Покорение Финляндии. Том II

I. Участие Спренгтпортена и недоразумения

Устройство гражданского управления в постепенно занимаемых областях требовало к себе особого внимания, которого главнокомандующий не мог посвятить ему, при быстроте движения, в должной мере. Дело это, весьма существенное по многочисленности и разнообразию интересов населения, с ним постоянно соприкасающегося, было наиболее близко к сфере действий, отведенной Спренгтпортену. Этого предмета вслед за переходом границы Буксгевден касается в первом же письме своем к графу Румянцеву из Ловизы от 10-го февраля.

«Все провинции шведской Финляндии по занятии их нашими войсками должны, по высочайшей воле Государя Императора, сохранить свои законы, права и преимущества, нравы и обычаи, как было прежде. Я полагаю, однако, нужным в каждой занятой провинции установить с нашей стороны временное управление, не посягая на существующие права жителей. Это управление ограничилось бы собственно назначением одного или двух наблюдателей в каждой провинции, или в случае нужды и в каждом округе или приходе. Единственная цель их назначения состояла бы в поддержании общественного спокойствия и в попечении о том, чтобы все входящее в круг действий администрации исполнялось, сообразно законам страны, в порядке и мирно. Вашему с-ву впрочем более известна общность планов, которые нам предстоит исполнять, а потому и прошу вас высказать по настоящему предмету ваше мнение».

На это гр. Румянцев известил главнокомандующего[14], что Государь одобрил его мнение; «проект же инструкции просил составить по соглашении с бар. Спренгтпортеном и доставить на высочайшее усмотрение». Получив такое повеление, гр. Буксгевден писал Спренгтпортену: «Что касается до правительственных чиновников, которые в видах обеспечить расположение жителей уже занятой страны заменят шведских чиновников, — то я поручил губернатору Эмину испросить мнение в. высокопр-ва о том, какие из чиновников, по значению их должностей, наиболее могут иметь влияния на новых подданных. Затем надлежит снабдить этих чиновников нужными инструкциями, чтобы они могли исполнять свои обязанности, не посягая на права и преимущества прежде предоставленные им шведским правительством. В этом отношении г. Эмин, изложив инструкцию, представит ее в. высокопр-ву с тем, не изволите ли прислать мне ее с вашими замечаниями, дабы я мог внести на высочайшее утверждение, и уже потом приступить к назначению чиновников».

Губернатор Эмин[15] с своей стороны, не теряя времени, в тот же день имел объяснение с Спренгтпортеном, и кроме того в официальном письме от 14-го февраля) изложил ему вкратце те практические и непосредственные меры, которые требовались по его мнению для сохранения порядка в местном управлении. Указав между прочим, что по высочайшему повелению объявленному гр. Аракчеевым 8-го февраля, он, губернатор, вполне подведомствен главнокомандующему армией, и гражданское управление подчиняется военному начальству, Эмин предлагал бар. Спренгтпортену: во-1-х в городе Ловизе восстановить магистрат, со всеми прежними правами за исключением охраны в городе спокойствия и порядка, наблюдения за воинскими и «цивильными» зданиями, в коих помещаются военные чины и склады, и отвода квартир, под военный постой. Эти обязанности должны были принадлежать коменданту, в последнем случае по соглашению с магистратом; во-2-х ускорить устройство земской полиции, назначив коронных фохтов, городских писарей, ленсманов и др. чиновников; исполнять это по мере занятия местностей русскими войсками; в-3-х для наблюдения за финскими комиссарами или коронными фохтами учредить штатгальтера из русских чиновников, который под начальством Эмина имел бы в заведовании своем часть земской полиции. Мера эта предлагалась впредь до того, когда будут на местах ландсгевдинги, т. е. губернаторы. — Предлагалось немного, но то, что предлагалось, имело чисто практический характер, который в данную минуту имел наибольшее значение.

Спренгтпортен также не замедлил ответом, прислав его в тот же день. Но ссылаясь на недостаточное знание русского языка, на котором Эмин ему писал (autant que jai pu comprendre dune langue qui ne mest pas familière), и на неустройство еще его канцелярии и неимение переводчика, — барон отозвался невозможностью дать точное разрешение, о котором просил Эмин. С своей стороны Спренгтпортен указывал на необходимость принять немедленно меры к восстановлению порядка, доверия и удобства сношений. Раз порядок восстановлен, все пойдет само собой. В частности Спренгтпортен предлагал:

«1) переустроить без отлагательства гражданскую администрацию каждой местности по мере движения войск, не делая однако никаких изменений, что только увеличило бы сумятицу (réorganiser sans délai ladministration civile de chaque endroit à raésure quon savance, sans y faire pour le moment aucun changement, qui ne ferait quaugmenter la confusion).

«2) учредить здесь (в Ловизе) с этого времени центр временного управления и вызвать обычными публикациями чиновников из окрестностей для принятия ваших (губернаторских) приказаний, объявив отставленными от должностей тех из них, которые не будут им подчиняться; вы их заместите по вашему выбору другими; эти публикации могут быть сделаны в ближайшее воскресенье во всех приходах.

«3) безотлагательно восстановить сообщение между городами и деревнями, чтобы облегчить подвоз съестных припасов, объявив таможни упраздненными, что поощрит жителей, имеющих что для продажи.

«4) применить все действительные средства, для того чтобы восстановить доверие, которое военные меры неизбежно поколебали. Между ними учреждение охраны (sauve garde) было бы наиболее соответственно для установления отношений между землевладельцами и войсками. Более широкие меры можно принять тогда, когда достигнуто будет нечто более прочное, нежели то что у нас теперь существует».

Для пособия Эмину в отношении собственно языка, Спренгтпортен предлагал в его распоряжение состоявшего при нем подполковника Кнорринга.

Сличив представление Эмина и разрешение его официального руководителя, видно, что если первый предлагал немного, то последний едва ли еще не меньше. Один называл именами то, что нужно было в данную минуту сделать: магистрат, ленсманы, фохты, комендант и пр.; другой ему указывал необходимость восстановить порядок, доверие, т. е. цели, которые очень хорошо знал и первый, но вовсе не способы к их достижению, которые собственно и надо было точно выразить. Практические же меры, вроде вызова чиновников через публикации в церквах, имели третьестепенный характер и понимались сами собой. Снятие таможен не могло быть сделано собственной властью главнокомандующего и не принадлежало к мерам устройства местного управления. Предложение же «переустроить» гражданскую администрацию, «не делая однако никаких изменений», могло поставить в тупик всякого исполнителя.

Дав свой отзыв губернатору, Спренгтпортен нашел нужным всю переписку с ним, т. е. его письмо и свой ответ отправить к гр. Румянцеву.

«Я употребляю свое время, писал он от 16-го числа, как могу, чтобы ввести некоторый порядок в дела страны, сделавшейся театром всех зол, неизбежных при усиленных, маршах войск в такое крутое время года. Вы увидите при сем несколько листов того, что обсуждалось между мною и г. Эмином, который назначен временно губернатором. Все это прекрасно; но никто не думает о том, что мы по уши в снегу, что надо жить и отапливаться, что все это не может долго продолжаться без того, чтобы страна нам не помогла. А крестьянин испытывает на каждом шагу препятствия, которые удаляют его от нас. Без власти, как и без значения между главнокомандующим дающим приказания и губернатором их исполняющим, обязанный щадить и того и другого, я не могу устранить неурядицу царствующую в этой области. Восемь дней прошло, а мы все ни в чем не подвинулись. Мои принципы изложены в ответе губернатору — но вот и все!.. Мне начинают уже писать длинные письма о предметах, для решения которых достаточно одного слова. Важная роль ничего не значащего советника очень утомительна; я укрываюсь под защиту вашей дружбы и моего Августейшего Государя, и обещаю вам, что превозмогу все затруднения, когда дело идет о доказательстве моего усердия как одному, так и другому».

