Покорение Финляндии. Том II

ГЛАВА XX. Финляндская депутация. — Конец занятий

Отвечая на поставленные ей, приведенные выше вопросы, финляндская депутация представила на имя Государя прошение, которым в 17-ти пунктах излагала нужды страны требовавшие по её мнению наибольшего внимания. Прошение было изложено бар. Маннергеймом по-французски, в самых почтительных выражениях. Его подписали те же лица, что и первый мемуар, трое дворян: Маннергейм, Роткирх и Сильвершольд, двое духовных, четверо купцов и трое крестьян. Не знавшие французского языка подписывали очевидно по доверию к составителям.

Так как документ этот имеет существенное значение для характеристики отношений к России, в которых стояли тогда финляндцы, нелишне будет привести его здесь полностью в точном переводе.

Государь! Финские депутаты спешат повергнуть к стопам Вашего Императорского Величества их почтительнейшие и покорнейшие благодарения за милость и высокую благосклонность, с которою В. В-во обращаете свои благотворные попечения на все, что касается новых Ваших подданных.

«Милостивое обещание В. И. В-ва созвать в скорости сословия Финляндии, дабы им позволено было высказать пред Троном их мнения о благе отечества, есть лучшее ручательство в сохранении нашей свободы и наших законов, и еще раз свидетельствует о величии души нашего возлюбленного Монарха; озабоченный нашим счастьем он побеждает все препятствия, торопит и так сказать считает минуты, задерживающие течение его благоволения.

«Депутаты приемлют (vont recevoir) с глубочайшею почтительностью всемилостивейшее дозволение указать те предметы, в которых они желали бы видеть милость В. И. В-ва явившеюся на помощь и облегчение новых Ваших подданных. Воодушевленные любовью к отечеству и с чистыми намерениями, мы спешим таким образом вручить отеческим попечениям В. И. В-ва следующие предметы, представляющиеся нам наиболее существенными для счастья страны в настоящее время.

«1) Для общественного спокойствия необходимо, чтобы под покровительством Государя законы сохраняли силу, личная безопасность была уважаема, и вполне соблюдено священное право не быть без законных форм ни задержанным, ни наказанным. Под благодетельным скипетром Александра Первого это основание всякой гражданской свободы не будет никогда поколеблено, и так как театр войны в настоящее время удалился от нас, можно полагать, что строгость военных законов не будет более столь необходима, и виновные будут отсылаться в обыкновенные суды страны.

«2) Для суждения и решения в последней инстанции процессов и дел, вносившихся прежде по апелляции в высшую палату и в коллегии Стокгольма, кажется нам, было бы настоятельно необходимо образовать временное управление из наиболее способных и безукоризненных людей нации.

«3) По распоряжению главнокомандующего цена ассигнационного рубля определена у нас в 32 шведских шиллинга. Но как в последнее время рубль потерял в ценности сравнительно с шведскою банковою монетою, то нужно бы, нам кажется, отменить означенное распоряжение как вредное для беднейших людей, и для общественного доверия установить чтобы стоимость рубля определялась впредь по курсу С.-Петербурга, как и в остальной Империи. Учреждение в стране разменных касс и большее количество мелких билетов, также как и медной монеты, должно во многом облегчить внутреннюю торговлю.

«4) Так как налоги и казенные доходы еще не вполне установлены, депутатам кажется что теперь было бы наиболее полезно прекратить сбор налогов, пока предстоящий сейм не организует окончательно это щекотливое дело

«5) В виду того, что подводная повинность (для перевозки транспортов) принадлежит к числу неудобств причиняющих наиболее беспорядков, было бы желательно чтобы это неизбежное бремя было более равномерно распределено между городами и деревнями; чтобы крестьяне были уведомляемы о том заблаговременно и если можно за несколько дней; чтобы по прибытии их они не были задерживаемы без крайней надобности, и не были заставляемы следовать далее, или в другие места кроме тех, кои назначены в распубликованных приказах; чтобы причитающиеся им деньги были немедленно уплачиваемы. чтобы с ними обращались кротко и справедливо под начальством гражданских правительственных чиновников.

«6) Депутаты с глубочайшей почтительностью испрашивают у В. И. В-ва, чтобы согласно данному милостивому обещанию, те из мирных жителей финнов, кои понесли ущерб от войск B. ЕЕ. В-ва, были в скорейшем времени вознаграждены по сделанной и проверенной оценке.

«7) В виде особливой милости Вашего Величества было бы желательно, чтобы в Финляндии лица обоего пола, получавшие при прежнем правительстве оклады жалованья, пенсии или вознаграждение из общественных или частных фондов, получали и впредь это единственное средство к поддержке их существования.

«8) Было бы еще новым знаком отеческих чувств В. ЕЕ. Величества к нашей стране, и привязанность и любовь жителей к обожаемому Монарху только усилилась бы, если бы предоставлено было возвратиться по домам к своим семействам тем финским офицерам и унтер-офицерам, равно солдатам и резервистам народных полков, кои находятся ныне в плену.

