Полет в прошлое

5. ROMA DESERTA[3]

По всему западному миру — от выжженных солнцем песков пустыни Сахары до мрачных полей Шотландии— в изобилии разбросаны следы Римской империи. По изрезанным берегам Средиземного моря, на островах, омываемых его волнами, из глубины материков и до Атлантического побережья — всюду неуклонное продвижение завоевателей отмечено промежуточными станциями. Мощь воинственного Рима распространялась из центра к окраинам мира. Многоэтажные акведуки до сих пор пересекают ущелья в Испании, африканские вади и широкие аркадийские долины Прованса. Маленькие римы со всем их обычным набором общественных бань, форумов, храмов с колоннадами и мозаикой, канализацией, базиликами, амфитеатрами и колизеями походили на свой космополитический прототип. И хотя объединявший их центр давно исчез, разбросанные по всему миру руины продолжают напоминать об имперском зодчем-надсмотрщике. Они рассказывают о его, пожалуй, уникальном в мировой истории триумфе и в то же время о куда менее привлекательной роли угнетателя народов. Подобно египетским Рамесидам, строители Рима в своем неудержимом рвении уничтожили или перестроили немало шедевров, созданных до них, гораздо более утонченных и, может быть, более ценных.

Римское господство оставило многочисленные свидетельства. Они однообразны и, казалось бы, просты, однако нам таких свидетельств, несмотря на их количество, все же не хватает. Дело в том, что при всем изобилии римских свидетельств, мы нуждаемся в таких материалах, которые могли бы, в частности, рассказать о пограничных провинциях Римской империи.

Примером тому может служить римская Британия. В предыдущей главе мы коротко рассказали, как воздушная археология помогла осветить этот малоизвестный период истории Британских островов. Британия, правда, была лишь глухой провинцией великого Рима, однако на ее примере можно во всех подробностях проследить характерные особенности римского проникновения, военной организации, гражданского управления и градостроительства. Несмотря на имеющиеся письменные источники и остатки архитектурных сооружений, обо всем этом мы имели весьма слабое представление, пока не появилась аэрофотосъемка. Новый метод археологических поисков способен творить чудеса, что и было еще раз доказано на другой, гораздо более протяженной границе Римской империи, где завоеватели столкнулись с главными противоборствующими силами Востока. В анналы были вписаны важнейшие страницы о взлетах и падениях Римской империи в этой стране.

Страна была Сирия, а совершил этот поистине героический подвиг французский священник-иезуит Антуан Пуадебар. Он как бы убрал пески пустынь, проник взором сквозь пылевые бури горячих «хамадов» и увидел цветущую полосу земли, которая некогда тянулась здесь с юго-запада на северо-восток почти на семьсот миль, достигая в самом широком месте (от окрестностей Востры [Боеры] на крайнем юге до верховьев Тигра в Северной Месопотамии) двухсот миль. Это и было границей Римской империи на востоке.

Долгое время тысячи квадратных миль пограничной полосы оставались белым пятном на карте. На поверхности почти ничего не сохранилось, и мало что было известно о гигантской оборонительной и градостроительной системе римлян, которые покрыли полупустыню сетью городов, крепостей, сторожевых башен, стен, лагерей, оросительных каналов и бесконечных дорог. Первым увидел и рассказал об этом Антуан Пуадебар.

Археологического материала оказалось столько, что с его помощью можно было воссоздать всю историю противоборства Рима с Востоком: бесконечные войны с парфянами и Сасанидами, которые приходили из Ирана и контролировали большую часть Месопотамии, сложные отношения с союзными царствами, подобными Венеции пустынь — Пальмире. Эти царства долгое время играли роль буферных государств, пока не были поглощены Римской империей. Здесь же сохранились свидетельства гораздо менее четко выраженных связей с частично эллинизированными семитскими народами, постепенно освобождавшимися от влияния Запада, и с мятежными бедуинами. Поэтому нет ничего удивительного в том, что книга Пуадебара «Следы Рима в сирийской пустыне» (1934), плод восьмилетних напряженных изысканий, была объявлена «одним из самых значительных и ярких трудов по ненаписанной истории Римской империи». Автор рецензии в журнале «Антиквити», откуда взята эта цитата, сэр Джордж Макдональд далее писал: «Сотни миль этой terra incognita были тщательно обследованы, и теперь сторонники старых и менее эффективных методов археологических поисков точно знают, где именно пускать в ход кирку и лопату в полной уверенности, что их ждет богатая добыча… Теперь ученые смогут наконец достоверно представить всю структуру восточной (римской) армии, о которой до сих пор почти ничего не было известно».

Для того чтобы обследовать такую обширную зону, необходима была помощь самолета. Правда, некоторые из засыпанных песками руин можно было отыскать полевыми методами — ценой мучительных усилий и затратив много времени, но невероятная разбросанность объектов и трудные подходы к ним, безусловно, требовали применения воздушной разведки. Достопочтенный Пуадебар сразу осознал все преимущества этого метода, а главное — понял это совершенно самостоятельно. И хотя разработанные им принципы аэронаблюдений во многом были идентичны принципам Кроуфорда, они пришли к сходным умозаключениям независимо друг от друга. Подобно тому как во время первой мировой войны сразу многие начали делать аэрофотосъемки археологических объектов, так и теперь значительный прогресс в этой области был достигнут почти одновременно двумя незнакомыми друг с другом учеными. Благодаря усилиям отца Пуадебара воздушная археология снова заняла лидирующее место на Ближнем Востоке, где состоялся ее многообещающий дебют в первую мировую войну. Долгов время рядом с именами ведущих исследователей в этой области стояло только имя Пуадебара. И как это ни удивительно, несмотря на все его успехи, никто из соотечественников-французов не пошел по его пути.

Антуан Пуадебар не был профессиональным археологом. Он родился в 1878 г. в Лионе, вступил в орден иезуитов в 1897 г. и спустя несколько лет был послан миссионером в Турцию и Армению, где в совершенстве изучил турецкий и армянский языки. Позднее о нем кто-то сказал, что после бога он превыше всего возлюбил Армению и авиацию.

Пуадебару пришлось принять участие в войне. Скачала он был капелланом во французской армии на Западном фронте, затем, в 1917 г., его назначили переводчиком на хорошо знакомый ему взбудораженный Кавказ. В обычное время он добрался бы Восточным экспрессом до места своего назначения за несколько дней, но тогда фронты преграждали этот путь, и ему пришлось совершить тяжелое путешествие, которое длилось почти пять месяцев, — в обход через Египет, Индию, Персию и Месопотамию. Когда наконец он добрался до цели, то попал в водоворот наступающих и отступающих армий союзников, турок, всевозможных эфемерных кавказских республик. Два года он был прикомандирован к армянскому штабу в Ереване и по поручению французского верховного командования изучал коммуникации между Персидским заливом и Каспийским морем через Иранское плоскогорье. Летом 1920 г. Пуадебар вернулся во Францию, но почти сразу же был включен в состав французской дипломатической миссии в Грузию, где вскоре власть перешла к большевикам.

