Покорение Финляндии. Том II

ГЛABA XVI. Первая попытка созвать сейм

Выше было сказано, что Спренгтпортен, возвратясь в половине марта в Петербург, принялся опять за идею финляндского сейма. После разных перипетий эта идея осуществилась в начале следующего 1809 г. и сейм был созван в г. Борго.

Боргоский сейм, по утверждению финляндских историков и юристов, явился представителем страны, заключившим с Императором Александром договор, из которого обязательно истекла последовавшая затем обособленность Финляндии. He-, обходимо поэтому войти в более подробное рассмотрение обстоятельств, при коих не только боргоский сейм был созван, но и созревала самая мысль о нем. Сейму предшествовал, как вскоре увидим, вызов финляндских депутатов в Петербург для объяснения о нуждах страны. Местные историки называют эту депутацию «посольством» от финского народа; это также имеет существенное значение. Должно, следовательно, вникнуть в значение и этой депутации и исследовать, — действительно-ли она была посольством, тем более, что между нею и сеймом была, так сказать, органическая связь: из первой истек последний.

Бесспорно, барон Спренгтпортен был отцом идеи финляндского сейма. Какие личные цели он при этом преследовал, — а что он их преследовал, это не подлежит сомнению, — вопрос в настоящем случае не имеющий веса. Важен факт его домогательств и настояний с одной стороны, и меры восприимчивости и уступчивости русских властей — с другой, а также того значения, какое тогда сейму придавалось. Припомним вкратце прошедшее.

О созыве финляндского сейма Спренгтпортен не один раз говорил и писал Екатерине II. Еще до начала шведской войны он, по осени 1787 года, развивал мысль о возможности действовать на финляндцев именно чрез созвание сейма, который должен был, по его мнению, расположить умы в нашу пользу. В продолжение всей кампании 1788 г., когда образовалась аньяльская конфедерация, Спренгтпортен особенно настоятельно писал Императрице о созвании финляндцев на сейм. Потом, когда оказалось что собственно только отдельные лица, и то очень немногие, смутно помышляли об отделении от Швеции, масса же конфедератов домогалась главным образом созвания шведского государственного сейма, и от шведов себя не отделяла, — Спренгтпортен переменил фронт и в переписке с шведским генералом Армфельтом начал говорить также об этом шведском сейме. Императрице он продолжал, впрочем, твердить об отдельном сейме финляндском, гадая возможность учреждения из Финляндии под покровительством России отдельного государства, то монархического, то даже республиканского. Со стороны Екатерины отзывы были уклончивые и вся забота её была направлена лишь к тому, чтобы выжить Шведов из уголка русской Финляндии, который они тогда занимали у Гёгфорса. Затем прекращены были, однако, и эти разговоры, ограничены всякие денежные траты на финляндцев, как ни к чему не ведущие, и признано правилом, что в отношении к ним только там и достигаются успехи, где применено энергическое действие сильною рукою. А в 1789 г., когда Спренгтпортен удалился со сцены, прекратились и напоминания о финляндском сейме. Русская Финляндия продолжала состоять в общем русском управлении, и хотя Император Павел отменил некоторые из мер к окончательному слитию этой губернии с прочей Россией, принятых его матерью, однако другие его меры, хотя и неудачные, клонились к той же цели Едва ли еще не более. О сейме финляндском не было ни речи, ни поводов к тому. Но когда начались приготовления к новой войне с Швецией, в начале 1808 г., Спренгтпортен опять был советником в министерстве и во дворце, а с ним и идея финляндского сейма, как средства приобрести Финляндию мирным путем, вновь явилась на сцену.

