Пока мы были не с вами

Глава 13 Эвери Стаффорд Эдисто, Южная Каролина Наши дни

Я распахиваю дверь коттеджа. Внутри тихо, и только лунный свет наполняет комнаты. Я прижимаю телефон плечом к уху, нашариваю на стене выключатель и жду, что дядя Клиффорд ответит на только что заданный мною вопрос. Он заказывает еду через окошко для автомобилистов и потому ставит мой вызов на удержание.

Я тону в ярчайших воспоминаниях о том, как приехала сюда поздним вечером в гости к бабушке и мы были здесь только вдвоем. Коттедж выглядит совсем как тогда: лунные лучи вырезают на полу контуры пальмовых листьев, воздух пахнет соленой водой, припорошенными песком коврами, лимонным маслом и деревянной мебелью, которая очень долго простояла в доме на берегу моря.

Я шевелю пальцами и будто чувствую, как она дер-жит меня за руку. Должно быть, тогда мне исполнилось одиннадцать или двенадцать лет — переходный возраст, когда всякие прикосновения на людях становятся своеобразным табу, но здесь, в нашем волшебном месте, это было нормально.

Сейчас, стоя на пороге, я пытаюсь удержать это ощущение нежности и комфорта, но мой нынешний визит наполнен совсем иными чувствами. Горькое и сладкое. Знакомое и чужое. Все оттенки взрослой жизни.

Дядя Клиффорд возвращается на линию. После долгой прогулки по пляжу и ужина в ресторане на набережной я решила, что разговор с дядей — единственная возможность продвинуться в моих изысканиях, по крайней мере этим вечером. Трент Тернер бросил меня, уехав на джипе с парнем в униформе. Я ждала в машине неподалеку, но «Агентство недвижимости Тернера» оставалось закрытым до самого вечера.

Пока что эта поездка выглядит пустой затеей.

— Что ты хотела узнать, Эвери? Что там с домом в Эдисто? — интересуется дядя Клиффорд.

— Мне просто интересно, часто ли вы с папой приезжали сюда с бабушкой Джуди? Я имею в виду, когда были маленькими,— я стараюсь сохранять непринужденный тон и не наводить его на какие-либо подозрения. В молодости дядя Клиффорд был агентом ФБР. — У бабушки были здесь друзья или кто-то, кого она приезжала навестить?

— Погоди... дай подумать...— после некоторого размышления дядя просто говорит: — Знаешь, я понял, что не так уж часто мы туда приезжали. В детстве мы бывали там чаще, но когда стали старше, предпочитали отдыхать в доме бабушки Стаффорд на Полис- Айленде. Он побольше, и лодка есть, и там чаще всего гостили кузены, с которыми можно было поиграть. Обычно мама ездила в Эдисто одна. Ей нравилось там писать. Знаешь, она ведь немного упражнялась в поэзии и некоторое время вела в газете колонку светской хроники.

Я на мгновение застываю от удивления.

— Бабушка Джуди вела колонку светской хроники?! — ее еще называют еженедельными сплетнями.

— Ну конечно же не под настоящим именем.

— Тогда под каким?

— Если я тебе скажу, мне придется тебя убить.

— Ну дядя Клиффорд! — если мой отец — человек строгих правил, то дядя Клиффорд всегда был бесшабашным гулякой и любил пошутить. Из-за него у тети Дианы полная голова седых волос, которые, как и положено благовоспитанной даме с Юга, она регулярно красит.

— Пусть секреты твоей бабушки остаются секретами,— на минуту мне кажется, что в его словах есть скрытый подтекст, но потом я понимаю: он, как обычно, подтрунивает надо мной. — Так ты остаешься в коттедже Майерсов, да?

— Да. Решила на несколько дней сбежать от забот.

— Ну тогда забрось удочку и за меня.

— Ты же знаешь, я не рыбачу. Фу! — мой окруженный девчонками бедный отец очень старался сделать хотя бы одну из нас заядлым рыболовом.

Даже дядя Клиффорд сразу понял, что это гиблое дело.