В 1923 г., несмотря на все эти перипетии, вышла в свет первая книга Антуана Пуадебара — «На перекрестке путей Персии», удостоенная положительного отзыва Французской академии. В этой работе уже были использованы данные воздушной разведки, определившие направление будущих исследований автора. Ближний Восток, где политическое брожение постоянно сталкивало настоящее с прошлым, особо привлекал его внимание. Пуадебар понимал, что в этом быстро меняющемся мире единственным надежным ориентиром были дороги, дорожная сеть, созданная усилиями многих поколений.

В 1924 г. он был назначен преподавателем в Университет св. Иосифа в Бейруте. Его прибытие в столицу Ливана, находившегося тогда под протекторатом Франции, совпало с притоком огромного числа армянских беженцев из Турции и других районов. Пуадебар взвалил на себя труднейшую задачу — помочь обездоленным людям и обеспечить их работой. При поддержке Лиги наций он организовал строительство жилищ и мастерских для своих армянских друзей. Пуадебар всячески старался найти для них новые источники доходов. Чтобы поддержать их промышленность, он даже изобрел складное кресло, которое за короткий срок стало популярным на всем Ближнем Востоке.

Тем временем сотрудничество Пуадебара с французской армией не прекращалось, и в 1925 г. он был назначен воздушным наблюдателем резерва в чине подполковника. Вскоре после этого французское Географическое общество поручило ему изучить экономические ресурсы Северной Сирии: выявить различные виды пастбищ и полей, которыми некогда славился этот район. В прошлом они орошались с помощью ныне исчезнувшей системы водоснабжения, а найти ее следы было легче всего с помощью аэронаблюдений.

Отныне судьба Пуадебара была предопределена. Во время первой же воздушной разведки его поразило обилие теллов, древних конических холмов, указывавших на покинутые поселения, и римских лагерей, о которых до сих пор не подозревали наземные наблюдатели. Он сразу же понял, какие огромные возможности сулит аэронаблюдение. Перед археологами, изучающими давно забытое прошлое этого богатейшего треугольника древнего Востока, открывались широчайшие горизонты!

В своей первой книге отец Пуадебар вспоминает, как во время его географических изысканий «самолет неожиданно оказался необычайно эффективным» для археологических поисков в колонизированной когда-то римлянами Верхней Месопотамии: «К северу от Евфрата, в бассейне Хабура, — продолжает он, — старая дорожная сеть предстала передо мной совершенно отчетливо: ее. обозначали на равнине древние теллы. По всей равнине были разбросаны многочисленные холмы, воздвигнутые поколениями, сменявшими друг друга. Наземному наблюдателю они напоминают отступающий в беспорядке батальон, однако сверху, с высоты примерно пяти тысяч футов, видно, что они сохраняют строгий боевой порядок. Взгляд на карту, где были обозначены расположения ассирийских и римских городов, убедил меня, что передо мной вся сеть древних дорог, обозначенных развалинами ныне исчезнувших поселений и укрепленных постов. Снизившись медленными кругами, чуть ли не на бреющем полете над вековыми теллами, я заметил, что при боковом освещении на горизонтальных и наклонных поверхностях проступает множество деталей, которые совершенно незаметны для наземного наблюдателя, потому что все сплошь скрыто травой. И я подумал: неужели аэронаблюдение наконец даст нам точные сведения об исторических путях, связывавших когда-то далекие восточные базары со средиземноморскими портами Ближнего Востока? Такие мысли возникли у меня после первого же полета весной 1918 г. над Персидским плоскогорьем…».

Ценнейшие сведения, собранные во время воздушной разведки, заставили Пуадебара обратиться во Французскую академию надписей и литературы — научное учреждение, издавна возглавляющее исследования французских любителей древностей и археологов. На следующий, 1926 г. Академия поручила отцу Пуадебару проверить его открытия в полевых условиях. Однако наземные поиски только убедили Пуадебара, как и многих других ученых до него, что этот район для археологов, по-видимому, «бесперспективен».

Между Тигром и Евфратом почти все следы древней Месопотамии и римской колонизации были стерты с лица земли все разрушающим временем и волнами персидских, арабских и монгольских завоевателей. Ветер столетиями наносил песок, и он покрыл равнину мертвым покрывалом, под которым исчезли все развалины. Там, где аэронаблюдатель обнаружил явные следы древних поселений, на поверхности не осталось буквально ничего.

Неужели миссия Пуадебара окончилась полным фиаско? Что мог он сообщить своим парижским коллегам? У него не было убедительных доказательств. То, что он заметил с самолета, не имело подтверждений. Однако Пуадебар отнюдь не считал себя побежденным. Он не сомневался, что развалины, руины есть, но они — под землей. Но для того чтобы точно определить, где именно находятся эти погребенные памятники, и документально подтвердить их местоположение, существовал только один способ — аэрофотография.

Пуадебар ясно представлял себе задачу. Подготовка заняла два года. За это время он в тесном сотрудничестве с французскими ВВС на Ближнем Востоке тщательно изучил климатические, почвенные и другие условия, которые могли бы содействовать успеху археологических аэронаблюдений в сирийских степях.

К тому времени у достопочтенного Пуадебара помимо его миссионерской деятельности появилась и новая. На его родине, родине Вольтера и Анатоля Франса, многие скептически относились к предложению какого-то иезуита прослеживать древние цивилизации с самолета. Это считалось фантастикой в духе Жюля Верна. Рассеять атмосферу откровенного скептицизма удалось лишь после того, как президент Французской академии надписей, оценив достижения Пуадебара, во всеуслышание заявил: «Самолет стал одним из самых эффективных орудий археологии».

Пуадебар никогда в этом не сомневался; для него это было очевидно. А спорить о том, кто первым пришел к такому заключению, казалось ему бессмысленным. Основные принципы аэронаблюдения давно уже были выработаны в военной авиации. И совершенно естественно, любой воздушный разведчик применял их, пролетая над пустынными равнинами, где некогда процветали центры древних цивилизаций, Даже если его самого вовсе не занимали ни история, ни археология, при полном отсутствии воображения он не мог не заметить характерных примет этого пейзажа и не попытаться хотя бы мысленно воссоздать объединявшую их сложную систему.

Пуадебар писал: «Все мы, кто летал во время войны над пустынными районами Азии, Египта, Македонии, Месопотамии или Персии, несли в себе зерна 96 нового метода исследований и только ждали благоприятного случая, чтобы они смогли взойти и расцвести».

В то время Пуадебар не знал, что у него уже были предшественники на Ближнем Востоке. И даже в Индии. Директор Государственного археологического отделения в Джайпуре еще в 1923–1924 гг. сообщал об изучении с воздуха пятидесятимильной полосы вдоль старого русла реки в Пенджабе. А в Сирии аэронаблюдение использовалось археологами с начала французской оккупации. Примером тому может служить аэрофотосъемка Дура Эуропос, знаменитого эллинистического форпоста в долине Евфрата, обнаруженного английскими солдатами в конце первой мировой войны.

Но во всех этих немногочисленных случаях воздушная разведка только помогала археологам, которые вели раскопки: она практически не давала им ничего нового.

Заслуга Пуадебара заключалась в том, что в Сирии он преодолел этот барьер. Он открывал погребенные руины незримых или почти исчезнувших с лица земли городов, систематически обследовал весь район и, наконец, чтобы довести свою миссию до конца, разработал соответствующую систему аэронаблюдений.

