Пока мы были не с вами

Глава 6 Рилл Фосс Мемфис, Теннесси 1939 год

Я вижу сон: мы снова плывем по реке. Двигатель модели Т, который Брини приладил к задней части лодки, легко, словно мы невесомы, несет нас вверх по течению. Куини сидит на крыше хижины, будто на спине слона, на голове — красная шляпка с перьями. Она запрокидывает голову, ее волосы развеваются. Она поет песню, которую узнала от старого ирландца в одном из речных лагерей.

— Она красива как королева, правда же? — спрашивает Брини.

Греет солнце, чирикают воробьи, толстые окуни выпрыгивают из воды. Косяком летит стая белых пеликанов — они образуют на небе большую стрелку, указывающую на север. Это означает, что впереди еще целое лето. На реке не видно ни пароходов, ни плоскодонок, ни буксиров, ни барж. Никого. Река принадлежит нам.

Только нам.

— А если она королева — тогда ты кто? — спрашивает меня Брини в моем сне.

— Принцесса Рилл из королевства Аркадия! — радостно кричу я.

Брини возлагает мне на голову корону из цветков жимолости и произносит речь, как король из сказки.

Когда я просыпаюсь утром, то чувствую во рту этот сладкий привкус. Он остается со мной, пока я не открываю глаза и не вспоминаю, почему мы все впятером, рядком, как чей-то улов, потные и скользкие, лежим поперек матраса на кровати Куинн и Брини.

«Куини здесь нет». Я едва успеваю вспомнить об этом, прежде чем понимаю, что меня разбудило.

Кто-то стучится в дверь.

Сердце подскакивает в груди, и я вместе с ним. Я спрыгиваю с постели, накидываю одну из шалей Куини на ночную рубашку и бегу к порогу хижины. За дверью стоит Зеде, и даже сквозь оконное стекло видно, как вытянулось и погрустнело его лицо, как обвисли седые усы. Мой желудок сворачивается в тугой узел.

Буря давно утихла. День будет ясным. Утренний воздух теплый и влажный, но, открыв дверь и выйдя на крыльцо, я начинаю отчаянно мерзнуть в своей старой хлопчатобумажной ночнушке — я так выросла, что Куини пришлось пришивать к ее подолу рюши, ведь «девочке моего возраста не пристало так сильно оголять ноги».

Я плотнее запахиваю шаль на груди — не из-за того, что здесь Зеде, да там и смотреть пока не на что — Куини говорит, что все вырастет со временем, только оно еще не пришло, — но в плоскодонке вместе с Зеде приехал незнакомый мальчик. Он очень худой, но высокий, и у него темная кожа, как у французов с Луизианы или у индейцев. Он постарше меня, но я бы сказала, что он еще не дорос до мужчины. Ему, наверное, лет пятнадцать или около того. Зеде всегда кого-то пригревает под своим крылом. Он — дедушка целой реки.

Мальчик прячет лицо под поношенной кепкой и смотрит на дно лодки, а не на меня. Зеде не тратит время на то, чтобы нас знакомить.

Я знаю, что это значит, но так хотела бы ничего не понимать!

Зеде кладет тяжелую руку мне на плечо. Он старается успокоить меня, а мне ужасно хочется убежать: изо всех сил рвануть вниз по берегу, чтобы ноги мелькали в воздухе быстро-быстро и почти не оставляли следов на промытом водой песке.

Слезы застревают в горле, я сглатываю их с трудом. За моей спиной Ферн прижимается лицом к оконному стеклу. Я так и думала, что она проснется и пойдет за мной. Она никогда не отпускает меня далеко.

— Малыши Куини не выжили,— Зеде не любитель ходить вокруг да около, когда дела плохи.

Что-то будто умирает внутри меня — маленький братик или сестренка, которых я хотела укачивать, как новую китайскую куклу.

— Ни один?

— Нет. Док сказал, что никого не смог спасти. И добавил, что ничего бы не изменилось, даже если бы Брини привез ее в госпиталь раньше. Они просто не жильцы в этом мире, младенцы Куини.

Я мотаю головой, словно пытаюсь вытряхнуть его слова из ушей, как воду после купания. Это неправда. Такое не может произойти в королевстве Аркадия. Река — волшебная. Брини всегда говорил, что она позаботится о нас.

— Что говорит Брини?

— Он совсем разбит. Я оставил его там с вашей мамой. Им нужно подписать бумаги для госпиталя и все такое. Ей еще не сказали про младенцев. Думаю, Бриии расскажет, когда ей станет получше. Доктор сказал — у нее все будет хорошо.

Но я знаю Куини. У нее не будет «все хорошо». Для нее самое большое счастье на свете — новый, чудесный младенец, которого можно прижать к себе!

Зеде говорит, что ему лучше бы вернуться в больницу. Брини этим утром был совсем плох.

