах, жизнь которых он в общем наблюдал недолго, поверхностно и которая представлялась ему все-таки в очень идеализированном виде. Сначала он поселился в Швейцарии (в Лугано, а потом в Цюрихе), где пытался наладить контакты с итальянскими революционерами, но из этой затеи ничего не вышло. Кошелек Печерина истощился. В 1838 году он пешком пробирается во Францию, помышляя о Париже, который в то время был главной лабораторией европейской социально-утопической мысли. В дороге Печерин был схвачен французскими властями и выслан из страны как подозрительный человек. В итоге он попал в бельгийский город Льеж. Оказавшись в полной нищете, он принимается за любой черный труд — пробавляется грошовыми уроками, служит камердинером у английского капитана, продает сапожную ваксу. Тем не менее за два года жизни в Льеже он освоил труды Сен-Симона, учение Бабефа, систему Фурье, Ламенне и других мыслителей. Огромное впечатление произвели на него романы Жорж Санд.
Осенью 1840 года петербургские друзья Печерина с изумлением узнали, что он удалился в один из католических монастырей ордена редемптористов. «Странный переворот», — записал в своем дневнике А. В. Никитенко. «Печерин — католический монах! Это просто непостижимо»[191].
«В его лице, — писал Г. В. Плеханов о Печерине, объясняя этот „переворот“, — русская действительность создала свое собственное отрицание, — и притом такое отрицание, которому была чужда всякая примесь надежды на победу в борьбе с нею, отвратительной действительностью»[192].
Очевидно, что поступок Печерина был вызван также и разочарованием в европейском освободительном движении, и душевной усталостью, и затянувшейся неприкаянностью.
Сразу после пострижения (в сентябре 1840 года) Печерин был направлен в голландский город Виттем. Пройдя там богословскую подготовку, он был рукоположен в священники, а через два года получил назначение в г. Фальмут (Южная Англия). Здесь началась его регулярная миссионерская деятельность, продолжившаяся затем в Клэпэме (близ Лондона).
Связи Печерина с родиной надолго прервались. Лишь в 1853 году его разыскал Герцен, в то время уже ставший эмигрантом. Герцен слышал о Печерине, читал его поэму еще в бытность свою в Петербурге (1840–1841) и теперь надеялся получить ее из рук самого автора. Встрече с ним и биографии Печерина он позднее посвятил одну из интереснейших глав седьмой части «Былого и дум» («Pater V. Petcherine»).
Рукопись поэмы через некоторое время удалось нелегально переправить из России в Лондон. В предисловии к сборнику «Русская потаенная литература XIX столетия» (1861), где она была напечатана, Огарев писал: «Поэма, несмотря на ее отвлеченность, обличала сильный поэтический талант, который мог бы развиться. Каким образом автор ее погиб хуже всех смертей… погиб заживо, одевшись в рясу иезуита и отстаивая дело мертвое и враждебное всякой общественной свободе и здравому смыслу? Это остается тайной; тем не менее мы со скорбию смотрим на смрадную могилу, в которой он преступно похоронил себя. Воскреснет ли он в живое время русской жизни… Как знать?»[193].
Печерин в это время уже был в Лиммерике (Южная Ирландия). Вести из России о подъеме освободительного движения, вести, которые он черпал в основном из герценовского «Колокола», произвели новый переворот в его сознании. «Я выхожу из могилы и вижу рассвет русского дня», — писал Печерин Огареву, как бы в ответ на его вопрос[194]. Он возобновляет переписку с Герценом, Никитенко, Чижовым и другими соотечественниками. Он печатно заявляет о своей неостывшей вражде к самодержавию, осуждает палаческое «усмирение» Польши и т. д. В эти годы он снова пишет ряд стихотворений, представляющих собой своеобразную исповедь и обращенных к его старым друзьям.
Процесс изживания религиозных иллюзий, начавшийся у Печерина еще в конце 50-х годов, в 60-е годы приходит к своему логическому завершению. В 1861 году он решается на неслыханно скандальный поступок — выходит из ордена редемптористов. Вся дальнейшая тактика Печерина клонилась к тому, чтобы максимально ослабить свою зависимость от церкви и предельно сузить свои обязанности как духовного лица. В 1862 году он переселяется в Дублин, где до конца своих дней (он умер 17 апреля 1885 года) служит при больнице в качестве патера.
Мемуары Печерина, над которыми он работал в 1865–1867 и в 1870–1873 годах, а также поздние письма к Чижову свидетельствуют о его антиклерикальных взглядах. Он немало сокрушался о том, что принадлежит к «презренной и ненавистной касте» людей, достойных наименования «врагов рода человеческого»[195]. Судя по всему, только преклонный возраст, отсутствие крова и средств к жизни помешали ему пойти на окончательный разрыв с церковью.
265. ЖЕЛАНИЕ ЛУЧШЕГО МИРА
(Из Шиллера)
Ах, из сей долины тесной,
Хладною покрытой мглой.
Где найду исход чудесный,
Сладкий где найду покой?
Вижу: холмы отдаленны
Зеленью цветут младой…
Дайте крылья! К вожделенной
Полечу к стране родной!
Слышу звуки райской лиры,
Чистых пение духов,
И разносят вкруг зефиры
Благовония цветов.
Вижу: там златые рдеют
Меж густых ветвей плоды,
Зимни бури там не веют
И не вянут век цветы.
Ах, как солнечный отраден
Вечный свет на тех лугах!
Усладительно прохладен
Тонкий воздух на холмах!
Но увы! Передо мною
Волны яростно шумят,
Грозною катясь волною;
Дух мой ужасом объят.
Вот челнок колышут волны…
Но гребца не вижу в нем…
Прочь боязнь! Надежды полный,
В путь лети! Уж ветерком
Паруса надулись белы…
Веруй и отважен будь!
В те чудесные пределы
Чудный лишь приводит путь.
Ах, из сей долины тесной,
Хладною покрытой мглой.
Где найду исход чудесный,
Сладкий где найду покой?
Вижу: холмы отдаленны
Зеленью цветут младой…
Дайте крылья! К вожделенной
Полечу к стране родной!
Слышу звуки райской лиры,
Чистых пение духов,
И разносят вкруг зефиры
Благовония цветов.
Вижу: там златые рдеют
Меж густых ветвей плоды,
Зимни бури там не веют
И не вянут век цветы.
Ах, как солнечный отраден
Вечный свет на тех лугах!
Усладительно прохладен
Тонкий воздух на холмах!
Но увы! Передо мною
Волны яростно шумят,
Грозною катясь волною;
Дух мой ужасом объят.
Вот челнок колышут волны…
Но гребца не вижу в нем…
Прочь боязнь! Надежды полный,
В путь лети! Уж ветерком
Паруса надулись белы…
Веруй и отважен будь!
В те чудесные пределы
Чудный лишь приводит путь.
266–271. ИЗ АНТОЛОГИИ
1. «К милым отчизны брегам приближаяся, „Завтра, — сказал..“»
К милым отчизны брегам приближаяся, «Завтра, — сказал,—
Долгий и бурный мой путь кончится: пристань близка!»
Но не сомкнулись уста еще, — море как ад потемнело
И сокрушило меня. Слово пустое одно
«Завтра!» с надеждой отважно вещать не дерзай: Немезида
Всюду настигнет тебя, дерзкий накажет язык.
2. «Где красота твоя, город дорийский, Коринф лучезарный?..»
Где красота твоя, город дорийский, Коринф лучезарный?
Где твоих башен венцы? Древни стяжанья твои?
Где велелепные храмы богов, где чертоги? Где жены
Пышноубранные? Тьма граждан на стогнах твоих?
Даже следа от тебя не осталося, город несчастный!
Лютая, всё обхватив, жадно пожрала война.
Мы лишь одни, Океана бессмертные дщери, остались,
Чтобы над прахом твоим, как алкионы, стенать.
3. «Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой…»
Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой,
Некогда гордый венцом башен высоких своих…
Ныне ж пожрал меня пепел времен; но в песнях Гомера
Всё я стою невредим с медным оплотом ворот.
Мне не страшны, меня не разрушат губительны копья ахивян:
У всех Греции чад вечно я буду в устах.
4. «Труп Леонида кровавый, увидевши, Ксеркс-победитель…»
Труп Леонида кровавый, увидевши, Ксеркс-победитель,
Дивную доблесть почтив, сам багряницей одел.
Мертвый тогда возгласил спартанский герой незабвенный:
«Нет, не приму никогда должной предателю мзды!
Щит — украшенье могиле моей, прочь одежды персидски!
Я спартанцем хочу в царство Айдеса прийти».
5. К ИЗВАЯНИЮ ЗЕВСА ОЛИМПИЙСКОГО, ТВОРЕНИЮ ФИДИЯ
Или бог с неба сошел показать тебе образ свой, Фидий,
Или ты сам в небеса бога узреть возлетел.
