Покорение Финляндии. Том II

ГЛАВА XXII. Сейм в Борго

Предположение, что Император Александр отправится лично открыть сейм в Борго, наконец осуществилось. 13-го марта возвращены Кноррингом в Финляндию, к сильному неудовольствию Императора Александра, войска геройски перешедшие в Швецию. В этот самый день он выехал из Петербурга в новую свою провинцию. Императора Александра сопровождали: граф Румянцев, обер-гофмаршал граф Толстой, генерал-адъютанты Уваров и князь Гагарин, тайный советник князь Голицын, Сперанский, лейб-медик Виллие и флигель-адъютанты Альбедиль и Аракчеев. Военный министр гр. Аракчеев был уже в Финляндии и наблюдал за аландской экспедицией. Поездка имела целью не только присутствие на сейме, но и личное удостоверение в положении наших войск и средств, с которыми предстояло нанести окончательный удар неприятелю. Поэтому, проехав в Ловизу и остановившись на три дня в Борго, Император Александр 18-го марта был уже в Гельсингфорсе, 19-го вечером в Або, где провел три дня, и вечером 22-го выехал обратно в Петербург.

В Ловизу, 14-го марта, Александр Павлович въехал под триумфальной аркой. Здесь он принял депутатов, присланных от боргоского сейма и принесших поздравления с прибытием в новопокоренную область. На следующий день 15-го состоялся въезд в Борго..

Было холодно, до 8° мороза, но солнце светило ясно на скромный городок, живописно лежащий близ Финского залива, с его старинною, каменною церковью, посреди темно-красных деревянных домиков на узких и кривых улицах. Время подходило к полудню, когда боргоские колокола и русские пушки возвестили о прибытии Императора Александра. Перед заставой он. сел на коня и торжественно въехал в город также под триумфальною аркой. Она, как и в Ловизе и других местах, была проявлением официального усердия Спренгтпортена. Поэтому и надписи на одной из арок: «Александру I. Его оружие овладело краем, а кротость Его покорила сердца» следует давать соответственное значение. Выражение чувств населения было тут не причем, тем более что оно не могло еще узнать и даже не видело своего нового государя, только-что въезжавшего первый раз в край.

У ворот ожидали Спренгтпортен, чиновники и толпы народа. При колокольном звоне и пушечной пальбе проследовал Александр между шпалерами русских войск к приготовленному ему дому. «Он блистал прелестью молодости и красоты, — писало одно из лиц его свиты, — народ судил о нем по лицу и должен бы быть им очарован. У крыльца государева дома встретили его депутаты сейма и маршал с жезлом. Последовали представления, и затем некоторые из депутатов были приглашены к Императорскому столу. Такие приглашения имели место и в следующие два дня пребывания Александра Павловича в Борго.

Представители сословий собрались на сейм далеко не в большом числе. Если на выборы петербургской депутации прошлого года они не явились, находя ее незаконною, то в настоящем случае, казалось, этого предлога уже не было. В существе воздержанием их руководило, не смотря на все крики официальных лиц о горячей преданности финляндцев России и её государю, полное нерасположение и недоверие к новому порядку вещей. Отзыв профессора Калониуса оправдывался на деле. Из двух графских фамилий не явилось к открытию сейма никого. Лишь позднее в комиссиях упоминается граф Крейц. Из 27 баронов записалось только 8, из 202 дворян всего 48. Таким образом, из 231 члена дворянского сословия налицо было только 56, немного более одной четверти. От духовенства 9 человек: епископ Тенгстрём и по 3 от обеих епархий; кроме того секретарь и один нотариус. Горожан было 21, в том числе от. Або двое и от 19 городов по одному; от Иодендаля не было никого. Крестьян было 28 человек.

В тот же день, 15-го марта (27-го по новому стилю), издана была грамота, которою Император Александр еще раз повторял финляндцам обещание сохранить их религию и привилегии. Это обещание уже выражено было, как известно, в прокламациях главнокомандующего 10-го февраля и 9-го апреля, и в манифесте 5-го июня 1808 г. Оно было повторено словесно при приеме Александром депутатов в Петербурге 17-го ноября, и письменно 4-го января 1809 г. в ответе графа Салтыкова на просьбу депутатов о разных предметах. Теперь, по настояниям финляндских советников которым вторил Сперанский, хотя и не на столько сколько желали бы первые, дано новое подтверждение прежних обещаний. Ему присвоена форма, в какой принято у нас жаловать права и преимущества разным сословиям и корпорациям, вид грамоты, за собственноручным подписанием Александра.[76] Этот акт написан и подписан по-русски в следующих выражениях:

«Произволением Всевышнего вступив в обладание Великого Княжества Финляндии, признали мы за благо сим вновь утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коими каждое состояние сего княжества в особенности, и все подданные, оное населяющие, от мала до велика по конституциям их доселе пользовались, обещая хранить оные в ненарушимой их силе и действии; в удостоверение чего сию грамоту собственноручным подписанием Нашим утвердить благоволили. В городе Борго, марта 15-го дня 1809. Подписано собственноручно: «Александр».

Следует несколько остановиться на этом документе, который в дальнейшем подвергался под пером шведских и финских историков разным комментариям, и истолковывался как краеугольный камень не провинциальных особенностей Финляндии, а самостоятельной её государственности.

Из приведенного подлинного текста с очевидностью явствует, что новой своей грамотой русский Император вновь, т.-е. не первый раз, объявлял всему краю вообще и в частности собранным его же волею земским представителям о данных им льготах. Видно, кроме того, что он уже вступил в обладание великим княжеством, притом не в силу какого-либо соглашения и тем менее договора, а исключительно произволением Всевышнего, выразившимся в предоставленных ему Промыслом победах. В этих словах содержался весь принцип не конституционного, а самодержавного Государя, власть которого признается имеющею божественное происхождение.

Далее — он при этом случае признал за благо, т.-е. поступил по своему собственному произволению, издавая эту грамоту, сохранявшую финляндцам их преимущества. Наконец объявлялось, что будут сохранены, прежде всего, религия всех и каждого, затем коренные законы и привилегии каждого сословия в отдельности по конституциям, т.-е. по уставам их. Здесь упоминаемые s коренные законы надо отличать от того, что называется в русском государственном праве «основными» законами, содержащими в себе основы государственного порядка и управления. Последние могут быть очень нового происхождения и потому самому не быть коренными, т.-е. составляющими предмет общего и давнего, укоренившегося сознания. В настоящем случае коренными положениями были, напр., личная свобода крестьян, в противность бывшему в то время в России крепостному праву, право для всех владеть землею, неимение рекрутской повинности. Напротив, собственно «основные законы» или шведская конституция не имели значения коренных законов. Они были предметом сознания и понимания лишь для ограниченного числа образованных или интеллигентных лиц; самое происхождение их, кроме революционного свойства, было и весьма недавнее; относясь к 1772 и 1789 гг. Но главнее всего эти законы были несогласимы с существующим в России образом правления, как уже выше было объяснено.

