Полицейский и философы

I. Дом, персонажи, первый день

Дом Стивов стоял в одном из наименее приятных мест на окраине города. Это было нечто вроде песчаного пустыря, пыльного и полного отвратительных запахов летом, а зимой превращающегося в скользкий каток — подобие плавучей льдины в полярных морях, в остальные же времена года — в сырую, грязную болотину, над которой вечно нависал туман. Развалюха, в которой ютилось семейство Стивов, некогда, вероятно, была небольшой загородной виллой. Но ныне она представляла собой ветхую двухэтажную лачугу с облупленными отсыревшими стенами, еле держащимися ставнями и выбитыми кое-где стеклами, вместо которых в окнах торчали куски картона.

Вокруг дачи Стивов (будем для простоты называть ее так) в радиусе тридцати-сорока метров не было других строений. Справа высился большой жилой дом — настоящий улей, кишмя кишевший рабочими семьями, а подальше, приблизительно в километре, начинался город. Стивы обитали в этом доме уже лет двадцать и уверяли, что довольны своим жильем и поныне. Учитывая характер и весьма странные привычки Стивов, в этом их заявлении не было ничего удивительного. Такие люди, как они, должны себя хорошо чувствовать именно в таком доме.

Вечером 16 августа Джереми Стив, один из самых главных членов семейства, вышел из дому. Он поужинал вареным картофелем с косточками молодого козленка, пышно зовущимися «южным рагу», и направился в Ассоциацию бдящих, где должен был читать лекцию. Было уже около восьми, солнце садилось и после того, как целый день беспощадно палило, теперь пряталось за грозные лиловатые тучи. От выжженной зноем земли поднимались самые тошнотворные ароматы, и Джереми Стив, как всегда в это время года, зажал нос платком и зашагал к пятачку метрах в двухстах от их дома, где останавливался шедший в город автобус.

Джереми Стив был высок и худ, но — как бы это сказать? — какой-то мосластый, корявый, без малейшего следа стройности и изящества, которыми обычно обладают высокие и худощавые мужчины. На нем был когда-то светлый костюм в клеточку, весь засаленный, в пятнах, и серый спортивный свитер с высоким, до подбородка, воротом. Сидевшая у него на голове давно утратившая свою форму серая соломенная шляпа придавала ему комичный и в то же время грозный вид. Комичный — потому что была слишком мала для его огромной головы и большого лица; грозный — потому что из-под этого смешного головного убора выглядывала суровая физиономия, с грубыми, словно вытесанными топором чертами, которая контрастировала с шутовской шляпой и казалась еще более свирепой.

Подойдя к автобусу, Джереми Стив сел в него, ни слова не ответив кондуктору, который возил его каждый вечер — первого и единственного пассажира до парка Клобт — и всегда пытался завязать с ним разговор. Однако это никогда ему не удавалось, ибо Джереми Стив никогда не удостаивал его ответом, но, поскольку у кондуктора был хороший характер, он не придавал этому значения и каждый раз возобновлял свои попытки.

— Добрый вечер, профессор, сегодня, наверно, опять дождь будет. Вам не жарко в этом свитере?

Никакого ответа. Джереми Стив хотя и был профессором этики и морали, но сердечным отношением к ближним отнюдь не отличался. Он уселся у окошка и, не отнимая от носа платок, устремил взгляд вдаль — на пустынную низину, на солнце, опускающееся за невысокие холмики мусора. Он обдумывал тему своего еженедельного доклада, с которым должен выступить вечером в Ассоциации бдящих. Во всяком случае, весьма вероятно, он думал именно об этом. Поскольку заботы о собственной персоне (весьма поспешные и приблизительные, как сказал бы гигиенист, видя подозрительные подтеки на шее и сомнительные пятна и темные тени в ушах) занимали у него минимум времени, и даже ел он, обычно читая книги по вопросам морали или размышляя о моральных проблемах, то смело можно исключить, что в тот вечер 16 августа темой его раздумий было что-либо не связанное с моралью.

Автобус нырнул в сгущавшиеся сумерки, покатил к городу и прибыл к парку Клобт — за все это время Джереми Стив не только не изменил позы, но даже не шелохнулся.