6. К ИЗВАЯНИЮ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО, ТВОРЕНИЮ ЛИСИППА
Огненный взор Александра и весь его лик величавый
Дивным искусством Лисипп в мощной сей меди явил,
Мнится, он, очи на небо вперив, Громовержцу вещает:
«Мне подвластна земля! Ты, Зевс, Олимпом владей!»
1. «К милым отчизны брегам приближаяся, „Завтра, — сказал..“»
К милым отчизны брегам приближаяся, «Завтра, — сказал,—
Долгий и бурный мой путь кончится: пристань близка!»
Но не сомкнулись уста еще, — море как ад потемнело
И сокрушило меня. Слово пустое одно
«Завтра!» с надеждой отважно вещать не дерзай: Немезида
Всюду настигнет тебя, дерзкий накажет язык.
2. «Где красота твоя, город дорийский, Коринф лучезарный?..»
Где красота твоя, город дорийский, Коринф лучезарный?
Где твоих башен венцы? Древни стяжанья твои?
Где велелепные храмы богов, где чертоги? Где жены
Пышноубранные? Тьма граждан на стогнах твоих?
Даже следа от тебя не осталося, город несчастный!
Лютая, всё обхватив, жадно пожрала война.
Мы лишь одни, Океана бессмертные дщери, остались,
Чтобы над прахом твоим, как алкионы, стенать.
3. «Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой…»
Путник, ты зришь Илион, гремевший некогда славой,
Некогда гордый венцом башен высоких своих…
Ныне ж пожрал меня пепел времен; но в песнях Гомера
Всё я стою невредим с медным оплотом ворот.
Мне не страшны, меня не разрушат губительны копья ахивян:
У всех Греции чад вечно я буду в устах.
4. «Труп Леонида кровавый, увидевши, Ксеркс-победитель…»
Труп Леонида кровавый, увидевши, Ксеркс-победитель,
Дивную доблесть почтив, сам багряницей одел.
Мертвый тогда возгласил спартанский герой незабвенный:
«Нет, не приму никогда должной предателю мзды!
Щит — украшенье могиле моей, прочь одежды персидски!
Я спартанцем хочу в царство Айдеса прийти».
5. К ИЗВАЯНИЮ ЗЕВСА ОЛИМПИЙСКОГО, ТВОРЕНИЮ ФИДИЯ
Или бог с неба сошел показать тебе образ свой, Фидий,
Или ты сам в небеса бога узреть возлетел.
6. К ИЗВАЯНИЮ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО, ТВОРЕНИЮ ЛИСИППА
Огненный взор Александра и весь его лик величавый
Дивным искусством Лисипп в мощной сей меди явил,
Мнится, он, очи на небо вперив, Громовержцу вещает:
«Мне подвластна земля! Ты, Зевс, Олимпом владей!»
272–276. ПОЭТИЧЕСКИЕ ФАНТАЗИИ
1. НЕЧТО
19 февраля
Напрасно буду ждать отрадной встречи
В кадриле, средь гармонии живой,
И долго не слыхать мне русской речи
Из уст пурпурных девы молодой!
И от кого привет услышу милый?
Кто спросит: «Любите ли танцы вы?»
Окончив бал, кому скажу унылый:
«Вы едете? Всё кончено, увы!»
2. БАЛ
Приехал и гляжу: дом освещен,
И в окнах легкие мелькают тени;
И слышу, в тесные вступая сени,
И шум шагов и фортепьяна звон.
И в комнатах, как в летний полдень, ясно,
И дышит всё jasmin, ambré, vanille[196],
Как целый мир, и стройный и прекрасный,
Французский развивается кадриль.
«Здоров ли Александр Васильич? Слух идет,
Что видели „Ричарда“ вы недавно
И что одни вы хлопали исправно,
А публика вся холодна, как лед?»
«От чопорной трагедии французской
Не может наша публика отстать:
В ней нет души и огненной, и русской,
Не ей Шекспира гений понимать!»
«Ах! посмотрите-ка сюда!
Как гаснут свечи здесь уныло!
Так жизни сей отрадные светила,
Блеснув, угаснут навсегда.
Что жизнь в сей атмосфере хладной?
Как друга, я б желала смерть найти!
В цветущем юности венке отрадно
В могилу свежую сойти!»
3. ПРОДОЛЖЕНИЕ БАЛА
РУССКИЕ РОМАНЫ
20 февраля
«А новые романы вы читали?
„Семейство Холмских“?» — «Нет! Не мог, ей-ей!
И шесть частей всегда меня пугали:
Прочесть печати русской шесть частей!
Романов русских, право, я не чтец,
В них жизни мощный дух не веет!
Лежит, как пышно убранный мертвец,
А под парчой всё крошится и тлеет.
Поденщиков я этих ненавижу —
Вы старый мусор свозите, друзья;
Но зодчий где? К чему сей труд? Не вижу,
И зданий вовсе не приметил я.
Всего тут понемножку: и народность,
И выписок из хроник целый ряд,
И грубая речей простонародность,
На жизнь и в бездны сердца мрачный взгляд.
Но где ж у вас гигантские созданья
Фантазии могучей и живой?
— А нам к чему? Есть летопись, преданья,
И — с ног до головы — готов герой.
Хотите ли увидеть исполина,
Кто мощно сдвинул край родной?
Смотрите: вот его кафтан, дубина!
Весь как в кунсткамере, весь как живой».
4. СМОЛЬНЫЙ МОНАСТЫРЬ
25 февраля
Итак, друзья, как видно, я решился
Излить всю душу в звуках и стихах!
О! если б весь я в звуки превратился
И так же, как они, исчезнул в небесах!
Еще я пил из чаши, полной яда!
Но, боже мой, как сладок этот яд!
За миг один, за два прекрасных взгляда
Цвет жизни и всю жизнь отдать я рад!
Воздушны пери предо мной мелькали,
Меж них царицею она была;
Мне очи голубиные сияли,
Мне речь ее жемчужная текла.
5. PROGRAMME
DES EXAMENS PUBLICS À LA COMMUNAUTÉ IMPERIAL DES DEMOISELLES NOBLES: RELIGION, HISTOIRE, CHANT D’EGLISE [197]
Как много есть поэзии глубокой
В программе этой, для иных сухой!
Как солнце в небесах, стоит высоко
Религия над жизнию земной.
А долу — разливался, бушует,
Кипит клокочущий поток страстей,
По воле рока буйно торжествует
Секира черни или меч царей.
Но в стройной пляске, светлою грядою
Над миром думы Вечного плывут,
Играют пестрою людей толпою
И свет в пучины вечности лиют.
И навсегда земное умолкает,
И чистых ангелов воздушный строй
Врата небес пред нами отверзает
При звуках арфы, с песнью трисвятой.
1. НЕЧТО
19 февраля
Напрасно буду ждать отрадной встречи
В кадриле, средь гармонии живой,
И долго не слыхать мне русской речи
Из уст пурпурных девы молодой!
И от кого привет услышу милый?
Кто спросит: «Любите ли танцы вы?»
Окончив бал, кому скажу унылый:
«Вы едете? Всё кончено, увы!»
2. БАЛ
Приехал и гляжу: дом освещен,
И в окнах легкие мелькают тени;
И слышу, в тесные вступая сени,
И шум шагов и фортепьяна звон.
И в комнатах, как в летний полдень, ясно,
И дышит всё jasmin, ambré, vanille[196],
Как целый мир, и стройный и прекрасный,
Французский развивается кадриль.
«Здоров ли Александр Васильич? Слух идет,
Что видели „Ричарда“ вы недавно
И что одни вы хлопали исправно,
А публика вся холодна, как лед?»
«От чопорной трагедии французской
Не может наша публика отстать:
В ней нет души и огненной, и русской,
Не ей Шекспира гений понимать!»
«Ах! посмотрите-ка сюда!
Как гаснут свечи здесь уныло!
Так жизни сей отрадные светила,
Блеснув, угаснут навсегда.
Что жизнь в сей атмосфере хладной?
Как друга, я б желала смерть найти!
В цветущем юности венке отрадно
В могилу свежую сойти!»
3. ПРОДОЛЖЕНИЕ БАЛА РУССКИЕ РОМАНЫ
20 февраля
«А новые романы вы читали?
„Семейство Холмских“?» — «Нет! Не мог, ей-ей!
И шесть частей всегда меня пугали:
Прочесть печати русской шесть частей!
Романов русских, право, я не чтец,
В них жизни мощный дух не веет!
Лежит, как пышно убранный мертвец,
А под парчой всё крошится и тлеет.
Поденщиков я этих ненавижу —
Вы старый мусор свозите, друзья;
Но зодчий где? К чему сей труд? Не вижу,
И зданий вовсе не приметил я.
Всего тут понемножку: и народность,
И выписок из хроник целый ряд,
И грубая речей простонародность,
На жизнь и в бездны сердца мрачный взгляд.
Но где ж у вас гигантские созданья
Фантазии могучей и живой?
— А нам к чему? Есть летопись, преданья,
И — с ног до головы — готов герой.
Хотите ли увидеть исполина,
Кто мощно сдвинул край родной?
Смотрите: вот его кафтан, дубина!