Кроме того и порядок установления в самой Швеции этих основных законов подвергал вопросу возможность их перенесения на русскую почву. С точки зрения последней не могло не быть очень большего сомнения на счет того, какую шведскую конституцию следует считать законной? Конституции в Швеции менялись сообразно обстоятельствам. По Ништадтскому миру 1721 г. Россией были признаны основные шведские законы 1720 г. Эта конституция даже гарантировалась ею именно как такая форма правления, которая, возбуждая внутренние раздоры партий и ослабляя власть короля, делала Швецию бессильной. Мог ли Александр желать перенесения такой конституции в русскую провинцию, если бы даже все прочее было оставлено в стороне? Конечно, нет. Позднее, Густав III, тяготясь своим бесправием, произвел в 1771 г. революцию, после которой состоялось с государственными чинами соглашение, результатом коего был закон о «Форме Правления 21-го августа 1772 г. (RegeringsForm)». А 17 лет спустя, после аньяльской конфедерации, т. е. опять после революционной попытки, состоялся с теми же шведскими чинами другой акт, 3-го апреля 1789 г., известный уже акт Соединения и Безопасности (Förenings och Säkerhets Act); он вместе с законом 1772 г. и представлял собою главнейшие основы конституции шведской. Насколько было возможно безусловное утверждение их Россией видно по приведенным выше выдержкам из закона о Форме Правления 1772 г., равно из акта Соединения и Безопасности 1789 г.

Таким образом, из грамоты 15-го марта 1809 г. можно усмотреть, что Император Александр обеспечивал только всем и каждому их религию, права и преимущества, но нисколько не обязывался переносить на себя и на русское государство всю шведскую конституцию, так как это было логически и фактически неисполнимо. Если бы допустить, что он желал сохранить некоторые из её законоположений, то было неизбежно сопроводить грамоту перечнем этих узаконений, но сего не было исполнено ни тогда, ни позже, и все осталось в произволении русского Императора. В силу этого произволения был теперь созван сейм в Борго, был назначен «на этот раз» канцлер юстиции и другие должностные лица? в силу этого же произволения утвержден церемониал, в который вошли некоторые обряды и формы из времен жизни Финляндии под шведской конституцией; но этим все и кончалось. Утверждение шведской конституции как основного закона для этой страны поставило бы Императора Александра не только в противоречие с его священным долгом против России, — долгом, торжественно признанным пред лицом Божиим при короновании на царство, но и прямо во враждебное к ней положение. Мало того, утверждения шведской конституции ни только не было, но о ней даже и не позволялось рассуждать, как видно будет из последующего.

Для опубликования грамоты 15-го марта сделан был шведский с неё перевод, верность которого удостоверил помощник Сперанского Ребиндер. Нельзя не удивляться смелости, с которой он, не зная русского языка, взял на себя такое удостоверение. Но последствием его незнания, если не допустить сознательного намерения, было немаловажное искажение в шведском переводе подлинного русского текста. В нем заключались следующие неточности:

1) Слово «вновь» пред словом «утвердить» имеет большой вес, ибо сохранение религии, законов и пр. обещано было, как сказано, уже несколько раз до боргоского собрания, в нескольких пред тем изданных актах. Грамота оказывалась только повторением и не заключала в себе ничего нового. Шведский перевод выкинул это слово вновь, и боргоская грамота явилась как бы совершенно особым, самостоятельным, только впервые на сейме совершенным актом.

Bo-2-х, русский текст говорит об утверждении религии всех подданных вообще и каждого в отдельности. Переводчик перед словом «религия», Religion, произвольно вставил Landets (страны), отчего получилось утверждение религии страны, т. е. господствующей церкви, конечно евангелическо-лютеранской, к которой по шведской конституции, как сказано, должен принадлежать и государь. Соответственно с тем православная греко-российская церковь исключалась из утверждения прав. Между тем, такого утверждения господствующей церкви и косвенного отвержения православной в русской грамоте вовсе нет.

В-З-х, слово «подданные» заменено словом «inbyggare» — жители — что далеко не одно и то же: льготы обещаны только новым русским подданным, т. е. подчинившимся новым условиям политического и государственного положения края, тем, кто присягнул на «верное Российскому скипетру подданство» согласно манифесту изданному год назад 20-го марта 1808 г., а не всем вообще обывателям, среди которых могло быть и было действительно много явных и тайных врагов России, что и доказывали партизанские действия, засады, убийства из-за угла и пр., парализовавшие все распоряжения русской власти. Обеспечивать таким «жителям» сохранение всех их прав значило бы не понимать самых первых элементов государственного достоинства и безопасности.

В-4-х, слово конституция по смыслу французского constitution, употреблялось и употребляется весьма часто вместо слов: устройство, установление, учреждение. Поставленное в русском тексте множественное число этого слова особенно это подтверждало, говоря об отдельных правах сословий и частных лиц, по уставам или учреждениям им специально предоставленных. Перевод, вместо множественного числа «по конституциям их», поставил единственное, по конституции. Само по себе употребление и в таком виде этого французского слова, при указанном его значении, ничего исключительно важного не представляло. Но при том что Император Александр употребил в речи своей, ниже приводимой, это слово в единственном числе, со смыслом которому трудно дать точное определение— говорилось ли об организации страны, или собственно о «конституции», в известном более тесном значении, — сделанною в переводе заменою единственного числа, множественным показывается наклонность ввести в грамоту совершенно несуществующее в ней, в высшей степени важное обещание перенести в новую часть России чуждый ей государственный строй, притом в таком порядке, что самой России это капитальное изменение её государственных основ вовсе даже не было известно.[77]

Подобный подмен, однако, вовсе не соответствовал видам русского правительства. Доказательство тому находится в последующих актах. Дабы не давать впредь возможности злоупотреблять мало, заметным различием слов «по конституциям их» и «по конституции», Император Александр II, издавая в 1855 г., при восшествии на престол, такое же как Александр I обещание финляндцам сохранить их религию и привилегии, нашел лучшим вовсе исключить это слово, и заменить чисто русскими словами «по прежним установлениям». Затем уже и по-шведски пришлось переводить это место словами соответственными видоизмененному русскому выражению, что далеко не означает прежней конституции. В этой же точно редакции издан манифест и при восшествии на престол Императора Александра III.[78]

В 5-х, наконец имя «грамота», которое присвоено манифесту 15-го марта в русском оригинале, в смысле документа на царское пожалование; по-шведски ближайшим образом могло и должно было быть переведено словами edict, befallning, diplom, patent, bref. В переводе же оно заменено словом «Försäkrings-Act», что было прямо взято из шведских конституционных порядков и выражало собой тот «удостоверительный акт», которым короли приносили при вступлении на престол «присягу» верности конституции по § 8-му Акта Соединения и Безопасности[79].

