Полицейский и философы

IV. Давайте-ка рассмотрим алиби

Конечно, люди делятся на хороших и плохих. В сущности, эти два типа людей никогда не смешиваются, как хотелось бы думать тем, кто не любит четких разграничений. Плохой человек всегда в главном плохой, даже если у него иногда бывают добрые порывы. Патрик Жеро, по прозвищу Пэддер, наверно, мог быть отнесен — о таких вещах никогда нельзя судить с полной уверенностью — к категории хороших людей. Родившись в бедности, к сорока годам он достиг богатства, ему принадлежал самый большой сталепрокатный завод в штате. Такое богатство не дается случайно, по капризу судьбы. Он достиг его потому, что этого хотел. В молодости он работал токарем на маленьком заводике, выпускавшем будильники. Зарабатывал он такие гроши, что первый год питался только хлебом и молоком и ходил в штанах с дырой на заду. На второй год он смог купить себе новые брюки, на третий — смог обедать уже не одним молоком, но и сосисками, а раз в месяц есть хороший бифштекс. На четвертый год он стал владельцем этой фабрики. Но на будильниках много не заработаешь, и, прослышав, что прокат стали — дело куда более прибыльное, решил основать сталепрокатный завод. Он не знал толком, что это такое, но нанял специалистов, выслушал их объяснения, и не прошло и трех лет, как завод был построен и заработал на полную силу. Потом Пэддер подумал: «А почему, собственно, только один завод, а не два, три, четыре?» За идеей последовало дело, и он стал крупным промышленником, магнатом. Когда Пэддер был беден, у него не было друзей, ибо многие считали, что иметь друга-бедняка весьма хлопотно и опасно — от вас всегда может что-то понадобиться, и вы наверняка рискуете, что к вам обратятся с какой-нибудь просьбой. Но зато он не имел и врагов. Как только же он разбогател, между Пэддером и обществом возникли разногласия. Пэддер был хорошим человеком, а многие из его коллег были явно плохими людьми. У Пэддера был нюх, и, когда он заключал сделку, она неизменно оказывалась выгодной. Его же коллеги были лишь ненасытно жадны и в вечной погоне за прибылью нередко совершали неудачные спекуляции. В конце 30-х годов у Пэддера были активные деловые отношения с Эндрью Симеем — владельцем медных и серных рудников, а также с Майклом Мэттером — хозяином известной фирмы автопокрышек. Эта парочка вбила себе в голову во что бы то ни стало сделаться компаньонами Жеро, ибо компаньонство с ним сулило прибыли. Однако Жеро вовсе не желал иметь их в качестве постоянных компаньонов. Для каждой сделки он сам выбирал себе партнеров, делал предложение тому или иному предприятию, а когда дело было закончено, — все, до свидания, до следующей встречи! Однако Мэттер и Симей стремились к постоянному соглашению. На этой почве между ними начались раздоры, и Пэддер, которому они надоели, прекратил с ними все дела и при встрече даже не здоровался. Помимо этих двоих, имелось еще немало мелких врагов, завистливых, жадных, злословящих и сплетничающих, но эти были неопасны, и Пэддер делал вид, что их не замечает.