Весь как в кунсткамере, весь как живой».
4. СМОЛЬНЫЙ МОНАСТЫРЬ
25 февраля
Итак, друзья, как видно, я решился
Излить всю душу в звуках и стихах!
О! если б весь я в звуки превратился
И так же, как они, исчезнул в небесах!
Еще я пил из чаши, полной яда!
Но, боже мой, как сладок этот яд!
За миг один, за два прекрасных взгляда
Цвет жизни и всю жизнь отдать я рад!
Воздушны пери предо мной мелькали,
Меж них царицею она была;
Мне очи голубиные сияли,
Мне речь ее жемчужная текла.
5. PROGRAMME
DES EXAMENS PUBLICS À LA COMMUNAUTÉ IMPERIAL DES DEMOISELLES NOBLES: RELIGION, HISTOIRE, CHANT D’EGLISE [197]
Как много есть поэзии глубокой
В программе этой, для иных сухой!
Как солнце в небесах, стоит высоко
Религия над жизнию земной.
А долу — разливался, бушует,
Кипит клокочущий поток страстей,
По воле рока буйно торжествует
Секира черни или меч царей.
Но в стройной пляске, светлою грядою
Над миром думы Вечного плывут,
Играют пестрою людей толпою
И свет в пучины вечности лиют.
И навсегда земное умолкает,
И чистых ангелов воздушный строй
Врата небес пред нами отверзает
При звуках арфы, с песнью трисвятой.
277. <МОНОЛОГ ВОЛЬДЕМАРА>
(один; смотрит на часы)
Пробило десять. Так! Свершилось всё!
И к вековому зданью предрассудков
Я первый должен факел поднести?
Зажечь пожар неистовый, в котором
Столетье ветхое сгорит? Постой,
Безумный юноша! Что начинаешь ты?
Ты властен ли сказать огню: «Здесь твой предел!»,
Ты можешь ли из бурного хаоса
Могучим словом вызвать новый мир?
О, как страшно среди моря злого
Без руля и весел плыть!
И не знать магического слова,
Чтоб стихии усмирить!
И в борении ужасном
И бессильном волны рассекать,
К небу руки воздевать напрасно
И в слепой пучине утопать!
Так в долине погибает
В бурю стая голубков,
На скалы орел взлетает
Выше молний и громов.
Мощный дух стихии заклинает
И выходит светлый из валов;
Повелит — и возникает
Из хаоса новый ряд миров!
Зачем не суждено мне век прожить
В приюте селянина — мирном, тесном?
И в чаще сельского родного сада
Не слышать шума площади народной?
………………………………………
………………………………………
Нет, нет! О дух сомненья, удались!
Сам бог с младенчества меня избрал,
Да буду я вождем его народу:
Его десница привела меня
На стогны, в жизнь кипящую столицы;
Он дум божественных открыл мне тайны,
Мне очи прояснил, да вижу я
Неправды сильных, скорбь Его народа
И переполненную меру зла —
При корне дерева лежит секира;
Созрела жатва: ангелов своих
Владыка шлет исторгнуть плевелы.
Мне ль в бездействии, тоскуя,
Как былинке прозябать?
Нет! Я бог! Миры хочу я
Разрушать и созидать!
Дайте крылья! Дайте силы!
Дайте Леты мне испить,
Чтоб и дружбу, и всех милых,
И тебя, любовь, забыть!
Ринусь в дикое веков боренье!
Лавр меня победный обовьет;
Я паду — но песню искупленья
Надо мной столетье пропоет!
(один; смотрит на часы)
Пробило десять. Так! Свершилось всё!
И к вековому зданью предрассудков
Я первый должен факел поднести?
Зажечь пожар неистовый, в котором
Столетье ветхое сгорит? Постой,
Безумный юноша! Что начинаешь ты?
Ты властен ли сказать огню: «Здесь твой предел!»,
Ты можешь ли из бурного хаоса
Могучим словом вызвать новый мир?
О, как страшно среди моря злого
Без руля и весел плыть!
И не знать магического слова,
Чтоб стихии усмирить!
И в борении ужасном
И бессильном волны рассекать,
К небу руки воздевать напрасно
И в слепой пучине утопать!
Так в долине погибает
В бурю стая голубков,
На скалы орел взлетает
Выше молний и громов.
Мощный дух стихии заклинает
И выходит светлый из валов;
Повелит — и возникает
Из хаоса новый ряд миров!
Зачем не суждено мне век прожить
В приюте селянина — мирном, тесном?
И в чаще сельского родного сада
Не слышать шума площади народной?
………………………………………
………………………………………
Нет, нет! О дух сомненья, удались!
Сам бог с младенчества меня избрал,
Да буду я вождем его народу:
Его десница привела меня
На стогны, в жизнь кипящую столицы;
Он дум божественных открыл мне тайны,
Мне очи прояснил, да вижу я
Неправды сильных, скорбь Его народа
И переполненную меру зла —
При корне дерева лежит секира;
Созрела жатва: ангелов своих
Владыка шлет исторгнуть плевелы.
Мне ль в бездействии, тоскуя,
Как былинке прозябать?
Нет! Я бог! Миры хочу я
Разрушать и созидать!
Дайте крылья! Дайте силы!
Дайте Леты мне испить,
Чтоб и дружбу, и всех милых,
И тебя, любовь, забыть!
Ринусь в дикое веков боренье!
Лавр меня победный обовьет;
Я паду — но песню искупленья
Надо мной столетье пропоет!
278. <ПЕСНЬ СОФИИ>
Не войду я в храм, сияющий
Блеском радужных огней,
И невесту восхваляющий
Лик не встретит у дверей.
И златой венец венчальный
Мне главы не осенит,
И нас перстень обручальный,
Милый друг, не съединит.
Под венцом, склонясь главою,
В пляске важной и святой,
Не пойду я вкруг налоя
Рука об руку с тобой.
Мне не пить вина заветного
Трижды в чаше золотой;
Мне лобзания приветного
Не делить, душа, с тобой.
Церкви нашей песнопения
Надо мной не загремят;
Матери благословения
Мне главы не осенят.
Вместо платья мне венчального —
Белый саван гробовой;
Вместо пенья ликовального —
Со святыми упокой!
Не войду я в храм, сияющий
Блеском радужных огней,
И невесту восхваляющий
Лик не встретит у дверей.
И златой венец венчальный
Мне главы не осенит,
И нас перстень обручальный,
Милый друг, не съединит.
Под венцом, склонясь главою,
В пляске важной и святой,
Не пойду я вкруг налоя
Рука об руку с тобой.
Мне не пить вина заветного
Трижды в чаше золотой;
Мне лобзания приветного
Не делить, душа, с тобой.
Церкви нашей песнопения
Надо мной не загремят;
Матери благословения
Мне главы не осенят.
Вместо платья мне венчального —
Белый саван гробовой;
Вместо пенья ликовального —
Со святыми упокой!
279. POT-POURRI, ИЛИ ЧЕГО ХОЧЕШЬ, ТОГО ПРОСИШЬ
(Для февральского праздника 1834)
<1>
За синим за морем, в далекой земле,
Сошлись молодцы пировать в феврале.
Тарелки брязжат, и стаканы звенят,
И вольные речи, сверкая, кипят.
Дверь настежь — с гуслями вошел старичок,
И всем поклонился, и сел в уголок.
За ним с самопрялкой старуха вошла,
С собой для потехи кота привела.
Ерошится кот и сверкает хребтом,
Сердито мурлычет и машет хвостом.
Уселась старуха — прядет и поет;
Под музыку пляшет, мурлыкая, кот.
Старуха
(поет в нос)
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
Кот
Мяу, мяу, голубок,
Не гуляй, друг, одинок!
Мяу, мяу, молодцы,
Прячьте в воду все концы!
Мяу, мяу, мяу, мяу, мяу.
И старец пустился на гуслях играть —
С присвистом, с прищелком пошел припевать.
Старик
Ай веревочка свивается,
Ай люли! Ай люли!
В узелочек заплетается,
Ай люли! Ай люли!
Да на шейку надевается,
Ай люли! Ай люли!
Старуха
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
Кот
Мяу, мяу, серый кот!
Кошечка на крыше ждет.
Мяу, мяу, чижик мой,
Сидя в клетке, смирно пой.
Мяу, мяу, мяу.
Старик
(закатисто)
Ах, головушки вы удалые,
По французской моде завитые!
Вам недолго почивать
На подушечках пуховых,
Вам недолго погулять
В мягких шапочках бобровых!
Ай веревочка свивается,
Ай люли! Ай люли!
В узелочек заплетается,
Ай люли! Ай люли!
Да на шейку надевается,
Ай люли! Ай люли!
Старуха
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
Кот
Мяу, мяу, кот глядит:
Чижик в клетке не сидит;
Мяу, мяу, чиж запел, —
Чижика наш котик съел.
Мяу, мяу, мяу, мяу.
Старик
(закатисто)
Ах, вы шейки белоснежные!
Дети барские вы, нежные!
