Пока мы были не с вами

Глава 20 Рилл Фосс Мемфис, Теннесси 1939 год

Мужчину зовут Даррен, женщину — Виктория, но нам сказано называть их «папа» и «мама», а не по именам или мистер Севьер и миссис Севьер. Мне это нетрудно. Я никогда не звала никого папой или мамой, так что эти слова для меня мало что значат. Просто слова, не лучше других.

Куини и Брини все еще наши родители, и мы все равно отправимся к ним, как только я найду способ сбежать. Это будет не так сложно, как я думала. У Сейнеров большой дом с кучей комнат, которыми никто не пользуется, а с задней стороны есть широкое крыльцо, которое выходит на поля с перелесками и зелеными лужайками, плавно спускающимися к самой лучшей вещи на свете — к воде. Это не река; всего лишь длинное, тонкое озеро-старица, которое соединяется с болотом, а оно тянется до самой Миссисипи. Я знаю об этом, потому что спросила Зуму, которая убирает здесь и готовит и живет в старом каретном сарае, где мистер Севьер держит свои машины. У него три машины. Я никогда не видела, чтобы у кого-то было сразу три машины.

Муж Зумы, Хой, и их дочка, Хутси, живут вместе с ней. Хой следит за двором, курятником, охотничьими собаками мистера Севьера, которые лают и воют по ночам, и за пони, про которого миссис Севьер рассказывает нам уже две недели: если мы захотим, то сможем на нем покататься. Я сказала, что нам не нравятся пони, хоть это и неправда. И убедила Ферн, что ей лучше со мной соглашаться.

Муж Зумы — большой, страшный и черный, как черт; и после дома миссис Мерфи я не хочу, чтобы какой-то дворник застал меня или Ферн в одиночестве. И с мистером Севьером наедине я тоже не хочу оставаться. Он тоже пытался покатать нас на пони, но только потому, что его заставила миссис Севьер. Он готов на что угодно, только бы удержать ее от похода в сад, где под маленькими каменными ягнятами в могилках лежат два ее мертворожденных ребенка и еще три, которые так и не появились на свет. Когда миссис Севьер туда приходит, она падает на землю и плачет. Затем возвращается домой и подолгу лежит в постели. У нее на запястьях старые шрамы. Я знаю, откуда они, но, конечно, не говорю Ферн.

— Просто сиди у нее на коленях, позволь ей заплетать тебе волосы и играть с тобой в куклы. Убедись, что она счастлива,— говорю я Ферн.— Не плачь, не мочись в постель. Поняла?

Я оказалась здесь только потому, что без меня Ферн, не переставая, писалась в постель и закатывала истерики.

Но сейчас сестренка ведет себя просто отлично. Хотя в иные дни миссис Севьер ничем нельзя помочь: она не хочет видеть рядом с собой живых, ей нужны только мертвые.

Когда она ложится в постель и оплакивает детей, которых потеряла, мистер Севьер прячется в своей музыкальной комнате, а за нами приглядывает Зума, которая считает, что мы задаем ей слишком много работы, когда ошиваемся вокруг. Раньше миссис Севьер покупала подарки маленькой дочке Зумы, Хутси — ей десять лет, она на два года младше меня. Но теперь миссис Севьер покупает подарки только для нас, и Зуме это совсем не нравится. Она выпытала у Ферн достаточно, чтобы знать, откуда мы взялись, и не может понять, зачем таким утонченным господам, как мистер и миссис Севьер, понадобился речной мусор вроде нас. Она постоянно напоминает нам об этом — разумеется, когда миссис Севьер не слышит.

Зума не осмеливается нас бить, но она была бы не прочь. Когда Хутси капризничает, Зума шлепает ее по тощей спине. Иногда, когда никто не видит, Зума трясет деревянной ложкой с длинной ручкой и говорит:

— Вы должны быть благодарны! Должны стопы целовать у хозяйки за то, что она позволяет вам жить в таком хорошем доме. Я знаю, кто вы, и вы тоже не забывайте. Вы тут пробудете, только пока хозяйка сама не родит ребенка. Когда он родится, речные крысы испарятся, словно дым. Их выкинут с мусором. Вы тут временно. И не надо думать, что это ваш дом. Чтобы вы знали — я таких, как вы, уже видела. Недолго вам тут осталось.

