РАЗБОЙ СРЕДИ БЕЛА ДНЯ

В конце недели отец недовольно сказал:

— И чего ты все киснешь дома? Завел бы товарищей, что ли. Если хочешь, пойдем со мной, хоть санаторий посмотришь. Есть у нас там кое-что интересное.

— И я с Васькой пойду,— заныл братишка.— Я тоже хочу в санаторий!

— Тебе нельзя, там мухи летают,— припугнул его я.

Шурка испуганно заморгал и, засопев, занялся своими ярлыками.

Еще в первый день нашего приезда мы заметили, что около угла нашего дома вьются большие желтые мухи. В торце одного бревна оказалось осиное гнездо.

— Давай, Шурка, прогоним их отсюда, а то еще покусают,— предложил я братишке.— Землей закидаем.

Едва мы начали атаку, как в дупле что-то противно зажужжало, оттуда выкатился желтый клубок, медленно развернулся и полетел прямо на нас. Мы задали стрекача, но Шурка запнулся и растянулся на огороде. И тут же его облепили осы. Шурка заорал, как резаный, тело его покрылось красными пятнами и вздулось. На рев прибежала из магазина мать и унесла Шурку домой. А мне здорово досталось от родителей. Теперь Шурка панически боялся больших желтых мух...

...Сначала мы с отцом зашли на электростанцию. Осмотрев работающий локомобиль, отец приказал высокому, наголо обритому машинисту:

— Вот что, Кадочников, останавливай локомобиль. Золотники свистят по-бурундучиному, сальники заменять надо.

— Да где же я их возьму? — равнодушно ответил Кадочников.— У меня не база снабжения.

— Такая вещь всегда должна быть в запасе,— наставительно сказал отец.

— Была, да вся вышла,— так же равнодушно ответил машинист.— Чай, из-за этого локомобиль не развалится.

— Я сейчас позвоню в город, чтобы прислали сальники. А работать так больше все равно нельзя!

Машинист недовольно остановил локомобиль, а отец молча направился в контору. На крыльце его встретила симпатичная медсестра в хрустящей белоснежном халате. Брови у нее были темные, а щеки словно кто сметаной вымазал. Она хотела казаться строгой, но когда говорила, на щеках ее появлялись ямочки, н от этого казалось, что она улыбается.

— У нас снова титан испортился,— с вызовом подступила она к отцу.— Чинят, чинят, а никакого толку. Я требую, чтобы у нас дестиллят был всегда.

— Успокойся, Глафира,— спокойно сказал отец.— Эту рухлядь давно надо списать. Вот сейчас буду разговаривать с базой, потолкую и о титане.

В конторе было два человека — бухгалтер и счетовод. Они сидели, сосредоточенно уткнувшись в бумаги. Отец прошел к себе за перегородку. Подошел к телефону и удивленно развел руками: на стене висел телефон, а над ним чернело пустое место. Отец выглянул за дверь, спросил:

— Вы не видели, где селектор?

— Там, где и должен быть,— равнодушно щелкнула бухгалтер костяшками счетов.

— В том и дело, что нет. А ведь до обеда висел на месте.

— Ой, батюшки,— всплеснула руками бухгалтер, протискиваясь в дверь.— Я же только на десять минут отлучалась!

— А что, разве контору не запирали?

— Так за ключом я и бегала. Собралась идти обедать, а ключа нет. Я быстренько сбегала, замкнула — и на обед. Да какая же сволочь его могла утащить?

— Ну вот, только этого еще не хватало. Там одного нет, тут другого, а теперь еще и без связи остались. Да ведь селектор ни за какие деньги не купишь!

Отец закурил и хмуро уставился в пол.

— Ты вот что, сейчас иди домой,— бросил он мне,— а я займусь этим делом. В санаторий, видно, придется идти в другой раз.

* * *

Чтобы попасть домой, надо было пройти по улице поселка, а затем повернуть вниз, на станцию, там пройти через сквер, засаженный тополями и акациями, перейти через мостик, нырнуть под арку, выйти на перрон и перейти через пути.