Галстучки шелко́вые,
Други, покидайте!
Галстучки пеньковые
К зиме припасайте.
Ай, веревочка свивается…
Тут барин, схватясь за бутылку, сказал:
«Перестань, старый черт, ты мне скуку нагнал!
Старуха, не пой! А ты, кот, не пляши!
А лучше, старик, ты нам сказку скажи!»
Старушка и котик затихнули вмиг,
И начал им сказочку баять старик.
СКАЗКА О ТРЕХ НОВЫХ ГОДАХ
В один вечерок — настает новый год —
Гурьба молодцов на попойку идет.
Вино и шипит, и звездится в кубка́х,
И младость бунтует в могучих сердцах.
Вино через край начинает уж течь,
Течет через край и широкая речь.
Свобода и доблесть у всех на устах,
И песня лихая на звонких струнах.
И каждый орлиным полетом летит,
И смело грядущему в очи глядит;
И к богу кричит: «Я не хуже тебя!
И мир перестрою по-своему я!»
А вот и опять настает новый год,
И кучка друзей на пирушку идет.
Да только не все собрались пировать:
Один — за бостон, а другой — почивать.
Другой говорит: «Не приду я, друзья:
Жена у меня и большая семья».
А третий: «Ведь я человек должностной!
И мне ль куликать с молодежью пустой?»
И вино уж не льется рекой,
И не слышно уж песни лихой,
А только, собравшись кружком,
Всяк шепчется с другом тишком.
А вот и опять настает новый год —
Да что-то никто на пирушку нейдет.
А в темной конурке горит огонек,
В конурке сидит молодец одинок.
Вино на дубовом столе не кипит,
На столике кружка с водицей стоит,
И заперты крепко затворы дверей,
Чтоб не было в комнате лишних гостей.
Вот полночь проходит — и глухо шумят,
И двери скрыпят, и задвижки визжат.
Со связкой ключей человечек вошел:
«Здоров, молодец! Новый год уж пришел!
Я весточку к новому году припас:
Тебе новоселье готово у нас.
Два столба с перекладиной — вот тебе дом!
Высок и светёл, и зефиры кругом,
И жавронок в небе, как в клетке, поет,
По зе́лену полю гуляет народ.
Там будешь, дружок, припеваючи жить,
Пока ангелы станут в трубы трубить».
Теперь, слава богу! дошли до конца —
За это мне дайте стаканчик винца.
Не корите, друзья, за рассказ мой плохой:
Таков уж обычай на Руси святой,—
Веселую песню за здравье начнем,
А после на вечную память сведем.
А вам я желаю, без мук и забот,
Не раз, господа, повстречать новый год.
Валериан
На, вот тебе чарка! да к черту ступай,
И дьявольских сказок нам больше не бай!
Красавица-девица! Арфу настрой,
Балладу, романс или песню пропой!
Эмилия
(строит арфу)
Тра ла ла ла ла ла…
Я знаю балладу из новых времен,
Как с войском Дон Педро вошел в Лиссабон.
Валериан
Ты спой нам балладу, где слезы и кровь,
И смерть, и война, и девицы любовь,
Где русский дерется до смерти за честь,
Свершив над тираном священную месть.
Эмилия
Я вовсе не знаю баллады такой,
Довольно вам будет и песни простой.
ПЕСНЯ О РУССКОМ ЮНОШЕ
Как цветочек, отягченный
Утренней росой,
Вся в слезах, склонив головку,
Девушка идет.
Прохожий
Душенька, мне сердце рвется,
Глядя на тебя!
Раздели со мною горе!
Друг несчастным я!
Девушка
Под стенами Сантарема
Мой сердечный пал:
Он, как лев, за честь Марии
До конца стоял.
На широком поле битвы
Огонек горит,
На широком поле битвы
Рыцарь мой лежит.
Капуцин пришел с дарами…
«О святой отец!
Разреши мне душу! Близок,
Близок мой конец!
И последнему моленью
Воина внемли:
Обо мне на Русь святую
Весточку пошли!
Там сидит моя невеста,
Ждет в слезах меня.
О святой отец, скажи ей,
Как скончался я!
Ты скажи, что я до гроба
Милую любил,
Умер с верой и за вольность
Душу положил».
Певица в раздумьи склонилась челом,
И бросила арфу, и — слезы ручьем.
Валериан
Красавица-радость! Что сталось с тобой?
Как можно заплакать от песни пустой?
Эмилия
(вполголоса)
На широком поле битвы
Огонек горит,
На широком поле битвы
Рыцарь мой лежит…
И снова в раздумьи замолкла краса,
И белым платочком закрыла глаза.
Валериан
Красотка-душа! Ты не плачь, не тужи!
А лучше нам горе свое расскажи.
Эмилия
Он спит на полях, Каталонских полях,
Два камня седые да крест в головах.
Я птичкой у матушки в доме жила,
Невинна, резва и тщеславна была.
Он увидел меня — он мне сердце отдал
И — несчастный — любви за любовь ожидал!
Он бедный художник, поэт молодой,
А я родилася большой госпожой.
Он в раздумьи гулял под окошком моим —
Я, глядя с балкона, смеялась над ним.
Он презренья не снес — он был нежен душой,
И покинул наш город, и бросился в бой,
Где рать собиралась Испании всей,
Где «вольность!» кричали при звуке мечей.
Прощаясь, он руки ко мне простирал
И долго слезами порог обливал…
Я смеялась — стояла с другим у окна,
Равнодушна как мрамор, как лед холодна…
Он пал на полях, Каталонских полях,
Два камня седые да крест в головах…
Он письмо пред кончиной ко мне написал
И слезное мне ожерелье послал.
ПИСЬМО ЭДМУНДА К ЭМИЛИИ
(с посылкою стихотворений его)
«Души моей царица! Ожерелье
Вам посылает ваш певец младой.
Быть может, вам на брачное веселье
Поспеет мой подарок дорогой.
Не правда ль? Жемчугу богатое собранье?
Смотрите: крупно каждое зерно,
И каждое зерно — слеза, воспоминанье,
И куплено слезой кровавою оно…
Не плавал я среди морей опасных,
Не в пропастях сокровищ вам искал,
Не звонким золотом червонцев ясных
Вам ожерелье покупал:
Из сердца глубины, при светоча сияньи,
С слезами песнь моя лилась в полночный час —
Из этих песен, слез, живых воспоминаний
Я ожерелье набирал для вас.
Как должную вам дань, с улыбкою небрежной,
Приймите эту нить стихов и слез моих:
Так боги в небесах приемлют безмятежно
Куренье и мольбы от алтарей земных».
Красавица дальше не в силах читать,
И начала плакать и тяжко вздыхать…
Но гости не требуют вздохов пустых:
Им надобно песен, видений живых.
И нехотя арфу певица берет,
И песню об нежной графине поет:
ПЕСНЯ О ГРАФИНЕ ТУРН[198]
В Течене, в лесах Богемских,
Замок на скале стоит,
И под ним спокойно Эльба
Воды светлые струит.
Там графиня молодая,
И уныла, и бледна,
К небу очи подымая,
На скале стоит одна…
«Егерь, егерь мой прекрасный!
Посмотри: на небесах
Высоко уж месяц ясный,
Тихо в замке и в садах…
На террасу удалимся!
Там, в беседке, при луне,
Насладимся, насладимся
Мы любовью в тишине!»
Егерь
Ах, Эльвира! Вы — графиня!
Кто же я? Вассал простой!
И любовь моя погубит
Драгоценный ваш покой.
Недоступный над долиной
Замок графский вознесен;
Недоступною судьбиной
Я с Эльвирой разлучен.
Графиня
Пусть мой замок превышает
Башни дольных городов!
Все препоны побеждает
Всемогущая любовь!
А когда, в бореньи с миром,
Ей победа изменит,
Как Коломб, она из мира
Обветшалого летит
И под грозным ураганом,
Смелый пробивая след,
За могильным океаном
Новый открывает свет…
А вот одинока графиня сидит,
В раздумьи, в тоске про себя говорит:
Для графа и для егеря одно
Сияет солнце над богемскими скалами;
Для графа и для егеря равно
Струится Эльба меж зелеными лугами.
Святая дева! Чем виновна я,
Что краше он и телом, и душою,
Чем все бароны, графы и князья
С их титлами, с их пышностью златою?
Как пышно локоны его густые
Виются над возвышенным челом!
И как он мил в зеленом казакине
С своим ружьем двуствольным за плечом!
Печальный жребий свой давно я знаю,
Забыть его вовеки не могу;
Разбить приличий цепи не дерзаю,
И смерти я с покорностию жду.
Чье сердце строгие законы света
Железной раздробят рукой,
Тот лишь в прохладной ночи гроба
Найдет целительный покой.
К чему, родитель, нежные заботы?
Уж ангел смерти надо мной парит,
И блекнут от холодного дыханья
Младые розы девственных ланит…
Валериан
Друзья! чтоб достойно окончить сей пир,
В театр поспешим! Там фантазии мир!
