Пока мы были не с вами

Глава 25 Эвери Стаффорд Айкен, Южная Каролина Наши дни

Голубые глаза Мэй, влажные, затуманенные слезами, изучают меня под светом настольной лампы в уединенном уголке дома престарелых.

— Вот так и заканчивается моя история. Ты рада, что услышала ее целиком? Или она стала для тебя лишним поводом для волнений? Мне всегда было интересно, что почувствует молодое поколение. Но я думала, что никогда не узнаю об этом.

— Мне кажется... всего понемногу,— после поездки в коттедж и на ферму Хутси я размышляла над ее рассказом целую неделю, убеждая себя в том, что все это — часть истории нашей семьи.

Раз за разом я прокручиваю в голове предостережение Эллиота: «Ты играешь с огнем! Прошлое нужно оставить в прошлом». Его мнение не поколебали даже поразительные открытия, сделанные мной на берегу реки Саванна. «Подумай о последствиях, Эвери. Есть люди, которые больше не смогут... относиться к твоей семье по-прежнему».

У меня есть ощущение, что под «людьми» он подразумевает свою мать, Битси.

И, к сожалению, она не одна такая. Если все, что я узнала, выплывет наружу, невозможно предсказать, как это отразится на политическом будущем, на репутации и на фамилии Стаффорд.

Времена изменились, но старые догмы все еще в силе. Если свет узнает о том, что Стаффорды не совсем те, за кого себя выдают, последствия будут...

Трудно даже вообразить.

Результаты моих изысканий пугают меня до дрожи в коленях. Но и мысль о том, что бабушка и ее сестра проведут остаток дней в разлуке, невыносима. Я должна быть уверена, что сделала для бабушки Джуди все, что могла.

— Пару раз я собиралась рассказать все это своим внукам,— роняет Мэй.— Но они неплохо устроили свою жизнь. Невестка после смерти моего сына вышла замуж за вдовца с кучей детишек. Это замечательные молодые люди, которые растят своих сыновей и дочек среди толпы дядей, тетей и кузенов. И у моих сестер все сложилось отлично. Ларк вышла замуж за бизнесмена — главу крупной сети супермаркетов, Ферн была замужем за выдающимся врачом в Атланте. У них на двоих восемь детей, два десятка внуков, ну и конечно, множество правнуков. Все успешны и счастливы... и страшно заняты. Зачем им моя история о том, что случилось в далеком прошлом?

Мне кажется, что от проницательного взгляда Мэй не могут ускользнуть мои колебания и сомнения.

— А ты расскажешь об этом родным? — спрашивает она.

Я тяжело сглатываю. Голова идет кругом.

— Я скажу отцу. Ему принимать окончательное решение, ведь бабушка Джуди — его мать, — выговаривая эти слова, я понимаю, что угадать, как отец воспримет такую информацию и что он будет с ней делать, невозможно.— Но, пожалуй, Хутси права: правда — всегда правда. Она имеет вес.

— Хутси,— ворчит Мэй.— Вот как она благодарит меня за то, что я продала ей тот клочок земли рядом со старой усадьбой бабушки, чтобы они с Тедом смогли построить там ферму. Спустя столько лет она выдает мои секреты!

— Я в самом деле считаю, что она действовала в ваших интересах. Она хотела, чтобы я поняла, как вы связаны с моей бабушкой. Она думала о вашем благе.

Мэй отмахивается от этой мысли, как от назойливой мухи.

— Пфф! Хутси просто любит подливать масло в огонь. Она всегда такой была. Знаешь, ведь именно из-за нее я осталась у Севьеров. Когда мы доплыли до их дома, Силас почти уговорил меня отправиться на реку вместе с ним. Он вышел на берег, обнял меня за плечи и поцеловал. В первый раз в жизни меня поцеловал мальчик,— старушка хихикает, щеки у нее розовеют, а в глазах появляется озорной блеск. На мгновение я будто снова вижу двенадцатилетнюю девчонку на берегу озера-старицы.— «Я люблю тебя, Рилл Фосс,— сказал он мне.— Я буду ждать тебя здесь ровно час. Буду ждать твоего возвращения. Я позабочусь о тебе, Рилл. Я сумею». Но я знала, что он дает обещания, которые не в силах выполнить. Всего несколько месяцев назад он бродяжничал, ночевал в поездах. Если я и усвоила хоть что-то, наблюдая за Бринй и Куини, так это печальный факт: одной любви недостаточно, чтобы прокормить семью. Любовь не может ее защитить.

Она кивает, подтверждая свои слова, и хмурится.

— Хотеть и сделать — разные вещи. Я думаю, еще тогда каким-то образом знала: нам с Силасом не суждено быть вместе. В любом случае не в таком юном возрасте. Но когда я шла вместе с Ферн по тропинке к дому, больше всего на свете мне хотелось развернуться и кинуться назад, к этому темноволосому парнишке, и отправиться с ним на реку. Я бы так и поступила... если бы не Хутси. Она решила все за меня даже раньше, чем я задумалась об этом. Я хотела тихо подобраться к опушке рощи, спрятаться там и посмотреть, возьмут Севьеры Ферн обратно к себе или нет. Мне казалось, попадись я им на глаза, они отправят меня обратно в детский дом или в какой-нибудь работный дом для плохих девочек или вообще посадят в тюрьму! Но в роще была Хутси: выкапывала коренья для матери. Она заметила нас и принялась громко кричать. Все, что я после этого помню, — откуда-то сразу появились Зума, Хой, мистер и миссис Севьер; они ринулись к нам с холма, а впереди них прыгали собаки. Мне некуда было бежать, поэтому я застыла на месте в ожидании самого худшего.