Этот перевод, который прямо можно назвать подложным, был объявлен во всеобщее сведение и руководство и дал достаточной повод для дальнейших уклонений от исторической истины в деле отношений Финляндии к России. На почве этого перевода воспитывались дети и внуки, и не должно удивляться, что есть между достойными уважения финляндцами люди, которые, считая подобный искаженный перевод за точный документ, твердо веруют в основательность притязаний многих финских деятелей на государственную обособленность их края.

В дальнейшем открытие сейма следовало согласно церемониалу; отступления были лишь в мелочах. 16-го марта, с утра, было уже на улицах городка общее движение. Погода была та же как вчера и с своей стороны оживляла картину. Небо было спокойно и ясно; первое весеннее солнце улыбалось природе, заставляя не думать о порядочном морозе. Русские войска становились шпалерами на назначенные места по улицам, где Императору Александру предстояло шествовать в. собор и затем в залу заседаний. К государеву дому собирались дворяне; другие сословия — в лютеранскую церковь. У крыльца дома, в ожидании выхода Императора, появился балдахин, штанги которого держали генерал-майоры при ассистентах штаб-офицерах. Балдахин — серебряной парчи с золотом и с шифрами высочайшего имени. К 10-ти часам вышел Император Александр, окруженный русскими сановниками и свитой, и процессия двинулась.

Открывали шествие два герольда финляндского дворянства[80] в одеяниях синего цвета с серебром, за ними маршал с жезлом и дворяне по два в ряд, чиновники и генерал-губернатор Спренгтпортен. Это было представительство сословий и администрации вновь покоренной страны. Далее шла русская власть в предшествии двух герольдов Российской Империи, с красными перьями на головных уборах, в одеяниях зеленого бархата с серебром и с андреевскими звездами на груди и на спине. За ними Император Александр, окруженный прибывшими из Петербурга русскими высшими чинами[81].

Так следовали до церкви; войска отдавали честь своему Государю, били барабаны, играла музыка, палили пушки, звонили колокола. Вошли в храм готической архитектуры, орган заиграл, Император стал на приготовленное ему место; русские герольды перед ним; финские стояли у входа за решетку; на ступенях трона имели честь поместиться только русские сановники, стоявшие по обе стороны кресла.

Депутаты разместились, как было указано церемониалом; дамы занимали аркады против трона. На лицах присутствовавших финляндцев не было видно никакого особого чувства, ни радости, ни печали; любопытство и наблюдение.

Проповедь, очень длинная, читалась по-шведски соборным пастором Алопеусом. Собственно эта честь должна была принадлежать местному епископу Сигнеусу; но по старости и болезни он был освобожден от нее. Темой был дан по высочайшей воле текст из Послания к Филиппийцам, II, 3–4.[82] Финляндцы обратили внимание на то, что всю продолжительную церковную церемонию Император Александр прослушал стоя, и не смотря на чувствительный холод, не надевал верхнего платья.

На псалме «Тебе Бога хвалим» процессия двинулась в означенном порядке в «залу заседаний» в доме гимназии. Соблюден был порядок по церемониалу, с тем изменением, что балдахин был теперь отменен, и Государь шел не осененный.

При занятии Императором Александром места на троне, им была произнесена по-французски следующая речь:

«Произволением Промысла призванный управлять добрым и честным народом, Я желал видеть его представителей собранными вокруг Меня. Я желал вас видеть, чтобы дать вам новое доказательство Моих намерений для блага вашей родины. Я обещал сохранить вашу организацию (конституцию), ваши коренные законы; ваше собрание здесь удостоверяет исполнение Моего обещания. Это собрание составит эпоху в вашем политическом существовании; оно имеет целью укрепить узы, привязывающие вас к новому порядку вещей, пополнить права, предоставленные Мне военным счастьем, правами более дорогими для Моего сердца, более сообразными с Моими принципами, теми, что дают чувства любви и привязанности. Я дам вам знать о Моих распоряжениях по делам вашего собрания; вы легко узнаете направление, Мне их внушившее. — Любовь к отечеству, любовь к порядку и неизменная гармония ваших видов да будут душою ваших суждений, и благословение Неба низойдет на вас, чтобы направить, просветить ваши занятия».

Генерал-губернатор Спренгтпортен прочел со второй ступени трона шведский перевод речи.

В этой речи явилось слово «constitution» в единственном числе, и люди желающие видеть Финляндию обособленною в отдельное государственное тело, усматривают в этом слове краеугольный камень последнего. Но из соображений выше изложенных ясно видно, что Император Александр не мог дать своим словам такого значения. Сему новым подтверждением служит и то, что в речи он обещал «maintenir votre constitution, vos lois fondamentales», т. e. сохранить особо и конституцию и коренные законы. Но это был бы ничем не объяснимый плеоназм, так как «конституция» уже обнимает всякие основные и коренные законы. Напротив оба слова имеют полное основание быть употребленными рядом без всякого излишества, если слову конституция присвоен был смысл учреждения, организации, устройства. Сохранялось административное «устройство», и вместе с ним «коренные законы», в роде личной свободы и т. п. Такое толкование соответствует и всей совокупности мер принятых в эту эпоху, и Ответной речи епископа Тенгстрёма, вслед за сим приводимой. Нельзя также не видеть, что Император Александр говорил о пополнении своих прав, предоставленных военный счастьем, а не об их ограничении, что было бы естественно, и даже обязательно сказать в параллель с правами победителя, если бы имелась на самом деле в виду конституция в новейшем тесном смысле этого слова.

О том, что происходило на торжественном заседании, должен был по церемониалу быть веден протокол Сперанским при содействии Ребиндера. Для них был даже приготовлен и особый стол. Шведско-финские писатели при этом называют Сперанского «статс-секретарем финляндских дел (statssekretärare för finska ärendena)». На деле он был статс-секретарем Его Величества, независимо от этих дел, и ранее того как они ему были поручены. Сам Сперанский везде подписывался просто: «статс-секретарь Сперанский» и нигде к этому титулу не встречается прибавки относительно финляндских дел.