Но только к вошел в сквер, как кто-то кошкой прыгнул мне на плечи и я, вскрикнув, упал.

— Поднять его!— властно приказал грубоватый голос.

Чьи-то руки подхватили меня, я поднялся, отряхивая рубашку. Оторванная кисточка от шапочки-испанки осталась лежать в пыли. Из кустов вышел рослый мальчишка, властно приказал:

— Обыскать!

Он был в трусах, застиранной матросской тельняшке, и с портупеей через плечо. В правой его руке торчал деревянный наган.

Меня держали двое: один маленький, прыткий и кривоногий, со свалявшимися волосами, а второй с жуликоватыми глазами и отвислой нижней губой. Они вывернули мои карманы. Пересчитав мелочь, губастый быстро сунул ее себе в карман.

Рослый с наганом удовлетворение хмыкнул.

— Кто такой, откуда?— сведя к переносице брови, ломающимся баском спросил он.

— Я тут живу, отец у меня в санатории работает,— залепетал было я, но рослый бесцеремонно перебил:

— Не ври, я всех знаю, кто работает в санатории. Как фамилия?

— Булдыгеров моя фамилия. Отец тут недавно, мы...

Мальчишку будто подменили, он сунул наган в матерчатую кобуру и резко протянул мне руку.

— Тогда будем знакомы: Костыль, то есть Вовка Рогузин. Моя мать тоже в санатории работает, кастеляншей.

И не дав мне опомниться, приказал губастому:

— Кунюша, верни Булдыгерову деньги!

Губастый удивленно захлопал глазами, но послушно полез в карман и подал мне сорок копеек. Вытащил он у меня восемьдесят, но я обиженно промолчал.

— Зачем ему отдавать, это теперь все наши, конфет или папирос купим,— затараторил кривоногий.

Теперь я узнал его: это он приходил за папиросами «Яхта».

Он зло пнул ногой пустую консервную банку и безо всякого перехода добавил:

— Это его мать в магазине работает, подумаешь, фифа, папирос не захотела продать, но мы можем и сами на перроне настрелять окурков.

— Заткнись, Захлебыш, завелся,— сурово остановил его Вовка.— Топайте по домам, когда надо, я вас свистну. А ты пойдешь со мной,— он сплюнул и вразвалку, широко разбрасывая ноги, пошел в сторону поселка. Я молча плелся за ним, удивляясь всему происшедшему. В деревне мы тоже иногда играли в военные игры, но никаких командиров у нас не бывало.

Мы прошли мимо конторы, свернули налево, вниз.

Вовка подвел меня к какому-то домишке, почти вросшему в землю, вошел в ограду и выкатил из сарая деревянный станковый пулемет. Он был сделан, как настоящий: с колесами и с фанерным щитком. Прорезь прицела на деревянном стволе заменяла прорезь шурупа, а вместо мушки торчала патефонная иголка. По щитку наискосок шла трещина, но ее можно было замазать варом.

— Будешь у меня пулеметчиком, теперь это твой пулемет,— важно сказал Вовка.— Наш отряд воюет с отрядом Генки Монахова, но у него одна мелюзга, сверчки.

Вовка закатил пулемет обратно в сарай и подпер дверь поленом.

— Завтра поставим трещотку и заберешь его домой. А пока пусть постоит здесь.

— Значит ты здесь живешь?— огляделся я, проникаясь к Вовке невольным уважением.

—- Нет, тут бабка моя живет, а наша квартира недалеко. Ну пойдем, пойдем, чего рот разинул!

И Вовка снова зашагал вперед, то и дело поправляя матерчатую кобуру.

— Эй ты, Костыль, завтра мы тебе рога обломаем,— выкрикнул кто-то из-за сараев срывающимся голосом.

— Костылю накостыляем, Костылю накостыляем,— торопливо пропел другой голос. Третий невидимка заговорил стихами:

— Моряк с печки бряк, растянулся, как червяк!

Вовка остановился и презрительно свистнул.