Мэй замолкает, а я чувствую, что повисаю над краем обрыва, где она меня оставила,

— И что произошло?

— Я узнала, что не обязательно родиться в семье, чтобы тебя в ней полюбили,

— Так они приняли вас обратно?

Улыбка показывается в уголках ее губ.

— Да. Сам Севьер, Хой и другие мужчины несколько недель искали нас в трясине: они знали, что мы должны были уплыть на лодке вместе с Арни. Они уже потеряли надежду нас найти, а мы вернулись,— она тихо смеется.

— В тот день нас обнимали даже Зума и Хутси — от радости, что мы целы и невредимы.

— И после этого вы счастливо жили у Севьеров?

— Они поняли, почему мы так поступили, когда я рассказала им всю правду об «Аркадии». Точнее, все, что осмелилась рассказать. Я решила никогда не упоминать, что кроме Ферн у меня есть еще брат и сестры. Мне, двенадцатилетней, было стыдно, что я не сумела защитить Камелию, Ларк и Габиона. Я думала, что Севьеры, узнав об этом, не смогут меня любить. А они оказались очень хорошими людьми — терпеливыми, добрыми. Они научили меня, как искать свою музыку.

— Музыку?

Она протягивает ко мне руки через стол.

— Да, дорогая моя, музыку! Знаешь, пока я повторяла путь папы Севьера, я научилась у него одной очень важной вещи: наша жизнь чем-то похожа на кинофильм. У каждой сцены есть своя мелодия, и она создана для этой сцены, загадочным образом вплетена в нее. Неважно, правятся ли нам пьески прошедших дней или воображаемые симфонии будущего, — танцевать нужно под музыку настоящего, иначе мы обречены не попадать в ритм и натыкаться на препятствия, которые не подходят текущему моменту. Я рассталась с мелодией реки и нашла свою музыку в большом доме семьи Севьер. Я нашла место для новой жизни, новую маму, которая заботилась обо мне, и нового отца, который терпеливо учил меня не просто создавать музыку, но и доверять — и нотам, и людям. Он был самым лучшим человеком из всех, кого я знала. Да, новая жизнь была совсем не такой, как на «Аркадии», но все равно хорошей. Нас любили, о нас заботились, нас защищали.

Она поднимает плечи, глубоко вздыхая, затем снова опускает их.

— Боюсь, сейчас трудно поверить, что я разгадала этот секрет. Но музыка старости... она не для тайцев. Она... звучит как-то одиноко. В таком возрасте становишься для всех обузой.

Я думаю о бабушке, о ее пустом доме, о комнате в доме престарелых, о том, что она все чаще не узнает меня, и на глазах у меня выступают слезы. Тяжело слушать музыку старости, когда она играет для одного из дорогих тебе людей.

Интересно, узнает бабушка свою сестру, когда они снова встретятся? Согласится ли Мэй со мной поехать? Я еще ее не спрашивала. В коридоре ждет Трент, он приехал из Эдисто. Мьт с ним поговорили и решили, что сначала мне лучше побеседовать с Мэй наедине.

— Вам удалось снова встретиться с Силасом? — вопрос возникает неожиданно и кажется случайным. Но я понимаю, что задала его, потому что думала о Тренте... и о первой любви Мэй.

Странно, но в последнее время Трент не выходит у меня из головы. Его улыбка, глупые шутки, его честность, даже просто голос в телефонной трубке что-то во мне переворачивают. Меня до глубины души трогает еще и то, что его совершенно не беспокоят скелеты в нашем семейном шкафу и как я намерена с ними обойтись. Я не готова к этому чувству. Я не знаю, как его классифицировать или вместить в свою жизнь.

Я только знаю, что не могу им пренебрегать.

Взгляд Мэй прожигает меня насквозь, словно заглядывает в самую душу.

— Я очень хотела бы его увидеть, но некоторым мечтам не суждено сбыться. Папа Севьер перевез нас в Огасту, чтобы защитить от Джорджии Танн. Наша семья была там хорошо известна, так что, полагаю, она не решилась беспокоить нас за пределами своего родного штата. Силас и старый Зеде просто не знали, где нас искать. Бог весть, что потом с ними случилось. Последний раз я видела Силаса сквозь спутанные волосы моей новой мамы, когда она крепко обняла меня. Он стоял на опушке рощи, там, где я была всего несколько секунд назад, затем развернулся и ушел к воде. Больше мы никогда не встречались.

Она медленно качает головой.

— Мне всегда было интересно, каким он стал. Но, возможно, оно и к лучшему, что я так этого и не узнала. Моя жизнь стала совсем иной. Я росла в другом мире, под другим именем. Годы спустя мне довелось пообщаться с Арии. Вдруг, откуда ни возьмись, от нее пришло письмо. В то время я училась в колледже и прочла его только на каникулах — мама сохранила его для меня. Мне казалось, что Арни и Силас должны были пожениться, но ничего подобного. Вскоре после того как я окончательно покинула реку, Зеде нашел для Арни местечко на молочной ферме. Ей пришлось тяжело, но люди иа ферме обходились с ней по совести. Затем Арни устроилась на авиационный завод и вышла замуж за солдата. Она написала мне из-за океана — они переехали туда. Арни так радовалась, что ей удалось повидать мир! Она никогда даже и не мечтала, что ей выпадет такая возможность.

История вызывает у меня улыбку.

— Как здорово, что после всех передряг у нее все сложилось хорошо! — я действительно рада за Арни, хотя ее, наверное, уже нет в живых, ведь она была старше Мэй, которой теперь больше девяноста лет. Но после рассказов

Мэй мне кажется, что я лично знала Арни, Силаса и других речных жителей.