— Ну теперь я вижу, что хоть в чем-то ты пошла не в бабушку. Она обожала рыбачить, особенно в Эдисто. Когда мы с твоим отцом были маленькими, она брала нас с собой к человеку, у которого была небольшая плоскодонка. Мы плавали по реке и проводили полдня за рыбалкой. Не помню, кто с нами тогда ездил. Полагаю, кто-то из ее друзей. У него был маленький светловолосый сынишка, с которым мне нравилось играть. Имя начиналось на Т„, Томми, Тимми... нет... Тр... Трей, ну или, может, Трэвис.

— Трент? Трент Тернер? — тот Трент, что работает там сейчас, уже третий в семье, его отец тоже Трент, и возрастом он примерно как мой дядя.

— Да, возможно. А почему ты спрашиваешь? Что- то не так?

Внезапно я понимаю, что слишком далеко зашла со своими расспросами и разбудила дремлющего в дяде детектива.

— Нет. По большему счету, просто так. В Эдисто я начала задумываться о жизни. О том, что очень хотела бы приехать сюда с бабушкой Джуди, погулять и поболтать о ее жизни, пока она еще может вспомнить что-то из своего прошлого, понимаешь?

— Ну, это один из жизненных парадоксов. Нельзя иметь сразу все. Можно вон того чуть-чуть, и вот этого немного, а третьего уже не дано. Мы вынуждены идти на компромиссы, которые, как нам кажется, выгоднее всего. А ты уже добилась достаточно многого для девочки — я имею в виду, для женщины каких-то тридцати лет.

Иногда я задумываюсь, не слишком ли мои родные завышают мои способности.

— Спасибо, дядя Клиффорд.

— С тебя пять баксов за консультацию.

— Пришлю чек по почте.

После завершения разговора я, распаковывая одинокий пакет с едой, купленной в супермаркете торговой сети BI—LO, который когда-то знала как «Пиггли-Виггли», обдумываю его слова.

«Можно ли найти какие-то зацепки в том, что сказал дядя Клиффорд?»

Ничего не приходит на ум. Ничего такого, что могло бы куда-нибудь меня привести. Если маленького мальчика на плоскодонке звали Трент, это говорит мне, что у бабушки были какие-то личные контакты со старшим Трентом Тернером, что я и так уже поняла. Но если они вместе рыбачили и брали с собой своих детей, то моя версия о шантаже становится натянутой. Никто не пойдет на рыбалку с шантажистом и, очевидно, не возьмет на нее родных сыновей. Никто не берет детей и на встречу с тайным любовником. Особенно если дети уже в том возрасте, чтобы хорошо запомнить такую прогулку.

Может, старший Тернер был всего лишь другом бабушки. Может, в конверте лежат фотографии... что-нибудь совершенно невинное. Но тогда почему дедушка, будучи уже при смерти, заставил внука пообещать, что конверты попадут в руки только их владельцам?

Я выдвигаю и обдумываю различные версии, пока переношу свой багаж в спальню, открываю чемодан и устраиваюсь на ночь. Затем сама же громлю их в пух и прах, как делала на совещаниях в конференц-зале на своей старой работе.

В результате у меня не остается почти ничего. На меня наконец накатывает усталость от долгого дня, и я готова к вечернему душу и хорошему сну. Может, завтра меня осенит гениальная догадка... или я все- таки встречусь с Трентом Тернером-третьим и вытрясу из него всю правду.

Оба варианта развития событий кажутся мне в равной степени невероятными.

Уже под включенным душем я понимаю, что в коттедже нет горячей воды, и внезапно вспоминаю одну из фраз дяди Клиффорда. Он говорил, что бабушка приезжала сюда писать.

«А нет ли здесь каких-нибудь ее рукописей? А вдруг именно в них найдется подсказка?»

Я мгновенно одеваюсь. В любом случае холодный душ совсем не кажется мне приятным.

Над дюнами за окнами коттеджа колышется морской овес, и луна поднимается над пальмовой рощей. Волны с шумом накатывают на берег, а я роюсь в ящиках шкафов, чуланов, гардеробных и комодов. Я почти готова сдаться и признать, что в коттедже нет ни единой бумажки, когда, вылезая из-под кровати бабушки, вдруг понимаю, что небольшая стойка возле кровати — это не конторка и не туалетный столик, а подставка для пишущей машинки. А сама старинная черная пишущая машинка хранится под столешницей. Я выросла в домах, наполненных старинной мебелью, и более-менее знаю, как такие стойки устроены. Провозившись пару минут с защелками и петлями, я устанавливаю их правильным образом, и наконец машинка с впечатляющим грохотом принимает рабочее положение.