Она права, и я с ней не спорю. Но по крайней мере здесь есть еда, и ее много. Есть платья с оборками, пусть даже они тесные и колючие, и ленты для волос, и цветные карандаши, и книги, и сияющие новые туфельки «Мэри Джейн». У нас есть небольшой чайный сервиз, чтобы пить чай с печеньем после полудня. Раньше мы никогда не устраивали чаепитий, поэтому миссис Севьер пришлось научить нас этой игре.

Не надо выстраиваться в очередь перед мытьем. Не надо стоять голышом на глазах других людей. Никто не бьет нас по голове. Никто не угрожает связать нас и подвесить вниз головой в чулане. Никого не запирают в подвале. По крайней мере, пока ничего такого не было, и если мы здесь ненадолго, то не успеем и узнать, что произойдет, когда мы успеем им как следует надоесть.

Одно я знаю точно: даже если Севьеры от нас устанут, мы не вернемся в дом миссис Мерфи. Ночью, сидя в безопасности в своей комнате рядом с комнатой Ферн, я смотрю на луга и сквозь деревья вижу воду. Я пытаюсь отыскать на озере огоньки, и порой мне удается их заметить. Иногда я вижу огоньки даже на болоте, вдали от нас, они мерцают, словно упавшие звезды. Мне нужно всего лишь пробраться на одну из лодок; на ней мы сможем проплыть через трясину к большой реке, а как только мы окажемся там, легко будет спуститься вниз по течению к месту, где возле Мад-Айленда Вулф впадает в Миссисипи. И там нас будут ждать Куини и Брини.

Мне просто нужно найти лодку, и я ее обязательно найду. Когда мы сбежим, Севьеры не будут знать, где нас искать. Мисс Танн не сказала им, что забрала нас с реки, и готова поспорить, что Зума тоже не откроет им правду. Новые мама и папа думают, что наша настоящая мама училась в колледже, а папа был профессором. Они думают, что она умерла от пневмонии, а папа потерял работу и не смог нас содержать. Еще они думают, что Ферн всего три годика, хотя ей четыре.

Я не пытаюсь разубедить Севьеров. Я просто стараюсь вести себя хорошо, чтобы ничего не произошло до тех пор, пока мы с Ферн не сможем сбежать.

— Вот вы где, — говорит миссис Севьер, обнаруживая нас в столовой, где мы ждем завтрак. Она хмурится, когда видит, что мы уже одеты в то, что приготовили нам со вчерашнего вечера. На Ферн синие штанишки и маленькая блузка с пуговицами на спине и рюшами на рукавах, а из-под кружева в нижней части блузки виден животик. Я надела фиолетовое платье с пышными оборками, которое мне немного мало в верхней части: пришлось втянуть живот, чтобы его застегнуть, и это меня удивляет. Но, похоже, я расту. Куинн говорит, что мы, дети семьи Фосс, растем резкими скачками.

Может, это скачок роста, а может, мы просто едим здесь гораздо больше миски кукурузной каши. Каждое утро у нас обильный завтрак, а на обед Зума делает нам поднос с сэндвичами. Вечером у нас снова обильный ужин, если только мистер Севьер не слишком занят музыкой. Когда он работает, нам снова делают сэндвичи, затем миссис Севьер играет с нами в гости. Ферн просто обожает эту игру.

— Мэй, я же тебе говорила — не обязательно вставать так рано, да еще и заставлять одеваться малышку Бет,— она складывает руки на груди поверх шелковой ночной рубашки, которая выглядит так, что ее достойна была бы носить царица Клеопатра. У нас с Ферн такие же ночные рубашки. Наша новая мама заставила Зуму специально сшить их для нас. Мы их ни разу не надевали. Я решила, что не стоит привыкать к роскоши, потому что мы все равно не задержимся здесь надолго.

Кроме того, у меня на груди торчат две небольшие шишки, а ночные рубашки блестящие и тонкие, из-за чего их хорошо видно, а я не хочу, чтобы они привлекали внимание.