— Да,— Мэй утвердительно кивает.— Именно она дала мне силы помогать юным романтичным девицам, которые стали игрушками для плейбоев Голливуда. За долгие годы я повидала их великое множество и всегда старался помочь: предлагала место для ночлега или подставляла плечо, на которое они могли опереться. К сожалению, девушки слишком часто оказывались в плачевном положении. В таких ситуациях я всегда вспоминала последние строки из письма Арни.

— И что же она написала?

— Что я спасла ее,— Мэй вытирает глаза.— Но, разумеется, это лишь половина правды. На самом деле мы обе спасли друг друга: если бы Арни не привезла меня обратно на реку и мне не довелось бы увидеть своими глазами печальный конец «Аркадии», я бы никогда не смогла отпустить с миром Брини, Куини и реку. Я бы всю жизнь искала эту мелодию. Арни привезла меня назад, но подтолкнула — вперед. Вот что я написала ей в ответном письме.

— Я представляю, как много для нее значил ваш ответ.

— Люди не приходят в нашу жизнь случайно.

— Вы правы,— киваю я и снова думаю о Тренте. Внутри меня кипит битва: с одной стороны — мои чувства и мысли, с другой — надежды, которые наша семья всегда связывала со мной, и планы, которые я всегда считала своими собственными.

— Мы с Арни переписывались долгие годы,— продолжает Мэй, а я пытаюсь снова погрузиться в ее историю, прогнать тревогу за то, как пройдет остаток дня.— Она была замечательной, вдохновенной женщиной. Когда они с мужем вернулись в США, то организовали собственную строительную фирму. Арни работала с ним бок о бок, наравне с мужчинами, и осталась самой собой. Мне кажется, что построенные ими дома особенные: уютные и надежные. Они переживут нас всех.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

Мзй поворачивается ко мне и тянется ближе, будто хочет поведать какой-то секрет.

— Прошлое женщины не должно предопределять ее будущее. Она может танцевать под музыку, которую сама выберет. Свою собственную. Чтобы услышать мелодию, нужно просто перестать болтать. С собой, я имею в виду. Мы вечно пытаемся себя в чем-то убедить.

Меня поражает глубина ее слов. Неужели она чувствует, что я поставила под сомнение весь свой жизненный путь с той поры, как посетила коттедж на реке и узнала бабушкин секрет?

Я не хочу никого обидеть, но мне нужно найти собственную мелодию. Мэй заставила меня поверить, что это возможно. В итоге это подводит меня к настоящей цели сегодняшнего визита.

— А не смогли бы вы поехать со мной кое-куда сегодня после обеда? — наконец говорю я.

— Могу я полюбопытствовать, куда именно? — она уже сжала подлокотники кресла и готова прямо сейчас встать на ноги.

— А если я не скажу вам о месте назначения заранее, вы поедете?

— Оно за пределами этих мерзких скучных стен?

— Да.

Мэй с удивительным проворством вскакивает на ноги.

— Тогда, полагаю, мне все равно, куда мы отправимся. Я в твоем распоряжении. Если только ты не потащишь меня на какое-нибудь политическое мероприятие. Я презираю политику.

Я смеюсь.

— Это не политическое мероприятие.

— Превосходно,— мы вместе проходим по коридору. Мэй переставляет ходунки с удивительной скоростью. Мне даже кажется, что сейчас она отбросит их в сторону и побежит к выходу.

— Трент ждет снаружи, он нас отвезет.

— Тот красавчик с голубыми глазами?

— Да, тот самый.

— Ох, вот сейчас я действительно очень хочу поехать с тобой,— она окидывает себя хмурым взглядом: ее костюм сильно напоминает пижаму.— Я не очень-то хорошо выгляжу. Может, мне стоит переодеться?

— Мне кажется, и так неплохо.

Она не возражает. И когда мы добираемся до ее комнаты, задерживается там, только чтобы взять свою сумочку.

Завидев нас в вестибюле, Трент поднимается с кресла. Он улыбается и, когда Мэй сообщает дежурному, что мы забираем ее до вечера, показывает мне большие пальцы на обеих руках. Мэй, оставив мне свои ходунки, берет Трента под руку, и они вместе выходят на улицу.

Я шагаю за ними и, пока Трент усаживает Мэй в машину, складываю ходунки и кладу в багажник. К счастью, я немного разбираюсь в подобных устройствах.

Мы едем. Трент ведет машину, а Мэй рассказывает ему свою историю — всю, до конца, не только те куски, которые она поведала после нашего первого набега на мастерскую дедушки Трента. Трент периодически ловит мой взгляд в зеркале заднего вида и покачивает головой: он изумлен — ему тяжело поверить, что совсем недавно сироты были почти что рабами.

Мэй так захвачена своим рассказом или так очарована Трентом, что даже не замечает, куда мы едем. Только возле Огасты она склоняется к окну и вздыхает.

— Ты везешь меня домой! Ты должна была мне сказать. Я бы надела кроссовки.

Трент бросает взгляд на туфли-шлепанцы Мэй на плоской подошве.

— Все будет в порядке. Твой сосед подстриг траву.

— Хутси вырастила славных детишек. Сложно в это поверить. Она всегда была такой язвой. Я ссорилась с ней чаще, чем со всеми сестрами, вместе взятыми.

Трент ухмыляется.

— Теперь, когда мы с ней познакомились поближе, я готов в это поверить, — он разговаривал с Хутси о сегодняшней поездке. Им с Бартом пришлось изрядно потрудиться, чтобы наш визит стал реальностью.

Дорога расчищена до самого коттеджа — Мэй отмечает изменения, когда мы проезжаем мимо фермерского дома Хутси и паркуемся на свеженасыпанном гравии возле ворот.