Уже в первой прокламации 10-гo февраля, изданной от лица главнокомандующего, но составленной в Петербурге под преобладающим влиянием Спренгтпортена, оказалось обещание созыва финляндцев на сейм в Або[29]. О самом составе сейма в русских правительственных сферах имели очень смутное понятие; не более ясно было представление и о его назначении. Полагали, что он будет составлен из чиновников, духовных, некоторых представителей сословий, и соберется главным образом для принесения присяги новому Государю. Более определенные разъяснения Клика явились, как выше было видно, уже позднее. Вообще сейму вовсе не давали какого-нибудь серьезного, а тем более первенствующего значения. Как можно видеть из составления первой прокламации, упоминание о сейме в Або вошло в нее без всяких специальных или сколько-нибудь обстоятельных рассуждений. Не более внимания оказано было идее сейма и со стороны Императора Александра. Она была так сказать брошена мимоходом, между прочим, без всякого развития. Это очень ясно видно из слов гр. Румянцева в бумаге к главнокомандующему от 6-го марта, где говоря об упомянутом в прокламации созыве сейма, он именно пояснял, что мысль «собрать сейм из чинов вновь приобретенной Финляндии, по овладении Абовом, представлена была Государю между разными замечаниями относительно настоящих операций».

Первоначальный автор, Спренгтпортен, молчал о сейме пока он находился первые дни при армии и надеялся играть в ней и в покорении Финляндии преобладающую роль. Только один раз, порицая Императору Александру план действий Буксгевдена, он упомянул о необходимости спешить к Або, дабы там собрать народных депутатов. Но когда к началу марта он увидел надежды свои, при полном с ними несогласии гр. Буксгевдена и после скандала с де-Геером, разлетевшимися как дым и стал просить об отозвании в Петербург, то идея сейма опять всплыла в его воображении и в письмах к гр. Румянцеву. «Когда же и как соберем мы депутатов? Кто будет говорить с ними от лица Государя?» — спрашивал он в письме от 3-го марта министра столь к нему любезного, и казалось совершенно с ним согласного.

Но Спренгтпортен впадал в грубую ошибку. Румянцев его идеи о сейме вовсе не разделял и в пользе её убеждения не имел; напротив он искал пути отклонить эту идею и исправить погрешность, вкравшуюся в прокламацию. Трудно сказать, что побудило к такой перемене фронта. Конечно гр. Румянцев был представитель начал консервативных и не мог сочувствовать мере, являвшейся воплощением либерализма. Однако обещание сейма оказалось в прокламации, проходившей конечно чрез руки министра. По всей вероятности он не довольно вник в её значение. Но после того явился мемуар Клика, в котором несообразность объяснений с побежденным народцем была выставлена на вид очень рельефно. Там же шла речь и о небезопасности сейма. С другой стороны обещание Спренгтпортеном присяги от лица де-Геера и всего дворянства, и. решительное уклонение их от исполнения данного за них слова, — не могли не вызвать в памяти представления о всех оппозиционных наклонностях, какими это сословие привыкло отличаться на шведских сеймах. Подобные воспоминания должны были не только пробудить внимательность консервативного министра, но и охладить молодые увлечения Императора Александра.

Колебания не замедлили принять, и более осязательную форму; вероятно письмо Спренгтпортена от 3-го марта, напоминавшее о сейме, дало толчок. Не далее 6-го марта, т. е. вслед за получением этого письма и за посылкой Спренгтпортену разрешения возвратиться в Петербург, гр. Румянцев нашел нужным высказать Буксгевдену свои сомнения на счет сейма. Письмо было конфиденциальное; но проект его носил на себе надпись Императора Александра «быть по сему», и служил следовательно выражением мнения и самого Государя.

Начав приведенным перед сим указанием, что мысль о собрании сейма была поднесена Государю «между разными замечаниями относительно настоящих операций», — Румянцев продолжал: «По особенному уважению моему к в. сият-ву. я желал бы знать заключения о том (сейме) ваши; по всегдашней же с вами откровенности не хочу скрыть и моего мнения. Мне кажется, что чины таким образом из разных губерний собранные, всякий представляя свои требования и желания, не только не будут способствовать к восстановлению порядка и устройства, но умножат к тому затруднения. Вот мысли мои по сему предмету; но прошу вас, м. г. м., не остановляясь оными, сообщить мне в полной откровенности и ваши по тому рассуждения, для представления оных на высочайшее усмотрение Государя Императора».