— Я пытался поискать в речном лагере женщину, которая согласилась бы приглядеть за вами, но с выбором там негусто. У них возникли какие-то проблемы с полицией, и почти все плавучие дома снялись с якоря и вернулись на реку. И потому, пока я не смогу привезти обратно вашего папу, за вами присмотрит Силас, — он машет мальчишке в лодке, а тот удивленно вскидывает голову. Похоже, он не знал, что Зеде хочет оставить его с нами.

— Мы и сами можем за собой присмотреть, — больше всего мне хочется, чтобы Куини и Брини вернулись и мы вместе уплыли бы вниз по течению. Мне хочется этого так сильно, что даже становится больно где-то глубоко внутри, под сведенным от тревоги животом.

— У нас его и покормить-то нечем,— в дверях возникает Камелия и вставляет в разговор свои пять пенни.

— Ну и тебе доброе утро, Рози — солнечный лучик,— Зеде все время называет Камелию именно так, потому что она полная противоположность этому прозвищу.

— Я собираюсь наловить лягушек, — заявляет она так, словно ее назначили капитаном «Аркадии».

— Нет, ты никуда не пойдешь,— возражаю я.— Нам нельзя покидать лодку. Никому.

Зеде наставляет палец на мою сестру.

— Сидите смирно, детишки,— он, прищурившись, оборачивается к реке. — Не знаю, что так напугало народ в лагере на Мад-Айленде, но в любом случае хорошо, что вы укрылись в этой маленькой заводи. Просто сидите тихо. Не привлекайте к себе внимания.

Мне на грудь будто лег тяжелый камень. Беспокойство выкопало себе норку внутри и надежно там поселилось. Я не хочу, чтобы Зеде уезжал.

Ферн робко подбирается ко мне и цепляется за ногу. Я поднимаю ее на руки и прижимаюсь подбородком к ее мягким растрепанным кудряшкам. Она утешает меня.

Из хижины выходит Габион, и я тоже беру его на руки — вес малышей прижимает мои ноги к полу. Шаль Куини туго натягивается на плечах и врезается в кожу.

Зеде снова оставил меня за главную. Он помогает мальчишке, Силасу, забраться на борт «Аркадии». Тот выше, чем я думала, худой, как палка, и довольно симпатичный, если не обращать внимания на разбитую губу и фингал под глазом. Если он бродяжничал в поездах, как говорит Зеде, ему повезло, что дорожная полиция не обошлась с ним еще хуже.

Силас взбирается на перекладину крыльца — кажется, он решил там и оставаться.

— Теперь ты будешь за ними присматривать,— говорит ему Зеде.

Парнишка кивает, но по выражению его лица понятно, что поручение ему не нравится. Ястреб Купера пролетает над «Аркадией», Силас провожает его взглядом, затем поворачивается в сторону Мемфиса.

Зеде оставил нам еды: мешок кукурузной муки, пучок моркови, десяток яиц и немного соленой рыбы.

Силас наблюдает, как Зеде забирается на свою лодку и скрывается из виду.

— Хочешь есть? — спрашиваю я.

Он разворачивается ко мне, и только тут я вспоминаю, что все еще хожу в ночнушке. Я чувствую, как влажный воздух касается кожи в том месте, где горловина рубашки растягивается под тяжестью малышей, сидящих у меня на бедрах.

Силас отводит глаза, словно от смущения.

— Нуда,— его глаза темные, как ночная река. Они отражают все, на что падает его взгляд, — цаплю, которая ловит рыбу неподалеку от нас; ветви, свисающие со сломанного дерева; утреннее небо с облаками, похожими на белую пену... и меня.— Ты что, умеешь готовить?

Звучит так, будто он заранее уверен, что я не умею.

Я поднимаю подбородок, расправляю плечи, и шаль Куини врезается в них еще глубже. Пожалуй, Силас мне не нравится.

— Да. Умею.

— Пффф! — фыркает Камелия.

— Тише ты,— я спускаю малышей и толкаю их к ней. — И проследи за ними. Где Ларк?

— Все еще в кровати.

— И за ней присмотри! — Ларк может ускользнуть быстро и тихо, как мышка. Однажды она нашла небольшую полянку у ручья и уснула там, а мы искали ее целый день и половину ночи! Куини чуть с ума не сошла от волнения.

— Думаю, мне стоит пойти с тобой, а то ты спалишь хижину, — ворчит Силас.

Нет, этот парень мне совершенно не нравится!

Впрочем, когда мы проходим в дом, Силас быстро окидывает меня взглядом и улыбается уголком разбитой губы, и мне приходит в голову, что, возможно, он не так уж плох.

Мы разводим в печи огонь и стараемся соорудить что-нибудь съедобное. Ни я, ни Силас не сильны в готовке. Печь — вотчина Куини, и я никогда не обращала на нее особого внимания. Мне больше нравилось сидеть снаружи, наблюдать за рекой и ее обитателями и слушать сказки Брини про рыцарей, замки, индейцев на Диком Западе и про дальние страны. Насколько я понимаю, Брини объездил весь мир.