Нас опера ждет и волшебный балет:
Посмотрим, что нынче покажет поэт.
<2> Театр
Занавес еще не поднят. Актер выходит на авансцену и говорит.
Пролог
Почтеннейшие господа!
Сегодня мы имеем честь
Представить: «Новое виденье,
Столицы древней разрушенье»,
Иль называемый иначе
«Языческий Апокалипсис»,
Дивертисмент полуволшебный…—
Творенье юного поэта,
Еще сокрытого для света…
Директор не жалел издержек,
Чтоб поддержать сию пиесу
И произвесть эффект, как должно:
Он много выписал машин,
И кучу новых декораций,
И всех богинь, за исключеньем граций.
Почтеннейшие господа!
Вы снисхожденье окажите
Поэту и актерам
И труд наш общий наградите
Рукоплесканий хором.
Увертюра. Колокольчик звенит. Занавес подымается. Театр представляет воздух и залив Ионийского моря. Вдали виден древний великолепный город. Немезида, с бичом в руках, сидит на воздушном престоле, окруженная подземными духами мщения.
Немезида
В трубы громкие трубите!
Ветры все ко мне зовите!
Духи
(трубят)
Собирайтесь, собирайтесь!
Ветры с запада, слетайтесь! (трижды)
Глас правдивой Немезиды
За столетние обиды
Вас на мщение зовет —
Ветры! ветры! все вперед!
Ветры прилетают со свистом и шелестом и, как покорные рабы, ложатся у ног Немезиды.
Немезида
(потрясая бичом)
Ветры! море обхватите,
Море к небу всколыхните,
Вздуйте волны, подымите
И, как горы, покатите
На преступный этот град,
Где оковы, кровь и смрад!
Ветры резвыми прыжками изъявляют свою радость, лижут ноги Немезиды и потом пляшут, присвистывая.
Хор ветров
Пойте и пляшите, други!
В резвые свивайтесь круги!
Мщенья, мщенья час настал!
Лютый враг наш, ты пропал!
Как гигант, ты стал пред нами,
Нас с презреньем оттолкнул
И железными руками
Волны в пропастях замкнул.
Часто, часто осаждали
Мы тебя с полком валов,
И позорно отступали
От гранитных берегов!..
Но теперь за все обиды
Бич отмщает Немезиды!
Что? И нам пришла пора!
Ха-ха-ха! ура! ура!
Музыка играет галоп, ветры улетают попарно в бурной пляске. Являются на воздухе мириады сердец, облитых кровью и пронзенных кинжалами.
Хор сердец
В грудях юношей мы бились
За свободу, правоту,
К бесконечному стремились,
Обожали красоту…
Порохом, кинжалом, ядом
Нас сей демон истреблял —
Да прольется ж над сим градом
Мщенья вечного фиал!
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
Немезида ударяет бичом. Буря начинается. Отдаленные раскаты грома; молния, ветры воют, море стонет, скалы глухо откликаются, морские птицы стаями летят к берегу, волны, вынырнув из бездны, подымают головы к небу и целуют края ризы его. Являются мириады факелов, погасших и курящихся.
Хор факелов
Бог зажег нас, чтоб сияли
Мы средь северных ночей,
И мы с радостью прияли
Огнь от божеских лучей.
Начинал уж день отрадный
Разгонять туман густой,
Но зверь темный, кровожадный
Задушил наш век младой.
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
Немезида ударяет бичом. Большой военный корабль крутится в водовороте, разбивается о скалу и исчезает в волнах. Являются пять померкших звезд.
Хор звезд
Чистой доблести светила,
Мы взошли на небеса,
И с надеждой обратило
К нам отечество глаза…
Но кровавою рекою
Залил неба свод тиран,
И с померкшею главою
Пали звезды южных стран.
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
Являются бледные тени воинов, покрытые кровью и прахом: на головах у них терновые венки, перевитые лаврами, а в руках — переломленные мечи.
Хор воинов
Крепко мы за вольность бились,
За всемирную любовь,
Но мечи переломились,
И иссякла в жилах кровь!
К нам народы обратили
Очи, смутные от слез,
Но — бессильные! — просили
Только мщенья у небес.
О геенна! Град разврата!
Сколько крови ты испил!
Сколько царств и сколько злата
В диком чреве поглотил!
Изрекли уж Эвмениды
Приговор свой роковой,
И секира Немезиды
Поднята уж над тобой!
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
Немезида
Подымается с престола и, одною рукою потрясая бичом, а другою указывая на город, говорит:
Час отмщенья наступает:
Море стогны покрывает
И, как пояс, обвивает
Стены крепкие дворцов,
Храмы светлые богов.
Поликрат Самосский
Выходит на плоскую кровлю Ионийского дворца.
О народ, народ, молися!
К небу вознеси свой глас!
За грехи карает нас
Бога вышнего десница!
Хор утопающего народа
Не за наши, за твои
Бог карает нас грехи.
О злодей! О волк несытый,
Багряницею прикрытый!
Ты проклятие небес!
Ты в трех лицах темный бес:
Ты — война, зараза, голод;
И кометы вековой
Хвост виется за тобой,
Навевая смертный холод,
Очи в кровь потоплены,
Как затмение луны!
Погибаем, погибаем,
И тебя мы проклинаем!
Анафема! Анафема! Анафема!
Небо
(гремя с высоты)
И ныне, и присно, и во веки веков!
Земля
(глухо откликаясь)
Аминь!
Последний прилив моря — город исчезает.
Небо и Земля
(в один голос)
Аминь!!!
Волны в торжественных колесницах скачут по развалинам древнего города; над ними в воздухе парит Немезида и, потрясая бичом, говорит:
Мщенье неба совершилось!
Всё волнами поглотилось!
Северные льды сошли.
Карфаген! спокойно шли
Прямо в Индью корабли!
Нет враждебный земли!
Музыка играет торжественный марш. Являются все народы, прошедшие, настоящие и будущие, и поклоняются Немезиде.
Хор народов
Преклоняемся, смиряемся,
О богиня, пред тобой
И, как дети, поучаемся
Чтить любви закон святой!
Наказуется гордыня
И народов и царей,
И равно сечет богиня
Флот и лодку рыбарей!
Все народы, настоящие, прошедшие и будущие, соединяются с служебными духами Немезиды и вместе с ними составляют большой балет. Буря утихает — и над гладкою поверхностью моря с Востока подымается вечное солнце. Музыка играет тихий марш. Небо и Земля посылают взаимные приветствия. Занавес опускается.
В заключение те же актеры имеют честь представить:
ТОРЖЕСТВО СМЕРТИ
(Интермедия)
Занавес подымается. Театр представляет вселенную во всей ее красоте и великолепии. Большой балет: небесные тела проходят в стройной пляске, под музыку мироздания.
Является Смерть — прекрасный юноша, на белом коне. На плечах его развевается легкая белая мантия, на темно-русых кудрях венок из подснежников.
Небо и Земля и народы Земли и прочих планет сопровождают Смерть с громкими восклицаниями: «Vive la Mort![199] Vive la Mort! Vive la Mort!»
Смерть
Обновляйся, лик природы!
Ветхий мир, пади во прах!
Вспряньте, юные народы,
В свежих вольности венках!
Юные народы теснятся около Смерти, обнимают ее колена, целуют ее серебряные шпоры и позолоченные стремена: «Vive la Mort! Vive la Mort! Vive la Mort!»
Хор юных народов поет:
Гимн Смерти
Веселитеся! Спаситель,
Царь наш, мира искупитель,
В светлом торжестве грядет!
Аллилуия! Аллилуия! Аллилуия!
Новый бог младой вселенной!
Мир, тобою обновленный,
Песнь хвалы тебе поет!
Аллилуия! Аллилуия! Аллилуия!
1-е полухорие
Ветхого творца с престола
Свергнув мощною рукой,
Царствуй, царствуй, бог веселый,
Резвый, ветреный, живой!
Бог свободы, бог движенья,
Вечного преображенья!
Бог всесокрушающий!
Бог всевоскресающий!
Бог всесозидающий!
Аллилуия! Аллилуия! Аллилуия!
Ветхое, ничтожное,
Слабое и ложное
Пред тобой падет!
Вольное, младое,
Творчески-живое
Смертью расцветет!
Аллилуйя! Аллилуия! Аллилуия!
Корифей
Не сидишь ты на престоле,
Как властитель нам чужой,
Мрачный и враждебный воле
Нашей жизни молодой.
Нет! Ты между нами ходишь,
Нашей жизнию живешь,
Хороводы наши водишь,
С нами песнь любви поешь.
2-е полухорие
Посмотри: скалы седые
Распахнулись пред тобой
И источники живые
Скачут сребряной струей.
Ступишь ты — и расцветают
Пышно из могил цветы,
Из цветов венки сплетают
Новобрачные четы.
Над могилою спокойной
Радость буйная шумит,
И, обнявшись, в пляске стройной
Дева с юношей летит.
Скрылись в рощице тенистой,
Меж отеческих гробов,
И под ивою ветвистой
Увенчалась их любовь.