— Кто все это сделал? — Мэй крутит головой, смотрит на скошенную траву, на аккуратно подстриженные деревья в саду, на крыльцо, где за сеткой в ожидании стоят кресла.

— Мне показалось, что вам сложно будет одолеть такое расстояние пешком,— говорю я.— И потому мы решили привести все в порядок. Надеюсь, вы ничего не имеете против?

Она только вытирает глаза и крепко сжимает дрожащие губы.

— И еще я надеюсь, что теперь вы сможете чаще приезжать сюда. Бабушка заключила с одной фирмой такси контракт на длительный срок. Они знают, как сюда добраться.

— Не уверена, что... мне позволят,— Мэй едва шепчет, — в доме престарелых. И я не хочу, чтобы они звонили моим внукам и беспокоили их.

— Я рассказала о вас другу, который руководит Комитетом по защите прав пожилых людей. Он готов вам помочь... кос в чем. Вы не пленница дома престарелых, Мэй. Его сотрудники просто беспокоятся о вашей безопасности,— я делаю паузу, давая Мэй возможность хорошенько обдумать эту мысль. Позже мы обсудим все предложения Эндрю Мура, включая и его замечательную идею, что Мэй может вновь обрести смысл жизни, если станет выполнять какую-нибудь волонтерскую работу в его комитете. Эндрю — потрясающий человек, и у него масса любопытных замыслов. Я думаю, Мэй он понравится.

Но сейчас она слишком очарована пейзажем, чтобы о чем-то говорить. Она склоняется ближе к лобовому стеклу, слезы катятся у нее из глаз.

— Ох... ох, я дома. Я уж и нс думала снова здесь оказаться.

— Хутси со своим внуком держали его в порядке для вас.

— Но... я не смогу заплатить ей... с тех пор как...— слезы глушат слова Мэй, — с тех пор как они забрали меня.

— Она сказала, что ее это не волнует,— я открываю дверцу, Трент обходит машину.— Знаете, она ведь на самом деле вас любит.

— Она что, так и сказала?

— Ну... нет, но это же очевидно.

Мэй скептически хмыкает, и снова я вижу перед собой развитую не по годам речную бродяжку.

— Твои слова заставили меня подумать, что Хутси совсем из ума выжила,— она ухмыляется мне, принимая помощь Трента и выбираясь из машины.— Хутси всегда была со мной на ножах. Глупо нарушать традицию из-за простой сентиментальности.

Я потягиваюсь, глядя за деревья, скрывающие руины основного здания. Моего воображения не хватает, чтобы представить всю сложность отношений между этими двумя женщинами. Их дружбе-вражде очень много лет...

— Вы можете лично сказать об этом Хутси, если по-желаете. Она тоже сюда придет. Но позже — я просила ее дать нам немного времени.

Мэй, проходит через ворота, уцепившись за локоть Трента, бросает на меня подозрительный взгляд.

— Для чего ты меня сюда привезла? На этот раз я рассказала тебе все до конца. Больше ничего не осталось.

Вдалеке на проселочной дороге я вижу еще одну ма-шину. Мэй пока не замечает ее, что, наверное, даже к лучшему. Я хотела сперва завести ее в дом, устроить поудобнее. Но все может пойти совсем не так, как я задумала. Моя мама всегда старается приезжать заранее, даже если она понятия не имеет, куда или зачем едет.

— Я попросила приехать сюда своих родителей, потому что не знала, смогут ли они поверить в мой рассказ, если не увидят все своими глазами. И еще мне не хотелось, чтобы они считали меня сумасшедшей.

— Ты имеешь в виду сенатора?! — лицо Мэй искажается ужасом, и она немедленно начинает нервно поправлять прическу.

Трент пытается провести Мэй через ворота, но она цепляется за столб, словно младшеклассник, которого тащат к врачу на укол.

— Святые небеса! — восклицает она.— Я же спрашивала тебя, не стоит ли мне переодеться. Я не могу встретиться с ними в таком виде.

Я чувствую, как мои самые лучшие намерения вдребезги разбиваются о стены благопристойности. Почти нереальным казалось уговорить родителей согласиться с моими таинственными планами на это воскресенье. Я сказала им, что хочу помочь другу, но мама за милю способна учуять ложь. Она будет настороже и в полной боевой готовности, учитывая мою странную просьбу и удаленность места встречи.

Но вне зависимости от желания ее участников сегодня все пойдет по моему сценарию, ведь глубоко внутри я знаю, что не случайно так внезапно все организовала. Я боялась, что если не решусь действовать сейчас, то потом уже не наберусь храбрости.

— Тогда стоит поторопиться! — Мэй устремляется в сторону дома, чуть не сбивая Трента с ног.— Моя одежда все еще в шкафах. Я найду там что- нибудь поприличнее.

За деревьями мелькает белый наемный лимузин.

— У нас нет времени. Они уже подъезжают.

Мэй яростно раздувает ноздри.

— Хутси знает об этом?

— И да, и нет, но идея была моя. Доверьтесь мне. Я и правда думаю, что так даже лучше, — после этой встречи мы с Мэй либо станем родственниками, либо никогда больше не будем разговаривать,

— Мне кажется, я сейчас упаду в обморок, — говорит

Мэй Тренту. Притворяется или ей и в самом деле дурно? Я не знаю.

Трент приобнимает ее, готовый поддержать.

— Может, отвести вас в дом?

Она идет с ним, слишком ошарашенная, чтобы протестовать.

Я жду У ворот. Когда лимузин подъезжает, мама распахивает дверцу со своей стороны и выскакивает из машины, не дожидаясь, пока Оз выполнит ритуал «хорошего шофера». Пчелка в ярости.