Лишь в конце 1927 г. Пуадебар узнал о Кроуфорде и его исследовательских полетах. До этого он был знаком лишь с опытом своего соотечественника Л. Рея в Македонии во время первой мировой войны. Но к этому времени Пуадебар уже разработал собственные методы. Вряд ли стоит говорить о том, что условия для археологических аэронаблюдений в сирийских степях весьма отличались от тех, в которых работал Кроуфорд на зеленых, умытых дождями полях Англии.

То, что они пришли, в сущности, к одним и тем же выводам, доставило отцу Пуадебару огромное удовлетворение. Подобно Кроуфорду, он самостоятельно оценил преимущества бокового освещения в утренние и вечерние часы, когда длинные тени выделяют малейшие неровности почвы. Точно так же он уловил различие в окраске растительности над погребенными сооружениями и понял, что растительность служит не только самостоятельной приметой, но одновременно усиливает эффект горизонтального освещения.

Пуадебар изучал различные виды дикорастущих трав, а не культурных злаков. Но в целом его выводы совпадали с замечаниями Кроуфорда о травяных приметах. В степях они проявляются два раза в год. В период осенних дождей, когда все вокруг покрывается зеленью чуть ли не за одну ночь, цвет растительности, там, «где под землей таятся развалины, светлее: влагопроницаемость здесь меньше, или растения угнетены из-за того, что под их корнями постепенно растворяется известь древних стен. А там, где некогда были углубления — канавы, рвы, старые булыжные мостовые, цвет растений гораздо темнее. Достаточно углубления всего в несколько сантиметров, чтобы в этом месте повысилась влажность почвы».

Подобные же явления можно наблюдать в самом начале весны. В первые жаркие дни солнце сжигает молодые ростки за несколько недель: на цветовую окраску растений влияет подпочвенная среда.

Отец Паудебар любил ссылаться на некое «актиническое» (от актинеза — «фотосинтез») свойство почвы, позволяющее зафиксировать на фотопластинках погребенные развалины, которые невозможно увидеть невооруженным глазом даже с высоты. Пионеры английской воздушной археологии никогда не приписывали явления такого рода мистике. Но если говорить попросту, Пуадебар, по-видимому, хотел подчеркнуть, что цветовые различия самой почвы и растительности над потревоженной когда-то землей гораздо резче, чем может воспринять невооруженный человеческий глаз. Сам он непрестанно экспериментировал со всевозможными оптическими приспособлениями. Он пробовал различные светофильтры, объективы и фотоаппараты, зачастую многократно снимая с высоты один и тот же объект, и с не меньшим энтузиазмом испытывал всякие специальные эмульсии для покрытия фотографических пластинок. Скромные британские труженики исходили из того принципа, что человеческий глаз видит так же, как фотоаппарат, если не лучше, а потому не ожидали от повышенной чувствительности фотоматериалов никаких чудесных откровений. В этом смысле французский священник оказался гораздо прозорливее англичан. По сути дела, именно он стал одним из пионеров фотосъемки в инфракрасных лучах. На все эти оптические эксперименты Пуадебара, несомненно, натолкнуло пылающее, слепящее солнце Сирии, дающее необычное освещение.

Атмосферные особенности этой засушливой субтропической страны ставили перед ним новые задачи, с которыми английские аэронаблюдатели никогда не сталкивались. Например, беловатая поверхность пустыни отбрасывала исключительно резкий, слепящий свет. Или еще хуже: отдельные участки лавы вообще отражали солнечные лучи, как зеркала. К этому следует добавить вездесущий песок, который так смазывал изображение, что порой ярко окрашенный пейзаж превращался в загадочную картинку мутных пастельных тонов. Кроме того, пылевая завеса, поднятая песчаными бурями, все время менялась под влиянием водяных испарений от ближайших оазисов и воздушных завихрений, возникавших у поверхности в самое жаркое время дня. Все эти осложнения словно бросали вызов Пуадебару и его оптическим изобретениям. И он нашел выход. Пуадебар обнаружил, что со всеми этими атмосферными помехами можно справиться, если вести вертикальную аэрофотосъемку с небольшой высоты ближе к вечеру. Однако это был обходный маневр, и он его не удовлетворил. К тому же аэронаблюдения местности с утренними или вечерними тенями не позволяли ему зафиксировать все необходимые приметы. И тогда Пуадебар изобрел другую технику съемки — «против света», которая, казалось бы, противоречила всякому здравому смыслу, однако помогала сводить до минимума помехи от пылевых туманов, чего не давали никакие другие приспособления.

Вкратце эта техника сводилась к следующему: около полудня, когда верхнее крыло биплана становилось как бы защитным экраном, Пуадебар вел съемку практически прямо против солнца, направляя фотоаппарат вниз под косым углом. Он использовал специальные ортохроматические противоореольные пластинки без светофильтров. Результат был потрясающим! Блики от песка и водных паров почти исчезли. А тени от древних развалин выглядели на снимках резкими, очень черными. Во время одного экспериментального полета над пустыней к северу от Евфрата Пуадебару удалось проследить древнюю дорогу на протяжении около 60 километров, «хотя ранее ее не могла обнаружить ни одна наземная или воздушная экспедиция». Позднее, в 1936 г., метод съемки «против солнца» был с успехом применен им в Алжире.

Со временем Пуадебар внес в свою технику всевозможные усовершенствования. В первых своих опытах он предпочитал вести съемку с большой высоты, примерно с 8000 футов, но постепенно снизился до 1000 футов — эту высоту он считал оптимальной. Полеты на высоте 3000 футов производились им только для общей разведки и для проверки предыдущих, обычно частичных наблюдений. Однако Пуадебар никогда не придерживался шаблона. Во время одной достопримечательной кампании он проследил важный древний путь от Дамаска на протяжении 150 миль и при этом почти ни разу не поднимался выше 80 футов! В другой раз он обнаружил древнюю дорогу, некогда связывавшую Пальмиру с Хитом, с высоты 1200 футов. Она предстала перед ним как лента, обрамленная двумя черными линиями. Но когда самолет пошел на снижение, эта дорога, к великому удивлению Пуадебара, начала постепенно исчезать и наконец совсем скрылась из глаз. Еще в одном случае, при полете на небольшой высоте, Пуадебар увидел римскую придорожную стелу. Он попросил пилота снизиться до каких-нибудь 15 футов. И когда они пролетали над стелой с едва вращавшимся пропеллером, Пуадебар успел прочесть греческую надпись, в которой указывалось время постройки и назначение этой доселе неизвестной дороги. В ней содержалось также благодарственное посвящение от сената и народа Пальмиры некоему Соадосу, по-видимому покровителю караванных торговых путей. Время постройки относилось к царствованию римского императора Антонина Пия, правившего во II в. н. э.

Пуадебар никогда не возводил свой метод в догму. Он полагал, что для аэронаблюдения не существует всеобъемлющего свода правил. По его мнению, каждый исследователь должен сам выработать свой метод, опираясь на личный опыт, так как в каждом отдельном случае, в каждом новом районе возникают свои специфические проблемы, требующие индивидуального подхода. Так, в Северной Сирии, которая географически примыкает к Месопотамии, где Пуадебар вел свои первые исследования, «воздушные ямы и токи горячего воздуха не позволяли в определенные часы дня выдержать заданную высоту полета; миражи и световая рефракция большую часть времени мешали точно определять расстояния и размеры объектов, и, наконец, смерчи, вздымающие облака пыли, делали невозможными наблюдения и фотосъемку с большой высоты».