Я провожу пальцем по клавишам. Я будто слышу, как моя бабушка стучит по ним. Затем изучаю черный резиновый валик, который перемещает страницу. Клавиши оставляют после себя небольшие вмятины. Если бы это был компьютер, я бы могла порыться в его жестком диске, но здесь невозможно прочитать ни слова. Нельзя определить, что было напечатано и когда.

— Что ты знаешь такое, чего не знаю я? — шепчу я машинке, пока роюсь в ящиках. В стойке ничего нет, кроме набора ручек и карандашей, пожелтевшей бумаги для печати, упаковки копировальной бумаги и полоски пленки-корректора, белоснежно-матовой с одной стороны и липкой с другой. На верхнем листе, кажется, есть отпечатки букв. Держа листок на свет, я легко могу разобрать: «Бульвар Пальметто, Эдисто-Айленд...»

Похоже, моя бабушка печатала на машинке письма, по, случайно или намеренно, не оставила после себя никаких следов. Нет черновиков, копировальная бумага девственно чиста, ни одного отпечатка букв на ней мет. И это очень странно, потому что на ее домашнем рабочем столе всегда лежала папка с черновиками, чистые стороны которых можно было использовать для небольших проектов, поделок или рисунков.

Я нажимаю на клавишу пишущей машинки и смотрю, как молоточек ударяет по ролику, оставляя после себя только слабый, поблескивающий след буквы «К». Чернила на ленте совсем высохли.

Лента...

Я испытываю прилив энтузиазма и, склонившись над черным металлическим корпусом, пытаюсь снять его, чтобы добраться до катушки с лентой. К несчастью, лента почти новая. Всего на нескольких дюймах видны следы букв, которые были напечатаны. Я разматываю ленту, поднимаю ее к свету и прищуриваюсь, чтобы разглядеть надпись:

идужД,

меинежавуминнерксиС.ьсолетохиноготэманонняачтоыбкак,

тнерТмеанзуенмотэбоадгокиным,онжомзоВ.иссеннеТвомодхикстедавтсещбОх

агамубвьтыбтежомещеежотч, юамуди, ьсалиортссар

Сначала все это кажется мне бессмыслицей, но я достаточно долго пробыла у бабушки, чтобы знать, как работает пишущая машинка. Лента прокручивается, когда человек ударяет по клавишам. Буквы должны выстраиваться в определенном порядке.

И первые идужД в верхней строчке сразу обретают смысл: «Джуди». Имя бабушки запечатлено задом наперед, справа налево, так что на листе бумаги оно будет читаться правильно. Из общей мешанины букв в середине выстраивается еще одно слово — «Теннесси» — сразу после точки, то есть перед ней.

Ему предшествует еще слово, начинающееся с прописной буквы, и начиная с него я составляю фразу: «Общество детских домов Теннесси».

Я беру карандаш и бумагу и разбираюсь с прочими отпечатками.

...расстроилась, и думаю, что же еще может быть в бумагах Общества детских домов Теннесси. Трент, возможно, мы никогда об этом не узнаем, как бы отчаянно нам этого ни хотелось.

С искренним уважением, Джуди

Я смотрю на слова, которые сама только что написала, и пытаюсь вникнуть в их смысл. В детские дома помещают сирот и малышей, чтобы затем найти им новых родителей. Молодая женщина на фотографии Мэй Крэндалл беременна. Не может ли она оказаться родственницей бабушки, которая попала в неприятное положение?

В моем воображении оживает история: мечтательная девушка из хорошей семьи, мужчина с сомнительной репутацией, скандальное бегство и тайный брак или даже хуже — сожительство без свадьбы. Внебрачная беременность. А потом кавалер бросил ее, и ей пришлось вернуться в семью?