Силас тоже повидал немало. Мы закончили готовить и сели есть, а он все рассказывает о том, как путешествовал по железной дороге, как проехал через пять штатов, добывая пропитание в рабочих лагерях, и как выживал в дикой природе, словно индеец.

— Почему у тебя нет мамы? — спрашивает Камелия, похрустывая последней кукурузной лепешкой, которая всего лишь чуть-чуть подгорела по краям.

Ларк кивает — ей тоже интересно, но она слишком стесняется, чтобы спросить.

Силас машет изящной серебряной вилкой, которую Брини откопал в песке рядом с обломками старого корабля.

— Была у меня мама, и я ее очень любил. Потом мне исполнилось девять, я ушел и с тех пор ее больше не видел.

— Как же так вышло? — я хмуро смотрю на Силаса, пытаясь понять, не шутит ли он. Я уже так сильно скучаю по Куини, что не могу представить себе, будто кто-то может по своей воле сбежать от мамы.

— Она вышла замуж за парня, который любил выпить и помахать хлыстом. Я выдержал год, а потом решил, что лучше жить одному,— на минуту блеск пропадает из глаз Силаса, и там остается только бездонная чернота. Но он быстро приходит в себя, пожимает плечами, улыбается, и на его щеки возвращаются маленькие ямочки.— Я прибился к сезонным рабочим, что проезжали неподалеку. Убирал с ними урожай пшеницы в Канаде, собирал яблоки. Когда работа закончилась, снова вернулся на юг.

— Тебе было всего десять лет? — Камелия причмокивает, давая понять, что не верит ни единому слову. — И ты все это сделал? Да ладно.

Парнишка плавно, по-кошачьи, поворачивается на стуле, поднимает выцветшую рубашку и показывает нам шрамы на спине. Мы отшатываемся от стола. Даже Камелии нечего возразить,

— Радуйся, если тебе достались хорошие мама и папа,— Силас мрачно смотрит на нее.— Никогда даже не думай оставить их, если они хорошо к тебе относятся. Многие точно не будут такими же добрыми.

Где-то с минуту все сидят тихо, а глаза Ларк наполняются слезами. Силас подбирает лепешкой остатки яйца и делает большой глоток воды. Он задумчиво смотрит на нас поверх ободка своей оловянной чашки, будто не понимает, почему мы все так погрустнели.

— Скажи-ка, малышка,— он протягивает руку, легонько дергает Ларк за нос, и ее ресницы трепещут, словно крылья бабочки,— я уже рассказывал тебе про ночь, когда встретил Банджо Билла и его танцующего пса Генри?

Затем мы слушаем еще одну историю, а за ней следующую, потом еще одну. Время проходит незаметно: мы успели всё доесть и убрать со стола.

— А ты совсем неплохо готовишь,— Силас облизывает губы.

Мы принимаемся мыть посуду в ведре на крыльце, Ферн за это время успевает самостоятельно сменить ночную рубашку на платье, натянув его задом наперед, а Габион бегает вокруг полуголый и ищет кого-нибудь, кто бы его подмыл, — он тайком пробрался в уборную позади хижины и сам сделал свои дела. Хорошо хоть не упал в реку. Дна у туалета в плавучей хижине нет, только вода.

Я даю Камелии указание вынести братика на крыльцо, окунуть попой в реку, подмыть и вытереть насухо. Так проще всего.

Камелия в гневе раздувает ноздри. Для нее на свете нет ничего страшнее какашек. Но я посылаю ее подмыть Габби, потому что она это заслужила: за все утро ни разу нам ни в чем не помогла.

— Мелия! Мелия! — кричит наш голопопый младший братик, и пухлые маленькие ножки несут его к двери. — Я глязный!

Камелия презрительно усмехается, затем открывает дверь и вытаскивает Габиона наружу, приподнимая его одной рукой, так что ему приходится идти на цыпочках.

— Я сделаю,— шепчет Ларк, надеясь прекратить ссору.

— Пусть Камелия сама справляется. А ты еще маленькая.

Мы с Силасом переглядываемся, и он слабо улыбается.

— А ты когда собираешься переодеться?

Я опускаю глаза и понимаю, что все еще разгуливаю в ночной рубашке и совсем про это забыла. Меня полностью захватили рассказы Силаса.

— Думаю, уже пора,— говорю я, посмеиваясь над своей забывчивостью, затем снимаю платье с крючка и держу его в руках.— А тебе, пожалуй, лучше выйти наружу. И не подглядывать!

Пока мы с Силасом готовили и заботились о малышах, в голове у меня появилась забавная мысль: я представляла себе, будто я мама, а Силас — папа, и это наш дом. Она помогала мне не думать о том, что Куини и Брини все еще не вернулись.