«9) Лишь исходя из полнейшего убеждения в милосердии В. И. Величества депутаты осмеливаются нижайше умолять, дабы предоставлено было женам и детям финских военных сохранить до окончательного мира их казенные поместья (бостели) и оклады содержаниями, чтобы действие приказа об их конфискации было остановлено. Этим возвращены будут жизнь и средства, существования семействам, кои принятая мера повергла бы в самую ужасную нищету. Великодушною благостью В. И. Величества они будут осчастливлены и никогда не перестанут взывать к Небу о благополучии и счастье их августейшего благодетеля.

«10) Дабы повинность расквартирования в городах воинских, чинов была менее обременительна для обывателей, и чтобы в будущем установился лучший порядок, депутаты испрашивают, чтобы распределение помещений было впредь доверяемо магистратам и гражданам городов, и чтобы число покоев было, точно определено для каждого военного чина.

«11) По отеческой заботливости В. И. Величества Финляндия только что снабжена солью, составляющею предмет необходимости. Но чтобы благодетельные виды В. В-ва были достигнуты во всей широте Ваших великодушных намерений, депутаты осмеливаются умолять В. И. В-во, чтобы эта соль продавалась по установленной цене и малыми количествами, чрез что она будет доступна всем и особенно беднейшим людям. А как жители Финляндии не могут обойтись без этого предмета, также как и без хлеба, то депутаты не колеблются умолять В. Величество милостиво повелеть доставить таковых следующей весной столько, сколько для страны признано будет нужным.

«12) Депутаты смеют полагать, что если бы при каждом из судебных учреждений были установлены присяжные переводчики, — ход дел от того много выиграл бы.

«13) В видах предупреждения столкновения между обывателями и воинскими чинами, было бы желательно чтобы на будущее время воспрещено было солдатам ходить по стране без начальников и требовать угрозами или силой того, чего владелец не желает им предоставить.

«14) Многие из жителей страны перешли в продолжение настоящей войны на сторону шведов, оказавших, впрочем, им чувства привязанности; этим навлекли они на себя немилость В. Величества. Можно полагать, что если будет объявлена общая амнистия всем тем, кто добровольно подчинится могущественному покровительству В. Величества, то они обратятся на путь долга, и сердца, трепещущие пред строгостью, покорно уступят пред милосердием.

«15) Так как много несчастных случаев уже произошло и следует еще опасаться от неблагоразумия солдат при печении хлеба, кроме того что значительно увеличивается потребление дров, жители городов испрашивают чтобы войсковые пекарни учреждались вне городских поселений.

«16) Призываем великодушное сострадание В. И. Величества к нашим соотечественникам губерний вазаской, улеаборгской и куопиоской, коим неизбежный бич войны причинил совершенное разорение. А так как есть основание опасаться голода, особенно в верхней части Финляндии, то по нашему почтительному мнению единственный способ предоставить бедным хлеб и возможную надежду на более счастливую жизнь в будущем заключается в учреждении хлебных магазинов для нуждающихся.

«17) Для развития оспопрививания и культуры картофеля до ныне ассигновывалось по 9.000 р. из общих доходов в распоряжение Экономического Общества. Долг депутатов обязывает представить В. В-ву об этих учреждениях общественной пользы. Мы указываем на них Государю, который желает лишь счастья своему народу.

«Государь! По исполнении обязанностей возложенных на нас волею В. И. Величества, причем, любовь к родине руководила нашими суждениями о настоятельных нуждах страны, коей мы являемся представителями, для нас нет ничего более сладостного как глубокое убеждение в благости Монарха, дышащего лишь справедливостью и благотворением; священнейший залог её дан нам в уверении, что чины Финляндии будут созваны для обсуждения интересов страны, и результаты его будут повергнуты на решение их Августейшего Государя, по сущей правде именуемого Возлюбленным!

«С глубочайшим почтением и полнейшею покорностью депутаты имеют честь быть, Государь, В. И. В-ва нижайшими и покорнейшими слугами и подданными».

Далее следуют перечисленные выше десять подписей и два рукоприкладства.

Сличая содержание этой просьбы с программой или перечнем вопросов, опробованных Императором Александром. 19-го ноября, легко с первого же взгляда видеть, что одна вовсе не служит ответом на другой. Едва ли и могло быть иначе. Вопросы требовали таких топографических, этнографических и статистических данных, которые, даже для поверхностного ответа, могли почерпнуты быть только на месте. Никакие сведения, никакая опытность не могли удовлетворить по одной только памяти такому разностороннему и широкому требованию. Представляя неисполнимую программу для предложения её депутатам, Спренгтпортен еще раз ставил русское правительство в неловкое положение. Впрочем сам Спренгтпортен видел теперь, что представленное депутатами изложение не соответствовало предложенной задаче.

Сличая же с другой стороны это прошение с приведенным выше мемуаром Спренгтпортена об устройстве управления, и с постановлением особого комитета утвержденным 19-го ноября, легко видеть что между ними было много общего. И то, и другое писалось так сказать под одним руководством. Хотя прошение получило ход позднее постановления 19-го ноября, однако последнее как бы отвечает уже на заявление просителей: об ограждении от военной власти, об организации временного правления, о языке, о монете и т. п. Это, впрочем, было естественно, так как Спренгтпортен, быв предназначен в генерал-губернаторы, еще до формального своего назначения сделался уже de facto посредником между депутатами и правительством и вел с ними переговоры по главнейшим пунктам их просьб и желаний.