Такова деловая сторона жизни Пэддера. Но имелась также и личная. И притом довольно интересная. В молодости, когда Жеро работал на часовом заводе, он познакомился со служащей этой фирмы некой Микаэлой Богарт. У нее были зеленые глаза, очень хорошенькое личико и прекрасная фигура. За ней бегали все мужчины на заводе. Пэддер, который был романтическим юношей, потерял голову из-за этой девушки и сразу же завел разговор о женитьбе. Любезная и холодная, она позволяла водить себя в кино и угощать мороженым, приняла в подарок сумочку и зажигалку, но ответила отказом. Потом ее уволили, и она исчезла. Но Жеро никак не мог ее забыть; время от времени у него появлялась очередная невеста, однако он каждый раз спохватывался, что не любит ее и думает только о Микаэле. Однажды, когда ему было уже больше тридцати пяти, он, проезжая в своей двенадцатицилиндровой машине через парк Клобт, встретил ее. Она ничуть не изменилась. Все такая же молодая, все так же прекрасна. Она казалась студенткой, хотя ей было добрых тридцать лет. Пэддер усадил ее в машину, рассказал о чувствах, что испытывал к ней все эти годы, пригласил к себе. Она улыбалась, кокетничала, ни в чем ему не отказывала. Пэддеру понадобился целый месяц, чтобы наконец понять, что девушку единственно интересуют его деньги, что она холодна, как мрамор, и ей даже в голову не приходит, что Пэддера можно полюбить. Для Пэддера, который ждал целых пятнадцать лет, это было порядочным разочарованием. Он вежливо выгнал ее, дав на прощание чек, она была очень довольна, и на этом все кончилось. Но Пэддер был категоричен в своих решениях: он сказал себе, что никогда больше не отнесется всерьез ни к одной женщине, чтобы избежать подобных историй. Он так и не женился и продолжал жить с двумя младшими сестрами на маленькой вилле в Дерэй-Брук. Иногда в тоскливые вечера (ибо Жеро отнюдь не был человеком, приносящим в жертву делам все свое существование — он работал пять-шесть часов и считал, что этого достаточно, а остальное время скучал) он наблюдал за тем, как проводят время его сестры, и увидел, что они занимаются благотворительностью. Они участвовали в деятельности различных благотворительных организаций, а также лично искали на улицах бедняков — одевали их, согревали, находили им кров, работу. И тут он вспомнил (раньше он об этом забывал), что не все богаты, как он, но многие, очень многие живут в бедности, как когда-то жил он, и даже еще хуже того. Надо было, черт побери, что-то предпринять. Здесь-то и раскрылась вся его исключительная доброта. Он велел дать ему список всех благотворительных организаций, приютов и богаделен и лично посетил их, чтобы собственными глазами убедиться в том, как живут бедняки, и посмотреть, что для них можно сделать. Он и его незамужние сестры — Дэзи и Мэри создали своего рода центр помощи беднякам. Они прекрасно знали, что очень часто облагодетельствованные ими люди тратят их денежки не так, как надо. Многие бывшие заключенные преспокойно начинали вновь заниматься воровством; многие профессиональные безработные не выдерживали на работе больше недели; помещенные на излечение алкоголики бежали из клиник или кидались с кулаками на пытавшихся задержать их врачей (Пэддеру приходилось оплачивать также и эти нанесенные медперсоналу побои). Но разве все это имело какое-нибудь значение? Ведь большинство бедняков, возможно, действительно нуждались в помощи, в самом необходимом для жизни — хлебе, одежде, жилье, и Пэддер им это давал. Вот так и случилось, что он познакомился в Доме призрения с Люси Эксел. Ее отправили туда власти, потому что отец ее был пьяница, а мать болела, и она не могла с ними жить. Когда Люси исполнилось пятнадцать лет, ее оставили в приюте, потому что дома у нее ничего не изменилось, и взяли служащей в администрацию. Поговорив с нею, Жеро, однако, понял, что девушка там задыхается, и устроил ее работать кассиршей в «Караван-холл».

Жеро не считал, что «Караван-холл» — гиблое место. Так и было на самом деле. Он не разделял пуританских взглядов Стивов. «Караван-холл» был местом, где люди пили — кто что хотел, и невинно развлекались. Он сам туда заходил каждый вечер, играл на бильярде, был знаком с хозяином и считал, что Люси пора узнать жизнь. Когда она ему рассказала, что некий мистер Оливер Стив хочет на ней жениться, и спросила его совета, Жеро ей сказал: «Это дело касается тебя. И ты должна решить сама собственным умом». И в день свадьбы, зная, что муж не захочет принять дорогой подарок, послал ей книгу о долге и обязанностях женщины в доме. Меж страниц спрятал пятьсот долларов, которые Оливер Стив не должен был видеть.

Однажды вечером — а именно около восьми часов семнадцатого августа — Патрик Жеро по прозвищу Пэддер, встав из-за стола после обеда, велел слуге Антонино подать ему портфель с бумагами и попрощался с сестрами, сказав, что едет ненадолго отдохнуть. Его не будет самое большое с неделю. Потом вывел из гаража машину, сел за руль и уехал. Это никому не показалось странным. Он так делал и раньше, и сестры только ехидно подсмеивались над этими его поездками, ибо старику Пэддеру, хотя голова у него вся седая, было всего сорок два года, и он, несмотря на отличавшую его во всем умеренность, не отказывал себе в кое-каких невинных развлечениях.

Итак, сестры и в тот раз лишь ехидно улыбнулись, но Пэддера на следующее утро, на рассвете, нашли в овраге на семьдесят втором километре дороги на Конкорд сгоревшим вместе с машиной. А четыре дня спустя, а именно двадцать второго августа, высокий мужчина, держащийся очень воспитанно и вежливо, но, сказать по правде, как-то неуверенно, попросил сестер Жеро его принять. Он был из полиции, полицейские уже несколько раз приходили, и вот нате вам, пришли снова.

— Как о вас доложить? — испуганно спросил, видно, еще не опомнившийся после происшедшего несчастья слуга Антонино.

— Артур Йеллинг… Йеллинг из полиции, — робко ответил посетитель.