Резвый бог! ты обрываешь
Розы девственных красот
И цветок преображаешь
В сочный и роскошный плод!
Аллилуия! Аллилуия! Аллилуия!
Весь хор
Нас исхитивший от тленья
Средь темницы и оков,
Глас прийми благодаренья,
Царь царей и бог богов.
А когда мы под клюкою
Духом склонимся во прах,
Боже! дивною рукою
Обнови нас в сыновьях.
Аллилуия! Аллилуня! Аллилуия!
Vive la Mort! Vive la Mort! Vive la Mort!
Процессия удаляется. Музыка замирает в неопределенных звуках. Актеры и зрители исчезают, как тени. Поэт один, со свитком в руках, стоит на древних развалинах. Бог смерти является ему в образе черноокой Венецианки и… Поэт изнывает в ее объятиях; но пред кончиной он еще раз берет арфу и прерывающимся голосом поет:
ПЕСНЬ УМИРАЮЩЕГО ПОЭТА
Гори, гори, мой факел томный!
Но вспыхни пред концом живей!
На мой ты жребий грустный, темный
Сиянье тихое пролей!
Вся жизнь моя — одно желанье,
Несбывшийся надежды сон,
Или художника мечтанье,
Набросанное на картон,
И страждущая грудь лелеет
Видений дивную семью:
Рука дрожит, язык немеет
Осуществить мечту мою.
Созданье вечное готово
И рвется из груди поэта —
Кто скажет творческое слово?
И разольется море света.
Давно в груди поэта рдеет
России светлая заря —
О, выньте из груди зарю!
Пролейте на небо России!
Поэт начинает бредить
О, дайте пред кончиной
Песнь громкую пропеть!
Я с песнью лебединой
Хотел бы умереть!
Гремит на поле ратном
Победы крик в рядах,
И я, в крови, с булатным
Мечом, паду во прах…
И счастия России
Залог вам — кровь моя!
И все грехи России
Омоет кровь моя!
Мое вы сердце в урну
С почтеньем положите!
И русским эту урну
В день славы покажите!
Хоругвь твоя заблещет,
Потомство, предо мной!
Мой пепел затрепещет
Под крышкой гробовой…
Я силой благодатной
Прольюся на Россию,
И русский нож булатный
………………………
Поэт, испугавшись цензуры, умирает, не докончив куплета. Занавес упадает с шумом. Для кого? Поэт был последний актер и последний зритель.
Конец 1833
<1>
За синим за морем, в далекой земле,
Сошлись молодцы пировать в феврале.
Тарелки брязжат, и стаканы звенят,
И вольные речи, сверкая, кипят.
Дверь настежь — с гуслями вошел старичок,
И всем поклонился, и сел в уголок.
За ним с самопрялкой старуха вошла,
С собой для потехи кота привела.
Ерошится кот и сверкает хребтом,
Сердито мурлычет и машет хвостом.
Уселась старуха — прядет и поет;
Под музыку пляшет, мурлыкая, кот.
(поет в нос)
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
Мяу, мяу, голубок,
Не гуляй, друг, одинок!
Мяу, мяу, молодцы,
Прячьте в воду все концы!
Мяу, мяу, мяу, мяу, мяу.
И старец пустился на гуслях играть —
С присвистом, с прищелком пошел припевать.
Ай веревочка свивается,
Ай люли! Ай люли!
В узелочек заплетается,
Ай люли! Ай люли!
Да на шейку надевается,
Ай люли! Ай люли!
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
Мяу, мяу, серый кот!
Кошечка на крыше ждет.
Мяу, мяу, чижик мой,
Сидя в клетке, смирно пой.
Мяу, мяу, мяу.
(закатисто)
Ах, головушки вы удалые,
По французской моде завитые!
Вам недолго почивать
На подушечках пуховых,
Вам недолго погулять
В мягких шапочках бобровых!
Ай веревочка свивается,
Ай люли! Ай люли!
В узелочек заплетается,
Ай люли! Ай люли!
Да на шейку надевается,
Ай люли! Ай люли!
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
Мяу, мяу, кот глядит:
Чижик в клетке не сидит;
Мяу, мяу, чиж запел, —
Чижика наш котик съел.
Мяу, мяу, мяу, мяу.
(закатисто)
Ах, вы шейки белоснежные!
Дети барские вы, нежные!
Галстучки шелко́вые,
Други, покидайте!
Галстучки пеньковые
К зиме припасайте.
Ай, веревочка свивается…
Тут барин, схватясь за бутылку, сказал:
«Перестань, старый черт, ты мне скуку нагнал!
Старуха, не пой! А ты, кот, не пляши!
А лучше, старик, ты нам сказку скажи!»
Старушка и котик затихнули вмиг,
И начал им сказочку баять старик.
В один вечерок — настает новый год —
Гурьба молодцов на попойку идет.
Вино и шипит, и звездится в кубка́х,
И младость бунтует в могучих сердцах.
Вино через край начинает уж течь,
Течет через край и широкая речь.
Свобода и доблесть у всех на устах,
И песня лихая на звонких струнах.
И каждый орлиным полетом летит,
И смело грядущему в очи глядит;
И к богу кричит: «Я не хуже тебя!
И мир перестрою по-своему я!»
А вот и опять настает новый год,
И кучка друзей на пирушку идет.
Да только не все собрались пировать:
Один — за бостон, а другой — почивать.
Другой говорит: «Не приду я, друзья:
Жена у меня и большая семья».
А третий: «Ведь я человек должностной!
И мне ль куликать с молодежью пустой?»
И вино уж не льется рекой,
И не слышно уж песни лихой,
А только, собравшись кружком,
Всяк шепчется с другом тишком.
А вот и опять настает новый год —
Да что-то никто на пирушку нейдет.
А в темной конурке горит огонек,
В конурке сидит молодец одинок.
Вино на дубовом столе не кипит,
На столике кружка с водицей стоит,
И заперты крепко затворы дверей,
Чтоб не было в комнате лишних гостей.
Вот полночь проходит — и глухо шумят,
И двери скрыпят, и задвижки визжат.
Со связкой ключей человечек вошел:
«Здоров, молодец! Новый год уж пришел!
Я весточку к новому году припас:
Тебе новоселье готово у нас.
Два столба с перекладиной — вот тебе дом!
Высок и светёл, и зефиры кругом,
И жавронок в небе, как в клетке, поет,
По зе́лену полю гуляет народ.
Там будешь, дружок, припеваючи жить,
Пока ангелы станут в трубы трубить».
Теперь, слава богу! дошли до конца —
За это мне дайте стаканчик винца.
Не корите, друзья, за рассказ мой плохой:
Таков уж обычай на Руси святой,—
Веселую песню за здравье начнем,
А после на вечную память сведем.
А вам я желаю, без мук и забот,
Не раз, господа, повстречать новый год.
На, вот тебе чарка! да к черту ступай,
И дьявольских сказок нам больше не бай!
Красавица-девица! Арфу настрой,
Балладу, романс или песню пропой!
(строит арфу)
Тра ла ла ла ла ла…
Я знаю балладу из новых времен,
Как с войском Дон Педро вошел в Лиссабон.
Ты спой нам балладу, где слезы и кровь,
И смерть, и война, и девицы любовь,
Где русский дерется до смерти за честь,
Свершив над тираном священную месть.
Я вовсе не знаю баллады такой,
Довольно вам будет и песни простой.
Как цветочек, отягченный
Утренней росой,
Вся в слезах, склонив головку,
Девушка идет.
Прохожий
Душенька, мне сердце рвется,
Глядя на тебя!
Раздели со мною горе!
Друг несчастным я!
Девушка
Под стенами Сантарема
Мой сердечный пал:
Он, как лев, за честь Марии
До конца стоял.
На широком поле битвы
Огонек горит,
На широком поле битвы
Рыцарь мой лежит.
Капуцин пришел с дарами…
«О святой отец!
Разреши мне душу! Близок,
Близок мой конец!
И последнему моленью
Воина внемли:
Обо мне на Русь святую
Весточку пошли!
Там сидит моя невеста,
Ждет в слезах меня.
О святой отец, скажи ей,
Как скончался я!
Ты скажи, что я до гроба
Милую любил,
Умер с верой и за вольность
Душу положил».
Певица в раздумьи склонилась челом,
И бросила арфу, и — слезы ручьем.
Красавица-радость! Что сталось с тобой?
Как можно заплакать от песни пустой?
(вполголоса)
На широком поле битвы
Огонек горит,
На широком поле битвы
Рыцарь мой лежит…
И снова в раздумьи замолкла краса,
И белым платочком закрыла глаза.
Красотка-душа! Ты не плачь, не тужи!
А лучше нам горе свое расскажи.
Он спит на полях, Каталонских полях,
Два камня седые да крест в головах.
Я птичкой у матушки в доме жила,
Невинна, резва и тщеславна была.
Он увидел меня — он мне сердце отдал
И — несчастный — любви за любовь ожидал!