К какому времени относится подача приведенной просьбы, — сказать прямо нельзя, так как на ней нет даты. Быть может она была, изготовлена уже вскоре по приеме депутации Государем. По крайней мере, чрез восемь дней после того, именно от 25-го ноября, Спренгтпортен сообщал гр. Салтыкову предположение, что депутация могла бы уже представить о результате своих занятий и о тех предметах, на которые она желала бы чтобы монаршие милости были обращены. Спренгтпортен объяснял при этом, что в виду последовавшего дозволения Императора Александра созвать сейм, Его Величество ограничится быть может теми сведениями которые депутаты представят, так как на основании их все-таки можно будет получить некоторое понятие о настоящем положении дел, а для него. Спренгтпортена, эти указания послужат некоторою инструкцией в виду его отъезда. Впрочем, документ этот (т. е. письмо Спренгтпортена) настолько неясен, что нельзя положительно сказать: относится-ли он к окончанию уже занятий депутации по разным вопросам ей предлежавшим, или же только к их началу. При обычном его письмам отсутствии системы он говорит здесь и о «словесном предложении чрез него депутации в её заседании, подобно тому, как это делается при обыкновенных сеймах, каждый раз когда государь имеет предложить что-либо на их рассмотрение», — и тут же говорит о том, чтобы «отпустить депутатов как только они представят свой ответ». В рапорте же Спренгтпортена Императору Александру от 17-го декабря, этот «мемуар о предметах наиболее необходимых» отнесен у него прямо к 17-му ноября, т. е. считается как бы одновременным первому мемуару. Однако это Едва ли сообразно со всем ходом дела. Ни Кастрён, ни Коскинен не дают с своей стороны положительных указаний на счет времени подачи этого второго прошения или мемуара; но из соображений последнего можно заключить, что упомянутое письмо Спренгтпортена относилось лишь к началу дела, т. е. только после него депутаты приступили к составлению своей просьбы и что на это было особое повеление Спренгтпортеном объявленное.

Но кроме общей просьбы некоторые депутаты подавали и отдельные мемуары. Депутаты от духовенства обеих епархий Лебелль и Валениус обратились с запиской, в которой, в точности согласно с данной инструкцией, просили чтобы церковные их дела восходили по-прежнему «на окончательное высочайшее решение Е. И. В-ва без посредства промежуточных инстанций (à la haute et définitive décision de S. M. J. sans passer par des instances intermédiaires)» 2). Депутат от городов Гельсингфорса и Тавастгуса Боргстрём просил, во-1-х о пособии беднейшим жителям и об освобождении их от снабжения войск дровами и свечами; во-2-х, о разрешении ссуды Гельсингфорсу из петербургского заемного банка на продолжительный срок, с погашением на счет домовладельцев кои пожелают строиться. Боргстрём указывал на пример шведского правительства, предоставлявшего с этою целью бесплатно кирпич и известь из свеаборгских магазинов; в-3-х, освободить от платежа таможенных пошлин все суда, прибывающие в Петербург из Гельсингфорса, Борго и Ловизы.

Ректор абоского университета Гартман ходатайствовал по трем предметам: об освобождении, согласно прежним привилегиям, университетских зданий от воинского постоя; об отпуске 6.000 р. на окончание построек для университета, и о бесплатной высылке в Або из Петербурга газет и журналов. В подкрепление приводились университеты Иены, Галле, Гетингена и выписки из ст. 8 и 13 устава Дерптского университета.

Депутат пастор Лебелль, в качестве инспектора бьернеборгской нормальной школы, просил об отпуске 2.000 риксдалеров на перестройку дома школы сгоревшей в 1801. Прибывшие позднее вазаские депутаты просили о пособии их провинции, весьма пострадавшей при троекратном движении войск туда и обратно.

Спренгтпортен с своей стороны поддерживал их, испрашивая пособие беднейшим жителям в количестве 149.380 р. и снабжение хлебом из казенных магазинов. Это было исполнено. Но вслед затем явилось новое ходатайство по поводу того же печального положения вазаской провинции. «Без сомнения, Государь, — писал Спренгтпортен, — мне нет надобности останавливать на нем ваше внимание; такое сердце как ваше не имеет надобности в возбуждении чувствительности. А затем подносилось представление об ассигновании 228.000 р. на покрытие убытков, понесенных жителями Вазы при «разграблении» её.[54]

Подобным образом улеаборгские депутаты просили о снабжении их хлебом и солью. Спренгтпортен убеждал Государя немедленно вытребовать из внутри России от 30.000 до 40.000 кулей по какой бы ни было цене. Просили также и о вознаграждении за убытки.

Наконец депутат Ребиндер, в качестве представителя абоского гофгерихта, представил особую записку по части судопроизводства.

Таковы были собственно официальные ходатайства депутатов внесенные на усмотрение Государя. Было еще несколько частных просьб по разным случаям, обращенных к гр.