Йеллинг тщательнейшим образом изучил досье на Жеро и первые результаты расследования, начатого Сандером (так как делом Жеро Сандер захотел заняться сам), и подумал, что было бы полезно нанести визит сестрам Пэддера, чтобы хоть немножко развеять мрак, сгустившийся над гибелью Люси Эксел.

Сестры — обе в глубоком трауре — приняли его очень церемонно и любезно. Дэзи Жеро, которая была, наверно, менее стеснительной, чем ее сестра, проведя Йеллинга в гостиную, сразу же сказала:

— Сэр, мы понимаем, что вы выполняете свои обязанности, но мы обе, особенно моя сестра Мэри, еще не оправились от потрясения. Я уверена, что вы, насколько возможно, избавите нас от необходимости говорить об этом ужасном несчастье.

Эта просьба была высказана так любезно, таким вежливым голосом, что Йеллингу стало даже неудобно, что он пришел беспокоить людей, находящихся в таком глубоком горе.

Обе женщины выглядели очень моложаво, но в целом производили впечатление пожилых. Цвет лица был свежий, кожа почти без морщин, красивые каштановые волосы, без единого седого волоска, глаза, хотя еще и печальные после недавней трагедии, живые и ярко блестели. И все же все вместе взятое говорило о том, что они немолоды. Казалось, что им далеко за сорок, а на самом деле одной было только тридцать семь, а другой тридцать девять.

Жилище их вовсе не было роскошным, как воображал Йеллинг, робевший от одной мысли посетить их. Пэддер был богат, но никогда не желал выставлять свое богатство напоказ. Атмосфера дома чем-то напоминала описания квартир богачей в «Дэвиде Копперфилде» — конечно, все было на современный лад, но обставлен он был в таком же вкусе.

Йеллинг смущенно, то и дело отводя взгляд, смотрел на сестер, с головы до ног в черном; их большие, добрые глаза, в которых застыл испуг, напоминали глаза ланей, и словно две лани, они вытягивали шею и наклоняли вбок голову, ожидая, когда посетитель заговорит.

— Право, не знаю, с чего начать… — нерешительно промолвил Йеллинг. — Ия даже раскаиваюсь, что пришел… Но в тот самый день, когда произошло это ужасное несчастье с вашим братом… случилось еще одно, с другим человеком, с одной женщиной… приблизительно в то же время…

Дэзи и Мэри Жеро изумленно на него уставились.

— Эту женщину звали Люси Эксел, она жена Оливера Стива. Ее тело нашли в реке Девилиз… Обстоятельства ее смерти не совсем ясны… Люси Эксел была в числе тех, кому помогал ваш брат…

— Да… Мы ее помним… — растерянно пробормотала Дэзи Жеро.

— …И полиции надо было бы уточнить, — все более нерешительно продолжал Йеллинг, — какого рода отношения существовали между Люси Эксел и вашим братом… И не сказал ли случаем мистер Жеро, когда уезжал вечером семнадцатого числа, что-нибудь относящееся к Люси Эксел…

Сестры некоторое время задумчиво глядели на него, потом переглянулись друг с другом.

— Нам не много известно об этой… бедной девушке. Пэддер, — и, произнося это имя, Дэзи запнулась, и голос ее дрогнул, — Пэддер упоминал о ней всего три-четыре раза. Помнится, она была… кажется, в Доме призрения, а потом он ее оттуда взял и нашел ей место… Вот и все, что мы о ней знаем.

— А вы лично с ней никогда не встречались? — спросил Йеллинг.

— Один-единственный раз, много лет назад, — робко проговорила Мэри Жеро, в первый раз подав голос с тех пор, как пришел Йеллинг. — В Доме призрения.

— И какое она на вас произвела впечатление?

— Не знаю. Наверно, это была хорошая девушка. Но я видела ее лишь мельком…

Больше из них ничего не вытащить. Обе женщины знали о ней еще меньше остальных. Йеллингу хотелось задать еще один вопрос, но он бы весьма задел обеих сестер, хотя сам по себе был вполне закономерен. Инспектор минутку помолчал, подумал, потом набрался смелости и спросил:

— Извините, я должен задать вопрос, который, возможно, покажется вам неуместным, но он весьма важен для нашего расследования. Очень часто наше ремесло заставляет нас быть не слишком деликатными… Так вот, я хотел спросить: вы допускаете, что между мистером Жеро и Люси Эксел существовали любовные отношения?

Спросив это, Йеллинг покраснел. И обе сестры тоже. Дэзи Жеро потупилась, Мэри принялась рассматривать свои руки. Смягченные листвой деревьев в саду и занавесями на окнах в комнату проникали жгучие лучи послеполуденного солнца. В тишине слышалось нежное журчание фонтана.