— Эвери Джудит Стаффорд, что происходит? Я уже начала думать, что водитель заблудился или что нас похитили! — по красному, чуть лоснящемуся лицу мамы ясно — она всю дорогу изводилась от неизвестности, скорее всего жаловалась отцу и терроризировала бедного Оза, которого привлекли к этой операции только потому, что он знает дорогу. — Я как минимум пятнадцать раз тебе звонила. Почему ты не брала трубку?

— Я не думала, что в этих краях вообще есть прием,— не знаю, правда ли это. У меня телефон выключен с самого утра. Если Пчелка не сможет со мной связаться, чтобы отменить или изменить планы, которые мы уже согласовали, у нее не останется выхода, кроме как приехать. Она никогда не нарушает обязательства.

— Ну же, девочки, не ссорьтесь,— отец настроен вполне благодушно. Он, в отличие от мамы, любит про-гулки вдали от благ цивилизации. С помощью лапароскопической операции ему устранили кишечное кровотечение, анализы стали гораздо лучше; он постепенно восстанавливается. Он работает почти в полную силу и может достойно парировать нападки оппонентов. Скандал из-за домов престарелых постепенно затихает. Отец также выступил в поддержку закона, благодаря которому владельцы подобных заведений больше не смогут использовать подставные фирмы, чтобы избежать положенных по суду выплат.

Он кидает заинтересованный взгляд на реку.

— Замечательная воскресная прогулка. Давненько мы не выбирались в Огасту. Я жалею, что не взял с собой снасти и удочку, — отец улыбается мне, а у меня перед глазами проносится вся наша с ним жизнь: от маленькой девочки, которая приходит к нему в кабинет, до провальных попыток совместной рыбалки, выпускных вечеров, танцев и вручения дипломов... и более поздних брифингов, планерок и публичных мероприятий.— Пчелка, ведь Эвери нечасто нас о чем-то просит,— он снисходительно подмигивает — жест предназначен исключительно для меня. — Не ругай ее на этот раз.

Он хочет меня подбодрить, чтобы я поняла — он поддержит меня в любой ситуации, и этим напоминает мне, какую огромную ценность я сегодня могу потерять — его доверие. Я его любимая дочка и всегда была его золотой девочкой.

Как он отнесется к тому, что несколько недель я потратила на то, чтобы узнать тайну его матери — тайну, которую она скрывала, чтобы защитить наследие Стаффордов?

А что произойдет потом, когда я расскажу ему, как изменили меня эти поиски? Я не хочу жить так, как жила бабушка. Я не хочу притворяться, хочу быть собой. Не знаю, закончится из-за этого политическая династия Стаффордов на отце или нет. Шансы велики, что здоровье позволит ему еще долго исполнять свои обязанности. Когда отец выздоровеет, он уладит споры вокруг домов престарелых, и в итоге из этого дела выйдет что-нибудь хорошее, я в этом уверена.

Я буду с ним рядом, я помогу ему всем, чем смогу, но, по правде сказать, я не готова к политической гонке. У меня не хватает опыта. Я не заслужила место в Конгрессе, оно не должно достаться мне только из- за фамилии. Я хочу добиться своих целей старомодным способом. Хочу сперва понять, какие задачи будут стоять передо мной — что-то я уже знаю, но этого недостаточно, — и потом решить, что делать дальше. Если я действительно займусь политикой, то буду баллотироваться, опираясь на свои заслуги, а не на отцовские. А пока... Эндрю Мур упомянул, что его Комитету по защите прав пожилых людей нужен хороший адвокат. Платить там, как водится, будут мало, но для меня это не проблема. Если мне придет в голову погрузиться в мрачные воды политических игр, то обычные люди как раз и начинают свою карьеру в подобных организациях. Кроме того, я и вправду хороший адвокат.

Поймет ли отец?

Будет ли он любить меня, как прежде?

«Конечно. Разумеется, будет. Он в первую очередь всегда оставался отцом», Я знаю, что это правда. Но родители все равно расстроятся, когда услышат о моих планах. Да, будут и негативные последствия, но мы справимся. Как и всегда.

— Эвери, я не собираюсь выпускать твою бабушку из машины в таком месте, — Пчелка изучает небольшой коттедж, реку под холмом, неухоженные деревья, нависающие над крышей крыльца. Она обхватывает себя руками и потирает плечи.

— Пчелка,— папа пытается успокоить маму, терпеливо улыбаясь мне.— Эвери не пригласила бы нас сюда без веской причины,— он склоняется ближе к Пчелке, обвивает ее рукой за талию и нажимает на точку, где ей щекотно, — ее знает только он. Это его секретное оружие.

Мама тщетно пытается сдержать улыбку.

— Прекрати,— она разворачивается ко мне, и взгляд у нее совсем нерадостный.— Эвери, ради бога, ты вправду думаешь, что все это так необходимо? К чему такая секретность? И почему нам нужно было приехать именно на лимузине? И зачем потребовалось везти сюда бабушку? Забрали ее из «Магнолии Мэнор», встревожили. Ей тяжело потом будет вернуться к налаженному распорядку дня.

— Я хочу узнать, вспомнит она тут что-нибудь или нет, — говорю я.

Пчелка причмокивает губами.

— Сомневаюсь, что она вспомнит этот дом.

— Вообще-то я имею в виду одного человека.

— Она не знает здесь никого, Эвери. Я думаю, что лучше всего...

— Просто пойдем со мной, мама. Бабушка Джуди уже бывала здесь. У меня есть ощущение, что она это поймет.

— Кто-нибудь поможет мне выйти? — из машины слышится голос бабушки.

Оз смотрит на отца. Тот кивает. Он боится, что если сейчас отпустит Пчелку, та сбежит.