Салтыкову, на которых останавливаться нет надобности. Таким образом, просьбы депутатов разделились на две группы: одна, В 17 пунктах, представляла коллективное ходатайство двенадцати, или как-бы всех депутатов; другая состояла из отдельных записок разных лиц, из которых три подписали и коллективное прошение. Хотя предметы, которых касались обе категории заявлений, были как видно из изложенного решительно однородны, однако дальнейшее их движение было неодинаково, и решения по ним получены разновременно: по отдельным запискам ответ последовал 25-го декабря и позднее, а по коллективной просьбе в январе 1809 г.

Первые записки четырех делегатов были доложены Государю самим Спренгтпортеном, который 10-го декабря объявил гр. Салтыкову высочайшую по ним волю, изложив ее в надписях против каждого предмета. По этим надписям в министерстве иностранных дел составлен был проект отношения от Салтыкова к Спренгтпортену, который и опробован Государем 24-го декабря. Повелено:

Просьбу пасторов уважить; сообразно с тем — «духовные консистории (лютеранские) имеют на будущее время относиться с своими записками и просьбами к генерал-губернатору, для немедленного поднесения Е. Величеству».

По просьбам гельсингфорсского бургомистра Боргстрёма — о пособии беднейшим жителям, об освобождении от поставки дров и свечей и о займе — «Его В-во предоставляет себе объявить решение в особом указе на имя генерал-губернатора.

Что касается до освобождения финляндских судов в Петербурге от таможенных сборов, то Е. В-во на это соизволил и соответственные повеления даны уже министру коммерции».

Наконец по просьбе Гартмана о сохранении абоскому университету прежних льгот, — Государь повелел Салтыкову снестись с министром народного просвещения, с тем чтобы он исполнил ее «сообразно общим правилам установленным для российских университетов». Об отпуске 6.000 р. на постройки дано отдельное разрешение еще прежде.

Позднее, уже чрез посредство Сперанского, последовало распоряжение и по просьбе Лебелля о школьных постройках: новый статс-секретарь по финляндским делам известил Спренгтпортена о повелении представить общее донесение о состоянии публичных учебных заведений в Финляндии.

Коллективная просьба пошла как сказано путем более долгим и подверглась по внешности более обстоятельному рассмотрению. Первоначальный проект ответа на нее составлял также Спренгтпортен. Затем, вместе с самою просьбою он обсуждался в особом комитете из Аракчеева, Салтыкова и Спренгтпортена, которые и составили свое о том постановление. Здесь случилось то, чего и следовало ожидать: оба первые подчинились последнему и заговорили таким языком, который: конечно менее всего был свойствен министрам самодержавного государя, а тем более Аракчееву. Забывая о первой цели созыва депутации, столь ясно изложенной в высочайшем повелении 9-го июня, и о том что ею была оказана финляндцам царская «милость», как выразился Румянцев, забывая наконец и её значение чисто совещательное, комитет сразу, не хуже абоских рыцарей, повел речь о «незаконности» будто бы депутации и о неимении ею народной доверенности!

«Она (просьба депутатов) заключает в себе вообще — писал Аракчеев с товарищами в докладе Государю 19-го декабря — предметы для пользы финляндцев придуманные и с важным даже пожертвованием нашей казны. А некоторые требования (sic) их и предупреждены уже высочайше конфирмованным 19-го ноября Положением об устройстве Главного Правления в Финляндии. Положением сим решено сделать генеральное и конституционное собрание в Ловизе из депутатов всех сословий; после чего депутацию здесь теперь находящуюся в противность закона(!) и без народной доверенности прибывшую, распустить.

Признав, таким образом с голоса Спренгтпортена и депутатов высочайшее повеление 9-го июня «незаконным», аракчеевский комитет присвоил депутатам значение — только частных просителей. «Приемля за основание мысль сию, — продолжал доклад — а депутатов теперешних за частных просителей, от народа не уполномоченных, мы бы думали объявить только им, что назначенное в январе месяце собрание или сейм лучше откроет мысли и надобности народа, и единодушным мнением, при посредстве генерала Спренгтпортена, с лучшею удобностью ограничит как требования финнов, так и обязанности их к новому правительству. Напоследок же В. И. Величество при благодетельных попечениях о благе народа не откажете явить финнам милосердия своего по всей справедливости и возможности»[55].