Кастрён говорит, что протокол был веден, но признается вместе с тем, что его нигде не оказалось. Можно довольно основательно предположить, что протокола и вовсе не было. Идея протокола, вероятно, не принадлежала Сперанскому, и была ему навязана составителями церемониала. Но допустив её в числе прочих статей, когда дело дошло до осуществления, он не исполнил её. Сперанскому, стоявшему теперь на высоте бюрократического величия, естественно должно было показаться неуместным исполнять обязанности протоколиста пред второстепенным провинциальным собранием. К тому же, и едва ли это не наиболее существенно, Сперанскому было не только затруднительно, но и невозможно вести протокол, в котором все по крайней мере на половину было ему непонятно. Правда при нем был Ребиндер; но было бы очень легкомысленно положиться исключительно на этого молодого и мало известного Сперанскому человека, и так сказать, с закрытыми глазами подписывать то, что он предложит. Не исполнить в виду этого статью о протоколе было тем легче, что церемониал имел значение второстепенное, и не был подписан Государем. По всей вероятности Император Александр даже и не был осведомлен о всех подробностях церемониала; форма утвердительной надписи свидетельствовала, что последний был только «доложен» ему Сперанским, т. е. на словах объяснены сущность и главнейшие черты его. Тем легче было видоизменить разные детали, лишь доводя о том при надобности до высочайшего сведения.

За неимением протокола трудно сказать, были ли приветственные речи ораторов сословий сказаны до речи Императора Александра или после неё. Князь Гагарин, описавший 13 дней поездки Александра по Финляндии, обрисовывая это собрание, говорит: «начались фразы; каждое сословие говорило свои; ландмаршал тоже; Император сказал свое слово очень милостиво».

Речей Де-Геера и Ореуса не имеется среди наличных документов; но епископ Тенгстрём и оратор крестьянского сословия Клокар составили свои приветствия в следующих выражениях.

Тенгстрём:

«Государь! Благородное сердце, вместе с просвещенными и либеральными чувствами В. И. В-ва, уже в достаточной мере обеспечили нам ненарушимость всемилостивейших Ваших обещаний. С первого же вступления в нашу страну Ваших победоносных войск, В. В-во удостоили дать нам уверения в неизменном сохранении нашей веры, нашей формы администрации (administration) и всех других прав и преимуществ, коими пользовались мы до сих пор под кровом законов, основавших и в течение многих веков поддерживавших безопасность и счастье каждого финляндца.

Но В. И. В-во тем не менее имели великодушие предложить сословиям Финляндии, здесь п всемилостивейшему Вашего В-ва повелению собранным, новые выражения святости уверений, которые им уже были даны В. И. В-вом, и вместе с тем принять новые знаки верности покорного и благодарного народа.

Эти знаки представлены сегодня В. И. В-ву не только по глубокому уважению, обязательному пред могуществом и величеством престола, но еще более в силу самой живой и самой искренней привязанности, одушевляющей в настоящую минуту всех добрых граждан, счастливых воздать Кесарева Кесареви и Божия Богови.

Летописи человечества увековечат память о милосердии и великодушии, коими В. И. В-во удостоили сегодня привязать к себе Ваших новых подданных; они же никогда, не перестанут стремиться все более и более делаться достойными благодеяний и отеческой любви В. И. В-ва; милость и покровительство Ваше всегда будут их славою и их счастьем.

Всенижайше Яков Тенгстрём.

Речь представителя крестьян, Клокара:

«Могущественнейший и всемилостивейший Император и Великий Князь! В ту минуту, когда с дозволения В. И. В-ва. крестьянское сословие также пользуется неоцененною милостью приблизиться к августейшей и священной особе В. И. В-ва, мне не достает слов для выражения преданнейшего почитания и самой душевной признательности, коими сословие чувствует себя проникнутым. От искреннейших сердец желает оно при этом случае принести через мое посредство В. И. В-ву самые добровольные дары. Они всегда будут последствием чувств, столь многократно вызывавшихся и возобновлявшихся щедротами В. И. В-ва, даже среди ужасов, сопровождавших первые удары оружия [83].

С такими мыслями сословие крестьян представляет себе прежде всего величие настоящего события, когда В. И. В-во, будучи победителем, пожелало однако всемилостивейше дозволить покоренному народу собраться пред августейшей Особой В. И. В-ва в порядке, установленном древними правами, дабы быть выслушану и обсудить свои собственные дела.

Все это торжественно выражает милостивые виды В. И. В-ва в отношении нашего и страны нашей будущего благополучия; было бы поэтому преступлением даже против нас самих, если бы мы не шли навстречу В. И. В-ву с тем доверием, которого В. И. В-во имеет полнейшее право ожидать.

При искренности и единении, кои всегда были в подобных случаях отличительными качествами крестьянского сословия, беру смелость также удостоверить в них В. И. В-во, присоединяя всепокорнейшую просьбу о том, чтобы мне, также как и всему сословию, сохранены были милости В. И. В-ва.

«Во всей покорности

«Петр Клокар, оратор крестьянского сословия.

Нельзя не заметить по поводу этих речей, что вся сущность их заключается в благодарности, — и только в благодарности, за предоставленные льготы. Никакого даже намека— не только на какие-либо условия, но и на просьбы.

После речей канцлер Тандефельд, согласно церемониалу, прочел от. имени Императора Александра те вопросы, которые предлагались на обсуждение сейма. Их было четыре, и содержание следует ниже. Вопросы эти, или предложения, сообщены при следующей бумаге Сперанского, от 16-го марта, на французском языке:

«Его И. Величество, созывая сословия Финляндии на общий сейм, желал явить тем самым торжественное доказательство его великодушных намерений сохранить и соблюсти ненарушимо религию, законы, учреждения (la constitution) страны, права и привилегии всех сословий вообще и каждого гражданина в частности.

В этом первом и торжественном собрании Е. И. В-во, признавая желания и чувства новых своих подданных, желает принять, их присягу верности[84] и тем сплотить узы, которыми Провидение связало Его и подчиненный Его скипетру народ.

«Между предметами Его отеческих попечений о благе этой страны разные отрасли её хозяйства и общего управления особенно привлекли к себе внимание Е. И. В-ва. Полный доверия к чувствам своих подданных и убежденный в усердной готовности народа идти навстречу Его благодетельным намерениям, Е. И. В. решил внести, нижеследующие предметы на обсуждение (délibération) сословий, приглашая их представить Ему их мнения (à Lui présenter leurs avis) о способах привести их в устройство в порядке, наиболее соответствующем благосостоянию жителей. — (Подписано: по повелению Е. И. В-ва, статс-секретарь Сперанский).