Таким образом, к каждому полету необходимо тщательно готовиться. Прежде чем подняться в воздух, наблюдатель должен подробно изучить топографию, а также историю участка, который он собирается исследовать. Пуадебар превратил фотограмметрию в настоящую науку. Во время полетов он всегда держал под рукой в своей «летающей обсерватории» планшеты с картами, чтобы сразу наносить замеченные памятники. Он разработал собственный метод превращения аэрофотоснимков в точные карты нужного масштаба, что позволило впоследствии проводить по ним наземные работы. Для обмера вновь открытых объектов на не нанесенной на карту местности, где не было надежных геодезических ориентиров, Пуадебар использовал второй, сопровождающий самолет, который приземлялся. Размеры его были известны, поэтому он служил ориентиром для определения размеров всех других объектов на аэрофотоснимке, например для определения ширины засыпанной дороги, которая просматривалась только с высоты.

Пуадебар однажды сказал, что в идеале каждый исследователь должен сам уметь управлять самолетом, наблюдать, рисовать, делать записи и фотографировать. Но поскольку такая акробатика практически невозможна, остается пойти на разумный компромисс, а именно: найти такого пилота, который бы отлично знал район и был не просто опытным летчиком, а энтузиастом, увлеченным древностями не менее страстно, чем его пассажир. Пуадебар считал, что в этом отношении ему необычайно везло: он почти всегда находил среди летчиков французских ВВС подобных энтузиастов. Когда читаешь его многочисленные воспоминания, статьи и книги, повсюду находишь слова восхищения и признательности этим людям, которые с таким искусством несли его на крыльях над древними ландшафтами Ближнего Востока, проникали без колебаний на опасные территории, опускались на неровные, незнакомые площадки, где не было и намека на взлетную полосу, и зачастую значительно дополняли собранную наблюдателем информацию, потому что великолепно знали местную топографию.

В 1929 г. Пуадебар написал некролог на смерть такого пилота, погибшего в катастрофе. И в нем задолго до того, как романтика полетов сделалась литературной модой, он с волнением вспоминает о прекрасных узах дружбы тех, кто летал вдвоем «в ослепительном свете пустыни».

В конце 1926 г., едва оправившись после разочарования, постигшего его в полевой экспедиции, Пуадебар выбрал район в верхнем бассейне Евфрата, к югу от древнего укрепленного города. Ниссибин, где, согласно античным текстам, римляне имели военные придорожные посты. Здесь Пуадебар сделал свои первые аэрофотоснимки. Предварительное, наземное обследование не дало никаких результатов, но теперь с самолета он обнаружил многочисленные военные лагеря времен Византийской империи. На снимках, сделанных с высоты 3000 футов, ясно выделялись их стены. Год спустя он снова пролетал над этой же местностью и обнаружил укрепления и замок. Полет происходил через несколько часов после первого осеннего дождя. Сложный орнамент из более светлой растительности появился на углах, как раньше считали, бесформенной земляной террасы и безошибочно очертил башни замка. Пуадебар пришел в восторг! Впоследствии, когда он начал здесь раскопки, оказалось, что все сооружение погребено под слоем песка толщиной в целый ярд. И здесь наземный наблюдатель не смог бы ничего даже заподозрить, если бы не свидетельство аэрофотоснимков.

Дальнейшие открытия следовали одно за другим; они были так многочисленны, что всех не перечислишь. Уже в 1927 г. Пуадебар помимо Северной Сирии с ее месопотамскими форпостами обратил внимание на другие районы, необходимые для воссоздания общей картины проникновения римлян. В мае 1927 г. он совершил специальный полет над базальтовыми горами к востоку от Дамаска. Здесь, на краю вулканического кратера, он нашел место, откуда начиналась первостепенная по значению Дорога Диоклетиана на Пальмиру. Во время следующих полетов в том же году Пуадебар уточнил подробности конструкции этой военной дороги, ее протяженность и отыскал все ее сторожевые башни. В 1928 г. новая экспедиция на север страны вдоль Хабура позволила ему воссоздать точный план всего разрушенного византийского города Таннурина. Этого до него не смог сделать ни один исследователь. На правом берегу Хабура Пуадебар нашел большую сторожевую башню, известную по описаниям историка VI в. Прокопия, с тех пор она считалась потерянной.

Главной целью всех этих исследований были римские и византийские сооружения, так как Французская академия надписей, которая финансировала все экспедиции Паудебара, поставила перед ним задачу выявить все римские древности в этом восточном районе империи. Однако Пуадебар не оставался равнодушным и к прошлому других народов. Он остро ощущал присутствие предшественников римлян — хеттов и ассирийцев, чьи сооружения римские градостроители и военные инженеры зачастую просто включали в свои планы. Но одна из дорог оказалась невероятно древней во время наземной экспедиции Пуадебар натолкнулся на кремневые орудия каменного века.

Проверять направление этих дорог в полевых условиях было далеко не просто. Рытье траншей требовало большого труда и времени. А пески порой ни за что не желали выдавать свою тайну наземному наблюдателю. Тогда оставалось последнее, поразительно эффективное средство — верблюды! Достаточно было пригнать караван верблюдов на избранный участок, и корабли пустыни тотчас же вытягивались в цепочку вдоль скрытой под песками дороги. Пуадебар был поражен такой невероятной верблюжьей прозорливостью, которую, впрочем, заметил еще римский писатель Вегеций. В одном из своих произведений он говорит, что эти животные, по-видимому, обладают природным инстинктом следовать теми же путями, что и их давно исчезнувшие предки.

Дороги, эти жизненные артерии военного проникновения и колонизации, с самого начала стали лейтмотивом исследований Пуадебара. Однако постепенно перед ним вырисовывалась более широкая и значительная цель, которую можно в общих чертах определить одним римским термином «лимес». Само по себе это слово имеет несколько значений, прекрасно отображающих, как развивалась и углублялась цель исследований Пуадебара в сирийской пустыне. Первоначально оно означало просто дорогу римской армии в завоеванной стране. Но постепенно такая дорога превращалась в укрепленную линию вдоль границ. Правда, опа еще не была настоящей постоянной пограничной линией. По сути дела, земли, завоеванные во времена республики, не имели постоянных укрепленных границ, и Линия Мажино вряд ли пришлась бы римлянам по вкусу. Лишь позднее, при Августе, во времена империи, пограничные базы наступающей армии постепенно превратились в долговременные укрепленные позиции для защиты от варварских нападений. Но даже тогда лишь в отдельных местах были воздвигнуты такие укрепления, как Стена Адриана или Вал Антонина в Северной Британии и аналогичные валы в Западной Германии и в Добрудже.

Но как бы там ни было, лимес в конечном счете, в частности в сирийской пустыне, превратился в широкий пояс оборонительных укреплений. В соответствии с местными условиями и военными и гражданскими нуждами ширина этого пояса была различна. Точно так же колебалось количество фортов, сигнальных башен, лагерей, стратегических дорог и тому подобных сооружений. Неодинаковыми были и численность патрулирующих в разных районах войск, и расстояние между гарнизонами. Разумеется, там, где граница совпадала с непреодолимыми естественными преградами, укрепления были незначительными или вовсе отсутствовали.