— Да. Мы не могли этого исключать, — прошептала Дэзи Жеро, еще больше покраснев. Потом глаза ее наполнились слезами, и голос задрожал: — Пэддер тогда был еще совсем мальчишка. Он был такой добрый, никогда не делал ничего плохого, только изредка, так как жил совсем один, без дома, без жены… закусывал удила… — Дэзи вытерла продолжавшие лить из глаз слезы. — Нам насчет него и мисс Эксел ничего определенного не известно, мы только знаем, что он был молод и иногда с ней встречался… И поэтому нельзя исключать… Нет, мы не можем исключать.

Мэри залилась краской, но глаза у нее засверкали, словно она была возмущена до глубины души.

— Ах, Дэзи! — воскликнула она. — Как ты можешь говорить такие вещи?! Ведь Люси Эксел была одной из тех, кто пользовался его благотворительностью! Он никогда бы так не поступил с человеком, которому оказывал помощь!..

На лице Дэзи отразились удивление и растерянность.

— Боже мой! Как я не подумала об этом! — воскликнула она. — Я так взволнована, что совсем забыла… Но сестра права. То, о чем вы думаете, невозможно. Я ошиблась, сказав вам, что этого нельзя исключить. Напротив, мы должны это самым категорическим образом исключить. Он никогда не смешивал благотворительность со своими личными чувствами.

Артур Йеллинг кивнул, лицо его по-прежнему было залито краской.

— Да, я понимаю, понимаю. Все совершенно ясно. Я проявил нескромность. Извините. На этом закончим… Я хотел только спросить напоследок одну вещь… Мистер Жеро вечером семнадцатого числа взял с собой портфель с различными деловыми документами и сорока шестью тысячами долларов. Как вы полагаете, зачем ему понадобилось везти с собой столько денег?

— Мы немножко помогали ему вести дела, — ответила Дэзи. — Но об этих деньгах услышали только после… его смерти.

Тут вмешалась и более робкая Мэри:

— Он обычно ставил нас в известность даже о самых мелких сделках. Если он скрыл от нас такую значительную сумму, значит, у него были на то свои причины.

— Да, — отозвался Йеллинг. — У него должны были быть свои причины… А найденные вместе с деньгами документы могут помочь нам раскрыть эти причины?

— Увы, нет, — ответила Дэзи. — Это два контракта на поставку металла и несколько листков с заметками, касающимися покупки домов. В последние годы он занимался также недвижимостью… Впрочем, деньги и документы полиция уже изучила.

— Да, но мы ровным счетом не извлекли ничего. Я думал, что вам, может быть, еще что-нибудь известно.

С множеством извинений и поклонов Йеллинг покинул этот дом, в котором пахло лавандой и царил дух пансиона для благородных девиц. Странное дело, обе кровавые тайны — гибель Пэддера и Люси Эксел — имели местом действия в первом случае — виллу с двумя робкими старыми девами, а во втором — дом семейства пуритан, которые готовы скорее дать себя сжечь живьем, чем сказать неправду. Куда легче, когда такие загадки случаются в среде преступников, в уголовном мире. Там хоть знаешь, с какого конца браться за дело. Не то, что тут! Столкнувшись с библейским высокомерием Стивов и испугом дрожащих, как газели, сестер Жеро, Йеллинг просто не знал, что ему делать.

Или должно было иметься еще одно «место действия», или же Пэддер и Люси умерли в результате несчастного случая: что довольно трудно допустить, ибо вряд ли два человека могут разбить себе голову в один и тот же день, в тот же час и приблизительно в одном и том же месте.

Йеллинг задумчиво шарил в кармашках своего жилета. В руки ему попалась бумажка со словом «кассирша». Ах да, кассирша из «Караван-холла». Надо пойти по этому следу. Но раньше ему хотелось получше познакомиться с жилищем Стивов. Он отказался от мысли о настоящем обыске, когда полицейские вспарывают матрацы, разбирают мебель, отламывают кафельные плитки. Это ему казалось уж слишком. Обыск он произвел бы сам. Сказать по правде, мысль о том, что обыск в доме у Стивов будет производить он, вызывала у него дрожь. Ему придется выдерживать колючие взгляды этих странных людей, которые будут повторять своими бесстрастными голосами: «Пожалуйста, выполняйте свой долг». Но все же он хотел попытаться.

23 августа, в пять часов пополудни, он добрался на автобусе до Бордер-Хилл. Иными словами, он приехал, когда весь зловонный пустырь плавился под убийственным солнечным зноем. Нигде ни островка тени. Земля сухая и каменистая. Белый многоквартирный дом вздымался в небо, как раскаленная добела башня, а неподалеку от него развалюха Стивов являла в ослепительном солнечном свете все свои дыры и заплаты. Грязные, обшарпанные стены с осыпавшейся штукатуркой. Шиферная крыша, тут и там залатанная кусками жести, которые придерживали камни. На окнах жалюзи, ободранные, как солома на старом плетеном стуле.

У двери Йеллинг тщетно поискал звонок, потом решился постучать костяшками пальцев. Почти тотчас же он услыхал шаги, и на пороге появился Лесли Стив в замызганном переднике. От старика шел тяжелый запах стирального мыла и грязного белья.

— Ах, это вы, — сказал он. — Еще никого нет дома. Только я и моя дочь Кэрол. Я стираю, а дочь в постели. Я же вам говорил, чтобы вы приходили вечером, когда мы ужинаем, если хотите кого-нибудь застать.

Он прикрыл дверь с явным намерением не дать ему войти. Йеллинг нежно проворковал:

— Я именно и хотел потолковать с вашей дочерью, если это не причинит вам большого беспокойства. А заодно поглядеть, как вы тут живете.

Лесли Стив нахмурился.

— Поглядеть, как мы живем? То есть произвести обыск?

— Да нет… Знаете ли… Вовсе не обыск. Но полиция, возможно, может что-то обнаружить, какой-нибудь след, намек, который вам ничего не говорит, а нам сможет пригодиться, чтобы прояснить дело.

— Ну, ладно, ладно, — с досадой ответил Лесли Стив. — Входите.

Артур Йеллинг очутился в большой, темной и душной комнате, занимавшей, вероятно, весь первый этаж. Посреди стоял большой стол. В углу, за занавеской, наверно, находилась кухня. В другом углу виднелась винтовая лестница, ведущая на второй этаж.

— Делайте все, что считаете нужным, — произнес Лесли Стив, оставляя его одного. — Дочь наверху, первая комната направо. Мне надо к вечеру успеть все перестирать.

И человек, который прежде был профессором философии, открывший, что пространство и время вовсе не составляют проблемы, скрылся за занавеской в своем грязном переднике и рубахе с рукавами, закатанными до самых плеч. Ему надо было к вечеру закончить стирку.

Артур Йеллинг застыл в изумлении. Какое-то время он слушал шум льющейся из крана воды и громкое хлюпанье белья в корыте. Потом подумал, что, как это все ни странно, он, пока ему никто не мешает, вполне может начать обыск. Он нерешительно сделал несколько шагов и огляделся вокруг. На стенах не было ни одной картины, ни эстампа, ни ковра. Когда-то они, наверно, были белые, оштукатуренные, теперь же стали желто-серые. Поблизости от винтовой лестницы виднелся большой черный шкаф — вместе с комодом, столом и множеством очень неудобных на вид стульев он составлял всю обстановку этой огромной комнаты.

Оставалось лишь открыть шкаф. Он хотел спросить разрешение у Лесли Стива, но был уверен, что нарвется на грубость. Поэтому он отворил дверцу без всякого разрешения, потихоньку, стараясь не скрипнуть.

Ничего интересного. Шкаф был набит тарелками, сковородками, разной кухонной утварью, салфетками и скатертями, сваленными в полном беспорядке. Только наверху, на последней полке, выстроились в ряд книги. Они, судя по названиям, принадлежали Лесли Стиву.

Он прикрыл дверцы шкафа и подошел к комоду. На первом его ящике было написано «Лесли», и содержимое ящика состояло из носильного белья, туалетных принадлежностей и всяких мелочей, лежавших вперемежку. Гребенка рядом с зубной щеткой, коробочка лекарств — рядом с маникюрными ножницами. На втором ящике — надпись «Джереми» — и такое же содержимое. То же и в третьем, принадлежавшем Оливеру. Четвертый ящик был Кэрол Стив, и в нем было чуть больше порядка. Йеллинг осторожно пошарил рукой меж белья и старых тюбиков из-под зубной пасты; несколько дольше шарил он в последнем ящике, на котором была наклеена бумажка с именем Люси.

Но в нем ничего не было, кроме кучки женского белья, довольно дешевого, коробочки недорогой пудры, щипцов для завивки, нескольких пар спущенных и штопаных-перештопаных чулок.

Скрипнула ступенька винтовой лестницы, и он обернулся. По лестнице на второй этаж, вытирая руки о передник, поднимался Лесли Стив. Когда вскоре лестница вновь скрипнула и Лесли спустился, Йеллинг даже не поднял головы.

— Нашли что-нибудь интересное? — спросил Стив, проходя мимо него, направляясь в угол, отгороженный занавеской.

— Думаю, что да, — ответил Йеллинг, продолжая рыться в ящике Люси Эксел.

Лесли чуть заметно иронически улыбнулся в свою бородку.

— Ну, продолжайте себе на здоровье, — произнес он и исчез за занавеской.

Вновь послышался шум струи из крана и плеск воды в корыте. Артур Йеллинг с опаской посмотрел в сторону занавески, а потом взял из ящика Люси Эксел зубную щетку и быстро сунул себе в карман. Совершив эту маленькую кражу и удостоверившись, что этого никто не видел, он с облегчением вздохнул и задвинул ящик.

А теперь на второй этаж! Это для Йеллинга оказалось не так-то легко из-за его высокого роста. Он вообще не помнил, приходилось ли ему когда-нибудь в жизни подниматься по винтовой лестнице — этой скрежещущей и танцующей под ногами железине, то и дело рискуя стукнуться лбом. Но все же он ее преодолел и очутился в коридоре, в который выходили четыре узенькие двери.

Царила мертвая тишина. Опущенные жалюзи пропускали лишь тонкие лучики зеленоватого света. Духота была невыносимая. Йеллинг осторожно постучал в первую дверь направо.

— Войдите, — ответил задыхающийся голос.

Йеллинг робко приоткрыл дверь.

— Входите, входите, — повторил голос.

Йеллинг вошел в комнату. Кэрол Стив полусидела в постели и смотрела на него. Выражение лица у нее было серьезное, даже мрачное, лоб и нос блестели от пота. На ней была белая ночная рубашка с длинными рукавами, а поверх наброшена большая цветастая шаль искусственного шелка. Спальня была маленькая, меньше четверти большой комнаты внизу. Такая маленькая, что в ней с трудом помещались кровать, буфетик, стол и один стул. В комнате было нестерпимо жарко.

— Вам, наверно, говорили обо мне ваши братья, — сказал Йеллинг в замешательстве, так как его никто не проводил к Кэрол. — Я Артур Йеллинг, из полицейского управления…

Без улыбки, с каким-то нервным волнением женщина ответила:

— А я Кэрол Стив. Присаживайтесь.

Йеллинг поблагодарил и уселся, не зная куда деть свои длинные ноги. Стул был, как он и предполагал, невероятно неудобен. Казалось, что сидишь на камнях.

— Я не хотел вас беспокоить, — начал Йеллинг, положив шляпу на колени, — также и потому, что знал о вашей болезни. Надеюсь, вы не будете на меня в претензии, если мне придется задать вам парочку вопросов.

— Пожалуйста, спрашивайте. Теперь мне немножко лучше.

Лицо у нее было осунувшееся, и вовсе не казалось, что ей действительно лучше. Йеллинг и тут проявил такт. Ремесло сыщика заставляло его быть не очень-то любезным. Но он никак не хотел утомлять больную женщину своими расспросами.

— Видите ли, мисс, наше расследование продвигается слишком медленно, так как у нас нет никаких фактических данных, которые обычно в таких случаях всегда имеются. Я хочу сказать, что мы не знаем, по какой причине Люси Эксел ушла в тот вечер, семнадцатого числа, из дома и куда она направилась. Никто этого не может нам сказать… Ваш отец полагает, что она пошла к портнихе… Вашим братьям ничего об этом не известно. Мы установили только одно: в тот вечер она не садилась в автобус. Мы допросили кондуктора, который работал в ту смену, и он заверил нас, что никто из женщин семьи Стивов семнадцатого не садился в автобус. Вы, наверно, были ближе других к бедняжке Люси, и, может быть, вам известно немного больше…

Кэрол Стив не изменила позы, но выражение ее лица стало жестче. Чертами она не походила на остальных Стивов, но эти вдруг напрягшиеся мускулы лица были семейной особенностью.

— Мои братья ничего не сказали, потому что они ничего не знают, — проговорила она. Потом вынула сигарету из пачки, лежавшей на стуле рядом с постелью, заставленном стаканами и пузырьками с лекарствами.

Артур Йеллинг навострил уши.

— А вам что-то известно? — спросил он внезапно охрипшим голосом.

— Мне известно то, что и моим братьям. Только они решили ничего не знать, игнорировать все, что могло бы повредить морали и достоинству семейства. А я — нет. Я не принимала такого решения.

Последовало напряженное молчание. Оно затягивалось все больше и становилось невыносимым. Наконец Йеллинг придумал единственный вопрос, который он мог задать:

— Так, значит, вам известно, куда отправилась Люси Эксел вечером 17-го числа?

— «Мне известно» — не точное выражение. Она отправилась к Жеро. Мне это подсказывает интуиция. Но я не могла бы в этом поклясться.

«Отправилась к Жеро»… Голова у Артура Йеллинга заработала с бешеной скоростью. Он поглядел на мягкие каштановые волосы женщины, ее бледное, осунувшееся лицо и спросил:

— А зачем?

Кэрол Стив ответила без колебаний. У нее, казалось, были подготовлены ответы на все вопросы. Она проговорила:

— Вы ведь, наверно, сами могли убедиться, что мы бедны.

Йеллинг понимающе улыбнулся. Да, он убедился. И даже немного растрогался.

— Когда люди бедны, им нужны деньги. Люси увидела, что у нас дома не хватает даже хлеба, и обратилась к единственному человеку, который мог бы помочь.

Артур Йеллинг невольно произнес вслух:

— Жеро…

— Да, именно к Жеро. Он по-отечески ее любил и давал ей деньги. Но, когда она в первый раз принесла их домой, ее подвергли целому допросу. Где она их взяла, кто их ей дал и почему. Тогда она поняла, что должна приносить деньги домой тайком. Но принципы нашего семейства не допускали такого рода помощи, хотя она была абсолютно бескорыстной. Более того — ей запретили ходить к Жеро.

Артур Йеллинг сделал знак, что хочет что-то сказать, и Кэрол замолчала.

— Значит, вы не разделяли мнение ваших братьев? — спросил он.

— Совсем не разделяла, но это не имеет значения, — ответила Кэрол Стив. — Люси привязалась к нам. Если она и ходила к Жеро просить денег, то делала это ради нас, а не для собственного удовольствия. Но этого они никак не желали признавать. Они говорят, что никогда не следует нуждаться в деньгах. Но я зарабатывала пятнадцать долларов в неделю, когда работала в государственной библиотеке. Джереми получает пять за каждое выступление, а их у него три-четыре в неделю. Оливер — единственный, кто мог бы содержать всех нас, но он отказался от прибавки жалованья. Нас пятеро. Денег не хватало. Люси попросила вновь начать работать, но Оливер не разрешил. Тогда она обратилась к Жеро и стала часто к нему ходить, почти каждую пятницу, когда надо было дотянуть до субботы и в доме было нечего есть.

Кэрол Стив по-прежнему говорила с некоторым трудом, но вполне ясно. Букву «с» она произносила чуть с присвистом, как некоторые девочки, когда теряют зубы, и это было очень приятно слушать.

— Когда я увидела, что нам не обойтись без помощи Жеро, я решила сопровождать Люси в ее походах. Люди очень злы. Они воображают то, чего нет. Однако мое присутствие помогало избежать всяких пересудов. Я познакомилась с Жеро. Это был по-настоящему порядочный и хороший человек. Он не был таким моралистом, как мы, но был порядочным человеком.

— Вы сопровождали Люси, когда она встречалась с Жеро?

— Да. Иногда даже когда у меня был жар. Братья этого не хотели. Они даже требовали, чтобы я заставила Люси перестать ходить к Жеро. Но я не могла ее заставлять это сделать. Моя болезнь требует больших расходов. Если бы Люси не ходила к Жеро, я не могла бы покупать никаких лекарств. Я ограничивалась тем, что сопровождала ее, не потому, что не доверяла ей, а для того, чтобы никто не мог ничего сказать.

Запах жирной мыльной воды поднимался снизу и проникал сквозь спущенные жалюзи. Йеллинг слегка взмок, воротничок прилип к шее.

— Если предположить, что Люси Эксел отправилась к Жеро, почему же вы ее не сопровождали в тот вечер, когда она пропала? — спросил он.

— Она всегда мне говорила, когда собиралась к Жеро, а кроме того, я и сама понимала. Но в тот вечер она мне ничего не сказала и ушла неожиданно. Я узнала, что ее нет дома, когда уже было поздно ее догонять.

Артур Йеллинг кинул взгляд на красивые каштановые волосы Кэрол. Насколько верно, что женщин украшают даже недостатки. Эти каштановые волосы, которые у Стивов-мужчин казались недостатком, настолько они были толстыми и сухими, у Кэрол Стив превратились в достоинство. Мягкие, шелковистые, наверно, они стали бы еще красивее, если бы она поправилась.

— Извините, мисс, — задал он вопрос, уже почти не испытывая прежней скованности, — а что вы сами думаете по поводу того, что произошло с Люси? Почему она погибла в тот же час и в тот же день, что и Жеро?

Кэрол Стив с жадностью курила, пока сигарета не ожгла ей пальцы. У нее были красивые бледные губы. И красивые светлые глаза. Кто знает, каково ей приходится в этой семье. Это было бы не слишком прилично, но его так и подмывало прямо спросить об этом. «Извините меня, но скажите по правде, вы-то сами хорошо себя чувствуете в этом доме, среди всех этих правил и принципов?»

— Я могу думать самое разное. Но ни одно из моих предположений меня по-настоящему не убеждает. Может быть, она задумала убежать с Жеро из нашего дома. И привела это в исполнение. И произошел несчастный случай. Вот и все. Но многое этому противоречит…

— Например, портфель с деньгами, найденный далеко от машины, — продолжал за нее Йеллинг очень любезно, но настойчиво. — Почему портфель очутился далеко от машины?.. А потом почему как у Жеро, так и у Люси оказался почти одинаковым образом проломлен череп? Учтите, что Люси умерла не оттого, что утонула, а из-за перелома основания черепа. И Жеро тоже: он погиб не от того, что сгорел в аршине, а умер из-за перелома основания черепа.

— Да, я хорошо понимаю, это невероятная гипотеза. Но я не могу придумать ничего другого.

Йеллинг задумчиво, словно говоря сам с собой, продолжал:

— Мы установили наблюдение над двумя лицами. Кто знает, может, искать разгадку надо здесь — со стороны Жеро… Но это другой разговор… Я бы еще хотел услышать от вас, как жила тут Люси, как к ней относились, была ли она всем довольна…

— Довольна… — отозвалась Кэрол с некоторой иронией. — Не очень-то легко быть довольной в этом доме. И все же по-своему она была довольна. Конечно, она была бы счастлива уехать из этой трущобы, если бы только это было возможно, но научилась даже об этом и не мечтать.

И тут Йеллинг больше не выдержал. С грубой прямотой, свойственной робким натурам, он задал вопрос, который ему хотелось задать уже несколько минут:

— Ну а вы? Вам-то тут хорошо? Вы разделяете принципы вашего семейства? Мне кажется, что нет… — Подобный вопрос трудно было задать в более неделикатной форме. Йеллинг сам не заметил, как он у него вырвался, и покраснел.

Однако Кэрол, не обратив внимания на резкую

форму вопроса, ответила со всей непосредственностью:

— Хорошо мне тут или нет, не имеет большого значения. Человек всегда недоволен, где бы ни находился.

Казалось, она уклонилась от ответа. Но Йеллинг почувствовал, что для нее действительно не имеет значения, хорошо ли ей живется. Однако это означало, что даже для нее, тоже принадлежащей к этому семейству, дом Стивов не был раем.

— Простите, — вдруг спросил Йеллинг. — А вечером семнадцатого числа вы не вставали с постели? Вы ведь совсем не выходили из дома?

— Нет. Я вам уже это сказала.

— И, конечно, не имеется никаких свидетелей, которые могли бы это подтвердить?

— Нет, ни одного. Мы живем уединенно. Никто к нам не заходит. И мы ни к кому не ходим. Никто нас не знает…

Она хотела еще что-то добавить, когда послышался скрип винтовой лестницы, затем шаги, потом дверь отворилась, и на пороге появился все так же одетый, в своей неизменной серой соломенной шляпе на голове, Джереми Стив.

— Мне отец сказал, что вы здесь, — сухо проговорил он.

Йеллинг поднялся со стула. Этот человек всегда приводил его в некоторое смущение.

— Мне было необходимо задать несколько вопросов также и вашей сестре, — промямлил он извиняющимся тоном.

— Это ваше право, — отозвался Стив, не глядя на него. Он смотрел на сестру, потом обвел взглядом всю комнату; наконец заметил на полу два окурка, нагнулся, поднял, приоткрыл на минутку жалюзи и выбросил их из окна.

— Мне надо было бы еще немного поговорить и с вами… — обратился к нему Йеллинг, нарушив становящееся все более гнетущим молчание.

— Сейчас не могу. Мне нужно читать лекцию в Ассоциации новой науки. После нее я в вашем распоряжении.

— Если разрешите, я буду ждать после лекции у выхода. Буду очень рад вас послушать.

— Вход свободный для всех. Можете прийти и вы, — произнес Джереми Стив и распахнул перед 290

ним дверь, недвусмысленно намекая, чтобы он уходил.

— До свидания, мисс Кэрол. Извините, что вас побеспокоил, — слегка поклонившись, попрощался Йеллинг.

— До свидания, — ответила Кэрол Стив.

Джереми затворил за ним дверь и остался в комнате с сестрой. Йеллинг с удивлением обернулся, глядя на захлопнувшуюся дверь — свидетельство воспитанности этого профессора этики и морали.

Потом, прежде чем спускаться по опасной винтовой лестнице, сунул руку в карман и погладил лежавшую там зубную щетку, которую нашел в ящике Люси Стив.

— А теперь давайте-ка проверим алиби всей этой компании, — произнес он про себя. Вид у него был довольный.