Опробовав такое вовсе не двусмысленное выражение сомнения, Александр Павлович тем самым явил доказательство того, что безусловный либерализм в отношении Финляндии не лежал в основе коренных его убеждений. Однако в письме не упоминалось, что вопрос Румянцева Свыше опробован: с другой стороны, предлагалось высказать мнение совершенно откровенно, с тем что оно будет представлено Государю. Это естественно вызывало на осторожность, и Буксгевден не спешил ответом на откровенность Румянцева. К тому же он безостановочно шел за отступающим неприятелем и вскоре занял Або. Посылая Государю, уже от 12-го числа, свой рапорт о занятии этого города и о присоединении всей Финляндии, он, как-бы ничего не зная о вопросе Румянцева, просил об издании указа для созвания земских чинов и открытия сейма для приведения к присяге согласно первоначальной прокламации. В двух письмах от того же числа к самому Румянцеву, ссылаясь на свое донесение Государю, он также просил об ускорении указа на счет присяги, но о сейме не упоминал.

Только 17-го ответил Буксгевден. «Касательно сейма, — извещал он, — я не писал прежде потому, что останавливался всегда на прокламации высочайше утвержденной, которая при вступлении войск наших сюда обнародована, и которою возвещена уже была на собрание такового сейма высочайшая Государя Императора воля, за коею и не смел я находить себя в положении представлять о переменах, имея всегда верховнейшею обязанностью свято чтить намерения всемилостивейшего нашего Монарха. В отношении же к самому существу вопроса, Буксгевдену «весьма было приятно встретиться с мыслями» министра, и он изложил свой взгляд довольно обстоятельно, хотя и с особой точки зрения.

«Мне казалось с самого начала, — писал он, — что таковой сейм, где каждый член оного водим частными своими видами, действительно не мог бы сделать другого, как только умножить затруднения. Более почти ста лет как подобные сеймы, здесь собиравшиеся, имели власть и могли делать по усмотрению прочные и твердые постановления, но после того, и особенно за двадцать пять лет отселе, сеймы сии были всегда одною только проформою. Им наперед давались уже пункты, по которым они должны были трактовать и которые относились единственно или к учреждению новых податей, или к собранию войска, или, собственно сказать, к хозяйственным внутренним края их распоряжениям. И когда встречались при таких случаях противоречия, тогда весь сейм, которого собрание всегда стоило весьма больших издержек, немедленно был распускаем королевским повелением. Короткое время что я пробыл в Або, при всех моих там занятиях, ознакомило меня однако ж б некоторыми особами, уважаемыми жителями по многим к ним отношениям, а между прочим с тамошним губернатором Троилем и епископом Тенгстрёмом. Я нашел в них много откровенности и расположения, говорил с ними по сему предмету, и видел их совершенно согласными в том мнении, что собрание сейма, особенно когда подтверждается что течение дел и все другие постановления остаются во всем на прежнем основании, было бы не только не нужно, но и бесполезно. В одном, только случае, кажется мне, надобно сделать подобное собрание, в чем и все они одного со мною мнения, и это — когда приказано будет учинить здешним жителям на верноподданство присягу. — Можно очень сомневаться, были-ли все эти Троили и Тенгстрёмы искренни с Буксгевденом. Но, как бы то ни было, колебания мнений расширялись: к русскому начальству присоединялись, казалось, авторитетные голоса и с места.