Питая эти строки нельзя невольно не признать всей верности расчета абоских избирателей при посылке в Петербург депутатов. Повторим их слова, в своем месте приведенные; ими руководились не только депутаты, но и Спренгтпортен: «Будем резонировать худо-ли, хорошо-ли; наши новые господа еще не освоились с нашими конституционными таинствами. Безразлично, хромает немного наше заявление или нет; нужно только одно, чтобы оно не разрушало основного правила, играющего у нас столь важную роль: principiis obstat — противоречит принципам». Эта злая ирония прямо относилась к удивительному постановлению Аракчеева с Салтыковым, — и они её не замечали… Понятия русских министров были настолько ограничены, сбивчивы и несообразны с действительностью, что они могли ожидать от будущего «конституционного собрания», что оно «ограничит требования финнов, также как и их обязанности». — Последнего, т. е. ограничения и даже полного упразднения обязанностей, конечно следовало ожидать; но чтобы сейм сам на себя наложил руку и ограничил свои домогательства, если не требования, то об этом могли писать только люди, действительно нисколько «неосвоенные» с конституционными таинствами. Правда, упоминалось, что все случится «с лучшею удобностью при посредстве генерала Спренгтпортена», — но эта фраза только еще рельефнее показывала всю беспомощность русских министров, которые, не говоря уже о том что вовсе не умели понять личности Спренгтпортена и его ходы, не предвидели, что заявлений или предложений Спренгтпортена сейм не будет даже и выслушивать, как на деле оно и случилось.

Высказав такое свое по истине удивительное мнение, комитет остановился однако пред возможностью что Александр Павлович не убедится их доводами, и не захочет пренебречь коллективною просьбою депутатов, тем более что на другие было уже отвечено. В виду такого случая, который действительно и оказался, они изложили свои предположения об ответах по каждому из 17-ти пунктов. Но здесь вышло между членами разногласие, хотя и по одной только статье. Нелишне на нем несколько остановиться.

Первоначальный проект ответного постановления был, как сказано, написан все тем же Спренгтпортеном. Гр. Салтыков, которому он был послан на рассмотрение, нашел нужным его изменить и в переделанном виде послал обратно барону. Но тот в свою очередь не согласился с проектированной Салтыковым редакцией. Дело шло именно о том 9-м пункте просьбы, в котором говорилось о восстановлении права военных на бывшие в их пользовании казенные имения (бостели). В этом вопросе были заинтересованы едва ли не все финляндцы, находившиеся в Петербурге и все дворянские фамилии Финляндии, так как в каждой из них были военные и гражданские чиновники, пользовавшиеся бостелями прямо или косвенно.

С русской точки зрения было естественно не оказывать покровительства и милости людям, открыто стоявшим против правительства в неприятельской армии с оружием в руках, и не выражавшим даже намерения смириться пред победителем. Но с другой стороны, помимо личной враждебности этих офицеров к России, за них говорило сознание долга, которым они были обязаны пред своим до того законным шведским правительством. Практическое разрешение бостельного вопроса было поэтому очень щекотливо и не поддавалось усилиям.

Из права пользования бостелями, как известно, думали сделать меру побуждения финских офицеров к оставлению шведских знамен. Сперва назначен был Буксгевденом трехнедельный срок; однако он соблюден не был. Потом, в манифесте Александра от 5-го июня, назначен 6-ти-недельный срок, причем главнокомандующему указано чтобы по истечении его он не ожидал новых повелений, а приступал не откладывая к конфискации и продаже имений невозвратившихся офицеров. Против этой меры поднялся Спренгтпортен еще до того как она была подтверждена манифестом; потом он не переставал говорить и писать против неё, критикуя распоряжения Буксгевдена. Прибывшие в Петербург депутаты постоянно развивали эту тему и наконец включили ее в прошение. Местные губернаторы с своей стороны писали о затруднениях в исполнении; многим семействам, по их отзывам, угрожала нужда и крайность. Абоский губернатор Троиль, помимо Буксгевдена, писал об этом в Петербург, донося, что бостели окончательно назначены в продажу на 2-е ноября. Однако и эта продажа не состоялась. Буксгевден, почти накануне своего увольнения, вынужден был писать Государю о затруднениях губернаторов. Для русского правительства вопрос о бостелях, как совершенно чуждый основаниям русской военной организации, казался все еще не довольно ясным; обратились по этому за советом к Маннергейму. Тот представил особую записку, в которой разумеется поддерживал мнение о сохранении бостелей за их тогдашними держателями.

Между тем донесение Буксгевдена было передано на заключение Спренгтпортена, который не преминул по-прежнему отнестись ко всему этому делу с полнейшим порицанием. «Кажется его сият-во граф Буксгевден должен был предвидеть гибельные последствия этой меры прежде чем исторгнуть (avant davoir extorqué) согласие на нее Е. И. В-ва, — писал он Салтыкову 21-го ноября. — А насколько она была возмутительна (а répugné) для доброты и справедливости Государя, достаточно видно из повеления вами полученного — остановить дальнейшее исполнение её, даже если бы она начала уже применяться[56]. Мне остается только настаивать на таком великодушном решении Е. В-ва, дабы окончательно потушить это дело; я предоставляю себе на месте изыскать способы прийти на помощь тем, кто сделался его жертвою.

Теперь, когда составлялось постановление комитета по просьбе депутатов, Спренгтпортен воспротивился Салтыковскому изложению пункта о бостелях. «Пункт сей», — писал он ему 13-го декабря, — «составлен не в том духе, в каком шла о нем речь, и как повелено Е. В-вом исполнить. Дело идет здесь не о тех бостелях, которые принадлежат военным, взятым в плен, — им они следуют по праву согласно первой прокламации Е. В-ва, — но о тех, кои числятся за военными, еще сражающимися под знаменами Швеции, и которые не могут отказаться от своего долга до заключения мира. Его В-во уже признал справедливым остановить до того времени их конфискацию в знак милосердия его к семействам этих воинов— Спренгтпортен отказывался подписать проект ответа, если не будет сделано требуемой им перемены.