— Мы подождали... немного,— я опускаю взгляд на колени. Она не понимает, что всю нашу жизнь мы просыпались с первыми лучами солнца. В плавучей хижине иначе жить нельзя. Когда просыпается река — просыпаешься и ты. Поют птицы, раздаются свистки с лодок, и волны набегают на борт, если привязать лодку рядом с основным руслом. Нужно следить за удочками — рыба начинает клевать, и пора топить печь. Очень много дел.

— Пора вам научиться спать до подходящего времени, — миссис Севьер качает головой и смотрит на меня. Я не знаю, шутит она или я на самом деле не слишком- то ей нравлюсь.— Вы больше не в приюте, Мэй. Это ваш дом.

— Да, мэ-эм.

— Да, мама,— она кладет ладонь мне на голову и склоняется, чтобы поцеловать Фери в щечку, затем притворяется, будто хочет откусить ей ушко. Фери хихикает и визжит.

— Да, мама,— повторяю я. Звучит не слишком натурально, но у меня получается все лучше. В следующий раз я не ошибусь.

Она садится в конце стола, смотрит в коридор, опираясь подбородком на руку, и хмурится.

— Думаю, с утра вы еще не видели папу?

— Нет... мама.

Фери вжимается в кресло и с опаской смотрит на новую маму. Мы все знаем, где мистер Севьер. До нас доносится музыка, плывущая по коридорам. Ему нельзя заниматься музыкой до завтрака. Мы слышали, как они ругались из-за этого.

— Дар-рен! — кричит миссис Севьер, постукивая ногтями по столу.

Ферн закрывает уши ладошками, а Зума вбегает в столовую, в руках у нее дребезжит закрытая фарфоровая чаша. Крышка едва не падает, но она успевает ее поймать. Она выпучивает глаза так, что вокруг них появляется белая кайма, а затем понимает, что миссис Севьер сердится совсем не на нее.

— Я схожу за ним, хозяйка,— она ставит чашу на стол и кричит через плечо в сторону кухни: — Хутси, а ты принесешь им блюда до того, как они остынут!

Она проносится мимо стола, жесткая, словно метелка, и, пока новая мама не видит, бросает на меня злобный взгляд. До того как мы появились, Зуме не нужно было пачкать такую гору посуды для завтрака. Ей достаточно было собрать еду на поднос и унести в спальню миссис Севьер. Мне Хутси рассказала. Пока мы не появились, Хутси иногда целое утро проводила вместе с хозяйкой, листала журналы и раскраски и развлекала ее, чтобы хозяин мог спокойно работать.

Теперь Хутси должна помогать на кухне, и в этом виноваты мы.

Она ставит ногу под стол и с силой наступает мне на пальцы, пока выкладывает перед нами яйца.

Через минуту в коридоре появляется Зума с мистером Севьером. Только она может уговорить его выйти из музыкальной комнаты, когда он там он запирается. Она растила мистера Севьера с тех пор, как он был мальчишкой, и до сих пор заботится о нем так, будто он все еще маленький. Он слушается ее даже тогда; когда не слушает жену.

— Вам нужно поесть! — говорит она, следуя за ним по коридору, и размахивает руками — они то исчезают в утренних тенях, то появляются снова. — А то я тут стараюсь, столько еды наготовила, а она уже наполовину остыла!

— Я проснулся, и в голове зазвучала мелодия — пришлось записать ее, пока она не исчезла,— Севьер останавливается в конце коридора, кладет одну руку на живот, другую поднимает в воздух и танцует небольшую джигу, словно актер на сцене. Затем кланяется нам. — Доброе утро, дамы!

Миссис Севьер хмурится все сильнее.

— Ты знаешь, о чем мы договаривались, Даррен. Никакой работы перед завтраком и собираться за столом всем вместе. Как девочки поймут, что такое семья, если ты целыми днями сидишь взаперти в одиночестве?

Он не останавливается возле своего стула, а обходит стол и целует ее прямо в губы.

— Как сегодня чувствует себя моя муза?

— Ох, прекрати,— возмущается она.— Ты просто пытаешься меня задобрить.

— Успешно? — он подмигивает нам с Ферн. Ферн хихикает, а я делаю вид, что не замечаю.