Основная заслуга Пуадебара заключалась в том, что он первым выявил полосу оборонительных линий, которая создавалась в течение нескольких веков в зависимости от военных и политических успехов римлян в этой азиатской провинции. Когда Пуадебар обратил внимание на римские дороги, ему сразу пришла в голову мысль, что сложность и разветвленность этой дорожной системы имеют особое значение. Невероятная длина главной дороги — более 600 миль — определяла главный путь от Басры до Дамаска. Затем опа поворачивала вглубь, к Пальмире, а от нее к Суре на берегу Евфрата и еще дальше вниз по течению реки до Цирцезиума, чтобы ниже сделать поворот на север, а потом на восток к р. Тигр, близ современного Мосула. Параллельные и пересекающиеся под прямым углом дороги, которые Пуадебар отыскивал с неутомимым рвением, показывают, какая огромная территория была покрыта римскими укреплениями. В некоторых местах дороги, протянувшиеся в глубь вражеской территории, напоминали антенны, которые передавали сигналы опасности главному нервному центру. В сущности, вся эта система была подобна гигантскому организму с толстым защитным слоем кожи и подкожных тканей, пронизанных бесчисленными нервами и артериями, с могучими мускулами, которые всегда могли принять на себя удар. И, подобно организму, эта система обладала свойством приспосабливаться к меняющимся условиям и залечивать свои раны.

Наиглавнейшей задачей Пуадебара было выявить всю систему с ее ответвлениями. Он составил великолепную карту этого района, которая, по выражению сэра Джорджа Макдональда, сделала его «ясным как солнечный день», а кроме того, представила неопровержимые доказательства необычайной изобретательности римских инженеров и строителей. Вся эта система состоит из доселе неизвестных сооружений, которые еще ожидают своих исследователей. А полученные исторические сведения о ней оказались сенсационными. Наконец-то можно было составить себе представление о том, как европейские завоеватели справились с азиатской пустыней, оградили своих солдат от воинственной персидской конницы и от не менее ожесточенных налетов варварских племен бедуинов.

Общее расположение оборонительного пояса на довольно пересеченной, гористой местности, где кавалерия была практически бессильна, говорит об искусстве его создателей. Лимес всегда располагались в тех районах Сирийской пустыни, где больше дождевых осадков, и это тоже свидетельствовало о прозорливости римских инженеров. Благодаря растительным приметам Пуадебар смог доказать, что это было не случайно: римляне знали, что делали. Его выводы подтвердили метеорологические карты, на которых изолиния[4] почти совпадает с оборонительным поясом римлян. Захват более влажных районов позволял римлянам оказывать сильное давление на бедуинов, которые стояли перед выбором: либо быть отрезанными от жизненно важных пастбищ, либо покориться завоевателям. По всей видимости, римская пограничная администрация постепенно забирала бедуинов под свое влияние, и они становились союзниками римлян. Пуадебар верил в это, и не без оснований. На одном из его аэрофотоснимков в ключевом районе римской оборонительной линии видна совершенно необычная круглая ограда, которая не походит ни на один из римских лагерей и не могла быть построена для размещения регулярных войск. Вполне возможно, что это место размещения бедуинов с их стадами.

Чтобы воссоздать полную картину сложного защитного пояса римлян, необходимо знать обо всех его крепостях и лагерях, оборонительных валах, наблюдательных и сигнальных постах. Это запечатлели аэрофотоснимки Пуадебара. Следует отметить прозорливость строителей этой линии, которые прежде всего заботились об источниках, обеспечивавших водой пограничные войска. Паудебар с особым старанием отмечает всевозможные родники, ручьи, водоемы, подземные каналы, бассейны — водохранилища и многочисленные акведуки. В северной части Сирии он обнаружил немало больших плотин и водохранилищ, предназначавшихся для снабжения обширной ирригационной системы.

Разумеется, дороги сами по себе, рассказывали о строительном мастерстве римлян. Подобно древним инкам, они меняли свою технику в соответствии с местными условиями. Одни дороги — традиционно мощеные, другие, пролегавшие по твердому грунту в засушливых районах, не требовали расхода дорогостоящих материалов. Здесь достаточно было поставить придорожную стелу, указывающую направление.

После изучения линий римских оборонительных укреплений вдоль восточных границ Сирии Пуадебар в 1934 г. загорелся новой идеей — исследовать с воздуха и на земле все римские форпосты, обращенные на запад, в коридоре между реками Оронт и Евфрат, от Антиохии на северо-западе до Пальмиры на юго-востоке. Эта работа отняла у него восемь лет. В 1945 г. был опубликован его труд «Оборонительный пояс Халкиды» с результатами экспедиций, принесших обильные сведения об управлении римскими провинциями, по еще больше письменных источников. (Надписями занимался другой иезуит — Рене Мутерд, верный спутник Пуадебара.) Однако эти сведения не помогли разгадать структуру и практическую организацию римского пограничного пояса.

Пуадебар за две экспедиции сделал 250 вылетов и провел в воздухе около 550 часов. Количество обнаруженных им объектов — от водоемов до цитаделей — достигло нескольких сотен. Протяженность открытых им древних дорог исчислялась тысячами миль. Его исследования в сирийской пограничной зоне выявили множество подробностей, свидетельствующих о высоком организаторском таланте и техническом мастерстве римлян, строивших на века. Эти работы начались после прибытия Помпея, который в 64 г. до н. э. сделал Сирию римской провинцией. С небольшими добавлениями, произведенными при Диоклетиане, пояс пограничных укреплений обрел свой окончательный вид и так просуществовал всю византийскую эпоху вплоть до прихода арабов в VII в., после чего пришел в упадок и постепенно был поглощен песками пустыни.

Пуадебар воссоздал всю оборонительную систему, что позволило ученым реконструировать целый период римской истории. Лимес, безусловно, были результатом постепенного развития оборонительной системы, отражавшего различные фазы военных походов и поражений. Проницательные исследователи, подобные Пуадебару, и ученые, интерпретировавшие его находки, понимали, что помимо всего прочего эти сооружения являются яркими иллюстрациями экспансионистической политики Траяна и мудрой сдержанности его преемника императора Адриана. Они повествуют о неудачах Зеновии, знаменитой царицы Пальмиры, о триумфе ее римского победителя Аврелиана, о коренной реорганизации всей обороны при Диоклетиане и о неразумных действиях отступника Юлиана, погибшего в этом пограничном районе. По стилю строений, иногда всего лишь по характерной форме углов укрепления можно определить возраст и имя строителя. Но важнее всего были поддающиеся датировке дороги: они красноречиво свидетельствовали об успехах и поражениях Римской империи. Пуадебар часто задавал себе вопрос: не напоминает ли переплетение различных оборонительных линий, которые он отмечал в этом пограничном римском районе, водоросли, выброшенные на песок волнами океанских приливов? Такова судьба империи.

Археологические открытия летающего священника-иезуита не ограничивались лишь оборонительным поясом в Сирии. Изучив пустыню, он занялся поисками потерянных римских и финикийских портов Тира и Сидона. И здесь отец Пуадебар вписал новую главу в воздушную археологию: он первым начал проводить аэрофотосъемку развалин, скрытых под водой, и открыл новый вид археологических исследований, одинаково результативных на земле, на море и в воздухе.