Каким, однако, образом разрешить «в одном слове» дело напр. об устройстве местного управления? Об этом именно писал «длинное» (на полутора страницах) письмо губернатор Эмин. Описывая гр. Румянцеву бедствия людей по уши в снегу и пр., Спренгтпортен не давал об этом знать в своих бумагах, ни Эмину, ни Буксгевдену.

Но, удостоверяя министра в своем усердии, превозмогающем все затруднения, Спренгтпортен на другой же день, 17-го февраля, писал гр. Буксгевдену совсем другое.

«…Малое время, которое остается мне здесь (в Ловизе) пробыть, побуждает предоставить исполнение выше изложенного губернатору Эмину, имеющему уже ваши приказания, тем более что его деятельность и усердие, также как просвещенная его опытность в местных гражданских законах, общих с действующими в русской Финляндии, не имеет надобности в пособии моих советов для точного исполнения всего того, что поручено его заботам». В письме от того же числа к губернатору Эмину он излагал те же похвалы его опытности и усердию, и прибавлял что он, Спренгтпортен, «не имев никогда занятий по этой части, не мог бы принести ему большой пользы (tandis que moi ne mayant.pas occupé de cette partie, je ne pourrais pas vous être de grande utilité)».

Следует заметить, что до того времени у Спренгтпортена не было еще личного секретаря. Но по прибытии к нему Мальте, и когда сам Спренгтпортен переехал уже в Гельсингфорс, Буксгевден с дороги далее на Тавастгус, т. е. менее чем чрез неделю после приведенного письма, возобновлял Спренгтпортену свою просьбу о руководстве в деле организации управления. «При всей обширности познаний губернатора Эмина, писал он, я боюсь, что он не имеет в этом крае достаточных связей, для того чтобы привести дела к успешному окончанию мерами убеждения; с другой стороны я был бы в отчаянии если бы нужно было прибегнуть к средствам более строгим».

Имелось в виду кроме того, что предлагал Эмин, еще привести жителей к присяге, — дело считавшееся предметом первостепенной важности, в видах обеспечения тыла при движении в глубь страны. Нужно было безотлагательно восстановить сообщения с границей, движение почт, перевозку продовольствия и войск, подходящих из России, местный надзор, как земский, так и судебный, короче: всю администрацию. Установив ее в каждом округе и во всей Кюменегордской губернии, Буксгевден полагал в дальнейшем, по мере занятия новых местностей, лишь применять эти установления. Поэтому главнокомандующий убеждал Спренгтпортена возвратиться в Ловизу и взять на себя руководство действиями Эмина.

Вероятно заметив из предшествовавшей переписки, что Спренгтпортен был в некоторой претензии на то, что Эмин действует собственно по приказаниям главнокомандующего, а к нему, Спренгтпортену, обращается только за указаниями или советами, Буксгевден предоставлял губернатора в полное распоряжение его, Спренгтпортена: «покорнейше прошу в. высокопр-во, — писал он, — взять на себя труд всей этой организации и вполне располагать г. Эминым, с какою целью, на основании данных мне от Е. И. В-ва полномочий, я предоставляю ему действовать как по инструкциям, так и сообразно тому, что вам угодно будет признать нужным для пользы службы Е. В-ва».

Со стороны гр. Буксгевдена сделан был таким образом новый, притом серьезный шаг к тому, чтобы дать Спренгтпортену именно те способы действовать, на отсутствие которых он жаловался. Но тем временем в Финляндии побывал граф Аракчеев и привез Спренгтпортену приятные известия. Тон его поэтому значительно поднялся.

С приездом г. Военного Министра, — писал он ему, — я получил письмо ваше от 23-го февраля, содержание которого имеет главною целью убедить меня возвратиться в Ловизу, чтобы там управлять действиями г. Эмина… Я вижу, в. с-во, с некоторым удивлением, что предметы, приведение коих в порядок столь существенно было необходимо с наших первых шагов в этой стране, требуют теперь переустройства. Я думав бы что г. Эмин, снабженный вашими приказаниями и вашими инструкциями, а для формы также и моими советами, в особенности же принципами, которые я дал ему в основание в моем письме от 14-го числа, привели наконец к тому, что он даст вам удовлетворительный ответ.

«…Вы мне позволите, граф, сказать, что в свое время я не пользовался доверием, которым вам угодно почтить меня теперь, и вы решительно оставляли меня вне нити ваших операций, тогда как час дружеской и конфиденциальной беседы был бы достаточен для того, чтобы удостоверить вас в моей доброй воле, усердии и откровенности. Теперь же я не могу уже взять на себя исполнения ваших приказаний, часть которых, впрочем, и выходит из круга моих инструкций, выраженных в высоч. повелении 4-го февраля[16], по которому обязанность моя, при отправлении к командуемой вами армии, ограничена одними лишь советами.

«Что же касается до исполнения ваших предложений, то в. с-во без сомнения позволите мне заметить, что полномочия ваши могут распространяться только на тех, кто вам подчинен. Высказавшись таким образом с откровенностью свойственною моему характеру, и не желая нисколько устранить себя от содействия всем сердцем во всем, чего вы можете требовать для пользы службы от моих слабых знаний, — я льщу себя мыслью, что вы одобрите мое пребывание здесь, или же поездку мою к вам, если находите меня нужным для помощи себе и для того, чтобы делить труды ваши. Если могу, то постараюсь убедить моих соотечественников, что все ваши усилия и даже кровь, которую вы обязаны проливать, не стремятся ни к чему другому, как лишь к упрочению их безопасности и счастья»….

Письмо это не требует комментария: Спренгтпортен очевидно знать не хотел распоряжений главнокомандующего и к некоторой уступчивости им оказанной в видах пользы дела, отнесся с надменною иронией. Но факт, им самим засвидетельствованный в этом письме, состоит в том, что Спренгтпортен не принял никакого участия в устройстве гражданского управления в крае, которое, однако, по воле Государя возлагалось на него. Между тем, казалось ему тем более следовало принять на себя этот труд, что он домогался, и не безуспешно, звания генерал-губернатора Финляндии, в котором ему предстояло на себе испытать все затруднения, в случае если бы принимавшиеся теперь меры были неудачно задуманы или выполнены.

Гр. Буксгевден с своей стороны не замедлил ответить б. Спренгтпортену длинным письмом от 26-го февраля; в подробное рассмотрение его входить нет надобности, так как оно имело целью доказать недеятельность Спренгтпортена сопоставлением отдельных данных, о которых было уже упомянуто. Он особенно останавливался на невозможности вести переписку для испрошения его советов по предполагаемым операциям; он отвергал возможность совещаний даже с окружающими лицами, ибо в некоторых случаях, притом очень нередко, приходится не только скрывать свои намерения от начальников частей, но и делать вид предположений совершенно противоположных, до самого момента их исполнения. Указав затем, что если бы ему пришлось совещаться с Спренгтпортеном о всех действиях, то едва ли бы войска были много далее Ловизы, между тем как теперь они скоро достигнут Ботнического залива, гр. Буксгевден заключил свое письмо предоставлением полному усмотрению барона избрать себе место, где его усердие к службе может быть полезно, так как приглашением его следовать с собою он опасается подвергнуть здоровье его случайностям сурового времени года.