У ворот я беру бабушку под руку, и мы вместе идем по дорожке к дому. Бабушке Джуди еще только семьдесят восемь лет, она бодрая и подвижная. Из-за этого наступление деменции кажется еще более несправедливым.

Мы идем, и я краем глаза вижу, что с каждым шагом лицо ее все больше светлеет. Она окидывает взглядом плетистые розы, азалии, лавочку у реки, старую изгородь, вьющиеся по решетке глицинии и лианы, бронзовую поилку для птиц со статуэтками двух маленьких девочек, играющих в воде.

— Ох, — шепчет она.— Ох, я ведь так люблю это место. Давно я тут не была?

— Думаю, да, — отвечаю я.

— Мне его не хватало,— шепотом говорит она.— Я так по нему скучала...

Мама с папой медлят на верхней ступеньке крыльца и с напряженным любопытством переводят взгляд с меня на бабушку. Пчелка сейчас в ситуации, которую она не контролирует, из-за чего происходящее — и неважно, что это — бесит ее еще больше.

— Эвери Джудит, тебе лучше объяснить нам, что происходит!

— Мама! — обрываю я ее, и Пчелка отступает на шаг. Я никогда раньше не разговаривала с ней в таком тоне. За все тридцать лет. — Пусть бабушка Джуди посмотрит, что сможет вспомнить.

Положив руку на плечо бабушки, я веду ее через порог внутрь коттеджа. Она на мгновение останавливается, ее глаза привыкают к изменению освещения.

Я смотрю, как она обводит взглядом комнату, задерживается на фотографиях и картине над старым камином.

И через мгновение замечает, что в комнате уже кто- то есть.

О, о... Мэй! — произносит она с такой живостью, будто они расстались только вчера.

— Здравствуй, Джуди,— Мэй пытается подняться с дивана, но тот слишком мягкий, и тогда она протягивает вперед руки. Трент, который уже собирался помочь ей подняться, отступает.

Я отпускаю бабушку, и она пересекает комнату одна. Глаза Мэй наполняются слезами, она поднимает руки, сжимая и разжимая пальцы, и зовет к себе сестру. Бабушка Джуди, которая в последнее время так часто сомневается, знает ли она человека, в данную минуту не испытывает сомнений. Самым естественным образом она тянется к Мэй, они обнимаются дрожащими старческими руками. Мэй закрывает глаза, положив подбородок на плечо сестры. Они обнимаются так долго, что наконец бабушка, обессилев, падает в кресло рядом с диваном. Они с сестрой держатся за руки над небольшим столиком сбоку от дивана и смотрят друг на друга так, будто в комнате больше никого нет.

— Я думала, что больше никогда тебя не увижу,— признается Мэй.

По жизнерадостной улыбке бабушки понятно, что она и не ведает о препятствиях, которые способны их разлучить.

— Ты же знаешь, я всегда приезжаю. По четвергам. В День сестер,— она указывает на кресло-качалку у окна.— А где Ферн?

Мэй чуть приподнимает руку бабушки и легонько трясет, •

— Ферн больше нет, моя дорогая. Она умерла во сне.

— Ферн? — плечи бабушки опускаются, а глаза наполняются влагой. Слезинка стекает вдоль носа. — О... Ферн.

— Остались только мы двое.

— У нас есть Ларк.

— Ларк умерла пять лет назад. От рака, помнишь?

Бабушка Джуди сутулится чуть сильнее и вытирает еще слезу.

— Боже мой, а я ведь забыла. От моего разума остались жалкие крохи.

— Это неважно,— сестры всё еще держатся за руки.— Помнишь, как мы провели нашу первую неделю на Эдисто?

Она кивает на картину над камином.

— Разве не прекрасное было время, когда мы все были вместе? Ферн там очень нравилось.

— Да, хорошо было, — соглашается бабушка Джуди. Я не знаю, действительно ли она вспомнила или просто пытается быть вежливой, но неожиданно у нее наступает просветление.— Ты раздала нам браслеты со стрекозами. Три стрекозы — в память о тех, кого мы потеряли навсегда. Камелия, Габион и мой брат- близнец. Тем же вечером мы отмечали день рождения Камелии, да? Камелия — это стрекоза с ониксом,— в глазах бабушки свет вернувшейся памяти. Сестринская любовь согревает ее улыбку.— Тогда мы были просто красотками, правда?

— Да, настоящими красавицами. У всех нас прекрасные мамины волосы, но только ты унаследовала ее милое лицо. Если бы я не знала, что на той фотографии запечатлены мы вчетвером, то подумала бы, что на ней — я, Ферн, Ларк и наша мама.

За моей спиной мать шипит сквозь зубы:

— Что тут происходит?!

Я чувствую, как от нее исходит жар. Она вспотела, а ведь Пчелка никогда не потеет.

— Пожалуй, нам стоит выйти на время, — я решаю увести родителей на крыльцо. Видно, что отцу совсем не хочется покидать комнату. Он рассматривает фотографии и пытается понять смысл происходящего. Может, он помнит, как мать необъяснимо исчезала на время? Или что уже видел пейзаж, созданный в Эдисто? Мог ли он подозревать, что бабушка не совсем такая, какой он ее знает?

Трент ободряюще кивает мне через комнату, я выхожу и закрываю за собой входную дверь. Поддержка этого парня помогает мне поверить в свои силы, придает уверенности. Он верит в то, что правду нужно принимать такой, какая она есть. В этом они с Хутси похожи.

— Нам нужно поговорить. Устраивайтесь поудобнее,— говорю я родителям.