Проведенное Пуадебаром всестороннее изучение римской пограничной полосы показало, каких успехов можно добиться с помощью авиации в засушливых районах Ближнего Востока, там, где раньше процветали древние цивилизации. Этот предметный урок не прошел даром для других исследователей.

Впервые Пуадебар осознал эффективность аэронаблюдения в Персии. И именно эта страна была выбрана для, пожалуй, самого грандиозного воздушного исследования, осуществленного в период между двумя мировыми войнами. Экспедицию финансировал Восточный институт Чикагского университета. Опа работала с 1935 по 1937 г., и возглавлял ее востоковед Эрих Ф. Шмидт, уроженец Германии, который начал свою археологическую карьеру со стратиграфических исследований в Аризоне.

Шмидт, разумеется, понимал, что этот засушливый район чрезвычайно благоприятен для воздушной разведки. И не ошибся. Его полеты над различными частями древней страны с частыми приземлениями и проверочными раскопками принесли замечательные результаты. Вблизи Каспийского моря он обнаружил пограничную стену с прилегающими фортами, протянувшуюся на юг примерно на 100 миль, так называемый Вал Александра. Связь этого сооружения с именем македонского завоевателя довольно сомнительна. Вероятно, оно было воздвигнуто в незапамятные времена для защиты Персии от вторжений кочевников из Центральной Азии. Кроме того, Шмидт обнаружил множество больших, погребенных под песками городов, и в том числе кольцеобразную столицу Гур на юго-западе Иранского нагорья диаметром в одну милю. Во время другой воздушной разведки над окрестностями Персеполя, древней столицы Дария и Ксеркса, Шмидт провел в воздухе около тринадцати часов и отметил не менее четырехсот разрушенных поселений.

По тем временам экспедиция Шмидта имела превосходное снаряжение. Самолет и все приборы были специально приспособлены для авианаблюдений. Однако Шмидт не смог предусмотреть всего. По его собственному признанию, ему «просто не приходило в голову, что эти воздушные операции с самыми мирными целями могут вызвать осложнения в этих неспокойных странах Старого Света». Подозрительные и медлительные персидские власти долго держали его в мучительной неизвестности. Наконец ему дано было разрешение на полеты, но при условии, что потом он оставит свой самолет в Персии. Кроме того, работе Шмидта очень мешало то обстоятельство, что он не был знаком с особенностями местных злаковых и других растительных примет. Так, когда весной 1936 г. Шмидт сделал вертикальный аэрофотоснимок Истахра, близ Персеполя, он и его коллеги из Чикагского университета решили было, что снимок смазан и никуда не годится. К счастью, прежде чем окончательно признать его негодным, они заметили, что растительный рисунок, вероятно, очерчивает план погребенного города. Это внезапное открытие скорее потрясло их, чем обрадовало. Оно означало, что полуторагодичная работа археологов, архитекторов и наблюдателей полевой экспедиции Восточного института, которые затратили столько сил и средств, чтобы составить карту этого участка, была ни к чему! Их карту заменили несколько аэрофотоснимков, гораздо более подробных и несравненно более точных!

Подобные же уроки можно было извлечь из многих случайных авианаблюдений над древними землями Ближнего Востока, где воздушная археология сделала свои первые шаги (вернее, вылеты) во время первой мировой войны. Военные летчики и пилоты почтовых самолетов, базировавшихся в этом районе, не раз видели загадочные каменные стены, террасы и хижины и в Сирии и в Иордании, но знали о них только, что это «постройки каких-то древних людей». Инсолл, открывший в свое время Вудхендж, значительно дополнил сведения Бизлея, пионера исследований Самарры, с помощью обыкновенного маленького фотоаппарата. Тогда же, недалеко от Багдада, на другом берегу Тигра, напротив Ктесифона, он отыскал по темным полосам растительности другую древнюю столицу — Селевкию, основанную приблизительно в 300 г. до н. э. Она впервые дала ученым полный план македонского города. И что интересно: все улицы в нем пересекались под прямым углом, а кварталы представляли собой правильные квадраты, как в более поздних римских городах.

В 1928–1929 гг. Кроуфорд несколько раз побывал на Среднем Востоке, и здесь Инсолл показал ему с самолета Селевкию. Но, пожалуй, еще больше Кроуфорд был взволнован видом Хатры, покинутой северной парфянской столицы. Хатра процветала. Два римских императора — Траян и Север — безуспешно пытались захватить ее. Благодаря своей отдаленности Хатра на редкость хорошо сохранилась. Поэтому нет ничего удивительного в том, что археологи неоднократно возвращались к изучению ее, начиная с 30-х годов. В 1908 г. здесь работала научная экспедиция под руководством доктора Вальтера Андрэ из Немецкого восточного общества. Наземный план, составленный Андрэ, долго считался шедевром археологических изысканий. Он затратил не одну неделю, стараясь сделать его как можно точнее и подробнее. Однако Кроуфорду понадобилось всего несколько взглядов с высоты, чтобы убедиться, что в карте Андрэ имеется множество пробелов. На ней недоставало целой сети римских лагерей, осадных стен и других штурмовых сооружений.

«Мое посещение, — писал Кроуфорд, — продолжалось всего несколько часов. Мы вылетели из Мосула после завтрака и вернулись к ленчу. Однако мы успели приземлиться и тщательно осмотреть развалины, но еще до приземления командир эскадрильи Морган сделал несколько снимков, которые помогли заполнить пробелы на карте доктора Андрэ. На это ушло не более пяти минут».

В 1938–1939 гг., через несколько лет после Инсолла и Кроуфорда, новые подробности осадных сооружений римлян выявил с самолета сэр А. Стейн, этот Марко Поло XX в., прославившийся своими сказочными открытиями в Центральной Азии. Стейн вел перед второй мировой войной археологические аэронаблюдения в Месопотамии и на территории Иордании, прилегающей с юга к сирийскому оборонительному поясу, по направлению к Акабе. В ходе этих экспедиций он завершил изучение римской оборонительной системы, которая протянулась от окраин Сирии до Красного моря. К несчастью, в 1943 г. Стейн умер, и большая часть его работ осталась неопубликованной.

Пуадебар понимал, что его метод можно с успехом применять и в североафриканских провинциях Рима, где были сходные природные условия. По предложению Луи Леши, директора департамента древностей Алжира, он предпринял в 1937 г. ряд разведывательных полетов, однако его работа в Ливане помешала ему осуществить обширную программу задуманных исследований.

В 1939 г., несмотря на преклонный возраст, его призвали в армию, и он служил в картографическом отделе при французском верховном командовании.

Основной вклад в реконструкцию римского оборонительного пояса в Северной Африке — «от Марокко до Туниса», как предполагал Пуадебар, — внес, французский полковник Жан Барадез. Он работал на юге Алжира. Параллельно с ним вели воздушную разведку в Триполитании и Киренаике (Ливия) Р. Дж. Гудчайлд и другие английские ученые, а в Тунисе — Шарль Со-мань. Эти люди тоже не могли не обратить внимания на владения римлян в Северной Африке благодаря неизгладимому и вездесущему признаку римского владычества — шахматному делению полей (центуриации).