Вразумление это вызвало контр-ответ «Спренгтпортена. Укоряя главнокомандующего в том, что он не предоставил губернатора Эмина в его распоряжение тогда, когда он, Спренгтпортен, оставался семь дней в Ловизе, и указывая, что «мы не танцуем еще на розах, и легко до сих пор одержанные победы не должны ослеплять» — барон окончил следующим недвусмысленным намеком:

«Одним словом, граф, действуя в отношении ко мне с откровенностью, вы лучше бы выполнили намерения нашего Августейшего Государя в отношении лица, почтенного Его собственным доверием, и которое, как вам хорошо известно, не без влияния на все то, что произошло, и на то, что еще нам предстоит совершить».

В тот же день, 28-го февраля, Спренгтпортен послал гр. Румянцеву копию с своего, как он называл, дипломатического ультиматума. — «Надо определить между генералом и мной демаркационную линию наших относительных прав, если хотят чтобы я был здесь на что-нибудь полезен».

Письмо заключалось новым порицанием действий Буксгевдена и указанием на необходимость спешить взять Свеаборг приступом. Этим, впрочем, не кончилась переписка двух генералов, командующего и quasi подчиненного, разжигавшая все более и более их взаимное нерасположение. К ней предстоит еще возвратиться.

Между тем распоряжения собственно по гражданскому управлению ограничивались отрывочными законоположениями по мере того, как войска наши уходили все далее и далее в глубь неприятельской страны, и возникали в том или другом случае затруднения. Одно из первых представлений гр. Буксгевдена (20-го февраля) имело предметом отмену установленной для русской Финляндии прогонной платы по 2 коп. с лошади и версты, которую предстояло распространить и на занятые местности шведской Финляндии. Размер этот оказывался ниже того, что уплачивалось при шведском правительстве, а в виду обещанного прокламацией полного покровительства жителям и охранения их выгод испрашивалось, и высочайше разрешено, взимать за проезд согласно прежде бывшим правилам, с переводом стоимости на русские деньги.

Признано нужным снять таможенные заставы на реке Кюмени, для облегчения сношения обеих частей Финляндии. Затем торговля в тылу наших войск с русскими губерниями делалась свободною. Это предположение разрешилось именным указом, объявленным министром коммерции 12-го апреля 1808 г., коим повелено:

Товары из присоединенной шведской Финляндии, идущие в Россию и из России в присоединенный край, отпускать без пошлин, на том же основании, как отпускается товар из одного российского порта в другой российский порт.

Буде же случится, в привозах найдутся товары, по действующему ныне тарифу запрещенные, то о таковых рапортовать министру коммерции для донесения Е. И. В-ву, и таможенную стражу, вдоль всей границы с шведской Финляндией бывшую, снять, чиновникам впредь до нового её устройства производить получаемое ими жалованье.

Указом на имя Сената 27-го апреля установлена свободная торговля и. с Готландом, прекращенная другим указом, от 1-го июня, по случаю отнятия этого острова Шведами.

Для подвоза продовольствия к войскам устроены подвижные магазины в числе 500 подвод от крестьян и ямщиков новгородской и тверской губерний, на основаниях подробно изложенных в указах на имя министра внутр. дел 16-го и 22-го февраля.

Позднее сделано было распоряжение о продовольствии Финляндии солью, а также о закупке на счет казны хлеба, для устранения барышников.

Но меры эти и им подобные не имели столь близкого отношения к ежедневным потребностям, к будничной так сказать жизни обывателей занятого края, как устройство местного управления. В принципе, собственно говоря, все оставлялось в прежнем порядке. Но принцип и повеление — одно, а исполнение его — другое дело. Выше уже было изложено как отнесся бар. Спренгтпортен к требованиям гр. Буксгевдена о содействии. Он написал губернатору Эмину несколько общих фраз и затем уехал из Ловизы и, не смотря на просьбу Буксгевдена, туда не возвратился. Между тем чиновники, начиная с губернаторов, по отступлении шведских войск, уходили вместе с ними, или удалялись в свои деревни. Другие хотя и оставались на месте, но русское правительство естественно не могло оказывать им необходимого доверия, не имея доказательств их благонадежности с его точки зрения. К этому предмету обратился Буксгевден из Тавастгуса, где он мог легко удостовериться, что губернатор Эмин, оставшийся в Ловизе или даже в Гельсингфорсе, не поспевал распоряжаться в нескольких губерниях, уже занятых русскими войсками. С течением времени, правда, шведские губернаторы возвратились к своим должностям, но вопрос о доверии к ним остался в прежнем положении.

В таких обстоятельствах гр. Буксгевден находил нужным назначить русских чиновников в качестве помощников, или по примеру русских губерний вице-губернаторов, из лиц образованных, знающих по крайней мере русский, французский и немецкий языки, а также русские правительственные порядки. Быв прибалтийским генерал-губернатором, гр. Буксгевден предлагал для такого назначения выбрать чиновников из числа членов палат остзейского края. Император Александр со своей стороны пожелал иметь список лиц, из числа служащих в русской Финляндии, для замещения губернаторских вакансий. Лица эти должны были отличаться приверженностью к России. В случае же надобности в назначении на эти должности русских чиновников, Александр Павлович вполне соглашался с Буксгевденом в том, что служащие в присутственных местах остзейских губерний, «могут способнее других быть к такому назначению. О более достойных из них и способных кандидатах также требовался список.

Губернаторами, или по прежнему названию «ландсгевдингами», остались, однако, в большинстве бывшие при шведском правительстве: гейнольским — барон Лоде, абоским — барон Троил, тавастгустским — Мунк, куопиоским — Карпелан. По вазаской губернии произошли в этом отношении затруднения, которые были устранены лишь к концу года. Приботническая местность, как известно, в начале апреля была занята войсками Тучкова, и там установилось русское управление. Но когда затем после дела при Револаксе началось отступление, и Шведы вернулись в вазаскую губернию, то большая часть чиновников, присягнувших на русское подданство, а в их числе и ландсгевдинг Вальберг, были отрешены от должностей и увезены в Швецию. Затем другие чиновники были определены на их места. Но последовало новое отступление шведских войск, и чиновники отчасти сами ушли за ними, отчасти же по преданности шведскому правительству, за которую именно они и получили свои назначения, — не могли рассчитывать на доверие русской власти. Положение администрации было тем еще более затруднительно, что Шведы не стеснялись застращивать жителей своими прокламациями, а недавние события поддерживали недоверие к прочности русского владения. Только в ноябре мог Буксгевден найти лицо, которое изъявило готовность взять на себя губернаторские обязанности в северо-западной Финляндии: то был отставной из шведской службы подполковник бар. Карналь, один, по отзыву Буксгевдена, из богатейших тогда помещиков Финляндии.

Почему Буксгевден не применил в этом случае одобренной и им же предложенной в начале года меры и не назначил кого-нибудь из остзейских чиновников — того из документов не видно. Назначение вице-губернаторов также ограничилось одними только предположениями.