Спренгтпортен не только заметил эти колебания, но и от самого Государя услышал выражение сомнения в необходимости сейма. Случайно в тот же день, 17-го марта, когда Буксгевден послал Румянцеву изложение своего взгляда на сейм, Спренгтпортен написал мемуар в поддержку своего мнения «о безусловной необходимости» сейма. Посылая его к тому же Румянцеву, он просил поддержать его у Государя всеми зависящими от него средствами. Спренгтпортен, как видно, не обладал проницательностью. В виде неопровержимого довода он ставил вопрос о чести: «для достоинства Его Величества необходимо не отменять меры, которая была объявлена как самый существенный знак его доверия к финскому народу».

Благонадежность финляндцев в доброжелательстве к России для Спренгтпортена не подлежала не только сомнению, но и вопросу. Он с жаром свидетельствовал о ней в заключении своего мемуара. «Нечего опасаться противодействия народного собрания. Народ, ничего более нежелающий как соединения с нами, ничего так не боящийся, как возвращения к Швеции, народ, который открывает нам двери с радостью и житницы без сожаления, народ столь долго Согбенный под ярмом правительства жестокого и беспокойного, и ищущий спасения под властью более кроткою и обладающею всеми способами для его защиты, — такому народу нельзя не доверять в выборе его представителей; цель его не простирается далее выражения покорности Государю, от которого ожидает безопасности и счастья».

Желая найти большую еще поддержку, Спренгтпортен сообщил копию своего мемуара и гр. Аракчееву. Увлеченный вероятно тем что последний, быв в Финляндии, передал ему выражения монаршей благосклонности и предложение, как потом оказалось, должности генерал-губернатора, он особенно старался сделать из Аракчеева свое орудие. «Если, — писал он ему, — в намерения Его Величества входит еще продолжать относиться ко мне с тем же доверием, которым я был почтен до сих пор, то именно в настоящий момент влияние мое в стране может сделаться полезным для службы Его Величества… Теперь особенно важно иметь во главе финского народа такое лицо, которое умеет-его вести и пользуется его доверием, и я не предложил бы себя, если бы можно было остановить выбор на ком-нибудь другом. Именно в этих видах я настаиваю на созыве депутатов в Або, где действуя именем Его Величества публично, можно было бы приличными мерами благотворительности овладеть умами и затем извлечь необходимые нам пособия. Я берусь за это дело и обещаю, что оно не остановится на полпути.

В мемуаре своем, посланном обоим министрам, Спренгтпортен развивал соображения побудившие его предложить созыв депутатов в Або. Они заключались в трех пунктах. Первый, — что на основании конституции страны, принесение присяги новому Государю совершается со всею торжественностью. «А так как намерение Его Величества состоит в том, чтобы принять эту страну под Его высокое покровительство, и предоставить пользоваться всеми преимуществами такового наравне с другими завоеванными и присоединенными к Его Империи провинциями, то для достоинства Его Величества и для спокойствия жителей существенно, чтобы этот обряд исполнен был депутатами, законно избранными и уполномоченными народом». Второй пункт был наиболее существенный: «надлежит предоставить возможность Государю — узнать, а жителям — принести: их просьбы, как для общей всей страны пользы, так и в частности для каждой местности. Последствие сего — справедливое распределение податей сообразно с потребностями государства, и милость Государя к тем из жителей, которые наиболее пострадали от нашествия (de linvasion) или же отличились своею преданностью Третий пункт, наконец, указывал «необходимость прочно установить гражданское управление, а также определить военные силы страны при новом порядке вещей, когда не будет надобности ни в прежнем их числе, ни в прежних на них издержках». Вот причины, по которым Спренгтпортен настаивал на созыве депутатов. В нем он видел лучшее средство к успокоению умов и их расположению в пользу русского владычества. «Этою мерою, — пояснял он, — польщена будет надежда их сохранить гражданские права, не смотря на перемену, подвергающую их деспотической зависимости (à une dépendance despotique).

