Похвала сладострастию

Удовольствие и возраст

Со временем я убеждаюсь, что всё в Природе создано лишь для Молодости. Но участь старика по-прежнему прекрасна, если он не столько примиряется с ней, сколько ощущает ее как благо.

Что самое трогательное и одновременно божественное в Молодости — ее слабость и эфемерность: она не знает границ своей силы и отпущенного ей срока, отчего уверена в их бесконечности; эти заблуждения проходят только вместе с ней. Превосходство зрелого человека в том, что с возрастом он мало-помалу узнает себя лучше.

Начиная с определенного момента, мы больше не любим никого и ничего. У нас слишком мало иллюзий по поводу тех, кого мы обнимаем. Мы меняемся.

Однако любовь и удовольствие одарили нас достаточно (иначе мы все равно что и не жили) для того, чтобы их отблагодарить. Мы продолжаем отдаваться, хотя это всего лишь миметизм: мы имитируем самих себя, не в силах от себя отказаться.

Тем хуже для тех, у кого воспоминания о былых наслаждениях вызывают печаль. Сожаления или угрызения совести не вызывают ничего, кроме душевной боли и внутреннего разлада. Все удовольствия, которые мы испытали в жизни, увековечены в нас, поскольку мы сумели сделать их незабываемыми. Ничто и никто не отнимет их у нас, кроме смерти. Да и потом, как знать? Воспоминание — вечное и неотчуждаемое настоящее, память — реальное присутствие. Настоящее проходит, становится прошлым, прошлое пребывает во веки веков.

Совершенно естественно, мало-помалу, желание угасает во мне — прежде всего потому, что мой взгляд устремлен в землю. Когда-то лицо каждого встречного светило мне, как путеводная звезда, и обжигало, как пламя. Сегодня я едва их замечаю. Итак, они оставили меня в покое. Я на них за это не сержусь.

Когда начинаешь подозревать, что у тебя уже не такое свежее дыхание, — никакой иной довод не докажет с большей убедительностью, что пора отказаться от удовольствий. И точно так же старость постепенно склоняет нас к тому, чтобы любоваться красотой издалека.

Старея, я начинаю испытывать недоверие к своему телу и лицу. Всё во мне кажется мне подозрительным. Я отношусь к удовольствию с достаточным почтением, чтобы отказаться от него прежде, чем я полностью утрачу привлекательность. Это элементарная мудрость. Никто не выставляет себя напоказ, превратившись в развалину, вызывающую ужас и отвращение, тогда как речь идет о том, чтобы продолжать нравиться, сохраняя при этом всю полноту достоинства — и как уважать свои былые удовольствия, когда видишь, что нынешние превращаются в пародию на них?

Даже приближение смерти не будет столь болезненно для меня, если я буду знать, что укрепил своим примером немало живых, из уважения к себе в той же степени, что и к ним.

С того момента, как я потеряю право на удовольствие, я словно облачусь в свой личный траур, который буду носить без всякой скорби.