Административные распоряжения занимали, однако, второй план. На первом стояли заботы политические и прежде всего расположение умов в пользу русского владычества. О действительном настроении населения официальный специалист по этой части, Спренгтпортен, как выше было видно, давал противоречивые показания: 10-го февраля он поздравлял Государя с отличным в этом отношении успехом; 11-го писал Румянцеву, что доверие заметно уменьшается и что он в отчаянии. Но 28-го он опять уже «имел удовольствие повторять, что умы везде располагаются в нашу пользу (Jai la satisfaction de vous répéter que les esprits se disposent partout à nous appartenir). Дворяне и помещики колеблются еще несколько между долгом и личным их интересом; боязнь вновь быть возвращенными Швеции сковывает их мужество громко высказаться; я их в этом разуверяю и надеюсь не ошибиться».

Первый Прием «воздействия» заключался, как мы видели, в издании от лица главнокомандующего прокламации, предшествовавшей и сопутствовавшей движению русских войск. Она подверглась однако порицанию. Самое действие её на население не было достаточно сильно: люди покидали жилища и бежали. Еще от 15-го февраля, из Борго, Буксгевден извещал, что шведское начальство распространяет про русских слухи, будто они грабят жителей, разоряют имущество и причиняют другие стеснения и беспорядки. Население призывалось к вооруженному сопротивлению. Это вызвало со стороны русского главнокомандующего издание новой прокламации, в которой к убеждениям присоединялись уже и угрозы. Вот её перевод с французского текста.

«Убежденный несомненными доказательствами, что шведское правительство принимает всевозможные меры для того, чтобы побудить жителей взяться за оружие без всякой для них пользы и только на их погибель, — сим объявляю, что всякий крестьянин, осмелившийся напасть на русские войска с оружием в руках, будет немедленно выслан во внутренние губернии России; равным образом и односельцы виновных, которые не приложат старания к отклонению их от сего, будут лишены покровительства Е. И. В-ва, обещанного людям спокойно живущим, и с ними поступлено будет по всей строгости законов, без различия пола и возраста.

«Многие крестьяне, не зная насколько строга дисциплина в императорских войсках, оставили их жилища и удалились в дальние деревни и даже в леса, где и подвергаются голоду и холоду и всем последствиям их необдуманного поступка. Пусть они возвратятся к своему очагу для мирных сельских занятий, и пусть будут уверены, что они сами и их имущества будут пользоваться там полнейшею безопасностью. Те, кто не послушает этого приглашения, должны будут винить себя самих, если в отсутствии их произойдут в покинутых деревнях беспорядки.

«Повторяю еще раз, что продовольствие и фураж будут в точности оплачиваемы и что если бы паче чаяния возникли, хоть малейшие основательные жалобы, они будут удовлетворены во всей полноте».

Но, не ограничиваясь для устрашения народа распусканием злостных слухов, шведское начальство внушало еще жителям, насколько для них будет тягостно находиться под русским правительством; выставлялось на вид множество налогов и в особенности набор рекрут и отсылка их далеко от родины. Шведы играли на одной из самых чувствительных струн. Страх пред рекрутчиной, вместе с боязнью крепостного права, влияли самым решительным образом в пользу Шведов и против Русских. Чтобы противодействовать этим внушениям Буксгевден просил разрешения Государя опубликовать, что набор рекрут отлагается в бывшей шведской Финляндии на несколько лет по примеру того, как сделано было по приобретении русской Финляндии, а также что население освобождается от наложенного на него шведским правительством сбора на уплату государственных долгов (Richsshuld); сбор этот продолжался уже многие годы.

Предложения эти одобрены в Петербурге, и Государь поручил Румянцеву сообщить об этом не только Буксгевдену; но и Спренгтпортену, с тем чтобы по их общему соглашению была составлена и издана прокламация, которою были бы объявлены финскому народу обе эти милости. По этому поводу гр. Буксгевден обратился к Спренгтпортену, прося его «сообщить свое мнение по этому предмету, и если оно не совершенно противоположно его собственному, то приказать возможно скорее приготовить прокламацию от имени Е. И. В-ва, определив в ней и число лет, на которое отлагается рекрутский набор, а затем безотлагательно прислать ее для распубликования везде, куда только можно иметь доступ, чтобы примирить умы населения».

Спренгтпортен. который был в это время в Гельсингфорсе, ответил ему: «Если вы, граф, желаете знать мои мысли по самому существу предмета, то я не могу не сходиться с вашим сиятельством в мнении относительно этой меры, столь благоразумной и способной приобрести привязанность к нам жителей; впрочем, быв уже предложена и утверждена Его Величеством, она не терпит отлагательства в исполнении. Но если то, что вы требуете от меня касается только формы, в которой прокламация должна быть изложена, то я думаю что документ этот с большею точностью может быть изготовлен в вашей канцелярии, где есть больше лиц знающих шведский язык, нежели в моей, состоящей единственно из ст. сов. Мальте, с этим языком не знакомого. В таком случае вы можете быть более уверены в изложении её вполне согласно с вашими собственными намерениями (как в отношении формы, так и числа лет для льготы от рекрутства). В деле такой существенной важности для пользы службы мои взгляды сойдутся с вашими, в чем и имею честь вас вперед удостоверить».

Таким образом, и в этом случае Спренгтпортен отказался от деятельного участия в сфере ему принадлежавшей, не смотря на прямо выраженную волю Государя. Он вперед подписывался под тем, что сделает главнокомандующий, действия которого, впрочем, постоянно критиковал. Он не замедлил это сделать и в настоящем случае, написав одновременно в Петербург гр. Румянцеву ответ на его письмо, но уже иначе, нежели писал Буксгевдену. Выразив удовольствие по поводу утверждения Государем таких справедливых мер, Спренгтпортен продолжал:

«Я уже собственною властью пользовался этими столь могущественными средствами для успокоения умов и расположения их в нашу пользу: везде, где проезжал, я распространял их в моих речах. Теперь, когда гр. Буксгевден уполномочен опубликовать их, — это будет скоро исполнено. Г. Ладо напишет прокламацию, а губернатор Эмин распространит ее в общее сведение обычным порядком. Не знаю, сообщит ли мне граф о своих мерах на этот счет».

Графу Буксгевдену Спренгтпортен умолчал следовательно о том, что он уже прежде везде обещал меры милости, которых без Государя никто не имел права оглашать и распространять, хотя бы и «в речах». Вероятно, в этом умолчании был тот умысел, что Буксгевден, находясь на месте, мог уличить оратора в неточности, тем более что мысль об этих льготах принадлежала Буксгевдену, или, по крайней мере, им первым была выражена. Графу же Румянцеву Спренгтпортен умолчал о том, что все составление прокламации, не исключая даже и срока льготы от рекрутчины, он передал на полную волю Буксгевдена, очевидно не умея справиться с делом, в котором мог к тому же нести ответственность, и, пожалуй, не угодить как-нибудь соотечественникам.

Через несколько дней, однако, именно 28-го февраля, бар. Спренгтпортен изменил свой взгляд на пользу объявления о царской милости в деле рекрутства, забыв, что он, если была правда в его словах гр. Румянцеву, уже распространял словесно, где мог, известия об этой льготе. Он нашел нужным послать министру приведенное письмо гр., Буксгевдена об издании новой прокламации, не приложив, однако, своего ответа.