Но переодеваться, пока он смотрит, я не могу. Пока вообще кто-нибудь смотрит. За прошлый год я так выросла, что теперь переодеваюсь только за занавеской в хижине, как и Куини. Я не дам кому-то себя рассматривать при переодевании, это все равно что позволить отхлестать себя плетью и потом жить со шрамами на спине.

— Черт, — говорит Силас, закатывая глаза. — Зачем мне подглядывать? Ты же еще ребенок.

Жар заливает меня от макушки до пяток, а щеки пылают огнем.

За дверью заливается смехом Камелия.

Я краснею еще сильнее. Если б я могла, то прямо сейчас столкнула бы их с Силасом в воду.

— И возьми с собой малышей, — огрызаюсь я. — Женщине нужно уединение.

— А ты откуда знаешь? Ты же не женщина. Ты всего лишь кудрявая куколка,— острит Силас, но мне его шутка не кажется смешной, особенно потому, что ее слышит Камелия. Она вместе с Ферн и Ларк сидит на крыльце и наслаждается представлением.

Я каменею. Меня не так-то легко вывести из себя, но если уж получилось, то внутри будто разгорается пламя.

— Тогда ты просто... оглобля! Мальчик-оглобля. Ветер пролетит сквозь тебя, не заметит! Тощий прут! — в гневе я широко расставляю ноги и упираю кулаки в бока.

— Ну я хотя бы волосами пол не подметаю, — Силас снимает с крючка свою кепку и топает к двери. Откуда-то рядом с трапом раздается его крик: — Тебе в цирке нужно выступать! Вот куда тебе надо. Будешь там клоуном!

Я мельком смотрюсь в зеркало — и вижу, что волосы сбились и торчат по сторонам, а лицо стало красным, как голова у дятла, — но лечу к двери и продолжаю орать:

— Тогда можешь просто проваливать, Силас... Силас... не знаю, какая там у тебя фамилия, если она вообще есть. Ты нам не нужен, и...

Он уже на берегу.

Неожиданно останавливается и опускается на корточки, машет мне рукой. Я не могу различить под кепкой его лицо, но мне ясно, что дело неладно. Он кого- то заметил в лесу.

Кровь резко отливает от кожи.

— Да, да, иди отсюда! — кричит Камелия, продолжая перепалку.— Убирайся с нашей лодки, мальчик- оглобля!

Силас бросает взгляд в нашу сторону и снова предо-стерегающе поднимает ладонь. Он углубляется в лес, стараясь держаться подальше от берега, и кусты смыкаются за ним.

— Ты не спрячешься! Я тебя вижу!

— Тише, Камелия! — я распахиваю сетчатую дверь и заталкиваю Ферн и Ларк внутрь.

Камелия хмуро смотрит на меня. Она перегибается через ограждение, держа Габиона за руки. Тот хихикает и загребает ножками, пока попа у него промывается струями воды.

Камелия делает вид, что роняет его, затем снова подхватывает за руки, малыш радостно повизгивает.

— Идем в хижину,— я наклоняюсь и пытаюсь ухватить братика за другую руку, но Камелия отмахивается от меня, и Габби повисает только на одной руке.

— Ему же весело. А внутри так жарко, — густые черные волосы сестры опускаются до самой воды, их кончики похожи на разлитые чернила.— Хочешь поплавать? — спрашивает она Габби. Мне даже кажется, что она собирается вместе с ним прыгнуть в реку.

На берегу из кустов выглядывает Силас, он прижимает палец к губам, пытаясь тихо пробраться к нам поближе.

— Что-то не так,— я хватаю за руку Габиона и резко выдергиваю его из воды, Камелии приходится идти за мной.

— Ой! — она злится, ударившись локтем об ограждение.

— Быстро в дом! — я вижу, как чуть ниже по течению ветер колышет листья, а сквозь них виднеется что-то черное, похожее на шляпу.— Там кто-то есть.

Камелия фыркает.

— Ты просто хочешь, чтобы мальчишка вернулся,— она не видит Силаса, но он, скорее всего, не дальше десяти футов от того места, где хрустит ветка и ворон взлетает с дерева, шумно возмущаясь, что его потревожили.

— Вон там. Видишь?

Камелия тоже видит что-то черное: кто-то идет сюда, к нам. Она быстро перебегает на другую сторону лодки.

— Я тихо обойду его сзади и узнаю, кто это.

— Нет! — шепотом приказываю я, хотя, по правде говоря, не знаю, что делать. Я хочу обрезать веревки, стащить «Аркадию» с отмели и уплыть на реку. Сегодня утром вода спокойная и тихая, и столкнуть плавучую хижину будет несложно, да только я не осмелюсь так поступить. Управлять «Аркадией», кроме Камелии, меня и, может, еще Силаса, некому, а сумеем ли мы вести ее так, чтобы она не налетела на мель, чтобы ее не протаранило баржей или пароходом? Предсказать, что случится с нами на реке, невозможно.