В этом мемуаре Спренгтпортен был верен себе: Государю, или вообще русскому правительству, указывалось, что Финляндия будет ему принадлежать наравне с прочими завоеванными провинциями, что надлежит предоставить Государю возможность узнать внутреннее положение и нужды страны, урегулировать и облегчить податные тягости, — вообще предоставить заняться внутреннею, административною, вовсе не политическою стороною дела. «Покровительство» являлось естественным выражением почтительности в обращении к победителю. Другой стороне, финляндцам, показывалось, что Финляндии испрашивается не подчинение России, а только её покровительство: говорилось об «основной конституции», что для них имело свой определенный смысл, для русских же было простым указанием существующего порядка вещей: бумага писана по-французски, и слово constitution, означающее вообще учреждение, устройство, вовсе не имело того резко определенного смысла, который принадлежит русифицированной «конституции». По финляндскому же адресу было указание и на «деспотическую» зависимость, хотя нельзя отрицать что им думали, может быть, устыдить и иных из русских правителей, увлекавшихся образцами свободного запада.

Спренгтпортена несколько смущала однако поездка Клика в Финляндию и ожидаемые от неё Государем разъяснения на счет состояния умов. Это он не обинуясь высказывал Румянцеву. «Не без некоторого удивления увидел я, — писал он ему что Е. И. Величество ожидает еще от возвращения г. Клика некоторых разъяснений на счет состояния умов в населении. Я полагал бы, что тех которые мною даны, достаточно для того чтобы не иметь никаких сомнений в их добром расположении вообще и в их доверии ко мне в частности. Однако он оставался в уверенности, что изложенные пред сим соображения окончательно утвердят Императора Александра в мнении о сейме. Поэтому он поспешил сообщить Румянцеву перечень главнейших предметов, подлежавших обсуждению земских чинов. «Время дорого, — напоминал он, — надо им пользоваться».

Этот перечень предметов заключал в себе уже не три пункта, о коих Спренгтпортен писал 17-го числа, — а девять, и оканчивался следующими словами: «все (должно быть установлено) сообразно основным законам страны, сохранение которых во всей чистоте было и будет в намерениях Его Величества, на сколько они не противоречат пользам Империи. Упоминание о намерении будто бы Императора Александра сохранить основные законы «во всей чистоте», притом не в настоящем только времени, но и в будущем, было одним из тех произвольных распространений смысла, которыми Спренгтпортен никогда не стеснялся. По последние, курсивом напечатанные слова, почти буквальное повторение слов сказанных Екатериною Великой в 1788 г. Егергорну на предложение присоединить Финляндию к России, особенно знаменательны под пером Спренгтпортена. Более двадцати лет мечтал он об устройстве судьбы Финляндии, как он его понимает; он сочинял для неё разные формы правления; без сомнения и теперь, хотя бы из личных видов, он жаждал для Финляндии возможной самостоятельности, и, тем не менее, он не посмел делать предположений иначе, как «на сколько они не противоречат полкам Империи».

Предметы, подлежавшие ведению сейма в Або, в новой записке Спренгтпортена изложены в следующем виде.

Акт соединения с Россией, освященный присягой верности собранных чинов.

Общее управление страной, согласно с намерениями Е. И. Величества и с основаниями, которые имеют установлены быть в Его Совете.

Внутреннее управление, с утверждением существующих уже гражданских властей, а также и тех, кои предстоит еще установить для необходимой связи в новом положении.

Определение повинностей и издержек государства с облегчением на сколько возможно населения.

Установление на ближайшее время, пока продолжается война с Швецией, порядка всякого рода поставок, сообразно потребностям армии, местным условиям и способам жителей.

Определение постоянной военной силы страны, в том виде как она должна существовать в мирное время, со всем сюда относящимся, а именно:

наборы,

платежи,

пенсии,

возмещение (dedomagement des accords),

бостели (офицерские поместья),

пасс-воланс,

смотры,

резерв.

Повинности на духовенство, называемые консисториальными, равно таковые же, именуемые регалиями.

Торговые сношения между Финляндией и Россией и морские таможни с необходимыми в этой части преобразованиями.