В те времена совершивших ошибку девушек отсылали из дома, чтобы они родили ребенка и тихо отдали его на усыновление. Даже сейчас женщины из социального круга моей матери иногда шепчутся о дочерях знакомых, которым пришлось на некоторое время «уехать к тете». Не исключено, что подобные сведения скрывает и Трент Тернер...

Но теперь у меня появилась путеводная нить: последнее письмо, напечатанное на этой пишущей машинке, было адресовано Тренту Тернеру, и хотя я не могу сказать, как давно это случилось, не сомневаюсь, что содержимое таинственного конверта способно ответить на множество вопросов.

Или создать новые.

Недолго думая, я пробегаю через дом, хватаю телефон и набираю номер Трента Тернера, который уже выучила наизусть.

Я звоню уже в третий раз, когда бросаю взгляд на часы и понимаю, что сейчас почти полночь. Не совсем подходящее время, чтобы беспокоить почти незнакомого человека. Пчелка пришла бы в ужас от моих манер.

«Если нужно наладить отношения, это явно не лучший способ, Эвери»,— раздаются у меня в голове мамины слова, когда низкий, сонный голос произносит: «Алло, Трнт Трнер...», подтверждая мою догадку, что я подняла его с постели. Похоже, он ответил только потому, что не посмотрел, кто звонит.

— Общество детских домов Теннесси,— выпаливаю я, поскольку отлично понимаю: у меня всего две с половиной секунды до того, как он проснется и повесит трубку.

— Что?!

— Общество детских домов Теннесси. Какое отношение оно имеет к твоему делу и моей бабушке?

— Мисс Стаффорд? — несмотря на официальное обращение, из-за низкого, сонного голоса имя звучит очень интимно, словно при разговоре в постели.

За словами следует глубокий вздох, и я слышу, как скрипят пружины кровати.

— Эвери. Это Эвери. Пожалуйста, ответь. Я тут кое-что нашла. Мне нужно знать, что это значит.

Еще один долгий вздох. Он прочищает горло, но голос у него по-прежнему низкий и сонный.

— Ты вообще в курсе, который час?

Я бросаю смущенный взгляд на часы, будто это невидимое собеседнику действие искупает мою невежливость.

— Приношу свои извинения. Я не обращала внимания на время, когда дозванивалась.

— Ты могла бы повесить трубку.

— Боюсь, что, если я так поступлю, ты больше не ответишь на мой звонок.

По сдавленному смешку я понимаю, что права.

— Тоже верно.

— Пожалуйста, выслушай меня. Пожалуйста! Я перерыла бабушкин коттедж и кое-что нашла. Но объясните мне, что это значит, можешь только ты. Я просто... Мне ; нужно знать, что происходит и есть ли повод волноваться. Не исключено, что скрытый в прошлом нашей семьи скандальный секрет уже утратил свою вредоносную силу и способен заинтересовать только старых сплетников, но я не могу быть в этом уверена, пока не узнаю все.

— Но я и правда не могу тебе рассказать.

— Я понимаю, ты обещал деду, но...

— Нет, — голос Трента неожиданно звучит бодро — очень бодро и совершенно осознанно.— Не в этом дело: я никогда не заглядывал ни в один из конвертов!

Я только помогал дедушке доставить их тем, чьи имена были указаны на конвертах. Вот и все.

Он говорит правду? Мне в это трудно поверить. Я из тех, кто аккуратно снимает клейкую ленту с оберточной бумаги рождественских подарков сразу же, как только их положат под елку, чтобы узнать, что туда положили. Я не люблю сюрпризов.

— Но же он отправлял что-то людям? Какое отношение это имеет к Обществу детских домов Теннесси? Детские дома — это учреждения для сирот. Могла моя бабушка разыскивать кого-то, кого отдали в другую семью из такого дома?

Я высказываю предположение вслух, и тут же понимаю, что проговорилась.

— Это всего лишь моя версия,— добавляю я.— Доказательств и причин настаивать на ней у меня пет, — к чему давать малознакомому человеку пишу для нового скандала? Я не знаю, можно ли доверять Тренту Тернеру, хотя месяцами хранить чужие запечатанные конверты способен далеко не каждый. Мистер Тернер-старший, похоже, знал, что его внук — человек чести.