Затем следовали самые предложения.

«О военном устройстве. Е. И. В-во, верный принципам, принятым Им в отношении управления (sur ladministration) Финляндией), и уверенный кроме того, что хорошо устроенное народное ополчение есть наилучшая охрана государства, и что из всех способов защиты оно наименее обременительно для жителей, в особенности же наименее вредно для польз населения и для земледелия, — Е. В-во намеревается сохранить это учреждение в главных его основаниях. Но так как возможно, что крупные неудобства вкрались и в способ распределения этой повинности, и в другие части, составляющие всю общность её организации, то Государь Император охотно позволяет (veut bien permettre) сословиям представить Ему их мнения (avis) об этих неудобствах, и указать вместе с тем наиболее действительные способы к их устранению, не посягая на самый принцип, на котором это учреждение зиждется. Его В-во примет в соображение эти мнения (prendra en considération ces avis); до того же милиция останется, как и ныне, распущенною. Доходы, назначенные на её Содержание, будут вноситься в казну (dans le trésor de la couronne) на основании справедливой и свободной раскладки, которую сословия определят.

Его В-ву угодно вместе с тем положительно удостоверить сословия, что кроме учреждения милиции и образования регулярных войск на Его собственные средства, наймом ли охотников или же путем подавления бродяжничества сообразно существующим законам, никакой другой способ рекрутской или же военной конскрипции не будет иметь места в Финляндии».

«О взимании податей. Две крупные повинности, из коих одна (benevolences) казалась обременительною для жителей, а другая (акциз внутренних таможен) стесняла очень чувствительным образом движение народной промышленности, — обе. хотя и составляют значительную отрасль казенных доходов, были немедленно упразднены, как только установилась нынешняя администрация. Так пожелал Его И. В-во возвестить жителям о своем вступлении в обладание этим краем; так заявил Он с самого вступления и благотворное своё могущество, и свои бескорыстные принципы! Предлагаемые теперь Его В-вом на обсуждение сословий предположения составлены в том же духе отеческих попечений о благе Финляндии.

Е. В-во осведомился о существовании в настоящем способе распределения и взимания податей многоразличных неудобств; масса доходов, слишком дробных, слишком разнородных по их происхождению, представляет для плательщиков, в особенности же для земледельцев, много трудностей при расчетах. Посему Е. В-во приглашает сословия сообразить способ взимания более легкий, и уменьшив число предметов обложения слишком мелочных и требующих сложных вычислений, свести все к отраслям дохода более однообразным, более примененным к местным условиям и потому самому менее зависящим от произвола, без уменьшения однако общей суммы их поступления.

Эта сумма должна быть сообразована с нуждами государства. Далекий от всякой мысли о личном своем интересе, Е. И. В-во смотрит на доходы Финляндии лишь как на источник, назначенный для процветания жителей. Но чтобы способствовать этому благосостоянию, чтобы иметь администрацию безупречную и бодрствующую, нужны достаточные средства. В отношении финансов народ настолько может быть свободен в своем внутреннем управлении, насколько он сам удовлетворяет своим внутренним потребностям».

«О монетной системе. Вопрос о монетной системе Финляндии, тесно связанный с её настоящим политическим положением, представляет при разрешении своем большие трудности. Нужно согласить частные интересы с нынешним порядком вещей. Е. И. В-во предлагает сословиям обратить особое внимание при обсуждении на этот существенный предмет, приглашая их представить Ему о лучших способах устранить эти трудности. Е. И. В-во, не предрешая мер, кои Он изволит признать соответственным принять в деле столь щекотливом, расположен прийти на помощь своим верным подданным Финляндии, насколько размер их нужд и свойство средств могут это дозволить».

Четвертое предложение касалось собственно назначения членов в Правительственный Совет уже учрежденный по постановлению 19-го ноября 1808 г. Но теперь это постановление пересматривалось в особой комиссии. Предложение было на писано по-французски же, как и другие, в следующих выражениях:

«Административные учреждения, распределенные в разных губерниях Финляндии, имели надобность в центральном учреждении, где дела могли бы сосредоточиваться, для окончательного регулирования.

«Его И. В-во уже утвердил общий план такого установления под именем Правительственного Совета. Устав этого совета требует особой разработки; как только она будет окончена, Е. В-во имеет намерение предложить ее сословиям для получения их мнений (avis).

«В ожидании сего Государю Императору угодно дать новое доказательство доверия Е. В-ва к сословиям, приглашая их представить Ему двенадцать кандидатов, из коих половина от дворянства, половина от других сословий страны, для четырех отделений из коих означенный Совет будет составлен под председательством генерал-губернатора. Их служба будет продолжаться три года. Из сих кандидатов Его В-во изберет число чиновников, которое Он признает нужным для образования этого Совета, предоставляя Себе в будущем (se réservant pour lavenir) окончательно определить порядок их назначения.

По прочтении предложений Тандефельдт передал их маршалу дворянства, и церемония была кончена. Процессия возвратилась тем же порядком, как и пришла.

К столу Императора Александра в этот день, 16-го марта, как и накануне, были приглашены некоторые, из депутатов. Вечером был бал, предложенный сословиями. Император танцевал не столько с девицами, сколько с дамами; во время танцев разговаривал с ними. Издержки по балу, хотя и принятые на себя сословиями, впоследствии, сколько известно, были возвращены Александром Павловичем.[85]

Балом кончился второй день пребывания Императора Александра в Борго.

На третий день, 17-го марта, должно было состояться принесение присяги представителями сословий. Таковая была принесена всем населением еще год назад; но руководителям нужно было в видах, как объясняли, еще большего укрепления преданности народа новому государю, произвести демонстративный обряд присяги согласно шведской конституции.

Эта последняя требовала обоюдной присяги, с одной стороны государственных чинов, с другой — самого короля. И та и другая приносились по особой форме, причем выражалось не только обязательство блюсти конституцию, но и не допускать её изменения. В форме присяги короля заключалось следующее торжественное обязательство: «управлять королевством и царствовать по Форме Правления 21 августа 1772 г., навсегда отвергая ненавистное королевское единодержавие (förhateliga Konungsliga Enwäldet) или так называемое самодержавие (суверенитет) и почитая для себя за величайшую честь быть первым «согражданином честного и свободного народа».

