Полустанок

Почти целый месяц, изредка затихая, шел нудный, въедливый дождь. То, что природа недодала летом, теперь решила отдать с процентами. Улицы деревни превратились в сплошное месиво, речка вздулась и почернела. Вечерами ребята возвращались с работы грязные и усталые.

Продуктишки, которые мы взяли с собой, давно кончились, а в колхозных кладовых было хоть шаром покати. Выдавали нам немного творога, простокваши и горьковатый, плохо отвеянный хлеб. Мы на большой сковородке жарили ячмень и пшеницу, варили из свеклы кисель.

Кунюша приволок откуда-то полмешка кормового турнепса, но оказалось, что это редька.

На другой день он притащил морковь.

— Где взял?— строго спросила Глафира.— По огородам лазил?

— Не,— отводя глаза, ответил Кунюша.— Достал тут в одном местечке.

— Унеси в то местечко и больше не доставай,— прокурорским тоном сказала Глафира.— Еще не хватало, чтобы о нас пошла дурная молва.

Кунюша отнес морковь, но вечерами чем-то похрустывал в постели.

Работать приходилось много и тяжело. Мы на несколько раз перелопатили бурты с хлебом, очистили его от мякины. А то, что надо было везти на приемный пункт, пропустили через сушилку.

Зерно было сырое, дрова тоже. В топке они едва шипели, не давая нужной температуры. Славка придумал заталкивать поленья в бурты, в которых прела пшеница. Дрова отнимали тепло, сохли сами и пшеница портилась меньше.

Потом притащил из кузницы старый мех, приладил его к поддувалу. Сушилка стала работать, как еще не работала никогда, но качать воздух на голодуху было муторно и противно.

— Хитер бобер, сахару тебе на язык,— улыбался сторож дядя Игнат.— Чево тебе тут отираться, шпарил бы прямо в академию ихних профессоров учить. Сколь они головы ломали, а до такого не докумекали.

Славка тер переносицу и стеснительно улыбался.