С Барадезом мы вступаем в новую эпоху. И не только потому, что его основные исследования проводились после второй мировой войны, а потому, что все они поощрялись и широко финансировались государством. Кроме того, Барадез начинал не с пустого места. В его распоряжении были серии плановых аэрофотоснимков, около 120 фотографий, сделанных с высоты примерно 12000 футов несколько лет назад с помощью совершенной аппаратуры, недоступной пионерам воздушной археологии. Но сама идея использовать эти снимки в археологических целях принадлежала Барадезу. До него никому не приходило в голову, что эти подробные и необычайно четкие фотографии, сделанные. с такой большой высоты, — прекрасный материал для изучения древних сооружений. Ведь их снимали в районе Эль-Кантара, в Южном Алжире, совсем для других целей для разработки проекта ирригационной плотины.

В 40-х годах, когда Барадез, вскоре после демобилизации из французских ВВС, появился на сцене, Алжир для археологов был «освоенной землей». Даже воздушные археологи время от времени занимались ее изучением. Однако Барадез с большим трудом убедил их и плодотворности своего собственного метода, который резко отличался от техники Пуадебара и его последователей, использовавших сравнительно тихоходные, но, правда, маневренные двухместные самолеты, летавшие на небольшой высоте. Тем не менее достигнутые Барадезом поразительные результаты в воссоздании внешнего пояса римских пограничных укреплений в Сахаре убедили Луи Леши. Операция была проведена настолько быстро, что Леши позднее признался в предисловии к книге Барадеза «Fossatum Africal: воздушные исследования организации границ Сахары в римскую эпоху» (1949): «Это был поворотный, может быть, самый решающий момент в изучении прошлого Северной Африки».

Действительно, исследования Барадеза привлекли к себе внимание ученых всех стран, а в Англии, Германии и Италии он был увенчан академическими лаврами. Его работа по всестороннему изучению всех видов обороны римлян стала образцом для аналогичных исследований в Шотландии, на Рейне в Германии, в Реции (Rhaetia) и на Дунае — всюду, где были римские пограничные укрепления. Долгие годы на всех съездах Международного конгресса по изучению римских лимес (первый состоялся после второй мировой войны в Ньюкасле) выступления Барадеза были гвоздем программы. А в родной Франции, где воздушная археология стала процветающей наукой, сегодня Барадеза считают ее славным патриархом.

Хотя в начале своей деятельности Барадез вел исследования по чужим фотографиям, в воздушную археологию он пришел как опытный летчик, занимавшийся военными аэронаблюдениями. Именно эта его специализация, умение распознавать всевозможные вражеские установки, несмотря на все маскировочные ухищрения, позволили ему впоследствии выявить на старых аэрофотоснимках множество скрытых свидетельств глубокой древности. Он применил в археологических целях тот же метод изучения снимков: сантиметр за сантиметром или, вернее, миллиметр за миллиметром в поисках «подозрительных» следов. Безошибочное чутье на разгадывание хитростей противника теперь помогало ему успешно разбираться в сложной сети укреплений римлян и в их военных замыслах. Барадез еще раз показал тесную связь между военной авиаразведкой и поисками следов прошлого с воздуха. Военный опыт стал решающим фактором в его изысканиях в римской Африке: он внес в них тщательную подготовку, дисциплину, неукоснительную методичность, топографическое знание и умение всем этим пользоваться, высокое искусство дешифровки, а кроме того, интуитивную способность предугадывать намерения противника или союзника.

Барадеза привлекало гражданское строительство, в частности ирригация и лесоводство, но, подобно Кроуфорду и Пуадебару, ему пришлось участвовать в первой мировой войне. Понадобилось около тридцати лет и еще одна война, чтобы он нашел свой путь к археологии. Свою военную карьеру Барадез начал в бригаде французских горных стрелков. После тяжелого ранения он был почти полностью парализован и полтора года находился на излечении. Его признали негодным для службы в пехоте. Тогда он попросился в летную школу, но закончил войну воздушным наблюдателем на привязном аэростате. Лишь после войны Барадез наконец стал пилотом французских ВВС. Министерство воздушного флота поручило ему в 1929 г. доставить самолет только что коронованному императору Эфиопии. И он полетел над древними землями Средиземноморья и Ближнего Востока. Этот полет над территориями с многочисленными следами прошлого пробудил в нем необычайный интерес к исчезнувшим цивилизациям и к исторической географии. Результатом его стала книга «Полет над пятьюдесятью веками истории». Во время другой воздушной миссии ему посчастливилось обнаружить в Португалии ранее неизвестные доисторические укрепления. Затем Барадез по приказу французского командования занимался воздушной разведкой над немецкой Линией Зигфрида, а после 1940 г. жил на положении полуотставного офицера в Алжире. В юности он всей душой стремился к военной авиации. Теперь же Барадез с не меньшим энтузиазмом готовился вступить на новый путь, который во многих отношениях был продолжением его прежней карьеры.

На аэрофотоснимках, попавших в руки Барадеза, то внимание особенно привлекло одно изображение. Наверное, подумал он, это и есть тот самый фоссатум (римская система защитных рвов), который так долго не удавалось отыскать! О том, что это мощное оборонительное сооружение существовало где-то у южных порот римской провинции Нубии, находившейся примерно на территории современного Алжира, было известно уже давно из «Кодекса Феодосия» V в. Но где расположен этот гигантский ров, какова его протяженность и что он собой представлял, не знал никто. Полнейшая тайна скрывала его, несмотря на все усилия и жаркие диспуты археологов. Существовала, например, длинная траншея к югу от Бискры, которую местные жители называли seguia (водный канал). Многие считали ее частью заброшенной оросительной системы провинции Сахары. Народная молва даже связывала это сооружение с именем легендарной царицы. Однако в начале нашего столетия выдающийся французский археолог Стефан Гзелл установил, что его прорыли римляне. Он считал, что этот пограничный ров и был римским оборонительным поясом. Мнение его разделяло большинство археологов, однако эта теория противоречила «Кодексу Феодосия», который делал четкое различие между лимес и фоссатумом.

Что же в таком случае представлял собой фоссатум и чем были лимес Северной Африки? Может быть, замечание в «Кодексе» допускает двоякое толкование и в действительности лимес и фоссатум — это одно и то же? Разрешить эту проблему предстояло Барадезу.

Ему удалось проследить фоссатум почти на всем его протяжении, без малого в 500 миль, а также выяснить его назначение. За фоссатумом, в свою очередь, последовало тщательное изучение самих лимес, т. е. фактически археологическое исследование широкого пояса Алжирской Сахары и различных точек за ним, о которых ранее почти ничего не было известно.