Что-то сжимается у меня в груди, и я опускаю взгляд на тарелку. Я вижу Брини: он точно так же целует Куини, проходя через хижину на корму лодки.

И внезапно еда кажется невкусной, несмотря на то, что живот урчит от голода. Я не хочу завтракать с этими людьми, не хочу смеяться над их шутками и звать их мамой и папой. У меня уже есть мама и папа, и я хочу вернуться к ним.

Ферн тоже не должна хихикать и сближаться с ними. Это неправильно.

Я дотягиваюсь под столом и легонько щиплю ее за ногу. Она чуть вскрикивает.

Новые мама и папа смотрят на нас, пытаясь понять, что произошло. Но Ферн молчит.

Зума и Хутси приносят остальные блюда, и мы завтракаем, а мистер Севьер рассказывает нам о новой мелодии, о том, как нужные звуки пришли к нему прямо посреди ночи. Он говорит о музыкальном сопровождении фильма, о паузах и нотах и обо всем остальном. Миссис Севьер вздыхает и смотрит в окно, но ей тоже приходится слушать. Прежде я не знала, что люди за-писывают музыку на бумаге. Все мелодии, что я знаю, я выучила на слух, когда Брини играл на гитаре, губной гармошке или на пианино в бильярдной. Музыка всегда отзывалась где-то глубоко внутри меня и заставляла почувствовать себя как-то по-особенному.

Теперь я задумываюсь: знал ли Брини, что люди записывают мелодии, будто слова, на бумаге и они попадают в кино, как рассказывает мистер Севьер. Музыка, которую он придумал, нужна для фильма. На своем конце стола он размахивает в воздухе руками, быстро и восторженно рассказывая о сцене, в которой квантрильские рейдеры скачут через Канзас и сжигают целый город.

Он напевает мелодию, отстукивая по столу ритм. Звенит посуда, и я будто слышу стук лошадиных копыт и грохот взрывов.

— Ну что думаешь, дорогая? — спрашивает он у миссис Севьер после окончания своего объяснения.

Она аплодирует ему, и Ферн тоже хлопает в ладоши.

— Это шедевр! — говорит миссис Севьер.— Конечно же, шедевр! Как тебе кажется, Бетти?

Я не могу привыкнуть к тому, что они называют Ферн этим глупым именем, но они, разумеется, считают, что ее именно так зовут.

— Фыдевыр! — Ферн пытается произнести слово «шедевр» со ртом, набитым овсянкой.

Они втроем смеются, а я все так же сижу, уставившись в тарелку.

— Как хорошо видеть ее счастливой, — наша новая мама наклоняется над столом и убирает у Ферн с лица локон — чтобы он не окунулся в овсянку.

— Да, очень здорово,— мистер Севьер смотрит на жену, но она этого не замечает. Она занята — гладит Ферн.

Миссис Севьер накручивает волосы Ферн на палец, формируя из маленьких кудряшек крупные локоны, как у Ширли Темпл. Миссис Севьер больше всего нравится, когда прическа моей сестренки выглядит именно так. Поэтому свои волосы я с утра чаще всего заплетаю в косу, чтобы она не надумала сделать с ними то же самое.

— Я беспокоилась, что мы никогда к этому не придем, — говорит она мужу.

— На все нужно время.

— Я так боялась, что никогда не стану матерью.

Его глаза округляются, будто от счастья, и он смотрит на нее через стол.

— Теперь она наша.

«Нет! — хочется мне закричать. — Ты не ее мать. Ты не наша мать. Твои дети — там, на кладбище в саду». Я ненавижу миссис Севьер за то, что она хочет оставить себе Ферн. Я ненавижу ее детей за то, что они умерли. Ненавижу мистера Севьера за то, что он привез нас сюда. Если бы он нас не трогал, мы уже вернулись бы на «Аркадию». Я и Ферн. Никто не завивал бы волосы сестры в локоны Ширли Темпл и не называл бы ее Бет.

Я так сильно стискиваю зубы, что волна боли проходит до самой макушки. Я ей рада. Это легкая боль, и я знаю ее источник. Я могу в любое время ее прекратить, когда захочу. Боль в моем сердце гораздо сильнее. Я не могу справиться с ней, как бы ни старалась. Она пугает меня так сильно, что я даже не могу дышать.