Может быть колебания Салтыкова исполнить такое требование, а еще вероятнее обычная Спренгтпортену настойчивость, побудили его не ограничиться протестом. Через четыре дня, 17-го декабря, он особо от себя представил Государю о состоявшемся по просьбе депутатов постановлении. Свидетельствуя, что насколько он мог осведомиться по переводу разногласие есть по одному пункту о бостелях, Спренгтпортен «считал долгом справедливости остаться при том мнении, чтобы все сохранилось до мира в прежнем положении (que jai crû devoir: de justice rester comme ils sont jusquà la paix). Он настаивал при этом, что так как ответ депутатам пойдет чрез него, Спренгтпортена, то чтобы и изложение его было по всем пунктам согласно с проектом им составленным. Конечно такое удивительное требование, как легко видеть, совершенно устраняло противное мнение других двух членов комитета; но оно было украшено теми фразами, которыми финляндцы вообще и Спренгтпортен в частности с одной стороны льстили Императору Александру, а с другой поддерживали в нем некоторые опасения.

Действительно Спренгтпортен взял верх, и в комитетском постановлении явилась уступка в виде пункта, которым предоставлялось ему, Спренгтпортену, «сделать распоряжение для управления оными (бостелями) для пропитания семейств, в них теперь живущих. Но справедливость требует сохранить, — пояснял комитет, — бостели сии только в таком виде. А по окончании войны, кто не возвратится в оные в течение 6-ти месяцев из шведской армии, те навсегда их лишатся и оные будут проданы или отданы другому. — Кажущаяся эта угроза, как легко видеть, собственно не имела никакого значения по самому существу бостелей. Они давались как содержание на службе; раз прекращалась служба — прекращалось и содержание. Но членам комитета, мнение которых было так своеобразно пренебрежено, оставалось чем-нибудь проявить свое участие в рассмотрении. Поэтому, не ограничась приведенной оговоркой, они включили и другую. — «Да и на счет тех военных людей из финляндцев, кои после мира до сроку прибудут в новоприобретенную Финляндию, постановить правилом, что оставятся за ними бостели их с рассмотрения генерала Спренгтпортена единственно по верным доказательствам, что не от воли их зависело отстать от шведских войск. Касательно жалованья, то… генерально все чины не имеют на оное права, а еще менее те, кои теперь служат в шведском войске; кто же из людей военных пожелает вступить в нашу службу, тот определяясь в полк и жалованье получит по особым назначениям.

Этой редакцией казалось удовлетворены были желания Спренгтпортена; чрез два дня после обращения его непосредственно к Государю… постановление было подписано всеми тремя членами комитета. В таком виде журнал сообщен Аракчеевым гр. Салтыкову 18-го декабря для доклада Государю, а 19-го состоялось и его утверждение Александром Павловичем. Но этим дело по просьбе депутатов не кончилось. Комитет заключил донесение свое словами: «Если соизволите В. И. В-во изъявить высочайшую волю на сделание ответа нынешним депутатам, то генерал Спренгтпортен приемлет на себя составление на сем основании проекта ответа и поднести оный на высочайшее усмотрение чрез товарища министра иностранных дел».

На деле же проект ответа составило министерство, а Спренгтпортену принадлежало его исправление, и он широко воспользовался правом редакционных поправок. Многие пункты постановления комитета подверглись не только изменению редакции, но и полной переделке. Не входя в подробности, достаточно упомянуть лишь о только-что рассмотренной статье — о бостелях. Все угрозы и указания, включенные русскими членами комитета в отношении известной разборчивости при восстановлении офицерству права на эти имущества, были выкинуты. Той же участи подверглись указания на счет выдачи жалованья; самый шестимесячный срок для возвращения офицеров после заключения мира был уничтожен, и весь пункт получил следующий вид.

«Что касается до бостелей, то главнокомандующему войсками в Финляндии расположенными, генералу от инфантерии Кноррингу, дано высочайшее повеление остановить их продажу. Они останутся поэтому в настоящем положении до заключения мира. Тогда Е. И. В-во, дабы согласить милосердие свое с справедливостью, удостоит определить правила и назначить последний срок, после которого все офицеры не оставившие Швеции, будут безвозвратно лишены бостелей. Спренгтпортен достиг своей цели: мера строгости была вполне отменена, и враги могли оставаться врагами в уверенности, что жены и семейства их благоденствуют на счет русского правительства, против которого мужья продолжали сражаться еще целые 9 месяцев после того.

В связи с пребыванием депутатов в Петербурге было еще одно обстоятельство, второстепенное и мало заметное тогда, но получившее вскоре значение целого события. То было появление на сцене финляндских дел, притом в роли совершенно исключительной, с одной стороны известного Сперанского, с другой — бывшего теперь в Петербурге в числе других финляндцев Ребиндера.