Пчелка нехотя опускается на край кресла-качалки. Отец занимает двухместную качалку и принимает позу, по которой я понимаю: он готов услышать серьезные и неприятные известия. Он склоняется вперед, руки жестко сложены перед собой, локти опираются на колени, пальцы переплетены. Какой бы ни оказалась ситуация — он готов к ее анализу и устранению возможных негативных последствий.

— Позвольте мне рассказать вам одну историю,— прошу я. — Ни о чем не спрашивайте, пока я не закончу, ладно? — не дожидаясь ответа, я делаю глубокий вдох и начинаю свое повествование.

Отец слушает с обычным стоическим выражением. Мать бессильно откидывается на спинку кресла-качалки, прижимая ко лбу запястье.

Когда я заканчиваю, повисает тишина. Никто не знает, что сказать. Очевидно, даже отец ничего не знал, хотя что-то в выражении его лица подсказывает мне, что мой рассказ объяснил некоторые причуды его матери.

— Откуда... Откуда ты знаешь, что все это правда? Может... может, та женщина просто...— мать умолкает и смотрит на окна коттеджа. Она думает о том, что услышала там, о фотографиях на стенах.— Я просто не понимаю, как такое возможно.

Отец глубоко вздыхает и смотрит поверх переплетенных пальцев, седеющие брови сходятся вместе. У него нет сомнений, но тот факт, что его семья оказалась замешана в эту историю, ему не нравится. Я рассказала родителям все, что мы с Трентом узнали об Обществе детских домов Теннесси, и могу поклясться, что они с матерью слышат про него не впервые. Несомненно, им доводилось читать о скандале, возможно, они видели ТВ-шоу, которые восстанавливали события, происходившие в печально известных детских домах Джорджии Танн.

— Я не могу... моя мать? — бормочет папа.— А отец знал об этом?

— Не думаю, что хоть кто-то знал. Они встретились и отыскали бабушку Джуди, когда стали взрослыми. Мэй говорила мне, что они не хотели вмешиваться в жизнь друг друга. Вообще удивительно, что четыре сестры смогли отыскать друг друга, ведь даже документы были составлены так, чтобы не дать родным семьям найти своих детей!

— Боже мой, — отец трясет головой, будто пытается перетряхнуть в ней мысли, привести их хоть в какой- то порядок.— У моей матери есть брат-близнец?

— Она родилась в паре близнецов, но их разлучили. Бабушка Джуди искала брата долгие годы, но так и не выяснила, что с ним случилось. Может, он умер или его кто-то усыновил.

Отец опускает подбородок на сложенные руки. Он смотрит на небо за деревьями.

— Боже милосердный.

Я знаю, о чем он думает. Ту же самую мысль я бесконечно прокручиваю в голове с тех самых пор, как узнала правду. Всю неделю я обдумывала, как нужно поступить: унести тайну с собой в могилу или отпустить ее на волю и посмотреть, что выйдет? В конце концов я пришла к тому, что отец заслуживает права знать, кем были его предки. Бабушка заслуживает радости провести с сестрой то время, которое у нее осталось. А пять маленьких речных бродяжек, пострадавших от Общества детских домов Теннесси, заслуживают, чтобы их историю не забыли.

Если бы не странная прихоть судьбы, мать моего отца могла вырасти в плавучей хижине среди простого народа, жестоко страдавшего от нищеты в пору Великой депрессии. Ей, принадлежавшей не к тому социальному кругу, вряд ли удалось бы встретиться с дедушкой, тем более — выйти за него замуж.

Мы не были бы Стаффордами.

Мама собирается с мыслями, задирает подбородок, расплетает ладони отца и нежно сжимает одну из них.

— Это было давно, Уэллс, сейчас нам не о чем волноваться. Вообще ни к чему было ворошить прошлое, — она бросает на меня косой, предупреждающий взгляд.

Я сопротивляюсь порыву пасть духом. Для меня нет пути назад.

— Папа, что ты решишь, то и будет. Это только твой выбор. Я прошу лишь о том, чтобы бабушке Джуди позволили общаться с сестрой... то недолгое время, которое у них еще осталось. Они всю жизнь скрывали свое родство от мира, заботясь о нашей пользе, и заслужили немного счастья.

Папа целует мамины пальцы, переплетает их со своими, кивает. Он безмолвно дает нам понять — он обдумает все, что сегодня произошло, и примет решение.

Пчелка склоняется ближе ко мне.

— А этот... этот парень, что сидит в комнате... Он не воспользуется этой информацией? Ему можно верить? В следующем году выборы в Сенат, а Кэл Фортнер просто спит и видит, как бы раздуть новый скандал и отвлечь избирателей от реальных проблем,

Я с облегчением вижу, что, когда мама говорит про выборы, она бросает взгляд на отца, а не на меня. Похоже, наша жизнь приходит в норму, и я этому рада. Моим родителям будет легче принять простой факт: политически выгодная свадьба в саду среди цветущих азалий не состоится. Я не готова сообщить им об этом прямо сейчас, но обязательно сделаю это. И довольно скоро.

Моя решимость крепнет, когда я думаю о том, что Мэй и бабушка сейчас вместе сидят в комнате и разговаривают. Я больше верю в себя.

— Мама, волноваться причин нет. Трент — надежный человек. Он мой друг. Только благодаря его дедушке сестры бабушки Джуди смогли ее разыскать. И она узнала о своей родной семье.

Выражение, появившееся на лице Пчелки, свидетельствует: ей не кажется, что сестры бабушки поступили правильно.

А вот отец думает иначе.

— Я хочу немного поболтать с миссис Крэндалл.

Пчелка приоткрывает рот от изумления. Затем захлопывает его, выпрямляет спину и кивает в знак молчаливого согласия. Какой бы путь ни выбрал отец — она пойдет по нему рядом с ним. Так заведено у моих родителей.