«Что, если Ферн решит, что эти люди нравятся ей больше, чем я? Что, если она забудет Брини и Куини и “Аркадию”?» Там у нас не было модных платьев, самокатов на крыльце, мягких плюшевых медведей, цветных карандашей и маленьких фарфоровых чайных сервизов. У нас была только река, но она кормила нас, несла нас на своих водах и давала нам свободу.

Я постараюсь, чтобы Ферн не забыла. Она не может полностью превратиться в Бет.

— Мэй? — миссис Севьер что-то говорила, а я даже ее не слышала. Я изображаю на лице радость и поворачиваюсь к ней.

— Да... мама?

— Я говорила, что собираюсь взять Бет с собой в Мемфис, чтобы подобрать ей специальную обувь. Нам важно как можно раньше, пока Бет еще маленькая, скорректировать ножку, которая подворачивается внутрь. Мне сказали, что, когда ребенок вырастет, этого не исправить. Будет жаль, если мы не займемся этим сейчас, когда все еще можно вылечить,— она чуть склоняет голову набок и становится похожа на орла, который высматривает рыбу. Он красив, но рыбе стоит быть поосторожнее. Я рада, что ноги у меня сейчас под столом и она не видит, что правая ступня у меня тоже чуть косолапит, как и у всех нас. Мы унаследовали это от Куини, и Брини говорит, что это отметина царственной семьи королевства Аркадия.

Я выпрямляю стопы на случай, если она вдруг решит посмотреть и на них.

— Ей придется спать со специальной шиной на ножке,— говорит миссис Севьер. Мистер Севьер открывает газету и просматривает ее, временами откусывая кусочки бекона.

— Вот как, — бормочу я. «Ночью я сниму эту шину с ноги Ферн!»

— Я думаю сама отвезти ее, — миссис Севьер мягко и осторожно выбирает слова, ее темно-голубые глаза следят за мной из-под белокурых локонов, которые напоминают мне о Куини, даже если мне это и не нравится. Хотя Куини гораздо красивее. Правда-правда.— Бет пора привыкать к своей новой маме и оставаться со мной наедине... без истерик, — она улыбается моей сестренке, которая очень занята — она маленькой серебряной вилочкой ловит на тарелке консервированные клубнички, которые заготовила Зума. Севьеры не любят, когда едят руками.

Миссис Севьер хлопает в ладоши, чтобы привлечь внимание мужа, и тот чуть опускает газету, выглядывая над ней.

— Даррен, Даррен! Ты только посмотри на нее, какая прелесть!

— Лови ее, солдат,— подбадривает он.— Как только ты захватишь ее в плен — сможешь поймать следующую.

Ферн наконец протыкает клубнику вилкой, засовывает ее в рот целиком и улыбается, а клубничный сок капает с уголков ее рта.

Наши новые мама и папа смеются. Миссис Севьер вытирает щечку Ферн салфеткой, чтобы она не испачкала блузку.

Я думаю, стоит ли мне проситься с ними к доктору за обувью или нет. Я боюсь позволить ей увезти от меня Ферн. Она будет покупать сестренке всякие вещи, и та еще больше ее полюбит. Но я не хочу ехать в Мемфис. Последнее, что я о нем помню: как миссис Мерфи привозит меня в центр города и передает в комнате отеля моему новому папе.

Если я останусь дома, когда миссис Севьер уедет, то смогу выйти наружу и хорошенько осмотреться. Новая мама не слишком-то любит, когда мы выходим из дома. Она боится, что мы ухватимся за ядовитый плющ или нас укусит змея. Она не знает, что дети, выросшие на реке, узнают такие простые вещи сразу же, как только начинают ходить.

— Тебе скоро нужно будет идти в школу,— нашей новой маме не нравится, что я никак не реагирую на ее предложение поехать в город с Ферн.— Бет, конечно, еще слишком маленькая. Ей нужно провести дома еще два года, потом она пойдет в садик... если мы вообще отправим ее в детский сад. Я, может быть, оставлю ее дома еще на год. Это будет зависеть...— рука миссис Севьер с тонкими пальцами плавно описывает круг возле живота. Она не говорит вслух, но надеется, что у нее там ребенок.