«Что относится до рекрутства, — писал он, — то мера эта касается одной из самых старинных привилегий. Я думаю, что не следовало бы касаться её теперь, но отложить, как новое проявление милости, до времени собрания депутатов в Або, и предоставить их обсуждению. Я сделаю мои замечания словесно гр. Буксгевдену, которого ждем сегодня обратно из Тавастгуса».

Вероятно это объяснение не состоялось. 28-го главнокомандующий не возвратился еще в Гельсингфорс, а 1-го марта из Тавастгуса он жаловался гр. Румянцеву на медленность Спренгтпортена в изготовлении «деклараций» и слагал с себя всякую ответственность: «от малейшего промедления не только в воинских операциях, но и вообще во всех по сему краю предприятиях, произойти могут неизмеримые для предбудущего времени последствия».

В этом же письме, очевидно стесняясь сам назначить срок столь важной льготы, как рекрутская, и не видя помощи со стороны Спренгтпортена, он указывал гр. Румянцеву, что прибалтийские губернии были освобождены от набора на 100 лет. В отношении Финляндии он полагал испросить льготу хоть на половину.

Оба эти мнения: Спренгтпортена — о том, что льгота касается одной из существеннейших прерогатив, и Буксгевдена о 50-летнем её сроке, встретясь в Петербурге произвели перемену взгляда. Хотя желание первого отложить объявление новой милости до абоского съезда депутатов не было исполнено, и распубликование её должно было состояться безотлагательно, но самая эта милость приняла совершенно иной против прежнего вид.

«На счет отсрочки на несколько лет рекрутского набора, — писал гр. Румянцев Буксгевдену 6-го марта, — то Его Величество уполномочил объявить, что в том крае совсем не будет введено рекрутского набора, какой существует в России, но что по учинении сими новыми подданными присяги в верности, существование там войска останется на том же самом основании, и безо всякой перемены, как то было до ныне, при Шведском Правительстве».[17]

Едва ли, однако, не ошиблись в Петербурге давая такое изменение первоначальной льготы. Сохранение прежнего порядка воинской повинности, объявленное теперь, было далеко от цели, которой хотели достигнуть законодатели. Повинность эта под шведским владычеством была тяжелым ярмом: не забудем, что еще недавно Густав объявлял требование доставить от каждого геймата по солдату. При всей верности ему корельцев они, однако, восстали, пробив такой разорительной повинности.

При естественном недоверии только что завоеванного и всегда враждебного народа, этому последнему могли представиться в будущем одни только ужасы, и вместо укрепления приязни и доверия должно было явиться лишь усиление противодействия» подогретого к тому же зажигательными прокламациями шведского короля. Народное восстание и жестокости, происшедшие при отступлении русских войск в мае и июне, вполне доказали это. Впрочем опубликование новой меры не состоялось тотчас же по получении о ней в армии повеления. С нею связывался вопрос о приведении жителей к присяге, и дело, как сейчас увидим, затянулось.

II. О присяге Финляндцев. — Временное удаление Спренгтпортена

Как только русские войска заняли 10-го февраля первый от границы город шведской Финляндии Ловизу, гр. Буксгевден немедленно обратился к гр. Румянцеву с соображениями о необходимости привести жителей занимаемых местностей к присяге на верное подданство. К этому побуждала, между прочим, и та дружественная встреча наших войск со стороны населения, которая дала Спренгтпортену повод особо донести Государю о прекрасном настроении населения.

При общем мнении составленном тогда на основании слов шведских выходцев о том, что Финляндцы только ждут минуты, когда они могли бы отступиться от Швеции и вступить под покровительство России, акт присяги считался делом вполне естественным и легким. Кроме того из письма гр. Буксгевдена можно заключить, что он, подаваясь с войсками быстро вперед, желал этою мерою вернее обеспечить свой тыл. Он предлагал или обычную присягу на верноподданство, глядя на жителей Финляндии как на новых подданных Государя или простое клятвенное обещание не предпринимать ничего враждебного против русских войск при их поступательном движении. Гр. Румянцев, как всегда, поспешил письмо это представить Государю, а затем от 12-го февраля с нарочным курьером, сыном главнокомандующего, камер-юнкером гр. Буксгевденом, известил отца его, что Александр Павловича одобрил эти предположения.

«Его Величество разделяет мнение, что для обеспечения дальнейших действий, присяга со стороны жителей в занимаемых провинциях не только полезна, но и необходима, и полагает, что всего лучше употребить при сем случае обыкновенную присягу на верноподданство, а для того и предоставляет вашему сиятельству истребовать из нашей Финляндии печатные экземпляры, по которым там делается присяга, и оные употребить и в тех провинциях в которые войска наши вступать станут».

Самое приведение к присяге поручено главнокомандующим финляндскому гражданскому губернатору Эмину, который с этою целью и отправился в Ловизу. Одновременно был извещен о том Буксгевденом и Спренгтпортен, который и изъявил намерение заняться этим делом вместе с Эминым. Между тем явились обстоятельства, которые замедлили ход этого существенного дела; их нелишне будет привести здесь с некоторою подробностью.

В упомянутом уже письме Спренгтпортена Государю (от 10-го фев. из Ловизы) он свидетельствовал о всеобщей радости населения по случаю вступления русских войск и о том, что большая часть виднейшего дворянства собралась для засвидетельствования покорности в качестве новых подданных. Там же он писал, с целью обратить особое внимание Императора Александра, о совершенно исключительном проявлении этих верноподданнических чувств со стороны главнейших представителей дворянства. Между дворянами наиболее выдается барон де-Геер, бывший губернатор этой провинции, — свидетельствовал Спренгтпортен, — богатейший из местных землевладельцев, пользующийся наибольшим доверием. Из этого-то барона де-Геера Спренгтпортен полагал извлечь весьма большую пользу для последующих мер, в чем он и обнадеживал Государя.

В письме от того же числа на имя гр. Румянцева, Спренгтпортен говорил об этом лице несколько обстоятельнее:

«Я остаюсь здесь (в Ловизе) несколько дней, для того чтобы извлечь возможно большую пользу из доброго расположения большей части значительного дворянства, собравшегося здесь с целью принести присягу в верности Его Императорскому Величеству. Это предложение только-что сделал мне его прев. барон де-Геер (бывший здешний губернатор, теперь в отставке) в присутствии двух депутатов от дворянства, чтобы иметь — по его словам — возможность служить их новому властелину, когда будут разорваны узы соединяющие их со Швецией;—думаю, что гр. Буксгевден не замедлит в этом отношении своими распоряжениями».

Главнокомандующий, как мы видели, писал в Петербург о приведении жителей к присяге; однако не говорил ничего в частности о бароне Геере. Во гр. Румянцев, давая с своей стороны вес указанию на него Спренгтпортена, при разрешении общего вопроса о присяге, поспешил с соизволения Государя обратить на это особое внимание гр. Буксгевдена: «Вашему сиятельству, надеюсь я, уже не безызвестно, — писал он, — что барон Геер, наибогатейший из помещиков шведской Финляндии, явился к барону Спренгтпортену с двумя депутатами тамошнего дворянства, и изъявили желание присягнуть на верноподданство, Его Императорскому Величеству. Таким расположением людей, сильное влияние в Финляндии имеющих, должно сколь можно воспользоваться, а потому Его Величество и соизволяет, чтобы приняв присягу от барона Геера и от помянутых двух депутатов дворянства, их же содействие употребить, чтобы склонить к присяге и самих жителей».