— Давайте спрячемся внутри, — говорю я.— Надеюсь, этот неизвестно кто подумает, что лодка пуста, и пойдет дальше по своим делам.

Но какие дела могут быть у человека в этой маленькой заводи, когда в округе больше никого нет?

— Может, кто-то охотится на белок, — с надеждой говорит Камелия.— И даст нам одну на ужин, если мы будем хорошо себя вести.

Когда ей нужно, она умеет казаться паинькой, особенно если кто-то раздает леденцы или жареные пирожки рядом с лагерным костром.

— Зеде велел нам сидеть тихо. А если Брини узнает, что мы не послушались, он хорошенько нас вздует,— Брини никогда никого не наказывал, но иногда пугал, что как следует поколотит того, кто не слушается. Камелию эта мысль пугает всерьез, и она торопливо следует за мной к крыльцу.

Мы вместе заходим в хижину, запираем дверь на щеколду, залезаем в большую постель, задергиваем занавеску и ждем. Мне кажется, что я слышу, как по берегу идет человек. Затем мне кажется, что он уже ушел. Может, это просто охотник или бродяга...

— Эй, там, на лодке!

— Тссссс,— голос у меня дрожит. Камелия смотрит на меня округлившимися от испуга глазами. Когда ты живешь на реке, привыкаешь относиться к незнакомцам с подозрением. На реку иногда сбегают люди, натворившие плохих дел в других местах.

Камелия склоняется ближе.

— Это не Зеде,— ее шепот колышет пушок на моей шее.

Корпус лодки немного раскачивается. Кто-то пробует ногой трап.

Ларк подползает ко мне, а Ферн забирается на колени и прижимается щекой к моей груди.

«Аркадия» наклоняется к берегу под весом мужчины. Он большой. Кто бы это ни был, Силас не сможет с ним справиться.

Я прижимаю палец к губам. Мы впятером замираем, как оленята, которых оставила на время проголодавшаяся мать.

Человек уже стоит на крыльце.

— Эй, там, на лодке! — снова зовет он.

«Уходи... тут никого нет».

Он пробует открыть дверь, ручка медленно поворачивается.

— Эй, на лодке!

Дверь ударяется о щеколду и не идет дальше.

В квадрате окна на полу появляется тень. Очертания мужской головы в шляпе. В руке у него палка или дубинка. Он стучит ею в стекло.

Полицейский? Боюсь, что так. Полицейские приходят за людьми с плавучих хижин, когда им вздумается. Они нападают на лагеря, избивают «речных крыс», забирают все, что хотят, а затем отпускают ограбленных людей на все четыре стороны. Поэтому-то мы всегда стараемся держаться особняком, если только Брини не нужна чья-то помощь.

— Я могу вам чем-то помочь, офицер? — голос Силаса останавливает незнакомца, когда тот собирается заглянуть внутрь через окно. Их тени протягиваются по полу, одна на голову выше другой.

— Ты тут живешь, сынок?

— Нет, я тут охочусь. Мой отец тоже неподалеку, вон в той стороне.

— Здесь живут дети? — голос у полицейского не злой, но, похоже, он тут по делу. А вдруг Силаса арестуют за вранье?

— Даже не знаю. Первый раз вижу эту лодку.

— Да ладно тебе. Думал, можешь тут мне лапши на уши навешать, мелкий речной крысеныш? Я слышал, как ты здесь с кем-то разговаривал.

— Нет, сэр, — голос Силаса звучит совершенно искренне.— Я видел, как люди уплыли отсюда на шлюпке... э-э... может, несколько часов назад. Возможно, вы слышали кого-то из речного лагеря — он вниз по течению. Звук очень далеко распространяется по реке.

Мужчина резко делает шаг к Силасу.

— Не рассказывай мне про реку, сынок. Это моя река, и я половину утра потратил на то, чтобы найти этих детишек. Ты заставишь их выйти, чтобы я смог отвезти их в город к маме и папе, — когда Силас ничего не отвечает, полицейский наклоняется ниже, их тени соединяются. — Сынок, не хотелось бы мне видеть, как ты нарываешься на неприятности с законом. Где ты, интересно, заработал этот фингал под глазом? Промышлял незаконными делишками? Есть у тебя родня, или ты бродяжничаешь?

— У меня есть дядя, Зеде. Он за мной присматривает.

— Ты вроде говорил, что охотишься здесь с отцом.

— И с ним тоже.

— Соврешь полицейскому — окажешься за решеткой, крысеныш.

— Я не вру!

Я слышу поблизости еще голоса. Крики мужчин, лай собаки.

— Скажи детям выйти из хижины. Их папа и мама отправили нас за ними.

— Ну и как тогда зовут их папу?

Мы с Камелией переглядываемся. Глаза у нее огромные, словно грецкие орехи. Она мотает головой. Мы с ней думаем об одном и том же: «Брини не отправил бы за нами полицейских. А если бы он послал их сюда — тогда они бы точно знали, где найти лодку».