Я пытаюсь об этом не думать. И о школе тоже. Как только они отправят меня учиться, миссис Севьер целые дни будет проводить с Ферн. Ферн точно полюбит ее больше, чем меня. Мне нужно сбежать вместе с ней отсюда до того, как это случится.

Миссис Севьер прочищает горло, и ее муж снова откладывает газету.

— Чем сегодня думаешь заняться, дорогой? — спрашивает она.

— Конечно же, музыкой. Мне нужно переложить мелодию на ноты, пока она еще вертится у меня в голове. Затем я позвоню Стенли и сыграю ее ему по телефону... посмотрим, подойдет ли она для его фильма.

Новая мама вздыхает, и вокруг глаз у нее появляются морщинки.

— Я думала, может, ты попросишь Хоя приготовить коляску с пони, и вы с Мэй сможете на ней прокатиться, — она переводит взгляд с мистера Севьера па меня. — Хочешь покататься, Мэй? Вместе с папой тебе не будет страшно. Пони очень славный. Когда я была маленькой, в нашем доме в Огасте у меня была такая же лошадка. Я любила ее больше всего на свете.

Все мое тело напрягается, а от лица отливает кровь. Я не боюсь пони. Я боюсь мистера Севьера. Не потому, что он сделал мне что-то плохое. А потому, что после дома миссис Мерфи я знаю, что может произойти.

— Я не хочу причинять столько беспокойства.

Ладони потеют, и я вытираю их о платье.

— Хммм...— мистер Севьер чуть хмурится. Я рада, что ему эта идея нравится ничуть не больше, чем мне. — Посмотрим, как пойдет день, дорогая. Они так далеко продвинулись со съемками фильма и сроки мне поставили гораздо меньше, чем обычно, а еще неделю назад тут творился такой хаос, потому что...— его жена поднимает чуть дрожащий подбородок, и он замолкает, затем произносит: — Хорошо, дорогая.

Я смотрю на свои колени, но они больше не говорят о катании в коляске. Мы завершаем завтрак, и мистер Севьер очень быстро исчезает в музыкальной комнате. Вскоре уезжают и Ферн с миссис Севьер. Я беру карандаши и книгу и сажусь на широкое крыльцо, которое выходит на деревья и озеро. Из студии мистера Севьера доносятся звуки пианино. Они смешиваются с пением птиц, и я закрываю глаза, слушаю и жду, когда Зума и Хутси уйдут в каретную, чтобы я могла ускользнуть из дома и побродить по окрестностям...

Меня клонит в сон, и мне снится, будто мы с Ферн сидим на рыбацком причале мистера Севьера. Мы сидим на одном из тех больших чемоданов, которые хранятся в кладовке вместе со швабрами и метлами Зумы, а чемодан доверху набит игрушками, которыми мы поделимся с Камелией, Ларк и Габионом. Мы ждем, когда нас заберут Брини и Куини.

На дальнем конце озера-старицы появляется «Аркадия». Она медленно поднимается вверх по течению. Затем неожиданно налетает ветер и относит ее прочь. Я смотрю через плечо — по полю к нам едет большая черная машина. Лицо мисс Тани прижато к окну. Ее глаза налиты кровью от ярости. Я хватаю Ферн в охапку и решаю добраться до воды, чтобы уплыть.

Мы с Ферн бежим к краю причала, но чем быстрее бежим, тем длиннее становится причал.

Машина мчится по причалу прямо за нами. Рука хватает меня за платье и волосы.

— Ты неблагодарное маленькое отродье, правда? — говорит мисс Танн.

Я дергаюсь, просыпаясь, — и передо мной стоит Хутси со стаканом чая и перекусом на тарелке. Она грохает подносом о плетеный столик. Напиток расплескивается.

— Теперь это больше похоже на речную еду, да? Славная и мягкая,— она криво ухмыляется мне.