— Думаю, Мэй с радостью согласится рассказать вам о тех давних событиях. А я пройдусь, — мне хочется верить, что отец, услышав всю историю из уст бывшей Рилл Фосс, рассказанную ее словами, примирится с неизбежным. Ведь это история нашей семьи.

— Ты можешь посидеть с нами,— неуверенно про-износит мама.

— Лучше вы поговорите без меня,— на самом деле я хочу побыть наедине с Трентом. Я знаю: ему до смерти интересно, как родители восприняли новости о бабушке Джуди. Он напряженно смотрит на меня из окна коттеджа.

Мы встаем и направляемся к двери, и лицо Трента светлеет. В доме бабушка увлеченно, так, словно это случилось только вчера, рассказывает о прогулке по реке. Похоже, когда-то Мэй купила себе плоскодонку и предложила сестрам покататься. Бабушка Джуди от души смеется, вспоминая, как у них заглох мотор и им четверым пришлось сплавляться по неспокойной Саванне...

Отец нерешительно направляется к креслу и смотрит на свою мать так, будто в первый раз в жизни ее видит. В каком-то смысле так и есть. Женщина, которую он знает, —актриса, всю жизнь безупречно — почти безупречно — исполнявшая свою роль. С тех пор как сестры отыскали Джуди, внутри нее существовали две женщины: одна — жена сенатора Стаффорда и мать моего отца, другая — дочь речных бродяг. И сегодня, в очередной День сестер, в этом маленьком коттедже обе они слились в цельную личность.

Трент с превеликой радостью вместе со мной покидает душное помещение.

— Давай прогуляемся на холм,— предлагаю я.— Хочу сделать фотографии руин дома на плантации... Просто на всякий случай, если из нашей затеи ничего не выйдет и мы больше никогда сюда не вернемся.

Трент улыбается. Мы проходим через ворота, за нашими спинами шумит сад коттеджа.

— Вряд ли все кончится так плохо.

Мы идем по тропинке к опушке рощи. Я думаю о Рилл Фосс, о том, как много лет назад она превратилась в Мэй Уэзерс.

«Могла ли она представить, что за жизнь ее ждет?»

Солнце пригревает. Мы шагаем по полю, а затем начинаем подниматься на холм. День прекрасен. Он из тех, что возвещают скорую смену времен года. Тень от останков древнего особняка падает на траву, и строение вновь обретает величественность. Я вытаскиваю телефон и начинаю фотографировать, но руки у меня дрожат. Я в общем-то не для этого сюда пришла. Просто хотела уйти подальше от коттеджа, чтобы за нами никто не следил... и не подслушивал.

А теперь не могу подыскать нужные слова... Или мне не хватает смелости? Я молчу и трудолюбиво щелкаю камерой телефона. Но рано или поздно мне придется прервать свое занятие.

От волнения меня начинает подташнивать. Я пытаюсь успокоиться, набраться храбрости.

Но Трент начинает первым.

— Ты не носишь кольцо,— замечает он. Я поворачиваюсь к нему, вижу в его глазах сотни вопросов и перевожу взгляд на свою руку. Я вспоминаю обо всем, что узнала с тех пор, как приняла предложение Эллиота и переехала домой, в Южную Каролину, чтобы соответствовать возложенным на меня ожиданиям. То время кажется мне совсем другой жизнью, мелодией какой-то другой женщины.

— Мы поговорили с Эллиотом. Он считает, что мне не стоило все это затевать, и скорее всего никогда не признает мою правоту... Но дело не только в этом. Мне кажется, мы с ним давно уже осознали, что друзьями нам быть гораздо комфортнее, чем парой. Мы знакомы много лет, у нас общая история и множество приятных воспоминаний, но между нами чего-то... не хватало. Думаю, именно поэтому мы никак не могли назначить дату свадьбы, начать какие-то приготовления. Этот брак нужен нашим семьям, а не нам самим. Наверное, мы поняли это давно, но признали только сейчас.

Я наблюдаю за Трентом, а он, в задумчивости нахмурив лоб, изучает наши тени на траве.

Сердце беспокойно трепещет, затем гулко бьется. Кажется, секунды не бегут, а ползут: липкие, тягучие. «Интересно, он чувствует хоть что-нибудь похожее? Или ему все равно?»

Во-первых, у Трента есть сын. Прежде всего ему нужно думать о нем.

Во-вторых — я не знаю, чем буду дальше заниматься. Работа в Комитете помощи пожилым людям даст мне время разобраться в себе. Мне нравится восстанавливать справедливость. Мне кажется, именно поэтому я так глубоко погрузилась в историю Мэй и сегодня привезла сюда ее и бабушку.

Сегодня была исправлена старая несправедливость — насколько это было возможно спустя столько лет.

Я немного успокаиваюсь и перевожу дух, однако следующая мысль снова заставляет меня нервничать: «А Трент сможет стать частью будущего, которое я только-только начала себе представлять? Наши семьи такие разные».

Он поднимает на меня взгляд, и в его глазах отражается солнечный свет. В них плещется такой глубины синева, что я в первый раз за все время понимаю: не такие мы и разные! У нас славная общая родословная, ведь мы — потомки речных жителей.

— Значит ли это, что я могу взять тебя за руку? — он улыбается, приподнимает бровь и ждет моего ответа.

— Да. Конечно, да.

Он протягивает мне руку ладонью вверх, и я вкладываю в нее свою.

Его пальцы обхватывают мою ладонь теплым, сильным кольцом, и мы торжественно поднимаемся по склону холма, оставляя позади руины прежней жизни.

Нас ждет будущее.