Что этому человеку от нас нужно?

Мы смотрим в прогал между занавесками, где большая тень поднимает маленькую за ворот. Силас кашляет и давится.

— Не вешай мне лапшу на уши, мальчишка. Я сюда не за тобой пришел, но если ты вздумаешь мне мешать, мы и тебя с собой прихватим. И ты увидишь, куда в этом городе попадают тощие беспризорники вроде тебя.

Я выскакиваю из постели пре деде, чем Камелия успевает схватить меня и попытаться остановить.

— Нет! Рилл, нет! — она хватает меня за ночную рубашку, но ткань выскальзывает у нее из пальцев.

Я открываю дверь и первое, что вижу, — как ноги Силаса болтаются в шести дюймах от палубы. Лицо у него багровое. Он замахивается кулаком, но полицейский только смеется.

— Хочешь потягаться со мной, мальчик? Может, остудить тебя под водой минуту-другую?

— Хватит! Не надо! — я слышу, как приближаются остальные. Кто-то идет по берегу, а по правому борту слышится шум моторной лодки. Я не знаю, что мы такого сделали кроме того, что живем сами по себе на реке, но сейчас мы попались. Силас ничем нам не поможет, если его убьют или потащат вместе с нами.

Полицейский отпускает парнишку, и тот, приземлившись, больно ударяется головой о стену хижины.

— Ступай, Силас,— говорю я, но голос так дрожит, что слова едва можно разобрать.— Иди домой. Тебе нельзя здесь находиться. А мы хотим увидеть маму и папу, — я понимаю, что лучше слушаться полицейского. Я смогла бы спрыгнуть с крыльца и скрыться в лесу прежде, чем они кинутся за мной в погоню, но здесь мои сестренки и Габион, так что мой план не сработает. Все, что я знаю, — что Брини велел нам держаться вместе.

Я выпрямляю спину, смотрю на полицейского и пытаюсь показать себя настолько взрослой, насколько получится.

Он улыбается.

— Вот и умничка.

— С папой все в порядке?

— Разумеется.

— Ас мамой?

— С ней все хорошо. Она просила вас ее навестить.

Мне даже не нужно смотреть ему в глаза, чтобы знать, что он врет. С Куини не может быть все хорошо. Сейчас она убита горем из-за погибших младенцев, где бы ни находилась.

Я с трудом сглатываю комок в горле, и чувствую, как он проходит вниз, острый, словно кусок льда, только что отколотый от большой глыбы.

— Я приведу остальных детей.

Полицейский делает шаг вперед и хватает меня за руку, словно хочет остановить.

— Какая симпатичная речная крыска,— он облизывает языком зубы. Теперь он так близко, что я могу рассмотреть его лицо под блестящими полями шляпы. Глаза у него серые и жестокие, но не холодные, как я думала. В них сквозит интерес, только я не понимаю, чем он вызван. Взгляд его скользит от моего лица по шее к плечу, с которого спадает рукав ночной рубашки.

— Тебя только нужно немного подкормить.

За его спиной с трудом поднимается на ноги Силас, он моргает и чуть не падает снова. Рука его опускается на топор, что стоит у поленницы.

«Нет!» — я хочу крикнуть, но не могу. Неужели он не слышит, что на берегу есть еще люди и к нам приближается моторная лодка?

Из дома доносится мягкий, высокий скрип — еле слышный звук. Задняя дверь. Камелия пытается улизнуть через нее.

«Сделай что-нибудь».

— М-мой братик только что слез с горшка. Мне нужно его помыть перед тем, как мы уйдем, или все вокруг будет в какашках. Если, конечно, вы с-сами не хотите этим заняться,— больше я ничего не могу придумать. Мужчины не любят грязных младенцев. Брини никогда не касался испачканных мест — он только окунал детей в реку, если Куини, Камелия или я не могли этого сделать.

Полицейский кривится и отпускает меня, затем поворачивается, чтобы посмотреть через плечо. Силас отдергивает руку от топора и стоит, стискивая кулаки на тощих руках.

— Лучше бы вам поторопиться,— губы полицейского разъезжаются в улыбке, но в ней нет ни капли доброты. — Вас надет мама,

— А ты уходи, Силас. Просто иди,— я останавливаюсь на пороге и задумчиво смотрю на него.— Иди. Веги!

Полицейский переводит взгляде меня на Силаса. Он тянется к поясу — к оружию, дубинке, черным металлическим наручникам. Что он собирается сделать?

— Ну же, убирайся! — кричу я и, вытянув руку, толкаю Силаса в бок.— Брини и Зеде не обрадуются, если увидят тебя здесь!

Наши взгляды встречаются. Он едва заметно мотает головой, я чуть киваю. Он медленно опускает ресницы, затем снова открывает глаза, поворачивается и бежит вниз по трапу.

— Еще один ребенок в воде! — рявкает один из по-лицейских с берега. Слышен крик мужчины с моторной лодки

и рев мотора.