— Приехали! — любезно объявил водитель.

Джереми Стив услышал, поднялся и вышел, не проронив ни слова и не попрощавшись. Затем пересек парк. Таким образом, он удлинял себе путь, но зато мог проследить, не увеличилось ли число парочек на скамейках по сравнению с прошлой неделей. Неоднократно он говорил об этих идиллиях на скамейках парка, требуя вмешательства властей, но сам понимал, что летом он бессилен остановить падение нравов.

У входа в Ассоциацию бдящих Джереми Стив кое-кого удостоил поклоном, но не приподнял шляпы. Он ее не сдернул, даже войдя в большую темную комнату, служившую залом для собраний. Только усевшись за стол, на место, с которого должен был говорить, он наконец снял шляпу.

Потом он оглядел свою аудиторию и сделал недовольную гримасу. Еще одним пагубным последствием наступившего лета было таяние рядов его последователей. Всего каких-нибудь десятка два человек, по большей части стариков и старух, и без того набожных и высокоморальных, приготовились слушать его выступление. А молодежи, душам которой грозит опасность, не видать. Никакого следа.

Джереми Стив, главный в доме Стивов, взмахнул рукой, не для того, чтобы призвать к тишине, так как и без того все молчали, а чтобы подать знак, что он начинает. Висящий на стене позади него плакат гласил:

Сегодня вечером в двадцать часов пятнадцать минут ровно проф. Джереми Стив прочтет лекцию на тему:

ИСТИНА — ЭТО ТОЛЬКО ОДНА СТОРОНА МОРАЛИ.

В девять сорок пять, Исчерпывающе доказав, что истина — это всего лишь одна сторона морали, а другая ее сторона — справедливость, и ни одна из них сама по себе в действительности еще не является моралью, каковая достижима лишь когда справедливости сопутствует истина или истину изрекают в соответствии со справедливостью, исчерпывающе доказав все это и холодно кивнув на прощание членам Ассоциации бдящих, Джереми Стив вышел на улицу, сел в автобус и возвратился домой ровно в десять часов и пять минут. Все эти обстоятельства были впоследствии проверены Артуром Йеллингом в его расследовании по делу об исчезновении Люси Эксел.

Младший брат Джереми Стива, Оливер, вышел из дома в половине девятого вечера. Он отправился в город, в акционерное общество «Нитролин» — одно из самых крупных предприятий в штате, производящих краски, на сверхурочную работу в управлении.

Оливеру Стиву было тридцать два года, тогда как брату было сорок. Он очень походил на Джереми, но в его чертах чувствовалась некоторая мягкость, которой тот совершенно не обладал. И одевался он более нормально — носил рубашку с галстуком. Но, как и всех членов семейства Стивов, его отличала какая-то одним им присущая резкость и грубость черт лица и жестов. Он был копией, но только более молодой, Джереми Стива и, быть может, поэтому еще менее приятной. Безжалостная суровость более вязалась с сорока годами Джереми, иссушившими и покрывшими морщинами его лицо, но слишком контрастировала с тридцатью двумя годами Оливера, со свежестью его кожи, с черной волнистой шевелюрой.

Оливер Стив не изучал проблем этики и морали, но неизбежно вдыхал царившую в их доме атмосферу, и его взгляды, его принципы не отличались от взглядов и принципов старшего брата. Его жизнь представляла собой, в буквальном смысле слова, недостижимый образец добродетели. Окончив среднюю школу, он поступил в «Нитролин» посыльным, а теперь занимал пост заместителя управляющего. По должности ему полагалось довольно большое жалованье, но, посоветовавшись с братом четыре года назад, при очередном повышении зарплаты он от него отказался. Он не желал обогащаться, а хотел работать и получать лишь необходимое на жизнь. И действительно, он зарабатывал так мало, что еле сводил концы с концами. Если, на несчастье, у него раньше установленного срока износился бы костюм, он не смог бы купить себе новый. Женившись два года назад на Люси Эксел, он позаботился о ее содержании, попросив, однако, не о прибавке жалованья, а о предоставлении ему дополнительно оплачиваемой работы. Поэтому каждый вечер он отправлялся в «Нитролин» работать сверхурочно с девяти до одиннадцати. Вознаграждение за эти два часа работы шло на пропитание и гардероб его жены.