Трубка молчит; тишина на том конце повисает так надолго, что мне остается лишь гадать, не бросил ли Трент трубку. А если я снова заговорю, мои слова могут так или иначе нарушить хрупкое взаимопонимание и равновесие.

Я не привыкла кого-либо о чем-либо просить, но в конце концов шепчу:

— Пожалуйста. Я сожалею, что днем мы так неудачно начали наше общение, но не знаю, где еще искать ответы.

Он глубоко вздыхает. Я почти вижу, как вздымается его грудь.

— Приходи.

— Что?

— Приходи ко мне домой, пока я не передумал.

Я так изумлена, что не могу выдавить из себя ни звука. И не в состоянии оценить свое состояние: то ли я в восторге, то ли до смерти напугана, то ли схожу с ума, серьезно раздумывая о том, чтобы посреди ночи заявиться в гости к чужому мужчине.

С другой стороны, на острове он зарекомендовал себя как серьезный бизнесмен.

Который теперь знает, что я раскопала часть какого- то секрета.

Секрета, который его дедушка унес с собой в могилу.

«Что, если за приглашением Трента кроются зловещие намерения? Никто не узнает, куда я пошла. Мне и рассказать-то некому...»

Я не знаю никого, с кем мне прямо сейчас хотелось бы поделиться.

«Я оставлю записку... здесь, в коттедже...

Нет... погоди. Я пошлю самой себе письмо по электронной почте. Если я исчезну, полицейские в первую очередь проверят именно ее».

Отношение к этой идее меняется, как в калейдоскопе: неплохо — глупо и мелодраматично — вполне разумно.

— Я только возьму ключи и...

— Машина не понадобится. Я живу в четырех коттеджах от тебя.

— Ты живешь но соседству? — я раскрываю шторы на кухне и пытаюсь разглядеть что-нибудь сквозь живую стену из дубов и чайного падуба. «Все это время он находился совсем рядом?»

— По пляжу будет быстрее. Я включу свет на заднем крыльце.

— Скоро буду.

Я обшариваю коттедж в поисках фонарика и батареек. К счастью, родственники, запасливы, как белки, и оставили самые нужные мелочи. Телефон звонит как раз тогда, когда я набираю электронное письмо для самой себя, указывая в нем данные о своем местонахождении и времени выхода из дома. Я подпрыгиваю чуть ли не на три фута, затем падаю в пучину ужаса. Трент уже передумал...

Но на экране номер телефона Эллиота. Я слишком на взводе, чтобы высчитывать, который час сейчас в Милане, но он явно еще на работе.

— Я был страшно занят, когда ты вчера звонила. Прости,— говорит он.

— Я так и поняла. Тяжелый день?

— Весьма,— отвечает он, не вдаваясь в подробности. Как и всегда. В его семье женщины не интересуются бизнесом. — Как дела в Эдисто?

Да уж, сарафанное радио в нашей семье работает лучше, чем спутниковая навигация.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Мне мать рассказала,— Эллиот вздыхает.— Она была в Дрейден Хилле, чтобы помочь с детьми, когда в гости приезжала твоя сестра с Кортни и мальчишками. И сейчас она снова в тоске по внукам,— он по понятным причинам расстроен.— Битси напомнила, что мне уже тридцать один, а ей пятьдесят семь, и что она не хочет быть «старой бабушкой».

— Ой-ей,— иногда я думаю о том, какой свекровью станет Битси. Я ее люблю, и у нее исключительно добрые намерения, но под ее напором бледнеет даже Пчелка.

— Можем мы попросить твою сестру и тройняшек несколько дней погостить у матери? — печально спрашивает Эллиот.— Возможно, хоть это приведет ее в чувство.

Шутку я понимаю, но мне больно это слышать. Пусть тройняшки и ведут себя как маленькие дикари, я все равно их обожаю.

— Ты сам можешь спросить у Эллисон, — несмотря на то что мы с Эллиотом обсуждали рождение детей как часть нашего жизненного плана, его уже беспокоит, что в нашей семье возможно появление на свет сразу нескольких младенцев. Он опасается, что не сумеет выдержать больше одного ребенка за раз. Временами я беспокоюсь, что завести ребенка «когда-нибудь» в случае Эллиота может превратиться в «никогда». Но, с другой стороны, твердо уверена, что мы всегда сможем договориться. Ведь все пары как-то договариваются?