«Камелия!» Я круто разворачиваюсь и бегу внутрь, за мной слышен тяжелый топот полицейского. Он толкает меня, я ударяюсь о кухонную плиту, а он устремляется на корму, где распахнута задняя дверь. Ферн, Ларк и Габион собрались возле поручня. Мужчина грубо отшвыривает их назад, и малыши с плачем и криками кучей приземляются на пол.

— Мелия! Мелия! — вопит Габион и показывает на туалет, сквозь отверстие которого Камелия выскользнула в реку. Она уже приближается к берегу, мокрая ночнушка прилипает к ее длинным, загорелым ногам. Полицейский бежит за ней, а мужчины в моторной лодке следуют за ним по воде.

Она взбирается на кучу плавника, быстрая и ловкая, как лань.

Габион пронзительно визжит.

Полицейский на заднем крыльце выхватывает из кобуры пистолет.

— Нет! — я бросаюсь вперед, но Ферн держит меня за ноги. Мы падаем на пол, сбивая с ног Ларк, заходящуюся в плаче. Я вижу, как мужчина на берегу подпрыгивает, цепляется за ветку, протягивает руку и хватает Камелию за длинные темные волосы, а потом деревянная коробка закрывает мне обзор.

Когда я снова поднимаюсь на ноги, пойманная Камелия уже бешено отбивается, пинается, вопит и рычит. Но молотит она руками и ногами по воздуху — полицейский держит ее подальше от себя.

Мужчины на моторной лодке запрокидывают головы и хохочут, как пьяницы при драке в бильярдной.

Только втроем им удается погрузить мою сестру в лодку, а потом двоим приходится ее удерживать, прижимая к днищу. Полицейские в бешенстве из-за того, что перемазаны в грязи и воняют, как содержимое туалета — Камелия всех успела в нем измазать.

Полицейский на «Аркадии» становится на пороге хижины и небрежно приваливается к дверному косяку, сложив на груди руки.

— А сейчас вы послушно переоденетесь во что-нибудь приличное... Вон там, чтобы я мог видеть. Никто больше отсюда не сбежит.

Я не хочу переодеваться на его глазах, поэтому сперва помогаю Габиону, Ларк и Ферн. Затем просто надеваю платье поверх ночной рубашки, хотя сейчас для такого жарковато.

Полицейский смеется.

— Ладно — если тебя это устраивает. А теперь вы все будете паиньками, и тогда мы отведем вас к маме и папе.

Я послушно следую за ним из хижины, закрываю за собой дверь. Я не могу ни глотать, ни дышать, ни думать.

— Хорошо, что остальные четверо не такие строптивые, — говорит один из полицейских. Он прижимает Камелию к полу моторной лодки, удерживая ее руки за спиной.— Эта девчонка — настоящая дикая кошка,

— А воняет как дикая свинья,— шутит другой по-лицейский. Он помогает нам забраться на лодку, принимает Габиона, затем Ферн, следом за ними — Ларк, и приказывает им сесть на пол. Камелия бросает на меня злобный взгляд, когда я послушно делаю то же самое.

Она считает, что это моя вина, что я должна была драться с ними и как-то их остановить.

Может, она и права.

— Да, эти ей понравятся, — кричит один из мужчин, когда оживает мотор и лодка уносит нас прочь от «Аркадии». Он кладет большую ладонь на голову Ларк, сестренка отшатывается и подползает ко мне. Ферн делает то же самое. Только Габион пока понимает слишком мало, чтобы испугаться.

— Она вроде любит светловолосых детей? — усмехается полицейский, который был на «Аркадии», — Вот только не знаю, что она будет делать с этой вонючкой.

Он кивает на Камелию, а та набирает полный рот слюны и плюет в него. Полицейский поднимает руку, будто собираясь ударить отчаянную девчонку, а потом просто со смехом вытирает плевок со штанов.

— Снова к товарным складам Доусона? — спрашивает человек на руле лодки.

— А куда еще?

Не знаю, сколько продолжается это ужасное путешествие. Мы плывем по реке, потом по каналу, где Вулф впадает в Миссисипи. Когда мы огибаем край Мад-Айленда, перед нами во всей красе предстает Мемфис. Большие здания тянутся к небу, словно монстры, собравшиеся сожрать нас целиком. Я подумываю о том, чтобы прыгнуть в воду. О том, чтобы сбежать. О том, чтобы драться. Я смотрю, как мимо проплывают корабли: буксиры, колесные пароходы, рыбацкие лодки, баржи. Даже одна плавучая хижина. Я хочу закричать, замахать руками, позвать на помощь.

Но кто нам поможет?

Эти люди — полицейские.

Неужели они везут нас в тюрьму?

Мое плечо сжимает — и не отпускает, пока мы не добираемся до пристани, — чья-то тяжелая рука: похоже, кто-то прочитал мои мысли. На холме я вижу еще больше зданий.