По осени 1808 г., когда Александру Павловичу пришлось более чем когда-либо входить в дела Финляндии, он выразил желание иметь при себе личного секретаря знающего эти дела. В это время им было уже решено поручить общее заведование финляндскими делами Сперанскому, на которого возложены потом и обязанности государственного секретаря при учреждавшемся государственном совете. Ничего не могло быть естественнее и правильнее этого соединения обязанностей. Сохраняя известную местную автономию, новая провинция входила однако в состав России и должна была в общем направлении главнейших вопросов сообразоваться и подчиняться целям и потребностям общегосударственным. В таких же видах были впоследствии учреждены при государственном совете комитеты: кавказский, царства польского, остзейский и т. п.

Но так как Сперанский не знал шведского языка, без которого нельзя было сделать шага в финляндском делопроизводстве, веденном на бывшем государственном языке страны, то весьма вероятно им же было указано на необходимость иметь себе в помощь лицо этим языком владеющее.

Желание свое Император Александр передал Салтыкову, а тот обратился за советом к барону Маннергейму. Последний указал на следующих лиц:

Адольф фон-Виллебрант, сенешал (судья) южного округа абоской губернии, в чине полковника, служил прежде в королевских канцеляриях. Известно, что Маннергейм был в свойстве с Виллебрантами; возможно, что это побудило его поставить Адольфа Виллебранта на первом месте среди кандидатов на положение во всяком случае выгодное. По политическим убеждениям этот первый претендент принадлежал к тем дворянам, которые в Або прежде других высказались против посылки депутации и явились в собрание уже с готовыми записками. Виллебранту было теперь 42 года и можно полагать, что взгляды его и убеждения уже прочно установились.

Карл фон-Гюльденстольпе, также человек зрелых лет, бывший капитан шведской гвардии и асессор абоского гофгерихта. Он хотя и не подавал особой записки, но был также в числе 12-ти, отказавшихся выбирать абоских депутатов.

Барон Ребиндер, известный уже по депутации камер-юнкер шведского двора, молодой человек около 30 лет, тоже асессор абоского гофгерихта.

Фон-Роткирх, также упоминавшийся член депутации, и также молодой человек.

Барон Густав Котен, капитан, 32-х лет, окружной судья в абоской губернии. Сын майора нюландских драгун, участвовавшего в аньяльской конфедерации.

Карл Валлён, капитан не из дворян, 30-ти лет, фискальный прокурор в абоском гофгерихте.

В безупречности нравственных качеств всех этих лиц барон Маннергейм ручался.

Легко видеть, что не велик был круг, из которого делал свой выбор этот советник Салтыкова, а чрез него и Александра Павловича: абоское дворянство и чиновничество безусловно первенствовало. Политические же убеждения абоских кружков были рассмотрены выше с достаточною подробностью.

Выбор остановился на Ребиндере. Почему? — сказать трудно; вероятно потому что он был несколько более известен Государю нежели другие. Бывая в Петербурге он представлялся ему по случаю болезни отдельно. Приятные его манеры могли содействовать выгодному впечатлению.

Но без сомнения большое значение имело и ходатайство за него Спренгтпортена. В письме от 30-го декабря он говорил Сперанскому о назначении Ребиндера в качестве помощника последнего по части гражданского управления Финляндии в таких выражениях, которые побуждают думать, что мысль о сем была от Императора Александра сообщена Сперанскому именно чрез Спренгтпортена, и что он же вел предварительные переговоры с самим Ребиндером. Таким образом, Спренгтпортен являлся здесь главной пружиной. Вместе с тем он хлопотал и об устранении других кандидатов. «Пора, — внушал он Сперанскому в этом письме, — знать чего держаться. Выбор Ребиндера запрет двери интригам тех, кто орудует уже, чтобы получить это назначение, столь важное как для службы Его В-ва, так и для самого финского народа, который с беспокойством, увидел бы на этом посту лицо не пользующееся его доверием[57].

Помощником, а вернее руководителем, Императора Александра и его всемогущего статс-секретаря являлся сын того самого майора Иогана Рейнгольда Ребиндера, который в деле о депутации так недвусмысленно требовал применения в сношениях с русским правительством системы «конституционных мистерий» и упорства в ссылках на принципы. Сам новый помощник статс-секретаря, о котором не раз выше упоминалось, также высказывал в мемуарах, что при вступлении в русскую службу он имел заветную цель «спасти» Финляндию, и держался того почти республиканского принципа, что Государь должен царствовать, а не управлять (il régnait, mais il ne gouvernait pas).