— И сколько ты планируешь отдыхать? '— Эллиот меняет тему разговора.

— Всего пару дней. Если я останусь на подольше, Лесли пошлет за мной охотников с собаками.

— Ну, Лесли старается ради твоего же блага, Тебе необходимо появляться на публике. Именно для этого ты вернулась домой.

Я хочу ответить, что вернулась, чтобы присматривать за отцом, но для Эллиота любой шаг в жизни — ступенька к каким-то достижениям. Он самый целеустремленный человек из всех, кого я когда-либо знала.

— Да, конечно. Но немного перевести дух тоже здорово. По твоему голосу понятно, что и тебе стоило бы взять перерыв. Постарайся отдохнуть, пока ты там, ладно? И не волнуйся за свою маму. Ее забота о несуществующих внуках преходяща. Завтра она переключится на что - нибудь другое.

Мы прощаемся, и я дописываю свое превентивное письмо; «Полночь с четверга на пятницу. Иду в четвертый дом вниз по улице от коттеджа Эдисто, чтобы поговорить с Трентом Тернером о деле, связанном с бабушкой Джуди. Должна вернуться через час».

Я чувствую себя глупо, но все равно тыкаю в кнопку «Отправить» и выскальзываю за дверь.

Снаружи стоит тихая, ароматная ночь. Я иду по тропинке между дюн, освещая дорогу фонариком, чтобы не наткнуться на змей. Окна в коттеджах на берегу темны, окрестности заливает заливает серебром полная луна, а вдалеке, у горизонта, мелькают огоньки. Шуршат листья и морская трава, а по пляжу бочком бегают крабы-привидения. Я шагаю осторожно, чтобы ненароком не помешать их ночному пиршеству и не раздавить пару-тройку едоков.

Ветер гладит меня по шее, треплет волосы, и мне хочется просто гулять, расслабляться и наслаждаться умиротворяющей песней моря. У меня есть музыка для медитаций с такими же звуками, но редко удается послушать их вживую. Сейчас мне за это стыдно. Я и забыла, как это место похоже на рай: идеальная граница между землей и морем, не изуродованная гигантскими небоскребами, кострами и квадроциклами.

У коттеджа Трента Тернера я оказываюсь неприлично быстро. Под грохот собственного сердца прохожу по проторенной тропе через кустарник, затем по короткому дощатому настилу иду к покосившимся воротам. Похоже, коттеджи Трента и бабушки Джуди — ровесники. Дом стоит на невысоких сваях в центре большого участка, сбоку виднеется еще какая-то хижина. К крыльцу, освещенному одной-единственной лампочкой, ведет вымощенная камнем дорожка. Над ним кружат ночные мотыльки.

Трент распахивает дверь еще до того, как я решаюсь постучать. Он бос, на нем линялая футболка, порванная у ворота, и вытянутые тренировочные штаны. Волосы могут послужить образцом лохматости.

Он складывает руки на груди и прислоняется к дверному косяку, изучающе глядя на меня.

И вдруг я перестаю понимать, куда девать руки и ноги, как девочка-подросток на первых школьных танцах. Я не знаю, как себя вести.

— Я уже было засомневался... — говорит он.

— Ты имеешь в виду — доберусь ли я до этого дома?

— Нет. Не был ли твой телефонный звонок всего лишь кошмарным сном, — губы Трента чуть изгибаются, и я понимаю, что это шутка.

Но все равно чуть краснею. Боже, как неудобно.

— Прости. Но... мне очень нужно знать. Что связывало твоего дедушку с моей бабушкой?

— Скорее всего, он занимался одним ее делом.

— Каким делом?

Трент смотрит мне за спину: то ли просто в темноту, то ли на хижину, примостившуюся под высокими деревьями. В нем идет внутренняя борьба — я это чувствую. Он пытается решить, стоит ли нарушить обещание, которое он дал на смертном одре своему дедушке.

— Мой дед занимался поисками.

— Поисками чего?

— Он разыскивал людей.