— Ломала бы у вас вошь в голове! На кулачки, небось, трусите? А то выходите.

Из-за сараев не откликались, слышно было только, как зашумел под ногами песок.

Костыль молча погрозил кулаком и, широко разбрасывая ноги, двинулся дальше. Я — за ним.

Мы подошли к брусчатому, разделенному на две половины дому, Вовка поднял щепку, просунул в щель дощатых сеней, откинул крючок и рывком распахнул дверь.

— Заходи! Вот тут мы и живем с мамкой. Еще есть сеструха, шлендает где-то.

За стеной Вовкиной квартиры что-то возилось, перекатывалось и сопело.

— Филатовы там живут, семья печниковская. Ребятишек как собак у Лямбарского. Днем и ночью шебуршат, как крысы,— поморщился Вовка.

Посреди рогузинской квартиры стояла облезлая плита с почерневшим обогревателем, около нее — кровать и сундук. Кухня отгораживалась от «передней» ситцевой занавеской. Кроме сундука, лавки, стола и нескольких табуреток больше никакой мебели не было.

— Отца у тебя нет, что ли?— почему-то спросил я.

Костыль сразу как-то сник.

— Нету,— сурово сказал он,— утонул мой батька давно.

— Как утонул?— не поверил я, вспомнив, что речка в Клюке воробью по колено.

— В Байкале, как! Матросом он был. Когда корабль перевернуло волной, отец прыгнул в воду, а свой спасательный круг отдал женщинам и детям. Почти уже переплыл весь Байкал, но тут ветер переменился, и его понесло на другую сторону. Так вот и утонул...

Весь этот день я провел у Вовки-Костыля, выкраивая из подобранных им на свалке старых сапог новую кобуру. Домой пришел, когда уже стало темнеть.

Не успел сесть за стол, как кто-то тихонько постучал в окно.

— Заходите смелее, собак у нас нет!— крикнул отец.

Стук повторился. Отец распахнул дверь и, вернувшись, сказал:

― Это к тебе, иди.

Я выскочил за порог, но никого не увидел. Потом от стены отделился пацан, тихонько подошел ко мне.

— Это я, Колька Голощапов. Ну, Кунюша, помнишь!— вкрадчиво сказал он.

Только теперь я признал в нем того губастого мальчишку, что зажилил у меня сорок копеек.

— Ну и что, что ты?—недовольно спросил я.

— Я тебе пулемет приволок. Ведь ты будешь играть в войну? Гони три рубля и забирай.

Кунюша говорил таким тоном, словно собирался подарить мне слона.

— У меня есть уже пулемет. Вовка мне свой подарил,— похвастался я.— Для чего мне второй?

— Да разве у Костыля пулемет?— загорячился Кунюша.— Таскали-таскали его по кустам, весь ободрали, да и трещотку сломали!

— И ничего он не ободранный, а совсем еще новый,— вступился я за Вовкин подарок.

— Так уж и новый. А этот прямо новехонький!— не отставал Кунюша.— Хочешь, за два с полтиной отдам?

— Ладно, кажи.

Кунюша нырнул в темноту и оттуда позвал меня.

Я подошел. Кунюша неторопливо развязал мешок, вытащил станок, ствол, щиток, соединил все вместе и торжествующе произнес:

— Во, смотри!

— А трещотки, что ли, совсем у него нет?

— Забыл взять,— почесал Кунюша в затылке.— Но я завтра же, прямо с утра и принесу.

Я посмотрел на пулемет и опешил. По его щитку наискосок шла глубокая трещина.

— Где взял? — подступил я к нему.

— Мой, сам сделал. Гад буду!

— Врешь, ты его утащил из сарая. Вой и трещина, и шуруп тот самый, и иголка заместо мушки.

— Иголка, иголка!— вдруг рассердился Кунюша.— Все они с шурупами и с иголками. Да теперь и просить будешь, не продам. Делал-делал, а он...— Кунюша обиженно шмыгнул носом и, затолкав пулемет в мешок, зашагал в темноту.


Загрузка...