Мы уже говорили, что Барадез шел по следам достопочтенного Пуадебара и подтверждал его находки. Несмотря на различие в подходе, его открытия были столь же значительны и он имел дело со сходным материалом, хотя Сахара с ее самумами и резкими перепадами температур оказывала на этот материал гораздо более разрушительное воздействие, чем полупустынные степи Сирии, покрытые защитным слоем песка. Кроме того, лишь немногие ученые допускали, что в Северной Африке существовали лимес таких же размеров, как и в Сирии. Да и была ли в них нужда? Этим границам никогда не угрожали мощные организованные армии, подобные тем, что спускались с Иранского нагорья. Отсюда — преобладающая тенденция отождествлять лимес с линейными земляными сооружениями, такими, как фоссатум. Однако Барадезу, неожиданно для всех, удалось найти доказательство, что римские оборонительные линии в Северной Африке тоже располагались на значительной глубине. Они представляли собой скопление крепостей, лагерей, валов и т. п. Большинство этих сооружений впервые было отмечено Барадезом. Их расположение дало ему ключ к пониманию общего оборонительного плана римлян. Здесь были такие же радиальные дороги, протянутые как щупальца в глубь территории кочевников с точным расчетом перерезать пути, по которым варвары-скотоводы перегоняли свои стада, и таким образом контролировать все их передвижения. Все линии коммуникаций и опорные пункты располагались в строгом соответствии со стратегическими и природными условиями местности. Физические препятствия, такие, как скалы или соляные озера, входили в систему оборонительных линий. Всюду, где это было возможно, стены, рвы и дороги прокладывались таким образом, чтобы не бросаться в глаза наступающему противнику. А сигнальные станции располагались так, чтобы легко получать и передавать сообщения.

Во время одного из полетов, разыскивая очередной отрезок фоссатума, Барадез еще раз убедился, с какой тщательностью римские инженеры выбирали место для своих военных аванпостов. Его самолет попал в песчаную бурю. Когда начало проясняться, Барадез вдруг увидел безусловно искусственный ров. Однако дальнейшее обследование показало, что это вовсе не римское сооружение, а противотанковый ров, вырытый солдатами Роммеля во время последней войны. Но он почти и точности повторял направление древнего оборонительного рва! И даже немецкий бункер был построен на месте римского форта. Подобное же явление Барадез заметил еще в начале второй мировой войны на Рейне, где один из блокгаузов Линии Зигфрида был построен точно на укреплениях Вобана, выдающегося поенного инженера Людовика XIV. Оружие может меняться, но топографические факторы, влияющие на расположение позиций, в основном остаются теми же.

После тщательного анализа серии аэрофотоснимков, сделанных с большой высоты, Барадез сам приступил к исследованиям — на самолете, пешком, верхом на муле и на стареньком «Форде», который, по его мнению, лучше подходил для этой местности, чем «Виллис». Для того чтобы проверить ранее установленные факты к собрать новый материал, он начал совершать полеты на небольшой высоте на самолете «Пайпер Каб». А в более далекие разведки он вылетал на уцелевшем после войны бывшем бомбардировщике «Мародер».

В своих полевых экспедициях Барадез столкнулся с обычными трудностями: объекты, которые так отчетливо просматривались с высоты, на земле отыскать было вовсе не просто. Когда он только начинал изучать лимес и фоссатум по аэрофотоснимкам, его поразило то обстоятельство, что на земле до сих пор никто не обнаружил этих сооружений. Но ему пришлось признаться, что однажды он сам пешком пересек фоссатум и не заметил никаких его следов. Лишь беспредельное упорство и аэрофотоснимки, которыми он постоянно руководствовался, позволили ему добиться успеха. Так постепенно в результате многочисленных разведывательных полетов и наземных экспедиций была по кусочкам собрана вся мозаика лимес и фоссатума.

Помимо основных дорог, различных крепостей и башен Барадез обнаружил несколько потерянных городов, и среди них Гемеллу, где сам провел раскопки. В результате полевых экспедиций он добыл богатую коллекцию высеченных на камне надписей. Барадез обнаружил множество придорожных стел, замеченных с самолета. Они стояли на одинаковом расстоянии друг от друга, и благодаря им удалось восстановить недостающие отрезки главных дорог. По помимо этого на каждой из них оказались надписи, посвященные императорам III и IV вв., свидетельствующие о том, что колониальная администрация тщательно следила за этими жизненно важными артериями. Здесь было множество имен: Гелиогабал, Александр Севéр, (оба императора восточного происхождения), Гордиан и Диоклетиан, Константин и Грациан — в общем, настоящий «Список царей» и бесценный хронологический документ. Одна из надписей в Гемелле, высеченная на каменном трехметровом блоке, состоит из множества строк. Она посвящена великому императору Адриану, чье явное присутствие ощущается в остатках гигантской оборонительной полосы, которая некогда опоясывала империю от Сахары до Шотландии и от Евфрата до Рейна.

Вероятно, фоссатум начал создаваться при правлении Адриана. Он весьма напоминает по форме — наклонные стены и более узкое дно рва — так называемую Стену Адриана, и это сходство явно не случайное. И так же как в Британии, по гребню рвов здесь тянутся валы из сухого щебня.

В грандиозных оборонительных сооружениях Адриана и его преемников чувствуется созидательная мощь, которая столетиями объединяла западный мир. И разве нет высшей справедливости в том, что через полтора тысячелетия после «падения» Рима разные люди из его разделенных провинций, наследники латинской цивилизации, стараются совместно воссоздать его границы? И здесь воздушная археология играет ведущую роль. Поиски следов Рима с самого начала были одной из ее главных целей. Кроуфорд, отдавший немало сил римской Шотландии, неустанно призывал своих британских и иностранных коллег создать объединенными усилиями карту Римской империи. Этому проекту помешала вторая мировая война. Однако бурное развитие воздушной археологии в послевоенное время позволяет надеяться, что он будет осуществлен.

Но вернемся к фоссатуму. К какому же заключению пришел Барадез? Разумеется, фоссатум и лимес — это вовсе не одно и то же. Воздушные поиски фоссатума привели к открытию лимес со всей их сложностью и глубиной. Фоссатум, в свою очередь, как оказалось, не был пограничным укреплением между территориями варваров и римлян, а проходил довольно далеко от передовых позиций. Раньше считалось, что он был первой линией обороны. В действительности же фоссатум играл роль последнего барьера, который вставал перед противником, если ему удавалось прорваться сквозь сеть пограничных крепостей и разгромить все подвижные войска. Таким образом, фоссатум в буквальном смысле слова последний ров во всей системе оборонительных линий.

Исследования Барадеза ясно показали, что фоссатум следует рассматривать в связи со всем обширным планом римской колонизации Северной Африки. За ним простиралась обширная сельскохозяйственная зона, плодородие которой обеспечивала ныне, к сожалению, погибшая система орошения — такое же выдающееся достижение римских инженеров, как сам оборонительный пояс. Солдаты-крестьяне, расселенные в этой зоне, являлись основной силой обороны. Они жили неподалеку от фоссатума и в случае тревоги могли быстро занять свои позиции вдоль него.

Аэронаблюдения Барадеза имели большое значение для аграрной археологии. Эта тема была особенно близка ему как бывшему студенту французского Национального агрономического института. Там, где сегодня простирается бесплодная Сахара, Барадез смог разглядеть сотни тысяч акров полей, некогда орошаемых водами огромной ирригационной системы. И хотя климат в те времена был таким же засушливым, как теперь, римляне сумели превратить пустыню в цветущий сад. Главными культурами были зерновые и оливки, значительная часть которых шла на экспорт.

Здесь, среди мертвых песков, где не встретишь ни одного человека, Барадез находил бесчисленные поселения, террасы, стены, каналы и даже прессы для получения оливкового масла, тока для обмолота зерна и мельничные жернова. Сельскохозяйственные и военные памятники подобного рода заставили пересмотреть все прежние представления о социальной, экономической и административной организации римской Африки.