Неизвестно, знал ли Сперанский буквально содержание этой присяги, приносившейся при шведском короновании. Но его финляндские советники, несмотря на всю её невозможность в частности вообще для самодержавного Государя, попытались; нельзя ли применить ее и в настоящем случае. Накануне, т. е. 16-го, в числе приглашенных к императорскому столу были и известные барон Маннергейм и фон-Мориан. «После обеда, — рассказывает Кастрен в своих Очерках,[86]— Сперанский отвел этих двух господ в сторону к окну, и представил их вниманию требующий будто бы серьезного обсуждения вопрос о конституционной форме, в которой Его Величество, при имеющем последовать назавтра принесении присяги, должен был произнести клятвенное утверждение конституции. — Мы указали, — передает Кастрён слова Маннергейма, — на форму по закону 1772 г., который, вместе с дополнением 1789 г., был собственно основным законом, сохранение коего было обещано Е. И. Величеством[87]. Против сего Сперанский сделал разные замечания на счет того, что при настоящих обстоятельствах это казалось непригодным. Это могло быть справедливо, и мы не посмели предложить никаких изменений.

Насколько эта попытка Маннергейма произвела сенсацию даже между финляндцами, видно из следующих — слов цитируемого автора. «Вечером узнали о распространившемся чрез генерал-губернатора Спренгтпортена слухе, что Император, недовольный нашими заявлениями, пригрозил немедленно закрыть ландтаг и распустить чинов, и что Форма Правления 1772 г. не может быть принята. Маннергейм испугался, конечно, за себя: «Досадуя, что я таким образом скомпрометирован частным разговором, — говорит Маннергейм, — отправился я тотчас же к Сперанскому, дабы в отдельной беседе узнать настоящее положение дел, а также удостовериться в том, действительно ли я лишился милости Императора. Оказалось, по дальнейшему рассказу Маннергейма, что Сперанский опроверг эти слухи, заявив, что никакого вопроса о закрытии ландтага не возникало.

Кто был прав, Маннергейм ли, передававший такое опровержение слуха, или Спренгтпортен, чрез которого он распространился, сказать трудно. Но во всяком случае инцидент этот во всей его общности еще раз рисует положение, и говорит о том, что все дело было не в каком-либо соглашении или договоре финляндцев, а в личном и совершенно произвольном усмотрении Александра Павловича, и что все эти представители финского народа молчаливо подчинялись этому усмотрению.

Описав изложенное, Маннергейм добавляет, что Сперанский показал ему уже известную вышеприведенную грамоту 15-го марта, «которою в общих выражениях без всяких дальнейших подробностей утверждаются коренные законы и учреждения страны, равно привилегии, льготы и права каждого сословия».

Соображения по поводу этой грамоты уже выше изложены и возвращаться к ним нет надобности. Следует однако заметить, что финские писатели вопреки очевидности желают убедить, что в ней-то и заключается конституционная присяга Императора Александра пред Финляндией. Но мысль подчинить победителя, самодержавного государя, тому условию, чтобы он торжественно признал свое самодержавие ненавистным, хотя бы в отношении небольшой части своих владений, — такая мысль могла прийти в голову лишь людям, ослепленным неожиданным успехом других их смелых домогательств.

В самый день 17-го марта, около двенадцати часов, между рядами войск опять проследовал Император Александр в парадной военной форме из своего помещения в соборную церковь. Только два русские герольда предшествовали ему, и русские же сановники сопутствовали. Вступив в храм при звуках музыки, Александр Павлович сел на трон. Здесь против церемониала было, кажется, то отступление, что при начале присяги Александром не было произнесено никакой речи. Представители сословий приветствовали его, и Тандефельд пригласил дворян к принесению присяги. Она произносилась по-шведски и выражала следующее [88].

«Мы, рыцарство и дворянство, собранные на этот общий сейм, как за себя, так и от лица отсутствующих сочленов нашего сословия, обещаем и клянемся, все вообще и каждый в отдельности, пред Богом и на Его Святом Евангелии, что мы признаем нашим Государем Александра I Императора и Самодержца Всероссийского, Великого Князя Финляндского, и что мы будем неизменно сохранять коренные законы и учреждения этой страны в том виде, как они существуют и действуют, равно будем опорою верховной власти, и так повиноваться её повелениям и их исполнять, чтобы иметь возможность дать ответ пред Богом и людьми. Государю принадлежат повеления, а нам исполнение в сохранении всего того, что справедливо как в отношении к особе Государя, так и в отношении нас самих; мы также обещаем и удостоверяем Его Величество быть всегда верными Его службе, особенно защищать страну, соблюдать по законам и нашим привилегиям нашу военную службу лишь только она будет восстановлена, как при смотрах, так и на защиту страны. Мы будем убеждать всех подданных страны к верности и к уплате должных короне повинностей. Мы сохраним все это. верно по нашему лучшему разумению и возможности, в удостоверение чего мы это обещаем, подняв руки, и молим Бога да будет нам в помощь как душевно, так и телесностью».

Подобным образом принесена присяга и прочими сословиями, духовенством, горожанами и крестьянами.

Затем была прочтена Спренгтпортеном в переводе грамота 15-го марта. Был ли то вышеприведенный неверный перевод, или какой другой, сказать нельзя по неимению данных.

В ответ на это ораторы говорили свои благодарственные речи, на что Император Александр сказал по-французски следующее:

«С чувством принимаю Я присягу верности, принесенную Мне жителями Финляндии чрез посредство их представителей. Узы, Меня с ними соединяющие, укрепленные неподготовленным выражением их привязанности и освященные этим торжественным действием, становятся тем более дороги Моему сердцу, тем более соответствуют Моим началам. Обещая им сохранить их религию, их коренные законы, я желал показать им, какую цену даю чувствам любви и привязанности».[89]

После этой речи один из герольдов дворянства, выступив пред троном, возгласил: «да здравствует Александр I Император Всероссийский, великий князь Финляндский!», на что предстоящие отвечали с своей стороны восклицаниями: «да здравствует Александр!» Потом была прочтена благодарственная молитва и пропето «Тебе Бога хвалим», и Государь возвратился домой, сопровождаемый теми же восклицаниями.

Этим кончились церемонии, и в тот же день Император Александр уехал в Гельсингфорс. Но, проезжая обратно в Петербург, Александр издал еще один манифест к жителям Финляндии. По всей вероятности, из путешествия своего до Або и на Тавастгус он вынес впечатление не совсем согласное с тем, что в речах своих излагали ораторы разных сословий. В особенности крестьянство, наиболее консервативное в симпатиях и антипатиях, преимущественно внушало недоверие и опасения. Поэтому, и по советам епископа Тенгстрёма, признано была нужным объявить во всеобщее сведение о принесенной депутатами на сейме 17-го марта присяге, а также и о грамоте 15-го марта. рассчитывали что глава духовенства, лучше зная нравы населения, лучше сумеет и обратиться к нему с публичным словом. Поэтому епископу Тенгстрёму поручено было составить упомянутый манифест и распубликовать его в церквах.