Он бедный художник, поэт молодой,
А я родилася большой госпожой.
Он в раздумьи гулял под окошком моим —
Я, глядя с балкона, смеялась над ним.
Он презренья не снес — он был нежен душой,
И покинул наш город, и бросился в бой,
Где рать собиралась Испании всей,
Где «вольность!» кричали при звуке мечей.
Прощаясь, он руки ко мне простирал
И долго слезами порог обливал…
Я смеялась — стояла с другим у окна,
Равнодушна как мрамор, как лед холодна…
Он пал на полях, Каталонских полях,
Два камня седые да крест в головах…
Он письмо пред кончиной ко мне написал
И слезное мне ожерелье послал.
(с посылкою стихотворений его)
«Души моей царица! Ожерелье
Вам посылает ваш певец младой.
Быть может, вам на брачное веселье
Поспеет мой подарок дорогой.
Не правда ль? Жемчугу богатое собранье?
Смотрите: крупно каждое зерно,
И каждое зерно — слеза, воспоминанье,
И куплено слезой кровавою оно…
Не плавал я среди морей опасных,
Не в пропастях сокровищ вам искал,
Не звонким золотом червонцев ясных
Вам ожерелье покупал:
Из сердца глубины, при светоча сияньи,
С слезами песнь моя лилась в полночный час —
Из этих песен, слез, живых воспоминаний
Я ожерелье набирал для вас.
Как должную вам дань, с улыбкою небрежной,
Приймите эту нить стихов и слез моих:
Так боги в небесах приемлют безмятежно
Куренье и мольбы от алтарей земных».
Красавица дальше не в силах читать,
И начала плакать и тяжко вздыхать…
Но гости не требуют вздохов пустых:
Им надобно песен, видений живых.
И нехотя арфу певица берет,
И песню об нежной графине поет:
В Течене, в лесах Богемских,
Замок на скале стоит,
И под ним спокойно Эльба
Воды светлые струит.
Там графиня молодая,
И уныла, и бледна,
К небу очи подымая,
На скале стоит одна…
«Егерь, егерь мой прекрасный!
Посмотри: на небесах
Высоко уж месяц ясный,
Тихо в замке и в садах…
На террасу удалимся!
Там, в беседке, при луне,
Насладимся, насладимся
Мы любовью в тишине!»
Егерь
Ах, Эльвира! Вы — графиня!
Кто же я? Вассал простой!
И любовь моя погубит
Драгоценный ваш покой.
Недоступный над долиной
Замок графский вознесен;
Недоступною судьбиной
Я с Эльвирой разлучен.
Графиня
Пусть мой замок превышает
Башни дольных городов!
Все препоны побеждает
Всемогущая любовь!
А когда, в бореньи с миром,
Ей победа изменит,
Как Коломб, она из мира
Обветшалого летит
И под грозным ураганом,
Смелый пробивая след,
За могильным океаном
Новый открывает свет…
А вот одинока графиня сидит,
В раздумьи, в тоске про себя говорит:
Для графа и для егеря одно
Сияет солнце над богемскими скалами;
Для графа и для егеря равно
Струится Эльба меж зелеными лугами.
Святая дева! Чем виновна я,
Что краше он и телом, и душою,
Чем все бароны, графы и князья
С их титлами, с их пышностью златою?
Как пышно локоны его густые
Виются над возвышенным челом!
И как он мил в зеленом казакине
С своим ружьем двуствольным за плечом!
Печальный жребий свой давно я знаю,
Забыть его вовеки не могу;
Разбить приличий цепи не дерзаю,
И смерти я с покорностию жду.
Чье сердце строгие законы света
Железной раздробят рукой,
Тот лишь в прохладной ночи гроба
Найдет целительный покой.
К чему, родитель, нежные заботы?
Уж ангел смерти надо мной парит,
И блекнут от холодного дыханья
Младые розы девственных ланит…
Друзья! чтоб достойно окончить сей пир,
В театр поспешим! Там фантазии мир!
Нас опера ждет и волшебный балет:
Посмотрим, что нынче покажет поэт.
<2> Театр
Занавес еще не поднят. Актер выходит на авансцену и говорит.
Почтеннейшие господа!
Сегодня мы имеем честь
Представить: «Новое виденье,
Столицы древней разрушенье»,
Иль называемый иначе
«Языческий Апокалипсис»,
Дивертисмент полуволшебный…—
Творенье юного поэта,
Еще сокрытого для света…
Директор не жалел издержек,
Чтоб поддержать сию пиесу
И произвесть эффект, как должно:
Он много выписал машин,
И кучу новых декораций,
И всех богинь, за исключеньем граций.
Почтеннейшие господа!
Вы снисхожденье окажите
Поэту и актерам
И труд наш общий наградите
Рукоплесканий хором.
Увертюра. Колокольчик звенит. Занавес подымается. Театр представляет воздух и залив Ионийского моря. Вдали виден древний великолепный город. Немезида, с бичом в руках, сидит на воздушном престоле, окруженная подземными духами мщения.
В трубы громкие трубите!
Ветры все ко мне зовите!
(трубят)
Собирайтесь, собирайтесь!
Ветры с запада, слетайтесь! (трижды)
Глас правдивой Немезиды
За столетние обиды
Вас на мщение зовет —
Ветры! ветры! все вперед!
Ветры прилетают со свистом и шелестом и, как покорные рабы, ложатся у ног Немезиды.
(потрясая бичом)
Ветры! море обхватите,
Море к небу всколыхните,
Вздуйте волны, подымите
И, как горы, покатите
На преступный этот град,
Где оковы, кровь и смрад!
Ветры резвыми прыжками изъявляют свою радость, лижут ноги Немезиды и потом пляшут, присвистывая.
Пойте и пляшите, други!
В резвые свивайтесь круги!
Мщенья, мщенья час настал!
Лютый враг наш, ты пропал!
Как гигант, ты стал пред нами,
Нас с презреньем оттолкнул
И железными руками
Волны в пропастях замкнул.
Часто, часто осаждали
Мы тебя с полком валов,
И позорно отступали
От гранитных берегов!..
Но теперь за все обиды
Бич отмщает Немезиды!
Что? И нам пришла пора!
Ха-ха-ха! ура! ура!
Музыка играет галоп, ветры улетают попарно в бурной пляске. Являются на воздухе мириады сердец, облитых кровью и пронзенных кинжалами.
В грудях юношей мы бились
За свободу, правоту,
К бесконечному стремились,
Обожали красоту…
Порохом, кинжалом, ядом
Нас сей демон истреблял —
Да прольется ж над сим градом
Мщенья вечного фиал!
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
Немезида ударяет бичом. Буря начинается. Отдаленные раскаты грома; молния, ветры воют, море стонет, скалы глухо откликаются, морские птицы стаями летят к берегу, волны, вынырнув из бездны, подымают головы к небу и целуют края ризы его. Являются мириады факелов, погасших и курящихся.
Бог зажег нас, чтоб сияли
Мы средь северных ночей,
И мы с радостью прияли
Огнь от божеских лучей.
Начинал уж день отрадный
Разгонять туман густой,
Но зверь темный, кровожадный
Задушил наш век младой.
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
Немезида ударяет бичом. Большой военный корабль крутится в водовороте, разбивается о скалу и исчезает в волнах. Являются пять померкших звезд.
Чистой доблести светила,
Мы взошли на небеса,
И с надеждой обратило
К нам отечество глаза…
Но кровавою рекою
Залил неба свод тиран,
И с померкшею главою
Пали звезды южных стран.
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
Являются бледные тени воинов, покрытые кровью и прахом: на головах у них терновые венки, перевитые лаврами, а в руках — переломленные мечи.
Крепко мы за вольность бились,
За всемирную любовь,
Но мечи переломились,
И иссякла в жилах кровь!
К нам народы обратили
Очи, смутные от слез,
Но — бессильные! — просили
Только мщенья у небес.
О геенна! Град разврата!
Сколько крови ты испил!
Сколько царств и сколько злата
В диком чреве поглотил!
Изрекли уж Эвмениды
Приговор свой роковой,
И секира Немезиды
Поднята уж над тобой!
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
Подымается с престола и, одною рукою потрясая бичом, а другою указывая на город, говорит:
Час отмщенья наступает:
Море стогны покрывает
И, как пояс, обвивает
Стены крепкие дворцов,
Храмы светлые богов.
Выходит на плоскую кровлю Ионийского дворца.
О народ, народ, молися!
К небу вознеси свой глас!
За грехи карает нас
Бога вышнего десница!
Не за наши, за твои
Бог карает нас грехи.
О злодей! О волк несытый,
Багряницею прикрытый!
Ты проклятие небес!
Ты в трех лицах темный бес:
Ты — война, зараза, голод;
И кометы вековой
Хвост виется за тобой,
Навевая смертный холод,
Очи в кровь потоплены,
Как затмение луны!
Погибаем, погибаем,
И тебя мы проклинаем!
Анафема! Анафема! Анафема!
(гремя с высоты)
И ныне, и присно, и во веки веков!