Приехав в «Нитролин», Оливер Стив показал свое служебное удостоверение ночному сторожу. Тот и без того его прекрасно знал и, еще издали заслышав знакомые торопливые и тяжелые шаги, заранее открыл калитку и приветствовал его с робким почтением. Но Оливер Стив все равно протянул пропуск, и сторожу пришлось сделать вид, что он его проверяет. Так было положено.

Кабинет Оливера Стива представлял собой большую комнату, сплошь уставленную огромными шкафами-картотеками темного дерева. Широкий письменный стол — совершенно пустой, без чернильниц, ручек, бумаг — украшала лишь фотография в простой деревянной рамочке. На ней была изображена молодая женщина с каштановыми волосами и добрыми светлыми глазами. Внизу виднелась надпись чернилами: «Люси — Оливеру, сентябрь 1938 года». Это была жена Оливера — Люси Эксел, а указана — дата их свадьбы.

Оливер Стив открыл ключом ящик письменного стола, вынул какие-то бумаги, стаканчик для ручек, большую чернильницу и расположил все это на столе. Потом из одного из шкафов извлек толстую папку, раскрыл ее и погрузился в работу. Лампа с зеленым абажуром бросала перед ним на стол яркий свет, тогда как вся остальная просторная комната оставалась погруженной в зеленоватый полумрак. Оливер работал методично, заглядывая то в один, то в другой документ, листая толстенный скоросшиватель. Но, как ни аккуратны и точны были его движения, он не заметил, как, работая, сдвигал все ближе к краю стола скоросшиватель, а тот подталкивал чернильницу, которая, в свою очередь, толкала рамочку с фото.

Вдруг он услышал глухой удар, звон разбивающегося стекла и поднял голову от бумаг. Рамка, чернильница и стаканчик для карандашей упали на пол. Он сразу же, но без суеты, поднялся, зажег верхний свет и посмотрел, велик ли ущерб. Рамочка сломалась, чернильница разбилась, и чернила растеклись по полу, залив фотографию, ручки и карандаши.

— Прекрасно! — пробормотал Оливер Стив. Взял трубку и позвонил ночному сторожу:

— Я уронил чернильницу. Зайдите, пожалуйста, немного прибрать. Благодарю вас.

Потом вновь погрузился в работу. Поднял голову, чтобы удостовериться, что вошедший в комнату человек — действительно вызванный им сторож, и снова склонился над бумагами.

В одиннадцать зазвонил телефон, но он не снял трубку. Это был сигнал, который подавал сторож, сообщая, что уже без трех минут одиннадцать. За эти три минуты Оливер Стив положил бумаги и папки на место, погасил свет, запер двери, спустился на первый этаж и вышел из здания «Нитролина».

Также и эти факты были впоследствии установлены Артуром Йеллингом путем весьма трудоемкой и тщательной проверки.

В тот вечер 16 августа Кэрол Стив и Люси Эксел вышли из дому без четверти девять. Кэрол Стив, младшей сестре, было двадцать пять лет. Характерные черты Стивов были в ней не так заметны благодаря мягкой женственности всего ее облика. Светло-русые волосы, добрый взгляд серых глаз никак не напоминали грубую внешность ее братьев. Но все же нечто от Стивов в ней было, это трудно выразить, но, несомненно, чувствовалось: может быть, какой-то жест, какое-то мимолетное выражение лица. Люси Эксел, одного роста с ней и в общем похожая на золовку, все же внешне от нее отличалась: в ней не было этой неуловимой резкости, суровости Кэрол, а только мягкая женственность.

Уже стемнело. Песчаный пустырь вокруг дома был раскален от дневного зноя, от земли шел жар и поднимались зловонные испарения. По небу неслись длинные грозовые лиловые облака. Женщины заперли дверь и направились к конечной остановке автобуса.

— Вот увидишь, что Джереми здорово разозлится, — сказала Люси. — Ты ведь знаешь, что он не любит, когда мы вечером уходим из дому.