Впрочем, в составлении манифеста принимал вероятно участие и Ребиндер, как можно судить по письму к нему Сперанского, при котором препровождался манифест для перевода и распубликования.

В манифесте повторялись те же почти выражения, которые составляли сущность грамоты 15-го марта. Помечен он городом Борго 23-го марта 1809 г. Вот перевод его с французского.

«Соединив сословия Финляндии на общем сейме и приняв их присягу верности, мы пожелали при этом случае в их присутствии и в святилище Всевышнего торжественно подтвердить и удостоверить сохранение религии, коренных законов, прав и преимуществ коими каждое сословие в частности и все жители Финляндии вообще доселе пользовались.

Объявляя о сем, Мы полагаем должным вместе с тем известить наших верных подданных Финляндии, что основываясь на старинном и чтимом в этом крае обычае, мы взираем на присягу верности, добровольно и по собственному побуждению принесенную сословиями вообще и депутатами от крестьян в частности, за себя и за своих доверителей, кик на действительную и обязательную для всех жителей Финляндии присягу.

Будучи глубоко уверены, что этот добрый и честный народ навсегда сохранит к Нам и наследникам Нашим те же чувства верности и неизменной привязанности, кои всегда его отличали, Мы приложим старание с помощью Божией постоянно давать ему новые доказательства Наших усердных отеческих попечений о его счастье и преуспеянии».

Вместе с тем, по предложению Ребиндера, зашла речь о распубликовании речей, произнесенных Императором Александром. Предложение молодого советника финляндца было принято с похвалой. Сперанский не преминул испросить повеление Государя на этот счет, и 2-го апреля писал Ребиндеру: «Отдавая справедливость намерениям вашим, также, как и епископа (Тенгстрёма), Е. В-во одобряет мысль вами предложенную, напечатать их по-шведски и распространить, если, во всяком случае, по зрелом размышлении и выслушав мнения маршала и епископа, вы найдете, что это оглашение может помочь и общественному мнению составиться и уясниться». Ребиндер, конечно, не замедлил воспользоваться предоставленным ему отчасти условно разрешением.

Таким образом, к прежним объявлениям, повторявшим все те же обещания сохранить религию, законы и права, присоединились еще новые, в сущности ничего нового не сказавшие, если не считать объявления о принесенной депутатами присяге и внесения некоторых новых противоречий. Это обилие однородных документов, исходивших по большей части не по инициативе самого правительства, а по советам финляндцев, и даже из-под их пера, можно объяснить только тем, что они видели цели свои не вполне достигнутыми при актах прежде изданных, и надеялись в новых повторениях прийти к желаемым результатам.

17-го марта Император Александр уехал в Гельсингфорс, и на другое утро посетил Свеаборг, встреченный залпом 900 орудий. Осмотр длился целые 5 часов. Обед был приготовлен в ратуше, затем следовал бал от города. 19-го числа Александр был уже в Або, совершив въезд в этот древнейший город Финляндии, как и в Борго, верхом, при колокольном звоне и пушечной пальбе. Местное начальство встретило его у триумфальных ворот с надписью, приведенною выше. Войска, за несколько дней пред тем возвратившиеся из Швеции и с Аланда, стояли в ружье и потом проходили церемониальным маршем. Два дня, проведенные Императором Александром в Або, употреблены были, кроме военных и дипломатических дел, на осмотр адмиралтейства, верфи, флотилии, а также госпиталей, университета, судебных мест. В гофгерихте Александр присутствовал при слушании уголовного дела, причем приговоренному к смертной казни преступнику, в виду смягчающих обстоятельств, повелел заменить эту казнь другим наказанием. Потом президент представил Александру о некоторых назначениях чиновников; представления были утверждены немедленно. Члены гофгерихта просили о пожаловании суду портрета Александра Павловича, в память этого посещения. Он согласился, с тем однако, чтобы портрет учредителя гофгерихта, Густава Адольфа, оставлен был на прежнем месте.

22-го марта Государь направился из Або на Тавастгус и Борго; где и был издан 23-го числа только что приведенный новый манифест к финляндцам, по поводу принесенной на сейме повторительной присяги.

Приехав в Тавастгус, Император Александр ознакомился с местными учреждениями, в том числе с управлением генерал-губернатора, которому, согласно с мнением Спренгтпортена, местопребывание назначено было в этом городе[90]. Но здесь случился эпизод, устранивший со сцены лицо игравшее, в последне-описанных событиях в особенности, едва ли не главнейшую роль.

При объяснениях Государь выразил, между прочим, мнение о том, что было бы удобнее иметь генерал-губернаторское управление не в Тавастгусе, а в Або. Это мнение, высказанное вскользь и не содержавшее в себе строго определенной монаршей воли, повлекло однако за собою крупные последствия: и главнокомандующий Кнорринг, и генерал-губернатор Спренгтпортен, столь прочно поддерживавшие до сих пор один другого, сперва столкнулись между собою, а потом должны были оставить свои высокие должности: Кнорринг в апреле, Спренгтпортен в начале июня. Для первого вполне достаточный повод подать просьбу об отставке заключался уже в том крайнем неудовольствии, которое Александр Павлович недвусмысленно выразил ему за несколько дней пред сим в Або, по случаю отмененной экспедиции на шведский берег. Новейший эпизод только ускорил развязку. Для отставки же Спренгтпортена он был едва ли не исходным пунктом. Столь настойчиво домогавшийся приезда Александра в Финляндию, Спренгтпортен в этой самой Финляндии и от самого Александра получил такой урок, который разбил все его честолюбивые мечты.