Я беру промокший сэндвич, откусываю большой кусок и улыбаюсь ей в ответ. Хутси понятия не имеет, что мы пережили, пока не попали сюда. Я, не моргнув глазом, могла съесть кукурузную кашу с долгоносиками, поэтому пролитый на сэндвич чай не может меня' расстроить. У Хутси это тоже не получится, как бы она ни старалась. Она не опасна. А мне пришлось повидать детей, которые были настоящими бандитами.

Она фыркает, задирает нос и исчезает. Закончив есть, я кладу салфетку поверх подноса, чтобы на нем не собирались мухи, и иду по длинному крыльцу к музыкальной комнате.

Вокруг тихо, но я все равно очень осторожно подхожу к углу дома и заворачиваю за него. Мистера Севьера поблизости нет. Оглянувшись еще раз, я проскальзываю через затянутую сеткой дверь: в музыкальной комнате темно, шторы плотно закрыты. Проектор в углу отбрасывает на стену пустой светлый квадрат. Он напоминает мне о бродячих кинотеатрах в речных городках. Я подхожу ближе и вижу на фоне экрана свою тень, длинную и тонкую, сквозь волосы просвечивают кругляшки света. Я вспоминаю, как Брини иногда устраивал на «Аркадии» театр теней в свете, падающем из окна. Я пробую тоже изобразить какую-нибудь фигуру, но не могу вспомнить, как их делать.

Рядом с проектором на вращающейся пластинке патефона туда-сюда прыгает игла. Из угла ящика, на котором она стоит, исходит мягкий, царапающий звук. Я подхожу к нему, смотрю в ящик и вижу, как там крутится черный диск. У нас был похожий ящик, он некоторое время стоял на заднем крыльце нашей хижины, но его нужно было заводить вручную. Брини нашел его возле реки в старом доме, где никто не живет.

Потом ему пришлось обменять ящик на дрова.

Я говорю себе, что не должна его трогать, но не могу удержаться. Красивее я ничего в жизни не видела. Должно быть, он совсем новый.

Я поднимаю серебряный шар, который удерживает иглу, и ставлю его чуть дальше, чтобы прозвучал самый конец мелодии. Затем отодвигаю еще чуть дальше. И еще немного. Громкость сильно убавлена, и я понимаю, что никто, кроме меня, ничего не услышит.

Через минуту я подхожу к пианино и думаю о том, как мы вдвоем с Брини сидели в бильярдной или в плавучем театре, когда они уже опустеют. Он учил меня играть. Из всех нас я быстрее всего понимала, как это делается — так говорил Брини.

Музыка на патефоне заканчивается, и игла шуршит впустую.

Я нахожу нужные ноты и пытаюсь сыграть мелодию как можно тише. Не так уж сложно ее подобрать. Мне нравится пьеса, поэтому я отодвигаю иголку подальше и пробую сыграть следующую часть. Она сложнее, мне приходится постараться, но в итоге у меня все получается.

— Ну браво!

Я подпрыгиваю от неожиданности и вижу, что мистер Севьер стоит на пороге и держит одну руку на двери. Он отпускает дверь и аплодирует. Я спрыгиваю со скамьи возле пианино и в панике ищу, куда бы сбежать.

— Простите. Я не должна была...— слезы комом застревают в горле. Что, если он рассердится и велит миссис Севьер избавиться от меня, и они оставят себе Ферн, и мы не сможем вместе сбежать на реку и вернуться домой?

Он заходит в комнату и закрывает за собой сетчатую дверь.

— Не волнуйся. С пианино ничего страшного не произойдет. Но Виктория решительно настроена, чтобы мы с тобой прокатились на тележке с пони, пока ее нет дома. Я попросил Хоя запрячь ее. Ко мне приедут люди, которые подрядились построить на берегу озера маленький коттедж — тихое место, где я смог бы работать, когда в доме становится слишком шумно. Мы доедем до озера и посмотрим, как идет работа, а затем немного покатаемся по усадьбе. Когда вернемся, я покажу тебе, как...

Он делает еще несколько шагов по комнате.

— Хотя...знаешь что? Если подумать, пони может и подождать — он старый и терпеливый,— мистер Севьер указывает на пианино.— Сыграй снова.

Слезы стекают в горло. Я проглатываю их, пока он идет к патефону.

— Вот. Я переставлю иглу. Сколько ты сможешь сыграть?