— Он может не любить, но не может мне этого запретить, — уточнила Кэрол Стив. Уже сама эта манера толковать слова говорила о том, что она тоже выросла в насыщенной разными сложностями и нюансами атмосфере дома Стивов. В самом деле, не любить, не желать — это одно, а запрещать — совсем другое. Джереми хоть и старший брат, но она совершеннолетняя, и, даже если Джереми это не нравится, она вправе уходить и полностью сама отвечает за свои поступки.

Люси Эксел ничего не возразила, наверно, она уже привыкла ко всем этим тонкостям. Может, они ей не нравились, а может, она не слишком в них разбиралась. Она ограничилась тем, что предупредила:

— Однако мы должны поскорей возвратиться. У тебя повышена температура, ты поднялась с постели.

— Жар — это ерунда, — заявила Кэрол Стив.

Автобус покатил к городу — вдали виднелись его сверкающие огни. Кэрол Стив и Люси Эксел сошли на широкой площади, миновали несколько забитых машинами и слепящих светящимися вывесками улочек и остановились у входа в «Караван-холл бокс».

«Караван-холл бокс» было одним из самых больших кафе в городе. Больших по величине, а не в смысле шика или роскоши убранства. Четыре просторных зала, каждый вмещал не меньше полусотни столиков. Быть может, размеры кафе были и в ущерб роскоши, которой оно не отличалось, но это ничуть не мешало развлекаться его посетителям. Оркестр, нескончаемо длинные стойки бара, площадки для танцев не позволяли клиентам замыкаться в печальном одиночестве, даже если кто-то и был к этому склонен. Там, где вокруг хохочут, разговаривают во весь голос, перекликаются из-за столиков, бросают друг в друга бумажные шарики и переходят на «ты» через две минуты после знакомства, трудно не начать тоже развлекаться. Но эти размеры, этот веселый шум, возможно, имели один недостаток: выбор публики. Когда посетителей такое множество, не так-то просто их строго отбирать. В «Караван-холле» кого только не было, но, следует признать, ни полиция, ни организации блюстителей нравов ни разу не имели серьезного повода для жалоб. Если и были, то какие-то мелочи: то ссора, то пьяный, то азартная игра за одним из столиков, которую сразу же пресекали, а деньги конфисковывали. Но никогда ничего серьезного. Поэтому по утрам в праздничные дни сюда под предлогом слегка перекусить заглядывали целыми семьями также и местные буржуа и не покидали кафе до тех пор, пока им не надо было идти домой обедать.

Вот в это-то кафе и вошли Кэрол Стив с Люси Эксел. Сели за столик и что-то заказали. Их лица покрывал лишь тонкий слой пудры, тогда как все остальные посетительницы были, как водится, густо накрашены. Не прошло и нескольких минут, как к ним подошел и сел за их столик полноватый, не очень высокий мужчина.

— Добрый вечер, Пэддер, — первой поздоровалась с ним Кэрол Стив.

— Здравствуйте, Кэрол. Здравствуй, Люси. Я не ждал вас сегодня. Тем более, знал, что вы больны.

— Дома мне невообразимо скучно, — ответила Кэрол. — Голова у меня так устала, что я не в состоянии читать. Поэтому я не могу лежать, даже если у меня жар.

— Я заметил, что у вас блестят глаза, — сказал тот, кого называли Пэддером. — Наверно, тридцать восемь?

— Тридцать восемь и пять.

Люси Эксел молча потягивала питье из высокого бокала. Пэддер внимательно поглядел на нее — не то с симпатией, не то с холодным любопытством.

— Наверно, Люси тоже заскучала в доме Стивов. Она разучилась говорить, — сказал он. — Когда она работала в этом заведении, то была совсем другая.

— Ну что ж, люди меняются, — ответила Кэрол, а Люси только улыбнулась. — Кроме того, не забывайте о нашей бедности. У кого нет денег, тот всегда немногословен.

— Да нет, мне не на что жаловаться, — пробормотала Люси, глядя на золовку. — Мне теперь куда спокойнее, чем тут, за кассой, среди этих вечных ухажеров.

— Ну уж такая у тебя судьба, — улыбнулся Пэддер. — Однако здесь каждый день тебя ждало что-нибудь новенькое. То один предлагает тебе отправиться с ним на Луну, то другой сочиняет для тебя поэму, то хозяин грозит уволить…

Разговор продолжался в таком же тоне — насмешливом и дружеском. Небольшой оркестрик играл не умолкая. Вдруг какой-то высокий толстяк, робко глядя на Люси, пригласил ее танцевать, и она приняла его приглашение.

Кружась с этим парнем, который не умел танцевать и краснел при каждом взгляде на нее, Люси видела, как Кэрол и Пэддер о чем-то очень оживленно разговаривают, а когда вернулась к столику, заметила, что беседа их сразу увяла, и по тону поняла, что они переменили тему разговора.

— Хотите еще по одному коктейлю? — предложил Пэддер. — Говорят, они вредны для желудка, но это не так. Надо только уметь смешивать. Густые ликеры с густыми, прозрачные — с прозрачными. Это обязательное правило. Тогда они не вредны, а, наоборот, проясняют мысли и согревают сердце.

— Спасибо, Пэддер, — ответила Люси, — но ты ведь знаешь, я предпочитаю не пить.

— А мне необходимо поддержать сердце, — сказала Кэрол Стив. — У меня слабость из-за этой постоянно повышенной температуры, закажите мне еще один коктейль.

Принесли еще один бокал для Кэрол. Часы показывали половину одиннадцатого. Оркестрик не умолкал, даже официанты двигались в ритме фокстрота, лавируя между столиками, за которыми теснились компании очень довольных посетителей — во всяком случае, если судить по их веселому смеху и громким голосам.

Теперь разговор принял сентиментальный характер. Пэддер предался воспоминаниям:

— Эту бедняжку Люси я знаю так давно, даже уже не помню, сколько лет. Когда я узнал, что она выходит замуж за вашего брата Оливера, то подумал, что напрасно она это делает. Вы должны со мной согласиться, Кэрол. Вы не такая твердокаменная, как остальные Стивы. Разве Люси место в таком доме, как ваш, где с утра до вечера только и делают, что всех подряд осуждают со всей строгостью? Вы еще не утратили способности рассуждать, не стали маньяком, как ваши братья, вы должны признать, что это не для нее. Абсолютно не для нее. Люси молода, жизнерадостна, еще не изверилась и полна надежд. А вы все старые, апатичные, озлобленные, без конца философствуете. И к тому же, как вы сами сказали, бедность. Этот ваш Оливер отказался от прибавки жалованья, чтобы не получать слишком много, а на обед у вас одна картошка. Да что уж тут говорить…

— Да, и сегодня тоже мы ели картофель, — холодно признала Кэрол.

Она не глядела на Пэддера, смотрела по сторонам, на танцующие пары, на столик, за которым пели хором. До них доносились слова песенки:

— Есть картошку еще не самое страшное, — отозвался Пэддер. — В сущности, это здорово и питательно. Но ваш дом, эта грязная берлога, вечная атмосфера инквизиции… И моя Люси вынуждена там жить… Не станете же вы меня уверять, что ей у вас хорошо?

— С тех пор как я потеряла работу из-за своей болезни, — продолжала Кэрол, словно не желая отвечать Пэддеру, — даже картофель стал у нас роскошью.

Наступило молчание. Также и Пэддер слушал песенку о Полли. Мотив был ритмичный, но печальный, он не веселил, хотя слова песенки были шутливые, а навевал грусть.

— Дорогая Кэрол, не так давно у нас с вами уже был разговор, — произнес он, глядя на нее, и глаза его зажглись. — Если хотите, я могу повторить то, что тогда сказал. Но, думаю, в этом нет необходимости.

Люси Эксел молчала. Пэддер то и дело легко поглаживал ей руку, и она нежно сжимала его ладонь в своей.

— Моя маленькая, — говорил он, — ведь я и вправду питаю к ней настоящие отцовские чувства.

Было уже без десяти одиннадцать.

— Выкурите еще по сигарете, и пойдем отсюда, — сказал Пэддер, доставая из кармана большой портсигар литого золота. Без всяких сомнений, это было настоящее золото. Даже потомственный идиот сразу бы понял, что это не позолота.

Они выкурили по сигарете, потом Люси пришлось еще раз станцевать с тем толстым и робким парнем, и наконец они поднялись и направились к выходу. Люси Эксел обернулась и проводила взглядом одну посетительницу в потрясающем платье с жакетом, стараясь запомнить фасон; тем временем Кэрол и Пэддер успели перекинуться еще несколькими словами.

— До свидания, девочки. По вечерам я всегда здесь. Когда захотите, приходите меня проведать.

— Спокойной ночи, Пэддер.

В десять минут двенадцатого Кэролин Стив и Люси Эксел сели в автобус, который должен был отвезти их домой. Артур Йеллинг записал дату и время, а также и все другие фактические сведения на маленьких квадратиках бумаги, которыми у него до отказа были набиты карманы жилетки.

Номинально главой семьи являлся Лесли Стив. Номинально, поскольку был отцом всех троих Стивов: Джереми, Оливера и Кэрол. Он мог бы являться таковым и в силу своего возраста: ему было шестьдесят пять лет. Однако практически с ним мало считались. С тех пор как из-за пьянства он лишился кафедры философии, его авторитет совсем упал, и главенствующее положение в семье перешло к старшему сыну — Джереми. Тот, несмотря на свою скупость, хотел нанять прислугу, так как прежняя от них ушла, но Лесли Стив после своего краха этому воспротивился. Раз он совершил серьезную ошибку, то должен понести наказание. И в качестве кары он решил взять на себя все обязанности по дому. Убирать комнаты, ходить за продуктами, мыть посуду и делать мелкую постирушку. Помимо того, это наказание имело другую, чисто моральную, сторону: каждый должен зарабатывать себе на жизнь. И поскольку в один прекрасный день он перестал что-либо получать как преподаватель философии, то должен начать зарабатывать на хлеб в качестве домашнего работника. Они (дети) должны ему платить как любой прислуге, а он это жалованье будет вносить в общий котел как свой вклад в расходы всей семьи.

Состоялся семейный совет (это было за несколько лет до описываемых событий), чтобы решить, как им быть. Споры продолжались целую неделю, каждый вечер с девяти до одиннадцати, но потом Стивы пришли к выводу, что старик прав. Он должен сам себя наказать за то, что его выгнали с кафедры, и ему надо как-то зарабатывать на жизнь. В результате такого решения профессору Лесли Стиву было поручено выполнение всех обязанностей по дому, включая готовку, и в качестве вознаграждения за работу предоставлено жилье, положены кормежка и десять долларов в неделю, из коих пять удерживал Джереми Стив (во избежание того, чтобы старик не пропил все в кабаке).

Поэтому вот уже несколько лет, как Лесли Стив вставал ни свет ни заря и отправлялся за покупками на обед. По возвращении убирал все пять комнат и принимался за готовку. Конечно, у него не было опыта домашней работы, но он в избытке обладал здравым смыслом, которого ему так не хватало в его философских построениях — слишком жестких и категоричных, как утверждали его оппоненты. Благодаря своему здравому смыслу ему удавалось держать в относительном порядке комнаты, готовить пищу без слишком катастрофических промахов, относить в прачечную постельное белье и тщательно стирать дома всякую мелочь. Лишь за одним он обращался к помощи женщин, Кэрол или Люси: когда надо что-то заштопать. У него было неважно со зрением, да и с его типичными для Стивов резкими движениями он никогда не мог управиться с иголкой.

Все это свидетельствует о том, что его моральные принципы были не менее строги, чем у сыновей. Он резко отделял эти принципы от своих пороков, среди которых главным было пристрастие к спиртному. Когда он преподавал философию, одним из краеугольных утверждений в его лекциях было, что человек, который поступает морально, но не обладает моральными принципами, не заслуживает уважения. Чтобы быть по-настоящему моральным и пользоваться за это уважением, необходимо обладать принципами.

В тот вечер шестнадцатого августа, когда его сын Джереми ушел читать лекцию, когда другой сын — Оливер отправился на работу, когда Кэрол, несмотря на то, что у нее был жар, встала с постели и вместе с Люси собралась в «Караван-холл», Лесли Стив остался один дома.

Он убрал со стола, помыл тарелки, немного прибрался в комнате. Когда он всем этим занимался, то совсем не казался смешным, несмотря на свою классическую профессорскую бородку и пенсне, которое надевал, чтобы разглядеть, чисто ли моет посуду и подметает пол. Он не казался смешным, потому что делал все это с самым естественным видом, весьма тщательно и без отвращения.

По своей внешности, физическому облику это был настоящий родоначальник Стивов. Высокий, худой, мосластый, нескладный, как его сын Джереми. И черты лица крупные, резкие, чуть смягченные грязно-белой бородкой, придававшей ему несколько надменный вид. Одним только он отличался от сыновей: взглядом, который из-за употребления алкоголя стал чуть влажным и мягким, тогда как светлые глаза сыновей выражали лишь безжалостную холодность.

Закончив свою работу, Лесли Стив надел пиджак, кое-как пригладил волосы и вышел из дома, заперев дверь на ключ. Плоская низина, посреди которой стояла дача, была почти вся погружена во мрак. Ближайшие фонари горели у конечной остановки автобуса, откуда доносился мерный гул мотора. Из-за духоты было нечем дышать, от земли поднимались зловонные испарения. Тучи скрывали звезды, небо нависло темное и тяжелое. Лесли Стив сразу же это приметил. Выходя вечером из дома, он первым делом бросал взгляд на небо, а потом на огонек распивочной, находившейся в большом жилом доме по соседству с их развалюхой.

Именно туда Лесли Стив и направил свои шаги, вошел и уселся за столик. Под мышкой он держал книгу — «Атомизм Демокрита и Левкиппа». Он заказал бутылку пива и принялся за чтение, время от времени отхлебывая из стакана и не обращая никакого внимания на остальных посетителей. Впрочем, это была распивочная самого последнего разряда, посещаемая лишь рабочими в дни получки. Автоматы, выдающие орешки, и игральные автоматы бездействовали. Не вертелся и стеклянный шар с пакетиками жевательной резинки. Дремал и молодой парень за стойкой бара. Изредка заходил какой-нибудь посетитель, опрокидывал стаканчик у стойки, обменивался несколькими словами с барменом насчет жары, расплачивался и уходил. Лесли Стива все это не могло интересовать. Когда он оторвался от своей книги, две бутылки пива на его столике были пусты, а часы показывали одиннадцать.

— Молодой человек! — позвал он.

Бармен подошел, опустил в карман деньги и заметил:

— Если эта жара не спадет, быть сильной буре.

Более экспансивный, чем его сыновья, Лесли Стив, не глядя на него и уже направляясь к двери, ответил:

— Да, наверно.

Было ровно одиннадцать. Это подтвердил молодой бармен Артуру Йеллингу, который проводил расследование:

— Я сказал профессору: «Если эта жара не спадет, быть сильной буре», а потом взглянул на часы, не пора ли закрывать: было ровно одиннадцать.

В половине двенадцатого Кэрол Стив и Люси Эксел пришли домой из «Караван-холла». Вокруг большого стола в комнате, служившей столовой и гостиной, молча сидели, поджидая их, Джереми, Оливер и старый Лесли Стив. Женщины положили сумочки и, не произнося ни слова, даже не сказав «добрый вечер», тоже сели за стол.

— Продолжим, — проговорил Джереми. — Твоя очередь, папа.

Голос у него был такой же деревянный, как и весь он сам. В тоне не было ни капельки сердечности, хотя не было и холодности. Голос был просто никакой, совершенно безликий.

Лесли Стив с трудом по вине выпитого пива приподнялся и, запинаясь, продекламировал:

— Сегодня я согрешил, как и в другие дни: мне не хватило силы воли. Из-за лени я не подмел комнаты и отложил на завтра стирку носовых платков, хотя должен был постирать их сегодня. Кроме того, я опять выпил слишком много пива и поэтому неважно себя чувствую. Надеюсь, завтра я буду сильнее, но если вновь согрешу, то торжественно заявляю, что не буду скрывать своей вины и в ней открыто перед вами покаюсь.

Произнеся это, он сел. Тут поднялся Джереми Стив. Он оперся о стол, обвел тяжелым взглядом всех присутствующих и тоже продекламировал, словно читая псалом из Библии:

— Сегодня, если мне не изменяет память, я не совершал грехов. Я выполнил свои обязанности, даже самые неприятные, все до единой. Надеюсь поступить так и завтра, но, если случится согрешить, торжественно заявляю, что не скрою ни от кого своих прегрешений и открыто в них признаюсь перед вами.

Наступил черед Оливера Стива. Он заявил, что согрешил. Он накричал на посыльного на работе, наверно, был с ним излишне строг. Он обещал завтра быть сильнее, и так далее и тому подобное.

Каждый вечер, прежде чем улечься спать, Стивы делились друг с другом совершенными за день мелкими прегрешениями. Это был пуританский обычай, установленный старым Стивом еще когда трое детей были маленькими, и он свято до сих пор соблюдался. Это действо, происходящее в большой комнате, освещенной лишь лампой над столом, где еще слегка пахло вареной картошкой и слышался доносящийся из кухни монотонный стук падающих из крана капель, участники которого, нахмуренные и погруженные в свои мысли, бормотали по очереди, один за другим, почти одни и те же слова, походило на какой-то мрачный заговор. На улице залилась долгим лаем собака, потом лай ее перешел в жалобный визг.

Кэрол Стив поднялась со своего места.

— Сегодня я не грешила, но это не моя заслуга. Я больна, лежу в постели и не имела случая согрешить. Надеюсь, что окажусь достаточно сильна, чтобы не поддаться искушению, но если согрешу, то торжественно заявляю, что ни от кого не скрою своей вины и открыто покаюсь перед всеми вами.

Она уже хотела сесть, когда Джереми остановил ее властным жестом.

— Ты уверена, что все сказала? — спросил он.

Кэрол Стив села.

— Я сказала то, что должна была сказать.

Глаза Джереми Стива сверкнули.

— Неправда. Ты виделась с Пэддером и не созналась в этом.

— Видеться с Пэддером не грех. И ты прекрасно это знаешь.

Не скрывая своей ярости, к ней обратился Оливер Стив:

— Я запретил Люси продолжать встречаться с этим человеком. Зачем ты своим присутствием санкционируешь это новое нарушение ею моих запретов? Зачем ты сопровождаешь Люси в «Караван-холл»?

Он выражался в стиле служебных приказов государственных учреждений, с суровостью официальной газеты. Но Кэрол Стив, которая была той же породы, не дрогнула и не растерялась.

— Я не считаю, что видеться с Пэддером — грех, и поэтому в нем не каюсь. Я нахожу несправедливым запрещать мне или Люси встречаться с ним и поэтому вольна делать это и сопровождать кого хочу. Кроме того, мы уже тысячу раз говорили на эту тему, и я полагаю, что нет смысла бесконечно к этому возвращаться.

— Нет, это не так! — категорическим тоном возразил Джереми Стив.

— Так же и я считаю, что это не так! — не менее категорически добавил Оливер.

— Хорошо, — сказала Кэрол. — Значит, наши мнения просто не совпадают.

На несколько секунд воцарилась напряженная тишина, потом Джереми подал знак Люси встать.

Слегка побледнев, Люси посмотрела на Джереми, на Кэрол, потом на своего мужа Оливера и нерешительным тоном начала:

— В последние дни я, как и всегда, грешила, и мне не хватало силы воли. Я не подчинилась приказу мужа, которого должна слушаться, и пошла повидаться с Пэддером. Надеюсь, завтра я буду сильнее, но если вновь согрешу, то торжественно заявлю, что не скрою свою вину и открыто вам во всем покаюсь.

На сегодня было кончено. Завтра эта сцена должна была повториться вновь, как и в другие бесконечные вечера, когда все члены семьи возвращались домой.

Однако назавтра она не повторилась, потому что, хотя Стивы дожидались Люси Эксел до начала второго часа ночи, она не возвратилась домой. Она исчезла.