Ребиндер с своей стороны, ссылаясь на объявленное ему Спренгтпортеном намерение Александра определить его в канцелярию финляндских дел (bureau des affaires finnoises), представил Сперанскому 6-го января лично от себя мемуар, прося содержание его довести до высочайшего; сведения. В этом мемуаре, в виду определения на правительственную службу в Петербурге, Ребиндер описывал свое материальное положение в таких выражениях:

«Состояние мое настолько ограничено, что живя в отдаленной провинции нужно было соблюдать всевозможную экономию. Тем более оно будет недостаточно для существования здесь, так как я должен еще помогать моему престарелому отцу и тетке. Поэтому я поставлен в прискорбное положение при соображениях на счет моего жалованья как бы злоупотребить обычными милостью и великодушием Е. И. В-ва. Я не мечтаю о роскошном и великолепном образе жизни, столь мало соответствующем человеку занятому исполнением своего долга (?); мое счастье составило бы известное довольство и особенно независимость. Принимая в соображение: ущерб, который понесу за невозможностью наблюдать за моим хозяйством в Финляндии; необходимость сделать здесь довольно ценное обзаведение, и вместе с тем, по незнанию здешнего языка, не иметь возможности устроить свое хозяйство наивыгоднейшим образом; наконец в качестве единственного служащего здесь финляндца, обязанность принимать у себя земляков, — в виду всего этого я не могу устроить своего существования если мне не будет дано квартиры, экипажа и по крайней мере 4.000 р. в год.

Вместе с тем Ребиндер выражал безусловную для него необходимость (il mest absolument nécessaire) иметь своего секретаря, которого он желал выбрать между судебными чиновниками Финляндии. К сведущему человеку таким образом требовались другие, может быть еще более сведущие люди. Ребиндер не предуказывал размера содержания своему секретарю, однако выставлял на вид что для получения дельного человека нужно поставить его в такие условия, чтобы он не пожалел о покинутом месте.

Последствием этого мемуара был указ государственному казначею от 22-го января, которым «барону Ребиндеру, определенному при мне для производства дел новоприсоединенной Финляндии, повелевалось производить по 4 тыс. рублей в год доколе он в сей должности пребудет». Из имеющихся бумаг нельзя заключить, в каком виде назначена ему квартира и экипаж. Ребиндер был женат, и конечно ему требовалось помещение достаточное и приличное.

Что касается до секретаря при Ребиндере в первоначальной его роли помощника Сперанского, то, как видно из письма к последнему, он избрал некоего Густава Блэкборга, вице-прокурора абоского гофгерихта, «одаренного всеми качествами, кои могут сделать его достойным этого доверия». Относительно оклада он предоставлял определение его размера великодушию Александра Павловича. Но вскоре Ребиндеру понадобился еще чиновник, и он рекомендовал, а в Петербурге утвердили, Валлена. Он состоял секретарем в абоском гофгерихте и секретарем же при канцлере абоского университета. Ребиндер желал чтобы ему оставлено было содержание обеих должностей и кроме того назначено было по 1.000 р. в год как чиновнику по финляндским делам вообще и особо еще по 1.000 р. за занятия в комиссии финляндских дел. Валлен сосредоточивал в себе таким образом четыре должности. Все это было исполнено.

Все выдачи, также как и вообще расходы по новой Финляндии повелено заимствовать из государственного («здешнего») казначейства до окончательного расчета, в предположении возвращать из местных финляндских доходов.

Так начало водворяться в самой столице России, мало-помалу, незаметно, совершенно чуждое ей и даже враждебное финляндское управление.

Какие впечатления и чувства вынесли из русского гостеприимства и радушие эти силою вытребованные представители, — видно из упомянутых выше отзывов Маннергейма. Пренебрежительное высокомерие снаружи, а внутри неприязнь и даже злоба — вот общий тон ощущений, вывезенных финляндцами из русской столицы, насколько можно судить по приводимым их историками подробностям. Останавливаться на них далее нет надобности. Но кроме этих чувств депутаты увезли в себе еще и сознание известного торжества: вопрос о созвании сейма не только вновь был поставлен, но и разрешен Императором Александром в утвердительном смысле. Что произойдет на этом сейме? — вопрос другой, которым депутаты, сколько можно судить по документам, не были особенно озабочены. Для них в эту минуту был важен факт созвания сейма. Данные депутатам инструкции они исполнили в точности.

Все депутаты, кроме готового как выше объяснено содержания, получили щедрые награды. Барону Виллебранту пожалованы звезда и лента Анны 1 ст. и 500 червонцев. Барон Маннергейм удостоен того же ордена 2 ст. с алмазами и 500 червонных. Прочие дворяне: Роткирх, Сильвершольд, Краббе и Ребиндер награждены анненскими крестами той же степени, но без алмазов и каждый также пятьюстами червонцами. Ректор Гартман и духовные Лебелль, Валениус, Яймелиус и Кастрён пожалованы кавалерами ордена св. Владимира 4 ст. и бриллиантовыми перстнями с шифрами, ценою от 1.000 до 1.500 р. каждый. Купеческим депутатам, в числе семи лиц, даны золотые медали на шею, на голубых андреевских лентах, и по бриллиантовому перстню без шифра, ценою от 600 до 700 руб Наконец пятеро крестьян получили по золотой же медали только меньшего размера, для ношения на шее на красных александровских лентах, и каждый по 500 р. асс. Сделанное для них платье осталось, разумеется, при них.

Медали изготовлены были специально для этого случая; на них изображены: на одной стороне — портрет Императора Александра; на другой — надпись по-русски: «финским депутатам, 17-го ноября 1808 года — т. е. день представления большинства их Государю.

Содержание депутации обошлось государственному казначейству в 28.837 р., а с подарками в 52.000.