Все это было еще в будущем; содействие барона Геера и товарищей его еще только ожидалось. Но Александр Павлович спешил уже благодарить и наградить этих лиц, думая без сомнения усилить тем поводы их расположения.

«Государь Император, — продолжал Румянцев Буксгевдену, — возлагает на ваше сиятельство уверить барона Геера в полном к нему монаршем Его благоволении; а как Его Величеству угодно немедленно изъявить ему оное самым опытом, то и желает знать мнение ваше, какой знак отличия пристойнее пожаловать барону Гееру: орден-ли Св. Александра Невского, ежели сан его и звание, какое он имел в шведской службе, тому соответствуют, или табакерку украшенную алмазами, с портретом Его Императорского Величества. От вашего с-ва зависит также сказать, какие по мнению вашему прилично сделать награждения и двум дворянским депутатам, о которых упомянуто выше».

В тот же день и о том же писал гр. Румянцев Спренгтпортену:

«Мне кажется, что Государь желая показать всей провинции, что он готовится излить на нее свои благодеяния, начнет с барона Геера, в особенности в виду выраженного им в присутствии двух дворянских депутатов желания принести присягу. Доверьте мне, генерал, ваши мысли на этот счет. Как только он присягнет, не будет-ли кстати (convenable), чтобы Его Величество украсил его знаками ордена св. Александра и т. д.

Спренгтпортен не замедлил ответом. От 16-го февраля он писал гр. Румянцеву:

«…Барон Геер разумеется по своим годам и по своим заслугам (?) достоин выдающегося знака отличия, в принятии которого от короля Густава он давно отказывался по своим политическим убеждениям. Но, насколько мне известен его характер, он будет более польщен пожалованием табакерки с портретом Его Императорского Величества, слишком драгоценным для того, чтобы он мог от него отказаться, при всем его бескорыстии. Можно предложить ее в приятной форме. Он, кстати, потерпел некоторый убыток в своем прекрасном имении Тевик при проходе одной из наших колонн».

Спренгтпортен здесь опять отчасти себе противоречил: де-Геер богатейший помещик, бескорыстнейший человек, табакерка «слишком» дорога разумеется по портрету на ней Императора Александра, и в то же время — расчет на вознаграждение ею какого-то убытка от прохода колонны, вероятно ничтожного, так как не прошла же она огнем и мечем по имению де-Геера, когда принимались все меры именно к тому, чтобы не возбудить ни в ком жалоб.

Граф Буксгевден со своей стороны был менее щедр в предложении наград и находил, что де-Геер был губернатором одной из провинций Финляндии, должность эта дает ему право на чин генерал-майора, а затем он может быть пожалован орденом св. Анны 1-й степени. Бывшие при нем лица, «депутаты» дворянства, оказались (не видно, впрочем, по каким источникам, вероятно по указаниям Спренгтпортена же: де-Брунноу (de Brounou) — королевско-шведской службы инженер-полковник, и де-Мориан (de Моriаnе) бывший ланман, с чином статского советника шведской службы. Буксгевден полагал ограничиться пожалованием их орденами св. Анны 2-й степени. Кстати здесь припомнить, что все эти лица принимали участие в войне против России при Императрице Екатерине и были старые знакомые Спренгтпортена. Барон де-Геер — один из вождей оппозиции против Густава III во время аньяльской конфедерации; Брунноу — в 1788 г. был при осаде нейшлотской крепости, но один из первых оставил ее и принял также участие в конфедерации. Мориан был адъютантом при короле (Густаве); участия в конфедерации, кажется, не принимал.

По получении в Петербурге указанных сведений взяло верх мнение Спренгтпортена о табакерке; депутатам назначены награды по соображению главнокомандующего — ордена св. Анны 2.ст. Всем трем заготовлены рескрипты от Императора Александра, который сам рассматривал проекты и исправлял редакцию, писанную собственноручно графом Румянцевым. 22-го февраля последовало окончательное их одобрение, переписка, подписание Государем и отправление к графу Буксгевдену). Изъявление особого благоволения Александра Павловича сообщено барону де-Гееру главнокомандующим еще ранее, по письму Румянцева от 12-го февраля.

Каково же должно было быть удивление, а вероятно и неловкое положение графа Румянцева, когда он получил от главнокомандующего следующее сообщение, помеченное тем же 22 м февраля и разминувшееся в пути с рескриптами:

«По последнему ко мне отношению вашего сиятельства и по усиленным убеждениям г. генерала от инфантерии б. Спренгтпортена ни мало не сомневался я в том, что барон де-Геер, получив лестное для него уверение в полном Государя Императора благоволении, не за особое для себя поставил счастье доказать на опыте приверженность свою к высочайшему престолу учинением присяги на верноподданство Его Императорского Величества, и в сем виде дано от меня было г. финляндскому гражданскому губернатору надлежащее о приводе его к присяге предписание. Под каким же, к крайнему удивлению моему, невместным он предлогом старался уклонить от себя действие сие, о том ваше сиятельство усмотреть изволите из приложенной у сего выписки из рапорта г. губернатора».

Действительно, губернатор Эмин от 18-го февраля представлял главнокомандующему:

«По получении предписания вашего сиятельства, поспешил я известить о содержании оного г. генерала барона Спренгтпортена и вручить ему копию. Его высокопревосходительство, по случаю отсутствия барона де-Геера, пригласил его в Ловизу и вчерашнего числа в присутствии моем предлагал учинить с депутатами присягу упомянутому барону. Сей, начав колебаться, объявил наконец, что он и другие помещики приступить к сему делу страшатся крестьян своих, и что надобно прежде привести к присяге поселян. А как подобный отзыв не соответствовал прежнему, как предполагать должно торжественно им изъявленному намерению, и несообразен с высочайшею волею, а притом побуждение к тому крестьян и прочих жителей другим, кроме предписанного, образом, т. е. привода барона де-Геера и двух депутатов, и после употребления содействия их к склонению к тому и прочих жителей, не имею я повеления, — то и счел я долгом объясниться об оном с его высокопревосходительством, который с своей стороны отъезжая ныне к вашему сиятельству объявил мне, что он не оставит, заехав к отбывшему вчерашнего же числа барону де-Гееру, представить обо всем в подробности вашему сиятельству, для положения на мере образа приведения к концу предприятия оного».

Гр. Буксгевден, естественно, не мог не быть озадачен этим оборотом дела, о котором он знал совсем в другом смысле не только от Спренгтпортена, но и от министра иностранных дел, и которое было так сказать освящено исключительными знаками монаршего внимания.

«Предлог сей, — писал он гр. Румянцеву в той же бумаге 22-го числа, — толико странным мне кажется, что нахожусь в нерешительности, отнести ли оный перемене в расположении барона де-Геера, чему однако, особенно при дальних успехах наших, причины не вижу, или неясному намерений его объяснению сделанному вашему сият-ву от барона Спренгтпортена, истолковавшего при представлении мне барона де-Геера желание его в такой же силе, — или же торопливости, с какою барон Спренгтпортен видит иной предмет по живому воображению своему, во всяком случае спешу о сем уведомить ваше сиятельство, дабы предупредить непосредственной к барону де-Гееру посылке всемилостивейше назначенного ему награждения».