(глухо откликаясь)
Аминь!
Последний прилив моря — город исчезает.
(в один голос)
Аминь!!!
Волны в торжественных колесницах скачут по развалинам древнего города; над ними в воздухе парит Немезида и, потрясая бичом, говорит:
Мщенье неба совершилось!
Всё волнами поглотилось!
Северные льды сошли.
Карфаген! спокойно шли
Прямо в Индью корабли!
Нет враждебный земли!
Музыка играет торжественный марш. Являются все народы, прошедшие, настоящие и будущие, и поклоняются Немезиде.
Преклоняемся, смиряемся,
О богиня, пред тобой
И, как дети, поучаемся
Чтить любви закон святой!
Наказуется гордыня
И народов и царей,
И равно сечет богиня
Флот и лодку рыбарей!
Все народы, настоящие, прошедшие и будущие, соединяются с служебными духами Немезиды и вместе с ними составляют большой балет. Буря утихает — и над гладкою поверхностью моря с Востока подымается вечное солнце. Музыка играет тихий марш. Небо и Земля посылают взаимные приветствия. Занавес опускается.
В заключение те же актеры имеют честь представить:
ТОРЖЕСТВО СМЕРТИ (Интермедия)
Занавес подымается. Театр представляет вселенную во всей ее красоте и великолепии. Большой балет: небесные тела проходят в стройной пляске, под музыку мироздания.
Является Смерть — прекрасный юноша, на белом коне. На плечах его развевается легкая белая мантия, на темно-русых кудрях венок из подснежников.
Небо и Земля и народы Земли и прочих планет сопровождают Смерть с громкими восклицаниями: «Vive la Mort![199] Vive la Mort! Vive la Mort!»
Обновляйся, лик природы!
Ветхий мир, пади во прах!
Вспряньте, юные народы,
В свежих вольности венках!
Юные народы теснятся около Смерти, обнимают ее колена, целуют ее серебряные шпоры и позолоченные стремена: «Vive la Mort! Vive la Mort! Vive la Mort!»
Хор юных народов поет:
Веселитеся! Спаситель,
Царь наш, мира искупитель,
В светлом торжестве грядет!
Аллилуия! Аллилуия! Аллилуия!
Новый бог младой вселенной!
Мир, тобою обновленный,
Песнь хвалы тебе поет!
Аллилуия! Аллилуия! Аллилуия!
Ветхого творца с престола
Свергнув мощною рукой,
Царствуй, царствуй, бог веселый,
Резвый, ветреный, живой!
Бог свободы, бог движенья,
Вечного преображенья!
Бог всесокрушающий!
Бог всевоскресающий!
Бог всесозидающий!
Аллилуия! Аллилуия! Аллилуия!
Ветхое, ничтожное,
Слабое и ложное
Пред тобой падет!
Вольное, младое,
Творчески-живое
Смертью расцветет!
Аллилуйя! Аллилуия! Аллилуия!
Не сидишь ты на престоле,
Как властитель нам чужой,
Мрачный и враждебный воле
Нашей жизни молодой.
Нет! Ты между нами ходишь,
Нашей жизнию живешь,
Хороводы наши водишь,
С нами песнь любви поешь.
Посмотри: скалы седые
Распахнулись пред тобой
И источники живые
Скачут сребряной струей.
Ступишь ты — и расцветают
Пышно из могил цветы,
Из цветов венки сплетают
Новобрачные четы.
Над могилою спокойной
Радость буйная шумит,
И, обнявшись, в пляске стройной
Дева с юношей летит.
Скрылись в рощице тенистой,
Меж отеческих гробов,
И под ивою ветвистой
Увенчалась их любовь.
Резвый бог! ты обрываешь
Розы девственных красот
И цветок преображаешь
В сочный и роскошный плод!
Аллилуия! Аллилуия! Аллилуия!
Нас исхитивший от тленья
Средь темницы и оков,
Глас прийми благодаренья,
Царь царей и бог богов.
А когда мы под клюкою
Духом склонимся во прах,
Боже! дивною рукою
Обнови нас в сыновьях.
Аллилуия! Аллилуня! Аллилуия!
Vive la Mort! Vive la Mort! Vive la Mort!
Процессия удаляется. Музыка замирает в неопределенных звуках. Актеры и зрители исчезают, как тени. Поэт один, со свитком в руках, стоит на древних развалинах. Бог смерти является ему в образе черноокой Венецианки и… Поэт изнывает в ее объятиях; но пред кончиной он еще раз берет арфу и прерывающимся голосом поет:
Гори, гори, мой факел томный!
Но вспыхни пред концом живей!
На мой ты жребий грустный, темный
Сиянье тихое пролей!
Вся жизнь моя — одно желанье,
Несбывшийся надежды сон,
Или художника мечтанье,
Набросанное на картон,
И страждущая грудь лелеет
Видений дивную семью:
Рука дрожит, язык немеет
Осуществить мечту мою.
Созданье вечное готово
И рвется из груди поэта —
Кто скажет творческое слово?
И разольется море света.
Давно в груди поэта рдеет
России светлая заря —
О, выньте из груди зарю!
Пролейте на небо России!
Поэт начинает бредить
О, дайте пред кончиной
Песнь громкую пропеть!
Я с песнью лебединой
Хотел бы умереть!
Гремит на поле ратном
Победы крик в рядах,
И я, в крови, с булатным
Мечом, паду во прах…
И счастия России
Залог вам — кровь моя!
И все грехи России
Омоет кровь моя!
Мое вы сердце в урну
С почтеньем положите!
И русским эту урну
В день славы покажите!
Хоругвь твоя заблещет,
Потомство, предо мной!
Мой пепел затрепещет
Под крышкой гробовой…
Я силой благодатной
Прольюся на Россию,
И русский нож булатный
………………………
Поэт, испугавшись цензуры, умирает, не докончив куплета. Занавес упадает с шумом. Для кого? Поэт был последний актер и последний зритель.
Конец 1833
280. ПРОБУЖДЕНИЕ
Что я слышу? Голос милый
Песнь знакомую поет,
И, как Лазарь из могилы,
Тень минувшего встает.
Прояснися, прояснися,
Сумрак ранних детских дней,
Сквозь туманы улыбнися,
Солнце юности моей!
После долгих треволнений
Вижу снова брег родной,
И толпа святых видений
Вновь мелькает предо мной.
Чудная звезда светила
Мне сквозь утренний туман,
Смело поднял я ветрило
И пустился в океан.
Солнце к западу склонялось,
Вслед за солнцем я летел:
Там надежд моих, казалось,
Был таинственный предел.
Запад, запад величавый!
Запад золотом горит!
Там венки виются славы!
Доблесть, правда там блестит!
Мрак и свет, как исполины,
Там ведут кровавый бой,—
Дремлют и твои судьбины
В лоне битвы роковой.
В броне веры, воин смелый,
Адамантовым щитом
Отразишь ты вражьи стрелы,
Слова поразишь мечом.
Вот блестит хоругвь свободы —
И цари бегут, бегут;
И при звуке труб народы
Песнь победную поют.
Разорвался плен суровый,
Кончилась навек война!
Узами любви Христовой
Сочетались племена!
Гряньте звонкими струнами!
Где ты, гордый фараон?
Моря Чермного волнами
Конь и всадник поглощен!
Ныне правда водворится
В нашей скинии святой,
Вечным браком съединится
Небо с юною землей.
Духов тьмы исчезнет сила,
И взойдет на небеса
Трисиянное светило —
Доблесть, истина, краса!
Что я слышу? Голос милый
Песнь знакомую поет,
И, как Лазарь из могилы,
Тень минувшего встает.
Прояснися, прояснися,
Сумрак ранних детских дней,
Сквозь туманы улыбнися,
Солнце юности моей!
После долгих треволнений
Вижу снова брег родной,
И толпа святых видений
Вновь мелькает предо мной.
Чудная звезда светила
Мне сквозь утренний туман,
Смело поднял я ветрило
И пустился в океан.
Солнце к западу склонялось,
Вслед за солнцем я летел:
Там надежд моих, казалось,
Был таинственный предел.
Запад, запад величавый!
Запад золотом горит!
Там венки виются славы!
Доблесть, правда там блестит!
Мрак и свет, как исполины,
Там ведут кровавый бой,—
Дремлют и твои судьбины
В лоне битвы роковой.
В броне веры, воин смелый,
Адамантовым щитом
Отразишь ты вражьи стрелы,
Слова поразишь мечом.
Вот блестит хоругвь свободы —
И цари бегут, бегут;
И при звуке труб народы
Песнь победную поют.
Разорвался плен суровый,
Кончилась навек война!
Узами любви Христовой
Сочетались племена!
Гряньте звонкими струнами!
Где ты, гордый фараон?
Моря Чермного волнами
Конь и всадник поглощен!
Ныне правда водворится
В нашей скинии святой,
Вечным браком съединится
Небо с юною землей.
Духов тьмы исчезнет сила,
И взойдет на небеса
Трисиянное светило —
Доблесть, истина, краса!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги