Полицейский и философы

V. Интересная лекция (и алиби)

Алиби были оформлены в виде документов и подшиты в папку «Стивы», занимавшую центральное место на письменном столе Йеллинга. Это были плоды работы, проведенной людьми Сандера, и Йеллинг, идя в Центральное управление, знал, что найдет там эти документы, как ему и обещал Сандер.

Придя на работу и проглядев документы, Йеллинг улыбнулся. Вместо того чтобы внести хоть немного ясности, эти алиби больше затемняли дело и ставили новые вопросы. В самом деле, относительно вечера 17-го числа, времени с семи до одиннадцати часов, Стивы представили следующие сведения:

ЛЕСЛИ СТИВ. С семи до девяти — гулял в Бордер-Хидл. Ни одного свидетеля. С девяти до одиннадцати: находился в распивочной там же, в Бордер-Хилл, в доме номер 3/2, принадлежащей мистеру Арнольду Пейну. Свидетели: официант Льюис Селдинг, который его обслуживал.

ДЖЕРЕМИ СТИВ. Вышел из дома в семь часов, отправился пешком в Ассоциацию бдящих, куда пришел точно без четверти девять, чтобы начать свою лекцию. С без четверти девять до половины одиннадцатого читал лекцию. Свидетели — все слушатели и персонал ассоциации. В десять сорок сел в автобус, идущий в Бордер-Хилл, на котором доехал до конечной остановки. Свидетель: водитель автобуса.

ОЛИВЕР СТИВ. В семь часов вышел из дома вместе с братом, но сразу же расстался с ним, направившись пешком к себе на работу, куда пришел в полдевятого. Находился на работе, как обычно, до одиннадцати. Свидетель (с половины девятого до одиннадцати): ночной сторож Вендер, служащий компании «Нитролин».

КЭРОЛ СТИВ. Весь вечер находилась в постели, больна. Ни одного свидетеля, кроме отца Лесли Стива.

Алиби были довольно бесспорные, в отношении большей части времени, затраченного Стивами, имелись подтверждения свидетелей. Однако самый важный отрезок времени — с семи до девяти, в течение которого, согласно медицинской экспертизе, были убиты Жеро и Люси, — оставался непроверенным. Все гуляли. Гулял старший Стив, гуляли оба его сына, лежала в постели Кэрол, и все без малейшего доказательства. Конечно, это было просто совпадение, но совпадение в высшей степени досадное.

Артур Йеллинг покачал головой, он ничего не понимал. Казалось, запущен какой-то механизм, чтобы навлечь на Стивов еще больше подозрений, чем они и так вызывали. И когда подозрения в отношении их достигали предела, оказывалось, что ты не сдвинулся с места, так как оставалось неясно, в чем именно их можно подозревать.

«Но выдвинем такую гипотезу», — произнес Йеллинг, разговаривая сам с собой. Он имел такую смешную привычку, и это нередко с ним происходило. «Стивы, за исключением Кэрол, не хотят, чтобы Люси Эксел ходила к Жеро и обращалась к нему за помощью. Так как она их не слушается и нарушает запрет и более того — пытается бежать с Пэддером, они следуют за ними, проламывают головы Пэддеру и Люси, а потом делают вид, что она исчезла».

Йеллинг поразмышлял над сказанным. Первое, главное возражение состояло в следующем: выглядело не слишком правдоподобным, чтобы Стивы так легко проламывали голову людям, лишь стоит кому-то не подчиниться их приказанию. Йеллинг прекрасно запомнил слова, сказанные ему Оливером Стивом: «Мой запрет носил моральный характер. Дело не шло о физическом принуждении». Во-вторых — и это было более конкретное доказательство, — машина Жеро была обнаружена в семидесяти двух километрах от Бостона. Туда и обратно — сто сорок четыре километра. Другими словами, два часа пути машиной на самой большой скорости. Но у Стивов не было автомобиля, и период времени, за который они могли отчитаться, составлял не два, а самое большее полтора часа; в отношении же остального вечера имелись свидетели и достаточные доказательства. Итак, эту гипотезу следовало категорически исключить.

Оставались Майкл Мэттер и другой промышленник Эндрью Симей. Под папкой «Стивы» лежала другая, с надписью «Жеро». В ней были собраны результаты расследования, проведенного Сандером в отношении этих двух лиц.

ЭНДРЬЮ СИМЕЙ. Сведений о том, что названное лицо связано с профессиональными уголовниками, которым можно поручить убийство Жеро, не имеется. Известно, что он предлагал Жеро совместно приобрести несколько объектов недвижимости и учредить специально с этой целью компанию по финансированию и эксплуатации. Жеро ответил отказом (смотри приложенные письма под номерами 1, 2, 3), и Эндрью тогда, в разговоре с друзьями, обещал «хорошенько его проучить, чтобы он надолго запомнил». 17-го числа Эндрью провел целый день в своем офисе, а в шесть часов вечера поехал в «Караван-холл» для того, чтобы, как он говорит, встретиться с Жеро. Не найдя его там и услышав, что Жеро намеревался поехать в Чарлзтаун, он отправился туда на своей машине, но на полпути передумал и возвратился домой в Бостон. Во всяком случае, что он делал в течение всего этого времени, может быть точно установлено только начиная с девяти часов вечера, так как не имеется свидетелей, могущих подтвердить его показания в отношении того, где он находился с момента, как вышел из «Караван-холла», до того, как вернулся домой.

Внизу листка была пометка Сандера, сделанная синим карандашом: «III». И ничего больше. Но Йеллинг знал, что это значит. Сандер оставлял за собой право подвергнуть этого Эндрью допросу третьей степени, если не удастся удостовериться, что он действительно ни при чем.

Чувствительное сердце Йеллинга сжалось. Но таковы были методы Сандера, и он тут не мог ничего поделать. Но все же, может быть, мог кое-что предпринять, чтобы не допустить такого варварства.

Затем шел листок, посвященный Майклу Мэттеру.

МАЙКЛ МЭТТЕР. Сведений о том, что названное лицо связано с профессиональными уголовниками, не имеется. Были подвергнуты допросу члены банд Гамильтона, Скаффа, Хаванеро, но им ничего не известно. Названное лицо находилось днем 17-го числа в своем офисе, затем в помещении Всеобщей резиновой компании, где состоялось заседание административного совета. Все, что он делал в течение этого времени, полностью подтверждается показаниями свидетелей (смотри документы А/354). Его отношения с Жеро были весьма напряженными. При всяком удобном случае он повторял, что Жеро «дурак на воздушном шаре» и что все его могущество сразу лопнет, как только кто-нибудь сообразит «проткнуть шар, который его держит в воздухе».

Пометка Сандера гласила: «Абсолютно порядочный человек. Вне всяких подозрений».

Может, Сандер и был прав, но Йеллинг не находил абсолютно порядочным человека, который мог сказать про другого «дурак на воздушном шаре». Ему такое выражение казалось крайне вульгарным, не подходящим для приличного господина.

Йеллинг перекусил в ресторанчике на улице Ганновер, размышляя о всех этих алиби. Он поел в спешке, даже не глядя, что ест. Потом попросил принести ему городской справочник и стал искать адрес Ассоциации новой науки. Наверно, было еще рано, и Джереми Стив еще не успел закончить свою лекцию. Но Йеллинг был не против того, чтобы послушать, о чем говорит Джереми Стив. Он еще недостаточно глубоко постиг этого человека — его психология, его истинное внутреннее «я» ему еще были неясны. И это Йеллцнг считал своим серьезным промахом, ибо он любил основываться не столько на алиби и показаниях, сколько на том, что называл «психорасследованием». Для него расследование было удачным не тогда, когда находились неопровержимые улики виновности обвиняемого, а когда удавалось заставить его самого признать свою вину, прижав к стене множеством тонких психологических замечаний, которые он не мог опровергнуть и был вынужден признать поражение. Метод Йеллинга (который Сандер находил весьма спорным) состоял в следующем: на основании первых документов и первых результатов расследования составить гипотезу. Например: виновным является А. Тогда Йеллинг начинает кружить вокруг Л., исходя из предположения, что он виновен и пытаясь убедить самого А. в том, что ему лучше во всем признаться, так как он уже разоблачен. Возможности было две: либо он добивается успеха, либо получает доказательства того, что А. невиновен. Во втором случае Йеллинг выдвигал другую гипотезу: виновным является Б., и так далее.

Йеллинг даже написал статью в «Газету департамента полиции», но полученные критические отзывы, едкие и насмешливые, заставили его отказаться от намерения продолжать писать. Сандер ему прямо заявил, что он — сумасшедший и что вообще трудно понять, как можно что-то раскрыть посредством этого идиотского «психорасследования». И все же именно благодаря психорасследованию Йеллингу удалось распутать много тугих узелков. Но робость мешала ему добиться заслуженного признания. И он с этим уже смирился.

Наконец он добрался до Ассоциации новой науки и уселся в глубине зала, приготовившись слушать Джереми Стива, который еще не кончил свою лекцию. Йеллинг был уверен, что лекция пуританина Стива что-то подскажет ему, окажется для него куда полезнее, чем изучение отпечатков пальцев и бесчисленных донесений.

Джереми Стив вещал своим неприятным голосом перед аудиторией, состоявшей не более чем из двух десятков человек, в основном стариков.

Висевший позади него написанный от руки плакат гласил:

Сегодня вечером, ровно в восемь часов пятнадцать минут, проф. Джереми Стив прочтет лекцию на тему:

СНИСХОЖДЕНИЕ ОПАСНО.

— …не следует полагать, — гремел Джереми Стив, и глаза его горели таким огнем, которого Йеллинг еще никогда не видел, — что снисхождение является проявлением доброты. Доброта не имеет ничего общего со снисхождением! Совсем наоборот, мы добры к подобным себе и к самим себе только тогда, когда не проявляем снисхождения ни к чему и ни к кому. Разве все не согласны с тем, что врач не должен быть жалостливым? А если врач, лечащий наши физические недуги, не должен быть жалостливым, то почему должен быть таковым тот, кто лечит наши нравственные болезни? Если мы хотим, чтобы все делалось по справедливости, это должно делаться без всякой снисходительности. И не говорите, что эта концепция слишком жесткая, слишком строгая и что человеческое сердце нуждается также в понимании, любви, доброте, сострадании! Когда понимание, любовь, сострадание означают снисходительность и лишь маскируют снисходительность, я отказываюсь их одобрять. Поддавшись снисходительности к себе самим, мы множим свои маленькие пороки, мелкие прегрешения, они постепенно растут и становятся большими. Курить, пить что-либо, кроме воды, чревоугодничать, спать столько, сколько хочется, — вот мелкие проявления снисхождения к самому себе. А снисхождение по отношению к другим ведет к той все шире распространяющейся безнравственности, свидетелями которой мы все являемся. Мы грешим также и потому, что знаем, что другие снисходительны по отношению к нам, что они нас не будут упрекать, не подвергнут, неминуемо и непреклонно, наказанию…

Джереми Стив продолжал кричать. Голос его не имел оттенков, фразы были лишены каденции. В этом навевающем тоску зале одной из самых что ни на есть пуританских ассоциаций, полупустом, убогом, плохо освещенном, голос Джереми звучал чуть ли не как библейское проклятие.

— …Нашей единственной целью должна быть справедливость, царство справедливости. Нельзя допускать ни малейшего снисхождения, и все средства хороши, в том числе и несправедливость, если речь идет о том, чтобы достичь большей справедливости. Несколько дней тому назад на моей лекции об истине и морали один из моих оппонентов задал вопрос: «Можно ли солгать, если без этого не достичь торжества справедливости?» И я ответил: «Не только можно, но должно!»

Йеллинг рассматривал ногти. Они были лишь аккуратно подстрижены, но Джереми Стив все равно нашел бы их греховными и осудил без всякого снисхождения. Наверно, он не знал, что ухоженные ногти помогают Йеллингу думать и размышлять.

— …Каждому, кто вам скажет «любовь», ответьте «справедливость». Каждому, кто вам скажет «истина», ответьте «справедливость». И на все, что бы вам ни говорили, неизменно и единственно отвечайте: «Справедливость!»

Лекция была окончена. Эффектная концовка, ничего не скажешь. Джереми Стив явно игнорировал христианское учение и, как одержимый, стремился к этой своей катастрофической справедливости, ради достижения которой начисто отвергал самые большие человеческие ценности и самые высокие чувства.

Йеллинг увидел, как Джереми Стив спускается с кафедры и рассекает толпу слушателей, наградивших его жидкими аплодисментами. Но под насмешливым взглядом лектора, покидавшего зал ни с кем не попрощавшись, в шляпе на голове, рукоплескания сразу смолкли.

— Добрый вечер, профессор Стив, — тихо проговорил Йеллинг, вставая со скамьи и загораживая ему Дорогу.

— Идемте, — сухо сказал Джереми.

Йеллинг последовал за ним. Несгибаемый лектор привел его в маленький зальчик, вся обстановка которого состояла из стола и четырех стульев. В центре с потолка свисала желтая лампа, освещая голые белые стены, серый цементный пол. Комната походила на камеру в полицейском участке. Однако это была гостиная Ассоциации новой науки.

— Говорите, — ледяным тоном, не садясь, скомандовал Джереми Стив.

Йеллинг вертел в руках шляпу, как деревенский, приехавший в город к нотариусу.

— Вы не хотите присесть? — спросил Йеллинг, не любивший разговаривать стоя и вообще чтобы выиграть время.

— Предпочитаю не садиться.

Йеллинг проговорил:

— Я слышал часть вашей лекции. Она меня очень заинтересовала…

— Вас вовсе не интересуют мои выступления, — отозвался со своей обычной любезностью Джереми.

— Это не так, мистер Стив. Уверяю вас.

— Во всяком случае, вы пришли сюда не за тем, чтобы говорить со мной о лекции.

— Нет… Не совсем о лекции.

— Ну так говорите о том, о чем вы собирались говорить.

Казалось, что ты гладишь ежа. Йеллинг сказал:

— Извините. Мне казалось, что я достаточно любезен.

— Да, вы любезны, но мне ни к чему ваши любезности.

Глаза его все еще светились одержимостью. Он был еще под впечатлением своей лекции и всего, что в ней наговорил. Однако чувствовалось, что возбуждение его постепенно спадает и взгляд вновь становится ледяным и непроницаемым.

— В таком случае, скажите мне, пожалуйста, где именно вы гуляли семнадцатого вечером. Вы говорили, что дошли пешком до Ассоциации бдящих. Какой дорогой вы шли?

Джереми без раздумий ответил:

— Той дорогой, которой обычно хожу: по Бордер-Хилл до улицы Бэкона, потом свернул направо и пошел по бульвару Сейн до площади Робертса, а дальше по улице Джервина Даля до парка Клобт. Прошел парком и вышел к ассоциации.

Йеллинг вынул записную книжку и записал названия улиц. Он сделался очень серьезен. В глубине души он чувствовал себя действительно оскорбленным грубостью этого человека, а когда его оскорбляли, Йеллинг становился не таким робким.

— У вас ведь нет автомобиля? — задал он еще вопрос.

Джереми Стив не рассмеялся. Он ответил просто:

— Нет.

— А кто-нибудь из ваших знакомых имеет машину и мог бы вам ее одолжить?

— Тоже нет.

— Вы умеете водить машину?

— Нет, не умею.

— Итак, — проговорил менее резким тоном Йеллинг, — исходя из сказанного вами, следует исключить, что вы могли бы отправиться на машине до семьдесят второго километра автострады на Конкорд вечером семнадцатого?

Йеллинг задал этот вопрос в надежде, что Джереми Стив вспылит и, в свою очередь, спросит: «А зачем?» Однако Джереми ничего не — спросил и не вскипел. Он лишь ответил:

— Да. следует исключить.

Надо было найти какие-то другие слова, надо было как-то проникнуть в эту своего рода неприступную крепость, иначе не продвинуться пи на шаг. И Йеллинг, вооружившись терпением, возобновил атаку:

— Мы пытаемся пролить свет на обстоятельства гибели несчастной Люси Эксел. Я знаю, что вам до этого нет дела, что, более того, вы раздражаетесь, так как считаете, что она навредила вашей семье. Но не забывайте, что, в конце концов, дело идет о человеческом существе, погибшем загадочным образом, и что справедливость требует установить истину. Та самая справедливость, которую вы так любите, ради которой призываете всем пожертвовать. Не мешайте моей работе своей враждебностью. И, пожалуйста, сядьте, давайте оба сядем. Отвечайте мне, не раздражаясь и не замыкаясь. Люси Эксел мертва. Ваше моральное осуждение не может висеть на ней и на том свете. Мы должны установить, как она умерла. Помогите мне, вы можете это сделать…

Артур Йеллинг говорил горячо и убедительно. Джереми Стив сел, но взгляд его оставался почти так же холоден. В ответ на эту гуманную речь он лишь процедил:

— Продолжайте.

— Я буду с вами откровенен, — продолжал Йеллинг. — Пока нам еще ничего не известно, мы ничего не раскрыли. Люси Эксел, может быть, погибла в результате несчастного случая, а может быть, убита. Мы этого не знаем. Мы можем лишь строить предположения. Одна из этих гипотез следующая: вы не хотели, чтобы Люси встречалась с Жеро. А однажды вечером вдруг узнаете, что она готова с ним бежать. До сих пор все так?

— Не совсем. Я не хотел, чтобы Люси встречалась с Жеро, но я вовсе не знал, что она задумала с ним бежать.

— Но вы разве этого даже не предполагали, не боялись?

— Нет.

— И ни у кого из ваших домашних не было такого опасения?

— Не знаю. Мы живем, не слишком влезая в дела друг друга.

— Ваша сестра Кэрол, однако, мне сказала, что такая мысль ей приходила в голову.

Джереми Стив на мгновение растерялся, но сразу же взял себя в руки и ответил:

— Очень может быть. Я не запрещаю сестре думать то, что ей нравится.

Йеллинг покачал головой.

— Я имел в виду не это. Я хотел сказать, что, если она так думала, значит, у нее были основания. Вы не знаете, какие именно?

Джереми, казалось, уже пришел в более нормальное состояние, голос его звучал поспокойнее, без обличительного пафоса.

— Нет, — ответил он. — Не знаю, какие у нее были основания так думать. Если бы знал, то сказал бы вам.

— Спасибо, мистер Стив. Но попытаемся уточнить нашу первоначальную гипотезу. Вам известно, что заставило Люси Эксел бежать из вашего дома. Вы допускаете, например, такую причину, как бедность? Ваша семья, извините, не богата, живете вы не зажиточно. Можете ли вы согласиться — лишь как с гипотезой — с тем, что Люси могла убежать в поисках лучшей, более обеспеченной жизни?

— Я буду с вами искренен так же, как вы со мной, — ответил Джереми. — Я думаю о Люси Эксел все, что только может быть самого плохого. То, что она умерла, ни в коей мере не меняет моего мнения. Я не вижу причины, почему надо прощать мертвым грехи, которые мы не прощаем живым… Поскольку я о ней думаю все самое плохое, я прекрасным образом могу допустить и то, что она покинула наш дом по самым вульгарным корыстным мотивам. Более того, я считаю это вполне возможным.

— Прекрасно, — проговорил, воодушевляясь, Йеллинг, оставляя без внимания пуританскую жестокость этого человека по отношению к умершей. — Итак, допустим, что наше предположение верно. Люси бежит из дома. У нее свидание с Жеро. Она с ним встречается, садится к нему в машину. Она хочет с ним уехать, она так решила. До сих пор все логично, вы тоже считаете это вероятным. Но почему же на следующее утро находят Жеро убитым в его сгоревшей машине, а день спустя вылавливают тело Люси в семидесяти километрах от того места, где погиб Жеро? И почему его портфель с деньгами оказывается целехонек? Очевидно, должно было произойти что-то непредвиденное, не так ли?

— Вполне возможно, — отвечал Джереми Стив с некоторой иронией.

— Пожалуйста, не улыбайтесь и следите за ходом моих мыслей. Говоря, что произошло нечто непредвиденное, мы имеем в виду, что вмешались некие посторонние факторы, не зависящие ни от Люси, ни от Жеро. Вы понимаете важность этого вывода?

— Думаю, что да, — ответил Джереми, начиная интересоваться ходом рассуждений Йеллинга. — Вы хотите сказать, что следует исключить то, что между двумя беглецами произошла какая-то трагедия, приведшая к их смерти, а что они погибли в результате вмешательства третьей силы или третьих лиц.

Когда он того хотел, Джереми Стив был молодцом. Он все понял, да еще как! Йеллинг продолжал:

— Исключим также возможность несчастного случая. Если бы произошло какое-то несчастье, тело Люси нашли бы рядом с Жеро, поскольку мы исходили из предположения, что они бежали вместе. То, что труп Люси не был обнаружен рядом с Жеро, означает не только, что не произошло несчастного случая, но и то, что в один прекрасный момент их поездки они расстались, разделились. Вы следите за ходом мысли?

— Да, слежу.

— Но они расстались, разделились не по своей воле. Ранее мы предположили — также в виде гипотезы, что речь идет о чем-то непредвиденном, независимом от их воли. Это нечто непредвиденное может быть лишь не чем иным, как человеком или группой лиц, которые в определенный момент разлучают собравшуюся бежать парочку и убивают обоих. Я не хочу сказать, что это преднамеренное убийство. Вполне возможно, что убивают их случайно. В последнем случае это означало бы, что лицо или группа лиц хотели лишь помешать поездке, а не убивать их, и, что пытаясь остановить, случайно стали виновниками их смерти… Скажите, если я утомил вас, мистер Стив, но вы сейчас поймете, к чему я это все говорю.

— Да нет, вы меня ничуть не утомили. Продолжайте.

— Так вот, — продолжал Йеллинг, приободренный не столь сухим, как прежде, тоном Джереми Стива, — посмотрим, откуда могла исходить эта непредвиденная помеха? Со стороны Жеро, то есть его окружения — коллег-промышленников или родственников или же, так сказать, со стороны Люси Эксел.

Во взгляде Джереми Стива мелькнула ироническая усмешка. Он явно хотел сказать: «Ах, вот куда ты, оказывается, клонил!» Но Йеллинг не смешался и продолжал:

— Я не боюсь говорить с вами совершенно откровенно, мистер Стив. Я делюсь с вами всеми своими мыслями, без всякой утайки… Мы ведем расследование как среди окружения Жеро, так и среди окружения Люси Эксел. Мы не раскрыли ничего, что имело бы решающее значение, но это неважно. Давайте рассмотрим другие гипотезы. Допустим, что причина смерти их обоих исходила из мира Жеро. Это мир миллионов, мир пиратов, которые ради своих целей не остановятся перед убийством. В этом случае гибель Жеро и Люси можно реконструировать следующим образом. Кто-то из конкурентов Жеро нанял уголовников, чтобы они их убили. Бандиты, которые следили за Жеро, следуют за ним по дороге в Конкорд и в пустынном месте преграждают путь. Люси удается выскочить из машины, но ее догоняют у берега Девилиза, наносят удар по голове и бросают в реку. Жеро же не выпускают из машины, ему тоже наносят удар по голове, а потом автомобиль переворачивают и поджигают…

Джереми Стив слушал спокойно, не проявляя ни досады, ни раздражения. Он сидел, выпрямившись на стуле, держа в руках соломенную шляпу, в своем свитере с высоким воротом, несмотря на жару, в мятом, украшенном пятнами тяжелом клетчатом костюме. Но его деревянная поза, суровое выражение грубых черт лица словно чуточку смягчились. Казалось, от него даже исходит некоторая сердечность.

— А что, если причина, вызвавшая смерть Жеро и Люси, исходила бы из нашего мирка, то есть со стороны семейства Стивов? — спросил он серьезно и с интересом, без всякой иронии в голосе.

Йеллинг поднял на него заблестевшие вдруг глаза.

— А вот это я не знаю, — произнес он, пристально глядя на Джереми. — Не знаю, что и думать. Не 302

могу себе представить, чтобы вы могли стать причиной смерти двух человек…

— Благодарю вас, — все так же серьезно промолвил Джереми Стив. — Но ваш долг как следователя никому не верить. Чтобы исключить, что мы каким-то образом причастны к смерти Жеро и Люси, еще недостаточно того, что я профессор этики и морали и что вся моя семья исповедует самую строгую нравственность.

Йеллинг встал и задумчиво проговорил:

— В общем-то у меня есть доказательство того, что никто из Стивов не мог находиться семнадцатого числа около восьми часов вечера в семидесяти километрах отсюда на автостраде в Конкорд… Правда, в двухстах метрах по дороге Бостон — Севен проходит автобусная линия, которая соединяет это селение с городом, и вы, поскольку у вас нет машины, могли бы поехать этим маршрутом. Но, чтобы допустить это, пришлось бы допустить слишком многое другое… Нет, нет… эта гипотеза не годится.

— У вас есть и другие? — поинтересовался Джереми Стив.

— Нет… Вернее, у меня, возможно, их даже слишком много, но при детальном рассмотрении ни одна не подходит… Главным препятствием в расследовании для меня является то, что вы не можете ничего мне рассказать о Люси Эксел.

— Мне хотелось бы быть вам полезным, — с необычной любезностью отозвался Джереми. — Однако не могу же я рассказать вам о том, чего не знаю. Меня лично совершенно не интересует, при каких обстоятельствах погибла Люси. Убили ее предумышленно или случайно, погибла ли она в результате несчастного случая — мне до этого нет никакого дела. Я на ней поставил крест — и все. Однако я всегда в вашем распоряжении. Можете не церемониться. Если считаете необходимым, арестуйте меня и подвергните тому, что у вас называется допросом третьей степени. Пожалуйста, на здоровье, я к вашим услугам.

Йеллинга прямо мороз по коже продрал. Этот Джереми Стив, должно быть, сумасшедший. Такое сказать мог только человек не в себе. Инспектор даже не стал против этого необычного предложения возражать. Он ограничился тем, что поблагодарил Джереми Стива за то, что тот его выслушал, и молча вышел вместе с ним.

Выйдя из Ассоциации новой науки, они разошлись в разные стороны. Йеллинг глубоко задумался. Он шел, не глядя куда. Вдруг остановился и проговорил: «Кассирша». Настало время отправиться к ней.

В «Караван-холле» в этот час стоял дым коромыслом. Казалось, находишься на большой базарной площади. По переполненному залу разносились обрывки песенок, крики, громкий смех. Официанты сновали меж столиками, стараясь не опрокинуть в этой толчее свои подносы. Зал был залит ослепительно ярким светом. Вокруг ламп и клиентов вились роем ночные бабочки.

Йеллинг направился к кассирше, которую высмотрел в прошлый раз, в сопровождении директора, все так же обтиравшегося платком, смоченным лавандой.

— Что желаете? — спросила кассирша, продолжая обслуживать клиентов.

Йеллинг, не хитря, ответил:

— Мне надо вас кое о чем спросить. Я знаю, что вы скоро заканчиваете смену. Мы могли бы вместе немного пройтись.

Кассирша, по-прежнему продолжая обслуживать других клиентов, подняла на него глаза.

— Спасибо. Я и одна дойду до дома. Хотите, мистер, пива?

Йеллинг покраснел и возразил:

— Не хочу я пива. Я из полиции. И должен вас допросить.

— Оставьте меня, мистер, в покое. Если не прекратите, я буду вынуждена позвать директора.

— Да директор здесь! — вскричал Йеллинг. — Я в самом деле из полиции.

— Ну перестань, Эн, — вмешался, широко улыбаясь, толстяк директор. — Этот господин из полиции. Иди поговори с ним, не дожидаясь смены. Я велю тебя заменить.

Наконец, после еще нескольких недоверчивых взглядов кассирши, которую звали Энни Мак-Рэнди, и шуточек смотревших им вслед и вообразивших невесть что клиентов, Йеллинг выбрался из этого шума и суеты в сопровождении подозрительной и простоватой на вид Мак-Рэнди.

Девушка по происхождению была ирландкой. Лицо ее украшало множество веснушек. Но у нее были красивые светлые глаза, крашеные рыжие волосы и хорошенький носик, что заставляло позабыть о веснушках.

— Вы, наверно, еще не ужинали? — заботливо спросил Йеллинг, шагая рядом с ней.

— А что, уж не собираетесь ли вы пригласить меня ужинать? — спросила она, останавливаясь и с подозрением глядя на него.

— Конечно, если вы не имеете ничего против…

Глаза Мак-Рэнди метали молнии.

— Это трюки этого идиота-директора. Ни из какой вы не из полиции. Полицейские не приглашают на ужин, а пихают тебя в спину и сажают в фургон. Но, уверяю вас, вы зря теряете время. Убирайтесь сию же минуту, и чтоб я вас больше не видела.

Йеллинг впервые попал в подобное положение и вконец растерялся.

— Клянусь, мисс, я из полиции, у меня и в мыслях нет к вам приставать. Вот, глядите, мой значок, а это удостоверение…

Мак-Рэнди внимательно проверила документы, потом взглянула ему в лицо и с изумлением спросила:

— Так на кой же черт в таком случае вы приглашаете меня ужинать?

— Видите ли, полицейские не всегда запихивают людей в фургоны. Во всяком случае, я не из таких. Мне просто нужно задать вам несколько вопросов, и я думаю, на сытый желудок разговор пойдет веселее.

Ирландка кивнула скорее с сомнением, чем до конца поверив. Она была в замешательстве. Ее смущение еще больше усилилось, когда Йеллинг повел ее ужинать в хороший ресторан и заказал для нее лучшие блюда. Она ела и поглядывала на него, ожидая, когда он заговорит. Но Йеллинг, казалось, и не собирался задавать вопросы. Он пристально на нод уставился, словно считал веснушки. Это помогало ему сосредоточиться. Наконец, когда девушка принялась за жареную курицу, он спросил:

— Вы ведь знали Люси Эксел?

Мак-Рэнди положила куриную ножку на тарелку, поспешно дожевала то, что у нее было во рту, вытерла губы салфеткой, сделала глоточек пива и ответила:

— Что за вопрос. Мы с ней дружили. У нас все ее знали.

— Вы слыхали, что с ней случилось?

— Еще бы! Когда я узнала, всю ночь не спала. Ей разбили голову и бросили в реку.

Йеллинг нагнулся к ней:

— А вы не знаете, у нее был еще кто-нибудь, кроме Жеро, в «Караван-холле»?

— Вы про кавалеров?

— Да, кавалеров, — повторил за ней Йеллинг.

— Я всех ее дел, конечно, не знаю, но ведь мы с ней были подруги. По-моему, не было. Она всем давала от ворот поворот. У нее был еще тот характер. Крепкий орешек!

Минуту-две Йеллинг помолчал, давая ей возможность расправиться с куриной ножкой.

— Ас Пэддером, по-вашему, что за отношения у них были?

Девушка искренне, непосредственно рассмеялась.

— Вот именно это-то никогда и не умещалось у меня в голове! — ответила она, постучав пальцем по лбу. — Денег у этого человека было хоть завались, но, по-моему, если уж я не совсем дура, он к ней относился как брат к сестре.

— А может, они так держались только на людях, для приличия? Ведь Пэддер, наверно, вы знаете, помогал Люси. И, возможно, не хотел, чтобы говорили…

— Да Люси бы мне рассказала! Я так думаю. Кроме того, она была не из тех, кто любит притворяться. Вся на виду. Однажды я прямо спросила, чего она тянет и не тащит его в мэрию, тем более что он холостяк, но она ответила, что не желает на эту тему говорить.

— Ах, так она, значит, ответила, что не желает об этом говорить, но не сказала, что не попытается когда-нибудь выйти за него?

— Да, — подтвердила девушка, пораженная этим слишком тонким для нее нюансом. — Она ответила слово в слово так.

— А когда она вышла за Оливера Стива, — не отставал Йеллинг, — она вам что-нибудь говорила насчет своего замужества?

— Уж тут я ей такого наговорила! — с живостью воскликнула Мак-Рэнди. — Выйти за такого кретина, которого однажды случайно занесло в «Караван», который все читал ей проповеди и ни разу но свел в кино, потому что, видите ли, это грех! Но она отвечала, что хочет честной и спокойной жизни. И ничего с ней было не поделать.

— Так, значит, по-вашему, Люси Эксел была хорошей девушкой, которая стремилась к спокойной жизни и у которой не было каких-то капризов?

— Она была, конечно, со странностями. Вот что я о ней думаю. Неразговорчивая, держалась от всех в сторонке. Я, конечно, не гений, но в людях маленько разбираюсь, а вот она — единственная, кого я не могла раскусить до конца.

Йеллинг сложил руки и еще больше наклонился через стол к девушке.

— Слушайте внимательно, — сказал он. — Вы считаете возможным, что в тот вечер, когда Люси исчезла, она решила бежать с Жеро?.. Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать. Это очень важно.

— Нечего тут особенно и думать, дорогой мой: нет! По-моему, нет. Ведь она была свободна, прежде чем выйти замуж за этого типа, и прекрасным образом могла уехать себе с Пэддером. Зачем же ей было бежать с ним после замужества, если она этого не сделала раньше?

— Может, ей было плохо в доме у мужа…

— Это-то уж точно. Конечно, ей там приходилось несладко. Но она не такой человек, чтобы так поступить. Она просто ушла бы, а не бежала, развелась бы — и все. Нет, по-моему, она не уезжала с Жеро.

Из кармашков жилета Йеллинг извлек два листочка, на которых у него были написаны два «портрета» Люси. Перечитал второй, который заканчивался так: «…Быть замужем, войти в такую приличную семью, как семья Стивов, это еще один трамплин, с которого можно прыгнуть еще дальше. И она выходит за него замуж. В доме Стивов она не обращает никакого внимания на окружающую ее враждебность. У нее, очевидно, имеется свой план, и ей выгодно притворяться и подчиняться пуританским строгостям Стивов… Спрашивается: каков же ее план?»

Прочитав, он сунул листок обратно в кармашек и вновь обратился к Мак-Рэнди.

— Извините.

— Пустяки… Не могла бы я взять немножко крема? — спросила девушка. — Не думайте, что я нахалка, но такие симпатичные полицейские, как вы, попадаются не каждый день…

— Заказывайте, пожалуйста, что хотите, — любезно ответил Йеллинг.

— Вы это серьезно? Боюсь вас разорить, но вы только подумайте: я ни разу в жизни не пробовала шампанского…

Йеллинг заказал шампанское. Он не был богат, но насчет допросов третьей степени его взгляды сильно отличались от взглядов капитана Сандера.

— Теперь внимательно меня послушайте, мисс Мак-Рэнди…

— У меня есть имя — Энни. Не то, когда вы ко мне так обращаетесь, мне кажется, что я графиня.

— Так вот, Энни, слушайте хорошенько. Вскоре после того, как она вышла замуж, Люси вновь стала ходить в «Караван-холл», где встречалась с Пэддером. Вам об этом известно?

— Да, прекрасно знаю. Она и не думала скрывать, — ответила девушка, с наслаждением потягивая ледяное шампанское. — Она сама мне рассказывала. Пэддер был добр и каждый раз подкидывал ей деньжат.

— Вы можете приблизительно назвать сумму?

— Полсотни долларов. Всякий раз Пэддер подходил ко мне и менял сотенную, а потом я видела, как он, прямо у меня на глазах, половину отдавал ей. Мы все там как одна семья.

Йеллинг подал знак официанту принести счет.

— Значит, вы видели и золовку, которая ее сопровождала?

— Да, несколько раз. Но эта страшила мне не очень-то нравилась.

— Не такая уж она страшная.

— Нет, конечно. Я сказала «страшила», потому что меня от нее воротит. Издали может показаться такой же хорошенькой, как Люси, но вблизи можно сдохнуть от ее гонора.

— Я разговаривал с Кэрол Стив. Она сказала, что сопровождала Люси, чтобы избежать пересудов на ее счет. Вы это можете подтвердить?

— Вполне может статься. Такие зануды, как они… Но, кроме того, что она стояла на стреме, эта Кэрол не забывала и опрокинуть стаканчик.

Йеллинг, расплачивавшийся по счету, поднял голову.

— Она пила?

— Еще как! В один из последних вечеров она выставила Пэддера на три-четыре порции рома. Ром — это ее самый любимый напиток — так сказать, коронный номер.

— А… — пробормотал Йеллинг.

Они вышли. Артур Йеллинг проводил кассиршу до дома, и она на пороге призналась в том, что до сих пор еще не совсем уверена, что провела вечер действительно с полицейским, такой он симпатичный. Когда он сказал, что, возможно, ему придется еще разок ее побеспокоить, девушка воскликнула:

— Какое там беспокойство! Будете проходить мимо «Каравана», только свистните, и я сразу примчусь.

В тот вечер Артур Йеллинг вернулся домой очень веселый, но взволнованный. Его позабавили живописная манера выражаться, искренность и непосредственность кассирши. А взволновало то, что он услышал. Может быть, мелочи, но они заставляли задуматься. Все гипотезы летели кувырком. Люси Эксел не бежала с Жеро. Мак-Рэнди была готова в этом поклясться. Но что же тогда?..

День его еще не был закончен. Он давно думал об одном деле, которое обязательно надо сделать. Очень важном. Но никак не мог решиться. Однако сейчас, в одиночестве и тишине кабинета, он наконец набрался смелости.

Йеллинг взял телефонную книгу и нашел телефон Эндрью Симея. Набрал номер. Рука у него слегка дрожала, но он унял дрожь.

— Квартира Симея? Попросите, пожалуйста, мистера Симея.

— Хозяин спит, — ответил почтительный голос слуги.

Йеллинг заколебался. Он не думал, что бизнесмены-миллионеры ложатся спать задолго до полуночи.

— Дело очень важное и неотложное. Скажите, что речь идет о Пэддере.

— Ваша фамилия, пожалуйста?

— Скажите, что речь идет о Пэддере. Он поймет… — неуверенно ответил Йеллинг.

Слуга на другом конце провода что-то пробурчал, потом последовала долгая пауза, и наконец в трубке послышался громкий, раздраженный, хриплый со сна голос:

— Кто говорит?

Это был Эндрью Симей.

— Я друг Пэддера и хотел поговорить с вами о нем, — начал Йеллинг, стараясь побороть робость.

— Мне нет никакого дела до Пэддера и его друзей, — отвечал Симей. — Лучше скажите, кто говорит!

Йеллинг понял, что, если он не назовет свою фамилию, не останется ничего другого, как повесить трубку. Но если он хотел добиться своей цели, нельзя было называть себя.

— Вас собираются подвергнуть в полиции допросу третьей степени, если вы не представите вполне достоверного алиби в отношении вечера семнадцатого числа, когда погиб Пэддер… — быстро проговорил он. — Я звоню, чтобы предупредить вас.

Тон Эндрью Симея стал более встревоженным, но не менее грубым.

— А вам это откуда известно? И зачем вы мне об этом сообщаете? Хотите содрать с меня немножко денег за ваши выдумки?

— Это не выдумки, мистер Симей. Полицию не слишком убедило алиби, которое вы представили в отношении вечера семнадцатого числа. Вы сказали, что отправились на вашей машине, один, в Чарлзтаун, чтобы встретиться с Пэддером, и что на полпути передумали и вернулись назад. Но действительно ли у вас ушло на это время с семи до девяти вечера? Свидетелей у вас нет. Полиция вам не верит…

— Да пусть провалится ваша полиция! Пусть думает все, что ей только взбредет в голову! — заорал Симей. — Пусть только попробуют устроить мне допрос третьей степени, я им покажу! Пусть только попробуют!.. Да я против них подниму всех и вся!

Йеллинг весь вспотел от волнения, лицо его было бледно.

— Уверяю вас, мистер Симей, что полиция не шутит и подвергнет вас такому допросу. После вы можете поднимать кого вам угодно, но сперва они все-таки это сделают…

Несколько секунд в трубке царило гробовое молчание. Симей размышлял. Если он человек практичный, то должен был понять, что неизвестный собеседник говорит ему правду. Сперва его подвергнут этому ужасному допросу, и уж потом только он сможет жаловаться и протестовать сколько ему угодно.

— Будь проклят этот Пэддер! — неожиданно заорал Симей. — И от мертвого от него одни неприятности!.. Ну а вы как поступили бы на моем месте?

Йеллинг вытирал пот. Он проговорил:

— Я бы уехал.

— Браво, спасибо за совет. Меня и так подозревают, а если я смоюсь, то решат, что я и впрямь виновен.

— Ну, решайте сами. Если останетесь, знайте, что вас ждет. Глядите, что вам подходит…

— Да не могу я уехать! У меня на мази огромные сделки, не могу я себе позволить роскошь скрываться от полиции!

— Не знаю, что вам и сказать, мистер Симей. Вы сами должны решить, что для вас лучше — уехать или подвергнуться допросу.

Еще одна пауза. Потом Симей, кажется, успокоился.

— Хорошо, благодарю вас, я как-нибудь устроюсь. Я оставлю для вас сто долларов у швейцара в моем доме. Можете за ними зайти. Скажите, что… ну, например, «третья степень», если уж вы так дорожите своим инкогнито…

Совершенно очевидно, это была со стороны Симея ловушка, чтобы раскрыть, кто ему звонил. Йеллинг ответил:

— Спасибо, — и повесил трубку.

Он был совсем без сил, но все удалось как нельзя лучше.