Вознаграждение от щедрот Е. И. Величества жителям, наиболее пострадавшим от вступления Его войск.

Весь, этот перечень заключен приведенными выше словами о соображении с пользами России.

Очевидно этот реестр не составлял не только правильной программы, обнимающей все главнейшие предметы устройства страны под новым владычеством, но и не отличал вовсе вопросов капитальных, органических от частностей случайных и временных. Системы не было никакой. Но Спренгтпортен желал забрать как можно больше в руки сейма и в свои конечно (первенствующее свое положение в крае он считал вне вопроса), начиная с общего управления страны и таможенных дел России, и кончая раздачей по усмотрению сейма и его, Спренгтпортена, тех пособий которые Император Александр мог назначить финляндцам, пострадавшим от вступления русских, войск.

Эта программа осталась однако без ответа, или вернее готовился, как выше сказано, ответ отрицательный; но Румянцев действовал на столько осторожно, что Спренгтпортен считал свое дело почти выигранным. Впрочем, зная что при дворе были люди, желавшие убавить меру доверия к нему Александра, Спренгтпортен старался укрепить свою позицию новыми батареями. Он находил, что двух мемуаров, поданных в течение одной недели, было мало; поэтому чрез неделю он послал еще третий.

В этом новом мемуаре он обозревал положение с военно-политической стороны. Признавая, что «Небо увенчало успехом его старания в деле, бывшем тридцать лет предметом всех его желаний, домогательств и трудов», он восклицал: «Финляндия принадлежит нам!» — Войска гр. Буксгевдена были уже действительно на севере Ботнического залива, и Спренгтпортен забыл на минуту свои обычные порицания действиям главнокомандующего. Он только утверждал теперь, что отныне надо иметь в виду войну не с Финляндией, а с Швецией, и что туда следует перенести и театр её. Этими словами он делал приятное Александру, сильно желавшему в самом Стокгольме продиктовать условия мира. Спренгтпортен не опасался возобновления военных действий в Финляндии: «Швеция, не имея более ни сил, ни способов, ни даже охоты вновь воевать за эту провинцию, которую она иначе не уступила бы так легко, очевидно направит свои усилия вместе с Англией против Норвегии. Без сомнения в этом плане она желает найти себе вознаграждение за Финляндию. В довершение всего Свеаборг наш. По занятии Гангеуда; балтийские шхеры оберегаемые флотилией превосходящей флотилию неприятельскую, отчасти разрушенную, Ботнический залив до Вазы занятый войсками, и резерв в 20 тысяч позади Кюмени, готовый двинуться в случае надобности, — все это побуждает ничего не опасаться». Все эти соображения свои Спренгтпортен считал за непреложную истину — ровно за две недели до Револакса! Высказывая такой взгляд, он шел к тому чтобы повторить свой caeterum censeo: «итак, я думаю, в настоящем случае меньше должно быть места военным мерам, чем тому что следует пустить в ход, дабы завоевать доброе расположение (la bienveillance), покорность и возможную помощь со стороны жителей для дальнейшего движения наших сил, если обстоятельства того потребуют. Это предположение вовсе не химера». Способы завоевания доброго, расположения или, «благосклонности» населения сводились к тому же: нужно созвать сейм в Або. Спренгтпортен имел полную уверенность, что благодаря сейму война удалится из пределов Финляндии, и береговые жители предоставят широкие средства для перевозки войск в Швецию.

Для завершения своей победы, Спренгтпортен решился в некотором роде еще раз пристыдить правительство и даже отчасти пригрозить ему. «Я всею силою настаиваю на приведенных уже соображениях в пользу созвания сейма в Або: оно соответствует конституции страны, было обещано прокламацией, и я расположил к нему умы вовремя моих поездок… Народ, привыкший к свободе, требует некоторого снисхождения к иным его предрассудкам, в избежание других, кои могут проявиться из опасения нового владычества.