Гр. Буксгевден, не получив еще тем временем бывших уже в дороге рескриптов, просил гр. Румянцева препроводить их к нему для передачи, по принадлежности лишь тогда, когда будет принесена требуемая и обещанная де-Геером и депутатами присяга.

Румянцев был очень рад, что не отправил пожалованных наград прямо по назначению, а адресовал их Буксгевдену. Ему также странным казалось это уклонение от присяги людей, которые сами сначала на нее вызвались, и «весьма любопытно» было ему иметь сведения о последующем ходе этого дела. Государь с своей стороны изъявил согласие на то, чтобы пожалования были вручены барону де-Гееру с товарищами не ранее как по принесении ими присяги [18].

Расследование этого в некотором роде крупного скандала обрисовало еще раз личность Спренгтпортена, пользовавшегося в Петербурге таким почетом и уважением. Барону Гееру повторено было приглашение исполнить долг, им и депутатами добровольно на себя принятый, — при чем исчислены были «выгоды, кои всех их за сим ожидают, и сколько, напротив, потеряют они, ежели останутся упорными». На это Геер прислал губернатору Эмину, от 15-го марта, следующее письмо, которое приводим в переводе с французской копии. Самое письмо было написано по-шведски.

«Согласно приглашению в. пр-ва прибыть в Борго вместе с представлявшимися г. главнокомандующему армией двумя депутатами, для получения там более подробных сведений по одному важному делу, именно о немедленном принесении верноподданнической присяги Его Императорскому Величеству, — о чем мы будто бы просили, — вы позволите мне дать разъяснения, которые покажут что во всем этом должно быть какое-нибудь недоразумение.

«В воскресенье, 21 (9) февраля, когда императорские русские войска вступили в Ловизу, я находился там с секретарем экспедиции, камер-юнкером Роткирхом. Сколько по долгу, столько по нашим делам мы тотчас представились его с-ву главнокомандующему гр. Буксгевдену, чтобы получить от него разрешение возвратиться в наши поместья, и воспользоваться охранными листами (sauvegarde) для нашего там обеспечения. Такова была цель нашего посещения графа, и во время разговора не было речи ни о чем таком, что могло бы привести к приписываемому нам желанию принести присягу верности. Представившись, таким образом, главнокомандующему исключительно по нашим собственным делам, мы никаким образом не можем присвоить себе звания депутатов. При одном частном разговоре с его пр-вом бароном Спренгтпортеном относительно присяги, я, правда, изъявил готовность сообразоваться с ней (de my conformer), но не ранее того, как все жители могли и должны были бы надлежащим образом принести эту присягу. Впрочем, признавая отеческие попечения Его Величества Императора о благе этой страны и её населения, чему мы получаем при настоящих обстоятельствах самые наглядные доказательства, я обязываюсь не предпринимать ничего такого, что не было бы согласно с честью и с моим долгом в отношении сколько Короля, столько и Императора».

Депутатов Брунноу и Мориана, этих старинных друзей Спренгтпортена, рескрипты о награждении коих подписанные Государем лежали теперь на столе главнокомандующего, — оказывается вовсе не было, и на сцене были только де-Геер и еще новое лицо, Роткирх, о котором Спренгтпортен вовсе не упоминал.

«Относительно согласия де-Геера и Роткирха сделать присягу, — писал по этому случаю гр. Буксгевден министру иностранных дел, — действительно говорено ими мне не было. Я недоумевал о сем уже тогда, как губернатор Эмин известил меня о уклонении его, де-Геера; но все еще думал что г. генерал Спренгтпортен не мог бы никак поступить так легко с донесениями своими и о таких вещах, которые должны доходить до высочайшего усмотрения Государя Императора. Ныне, после такового отзыва от г. де-Геера, где о приведенных г. Спренгтпортеном депутатах Брунноу и де-Мориан и совсем не упоминается, должен я утвердиться, что он, г. генерал, выдумывает вещи и представляет их как хочет. Это служит доказательством, с каким расположением исполнял он и самую высочайшую волю; а чего бы собственно я мог ожидать себе от него впоследствии!»

После этого рескрипты, табакерка с портретом и анненские кресты возвращены в Петербург. Но барон де-Геер тем не менее в конце 1808 г., когда звезда Буксгевдена уже закатывалась, получил если не табакерку, то орден св. Анны 1 ст. при весьма лестном рескрипте.

Барон Спренгтпортен должен был, разумеется, быть очень сконфужен этим инцидентом, рисовавшим его своеобразными красками. Ничего однако не бывало. Он признавал себя правым, а виноватыми губернатора Эмина и его начальника гр. Буксгевдена. Что ответил он последнему на его по этому случаю вопрос?

«Если, — писал Спренгтпортен, — он (губернатор Эмин) говорит вам, что барон де-Геер отказывает в присяге, которую сам предложил вместе с другими, дворянами, он ошибся в чувствах их одушевлявших. Г. де-Геер и его соотечественники здесь, там, везде — вовсе не отказывались и не откажутся от присяги. Они отказываются только требовать того, что законы войны и право сильного должны им приказать исполнить, и это совершенно естественно. Люди чести не могут просить сделаться клятвопреступниками; но они исполнят даже с удовольствием долг признания нового Государя, когда им это прикажут. Руководясь этим принципом, г. де-Геер и его сотоварищи охотно себя предложили и даже просили ваше сиятельство о принесении присяги на верность. На основании этого же принципа я предложил ее вам, и вы, в силу ваших полномочий, могли ее приказать, чтобы не возвращаться к этому предмету».

То же самое, но уже с тоном осуждения, он писал гр. Румянцеву: «Странно, желают запутать такую простую вещь, как присяга; она необходима для нашей безопасности, право сильного делает ее законной, жители желают ее выполнить, недостает для того только формулы и приказания».

Необходимо, впрочем, оговориться: все эти рассуждения, нравственное качество коих говорит само за себя, были писаны ранее приведенного пред сим письма барона Геера. Если бы это последнее было известно Спренгтпортену, то вероятно он умолчал бы о депутатах, которых сам де-Геер не признает, также как и о том, что гр. Буксгевдену говорено было им о присяге, — чего не признают ни тот, ни другой; но разумеется он нашел бы что-нибудь иное, равносильное. Это было тем легче, что для него присяга, т. е. клятва в верности, обет на жизнь и смерть, была «такая простая вещь», — приказать, и будет исполнена. Но повторенные де-Гееру приглашения к присяге со стороны губернатора — разве не были те же приказания, только в вежливой форме?

Приведенные объяснения Спренгтпортена были одним из последних отголосков полемики, тянувшейся между ним и Буксгевденом. Первый, как из всего изложенного видно было, решительно ничем на деле не выражал содействия и помощи последнему, хотя и твердил гр. Румянцеву о своем усердии. Мало того, он. старался подорвать доверие к главнокомандующему не только в Петербурге, но и на месте. Его ходы в этом направлении побудили Буксгевдена написать Румянцеву из Гельсингфорса:

«Господин генерал барон Спренгтпортен, отправившись отселе, слышу объезжает ныне деревни, и вырывает, так сказать, самые пустые жалобы, дабы доводить их без сомнения дальнейшему сведению и тем беспокоить начальство».