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Не очень много. Мне нужно сначала хорошенько вслушаться в мелодию.

Он дает записи проиграть чуть дальше, чем я уже пыталась повторить, но я быстро соображаю и почти все могу сыграть верно.

— Ты когда-нибудь раньше играла на пианино? — спрашивает он.

— Нет, сэр.— Он еще дальше отодвигает иглу, и я снова играю мелодию. Я ошибаюсь совсем чуть-чуть и только в новой части.

— Поразительно, — говорит он.

Я бы так не сказала, но мне приятно слышать его похвалу. И в то же время я гадаю: «Чего он хочет? Я не нужна ему, чтобы играть на пианино. Он сам отлично играет. У него получается даже лучше, чем на патефонной пластинке».

— Еще раз,— он снова машет рукой.— Только по памяти.

Я повторяю, но что-то не так.

— Ага! — говорит он.— Слышишь?

— Да, сэр.

— Нужно чуть резче — вот в чем причина, — он показывает на клавиши пианино.— Я могу показать тебе, если хочешь.

Я киваю, снова поворачиваюсь к пианино и кладу пальцы на клавиши.

— Нет. Правильно вот так,— он нагибается сзади и показывает, как растянуть пальцы.— Большой палец — на среднем до. Да у тебя и пальцы отличные, тонкие. Это руки пианиста.

Руки у меня как у Брини, но мистер Севьер не знает об этом.

Он касается моих пальцев, одного за другим. Клавиши играют мелодию. Он показывает мне, как сделать резкий звук, который выходил у меня неправильно.

— Вот так,— говорит он.— Слышишь разницу?

Я киваю.

— Да! Я поняла!

— Ты знаешь, какая нота следующая? — спрашивает он. — Я имею в виду— в мелодии.

— Да, сэр.

— Хорошо,—внезапно он садится рядом со мной. — Ты играешь мелодию, а я — аккорды. И ты увидишь, как они сочетаются. Вот так создается музыкальная композиция, та, что ты слышала в записи.

Я делаю, как он говорит, и он нажимает на клавиши со своей стороны, и мелодия звучит точно так же, как на пластинке! Я ощущаю, как музыка исходит от пианино и пронизывает все мое тело. Теперь я знаю, что чувствуют птицы, когда поют.

— Можем мы сыграть еще раз? . — спрашиваю я, когда мы заканчиваем.— Еще кусочек? — я хочу играть еще, еще и еще!

Он переставляет иглу, помогает мне найти нужные клавиши, затем мы снова играем вместе. Он радостно смеется, когда мы заканчиваем, и я смеюсь вместе с ним.

— Нам нужно подумать, как организовать твое обучение музыке, — говорит он. — У тебя талант.

Я смотрю на него в упор: шутит он, что ли? «Талант? У меня?!»

Я прикрываю рукой улыбку и поворачиваюсь к клавишам, а щеки горят огнем.

«Он правда так думает?»

— Я бы не говорил, если бы не был уверен, что так и есть, Мэй. Я, может, ничего не знаю про то, как растить маленьких девочек, но в музыке я понимаю, — он склоняется ближе, пытаясь заглянуть мне в лицо.— Я понимаю, тебе трудно — в таком юном возрасте попасть в другой дом... но, думаю, мы с тобой могли бы стать друзьями.

И неожиданно я снова оказываюсь в коридоре дома миссис Мерфи, в кромешной темноте, а Риггс прижимает меня к стене и наваливается всем свои весом. Я не могу дышать, тело немеет. Я чувствую запах виски и угольной пыли, а он шепчет: «М-мы с т-т-тобой могли б-бы стать друзьями. Я могу угощать т-тебя леденцами и п-п-печеньем. Ч-чем захочешь. М-мы можем стать лучшими д-д-друзьями...»

Я вскакиваю со скамьи, ладони ударяют по клавишам, и они играют все разом. Звук смешивается со стуком моих каблуков по полу.

Я бегу, не останавливаясь, до тех пор, пока не оказываюсь в своей комнате, прячусь в самом низу чуланчика, свернувшись в клубок, и упираюсь ногами в дверь, чтобы больше никто не смог туда зайти.