— Веди себя хорошо и присматривай за братом и сестрами, чтобы они не попали в неприятности,— шепчет мне на ухо полицейский, первым явившийся на «Аркадию». Затем он приказывает остальным немного придержать «дикую кошку», пока «она» не посмотрит на остальных.

Мы идем друг за другом по набережной, я несу Габиона на бедре. Лязг и шум машин, запах горячего гудрона захватывают меня, и я уже не могу уловить речные ароматы. Мы переходим улицу, и я слышу, как поет женщина, как кричит мужчина, как молот бьет по металлу. Пушинки из тюков с хлопком летают в воздухе, словно снег.

В потрепанном кустике на краю парковки поет свою тревожную, отрывистую песню красный кардинал: « Уип, уип, уип...»

Неподалеку стоит машина. Большая машина. Из нее выскакивает человек в униформе, проходит к задней дверце, открывает ее и помогает выбраться женщине. Ома полная, тяжеловесная, немолодая, тело под платьем в цветочек всё в складках, каштановые волосы коротко подстрижены, и в них видна проседь. Она стоит, щурясь на солнце, и смотрит на нас взглядом цапли: серые глаза быстро и резко двигаются, цепко подмечая нее, что происходит вокруг. Полицейский выстраивает нас в одну шеренгу.

— Их должно быть пятеро, — говорит она.

— Еще одна на подходе, мисс Танн,— отвечает по-лицейский.— От нее было гораздо больше неприятностей. Пыталась сбежать, пока мы были на реке.

Женщина недовольно цокает языком.

— Но ты же не будешь так делать, правда? — она приподнимает Ферн подбородок и склоняется к ней почти нос к носу.— Ты же не будешь Плохой девочкой, правда?

Ферн широко распахивает голубые глаза и мотает головой.

— Что за прелестная группа найденышей,— говорит женщина — мисс Танн.— Пятеро замечательных светловолосых, кудрявых детишек. Превосходно,— она хлопает в ладоши и складывает их под подбородком. Возле глаз у нее собираются морщинки, а узкий рот кривит безгубая улыбка.

— Только четверо,— полицейский кивает в сторону Камелии, которую ведут сюда от пристани. Еще один полицейский держит ее за загривок. Я не знаю, что они ей сказали, но больше она не дерется.

Мисс Танн хмурится.

— Ну... не похоже, что этот ребенок из одной с ними семьи, правда? Самая заурядная внешность. Хотя, полагаю, и на нее у нас найдется клиент. Мы находим их почти для всех! — она отшатывается, прикрывая нос ладонью.— Святые небеса! Откуда этот запах?

Разглядев, в каком виде моя сестра, мисс Танн морщится и приказывает полицейским посадить Камелию на пол автомобиля, а остальных — на сиденье. На полу уже сидят двое детей: светловолосая девочка, похоже, ровесница Ларк, и мальчик, чуть постарше Габиона. Они смотрят на меня огромными, испуганными карими глазами. Они не произносят ни слова и не шевелятся.

Я забираюсь в машину, держа на руках Габиона. Мисс Танн пытается взять его у меня, но я только крепче сжимаю объятия. Она хмурится и рявкает:

— Веди себя как следует!

Я отпускаю Габби. В машине она ставит малыша на свои колени, чтобы он мог смотреть в окно. Габион подпрыгивает, тычет пальчиком и восторженно лепечет — он никогда раньше не ездил в машине.

— Ну и ну! Только посмотрите на эти кудряшки! — Мисс Танн проводит пальцами по голове моего маленького братика, поднимая вверх его шелковистые волосы, и они встают торчком, словно у кукол на ярмарке.

Габион показывает за окно и хлопает в ладошки.

— Смотлите! Смотлите! — он видит, как маленькую девочку верхом на черно-белом пегом пони фотографируют напротив большого дома.

— Нам просто нужно смыть с тебя речную вонь, правда? И ты будешь славным малышом,— мисс Танн морщит нос.

Я не понимаю, что она имеет в виду. Зачем кому-то понадобилось нас мыть?

«Может быть, иначе нас не пустят в госпиталь? Может, нам сперва необходимо вымыться... чтобы увидеть Куинн?»

— Его зовут Габион,— говорю я женщине, чтобы она знала, как его называть.— Сокращенно — Габби.

Мисс Танн резко поворачивает голову, словно кошка, заметившая в кладовой мышь. Она смотрит на меня так, будто уже забыла, что я тоже сижу в машине.

— Будешь отвечать, только когда тебя спросят!

Ее рука, пухлая и бледная, обвивает Ларк и отрывает ее от меня.

Я перевожу взгляд на пол, где, съежившись, сидят двое испуганных малышей, затем смотрю на Камелию. По ее глазам я вижу — она догадывается о том, о чем и я, хоть мне и не хочется в этом признаваться.

Нас везут вовсе не в больницу к маме и папе.