Сущность дела состояла в том, что Спренгтпортен не замедлил принять высказанное мимоходом мнение Александра к безотложному исполнению, и поручил абоскому губернатору Троилю озаботиться тотчас же приготовлением в Або квартиры для генерал-губернатора. Лучший дом занят был главнокомандующим Кноррингом, и Троиль, хотя усиленно извиняясь, обратился к нему с просьбою очистить этот дом, ссылаясь на высочайшее повеление, по которому будто бы в нем именно должен был поместиться бар. Спренгтпортен с своей канцелярией. Кнорринг обиделся и, получив письмо 30-го марта, на другой же день написал Государю, не без раздражения, повторение поданной еще в Або просьбы об увольнении от должности, прибавив такое выражение: «Льщу себя надеждою, что В. И. В-во, лишив меня помещения присвоенного должности главнокомандующего Вашей армией, удостоите предоставить мне и свободу отправиться отсюда». В ответ Император Александр, также с очевидным раздражением, известил Кнорринга в том смысле, что со времени подачи первой его просьбы об отставке он не удерживал его ни одного дня; вместе с тем он ставил Кноррингу на вид всю несообразность его доверия к повелению, объявленному гражданским чиновником, притом словесно и чрез третье лицо, и все незнание главнокомандующим меры его власти и почета связанного с его должностью. «Генерал Спренгтпортен даст мне отчет — присовокуплял Император — в поступке столь необдуманном, столь решительно противном моим намерениям».

Одновременно, в не менее сильной форме, сделан был выговор и Спренгтпортену. Сославшись на представленное Кноррингом письмо Троиля об очищении дома, Александр Павлович писал: «Если бы я не имел этого письма пред глазами, трудно было бы поверить действительности такого случая. Было бы странно в самом деле предположить, что на основании простого предварительного, притом словесного рассуждения, вы почли себя в праве учредить местопребывание управления в Або, устроить там нужные квартиры, начиная вопреки всем приличиям с вашей, и превысить таким образом пределы власти вам вверенной; вы обратили по вашему усмотрению предварительные суждения в положительные меры и предупредили повеления, кои никогда вам не были даны, и коих именно я рекомендовал вам ожидать. Такая путаница в соображениях и такая быстрота в их исполнении едва были бы вероятны, если бы я не имел тому очевидного доказательства. С сожалением вижу себя вынужденным призвать вас к порядку (de vous rappeler à lordre), предлагая не только остановить все распоряжения на счет окончательного устройства местопребывания гражданского управления в Або, но и воздержаться от всякой важной меры, которая выходила бы из пределов полномочий, определенных вашими инструкциями или в точности предписанных моими повелениями».

Такое резкое порицание действий побудило Спренгтпортена проситься в отставку. Правда, он не сразу отступил от того положения, для устройства которого он не пренебрегал ничем. Он писал оправдания Государю, в которых не стеснялся сваливать вину за инцидент на своего старинного единомышленника и друга губернатора Троиля, отчасти же и на самого Государя, давшего ему будто бы пред отъездом из Тавастгуса определенные повеления на счет перемены местопребывания; а вместе с тем он писал и новому другу Аракчееву, признаваясь, что «не имеет привычки» получать письма в роде ему присланного. Догадываясь, что такая суровость «предвещает желание от него отделаться», Спренгтпортен заявлял ему намерение «с честью» и «не дорожа личными выгодами», оставить пост, «к которому относятся с таким презрением без всякой вины».

Кроме выговора от Императора Александра, Спренгтпортена побуждало уйти с должности, служившей несколько месяцев назад предметом его горячих желаний и домогательств, и другое обстоятельство. Он совсем разочаровался в делах сейма, о которых будет вскоре рассказано. Сперва избрание помимо его, как он, по крайней мере, думал, комиссии для составления Положения о правительственном совете, затем неудача с его сеймовым предложением, а наконец и полное его устранение свыше от вмешательства в дела сейма, в котором он прежде надеялся начальствовать и блистать во всей силе своих талантов, — все это составляло целый ряд разочарований и оскорблений, которые делали почти невозможным сохранение им генерал-губернаторства.

Но если он писал Аракчееву о желании уйти с честью, не думая о своих личных выгодах, то затем, предпринимая последние шаги, он остался тем же как и прежде, т. е. на деле не забывающим этих выгод. В Приложении № 139 читатель найдет, между прочим, письмо Спренгтпортена к Аракчееву от 4-го мая 1809 г., в котором, выставляя на вид ревностные старания свои о присоединении Финляндии к Российской Империи; он говорит и о желании пожизненной пенсии, и о пожаловании деревни в России, и об удостоении жены его «знаком отличия, которым ныне столь милостиво жалуются дамы её звания, за оказанные мужьями их услуги отечеству». Это последнее касалось, вероятно, пожалования в кавалерственные дамы ордена св. Екатерины.

Вместе с этими домогательствами Спренгтпортен давал понять Аракчееву, что он не прочь был бы сохранить звание генерал-губернатора до закрытия сейма, «чтобы видеть успешные последствия общего нашего с вашим сиятельством предположения к гражданскому управлению сего края». Однако, Аракчеев относился к просьбам и желаниям своего «друга» совершенно равнодушно, и увольнение состоялось за месяц до конца I сейма, 5-го июня. Самонадеянные мечты честолюбца разлетелись в прах: он не угодил ни русскому правительству, с которым хитрил, ни современникам-финляндцам, которых оскорблял. Но на почве его хитростей с течением времени, благодаря доверчивости и недальновидности русских правительственных органов, могла произрасти и действительно произросла та путаница понятий, за которую новейшие финляндцы возвели Спренгтпортена в народные герои.[91]

Этим кончилась карьера Спренгтпортена, пользовавшегося целые 23 года от русских государей и на счет русского народа всеми благами, какие может предоставить счастливая служба. И теперь, при увольнении, честолюбие этого баловня судьбы, несмотря на недавние столь недвусмысленные отзывы Александра, было вновь польщено и в очень крупных размерах: при закрытии сейма, уже уволенный от должности, Спренгтпортен пожалован графским достоинством. Не забыто и материальное его положение: ему сохранен пенсион из Кабинета по 5493 р. 18 к. в год, а по указу 5-го июня 1809 г. назначен из государственного казначейства особо пенсион по 6.000 р. Имений, кажется, ему не дано; он уже получал их при Екатерине и не умел сохранить; неизвестно равным образом, была ли жена его пожалована в кавалерственные дамы. Но известно, что и по оставлении должности Спренгтпортен не переставал просить, а при добром посредстве Сперанского, и получать богатые милости. В 1810 г., по докладу Сперанского, последовали: рескрипт министру финансов Гурьеву, от 6-го мая, — о выдаче новому графу определенного ему от казны пенсиона по 6.000 р., впредь за пять лет; и указ Кабинету, от 7-го того же мая, о производстве ему, Спренгтпортену, получаемого им пенсиона в 5.493 р. 18 к., «когда он в чужих краях находиться будет, вдвое, т. е. по 10.986 р. 36 коп. Такими льготами Спренгтпортен продолжал пользоваться еще целые 10 лет до смерти.