При тогдашнем настроении Императора Александра, Спренгтпортен мог по-видимому рассчитывать на эти фразы. Однако сила вещей взяла верх, и вся энергия ходатая за сейм разбилась о соображения и советы, людей противного мнения. Румянцев, Аракчеев, Буксгевден, на месте Тенгстрёмы, Троили, — если последние даже и неискренно, — примыкали к этому мнению. Спренгтпортен был теперь Едва ли не совсем один. Будущие его союзники из бывших аньяльских заговорщиков еще не появлялись в Петербурге; те же, что издавна жили там на русских пенсиях, — или расходились в мнениях, как Клик, или были безгласны и очень мелки, как Ладо и т. п. — Чтобы высказаться окончательно, Государь по всей вероятности ждал возвращения Клика из его секретной поездки в Финляндию. В то самое время, когда Спренгтпортен действовал своими батареями во всех направлениях, этот незначительный майор готовил свои. В первых числах апреля, как известно, он послал Александру Павловичу свой мемуар о порядке привода к присяге. Здесь шла речь и о сейме.

Взгляд Клика был прямо противоположен мнению Спренгтпортена. Человек, который отвергал в корне самую мысль о каких-нибудь не только соглашениях, но даже и объяснениях с незначительным побежденным народцем, и не мог глядеть иначе. Клик категорически заявлял, что обещанное прокламацией 10-го февраля приглашение депутатов в Або для суждения об их нуждах и по их законам действительно даст место мысли о сейме, но что она кажется ему в данное время если не опасною, то во всяком случае бесполезною. Клик спрашивал: не закружится-ли голова у депутатов, призванных рассуждать об их интересах? — и воздержался от ответа, находя вопрос крайне щекотливым. Он очень остроумно и основательно был в недоумении на счет того: в каком виде и по каким узаконениям организуется сейм? Будет ли это на основании закона 1720 года, гарантированного Петром Великим, или же по постановлениям 1772 года, никогда русским правительством не признанным? — Клик оставляет под сомнением даже вообще вопрос: имеет ли Финляндия свои законы на подобный случай? «Но если признать законы шведские и допустить сейм только для присяги, — как объяснял Клику гр. Румянцев, — то сколько времени понадобится на объявление повеления о созыве депутатов и на самый их съезд? А присяга необходима безотлагательно». Клик возбуждал сомнение и другого рода, еще более серьезное: «раз сейм будет собран, ограничится-ли ой одной присягой и не вообразит-ли себя в праве воспользоваться тем избытком свободы, которого он собственно не должен бы иметь?» — Наконец и еще замечание: депутатам следует получить от своих сословий определенное вознаграждение; на один переезд их потребуется несколько сот лошадей. Такая повинность для бедной страны, служащей к тому же театром войны, не может быть приятна. Надо не забывать что население обязано, и прежде всего, предоставлять средства передвижения для военных транспортов. Легко ли подобное бремя?

Делая подобные возражения, которые метко попадали в цель, Клик оговаривался что не суетные расчеты честолюбия руководят им в этом случае. «Призванный по рождению моему, в качестве дворянина, заседать на сейме как старший в роде, я уверен, что не был бы из последних между моими сочленами; но такой почет вовсе меня не увлекает.

Таковы были соображения, на основании которых Клик отвергал созвание сейма не только вообще, но и специально для одного только привода к присяге. Взамен последнего им предложен известный уже порядок принесения присяги, — и он одержал решительную победу над своим бывшим руководителем и покровителем. 9-го апреля последовало повеление графу Буксгевдену о принятии присяги согласно проекту Клика. «Его Величество, — писал гр. Румянцев главнокомандующему — признавая в полной мере основательность заключений ваших касательно разных неудобств, какие могли бы произойти от собрания в Або сейма, возвещенного в свое время декларацией от имени вашего изданною, соизволяет меру сию отменить.