Но граф Буксгевден был настолько мужествен, что, не взирая на несомненное значение, которое Государь и люди ему близкие давали Спренгтпортену, категорически объявил ему, что прекращает всякие с ним препирательства, как письменные, так и словесные о предметах не ведущих прямо к цели, указанной высочайшею волей. Спренгтпортен с своей стороны известил Буксгевдена, что ему не остается ничего более, как дать отчет в своих действиях непосредственно Государю, в надежде что Его Величество найдет его влияние на дела родной ему земли, бывшей издавна предметом его забот, не настолько проблематичным, как находил их главнокомандующий. В этих без сомнения видах он желал подготовить графа Румянцева последовательными письмами.

Русские войска оттеснили уже шведов от Тавастгуса и Таммерфорса и гнали далее к Вазе; отряд Багратиона готовился занять Або; осажденной крепости Свартгольм предстояла близкая сдача; сам главнокомандующий руководил в Гельсингфорсе осадою Свеаборга. Говоря графу Румянцеву о движении наших войск на Або, Спренгтпортен пояснял:

«Скоро мы будем хозяевами в стране, которая собственно уже и принадлежит нам по дружественному расположению её жителей. Остается решить: что же мы будем с ней делать? Когда и как собрать депутатов? Кто будет от имени Государя совещаться с ними? Инструкции на этот предмет и пр. и пр. Для всего этого не могу-ли я возвратиться на некоторое время в Петербург, воспользоваться вашими указаниями, доверить вам мои мысли, наконец изложить систему, которая должна быть основана на началах более прочных, нежели те, которые устанавливались здесь на почтовых. Надеюсь что вы удостоите меня ответом прямо на Тавастгус. Полагаю, что здоровье позволит мне через два дня продолжать путь. У меня хватит времени сделать поездку и вернуться в Або, пока моя особа будет там нужна. Здесь (в Гельсингфорсе) цедят воду. Время для чего-нибудь более серьезного пропущено; я нахожу даже присутствие главнокомандующего более нужным в Або, чем здесь: все, что нужно, могут вести технические офицеры, понимающие более его. Но когда все колонны, направляющиеся к Ботническому заливу, придут на место, и между правым крылом в Вазе и левым в Або будет линия позиций более 400 верст, — нужна голова, чтобы иметь все в соображении. А главная квартира здесь…

«Итак я жду, граф, с нетерпением вашего ответа, или вернее ваших приказаний, в Тавастгусе. Государю надо знать вещи в их истинном свете, и вам, граф, и мне, и стране… Как идут теперь дела? Никто не на своем месте, а мои обязанности не могут идти далее разуверения людей, между которыми плодят ежеминутно неудовольствие противоречиями начальства; и все это от гордости и эгоизма тех, кто в дела мешается единственно для того чтобы придать себе больше веса, а вовсе не ради пользы дела».

Эти инсинуации были написаны 3-го марта, а лишь за три дня (28-го февраля) он же, Спренгтпортен, писал графу Румянцеву: «мне приятно повторить, что умы везде располагаются в нашу пользу».

Через два дня Спренгтпортен повторял уже графу Румянцеву просьбу об ответе на предыдущее письмо. — «Сегодня, писал он, — отправляюсь в Тавастгус, пользуясь отсутствием графа Буксгевдена, который должен был уехать вчера ночью в Ловизу,[19] — желаю удалиться из главной квартиры с некоторым, хотя наружным приличием(?). Там буду ожидать приезда моего адъютанта, который, надеюсь, привезет мне ваши приказания. Я не могу оставаться здесь без того, чтобы не компрометировать дело которому служу, интерес службы и мое личное достоинство (la cause que je sers, lintérêt du service et ma propre dignité). Избавьте, если находите нужным, нашего доброго Государя от неудовольствия знать все подробности недоразумения, столь вредного для его службы; предоставляю это вашему усмотрению. Но пусть Его Величество по крайней мере знает, что лишь по моей к нему привязанности, а также к моему отечеству, мог я подвергаться всем тем неприятностям, которые испытал со времени приезда к графу Буксгевдену».

Этот последний с своей стороны еще ранее категорически заявил графу Румянцеву, что Спренгтпортен «требует постоянного соучастия в воинских операциях», на что главнокомандующий «не мог согласиться, предполагая неуместным, чтобы в занимаемой войсками Его Императорского Величества стране средоточие верховной власти, особливо же над войсками, разделяемо было». Он даже представлял усмотрению министра: не может ли пример барона Спренгтпортена иметь вредных и для воинских операций последствий? «Таким образом, кажется мне, — писал он при другом случае, — что дело начатое военною рукою должно и в окончании своем водимо быть одними и теми же правилами». — Вскоре терпение Буксгевдена однако совершенно истощилось и он написал настоящий против Спренгтпортена обвинительный акт, который кончался так: «Я уверен, что ваше сиятельство напоены известною всем ревностью вашей ко благу государства, согласитесь со мною, сколь нужно в настоящем положении моем удалить, что может только мешать течению нашему к нашим пользам. Посему покорнейше прошу вас, милостивый государь, довести сие до Государя Императора и исходатайствовать высочайшее Его Императорского Величества соизволение, дабы я с сей стороны был развязан» [20].

Желание Буксгевдена и Спренгтпортена, одного — отделаться от навязанного советника, другого — вернуться в привольную сферу петербургской жизни и, прибавим, интриги, — не замедлило исполниться: Государь соизволил на возвращение последнего в Петербург. Оба генерала были извещены о том: Спренгтпортен 5-го, а Буксгевден 6-го марта. Извещение первому носило отпечаток большей, как бы сказать приветливости, нежели к последнему; отчасти может быть причина тому лежала в свойстве языка: Спренгтпортен извещен по-французски, а Буксгевден по-русски; отчасти же, вероятно, в желании министра формами изысканной вежливости прикрыть несочувствие многому из того, что делал Спренгтпортен.

«…Ваше желание повергнуто мною на усмотрение Государя, — писал Румянцев Спренгтпортену; — я поддержал его моими настояниями, и Его Величеству угодно было соизволить на ваше возвращение в Петербург. Приезжайте же, генерал; к удовольствию вас вновь увидеть присоединяется еще возможность в вашем просвещении и усердии к службе Его Величества черпать весьма полезные указания».

Буксгевдену написано:

«….По усердию моему к службе и по особливому уважению к вам. м. г. м., не оставалось мне другого желать как того, чтобы сами обстоятельства отдалили способы к новым между вами неудовольствиям. Сам барон Спренгтпортен тому способствовал, изъявив желание хотя на короткое время в Петербург возвратиться, на что и последовало высочайшее соизволение. По известной вашему сиятельству привязанности моей к вам я почитаю долгом партикулярно вас об этом уведомить».

Таким образом между назначением Спренгтпортена к дипломатическим делам главной квартиры и увольнением прошел ровно месяц. Все многочисленные денежные выдачи ему и бывшим при нем: адъютанту, Мальте, Кноррингу, разумеется так у них и остались. 11-го марта Спренгтпортен был в Ловизе, а 17-го возвратился в Петербург. Здесь он мог сеять плевелы на свободе: противник был далеко. Спренгтпортен продолжал на каждом шагу подставлять ножку Буксгевдену, и принялся за подогревание своей идеи о созыве финляндского сейма в Або, о чем уже намекал в приведенных выше письмах. Об этом будет изложено впоследствии.